That time of year thou mayst in me behold
When yellow leaves, or none, or few, do hang
Upon those boughs which shake against the cold,
Bare ruined choirs, where late the sweet birds sang.
In me thou seest the twilight of such day
As after sunset fadeth in the west,
Which by and by black night doth take away,
Death's second self, that seals up all in rest.
In me thou seest the glowing of such fire
That on the ashes of his youth doth lie,
As the death-bed whereon it must expire,
Consumed with that which it was nourished by.
This thou perceiv'st, which makes thy love more strong,
To love that well which thou must leave ere long.
Во мне ты видишь то время года,
когда желтые листья, -- их или нет совсем, или мало, -- висят
на трясущихся от холода ветвях, --
оголенных разрушенных хорах, где недавно пели сладкоголосые птицы.
Во мне ты видишь сумерки дня,
который после захода солнца угасает на западе;
его быстро забирает черная ночь --
второе "я" Смерти, все опечатывающая покоем.
Во мне ты видишь сияние такого огня,
который покоится на золе своей юности,
как на смертном ложе, где он должен угаснуть,
поглощенный тем, что его питало.
Ты это постигаешь, и это делает твою любовь сильнее,
заставляя любить преданно то, что ты должен вскоре потерять.
Во мне ты видишь хладный тот сезон,
Когда два-три листа дрожат на ветках,
На хорах оголенных, где трезвон
Пичуг не умолкал недавним летом.
Во мне ты видишь сумрак, день угас,
На краешке застрял небесной тверди,
Его вбирает ночи черный глаз,
Второго «я» все усмирявшей смерти.
Во мне ты видишь свет того огня,
Что на золе дней юности остался,
Себя на этом ложе хороня,
Тем поглощен, чем ранее питался.
Ты это постигаешь, и, поверь,
Лишь преданней любовь в канун потерь.