Подталкивая друг друга и похохатывая, парни подошли к забору заветной избы, в которой ярким светом горели все окна. Слышно было, как пиликает гармошка, время от времени перебиваемая взрывами заливистого смеха.
– Снег стряхни, – шепнул Егорка Митяю, кивнув головой на веник, стоявший у порога. Митяй обмахнул свои начищенные сапоги, а Егорка свои заплатанные, но так же сиявшие от ваксы чёботы, и приотворил входную дверь, которая коротко брякнула колокольцем.
Они поднялись по высокому крыльцу, прошли через просторные сени и открыли тяжёлую дверь в горницу.
– Здорова будь, Елизавета Апполинарьевна,- поклонился хозяйке дома, дьяконовой вдове, Егорка. – Пустишь ли двух добрых хлопцев погреться? А то продрогли мы, ужас как.
Митяй сдёрнул картуз и тоже поклонился ей, потом на всякий случай поклонился налево, где на скамье вдоль стены сидели нижнедобринские хлопцы, почти все с их, Пореченского конца, того же, что и он, возраста, хотя были среди них и чуть постарше. Потом поклонился направо, вглядываясь в колеблющийся от керосиновых ламп полумрак избы. Там на такой же скамье сидели девчата, кто с вязаньем, а кто рушники вышивал. Двое шерсть пряли с веретёнцем. Одна, русоволосая, крутила ногой прялку и пряла овечью шерсть, сматывая ею в клубки, явно гордясь, что умеет это делать.
Не забывая о своём рукоделье, девчата вполголоса переговаривались, делясь новостями и перенимая у подруг новые способы вышивки или вязания. Иногда вдруг запевалась незатейливая деревенская песня. Приход наших двух молодцов не остался незамеченным. Девчата, поглядывая в их сторону, стали между собой перешёптываться, прикрывая рот и посмеиваться. Митяй от смущения повернулся от них и наткнулся глазами на иконостас, возле которого теплилась лампадка. Не сумев разглядеть, что там за образа, на всякий случай перекрестился.
– Чего ж не пустить-то, если добрых, – усмехнулась, оглядывая их, дородная хозяйка лет сорока, с озорной искрой в карих глазах, – проходите, будьте ласковы.
Широкая, почти до пола темно-синяя юбка, с выглядывающими из-под неё изящными лаковыми полусапожками на каблучках, выдавали в ней женщину, которая весьма следит за своей внешностью. Об этом же говорила и новая, приталенная кофта белого цвета в мелкий синий горошек, подчёркивавшая полную грудь, с обтягивающими рукавами, сшитая по фигуре, на манер как у казачек. Толстая каштановая коса ею, была умело, уложена вокруг головы и заколота на шпильки с блескучими камушками, в ушах посверкивали рубиновые серёжки.
– Ну, с чем пришли?
– Я с музыкой,– весело отозвался Егорка, доставая из-за отворота заплатанного кожушка свою балалайку.
– А ты с чем? – повернулась к Митяю Комариха
– Вот, это Вам, – протянул ей Митяй медный пятак, - а это обчеству, - и положил на поднос два кулька: один с леденцами «Ландрин», только появившимися в продаже в соседнем городе Жирнове, а другой с орехами.
Всю пятницу, чтобы это купить, он таскал мешки с пшеницей на мельнице у Фридриха Бореля, богатейшего немецкого колониста, который держал не только мельницу, но и элеваторы для зерна и хлебопекарни.
Хоть и не бедно жили Кирсановы, а лишних денег в крестьянском хозяйстве не бывает. Так, что на удовольствие приходилось подрабатывать в людях. Кто ж тебе дома-то заплатит, хоть в лепёшку разбейся?
– О, да ты жених, я вижу, завидный, с понятием, – заулыбалась Комариха.– Ну, проходи, не стесняйся, снимай свой тулупчик и иди вон к хлопцам. Да смотри, в избе не курить. Чей же будешь-то?
– Кирсанов, Дмитрий.
– Кирсанов - Турчонок?- назвала известное уличное прозвище дьяконица.
– Нет, мы Кирсановы – Петрушковы, - отозвался Митяй.
– А, знаю-знаю. Это ведь, твой дед Григорий под Плевной воевал, а отец Петруха с японской не воротился?
– Они самые.
Пока Митяй мялся у двери, Егорка уже скинул свой кожушок и, присев на табурет в дальнем углу большой комнаты, сияя своей кумачовой рубахой, начал тренькать на балалайке, рядом с ним уже сидела, не сводя с него восхищённых глаз, какая-то девица. С другой стороны, тоже сидя на табуретке, тихонько пробовал лады своей гармошки рябой парень с соломенными волосами и в темно-синей свитке. Гармошка попискивала, изредка вспыхивая в отсветах свечей перламутровым узором, позванивали украшающие ею колокольчики. Девчата, что сидели воль стены на большой скамье, задвигались, начали убирать своё рукоделье, которым были заняты до сих пор.