Кот Обормот прекрасно освоился в новом жилище и даже научился готовить еду силой мысли. От одного его взгляда на газовой плите трещала и вспыхивала конфорка, из шкафчика выплывала сковорода, а на сковороду ложилась недавно пойманная мышь. Больше всего на свете Обормот ненавидел питаться сырыми мышами.
Пока Пелагея, Юлиана и поэт вместе с братьями меньшими бродили по лесу, кот успел подкрепиться жареной мышью, набить себе живот яствами из холодильника и замести следы. Он знал, что получит взбучку, если его застукают за поеданием хозяйской снеди. Поэтому действовал быстро и профессионально. От его слуха не мог ускользнуть даже малейший шорох. И когда на чердаке внезапно появилась старушенция странного вида, Обормот сразу понял, откуда ждать опасности.
Старушенция вышла из стены, покрытой плющом, задела головой сухие букеты трав – и чихнула. На нее предупредительно свалилось клетчатое одеяло с двумя подушками. Но она отбросила их в сторону красным пятнистым зонтом и поправила на плече меховую накидку. Старушенция была высокая и худая. Под глазами у нее пролегли синие мешки, руки тряслись от старческой немочи. Но это не помешало ей основательно заняться люком. Кряхтя и рискуя надорвать спину, она потянула крышку люка на себя и упорствовала добрых пять минут, прежде чем крышка соизволила открыться.
Не обнаружив внизу ничего, кроме квадратной дыры, старушка раскрыла зонт, оттолкнулась от пола обеими ногами – и спрыгнула. Веса в ней было не больше, чем у швабры. Поэтому она благополучно пролетела все три этажа, минуя библиотеку слева и секретную комнату справа. Провела костлявым пальцем по перилам винтовой лестницы – и спустилась прямиком в центр гостиной, которую охранял Обормот.
- Ага! – сказала старушенция. Хоть она и отощала, проворства ей было не занимать. Она оказалась рядом, не успел Обормот как следует зевнуть, и ткнула его зонтиком в мягкий бок.
- Закушу тобой на ужин. А шкурку пущу на меховые перчатки, - вынесла приговор старушка. Но Обормот был не робкого десятка. Он направил на старушку испепеляющий взгляд – и приковал ее этим взглядом к месту.
- Да ладно, что ты, котик? Я пошутила, - начала она сладким, как патока, голосом. Но было поздно. Не прошло и минуты, как от старушки остался только зонт. Красный зонт с белыми пятнами. Он очень напоминал мухоморы, от которых дикие коты предпочитали держаться подальше.
Обормот прошествовал на кухню к миске с кормом. Он удачно отправил старушку в другое измерение и теперь должен был восстановить силы для новых подвигов.
Тем временем Юлиана, Пелагея и поэт продолжали путь среди телефонных будок. Мягколапе повсюду мерещились шорохи. Она скакала по дорожке наискосок, от одной мышиной норки к другой. Но мышата успевали скрыться раньше, чем она их настигнет. Кекс и Пирог затеяли игру и носились друг за дружкой с задорным лаем. Сначала Юлиана шикала на них и просила угомониться, но потом поняла, как они рады снова очутиться дома. Сама она от радости готова была петь и плясать. Только поэт и Пелагея чувствовали себя гостями, которые идут в неизвестность. Поэта неизвестность пугала. А Пелагею – завораживала. Она уже представляла, как познакомится с Эсфирью, как выразит свое почтение королю и пожмет руку каждому из братьев-изобретателей. И тут дорожка кончилась.
- Внимание, - объявила Юлиана. – А вот и центральная площадь города Вечнозеленого!
Пёстрая центральная площадь в овале древесного дупла выглядела совершенно невероятной. И когда друзья вышли из дерева наружу, их мгновенно поглотила городская суматоха. Юлиана бросилась приветствовать какого-то джентльмена во фраке, Пелагея потеряла голову от оперного театра с белыми колоннами и помчалась к нему на всех парусах. Мягколапа увидала крысу. Кекс и Пирог – знакомого булочника. Лишь поэт остался стоять у дерева. Теперь он был твердо убежден, что все дупла без исключения приводят к иным цивилизациям.
Он спохватился, когда понял, что возвращаться специально за ним никто не собирается. И припустил к Пелагее, пока она не решила сделать оперный театр своим вторым домом. Протиснулся сквозь разодетую толпу, отдавил ногу неторопливому барону с тростью и попытался извиниться на бегу. Но не рассчитал и налетел на даму в ярком охристо-алом наряде. Дама умудрилась не упасть. Она сделала крутой поворот, отчего края ее одежды эффектно разлетелись в стороны, и ухватила поэта за локоть.
- Повнимательнее, сударь, - сказала она глубоким голосом, похожим на звуки виолончели. – Вы, видно, нездешний.
- Верно подмечено! – крикнула Юлиана и поспешила даме навстречу. – Он из дальних краёв. И я, между прочим, тоже. За это время я успела порядочно одичать. А ты как поживаешь, Эсфирь?
Эсфирь оставила ее вопрос без ответа. Она критически оглядела путешественников с ног до головы и поджала губы.
- Нет-нет-нет. Никуда не годится, - прицокнув языком, сказала она. – На носу турнир по гольфу, а вы в таком виде.
Юлиана виновато глянула на драную кофту поэта. Поэт бросил недобрый взгляд на грязные сапоги Юлианы. И оба резко развернулись к разодетой толпе. Разница была заметна невооруженным глазом.
- А кто это скачет у театра, как горная козочка? – прищурилась Эсфирь. – Она с вами?
Юлиане захотелось немедленно провалиться сквозь землю. У театра скакала Пелагея. Она взлетала по ступенькам к белой колоннаде, безумно хихикала и хлопала в ладоши, как будто рядом витал кто-то невидимый и нашептывал ей на ухо шутки-прибаутки. В общем, стыд и срам.
- Она всегда себя так ведет? – поинтересовалась Эсфирь.
Юлиана припомнила истории, в которые влипала вместе с Пелагеей, и уверенно кивнула.
- Ты уж извини. Она немного со странностями.
На лице Эсфири расцвела улыбка, сразившая поэта наповал.
- Да что ты! Нам как раз нужны перемены! Слыхала о недавнем указе? Ну так вот. Король уже почти потерял надежду. Мы поменяли названия улиц и площадей, многие сменили имена. Только сами люди никак не желают меняться и бросать старые привычки. Поверь, ваша подруга с причудами – настоящий клад для наших хмурых жителей. Она радуется простым вещам, как ребенок. Вот с кого стоит брать пример.
Юлиана поёжилась. Ей сложно было представить, что однажды она тоже начнет приплясывать над какой-нибудь ромашкой или умиляться при виде воробья. А поэт, привороженный улыбкой Эсфири, горячо закивал. Он был готов согласиться со всем, что скажет эта женщина в цветных одеждах, и пойти за ней куда угодно. Даже если позовет в пекло.
Но Эсфирь позвала их всего-навсего к себе домой.