Мне порой стыдно сознаваться, что за мной водится дурная привычка давать людям прозвища. Сколько я их уже надавал не упомню, самое печальное, все они быстро приживаются на все времена. Как правило я не даю обидных прозвищ, правда люди потом их сокращают, это свойства русского народа и его языка. Особенно русские не любят длинных витиеватых слов. Один наш работник без особых знаний проводил опыты, надеясь на случайный результат, как химики 18-го века. Я дал ему прозвище - Лавуазье, но все окружающие начали назвать его просто Лао, как китайца.
Про другого надо рассказывать отдельно. Его звали Сергей Ломакин, он и его братья родились на той же окраине города, что и я, только в разное время. С двумя его братьями мне приходилось встречаться, но сам Сергей был ещё тогда молод. Только один из братьев был совершенно нормален, он дружил с моей одноклассницей и занимался спортом. Двое других вечно толкались на единственном катке нашего района, но спортом не занимались. Хулиганили, как могли, но даже хулиганство их никто всерьёз не воспринимал.
Ещё в малолетстве одного из этих непутёвых братьев по прозвищу Муха, взрослые хоккеисты натравливали на меня. Им было интересно кто кого побьёт, я не хотел участвовать в таком соревновании. Чего нельзя было сказать о Мухе, он накинулся на меня без предупреждения. Возраста мы были одного, но он был меньше меня ростом, мне жалко было даже отбиваться от него. После каждого наскока он падал от моей оплеухи, поднимался и снова наскакивал. Так продолжалось до тех пор, пока я не разбил ему случайно нос, взрослые кое-как оттащили его от меня. Его наградили сломанной клюшкой, а меня настоящим хоккейным мячом.
Придя домой, я разрезал оплётку мяча из толстых красных верёвочек и увидел шарик из крепких пород дерева, скорей всего бука. Вот таким мячиком прилетело мне в лоб, когда я покидал поле, чтобы не мешать хоккеистам играть по-настоящему. Очнулся я от удара, а надо мной собрались игроки двух команд и судья, их радости не было конца. Вот так перед ответственным матчем я своим крепким лбом и живучестью порадовал спортсменов. На моём лбу вырос рог величиной с настоящую сосновую шишку, но очень быстро прошёл. В школу после зимних каникул я пошёл уже без хоккейных отметин. Жил я в двух кварталах от этого катка, ходил на него очень часто, прямо на коньках, не переобуваясь.
Потом как-то отстал от местных хулиганов, причина была простая - мне не о чем было с ними разговаривать. После армии хулиганить было даже стыдно. В 70-80-х годах мода на катки вообще прошла. Прошла мода и на хоккей с мячом, все стали гонять шайбу. Я работал и учился, после техникума стал работать конструктором, переехал на другой конец города. Нашёл работу рядом с новой квартирой в одном филиале НИИ. Странное было заведение, никаких учёных там не было, но было много секретности, даже по территории ходить можно было два раза в течении рабочего времени. Для обслуживания оборудования была и достаточная ремонтная база. Местные умельцы постоянно что-то модернизировали, усовершенствовали и даже пытались создавать свои новые образцы оборудования.
Производство расширялось, через знакомых набирались новые кадры. У нас работал токарь, Толя Бейнарис, ничего про него не могу сказать плохого, только хорошее. Он заслуживал наивысшей похвалы, которую я мог дать, как токарь-универсал, он был лучше меня. Образования конечно не хватало, но для такого производства было вполне достаточно. Сначала он настороженно относился ко мне, но после того как я чего-то изобразил на токарном станке, мы стали понимать друг друга с полуслова. С прежней работы Толик привёл Серёжу Ломакина, фрезеровщика, пожалел как человека, наверное. Специалист Серёжа был никакой, я бы за такого не поручился.
Фамилия Серёжи, Ломакин, соответствовала его характеру, больше всего ему нравилось ломаться. Всё-то у него было не так, чего-то всё время не хватало. Ну и как всем его братьям, хотелось показать себя значимым. Весь его артистизм шёл не на пользу работе, как это было у Толи Бейнариса, его поручителя. Кроме того, что у Сергея был характер ломающегося перед публикой артиста, скорее даже клоуна, у него было ещё множество недостатков, но я понимал, что люди бывают разные. Такое положение вещей не могло не послужить основанием для приклеивания к человеку прозвища.
Серёжка Ломакин совершил, можно сказать, героический поступок, но всё по порядку. Любил Серёжка попить чай, стоя на подоконнике окна, выходившего на улицу. Подоконник находился высоко, как он туда взгромождался, мне неизвестно и другим тоже. Сидеть на подоконнике было негде, окно было очень узкое, да и чистотой он не блистал, всё-таки производственное помещение. Вот так стоя, загораживая свет, он пил чай, устремляя свой взор на противоположную сторону улицы.
Ещё по осени коммунальные службы там чего-то раскопали, наладили или нет, неизвестно, но закопать глубокий котлован они не спешили. Так, огородили кое-как, но за зиму всё изменилось, тем более, что кто-то в этот котлован уже въезжал. Наступила весна, дождей ещё не было, но глубокий котлован доверху был наполнен талой водой. Вынутый из котлована грунт был откинут на газон, и представлял собой высокий холм суглинистой земли. Он постоянно осыпался прямо в котлован и это никого не беспокоило.
Ребятишки разных возрастов начали бегать по этому холму, швыряя в котлован разные палки, которые никуда не уплывали, свидетельствую о том, что вода непроточная. Где-то там, на глубине четырёх-пяти метров пролегала труба, которая никак себя не проявляла. Она была либо отключена, либо исправлена, потому что не бурлила, не парила и из неё ничего не вытекало. Зима, сделав короткую передышку, напомнила о себе опять, не желая так легко сдаваться. На улицу, на которую смотрел Серёжа Ломакин, падал мелкими крупинками снег.
Совсем ещё маленькие дети четырёх-пяти лет бегали по отсыпанному холму без присмотра родителей. Возможно, и была какая-нибудь бабушка, божий одуванчик, сидящий у окна, но толка от этого мало. В котлован, до верха наполненный ледяной водой, скатился один ребёнок, а остальные дети, испугавшись, убежали. Ребёнок уже начал погружаться с головой в грязную и холодную воду, когда наш Сергей ринулся ему на помощь. Он спрыгнул с подоконника, добежал до проходной, перепрыгнул через вертушку, пробежав 100 метров, нырнул за ребёнком в котлован.
Чудом выловил его живым, приходилось ему откачивать тонувшего или нет, герой не рассказывал. Кому он отдал спасённого ребёнка, даже не помнит. Вернуться в нашу секретную организацию было не просто, пришлось простоять на проходной минут 15. С него ручьями стекала грязная вода, которую тут же вытирали, но на территорию не пускали. Он немного посинел от холода, зубы его стучали, а его расспрашивали, что да как. В своё оправдание на полном серьёзе говорили, как ему ещё повезло, что охранник его не пристрелил на выходе, у нас такие случаи бывали, слава богу, никого не убили. Начальник провёл его на склад, где он переоделся в новую рабочую одежду на голое тело.
Когда я его увидел, он сидел в телогрейке и пил горячий чай, а начальник его расспрашивал. Я посоветовал начальнику налить ему спирта, необязательно для питья, а можно было его растереть и отвезти домой при таком парке автомобилей. Когда не хотели прислушаться к моим мудрым советам, делали вид, что их не расслышали, не расслышать меня - это надо ещё умудриться. После такого героического поступка я стал называть Серёжку Ломакина «Че Гевара». Я не знал подробностей жизни этого романтика революций, когда узнал, ужаснулся. Этот романтик, не имея законченного медицинского образования, брался лечить людей, но больше всего любил подписывать смертные приговоры. Обыкновенный авантюрист, ничего хорошего кроме фотографии от него не осталось, как и от прозвища, данного мной Серёжке.
Его стали звать «Чига» - не похожее ни на что, оно больше всего смахивало на воробья, да и сам Серёжка тоже. Для того чтобы быть героем, не обязательно быть семи пядей во лбу или сажень в плечах иметь. Необходимо иметь горячее сердце и способность совершать, а не обдумывать свои поступки. Не всегда это хорошо, иногда думать надо, а то нарвёшься на такого же.
Я учился в институте и был освобождён от разных политинформаций с элементами мозгопромывания. Однажды, закончив работу немного пораньше, начинать новую не было никакого смысла, и я решил оформить заготовку лабораторной работы. Написал и нарисовал уже половину, как вдруг помещение конструкторского бюро начало заполнятся народом, пришёл и Серёжа Ломакин. Присесть Серёже было негде, я по доброте душевной впустил его за мой кульман на батарею.
Сам тоже не стал уходить, решил доделать заготовку, вся это толпа мне не мешала, но решил помешать мне Серёжа. Шутки ради, то дёрнет мой листок, то спрячет методичку. Я его предупредил, что шутки такие мне не нравятся, но он, чувствуя свою безнаказанность, продолжал. Тогда я собрал свои заготовки, накинул курточку, взял в руки толстый справочник и ударил его по голове. Серёжа, не прочно восседавший на плоской крышке батареи, сполз с неё на пол. Ноги его высунулись из-под кульмана прямо на обозрение всей публики под грохот падающей крышки.
Я скромно удалился без объяснений, Серёжа вслед посылал мне проклятья и обещал обязательно убить. Такой случай ему представился через три дня. Считающие себя большими специалистами фрезеровщики, не смогли разметить сложную корпусную деталь. Начальник просил это сделать меня, я отказывался, пусть оправдывают свои разряды и зарплаты и сократят свой гонор. Начальник чуть ли ни под ручку повёл меня на участок, ну не драться же с ним.
Только зашли на участок, как в нас полетела стальная болванка, это Серёжа метнул её в меня и чуть не попал в начальника. На меня посыпалась штукатурка от разрушенного угла коридора. Я предложил начальнику перейти в другое, более спокойное и светлое помещение, он сначала сопротивлялся, потом сгрёб корпус и поплёлся за мной на второй этаж. Серёже я сказал, что у него ещё убивалка не выросла, а косоглазие прогрессирует. Начальник хотел лишить его премии, я не видел оснований для этого, конечно люди распущены, но это начальника надо лишать премии. Серёжа пусть угол оштукатурит и покрасит все стены, именно так надо учить варваров.
Серёжа Ломакин очень долго скрывал самый главный свой порок, оказывается у него была страшная болезнь - эпилепсия. Все считали, что с такой болезнью нельзя работать за станком, но я научил Серёжку не соглашаться с кем бы то ни было, пока ему лично не принесут перечень заболеваний, запрещающих работу на именно фрезерных станках и именно с эпилепсией. Долго искали такое положение или другой нормативный акт и ничего не могли найти ни в охране труда, ни в технике безопасности. Сергей продолжал работать, падал возле станка, его сильно колотило об пол, а изо рта у него выходила пена.
Теперь я понимал, почему Толик Бейнарис поручился за него и взял над ним шефство, не понимало начальство, оно боялось ответственности. Мало того что они не могли найти нормативного акта, так они препирались друг с другом и поручали и перепоручали всем кому только придётся. Этот филиал НИИ был богатой организацией, однажды директор заказал дорогой медосмотр в стенах прославленного медицинского института. В полуподвальном помещении находились смотровые кабинеты различных кафедр этого института, в них расположились специалисты не ниже кандидатов медицинских наук, которые готовы были нас принять.
Посетив только два кабинета, я понял, что эти медицинские светила готовы всё написать в карточку со слов больного, что бы он ни сказал. Так легко и просто решили подработать наши медики в период начавшейся перестройки. Лечить они никого не собирались, а написать про всякую хворь - это пожалуйста, сколько угодно. Наше начальство почему-то решило, что представляется возможность избавиться от больного Серёжи Ломакина. Такая возможность на самом деле представлялась, достаточно было иметь хотя бы справку врача насчет его болезни и заключение о невозможности непрерывного контроля за работой станка.
Начальник поручил это сделать инженеру по технике безопасности, но вот как... Подкараулить, когда в очереди к неврологу Сергей окажется первым, зайти и предупредить врача, что следующий на медосмотре не должен работать по причине установленной болезни. Так и произошло, инженер по ТБ зашла перед самым Сергеем, отодвинув его. Сергей подождал немного и пошёл обиженный курить.
Следующим был Степаныч, хороший шофёр преклонного возраста, вот ему-то в карточку и написали, что он больной и работать не может ни в коем случае. Надо было видеть бедного шофёра, работал, работал и на тебе, стал больным и негодным. От обиды Степаныч купил водки, выпил, заехал на своём бортовом грузовичке на территорию режимного объекта, повредил пару телекамер, наблюдавших за периметром вдоль двух заборов. Потом раскрыл три борта и стал отплясывать на полу кузова своего, покидаемого им автомобиля. Может быть справедливость и могла восторжествовать, но после такого концерта это было исключено, поторопился Степаныч, горяч был.
Начальники всегда прячутся за спины других людей, эта их трусость приводит к бездеятельности, парализует любой процесс. Я давно заметил, чем меньше начальства, тем слаженнее идёт работа. Мало кого из среднего звена руководителей можно назвать специалистом непосредственно в том производстве, котором они руководят. Как правило, это никчёмные люди, не способные к творческой и физической работе, требующей хоть каких-то знаний и умений. Кроме того, что они имеют документ об образовании, у них ничего нет. Поэтому они готовы служить как собачки, готовы даже порвать любого, на кого покажет их начальник.
Тому самому высокому начальнику такая преданность очень нравится. Самое высокое начальство считает, что это и есть преданность делу, которым они занимаются. В результате хорошие специалисты, не желающие быть облаянными и покусанными, уходят, а никчёмные люди остаются. Происходит процесс разложения производства, его кадровое обеднение, а начинается оно с появления лишнего начальства. Вокруг одного начальника появляется множество заместителей, старших и младших мастеров, дополнительное разделения служб ИТР.
Иной раз конторских служащих почему-то называют инженерами или техниками, те начинают заваливать друг друга бумагами: письмами, записками, просьбами, распоряжениями, обоснованиями. Бумаги тормозят работу, которая в конце концов останавливается. Работники среднего и высокого звена начинают искать работу, но не за станком или чертежи чертить и делать технические расчёты, а руководить, организовывать, помогать, замещать. Всё что угодно, только там, где нет ответственности, где можно скрыться от неё, написав очередную бумажку. Пожурят немножко, даже премии могут лишить немного, но не выгонят - это точно, собачки на побегушках везде нужны. Мы вошли не в эру Водолея, а в эру Гончих псов, только не мы их гоним, а они нас затравливают и будут затравливать, пока им не скажешь: «К ноге!».