Русские отцы
не знаю, может есть все таки какие то различия в национальных чертах отцов, тех самых, что зовутся папой …..... может есть какие то особые арабские отцы или кавказские , или еврейские, а вот я тут только что прочитал рассказик про отца одного человека, так сразу понял, что это и про моего отца точно так же я могу прописать …... не в смысле дотошности судьбы или какой иной линии жизни, а про отношение к сыну. Его умению отца в смысле поучать реалиям бытия …... точь в точь про моего отца …...поэтому наберусь наглости и украду это чудно правдивое повествование , которое назову что оно про всех русских отцов всех вместе взятых и по отдельности каждому .. только что добавлю про дурь воспитательную русских отцов, когда мальчишеская спесь ломалась через коленку, на которой гнулась тело для нагнетания ума через жопу …........ сейчас за это сажають в тюрьму, а зря …... нельзя выпечь хлеба не поставив тесто в печь …......иначе получается квашня ….....
ладно, вот сам оригинальный текст с сайта яплакаль *
отсюдаво -
http://www.yaplakal.com/forum7/topic1596644.html
Мне было три года, когда мои родители разошлись.
Мы жили в Благовещенске.
Отец всегда был сильным и решительным, а матери этого не хватало. Когда в жизни началась череда неприятностей – отец держался, а мама сломалась. Она во всём винила его, хотя знала, что он не виноват.
Она стала пить, забивала на моё воспитание. Отцу приходилось и работать, и заниматься мной, и пытаться вытащить мать из той трясины безучастия, в которую её засасывали собственные слабости и страхи. Так не могло продолжаться бесконечно и однажды это закончилось. Отец просто забрал меня и уехал.
Мать не хотела меня отдавать, у её родни в городе были связи в прокуратуре. Оставить меня себе отец мог только уехав. Я помню тот день. То смутными, то яркими мазками он всё же врезался в мою память. Вот родители разговаривают, а я играю. Мать начинает кричать. Спустя некоторое время отец тоже переходит на повышенный тон.
Я откладываю игрушки и иду на кухню, обычно моё появление их тормозило, но не в этот раз…
– Сынок, я уезжаю. Ты со мной, или с мамой?
– С тобой.
– Тогда собираем вещи.
Мать пыталась помешать сборам, но отец был сильнее, он просто выставил её из квартиры и закрыл дверь изнутри. Потом, когда я стал постарше и расспрашивал его про тот день, а он рассказал, что действовать приходилось очень быстро. Он понимал, что мать поднимет все связи, сообщит, что он меня похищает, а родня и связи – помогут сделать всё возможное, чтобы остановить его.
Так и случилось. Мать ждала нас на вахте. Она уже вызвала милицию (тогда их называли так), отзвонилась родне и подняла шум среди соседей. Менты опаздывали. Отца, со мной на руках и одной впопыхах собранной сумкой на плече, попытался остановить один из соседей, но получил в челюсть и осел на пол. Под крики матери и вахтёрши отец выскочил на улицу и поймал такси. Денег у отца было не много, поэтому мы доехали до Володи, его друга. Тот всё понял и помог. Дал денег, подкинул необходимых вещей, узнал расписание поездов и согласился отвезти на жд вокзал. Пока собирались, к Володе приехали менты. К счастью, всего трое. Отец и Володя их просто вырубили, так как иначе бы отцу не дали уйти. Потом был вокзал, спешная покупка билетов на поезд и посадка в последний момент. Купить билеты отец успел до того, как его объявили в розыск.
С поезда мы сошли раньше, чем должны были по билетам. Ночью, на какой-то маленькой станции. Отец хотел добраться до Якутии, там жили его родители, которые когда-то давно переехали в те заснеженные края на заработки. Мой дед работал в артели на добыче золота, а его жена была учителем математике в школе. Они жили в небольшом городке, затерянном среди величественной якутской тайги. Попасть туда, когда ты объявлен в розыск, да ещё и с трёхлетним ребёнком на руках – задача не простая. Но отец смог. Добирались на попутках, потому что светить паспортом на жд вокзалах или в аэропортах было нельзя. В городок, где жили дедушка с бабушкой, мы въехали в фуре дальнобойщика, успешно преодолев пост на въезде.
К родителям отца милиция пришла три дня спустя, когда у деда и отца уже был план действий. Отец сдался и был взят под стражу. Дедушка давил на связи и знакомых. В принципе, давить то толком не пришлось, ведь в Сибири живут совсем другие люди, нежели в мегаполисах. Отца скоро отпустили, суд признал, что отец, бабушка и дедушка вполне могут меня воспитывать. За нападение на сотрудников милиции отцу впаяли штраф, который он успешно выплатил. Кстати, пару месяцев спустя пришло письмо от Володи, тот тоже отделался штрафом и условкой.
Потом была долгая возня со всякими документами, к счастью, прокуратура небольшого сибирского городка умела постоять за себя и своих людей, так что матери в Благовещенске не помогли никакие связи и взятки, вскоре все документы на меня были у отца, а мать лишили родительских прав.
Отец устроился на работу, мы сняли жильё, обустроились, я начал ходить в детский сад, у отца появлялись новые знакомства. Когда мне было пять, отец впервые взял меня в поход, в который он отправился со своим новым другом Валентином. Так началось моё знакомство с якутской тайгой. В семь я уже уверенно обращался с ножом, умел правильно разводить несколько видов костров, знал, как выбрать место для лагеря и самостоятельно собирал рюкзак для похода. Тайга захватила нас.
Побег из Благовещенска не мог не оставить следа в сердце отца, да и мне расти без матери было не просто: у дедушки с бабушкой не всегда было время, чтобы посидеть со мной, а отцу нужно было работать. Я очень быстро стал самостоятельным ребёнком, но отсутствие матери давало о себе знать, поэтому каждое лето отец брал на работе отгулы и мы ходили в походы. Там, среди вековых елей и сосен, сидя рядом с палаткой с кружкой приготовленного на костре чая и глядя на ночное, яркое от звёзд небо, мы с отцом чувствовали необыкновенное спокойствие. Казалось, что перед нами открыты все пути и не страшны никакие преграды.
В школу я пошёл в шесть. Она была совсем рядом с домом. Когда я учился во втором классе, отец порвал мениск на колене. Это случилось зимой, в ноябре. Бабушка тогда гостила у подруги в другом городе, а дедушка всего неделю как уехал на трёхмесячную вахту. Отец порвал мениск утром, а я возвращался со школы часа в 3-4 дня. Помню, как я пришёл и позвонил с домашнего телефона отцу на работу, чтобы сообщить, что я дома. Вахтёр тётя Нина попросила меня позвать наших соседей, дядю Юру или тётю Олю (они жили напротив, отец хорошо их знал, поэтому и дал такое напутствие вахтёрше — позвать соседей, когда я вернусь со школы и позвоню). Я позвал. Тётя Оля долго слушала вахтёршу, что-то записывала на листок и часто добавляла «Ага, поняла». Потом она положила трубку, глубоко вздохнула, повернулась ко мне и сообщила: «Твой папа в больнице, ногу повредил. Сейчас покушаем и поедем к нему».
Я не плакал, но на койке с отцом сидел долго. Он давал мне указания, говорил, что ему придётся ещё минимум неделю побыть в больнице, и часто повторял: «Ты же у меня самостоятельный мужичок, ты справишься». Мне даже дали листок с номером дежурного врача. Приходя из школы я первым делом звонил ему и узнавал, как там папа. Часов в 6-7 вечера заглядывали соседи, помогали с готовкой, или звали к себе. На второй день отцу сделали операцию, мы в тот день с дядей Юрой к нему приезжали на такси. А ещё через три дня наступила суббота, я не учился, а вот соседи были на работе до вечера. Я сделал уроки и решил приготовить макароны с тушёнкой. У меня получилось, я сидел довольный, уминал получившееся блюдо и вдруг, подумал о папе.
Городок был небольшой, я знал многие основные маршруты через него. От дома до больницы, в которую положили папу, было километра два. Через полчаса я вышел из дома. Пуховик, хоть и был мне свободным, на груди едва застегнулся, потому что под ним у меня была небольшая кастрюлька с макаронами и тушёнкой. Кастрюльку я упаковал в пакет, а пакет обмотал большим папиным свитером, чтобы не остыло. На улице было минус 23 и шёл снег. Я тоже шёл. От кастрюльки расходилось приятное тепло, да ещё и мысль о том, как обрадуется такому сюрпризу отец, тоже грела. Один раз я свернул не туда, но потом вспомнил необходимый ориентир, вернулся. Прохожие меня не останавливали: в небольшом городе целеустремлённо шагающие по улице дети — не нонсенс, может с одного двора в другой идёт? Я шёл почти из одного конца города в другой. Чуть больше часа в пути, и вот я, с красными щеками, покрытыми инеем ресницами, снегом на шапке и вороте пуховика, вошёл в больницу.
– Па, я тебе макароны с тушёнкой принёс. Я сам приготовил. Тётя Оля с дядей Юрой на работе были...
Отец тогда очень крепко меня обнял и заплакал. Я удивлённо спрашивал у него «Пап, ты чего?», а потом и сам заревел и сквозь слёзы спрашивал, когда его уже отпустят домой. Через несколько часов за мной приехала тётя Оля. Отец строго настрого запретил мне повторять такие походы, а через пять дней его выписали домой. Ему велели хотя бы неделю соблюдать постельный режим и вставать только по крайней необходимости. На костылях он ходил ещё месяц.
Я за это время научился готовить около десяти блюд. Отец очень часто обнимал меня и говорил, что он мной очень-очень гордится.
А я гордился им. И сейчас горжусь.
Помню, как он учил меня плавать. Дело было на речке, я был ****юком и крутился у берега, там, где мог достать дна. Отец меня поддерживал и учил грести. Когда у меня стало получаться, он предложил отплыть на пару метров от берега с его поддержкой. Отплыли, метров на восемь от того места, где я доставал дно. Отец улыбнулся, сказал «Давай к берегу наперегонки!» и нырнул, отпустив меня. Я в панике замолотил руками по воде, пытаясь выгрести к берегу. Отец вынырнул уже там и подбадривал меня:
– Ты плывёшь или в барабан колотишь? Не долби по воде, греби. Воот, да, правильно! Молоток!
Ездить на мотоцикле он меня учил примерно так же. Немного проехал вместе со мной, сидя сзади, потом сказал: «Давай вот на этот склон, потом вокруг башни водонапорной. Можешь на третьей пилить, не ссы». Я воткнул третью и «попилил». Тот факт, что отец давно спрыгнул с мотоцикла, я заметил где-то на середине пути. А мотоцикл был «урал», тяжёлый, сука, так что падать было никак нельзя. Пришлось ехать.
Так и научился.
Отец часто давал мне совершать ошибки. Например, как-то он поделился со мной идеей, что хочет сделать в коридоре навесной уголок под зеркалом, чтобы всякую мелочь там оставлять, вроде ключей тех же. Он накидал на бумаге как это должно выглядеть, вручил мне материалы и инструменты и попросил выпилить, а сам свалил по делам. Естественно, я накосячил, ибо было мне тогда лет 8-9. Отец посмотрел на то, что выпилил я, и сказал: «Вот теперь изучи это внимательно, пойми, где ошибся, и как надо было сделать сразу.
А потом ещё посиди и подумай, как сделать хорошо из того, что выпилил ты». И я сидел и думал. Так развивалось аналитическое мышление. Иногда я тупил, тогда отец давал подсказки, делился теми знаниями, до которых я не мог сам додуматься. А ещё, он мне часто говорил: «Если ты хочешь что-то сделать – ты это сделаешь. Даже если не умеешь. Потому что у тебя есть голова, а в ней есть мозг, которым ты должен уметь думать. Ну, и желание нужно ещё. И усердие. Иногда бывает, что желания нет, а делать надо, тогда усердие поможет. И всегда думай, как сделать максимально качественно».
Он невероятно многому меня научил. В первую очередь — человечности. Ответственности. Научил принимать решения, держать слово, не сдаваться, находить выход из трудных ситуаций, отстаивать свои принципы и мнение. Он всегда был рядом и был настоящим отцом: мудрым учителем, внимательным наставником, верным другом и родным человеком одновременно.
Был и остаётся для меня примером.
Когда взрослеешь - часто хочется вернуться в детство.
Некоторые люди мечтают о новом детстве, говорят, что если бы у них был выбор — они родились бы в другой семье.
Если бы у меня был такой выбор — я бы ни секунды не сомневался, потому что мне достался лучший отец.
Я не раз ему об этом говорил, и ещё не раз скажу.
Потому что действительно благодарен ему за лучшее детство из возможных.
И знаешь, дружище, не забывай хоть иногда говорить своему
отцу спасибо, за всё, что он тебе дал.
Про спасибо за все, что он мне дал — повторюсь отдельно ….
боольше того, с недавних пор стал решать личные проблемы упрощенным способом, размышляя как бы в этой ситуации поступил мой отец …....... и так становится легко на душе от найденного ответа на трудный житейский вопрос ….... а всего то делов- поступай как твой отце и живи спокойно …......
рекомендую .
а воть и новое прибавление про наших отцов ... чудный рассказ . модно конечно вставить некий разумный комментарий про то, что таких отцов больше не будет ни у кого, что все они одинаковы, потому что сделанны из одной стали , но я не буду ... умный поймет, а дураков дразнить не хочу ...
воть ..
Я, наверно, никогда не видел тебя злым... Самое ужасное было услышать от тебя: «Негодяй!» - это означало, что ты в гневе. А мне почему-то было всегда смешно. Потому что ты не мог по-настоящему сердиться на меня, ты смотрел на меня, стараясь удержаться, а потом тоже начинал смеяться. Смех у тебя был настолько заразительным, что я начинал хохотать еще больше…
Я и сейчас, когда прихожу на кладбище, вспоминаю тебя таким, и вместо скорбной мины начинаю смеяться, вспоминая тебя того - доброго, остроумного и веселого. И если рядом находятся посторонние, они недоуменно смотрят на меня, думают, наверно, что у меня не все дома. Но мы-то с тобой даже сейчас знаем, что все нормально.
Ты никогда не жаловался на свою судьбу, не клял правительство, ты понимал, что всем тяжело. Ты никогда не читал мне нотаций, ты просто рассказывал про свою жизнь, про свою невыносимо нелегкую жизнь. И я плакал, мне было жалко тебя того - маленького мальчика, который родился без отца. Ты говорил, что он умер после финского плена. Сбежал, добрался до дома, а вот твоего рожденья не дождался. Ты говорил, что бабушка не могла прокормить одна троих детей, и тебя забрала тетка, ее сестра, моя двоюродная бабушка. Удивительно доброй души человек. Простая и наивная - она верила в победу коммунизма. И часто говорила, что если бы можно было молиться на Ленина, она бы молилась, а так приходилось молиться как все - на иконы. Иконы в доме в то время не приветствовались, но люди как-то умудрились сохранить веру в Бога и пронесли ее через семьдесят нелегких лет.
Ты всегда очень мало рассказывал о себе, наверно, потому, что не такой уж сладкой была жизнь. Школа с тетрадями, склеенными из газет, на которых ты писал между строк. Ты закончил школу, а потом ФЗУ, и вроде бы - жить, но война... Она унесла сразу все в один миг: надежды, планы, мечты, а тебе девятнадцать. Когда на праздниках по случаю Великой Победы устраивались митинги, ты скромно молчал. Когда я спрашивал тебя - почему, ты отвечал: «Пусть другие рассказывают, мне об этом даже думать страшно, не то что говорить». И не потому, что нечего было сказать, а потому, что такое сидит в сердце…
По ночам, когда ты кричал: «В атаку!», когда слушал фронтовые песни, мне казалось, что у тебя раскрошатся зубы. Ты не дошел до Берлина всего лишь восемнадцать дней. Под Кенигсбергом наступил на предательски торчащую мину, в агонии отрезал ножом часть ноги ниже колена, болтавшуюся на остатках жил... И очнулся когда за окнами цвели вишни, играла музыка и вокруг все были веселые. Тебе сказали, что кончилась война. А ты опустил руки под простынь и понял, что ноги нет совсем.
Но ты любил жизнь, и она любила тебя. Перенеся кучу операций, ты надел протез, ты говорил, что это было не просто, но ты смог. Ты как будто жил за тех, кто не пришел. Ты любил детей - все мальчишки в округе были твои лучшие друзья, они очень этим гордились. Ты делал им из дощечек кораблики и самолеты, и половина из них наверняка за глаза называли тебя папой.
А еще ты не любил носить награды, ты считал это каким-то хвастовством, хотя награды были достойные. Ты особенно гордился медалями «За отвагу» и «За освобождение Москвы». Мы всей семьей насилу уговорили тебя на праздники одевать наградные колодки, их у тебя было немного - всего семь, но ни одной юбилейной медали, ты их называл побрякушками.
С мамой ты познакомился случайно, у нее к тому времени была дочь Светлана - она в одну минуту влюбилась в тебя и гордилась тем, что у нее такой отец герой. На рыбокомбинате, где ты работал электриком, тебя всегда уважали за смекалку и опыт, и многие завидовали. Завидовали тому, что ты умеешь, тому, что ты знаешь. А помнишь, как мы с тобой ездили на рыбалку? У нас были лодка и мотор, и ты брал меня после садика с собой на судака. Мы ели бутерброды, и ты показывал мне, как из страшной личинки выводится на солнце большая красивая стрекоза.
У тебя были поистине золотые руки - за что бы ты ни брался, у тебя все получалось. Ты ремонтировал лодочные моторы, так популярные в нашем речном краю. Тебе, конечно, наливали, без этого никак не обходилось, и мама часто на тебя ворчала. Но ты всегда приносил кусок осетрины или банку черной икры, полученные за свою работу. Бабушкам ты ремонтировал свет почти бесплатно, они наливали тебе стакан ядреной вишневки, и этого было достаточно. К людям в поселке ты обращался по-своему: к старушкам - мать, всех девчат ты называл дочками, а пацанов - сынок. Ты не мог проехать на своей инвалидке мимо кучки мальчишек, которые с нетерпеньем ждали, когда же ты проедешь и остановишься возле них. Ты рассаживал их по всей машине, куда только было можно, и осторожно делал «круг почета».
Ты никогда не ощущал себя калекой, но иногда хитрил в очередях, и у тебя это проходило. Ты знаешь, у меня это тоже, наверно, по наследству передалось, я обязательно ищу какой-нибудь предлог, чтобы влезть без очереди. Каюсь! Иногда молодые ребята шутили над тобой, они подымали сзади твою инвалидку, и колеса крутились на весу. Все хохотали, и ты вместе с ними, тебя тоже смешила смекалка парней.
На семейных праздниках ты любил петь, пел ты положа руку на сердце не очень, но тебе почему-то казалось, что здорово, и тебя никто не хотел в этом переубеждать. А еще ты танцевал с мамой на протезе, и, что самое удивительное, это ты делал неплохо.
Однажды осенью - помнишь? - ты ремонтировал лодочный мотор прям на лодке, было очень холодно, а мы с мальчишками играли в догонялки, прыгая с лодки на лодку. И тут один прыгнул, а лодки разошлись, течение было настолько стремительное, что он выныривал то из-под одной, то из-под другой лодки. Ты уперся в край борта и внимательно смотрел, мне на секунду показалось, что ты считаешь, а потом молниеносный змеиный рывок, и ты вместе с протезом в воде, еще мгновенье - и мальчишка в твоих руках. Ты хватаешься за следующую лодку и уже кидаешь в нее мальчишку, еще секунда - и ты выскакиваешь сам. А ведь он, тот самый мальчишка, был единственным сыном у родителей.
Ты никогда ничего мне не навязывал, а искусно подсовывал то какую-нибудь статью, то радиосхему, и я всегда заинтересовывался и обязательно начинал что-то паять. Когда начинал тебя о чем-то спрашивать, ты доставал справочники и вырезки из журналов и предлагал почитать. Наверное, поэтому я раньше других сверстников начал разбираться в электричестве и в механике.
А потом я вырос, так бывает, хотя для тебя я всегда оставался маленьким. Я уехал в другой город, у меня появилась своя семья. Мы стали видеться редко - всего один раз в год, в мой отпуск. И приезжая ежегодно, я понимал, как ты постарел за этот год. Но это все до меня не доходило, я еще не осознавал, что тебя когда-то может не быть. А ты начинал это чувствовать, твои глаза становились все печальнее, ты понимал, что можешь уже не дождаться следующего раза… Однажды я привез хорошую профессиональную камеру и записал на видео последнюю нашу встречу, слукавив, что камера не включена. Тогда ты в первый раз рассказал во всех подробностях многие эпизоды войны, ты, наверное, все же хотел, чтобы мы это помнили.
Все произошло неожиданно настолько, что я был в шоке. Телеграмма меня не нашла, спутали в спешке адрес. Ты был парализован, но жив. Мне позже рассказывали, что ты смотрел на дверь после каждого стука, ты ждал... А я узнал о случившемся только через сутки, но было уже поздно. Был второй инсульт ровно через сутки, и тебя не стало.
Я приехал поздно вечером и просидел с тобой рядом всю ночь и следующую тоже. О многом вспоминал, но говорить не мог, хотя чувствовал тебя рядом. Мысли путались, и самое страшное было в том, что я никогда уже не буду сыном! От этого было такое одиночество, которое невозможно описать словами. Просто я остался один на всем белом свете. Меня уже никто и никогда так не поймет, не простит, не прижмет к себе, и я никогда уже больше не почувствую это тепло, которое мог дать только ты.
Я и сейчас, по прошествии стольких лет, часто говорю с тобой, и самое обидное заключается в том, что тогда я многого не понимал, а тебе так хотелось чуть больше внимания, просто наивной любви сына к отцу-старику. Но, увы, как правило, мы все, дети, начинаем понимать это, когда стоим у края той пропасти, которая пролегла между жизнью и смертью.
Я раньше включал то последнее видео на день твоей кончины и на 9 мая. Открывал бутылку водки, и мы с тобой, как тогда в последний раз, сидели и выпивали, и ты рассказывал про свою жизнь. А потом пленка случайно размагнитилась, и оборвалась последняя ниточка, осталась только память - яркая неизгладимая память. И еще сожаление о том, что жизнь пролетела так быстро. И что мы недоговорили о чем-то самом главном или не сказали самого главного.
Я сейчас смотрю на тех счастливчиков, у которых живы родители, и мне хочется им кричать: берегите их, радуйтесь каждому дню, проведенному вместе! Только это все, наверное, им не нужно. Пока не нужно. Ведь пока у них еще есть родители. А когда у тебя что-то есть, ты обычно этого не ценишь. Ведь не зря сказал кто-то «что имеем не храним...»
Мне иногда становится страшно за своих детей, ведь они вырастут, многое поймут и, наверное, так же будут страдать от того недосказанного. Или это так и должно быть? Не знаю.
Алексей СТУДНЕВ
тута ..http://www.proza.ru/2016/03/10/835
Авторские права - ( сR+)- вольное русское авторское право — дарую всем