(Продолжение эссе «Ион Деген: Воин, Поэт, Врач, Личность»)
На днях случился у меня спор с хорошим литератором, прозаиком. Я употребил (в отношении творчества фронтовых поэтов времён Второй мировой и Великой Отечественной) довольно затрёпанное выражение «солдатские фронтовые альбомы» (имея в виду именно альбомы стихов), а собеседник мне возразил:
- Ну, какие там альбомы на фронте? Вы хоть представляете себе ту «мясорубку»? До альбомов ли…
Я отчасти с ним согласился. И, тем не менее…
Вообще-то я понимаю: возражение имеет под собой почву. Во-первых, понятно, что в полевой, боевой, фронтовой обстановке кому-кому, но уж солдатам – не до ведения альбомов. Всё-таки, солдат – не уездная барышня, о типичном альбоме которой писал Пушкин:
Конечно, вы не раз видали
Уездной барышни альбом,
Что все подружки измарали
С конца, с начала и кругом.
Сюда, назло правописанью,
Стихи без меры, по преданью
В знак дружбы верной внесены,
Уменьшены, продолжены.
……………
Тут непременно вы найдете
Два сердца, факел и цветки;
Тут верно клятвы вы прочтете
В любви до гробовой доски...
("Евг. Онегин")
Не стану утверждать, что нечто в этом роде вели на фронте советские солдаты. Но от ровесников моей сестры (которая была ровно таких же лет, как и Деген: родилась тоже в 1925-м – и, конкретно, от одного из близких её друзей, а именно, от Юлия Даниэля («того самого», то есть от одного из двух подсудимых позорного для советской власти «писательского процесса» февраля 1966 г. (помните процесс А. Синявского и Ю. Даниэля?) – так вот, от Ю. Даниэля, который учился в Харькове в 1946 - 1947 учебном году на филфаке университета и бывал у нас в доме, я слышал именно выражение «солдатские фронтовые альбомы». Не думаю, чтобы таковой был у него самого, хотя свои шутливые стихи фронтового периода (а он воевал, был тяжело ранен и имел по ранению инвалидность) читал, и некоторые я помню, - вот они:
У солдата в штанах есть заветное место,
А в нём то, что солдату дороже всего.
Это место – карман, а в нём фото невесты,
что в далёком тылу дожидает его…
И ещё - пел вот какую песенку (думаю, собственного сочинения):
Не грусти, мамаша:
коль сгину я в бою,
обеспечит Родина
старость, мать, твою!
Именно Юлик Даниэль рассказывал, что во многих ФРОНТОВЫХ АЛЬБОМАХ видел записанным текст поэмы Виктора Урина «Лидка» - о судьбе школьницы, ушедшей на фронт, а там, увы, «пошедшей по рукам» (сюжет, что греха таить, имевший место в жизни…)
К поэтам фронтового поколения, с которыми в конце войны и в послевоенные годы общалась моя сестра, принадлежал и харьковчанин Гриша Поженян – как и Ион Деген, снискавший в войну славу отчаянного смельчака… Вот что о нём записано в Википедии: «Родился 20 сентября 1922 года в Харькове. Отец — армянин, директор института научно-исследовательских сооружений. Мать — еврейка, врач. В наградных листах Поженяна указывается его национальность — осетин» .
Неисповедимы пути советской «генеалогии»: сын армянина и еврейки оказался … осетином! По моему предположению, такова была уловка начальства, чтобы этому «еврянИ’ну» (плод брака армянина с еврейкой) обеспечить объективный, непредвзятый подход в высоких наградных инстанциях…
Мы, однако, сейчас о другом: о фронтовой поэзии и способах её «оборота», её «хождения» в войсках и вне фронтов. Ион Лазаревич Деген, с первых дней войны и почти до её конца находившийся на фронте, принадлежал и к воинам, и к поэтам. К тому поколению, которое в русской поэзии времён Великой Отечественной войны дало блестящую плеяду "фронтовых поэтов", представленную Михаилом Кульчицким, Павлом Коганом, Давидом Самойловым, Семёном Гудзенко, Борисом Слуцким, Виктором Уриным, многими, многими другими. К ним можно теперь с полным основанием отнести и Иона Дегена.
Как выясняется, он писал стихи с первых дней войны, в которую, напоминаю, вступил 16-летним мальчишкой, добровольно уйдя на фронт вместе с воинской частью, оставившей его родной город Могилёв – Подольский. Продолжал их писать и после того как, излечившись от первого ранения, потом в Закавказье, и вновь допризывником, и опять добровольно, напросился в экипаж бронепоезда и стал там одним из разведчиков, забрасываемых в тылы противника.
В последнюю, третью его фронтовую «реинкарнацию», уже как танкист, он был офицером, а потому и владельцем планшета, положенного ему по званию при экипировке. . Как уже знаем, он использовал его для хранения своих стихов, - чем не «фронтовой альбом»?
Не знаю, где хранил свои стихи Ион, будучи ещё рядовым, - должно быть, в карманах гимнастёрки, а то и просто в памяти. Так или иначе, до нас дошло чуть ли не первое его стихотворение, сочинённое в июле 1941 года - насколько же оно само по себе «исторично» и вполне вписывается в понятие «артефакт». Даже название этого стихотворения символично.
Начало
Девятый класс окончен лишь вчера.
Окончу ли когда-нибудь десятый?
Каникулы – счастливая пора,
И вдруг – траншеи, карабин, гранаты,
И над рекой дотла сгоревший дом,
Сосед по парте навсегда потерян,
Я путаюсь беспомощно во всём,
Что невозможно школьной меркой мерить.
До самой смерти буду вспоминать:
Лежали блики на изломах мела,
Как новенькая школьная тетрадь,
Над полем боя небо голубело.
Окоп мой под цветущей бузиной,
Стрижей пискливых пролетела стайка,
И облако сверкало белизной
Совсем как без чернил «невыливайка».
Но пальцем с фиолетовым пятном –
Следом диктантов и работ контрольных,
Нажав крючок, подумал я о том,
Что начинаю счёт уже не школьный.
Июль 1941 г.
Какое стремительное возмужание: из школьного детства – в воина, вынужденного убивать врагов! Ещё совсем неумело сказано о ПОТЕРЕ одноклассника, «соседа по парте», даже, может быть, не осознаётся это страшное слово «навсегда». Но вот стихотворение, написанное через три года, а ещё через жизнь оно принесёт автору известность мировую, будет квалифицировано гением нового поколения поэтов и всей общественностью ещё СССР, а потом – России как гениальное, и одно из самых правдивых, а значит и лучших стихотворений о войне. Его отобрал Евгений втушенко
для своей антологии русской поэзии ХХ века, а затем и для журнала «Огонёк», как стихотворение «неизвестного автора». Вскоре тот же Евтушенко сообщил, что автор жив, что живёт в Израиле, и что это бывший советский танковый ас, тяжело раненный в январе 1945 года и спасённый врачами, после чего решивший сам стать врачом. И зовут его – доктор медицинских наук, профессор Ион Деген. Мне это довелось прочесть ещё в СССР, в Харькове.
Приведём это стихотворение полностью – в нём лишь 8 строк, но - каких !
Мой товарищ, в смертельной агонии
Не зови понапрасну друзей.
Дай-ка лучше согрею ладони я
над дымящейся кровью твоей.
Ты не плачь, не стони, ты не маленький,
Ты не ранен, ты просто убит.
Дай на память сниму с тебя валенки:
Нам ещё наступать предстоит.
Предлагаю читателям самостоятельно вдуматься в эти стихи и самим осознать причину их жестокой, мужественной , чувственной силы. И решить, почему так впечатляет это странное «утешение»: «ты не ранен ты просто убит», почему сердцу понятно, что речь не об ограблении мёртвого, а о жуткой, смертоносной, но и жизнеутверждающей, эстафете победителей . И отчего забыть такие строки – невозможно.
Много лет я прожил, не имея понятия о том, насколько это стихотворение (по силе своей единственное в творчестве Иона Дегена) вместе с тем типично для него, органично в соседстве с другими его же стихами. Но в 2005-м Ион Лазаревич прислал мне в подарок книгу своих стихов. В ней три раздела : 1-й – «Стихи из планшета», 2-й – «Стихи на песке» и 3-й – «Стихи Земли Израиля». Стихотворение, которое приписывали «неизвестному автору», о котором говорили, что оно – «народное», находится в соседстве с другими, отдельные из которых приведу полностью. Вот стихотворение, помещённое следом за только что цитированным:
* * *
Осколками исхлёстаны осины,
Снарядами растерзаны снега.
А всё-таки в январской яркой сини
Покрыты позолотой облака.
А всё-таки не баталист, а лирик
В моей душе, и в сердце, и в мозгу.
Я даже в тесном Т-34
Не восторгаться жизнью не могу.
Чтобы царила доброта на свете,
Чтоб нежности в душе не убывать,
Я еду в бой, запрятав чувства эти,
Безжалостно сжигать и убивать.
И меркнет день.
И нет небесной сини.
И неизвестность в логове врага.
Осколками исхлёстаны осины.
Снарядами растерзаны снега.
Январь 1945 г.
Эти стихи – того месяца, в конце которого он будет сражён в бою, когда погибнет весь экипаж его танка, и только он один чудом останется жив, но товарищи найдут в танке его запасные лейтенантские погоны, решат, что сам он погиб, и доложат о том командованию. И мать, работавшая медсестрой, получит «похоронку» на единственного сына, а потом, когда "недоразумение" выяснится, настоит на том, чтобы ему телеграммой-молнией в госпиталь, где его вернули к жизни, был сообщён её адрес: ведь он всю войну её безуспешно искал… Так мама и сын, простившийся с нею по окончании 9-го класса, встретились после Победы .
Ещё одно его стихотворение, созданное вскоре после «валенок». Долго думал: цитировать ли и его: уж такое безжалостно страшное… Решил привести полностью: в нём беспощадная правда войны предстаёт, пожалуй, ещё ужаснее, чем в том, про «валенки»…
Ущербная совесть
Шесть «юнкерсов» бомбили эшелон
Хозяйственно, спокойно, деловито.
Рожала женщина, глуша старухи стон,
Желавшей вместо внука быть убитой.
Шесть «юнкерсов»… Я к памяти взывал,
Когда мой танк, зверея, проутюжил
Колонну беженцев – костей и мяса вал,
И таял снег в крови дымящих лужах.
Шесть «юнкерсов»?
Мне есть что вспоминать!
Так почему же совесть шевелится,
И ноет, и мешает спать,
И не даёт возмездьем насладиться?
Январь 1945 г.
Обратите внимание на дату: это последнее стихотворение, написанное перед страшным, грозившим смертью ранением 25 января 1945-го, Под следующим стихотворением «из планшета – дата уже апрельская… Оно уже из мирных дней, доставшихся, наконец, если ещё
не стране и миру, то самому автору, солдату-мстителю.
Отчего же он тогда, когда «озверел» его танк, - отчего сам он, ясно вспоминая хладнокровную расправу шести нацистских бомбардировщиков , бомбивших эшелон с мирным советским населением: детьми, женщинами, стариками, - отчего сам не в силах НАСЛАДИТЬСЯ законной, логичной, казалось бы, обоснованной местью?
В последние годы есть тенденция ставить знак равенства между, с одной стороны, фашизмом и нацизмом гитлеровцев - и, с другой , большевизмом, коммунистической идеологией советского строя. Нет сомнений: в основе обеих схлестнувшихся в битве сторон: советской, ленинско-сталинской, и гитлеровской, расистско-нацистской, было общее: тоталитаризм обеих систем. И всё-таки, если гитлеризм начисто отрицал гуманистическую составляющую прежних взглядов на мир, объявляя «химерой» даже совесть, то коммунисты , по меньшей мере в теории, столь далеко не пошли, признавая и на словах, и в своих воспитательно-образовательных арсеналах общечеловеческие, гуманистические принципы культуры и общественной жизни. Юноша Деген остался им верен. Хотя война есть война, она страшна и бесчеловечна, и в признании этого – правда его стихов.
Таковы общие идеологические опоры юного советского поэта-воина , как говаривали в Советском Союзе, «еврейской национальности» - но и не только её…
Приведём текст стихотворения, написанного несколькими месяцами раньше:
* * *
На фронте не сойдёшь с ума едва ли,
Не научившись сразу забывать.
Мы из подбитых танков выгребали
Всё, что в могилу можно закопать.
Комбриг упёрся подбородком в китель.
Я прятал слёзы. Хватит. Перестань.
А вечером учил меня водитель,
Как правильно танцуют падэспань.
Лето 1944 г.
Квковы контрасты! На них построен весь цикл «Стихов из планшета». Но мне, когда я их читал через много лет после того как познакомился с тем стихотворением, которое в литературных кругах после его опубликования Евгением Евтушенко приобрело «рабочее» название «Валенки», вдруг бросились в глаза и чисто стилистические соответствия с помещёнными в том же разделе «уцелевшими отрывками из поэмы «Курсант
А вот и некоторые общие стилистические приёмы и индивидуальные особенности на фоне явного влияния традиций советской поэзии.
Обратимся к стихам Иона , записанным им несколько раньше «восточно-прусского» цикла:
с первой строки первого же отрывка я услышал знакомое обращение:
Мой товарищ, мы странное семя
В диких зарослях матерных слов.
Нас в другое пространство и время
Диким ветром войны занесло.
…«Мой товарищ…»
в
Да, именно так, как в том знаменитом, «народном». Только обстоятельства – пока что повеселее: ведь поэма, хотя и в предвидении фронта, но ещё совсем не о нём
Далее слово товарищ обыгрывается функционально:
Обкарнали меня. Я не личность,
Я сегодня товарищ курсант.
Напомним: автор после выздоровления в госпитале, куда попал в итоге почти трёхлетнего пребывания на фронте, будучи добровольцем-малолеткой, - теперь, наконец, войдя в призывной возраст, принят в 1-е Харьковское, в узбекском городе Чирчик, танковое училище и, разумеется, острижен «под нуль» («обкарнали»!) и вынужден подчиняться строгой дисциплине воинского учебного заведения. Чистота – специфически армейская:
Вонь портянок - казарма родная-
Вся планета моя и весь век,
Где порой я, стыдясь, вспоминаю,
Что я всё же чуть-чуть человек.
То есть был. Не чурбаны, а люди
Украину прошли и Кавказ.
Мой товарищ, ты помнишь, откуда
В эти джунгли забросило нас?
Снова лиричное обращение к другу («Мой товарищ…»), и вопрос: «Ты помнишь?.. – интонация, так знакомая по светловской «Каховке», золотыми буквами вписавшейся в русскую советскую поэзию 20-х – 30-х годов… Вот она откуда, эта лирическая нота воинской темы: «Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались, как нас обнимала гроза… Тогда нам обоим сквозь дым улыбались её голубые глаза».
Снова Деген:
Ты помнишь ? Боль палаты госпитальной
В окно втекала и в дверную щель,
И взгляд сестры прощальный и печальный,
Когда я влез в помятую шинель.
У М. Светлова – «девушка наша в походной шинели», а в этой юношеской поэме И. Дегена в шинель «влазит» сам автор, чтобы вернуться в итоге после учёбы на фронт. Но, главное, - «влазит» в боевую традицию русской советской комсомольской, светлой, светловской лирики… Вот и опять всё та же интонация, тот же стилистический повтор:
Мой товарищ, не странно ли это,
Годовщину
в тылу отмечать?
Скоро снова
чирчикское лето,
Но не нас
оно будет сжигать.
Нам пришлёпнут
с просветом погоны,
Нас назначат
на танк иль на взвод…
А далее …– увы! Мы уже знаем, что было далее: «Мой товариш, в смертельной
агонии…»
«Отряд не заметил потери бойца…» - это уже опять из Светлова. Печальная, добрая и страшная традиция русской советской поэзии, и фронтовой поэт, лейтенант и танковый ас Ион Деген остался верен ей. Думается, если бы не помогли Евгению Евтушенко найти автора «лучшего стихотворения о войне» друзья Иона, то потом, при чтении отрывков из поэмы «Курсант», читатели и сами бы догадались, кто это!
В интервью, взятом у И. Дегена Аллой Борисовой, есть (мне на это указал, спасибо ему, израильский журналист и писатель А. Бродский) Ион, буквально в самом конце их беседы, вспоминал: «А то стихотворение… Я написал его в декабре 1944 года. Видел очень много крови. И еще была проблема – мой подчиненный выскочил из подбитого танка, оставив там свой сапог. И долго ходил с ногой, обмотанной брезентом»
Такова история стихотворения о «валенках»……
(Продолжение следует)