Друг - боль,
Враг - страх,
Любовь, как коктейль из полета и боли.
Поболей-трава,
Через больно - на волю,
Кто там будет жив, не погибнув едва
Ольга Арефьева.
Каждый шаг через больно
20.
Тем временем, миссис Фэйрфакс оторвалась, наконец-то, от своего прекрасного занятия, чуть отодвинулась, снова возлегла, опершись локтями на восточный ковер и положив подбородок на ладони, глядя на свою привязанную визави чуть снизу.
- Ну что, продолжим? - спросила она, улыбнувшись, причем в этот раз ее улыбка выглядела не столь иронично, скорее уж многообещающе и лукаво.
- Да-а-а... - выдохнула-протянула ее обнаженная подруга. - Продолжай... пожалуйста!
Миссис Фэйрфакс снова усмехнулась, протянула руку вперед и нежно погладила свою покорную рабыню по щеке. Сероглазая полька повернула свое лицо, поймала пальцы своей госпожи губами и стала жадно целовать их, каждый в отдельности. При этом, она особенно выделила своими ласками средний и указательный. В очередной раз расцеловав персты своей хозяйки, она умоляюще заглянула ей в глаза, явно намекая на нечто, чего Полина вовсе не поняла. То ли привязанная постеснялась обозначить требуемое словами, то ли тому, о чем она так безмолвно просила, и вовсе не было внятного обозначения. Но госпожа Фэйрфакс прекрасно все поняла, все-все и в точности. Она снова лукаво улыбнулась и отрицательно покачала головою.
- Аленушка, пожалуйста... - голос ее визави совершенно растерянный. Кажется, она вовсе не ожидала этого молчаливого отказа. И покорная раба, притянутая веревкой к скамье, все же надеялась на то, что ее госпожа смилостивится над нею и сероглазая шалунья получит нечто... особое и ожидаемое ею.
- Ну уж нет, моя милая! - улыбка миссис Фэйрфакс и общее выражение ее лица какие-то неумолимые и шаловливые в одно и то же время. Как будто ей доставляет особое, изысканное удовольствие поддразнивать свою подвластную вот так вот, особым образом. - Сладости и нежности ждут тебя несколько позже! А сейчас...
Она улыбнулась одновременно ласково и хищно, и в то же время, опять с нескрываемой иронией по отношению к безвластной и беспомощной своей подруге, крепко привязанной к деревянной скамейке и полностью зависимой на этот час от ее господской воли.
- Знаешь, моя милая Славушка, я осмотрела те белоснежные холмы, что составляют часть твоих изящных телесных достоинств, - продолжила ее ироничная госпожа. - И я пришла к обоснованному выводу, что они вполне достойны того, чтобы на них были обозначены-вспаханы, - она произнесла эти слова напыщенно-иронично, как некое обозначение значимости и условной серьезности грядущей части любовного действа, - гряды для ягодок. Красных и сладких, в точности как я люблю.
- Аленушка... - молодая полька, притянутая веревкой к деревянной плоскости, как-то странно, смущенно улыбнулась, будто бы внезапно застеснялась предстоящего ей. Как будто в этом было нечто... Нет, не постыдное. Желанное, но такое, особое, что поймут и оценят не все и не каждый.
- Не спорь, моя радость! - миссис Фэйрфакс как-то заговорщически подмигнула своей привязанной рабыне. - Я знаю, тебе это нравится! Хотя, конечно, тебе, наверняка, будет горячо и больно... Зато, чуть позже я, так уж и быть, тебя вознагражу!
- Как пожелаешь, моя госпожа! – выдохнула ее подруга, лежащая на скамье. В голосе ее отчетливо слышались нотки, выражающие... страх? Да, именно страх, именно... эту... эмоцию... Кажется, что предупреждение, насчет «горячо и больно», было высказано всерьез, произнося эту фразу, госпожа Фэйрфакс вовсе не шутила. Но к этому страху явно примешивалось нечто иное...
Как будто, эта грядущая боль действительно была для молодой польки чем-то желанным. И она ожидает ее... почти что как ласки от своей удивительной подруги.
Миссис Фэйрфакс как-то удовлетворенно усмехнулась, а после этого снова придвинувшись к своей визави, возлежащей на деревянной плоскости, подарила ей еще один короткий поцелуй. В этот раз она коснулась места, где шейка молодой польки переходила в изящную линию плеча. А потом...
Молодая женщина снова одарила свою подругу многозначительной улыбкой и, поднявшись, проследовала к стене, возле которой стояла ваза с прутьями. Не торопясь, явно со знанием дела, выбрала один из них, несколько раз взмахнула им, пробуя на хлест. Когда лоза с каким-то хищным присвистом рассекала воздух, молодая женщина, привязанная к скамье, вздрагивала всем телом, явно зная, каково будет прикосновение этого орудия наказания к ее коже. Полина тоже чуть вздрогнула от этих присвистов, вспоминая все те случаи, когда ей самой доводилось «вкушать премудростей лозы», когда за компанию с юной графиней Ириной Прилуцкой, а когда и соло. И в то же время... Полине очень хотелось увидеть во всех подробностях предстоящую экзекуцию, как будто бы в этом жестоком зрелище было нечто... захватывающее и приятное для глаз постороннего наблюдателя.
Да, ей было чуточку неловко, совестно, почти стыдно от того, что ей сейчас предстоит любоваться чужими страданиями. И все-таки она не смогла удержаться и мысленно пожелала сменить свою диспозицию для лучшего обзора. Пространство этого странного зрелищного сна тут же исполнило ее безмолвную просьбу изменить местонахождение стороннего наблюдателя любовного действа так, чтобы оказаться поближе к скамье, рядом с нею, почти что над левым плечом возлежащей молодой польки, так, что ей теперь были видны все подробности того, что должно было происходить на обнаженном теле привязанной женщины. А еще...
А еще ей немножко было видно лицо той, кому предстояло подвергнуться этому истязанию из рук своей любимой подруги. На лице ее были не только выражение страха и смущения, чему никак уж не приходилось удивляться, но и напряженное ожидание этого болевого испытания.
Да, ее госпожа не ошиблась. Та, кому предстояло сейчас подвергнуться сечению, желала этой боли. И это было... Страшно, удивительно и... красиво. И почти что оправдывало Полину, в ее желании видеть все происходящее, буквально пожирая своими глазами жуткое зрелище страданий этой прекрасной молодой женщины.
Тем временем, миссис Фэйрфакс вернулась, так сказать, на секущую позицию, встав по другую сторону скамьи от Полины, чуть правее того места, что незримо занимала сама юная наблюдательница происходящего действа. Молодая женщина встала точно напротив той, условно нижней части тела своей подруги, которую она явно собиралась сейчас разукрасить "красным по белому", в точности так, как и обещала. Госпожа усмехнулась, и аккуратно коснулась тонким, хлестким концом прута белых ягодиц молодой польки. Та снова вздрогнула всем телом. "Белые холмы" содрогнулись, сжались. Но это нервное сотрясение тела своей жертвы, миссис Фэйрфакс вовсе не воспринимала как повод к милосердию.
- Ты рано дрожишь, любовь моя! – ее слова звучат почти что с укоризною, с упреком на это специфичное, завораживающее движение, обозначающее условную робость ее подруги в ожидании сечения. - Я ведь еще просто примерилась к дистанции и месту приложения. А вот сейчас самое время!
И она с силой взмахнула прутом. Ивовая лоза свистнула в воздухе и хлестко-звонко стегнула по обнаженной коже, оставив на тех местах секомой, которые ее госпожа столь поэтично назвала белыми холмами, первую из обещанных красных гряд. Припухлая саднящая полоса разделила две половинки зада почти что посередине, чувствительно захлестнув гибким кончиком правую ягодицу обнаженной польки с противоположной стороны от того места, которое условно занимала незримая наблюдательница. Полина почти что ощутила отголоски этого жгучего удара своими напряженными нервами. Она отчетливо увидела, что кончик лозы оставил там, на той стороне "белых холмов", которую она сейчас видела, болезненно ноющую красную точку, из которой выступила крохотная капелька крови, яркая, блестящая, притягивающая взор бисеринка в обрамлении воспаленной кожи.
Действительно, этот яркий акцент на белой коже сейчас не позволял девушке взглянуть на что-то еще. Как будто ей необходимо, непременно нужно понять его особый смысл...
Да-да! Полина все поняла! Вот эти-то яркие точки на воспаленной коже, это же и есть пресловутые "ягодки", желанные для той, кто исполняет сечение молодой польки. "Ягодки" красного цвета, которые должны расцвести-проявиться на тех самых припухлых полосах, "красных грядах", по ходу сечения.
От этого открытия у нее даже дыхание перехватило. Полина непроизвольно, хотя и беззвучно, повторила тот судорожный вздох-стон, что издала лежащая на скамье в ответ на хлесткий удар. Саму Полину никогда не секли так сурово. Вот так вот безжалостно, чтобы на теле выступила кровь, ее, кажется... вообще никогда не наказывали. Только до этих розовых припухлостей, которые после порки так саднят и чешутся.
Или же нет... Было как-то раз и нечто... несколько более суровое, чем обычно...
Впрочем...
Не суть и не важно, что было у нее когда-то там-и-давно, в годы ее службы в доме графа Прилуцкого! Важно, что... здесь-и-сейчас все куда как строже, чем это бывало обычно тогда, во времена ее, Полины, детства!
Тем временем, миссис Фэйрфакс сделала паузу. Она явно наслаждалась этим занятным зрелищем, когда заранее расслабленные ягодицы ее подруги, явно опытной в «делах сечения», на мгновение как бы промялись под ее ударом. А миг спустя, от жесткого касания прута, оставившего красную полосу, они уже напряглись, почти синхронно со стоном молодой польки.
Да, кажется, госпожа и впрямь наслаждается всем происходящим. И свистящим звуком, с которым лоза рассекает воздух, и звонким шмяком прута, стегающего белоснежную кожу, и вздохом своей покорной подруги... По глазам молодой женщины было видно, что она, подобно утонченному гурману, получившему в свое распоряжение гастрономический шедевр, смакует каждое мгновение этого жестокого действа, и желает как можно дольше длить это свое удовольствие. Губы миссис Фэйрфакс были чуть сжаты, ноздри как-то хищно раздувались. И дыхание... Дыхание госпожи-американки было таким же неровным, как и у молодой женщины, лежавшей на скамье.
Нет, не то, все еще страннее. Кажется, что и госпожа и ее покорная рабыня дышат чуть ли не в унисон друг другу. Полине даже показалось, что ее хозяйка так изнутри себя переживает ту первую волну боли, что сейчас пронзила ее привязанную подругу. Да-да, они обе, на удивление синхронно сделали несколько вдохов и выдохов, после которых госпожа снова коснулась лозой тела своей подруги, распростертой на деревянной плоскости, тем самым обозначив, что готова нанести следующий удар. Ее подруга в ответ как-то странно «сыграла» телом. Поначалу вся напряглась, да так, что форма ягодиц молодой польки странно, и почти что неприятно, изменилась. «Белые холмы» сжались. Полине показалось, что они на секунду стали почти что твердыми. Ну, насколько твердой может быть живая человеческая плоть. А после этого они как-то визуально опали, как после некоего... землетрясения. И этот красный огонек на белом, крохотная капелька крови на конце саднящего рубца, "ягодка", ежели воспользоваться терминологией госпожи Фэйрфакс, как-то эффектно - почти призывно! - дернулась, сыграла своеобразным маячком, привлекающим внимание невольной зрительницы...
Полина снова почувствовала изнутри себя отголоски ощущений секомой. Сейчас молодая полька медленно и аккуратно расслабляла все свое тело. Медленно-медленно, мышца за мышцей, явно в преддверии, в ожидании продолжения своего болевого испытания. Эта странная волна, пробежавшая по телу секомой, не осталась без внимания ее подруги.
Миссис Фэйрфакс, стояла над нею, обнаженная, взволнованная всем происходящим, с напряженными от возбуждения кончиками грудей, по которым было четко видно, как на нее действует происходящее. Впрочем, прекрасная истязательница уже немного успокоилась, выполнив несколько странных вдохов-выдохов, снова почти что синхронно со своей привязанной подругой. Миссис Фэйрфакс посмотрела на молодую польку... не столько с вожделением к истязанию ее плоти, сколько с явным одобрением молчаливой покорности своей возлюбленной в ее приготовлениях к принятию грядущей боли.
- Умница, моя милая! – в ее голосе в этот раз и вовсе не прозвучало никакой иронии. – Я вижу, ты вполне уже готова. Тогда... продолжаем!
Взмахнув прутом, она оставила еще один краснеющий след, в дополнение к предыдущему. Потом снова и снова, с чуть меньшими паузами, нежели в первый раз, чередуя места приложения гибкой лозы, оставляя все новые яркие отметины на белом теле, поочередно, выше и ниже. С разных сторон относительно той, самой первой припухлой полосы, алеющей почти посередине, с самого начала, подобно экватору, рассекшей-разделившей ягодицы ее привязанной подруги на две условные части, верхнюю – к пояснице - и нижнюю – к ногам. Полине стало ясно, что первый удар послужил своего рода меткой, а также «пробником», эталоном, по которому сверялись другие. Боль от первой жгучей полосы служила для своеобразной настройки участниц этого действа. Одну, ту, что снизу, она настроила на готовность терпеть страдания. Другую, ее госпожу, ту, что сверху, на это своеобразное ощущение от управления тем загадочным чувственным действом, что происходит сейчас между ними.
Сейчас во власти госпожи американки если и не количество ударов - оно уже объявлено, и вряд ли предполагается к превышению! - то, во всяком случае, манера наказания, то есть, как именно эти удары будут нанесены. Глядя на самое начало этой изящной экзекуции, Полина поняла, что, оказывается, причинять боль розгами можно очень по-разному. В принципе, об этом она догадывалась и раньше, ведь Агафья-ключница, в доме ее прежнего господина, назначая дворовым девушкам наказание, всегда уточняла, как именно их будут сечь. «Солянушками», то есть солеными розгами, вымоченной или же свежесрезанной лозой. «Березкой», в смысле, пучком березовых виц, или же «ивушкой»... И часто добавляла слова, вероятно обозначавшие манеру сечения. «С оттяжкой», «накосую, скользом» и... прочее. К счастью, самой Полины такие жгучие тонкости не коснулись, поскольку ее наказывала исключительно гувернантка юной графини Прилуцкой, а мамзель Луиза вовсе не интересовалась такими изысками, выхлестывая и свою подопечную, и ее компаньонку совершенно одинаково, вовсе не делая различия в том, кто из них служанка, а кто госпожа.
Кстати, та француженка-гувернантка наказывала их более чем умеренно! Да-да, Полина это только сейчас поняла, что мамзель Луиза обращалась с нею весьма и весьма мягко, с пощадой. А вот то, что сейчас делала со своей подругой миссис Фэйрфакс...
Молодая женщина, выдав молодой польке полдюжины ударов, перешла на ту же сторону скамьи, где стояла Полина, примерила дистанцию, коснувшись лозой тела привязанной к скамье. Девушка обратила внимание на то, что прут стал чуточку короче. Кончик его отломился, а место облома чуть разлохматилось. И все же, миссис Фэйрфакс пока что не спешила менять его на свежий. Возможно, именно такой прут, чуть излохмаченный, но все еще пригодный для нанесения ударов был ей удобнее...
Полина отметила, что сейчас уже не чувствует изнутри себя прежнего страха перед происходящим. И даже былая жалость к секомой куда-то улетучилась. Сейчас девушке было просто интересно наблюдать это загадочное и жестокое действо.
Миссис Фэйрфакс в эти мгновения выглядела просто божественно. Наверное, так смотрелись со стороны греческие жрицы, совершавшие в античных храмах все эти жестокие и загадочные ритуалы с кровавыми жертвами и истязаниями. На это намекали те самые роскошные фолианты, что иногда оказывались у нее в руках, книги о древней истории, из библиотеки графа Прилуцкого. В них, кажется, упоминалось о неких ритуальных бичеваниях, которыми сообразительные эллины заменили человеческие жертвоприношения.
Ее госпожа сейчас явно была возбуждена всем происходящим. Она стояла, обнаженная, ничуть не стыдящаяся ни своей телесной красоты, ни того, что совершает.
Миссис Фэйрфакс чуть выдвинула вперед правую ногу. Снова резкий взмах, свист лозы и хлесткий отклик на это жгучее прикосновение секомой кожи, а после... Чуть более громкий стон той молодой женщины, кто терпит это изысканное истязание плоти. Та, что участвует в этом действе на верхней стороне, как-то странно усмехнулась. Беззвучно и почти что незаметно, просто уголками рта обозначила свое искреннее удовлетворение этими звуками, обозначающими страдание ее привязанной подруги. В другое время, Полина, наверняка, пришла бы в ужас от чего-то подобного, но сейчас она вовсе не воспринимала жестокие эмоции своей нынешней госпожи как нечто внушающее страх или отвращение. То, что Алена Михайловна делала со своей покорной подругой, казалось девушке не столько пугающим, сколько завораживающим и даже по-своему красивым. Движения обнаженной женщины, вооруженной лозой, были изящными и грациозными. А это зрелище красных припухших «гряд», уже вспахавших тело молодой польки, жуткое для обычного человека, вовсе не казалось ей сейчас неприятным и отталкивающим.
Во всем происходящем чувствовалась некая утонченная эстетика, приводящая все это жуткое действо к специфической гармонии, своей, особой, непривычной для глаз нормальных обывателей. И нагота молодой женщины, возбужденной этой своей властью госпожи над покорной рабыней вовсе не казалась ни развратной, ни бесстыдной. Хотя, конечно, любой и всякий моралист обязательно усмотрел бы в этом крайнюю степень разврата. Однако Полине подобные отношения между двумя любящими друг друга женщинами уже не казались чем-то неправильным, недопустимым, безумным. Да, это именно любовь, в ее особой форме, недоступная пониманию большинства окружающих. Госпожа, истязающая свою подругу, делала это со странным вожделением в глазах. Кажется, что она действительно была одержима страстью к истязанию этой молодой польки со странным именем Станислава. И Полина сейчас точно знала, что никакая другая женщина, вообще, никто другой в этот миг не привлечет внимания зеленоглазой Колдуньи. Точно так же, как это было бы и в любом ином случае истинных любовных отношений. А ее покорная подруга...
Полина видела, что полосы на заду молодой польки сияли неподдельной, весьма нешуточной краснотой. То есть, госпожа Фэйрфакс хлестала свою возлюбленную без какого-то снисхождения. Тот удар, что обрушился несколько мгновений тому назад на тело жертвы ее... то ли жестокости, то ли страсти, оставил на коже молодой польки не просто саднящий красным рубец. Те самые темно-красные точки, акценты, что оставались на конце каждой из «гряд», где кончик прута захлестывал распластывавшуюся под ударом ягодицу, уже налились капельками крови. Эти точки проявляются при каждом таком хлестком ударе. И, с другой стороны, наверняка, тоже остались подобные следы в виде кровавых выпуклых точек, обрамленных воспаленной кожей. Но сейчас две похожие темно-красные бисеринки выступили и сверху, на самой припухлой полосе.
Полина прекрасно понимала, что при такой, суровой манере сечения, кровь на теле наказываемой появится совершенно неизбежно. Но сейчас это зрелище ее... нет, не напугало. Девушка просто им восхитилась. А еще более она восхитилась терпением секомой. Сейчас молодой женщине, лежащей на скамье, больно, очень больно. Однако она ведь еще ни разу даже не вскрикнула, не подала голос. Молодая полька все еще в силах сдерживать себя. Во время этого жестокого действа, красавица Станислава всего лишь отзывалась сдержанным стоном-вздохом на каждый взмах хлесткой лозы, что держала в руке ее подруга. Сама Полина на ее месте уже давным-давно ревела и истошно голосила бы, не в силах вынести этой муки, моля свою госпожу о пощаде и сострадании. А может быть, уже и прокричала бы спасительное слово «мутабор», позволяющее вырваться из этого круга истязания, спастись от безжалостно жалящего прута...
Но молодая полька стойко терпела это добровольное мучение и вовсе не собиралась сдаваться. Полина как-то, то ли почувствовала, то ли поняла разумом, что частью этого действа является своеобразное соревнование, в котором госпожа стремится выбить из секомой искренние слезы и крик, а рабыня пытается «вылежать» это странное болевое испытание максимально стойко и красиво. Наверняка, в этом «состязании-истязании» были какие-то свои правила, прекрасно известные им обеим. Правила, за пределы которых они ни в коем случае не выйдут. Например, госпожа, скорее всего, не вправе «частить» удары, наращивая боль для той, кто сейчас возлежит на деревянной плоскости. Та, что «сверху», обязана после каждого взмаха прута давать отдышаться «нижней» стороне этого противостояния. И она, главенствуя в этом раскладе, наверняка, не вправе пользоваться и иными «приемами», которые могли бы причинить ее подруге чрезмерные страдания. Чрезмерные, естественно, по меркам самих участниц этого «болевого спектакля». Причем, обязательным условием, скорее даже свойством их особых отношений является не только абсолютная честность, но и полное их доверие друг другу. И даже эта удивительная зрелищность, особая, завораживающая красота нанесения ударов по обнаженному телу, эффектных следов от них на коже секомой и своеобразная эстетика стойкого терпения той, кому в этом странном раскладе предписано добровольно страдать... Да-да, это главное! Эта особая, доступная пониманию весьма и весьма немногих красота перенесения, претерпевания страданий той молодой женщиной, кто возлежит сейчас на скамье из драгоценного палисандра.
Полине отчего-то пришло в голову, что молодая полька, возможно, иной раз играет в подобных спектаклях и на «верхней» стороне. И... тогда сама миссис Фэйрфакс, тоже иной раз терпит добровольные страдания подобного рода. И стонет, и плачет, и кричит от этой жгучей боли...
Жгучей и желанной, это Полина тоже поняла. Однако постичь причину желания страдать столь странным образом... Нет, это по-прежнему оставалось для нее загадкой.
Впрочем, кое-что становилось для нее вполне очевидным. То, что лично она, Полина, сейчас жаждет видеть продолжение этого болевого спектакля. И даже, если бы она, паче чаяния, оказалась сейчас видимой для обеих участниц этого игрового противостояния, это вовсе ничего бы не изменило. Она точно так же взирала на это зрелище без зазрения совести. Вот сейчас она с удовольствием наблюдала, как миссис Фэйрфакс очередным взмахом жгучей лозы высекала из груди своей привязанной подруги громкий вздох-стон. И снова... И снова...
Теперь уже, отсчитав очередную полудюжину ударов, ее госпожа, Алена Михайловна, не торопясь, отходила к стене, отбрасывала размочаленный на конце прут в одну из ваз и выбирала из соседней вазы лозу ему на смену. Возвращаясь обратно, она вставала уже с другой стороны скамейки. С каждой такой переменой стоны ее подруги становились громче, уже почти на грани крика.
Полина заметила, что ее госпожа выдерживала все большие паузы между ударами. Да и свои прогулки за очередной лозой, взамен чуть истрепанной, она делала все более протяженными, неторопливыми. А когда, в самом начале восьмой «перемены», прут, только что вызвавший очередной сдержанный вскрик у секомой, внезапно переломился почти что напополам, миссис Фэйрфакс сделала паузу для его замены куда более продолжительную, чем прежние. Она снова молча проследовала к двум вазам у стены, швырнула обломки в ту из них, что предназначалась для мусора (вторую половину прута она перед этим, тоже не торопясь, подобрала с пола), затем долго и придирчиво выбирала прут на замену сломавшемуся, свистя в воздухе предполагаемыми кандидатами в орудия для продолжения экзекуции. При этом, обнаженная истязательница-мучительница прекрасной польки искоса поглядывала на свою подругу.
«Она сейчас дает ей отдохнуть и успокоиться!» - мелькнула мысль в голове у незримой зрительницы этого болевого спектакля.
Полина внимательно посмотрела на молодую женщину, лежащую на скамейке. Сейчас лицо польки как раз было повернуто в ее сторону, и по его выражению девушка поняла, что наказываемая находилась на последней грани своего, казалось бы, бесконечного, терпения. Слезы залили уже не только глаза и пунцовые от стыда щеки молодой женщины, но и деревянную поверхность, к которой она была привязана. Ежели цель этой игры состояла в том, чтобы непременно сломать моральный дух секомой, заставив ее молить о пощаде, то она, эта цель, уже была почти что достигнута. Вот только взгляд той, кто сейчас выбирала лозу для продолжения этого истязания...
Нет, так не смотрят на ту, кого хотят усмирить, унизить неким постыдным поражением. Во взгляде госпожи Фэйрфакс сейчас читалось не столько удовлетворение страданиями несчастной жертвы (хотя и этот оттенок выражения на ее лице тоже присутствовал!), сколько восхищение стойкостью той, кого она мучает столь изысканным способом. Ее госпожа сейчас именно наслаждается этой своеобразной, аж до жути, эстетикой происходящего. Действительно, ягодицы ее подруги уже «вспаханы» красным, кое-где эти полосы даже с синевой. И еще на них выделяются те самые «красные ягодки с белых холмов», темные капельки крови, что уже выступили не только на точках захлестов. Ужасное для обычного, нормального обывателя зрелище! Но Полину оно почти что гипнотическим образом притягивало, привлекало ее внимание. Все это казалось ей уже просто по-особому красивым.
Более того, Полина отметила для себя, что она будет искренне огорчена, ежели миссис Фэйрфакс вот прямо сейчас, сию же минуту простит секомую и прекратит ее истязание, удовлетворившись этим своеобразным тайным осознанием своей победы над нею, реализовав стремление к милосердию, которое явно читалось из общей неторопливости ее действий во время паузы. Ей действительно хотелось продолжения болевого спектакля, где главную страдательную роль играла прежняя компаньонка ее госпожи. Сейчас Полина очень хотела услышать эти искренние крики боли от той, кого так любит... любила ее хозяйка.
Нет-нет! Она вовсе не ревнует эту очаровательную польку к своей повелительнице. Ну, разве что так, самую малость... Просто, Полина никогда не подозревала, что подобное жестокое зрелище может ей так понравиться!
Тем временем, миссис Фэйрфакс вернулась на прежнее свое место, уже со свежим прутом в руке. Лежащая на скамье молодая полька как-то судорожно вздохнула, причем, Полина была готова поклясться, что за этим вздохом секомая попыталась спрятать всхлип. Станислава отвернула голову в сторону от своей хозяйки и незримая наблюдательница поняла, что эта девушка, ее ровесница, так похожая на нее саму телесно, но совершенно отличная от бывшей рабыни по образу мыслей, сейчас изо всех сил пытается сдержать готовые прорваться рыдания. Ей хочется выиграть еще один раунд в этом странном поединке. А ее госпожа...
Господи! Нет, это невозможно! Миссис Фэйрфакс сейчас взглянула на привязанную девушку, предназначенную ей к дальнейшему истязанию, со странной нежностью. Она усмехнулась, нет, вовсе неслышно, так, чтобы ни в коем случае не задеть чувства своей подруги, тщетно пытающейся скрыть от нее свой страх и слезы. И выражение ее лица при этом было такое...
Вот сейчас Полина искренне позавидовала секомой. Вот уж точно, никогда бы не подумала, что такое возможно! Но на какое-то мгновение ей самой захотелось оказаться там, на скамье. Высеченной, зареванной и едва удерживающейся от того, чтобы запросить пощады, буквально на последней грани терпения. Она бы догадалась повернуть голову в сторону своей Старшей и оценить-увидеть это восхищение упрямством и терпением истязуемой девушки. Миссис Фэйрфакс сейчас искренне гордится своей подругой. Восхищается ее умением претерпевать жгучую боль от розог. Незримой наблюдательнице этого действа очень жаль, что адресат странного восторга сейчас этого не видит.
Хотя...
Нет-нет, та, кто едва-едва держится, чтобы только не запросить пощады, может только расплакаться от любого знака внимания и проявления любви своей старшей подруги, потеряв последние остатки контроля над собой. Во всяком случае, она, Полина, на ее месте точно бы разревелась. Все-таки, обе участницы этой жестокой игры ведут себя исключительно правильно. Просто, они хорошо знают друг друга.
А значит...
Наверняка, Станислава, эта молодая полька, уже не раз получала подобное чувственное внушение по «нижним мягким». И уж она-то знает истинное отношение к ней, горячо любимой, со стороны той, кто сейчас исполняет роль ее суровой госпожи.
Да, Полина все глубже понимала суть того, что связывало ее нынешнюю хозяйку и эту красавицу. И она... принимала это как должное. Принимала их такими, как они есть.
И когда ивовая лоза, после этой длительной паузы, снова взвилась и просвистела в воздухе, юная зрительница с полным удовлетворением сказала про себя «Да!» продолжению этого спектакля. С замиранием сердца она смотрела, как тело наказываемой вздрогнуло, а после исстеганные красным ягодицы молодой польки на мгновение распластались-расплющились, чуть позже напряженно округлились и снова расслабились. И от этого уже знакомого движения бисеринки-капельки крови стали крупнее. Некоторые слились в нечто более крупное, а одна такая крупная капля двинулась с места, сбоку «белого холма», оставляя по себе красноватую ломаную дорожку-тропинку, все вниз и вниз...
Госпожа Фэйрфакс, вполне удовлетворенная этим зрелищем, а также сдержанным стоном – а вовсе не отчаянным криком! – вырвавшимся из уст ее привязанной подруги, одобрительно улыбнулась, совсем чуть-чуть, буквально уголками рта. А после продолжила экзекуцию. К счастью, оставалось уже немного. И она даже не стала менять снова прут, отсчитав оставшиеся удары прерванной полудюжины. Она просто, в очередной раз сменила позицию и «досекла» этим прутом очередную порцию до обычной перемены лозы и места ее приложения к телу своей подруги...
А вот финальный болевой аккорд, крайние шесть ударов, оказались для молодой польки воистину нестерпимыми. Или же тогдашняя компаньонка миссис Фэйрфакс в конце сечения просто отпустила на свободу свои чувства и перестала сдерживаться?
Во всяком случае, кричала она искренне и громко, почти что с облегчением в голосе. Как будто в этой части их жестокой игры она могла уже себе позволить такое проявление страдания. И Полина вовсе не зажмурилась, видя, как хищный прут буквально выстегивает кровь на воспаленной коже ее сверстницы, и не заткнула уши от этого отчаянного крика.
Хотя, когда все закончилось, и последний вопль обнаженной, привязанной к скамье молодой польки, уже отзвенел в воздухе, сменившись звуками ее же тяжелого дыхания, тоже сродни стонам, Полина почувствовала облегчение. И удовольствие, почти наслаждение от всего увиденного.
Она даже улыбнулась, увидев как миссис Фэйрфакс, отсчитавшая своей подруге последнюю, очень жесткую полудюжину хлестких ударов, медленно опустилась на колени и одним красивым движением распустила хитро исполненный узел веревки, а после раздернула путы, освобождая верхнюю часть тела своей возлюбленной. Хозяйка помогла молодой польке приподняться на локтях и перевести дыхание и, наклонившись, как-то странно ее коснулась. Нет, ни губами. Она задела нежное ушко своей подруги, буквально потерлась об него кончиком носа, исполнив какое-то странное движение. Которое, кажется, доставило наказанной молодой женщине огромное удовольствие.
Миссис Фэйрфакс искренне улыбнулась, подмигнула лежащей на скамье, а потом снова поднялась на ноги и отошла к столу. Вернулась она уже держа в руках серебряный поднос, на котором стояли два хрустальных бокала, наполненные каким-то напитком красного цвета. Там же лежал белоснежный носовой платок, которым госпожа, опять встав на колени в изголовье скамьи, незамедлительно привела лицо своей рабыни в относительный порядок. Поднос с бокалами она расположила в стороне, неподалеку, прямо на ковре.
Когда слезы были утерты, молодая полька улыбнулась своей старшей подруге, а та, низко склонилась перед нею, прямо к голове своей все еще наполовину привязанной рабыни, так что ушко госпожи американки оказалось в пределах досягаемости для ее губ. Удивительно, но эта несчастная жертва, на исполосованные ягодицы которой было страшно взглянуть, незамедлительно воспользовалась такой соблазнительной возможностью. Она потянулась в сторону своей подруги и нежно поцеловала ее, коснувшись своими губами именно ушка той, кто в этой их жестокой игре приняла на себя роль госпожи.
А еще эти губы шевельнулись, произнеся тихо-тихо одно только слово. И Полина была готова поклясться, что расслышала его почти отчетливо. И это было слово «Люблю!»
Случайная зрительница этого удивительного зрелища была совершеннейшим образом восхищена этим невероятным контрастом. Девушка четко видела на теле высеченной молодой польки жуткую красную поверхность, с условными, почти слившимися в одно пятно припухлыми «грядками», на которых хорошо виднелось несколько кровавых «ягодок»-бисеринок. Там же имелось несколько пятен, смазанных от попадания на них прута, и даже пара тропинок-дорожек от капелек, стекших вниз. Все это выглядело очень сурово, и боль от такого наказания, наверняка, была весьма мучительной. И все же, молодая женщина, столь строго наказанная в ходе игры за несуществующую провинность, не только не обиделась на свою подругу, но даже выразила ей свою нежную благодарность! Ведь следующей фразой, которую она произнесла так же, адресно и еле слышно, было «Спасибо, любовь моя!»
«Господи, Ты, Боже мой, со всеми Твоими Святыми Угодниками! Помяни меня во Царствии Твоем, спаси и помилуй меня, грешную рабу твою! Да неужто кто-то может благодарить за такое?!»
Эта длинная тирада пронеслась у нее в голове как вихрь из слов и странных ощущений. У Полины закружилась голова и она замерла, наблюдая за тем, как миссис Фэйрфакс сдвинулась в сторону и, пользуясь тем, что ее подруга по-прежнему возлежит на деревянной скамье, чуть придержала ее за плечи, обозначая этим свое желание оставить пока все как есть. Забавно, но молодая женщина, возлежащая на скамье, как-то смущенно улыбнулась, когда суровая хозяйка коснулась губами ее плечика. А потом она, склонившись над телом красавицы Станиславы, все еще распростертой на деревянной плоскости, чуть сдвигаясь на коленях, проследовала поцелуями далее по ее обнаженной спине до самых ямочек над ягодицами. Эти нежные ласки заставили молодую польку рассмеяться почти что счастливым смехом. Удивительно, такая искренняя радость после всей этой боли...
То, что последовало за этим, повергло Полину сразу же одновременно в трепет, от ужаса и восхищения. Миссис Фэйрфакс приподнялась, по-прежнему стоя на коленях перед молодой женщиной, только что высеченной ею, жестоко и безжалостно, и коснулась кончиками пальцев самого края того красного пятна на ягодицах своей подруги, «вспаханного» длинными прутьями. Полина тут же пожелала видеть подробности происходящего, и вновь пространство, где она находилась, охотно пошло ей навстречу, позволив сызнова изменить свое положение, сменить угол зрения, даже как-то приблизить рассматриваемое. Девушка увидела все крупным планом, и просто испугалась зрелища вздувшихся красных полос, во многих местах отливавших синим. А вид крупных капель выступившей кое-где крови и вовсе ее шокировал, так же как полустертые следы от тех капель, которые чуть ранее смахнула безжалостная лоза, или тех, которые в ходе этого истязания успели сбежать вниз, по белой нежной коже. Сейчас пальцы ее госпожи с нежностью касались-скользили вдоль этих самых припухлых полос, «грядок», видневшихся на этом настеганном пространстве. Безжалостно-нежная истязательница сейчас наслаждалась этим зрелищем и неописуемыми тактильными ощущениями от ласковых прикосновений к иссеченной, нахлестанной коже. При этом, ее госпожа старательно избегала кровавых мест, причем вовсе не и страха причинить своей подруге излишнюю боль, - кажется, главнейшие страдания секомой на этот день уже закончились! Наверняка, сейчас она собиралась получить какое-то удовольствие или наслаждение особого рода.
Сколько длились эти аккуратные ласковые прикосновения к сеченному телу... Наверное, не больше минуты. Потом миссис Фэйрфакс как-то особенно нежно улыбнулась и, нагнувшись, наконец-то сделала то, что хотела - коснулась красного «вспаханного» поля на вершине одного из «холмов»-ягодиц своей подруги губами. Очень аккуратно, чуть-чуть в стороне от крупной, готовой пролиться кровью, темной точки. А дальше...
Госпожа Фэйрфакс рассмеялась совершенно счастливым смехом и легким, почти что ласковым и очень красивым движением своей руки провела тыльной стороной ладони по коже исхлестанного зада своей возлюбленной, аккуратно собирая на свою кожу те самые капельки крови, оставшиеся на нем после сечения. Эта ласка как бы завершила ее манипуляции по взращиванию на этих «ягодных холмах» своеобразного «урожая» - не зря же она чуть ранее разрисовала-вспахала эти свои «угодья» до красноты и синевы! Занятно, но ей удалось снять этот самый «урожай», очистив тело своей подруги от крови, но не размазав ее по коже своей руки, а сделав так, чтобы все эти «ягодки» оказались рядом друг с другом, по соседству на бархате кожи самой госпожи. Высеченная молодая женщина при этом шумно вздохнула, но отчего-то вовсе не вскрикнула от боли, которую она, несомненно, почувствовала. При этом, по ее чуть смущенной улыбке читалось, что она скорее рада тому, что делает та, кто подвергла ее столь изысканному истязанию, а сейчас приготовила и вовсе нечто из ряда вон выходящее.
- Урожай поспел, любовь моя! – провозгласила миссис Фэйрфакс иронично-торжественным тоном, где, как ни странно, в этот раз вторая составляющая явно преобладала над первой. – И я желаю угостить нашими ягодками мою возлюбленную!
- Давай! – шепнула ее все еще наполовину привязанная подруга, приподнимаясь на локтях.
Миссис Фэйрфакс не заставила себя ждать и, по-прежнему на коленях, но все равно, очень быстро переместилась в изголовье скамьи. Оказавшись там, она низко наклонила голову и протянула руку своей подруге, как будто для поцелуя.
«Она хочет, чтобы Станислава попробовала собственную кровь с ее руки! - догадалась Полина, испытывая от этой своей догадки одновременно и ужас, и своеобразное восхищение. – Неужели...»
Довести свою мысль до конца, до кошмарно-логичного завершения ей не удалось. Просто, все случилось сразу же и без пауз – молодая полька охотно исполнила желание своей подруги-истязательницы. Она припала губами к тыльной стороне ладони своей госпожи и собрала с белой кожи все-все капельки. А после, даже не облизнувшись, с кровью на губах - Полина отчего-то увидела это ясно и четко, ее зрение снова переместилось, и она оказалась почти что вровень с лицом привязанной молодой польки, – сероглазая рабыня почти что с обидою в голосе выдохнула:
- А ты?
- Только из твоих уст, любовь моя! – улыбка ее визави обозначила желание и готовность разделить этот «эликсир любви» со своей возлюбленной. Естественно, она получила на это полное согласие, выраженное молчаливым призывным движением окровавленных губ ее высеченной компаньонки.
- Люби... меня... – слова, сорвавшиеся с этих уст, прозвучали тихо и отрывисто. И они не оставляли выбора.
Миссис Фэйрфакс немедленно впилась в них поцелуем. Полина даже ощутила это страстное касание, ответные движения губ ее возлюбленной, как будто сама она сейчас была на месте привязанной молодой женщины, в одно и то же время несчастной от боли и счастливой всеми проявлениями этой жестокой любви. Сейчас она чувствовала поцелуи, доставшиеся когда-то молодой польке, подруге миссис Фэйрфакс. И это каким-то непостижимым образом пришло к ней, как воспоминание о былом со стороны ее госпожи, той, кто осталась живой после эпидемии холеры в Париже, о которой Полина что-то слышала из господских разговоров, когда-то давно, в доме прежнего ее хозяина, графа Прилуцкого.
Да, это воспоминания миссис Фэйрфакс об одном вечере, там, в Париже. В доме, где боль и наслаждение были столь причудливым образом перемешаны между собою. Полина почувствовала на своих губах поцелуи той самой женщины из плоти и крови, что истязала свою подругу и в конце этого мучения символически напоила истязуемую ее же собственной кровью. И тот финальный поцелуй в сцене, незримой свидетельницей которой она стала, был вовсе не актом жестокости, скорее особым проявлением высшей степени взаимного доверия и искренней любви двух прекрасных женщин.
Впрочем, вкуса крови на своих губах Полина так и не почувствовала. Все-таки секли в тот раз вовсе не ее саму, а совсем другую... компаньонку ее госпожи...