Микаэл Ханьян
БЕСЕДЫ С АНГЕЛОМ
ПО ИМЕНИ БИЛЛ
Повесть
© Микаэл Ханьян
;
Посвящается Лиз
СОДЕРЖАНИЕ
Предисловие
Глава 1 Знакомство
Глава 2 Привычка – вторая натура
Глава 3 Некролог – дело серьезное
Глава 4 Некролог - дело еще более серьезное
Глава 5 О смерти с улыбкой
Глава 6 Неслабый пол
Глава 7 Аромат цветка
Глава 8 Любовь приходит – и не уходит
Глава 9 Пришельцы
Глава 10 Прямо и налево
Глава 11 Ботаник
Глава 12 Таинственное орудие
Глава 13 Зри в корень!
Глава 14 Последние листья и закон кармы
Глава 15 Лазурь и чернила
Глава 16 Лиз
Глава 17 Вход и выход
Глава 18 Полеты наяву
;
ПРЕДИСЛОВИЕ,
или несколько слов о том, как всё это началось.
Как всё это началось, теперь уже не припомнить. И не потому, что было это давно, а оттого что с некоторого времени беседы с ангелом стали для меня чуть ли не повседневным занятием – а всякому понятно, что если вы занимаетесь чем-то достаточно регулярно, то какие-то детали и подробности забываются. Собственно говоря, я и записывать эти разговоры стал именно потому, что довольно быстро понял: не буду записывать – никто не поверит. Впрочем, мне и так не поверят, а потому пишу я всё это сам для себя. Так сказать, для внутреннего потребления.
Короче, жил я себе был, ничего из себя особенного не представлял и ни о чём этаком не помышлял. Задним числом я пытался, конечно, найти какую-то логику. Ну, будь я гением или хотя бы большим талантом – я бы еще понял: так сказать, там заметили и решили удостоить личным вниманием. Но ведь ни в чём подобном меня заподозрить просто невозможно: детство прошло без приключений; то же самое можно сказать об отрочестве и юности. Благополучно женился, благополучно развелся. Не был, не состоял, не числился…
Глава 1
ЗНАКОМСТВО
Глава первая,
в которой Макс знакомится с ангелом.
В один прекрасный день я отправился на свою обычную прогулку. Собственно говоря, за окном был уже не день, а поздний вечер. Прекрасного в нем тоже было мало: с утра с неба сыпалось что-то непонятное – не то снег с дождем, не то дождь со снегом.
Пройдя сквозь строй склонившихся от старости фонарей, я углубился в боковую аллею, которая хороша в первую очередь своей абсолютной пустынностью. Оно и понятно: на всю аллею два фонаря, один из которых, видимо, уже отсветил свое; во всяком случае, на моей памяти он не горел даже по большим праздникам. Короче, место это не особо светлое; при таком освещении и с собакой не погулять, и под ручку не пройтись. А потому народ обходил этот уголок стороной, предоставляя мне право пользоваться им, так сказать, на правах единоличного собственника.
Теперь вам будет легче понять, каким было мое удивление, когда я заметил, что рядом со мной шагает – причем нога в ногу – какая-то фигура. Поскольку в тот момент, когда я обнаружил присутствие незнакомца, мы находились на максимальном удалении от исправного фонаря, я не мог разглядеть спутника, заметив лишь темный плащ и широкополую шляпу.
– Не люблю интриговать, – произнес незнакомец, не замедляя шага. – Не люблю вступлений и разговоров про погоду. Хотел бы сразу представиться: ангел.
– Простите?
– Ангел. Оттуда. Сверху.
– Простите, вы не...
– Давай на ты.
– Давай, – промямлил я, после чего собеседник, очевидно, решил дать мне прийти в себя, и некоторое время мы шагали молча. Тайм-аут оказался очень кстати. За это время я попытался вспомнить телефон «Вечерних братьев», которые, по слухам, помогают тем, у кого поехала крыша. Телефона я, правда, не вспомнил, зато повторил про себя прошлогоднюю мантру и выполнил дыхательное упражнение «Для общего успокоения нервов». Аутотренинг благотворно подействовал на мою чувствительную психику: я немного пришел в себя и решил пустить всё на самотек – будь, что будет. Видимо, почувствовав, что во мне произошли какие-то благоприятные изменения, незнакомец продолжал:
– Давай знакомиться: Билл.
– Макс.
– Вот это уже лучше, Макс. Проблем и без того хватит.
– Без чего?
– Без того, чтобы усложнять общение условностями.
– Общение?
– Надеюсь, что это не последний разговор.
– А почему именно со мной?
– А почему нет?
– Вы... ты не ответил на вопрос.
– Потом поймешь. Всему свое время.
– Прости, Билл, но я – грамотный человек, и... как бы это помягче сказать...
– В ангелов не веришь.
– Что-то вроде того.
– Ну и не верь. Я не заставляю. И вообще, если тебе легче, забудь о том, что я тебе сказал. Давай просто общаться. Ты ведь жаловался, что тебе не хватает общения?
– Откуда ты знаешь?
– Да так...
Последнее заявление Билла действительно сбило меня с толку, ибо никому, кроме самого себя, я в этом никогда не признавался. Хотя, положа руку на сердце, это была чистая правда.
– А впрочем, так ли это важно знать – почему именно ты и откуда мне кое-что известно? Это тоже условности. Рассмотрим варианты: ты проговорился во сне; твоя знакомая нашептала своей подружке; та проболталась мне. Возьмем другой стиль: я умею читать твои мысли; прочитав в них кое-что, я этим кое-чем заинтересовался и решил познакомиться с тобой поближе. Что ты на это скажешь? Попытаюсь предсказать твою реакцию: в первом случае ты теряешь ко мне интерес, устраиваешь своей знакомой допрос с пристрастием, а та в свою очередь разбирается с подружкой. В результате мы имеем несостоявшееся знакомство и испорченные отношения. Посмотрим на второй вариант. Чтение мыслей – ты заинтригован! Вблизи – или на любом расстоянии? У одного человека – или у группы? Непроизвольно – или по желанию?
– А ты действительно читаешь мои мысли?
– Скажем так: я имею доступ к информации, заключенной в твоих мыслях, опуская эмоциональный и шумовой компоненты.
– Шумовой?
– То есть случайный: обрывки, неоформленные конструкции, в общем, мусор, который мы называем шумом.
Я задумался. Впрочем, это сказано слишком красиво – голова моя шла кругом и в тот момент ничего кроме шума, наверное, не выдавала. По-видимому, Билл всё это прекрасно понимал, ибо тактично молчал, давая моему воспаленному сознанию остыть. Прошло несколько минут, а я всё еще не мог сосредоточиться; обрывки мыслей сталкивались друг с другом и с глухим звоном рассыпались.
– Я думаю, что для начала довольно. – Голос Билла вывел меня из состояния прострации, и я заметил, что мы успели снова оказаться в темном конце аллеи. – На днях продолжим, если ты, конечно, не возражаешь.
Я не возражал.
Глава 2
ПРИВЫЧКА – ВТОРАЯ НАТУРА
Глава вторая,
в которой Билл объясняет Максу, в чём смысл их бесед.
Второй встречи пришлось ждать пару недель, и я уже перестал надеяться на то, что когда-нибудь снова увижу Билла. Правда, наше первое свидание не казалось мне от этого более иллюзорным. Что меня поражало больше всего – это свежесть ощущений. И это при моей-то памяти! Весь разговор с ангелом буквально впечатался в мое сознание; я помнил всё: слова, интонации, жесты.
Наступил март. Дни стали чуть длиннее, а мои вечерние прогулки – неторопливей. Теперь я выходил не для того, чтобы глотнуть воздуха и сбежать назад, в тепло; теперь можно было дышать и наслаждаться первыми весенними запахами.
Проходя в очередной раз мимо единственной в округе скамейки, я услышал:
– Привычка – вторая натура.
Билл! Это был он – еще до того, как я успел обернуться, я узнал его голос. Несмотря на теплый вечер, на нем был плащ и всё та же, надвинутая на глаза шляпа.
– Приношу свои извинения, – несколько высокопарно начал Билл. – Ты, наверное, терялся в догадках, куда я исчез и появлюсь ли еще когда-нибудь. По правде, я и сам этого не знал, но не потому, что не хотел, а по независящим от меня причинам.
Билл вздохнул.
– Ангелы – народ подневольный; пришлось ждать, пока там, – Билл ткнул пальцем вверх, – утвердят мой план. Но, слава Богу, всё это теперь позади, и мы с тобой будем встречаться так часто, как ты того пожелаешь.
– Именно я?
– Именно ты. Нам с тобой это нужно в равной мере, хотя и по разным причинам. Просто я это знаю, а ты еще нет. Поэтому я буду появляться на этой скамейке каждый раз, когда ты захочешь меня увидеть. Но учти: желание должно быть настоящим. Со временем ты поймешь, что есть подлинное желание, а что – прихоть.
Ангел сидел на скамейке с благодушным выражением на лице, чуть развалившись и закинув ногу на ногу. Я осторожно присел с краю.
– Знаешь, Билл, после нашей первой встречи я не раз задавался вопросом: почему я? То есть, не в том смысле, что мне это не нравится, – наоборот! Мои приятели сдохли бы от зависти, если бы я рассказал им о наших встречах. Я просто не понимаю, чем могу быть тебе полезен; ни талантами, ни широкими познаниями я не отличаюсь. Кстати, почему ты вспомнил о привычке как о второй натуре?
– Ну, это просто. Ты уже пять лет гуляешь по одному и тому же маршруту, отклоняясь в ту или другую сторону максимум на пару метров. Это что касается привычек. А что до широких познаний и прочего, то их и не требуется.
– А что же требуется?
– С твоей стороны – просто быть; с моей – получить задание и выбрать себе подопечного. Ты подходишь мне по нескольким причинам. Во-первых, ты – сова, гулять предпочитаешь по ночам, что весьма удобно для спокойного общения. Я ужасно не люблю всей этой дневной возни: приходится повышать голос и растрачивать энергию на борьбу со звуковой какофонией. Но это не всё. Ты находишься на пороге принятия некоторых важных решений, которые в корне изменят течение твоей жизни, и я могу кое в чём тебе помочь. Есть и другие причины, но о них я говорить не имею права.
– Я, конечно, благодарен тебе и твоим – э-э – начальникам, что мне оказана такая честь...
– Можно без фиглярства.
– Нет, правда, Билл – ты даже представить себе не можешь, что я пережил после нашей первой встречи и как я ждал второй, но я боюсь, что чужим умом разбогатеть трудно; не знаю как ангелы, а люди до всего должны доходить сами.
– Не буду вдаваться в справедливость или спорность этого утверждения, но могу тебя успокоить: я не собираюсь лишать тебя возможности учиться на собственном опыте. Моя задача не в том, чтобы предложить тебе несколько практических рекомендаций, а в том, чтобы раскрыть смысл некоторых сложных и принципиальных вопросов. А уже твое дело – решать, что с этим знанием делать.
– И с чего мы начнем?
– С некролога.
– А кто покойник?
– Лучше всего, если им будешь ты.
– Я???
– Ты самый.
– Вообще-то, я пока умирать не собираюсь...
– И очень хорошо! А то это сильно испортило бы мои планы.
– Извини, но хотелось бы знать, зачем всё это.
– Дорогой Макс, смею тебя заверить, что я предлагаю тебе в высшей степени полезное занятие. Всё, что тебе потребуется, – это немного воображения. Ты покойников видал?
– Конечно...
– Некрологи читал?
– Приходилось.
– Тогда – за дело.
Глава 3
НЕКРОЛОГ – ДЕЛО СЕРЬЕЗНОЕ
Глава третья,
в которой Макс предлагает первый вариант некролога.
Через пару дней я показал Биллу первый вариант некролога. Не говоря уже о странном характере самой затеи, дело это – написание некролога по поводу своей собственной воображаемой кончины – оказалось занятием чертовски трудным. Однако, поначалу я не подозревал, чего именно добивается от меня мой ангел и, перелистав несколько старых газет, нацарапал следующее:
«Вчера, на тридцатом году жизни, от нас ушел Макс. Смерть вырвала из наших рядов человека тонкой души, высоких помыслов и светлых идеалов. Всю свою короткую, но яркую жизнь Макс посвятил людям, отдавая им свою душу, свое горячее и беспокойное сердце. С малых лет его отличало желание нести добро. В отрочестве эти благородные черты обрели новые грани, а в юности его высокие устремления достигли новых высот. Мы никогда не забудем твои живые глаза и мягкую, добрую улыбку. Спи спокойно, дорогой Макс! Память о тебе будет вечно жить в наших сердцах».
– Идеально! – воскликнул Билл. – Идеальная чушь! Именно то, что надо.
Я был задет – текст, конечно, не Бог весть какой, но чушью я бы его не называл...
– Дружище, не расстраивайся. Ты всё сделал так, как умел. Теперь же нам предстоит написать настоящий некролог. Начнем с начала: вчера от нас ушел. Высокий стиль хорош для поэзии, а не для такого будничного события, как смерть.
– Ничего себе будничного!
– Конечно. Именно будничного. То есть каждодневного и не столь уж интересного. Я бы еще понял, если бы ты настроился на возвышенные тональности по случаю перехода человека на другой уровень бытия. А тут - «от нас ушел...». Скорбим и стенаем. И заодно представляем этого вчерашнего знакомого этакой – прости за каламбур – мертвой схемой, трафаретным набором сплошных добродетелей.
– Но ведь о покойниках принято...
– Или хорошо – или никак. Этот припев мне знаком. А по-моему, уж лучше никак, чем смешить тех, кто его знал, и обманывать всех остальных. За редким исключением, покойник – нормальный человек, и ничто человеческое ему не чуждо. Если не действуют другие доводы, то хотя бы ради памяти о нём следует оставаться в рамках приличия.
– При чём же тут приличие?
– Да при том, что неприлично превращать человека в фантом, в какой-то мираж, начисто лишенный связи с недавней реальностью. Полуправда – которая, как известно, хуже лжи, – особенно недопустима, когда человек переступил черту, переместился в мир иной. Поэтому, дорогой мой Макс, возвращайся на землю и напиши что-нибудь человеческое.
Глава 4
НЕКРОЛОГ – ДЕЛО ЕЩЕ БОЛЕЕ СЕРЬЕЗНОЕ
Глава четвертая,
в которой Макс предлагает новый вариант некролога.
На очередной встрече с Биллом я вручил ему страничку машинописного текста. Новый вариант дался мне нелегко – пришлось заставить себя отказаться от привычной для таких текстов лексики и настроиться на прозаический лад. В конце концов, после многочасовых страданий, я выдал следующее:
«Вчера мы попрощались с Максом. Его короткая жизнь (незадолго до смерти Максу исполнилось тридцать) не отличалась выдающимися достижениями или дерзкими начинаниями. Он часто брался за новые дела, но редко их завершал. Борьба с ленью (которая, как говорила мать Макса, раньше его родилась) обычно заканчивалась поражением; он перепробовал несколько специальностей, так ни на чём и не остановившись. Макс любил помечтать, но, как правило, дальше мечтаний дело не шло. Его друзья (к которым отношу себя и я) знают, что это был неплохой и незлобивый человек, хотя многочисленные неудачи на служебном и личном поприще нередко вызывали у него приступы ипохондрии; в такие минуты к нему лучше было не подходить (поверьте на слово). Мне лично жалко, что Макс ушел так рано, хотя его мнения на этот счет никто не знает. А вдруг ему всё это надоело? В общем, не знаю. С одной стороны, обидно; с другой – это его личное дело. Как бы то ни было, я буду с удовольствием вспоминать Макса, с которым мы провели много приятных минут».
– Так-так... Это уже лучше, – сказал Билл, прочитав текст. – Чувство реальности еще не окончательно покинуло тебя. Правда, «личное» это дело или нет – и если да, то в какой мере, – вопрос спорный, и когда-нибудь мы постараемся в этом разобраться. А пока что тебе предстоит написать третий вариант.
– А чем плох второй?
– Как бы тебе это объяснить... Я хотел бы, чтобы ты заставил себя улыбнуться.
– ??
– Не смотри на меня, как на сумасшедшего. Ты должен научиться правильно относиться к смерти; и если тебе это удастся – ты научишься улыбаться.
– Нет, это уже слишком! Я еще – хотя и с трудом – могу понять, что тебя может не устраивать высокопарный стиль. Но смеяться над чужой смертью!
– Я сказал не «смеяться», а «улыбаться». Кстати, улыбка – это сверхживотная реакция, выполняющая множество функций. Если захочешь, мы обязательно поговорим об этом как-нибудь в другой раз, а пока что советую следующее: если хочешь оставаться человеком – улыбайся!
Глава 5
О СМЕРТИ С УЛЫБКОЙ
Глава пятая,
в которой Макс учится улыбаться.
Третий вариант злосчастного некролога отнял у меня больше всего времени. Поначалу я не мог даже думать об этом идиотском (других определений не находилось) задании. Я никак не мог взять в толк, зачем ангелу все эти упражнения. Но, следуя договору, я проглотил остатки гордости и для начала заставил себя успокоиться. Ибо очень скоро я понял: если не взять себя в руки, ни о каком изменении тона некролога не может быть и речи.
Осознание этой простой истины помогло мне задуматься над словами Билла. Что такое «правильно относиться к смерти»? Я размышлял об этом еще в течение нескольких дней, но уже в совершенно ином настроении. Мне начало казаться, что я близок к пониманию чего-то очень важного. Действительно, думал я, почему смерть порождает только плачь и стенания, в лучшем случае – сдержанную скорбь? Почему нам так трудно отказаться от этих, в сущности эгоцентрических, реакций? Не себя ли мы жалеем, восклицая «бедный имярек»? Лишаясь близкого человека, мы говорим, что смерть отняла его (унесла, вырвала из рядов и т. д.), то есть подчеркиваем состояние лишенности – а ведь это, как ни крути, чувство эгоистическое.
В общем, где-то недели через две я снова уселся за машинку и довольно быстро написал следующее.
«Вчера, во второй половине дня, мой давний приятель Макс «перешел черту». Я считаю, что Макс согласился бы с этим определением: при жизни он любил выражаться высокопарно, типа «Рубикон перейден», «за последней чертой» и «в гости к Харону». Что он там делает, я, к сожалению, не знаю; пока что старина хранит упорное молчание. Впрочем, не он один.
Так что же можно сказать о его короткой, но примечательной жизни «по эту сторону черты»? Честно говоря, немного. Мне кажется, что там его автобиография будет подлиннее. (Из достоверных источников мне известно, что там много второгодников и что относятся к ним вполне терпимо и даже милосердно.)
Но вернусь к Максу. В школе (мы учились вместе) он в прямом и в переносном смысле слова любил считать ворон, а потому обычно садился у окна, что позволяло беспрепятственно заниматься любимым делом. В институте он нашел занятие поинтереснее: теперь он пересчитывал «пары стройных женских ног» (по-моему, это было все, что он мог процитировать из классика).
Самым неудачным в его жизни был, видимо, период после окончания ВУЗа. Перепробовав с десяток случайных занятий, он смирился с «судьбой», постоянно сетуя на «невезуху» и перебиваясь случайными заработками. В один прекрасный (для других, но не для него самого) день он смалодушничал по-крупному: взял и выпил какой-то гадости и приказал (остальным) долго жить.
Но всё это не означает, что я не буду вспоминать старину Макса добрым словом. Мы были симпатичны друг другу, и при всех его недостатках он был мужиком незлобивым. А уж если видел, что кто-то нуждается в его помощи, то всегда был готов откликнуться. (Без медвежьих услуг не обходилось, но это уже так, к слову.) И уж если сравнивать его с другими двуногими, то есть куда более прискорбные варианты.
Вот из-за них-то, этих прискорбных случаев, и будем печалиться, а не из-за смерти Макса. Ему сейчас легко и свободно, чего не могу с такой же уверенностью сказать о себе».
Билл удовлетворенно хмыкнул. Я, естественно, был польщен.
– Ну, и зачем тебе всё это было нужно? – спросил я у ангела.
– Опять ты за свое. Нужно это тебе, а не мне. И то, что ты этого не понимаешь, сути дела не меняет. Ну, да ладно. Ты не понимаешь и многое другое, а смерть, если уж честно, достаточно трудное для вас понятие. Хорошо. Давай, обозначим несколько тем, в которые мы можем заглянуть на материале твоих некрологов.
Билл встал со скамейки и, заложив руки за спину, неторопливо зашагал по аллее.
– Видишь ли, мне придется опробовать новый метод общения. Тому есть несколько причин, но тебе достаточно знать лишь то, что нам выделено не так много времени, а круг тем – весьма обширный. Поэтому я вынужден периодически – как бы это помягче сказать – удивлять тебя некоторыми начинаниями. Если ты привыкнешь к этому и не будешь тратить много времени на преодоление собственного смущения, то у нас может что-то получиться. Иными словами, если ты сможешь осваивать больше материала, чем твой предшественник, то я выполню свой план, а ты извлечешь несомненную пользу из наших встреч. Но повторяю: это потребует от тебя нестандартного мышления и, – тут Билл остановился и посмотрел прямо в глаза, – способности принимать некоторые вещи на веру.
Не отводя глаз, он помолчал, а затем сказал:
– Принятие на веру – явление всегда временное; рано или поздно опыт либо подтверждает, либо опровергает то, во что мы верим. Ты сможешь убедиться в справедливости того, о чём я буду тебе рассказывать, но не всегда это можно будет сделать немедленно. Используемый ранее метод позволял мне аргументировать то, что я говорил своим собеседникам, сразу, но сейчас этой возможности нет.
– Принимать на веру... Не слишком ли многого ты от меня требуешь?
– Возможно, что слишком. – Билл слегка улыбнулся. – Но боюсь, что мы вкладываем в слово «слишком» прямо противоположный смысл.
– Не знаю, что имеешь в виду ты, но я понимаю это так: принимать на веру можно то, что недоказуемо – либо на время, либо в принципе. Мне кажется, что я вполне способен понять убедительную аргументацию; с другой стороны, твоя аргументация должна по определению быть более сильной, чем наша, человеческая. Если этот вопрос недоказуем до поры до времени, то давай отложим его на будущее. Если же речь идет о недоказуемости принципиальной, то мы тратим время впустую. Так зачем же в таком случае принимать что-то на веру?
В течение всего этого, довольно эмоционального, монолога Билл радостно кивал в такт моей руке, которая выделяла основные интонационные пики этой тирады.
– Милый Макс, если бы ты внимательно посмотрел на свой собственный монолог, то этот вопрос был бы снят за ненадобностью. Но я буду исходить из того, что ты пока еще выезжаешь на чутье, а не на осознанном понимании. В принципе, я тобой доволен.
- Чем же это учитель так доволен? Тем, что ученик заявляет, что ни во что не верит?
- Нет, я доволен тем, что ты злишься – значит, понимаешь, что неправ.
- Можешь считать, что хочешь, но я действительно не верю ни в какого бога!
- Не страшно. Как сказал один ваш священник, главное – это то, что Бог верит в тебя.
Глава 6
НЕСЛАБЫЙ ПОЛ
Глава шестая,
в которой Билл задает каверзный вопрос.
Наступил апрель, а я всё еще не отошел от серии некрологов по поводу собственной кончины. Смех смехом, но порой становилось жутковато: а вдруг и в самом деле там что-то знают и готовят меня к неожиданному концу? Размышляя таким образом, я даже не замечал, что уже начал проводить различие между «там» и «тут», хотя по прежнему ни в бога, ни в черта не верил.
По этой причине мои прогулки вновь приобрели уединенный характер: мне хотелось хорошенько подумать и во всём разобраться. К сожалению, продолжалось это недолго.
В тот вечер я вышел попозже, и так как было уже очень прохладно, собирался побыстрее вернуться, чтобы нырнуть в теплую постель.
– Ну что, приготовил вопрос?
Оказалось, что Билл поджидал меня в конце аллеи. Теплая постель уплыла в неопределенное будущее.
– Ты знаешь, нет. Не успел.
– Не страшно, – как-то слишком легко и быстро заверил меня ангел. – Бывает. Тогда я могу задать тебе свой.
– А разве это... входит в сценарий наших отношений?
– Конечно. Ведь мы и так постоянно обмениваемся вопросами – про себя или вслух, что уже не важно.
Некоторое время мы молча шагали вдоль аллеи. На лице моего спутника быстро сменялись едва уловимые оттенки различных, порой явно противоречивых, чувств. Казалось, что вопрос, который он собирался задать, интересен и неоднозначен.
Меня разбирало любопытство. Как всегда точно уловив мое настроение, Билл многозначительно улыбнулся и изрек – да-да, именно изрек:
– Как ты думаешь, почему женщины рожают?
Мне казалось, что я уже ко всему привык. Оказывается, я был слишком наивным.
– Прости, не мог бы ты уточнить...
– Мог бы. Пожалуй, ты даже прав – необходимо уточнение. Перефразирую свой вопрос так: почему именно женщины, а не мужчины, дают потомство?
Новый вариант мне не помог. Моя озадаченность вопросом не уменьшилась ни на грош. Я с удовольствием принял предложение сесть и передохнуть, но и этот тайм-аут ничего не изменил.
– Пожалуй, я пас.
К моему удивлению, Билл не выразил никакого разочарования. Скорее наоборот: на его лице появилась довольная улыбка, и он несколько высокопарно начал:
– Так вот, молодой человек, позвольте предложить вам свое видение этой проблемы. Хочу заметить: это сугубо мое, частное, мнение, на истину не претендующее. Истина эта нам не сообщается, поскольку данная тематика рассматривается на следующей ступени существования духа. Если я успешно справлюсь со своим заданием, то вскоре попаду на соответствующую ступень. А пока мне остается только догадываться. Но подчеркиваю: ступень, о которой я говорил, – следующая по очередности, то есть я, в принципе, знаю и понимаю достаточно много, чтобы можно было попытаться заглянуть туда силой своего воображения. – Последовала небольшая пауза, видимо для того, чтобы я успел переварить сказанное. Ангел продолжал:
– Скажи мне: кому ты доверишь ответственное дело? Очевидно, тому, кто более приспособлен для успешного его выполнения, более компетентен. Теперь представь себе, что природа решает: кому доверить продолжение жизни? Кому доверить такое принципиальное, важное, ответственное и чрезвычайно сложное дело, как рождение и вскармливание потомства? На первый взгляд, мужчине: он сильнее, сможет лучше защитить младенца, быстро соображает, резво бегает. Чего еще надо? Но как мы знаем, вывод сделан прямо противоположный: рожает женщина. Почему?
Из уважения ко мне Билл опять помолчал, давая мне последнюю возможность как-то ухватиться за тему, но и это ни к чему не привело. Не желая мучить меня долгим молчанием, он продолжил:
– Интуиция. Всё дело в ней. – И снова замолчал, как будто этим было всё сказано. Я же пытался понять, каким образом интуиция может перевешивать на весах природы физическую силу и быстроту мышления. Однако, странным это казалось только на уровне абстрактных рассуждений: внутреннего сопротивления я не чувствовал, скорее наоборот.
– Начну издалека, – продолжал тем временем Билл. – Сначала мы кратко коснемся двух методов познания: аналитического и интуитивного.
Несколько минут прошли в молчании. Наконец мы дошли до скамейки, и Билл любезно предложил передохнуть. Правда, отдых получился относительный.
– Так вот, дружище: познание. Как вы познаете мир. Вот, с чего мы начнем.
Так начался один из самых интересных монологов за всю историю наших встреч с ангелом. Поскольку в то время бесед в собственном смысле этого слова практически не было – настоящие диалоги появились ближе к концу наших встреч – я откажусь от прямой речи и просто перескажу идеи Билла так, как я их запомнил.
По мнению Билла, следует различать два метода познания: аналитический и интуитивный. За редкими исключениями человек пользуется только первым из них, аналитическим. Особенно справедливо это для того, что принято называть научным подходом: здесь интуиция не признается вообще. И это несмотря на то, что многие выдающиеся ученые и изобретатели ссылались на интуицию как на основной источник «прорыва» в научную догадку или выдающееся изобретение.
Аналитический метод состоит из двух этапов: собственно анализа (откуда и название метода) и синтеза. Анализ заключается в попытке как можно полнее перечислить составные категории исследуемого предмета, явления или абстрактного понятия. Нередко категориальный состав бывает весьма условным из-за слишком общего характера категорий. Кроме того, люди склонны неправильно определять основные отношения – так называемые отношения включения, пересечения и исключения – что ведет к неправильному толкованию на стадии синтеза. Но самое главное – это деструктивность: то, что было единым целым, перестает быть таковым. Билл даже процитировал поэта, сказавшего, что мы отнимаем аромат у живого цветка.
Завершается анализ; начинается вторая стадия, синтез. Исследователь остается с препарированным объектом, превратившимся в аморфную груду категорий. И теперь он пытается снова превратить эту груду в исходное тело, тщетно надеясь на то, что сможет вдохнуть в нее жизнь, вернуть аромат погибшему цветку. Максимум, что ему удается – это нарисовать некоторое подобие живого цветка; то есть синтез оказывается неудачным в принципе. И это уже не говоря о том, что при попытке воссоздания многие детали оказываются «лишними». Аналогия с ребенком, разобравшим и «собравшим» будильник, напрашивается сама собой: ребенок не разбирается в конструкции часов, а часовой мастер просто неспособен раскрыть сию премудрость неразумному дитя. Но к ребенку претензий нет: у него нет необходимых знаний, а знания можно добыть только с использованием совершенных орудий. Те же орудия, которыми пользуется человек, далеки от совершенства: наши органы чувств примитивны, и в помощь им человек создает почти столь же примитивные приборы. Но даже если представить себе, что более совершенные орудия были бы предложены человеку наготово, он не смог бы ими воспользоваться.
Кроме деструктивности, аналитический метод страдает неэкономичностью. Анализ и синтез требуют больших временных затрат, а результаты приходится выражать, используя столь несовершенную, громоздкую и неэластичную знаковую систему, какой является человеческий язык.
Есть и другой метод познания – интуитивный. В отличие от аналитического, он не разрушает исследуемый объект, а познает его в целом, «как данность». Знание о природе объекта и его функциях приходит сразу, то есть по своей экономичности он значительно превосходит конкурента. Интуитивный метод не пользуется формальными методиками, приборами, материальными или интеллектуальными орудиями. Он – по определению – пользуется только интуицией. Интуиция определяется ангелом как сверхсознательный информационный канал; подключение к этому каналу возможно в определенном режиме функционирования мозга. Главное условие – синхронизация полушарий: левое и правое полушария должны работать синхронно, причем наиболее сильный сигнал проходит на частоте, соответствующей состоянию глубокого расслабления.
Интуитивный метод уступает аналитическому только в одном: его трудно описать языковыми средствами. В принципе, это не удивительно: язык отражает аналитический метод познания и создан для обслуживания этого метода; интуиция, как нелинейный метод познания, нуждается в языке более высокого уровня. Идеографические языки могли бы достаточно успешно справиться с этой задачей, хотя и они очень мало сделали в этом направлении, поскольку в основном заняты обслуживанием всё того же примитивного метода.
Однако, уточнил Билл, речь идет не о сравнительных возможностях языков, а о двух методах познания – еще точнее, о преимуществах женского пола над мужским: почему Природа доверила продолжение жизни именно женщине, а не мужчине?
Суть ответа заключается в следующем: именно интуиция дает женщине неоспоримое преимущество над мужчиной. На физиологическом уровне это объясняется относительным отсутствием функциональной дихотомии полушарий мозга: женщина способна выполнять как аналитические, так и творческие операции, пользуясь обоими полушариями. Синхронное использование полушарий создает предпосылки подключения к интуитивному каналу. Вспомним о том, что новорожденный – существо беспомощное, не владеющее языком, а потому понимать его потребности приходится именно с помощью интуиции. Мать обычно выражает это словом «чувствовать» и тем самым принижает характер информации. Но винить ее бессмысленно: как мы уже знаем, в ее распоряжении просто нет языковых средств, способных адекватно выразить природу этого канала.
Раз интуиция так хороша, то почему ею не пользуются сплошь и рядом, и почему приведенная аргументация не стала общепринятой?
«Эфемерность» интуитивного канала, тот факт, что интуиция почти исключительно является прерогативой женщин ввиду особого функционирования мозга, как и то, что ее невозможно описать «мужским» языком, не позволяет ей стать объектом серьезных научных дискуссий. Ответ на второй вопрос определяется заурядностью мужского пола и особенностями дискретного языка. То, что недоступно мужчинам, для них не существует, как не существует и того, что невозможно описать средствами придуманного ими языка.
Нет нужды говорить, что услышанное вызвало во мне целый поток мыслей и чувств. Мужская гордость не давала спокойно осмыслить сказанное и требовала сатисфакции. Всё, чему меня учили, весь жизненный опыт восстал против основного вывода: женщины превосходят мужчин. Я, привыкший относиться к женщинам, скорее, снисходительно, оказался в положении проигравшего: Природа выбирала между мной и женщиной – и выбрала не меня! И самое обидное было в том, что Она, видимо, была права.
– Получается, что, женщина – это как бы высший пол? – спросил я ангела.
– Конечно. Для нас это очевидно, поэтому мы совершенно иначе работаем с женщинами. Общение с тобой носит почти сугубо речевой характер; с женщиной можно больше молчать, и она всё поймет. Тебе нужны аргументы, ей достаточно прислушаться к «внутреннему голосу». Тебе нужно пресловутая «конкретика», с ней же можно говорить аллегориями. Тебе нужно рассказать, ей достаточно намекнуть. Ну, да ладно. Мужчины тоже приносят пользу. Мы ведь говорили только об одной из функций – деторождении и вскармливании. Что же касается других, то в большинстве из них мужчины не уступают женщинам, а в некоторых вещах, как известно, даже опережают. Так что не всё так плохо, дорогой Макс.
Произнеся это сомнительное утешение, ангел исчез, а я поплелся домой, решив, что попытаюсь смотреть новыми глазами на всех женщин, включая местную бомжиху по кличе «Золушка». Она как раз прочесывала детскую площадку в поисках пустой тары. Под ногой у меня что-то звякнуло – я поднял пивную банку и протянул ее Золушке. Покрутив банку и придирчиво осмотрев ее со всех сторон, Золушка сунула ее в свой бездонный мешок, побормотала что-то нечленораздельное и заковыляла прочь.
Судя по ее виду, Золушка явно не знала о своем превосходстве над всем мужским полом. Или как раз наоборот.
Глава 7
АРОМАТ ЦВЕТКА
Глава седьмая,
в которой Билл рассказывает о Пути Познания.
Весь следующий день я думал про «высший пол», а вечером меня уже поджидала знакомая фигура. Билл стоял рядом со скамейкой, важно опираясь на трость.
- Ангел с палочкой?
Билл выпятил губу:
- А что, мне не идет?
- Зачем это тебе?
- Да так... Увидел на одной картинке – понравилось.
- Ну-ну. Теперь мне, для гармонии, нужно нацепить крылышки.
– Остряк-самоучка.
Билл важно зашагал, выбрасывая руку с тростью вперед и медленно отводя ее назад. При этом палка не касалась земли, так что со стороны казалось, что ангел разгребает ею воздух.
- Вообще-то, на нее опираются.
- Правда? – Билл искренне удивился. – А зачем?
- Чтобы перенести на нее вес тела.
- То есть к двум ногам прибавляют третью?
- Ну, типа того.
- Так это же неудобно!
- Тебе-то точно лучше без нее.
Видя, что Билл слегка опечалился, я предложил, что буду нести трость на время прогулки, а потом обязательно верну ее. На том и порешили.
– Продолжим про Путь Познания, - деловым тоном произнес Билл.
- А мы что – уже про это говорили?
- Конечно. В прошлый раз. Ты еще потом ходил бутылки сдавать к тете Даше.
- Какие бутылки? Я просто...
Но Билл уже беззвучно смеялся и не слушал меня. Эта маленькая месть восстановила его благодушно-ироничное настроение.
- Так вот: про Путь Познания. Применительно к нашему общению, он формулируется так: услышать, увидеть, понять. Ты научился слышать, начинаешь кое-что видеть и – время от времени – понимать. Это правильно отражает вашу человеческую природу: понимание дается вам хуже всего, это ваше сущностное ограничение, которое будет постепенно сниматься по мере продвижения по эволюционному пути.
– Путь Познания – это что-то специфически наше, человеческое, или применимо ко всем?
– Путь Познания отражает общую закономерность. Основные этапы сохраняются для всех.
– А дальше? Хорошо: я услышал, увидел и что-то начал понимать. Что делать с этим дальше?
– А дальше тебе, как ни удивительно, предстоит почувствовать. Считай, что это – как лакмусовая бумажка: если почувствовал – значит, понимание настоящее, а не формальное.
– Но ведь чувства – это очень неопределенно! Как можно от четкого понимания переходить к расплывчатому чувству?
– Расплывчатым такое чувство кажется тебе только потому, что для его описания нет слов. То есть какие-то есть, но они беспомощны, блеклы, абсолютно недостаточны даже в первом приближении.
– Извини, я выпал из тележки.
– Не беда, сейчас подсажу. Ты не замечал, что чем выше чувство, тем хуже ты способен его выразить? Что злость ясна и примитивна, а милосердие – прекрасно, но невыразимо?
– Конечно: злость – она и в Африке злость: пошел вон, пасть порву, размажу по стенке – тут языковых средств достаточно.
– Вот именно. А теперь постарайся так же четко описать ощущение милосердия. А? Вот-вот: тык-пык, что-то большое и чистое, на душе светло. То есть вокруг и около, потому что, в сущности, это высокое чувство описать предельно трудно. Оно слишком емкое, слишком «не отсюда».
– Так что же получается: Путь Познания оказывается закрытым, если, почувствовав что-то настоящее, большое, мы неспособны это описать?
– А зачем всё описывать? «Дальнейшее – молчание». Как примитивно вы поняли классика! Он ведь говорил не о прекращении, а о продолжении, но на другом уровне. Так вот: когда ты прикасаешься к этому новому уровню, средства уровня старого остаются в прошлом. Не надо заново примерять старый кафтан: пусть себе лежит в сундуке вместе с другим тряпьем. Сшей новые одежды, даже если на это уйдет не один год. Идя по Пути Познания, ты всё лучше овладеваешь своим инструментарием, но в какой-то момент обнаруживаешь, что все эти инструменты бесполезны: нужны новые.
– Которых пока не предвидится?
– Которые давно у тебя есть, но ты об этом не догадываешься, потому что привык всё рационализировать: если что-то невозможно высказать словами – значит, оно нереально; если что-то чувствуешь, то пытаешься немедленно «разобраться» в своих ощущениях. Да, можно «разобраться», точнее – «разобрать», в очередной раз «отнять аромат у живого цветка», но тебе это ничего не даст, кроме разочарования. Потому что слова мертвы, а высокое чувство – субстанция живая, и даже более того.
– Но ведь ты пользуешься теми же словами!
– Ты совершенно прав. У нас с тобой пока еще нет другого способа общения, другого канала для обмена ощущениями. Точнее, этот канал существует, и мы периодически нащупываем его, но не вербально: язык, тем более язык линейный, здесь противопоказан. Нужно нечто куда более сложное.
– А такие языки есть?
– У вас – нет. Идеограммы – например, клинопись, руны, иероглифы – на порядок выше ваших слов, но и они передают информацию о значениях, а не суть ценностей.
– Объяснишь?
– Попробую. Если взять знакомую триаду – факты, значения и ценности, – то линейные языки прекрасно справляются с фактами и относительно успешно передают значения. Идеограммы слишком громоздки для фактов, но хорошо передают значения. Что же касается ценностей, то к ним можно только подвести – их невозможно передать средствами ваших языков.
– А как поступаете вы?
– Ну, у нас есть для этого интуиция, которая, напомню, понимается совершенно не так, как у вас. Вы ведь всё время пытаетесь поставить знак равенства между интуицией и инстинктом, а это в корне неверно.
– Значит, инстинктивное и интуитивное действие – это не одно и то же?
– Конечно. У нас для интуиции есть несколько определений, одно из которых – Канал Моментального Наполнения. Позволь грубое сравнение: ты включаешь свет – и он мгновенно наполняет комнату. Так и с интуицией: ты подключаешься к этому каналу – и он мгновенно передает тебе сложное знание или ощущение.
– По-моему, я догадываюсь, о чём ты говоришь. Например, кто-то сообщает мне о радостном событии и я способен сразу же ощутить эту же радость – ты про это?
– Именно. Любое сопереживание – и в радости, и в сострадании – это использование возможностей интуитивного канала. Поэтому мы и говорим о наполнении. А поскольку это происходит мгновенно, то отсюда и название: Канал Моментального Наполнения.
– Так значит, мы пользуемся интуицией, сами того не подозревая!
– Конечно. А теперь сделаем следующий вывод – он ведь напрашивается, не так ли?
–Чтобы развить интуитивные способности, нужно чаще подключаться к Каналу Моментального Наполнения, разделяя с другими то, что невозможно описать словами.
– Лучше не скажешь!
Я почувствовал подвох.
– Ха! Так ведь словами вообще этого не выразить!
Билл деланно зевнул и надвинул шляпу на глаза.
– И всё равно можешь принять это за комплимент. А теперь давай помолчим.
Я молча отдал ангелу его трость, которая тут же исчезла у него за пазухой. Посидев для приличия еще несколько минут, я тихонько встал, стараясь не потревожить заснувшего ангела. Если бы я знал, что следующей встречи придется ждать несколько недель, то, наверное, поискал бы какие-нибудь слова. Но теперь мне кажется, что и без них было всё понятно.
Глава 8
ЛЮБОВЬ ПРИХОДИТ – И НЕ УХОДИТ
Глава восьмая,
в которой речь идет о любви.
Я увидел ее в окне автобуса. Мне нужен был другой маршрут, но ее автобус застрял на остановке, и она смотрела в окно, подперев рукой голову. Увидев меня, она улыбнулась. Я пропал в ту же секунду.
Я бежал за автобусом до следующей остановки, благо он еле тащился из-за пробок. Ее улыбка становилась всё шире. Когда я вошел в дверь, она помахала мне рукой, как старая знакомая, и крикнула:
- Проходи сюда, здесь свободно. Меня зовут Лиз.
Уже через несколько дней Лиз перебралась ко мне. Я не верил своему счастью: мне было всегда так трудно знакомиться с женщинами, а тут она просто вошла в мою жизнь и заняла приготовленное для нее место. Через неделю мне уже казалось, что мы прожили вместе всю жизнь.
Стоял май. Из кустов, где в очередной раз сцепились два дрозда, раздавалась их обычная возня, воздух был напоен весенними ароматами, и первые ночные бабочки кружили вокруг нас маленькими привидениями.
- Давай, колись, потребовал Билл, не успели мы присесть.
- Ты о чём?
- Брось, не темни. Я и так уже всё знаю.
- А если знаешь, чего пристаешь?
- Мне интересно, что ты об этом думаешь.
- Ну, встретил хорошую девушку. Зовут Лиз. Мы познакомились на следующий день после нашей последней беседы.
Круглая физиономия Билла просто светилась от радости.
- Получилось-таки!
- И что это у тебя получилось?
- Не у меня одного: тут постарался небольшой, но спаянный коллектив.
- Слушай, давай на этот раз без загадок, а?
- Думаешь, легко было загнать тебя в тот автобус? Во-первых, пришлось слегка увеличить прорехи в карманах той бабули, которая застряла при входе, пытаясь отыскать мелочь. Это дало дополнительных тридцать секунд, чтобы Лиз могла увидеть тебя из окна автобуса. Во-вторых, ребятам пришлось устроить небольшой затор в конце проспекта, из-за которого автобус тащился со скоростью черепахи и ты смог догнать его на следующей остановке. В третьих…Да зачем я всё это перечисляю? Достаточно сказать, что было задействовано до десяти ангелов двух смежных чинов. И всё это – чтобы две одинокие души могли познакомиться друг с другом.
Переварив услышанное и проникшись к ангелу каким-то новым доверием, я сказал:
- Ты знаешь, вчера она переехала ко мне.
- Быстро!
- Я и сам удивлен. Мне не свойственно бросаться в омут.
- А может, она Та Самая?
- Время покажет. Сейчас всё в кайф. Будем радоваться, пока можно.
- Звучит как-то не очень оптимистично.
- А откуда взяться особому оптимизму? Если повезет, будем наслаждаться друг другом год-два, а затем постепенно остынем. Если очень повезет, сохраним хорошие отношения, а дальше по накатанному: поженимся, нарожаем детей и пр.
- Боже, как скучно!
- Ты просто плохо понимаешь нашу жизнь. Есть идеалы, про которые нам рассказывают в книжках и которые показывают в кино. А есть жизнь, где всегда что-то не так: то внешность не идеальна, то получается как-то коряво, то скелеты вываливаются из шкафа в самое неподходящее время.
- Понятно. Положение серьезное, хотя ничего нового я не услышал.
- Будешь вправлять мозги?
- Буду.
- Ну-ну. Приступай.
Билл пощипал ус, почесал через шляпу голову и приступил к своему монологу.
- Любовь – это состояние. Очень простое и очень понятное. Это состояние благожелательности: ты желаешь человеку добра. Иными словами, ты его любишь.
- И всё?
- И всё.
- А как же называется то, что я испытываю по отношению к Лиз?
- А здесь много чего. Здесь и сексуальное влечение, и стремление объединиться со своей половиной, и восторг первооткрывателя, ведь любимый человек – это всегда «неизвестная земля».
- Первое и последнее мне понятно. А вот насчет второй половины… Как сказал классик, найти свою половину – еще менее вероятно, чем двум меченым горошинам оказаться рядом в мешке с горохом.
- Дурак ваш классик. Барином был, барином и остался.
- А при чём тут барство?
- А при том, что никто ведь и не утверждает, что всё происходит само собой.
- То есть?
- То есть, для этого нужно потрудиться. А сидеть и ждать, что великое единение наступит само собой, занятие действительно не только по-барски праздное, но и бесполезное. К сожалению, таких, как ваш классик, легион, и некоторые из них обладают выдающимся художественным даром. А художественный дар – это, помимо всего прочего, еще и дар внушения.
- Ты несправедлив. Классик был весьма достойным человеком и барские излишества презирал.
- Да-да. Ходил в рубище и сам пахал землю.
- А что в этом плохого?
- Всё прекрасно. За исключением установки. В ней-то вся проблема и кроется.
- Что еще за установка?
- Да собственно, всё та же. Такая же, как и у тебя.
- Я ничего про установку не говорил.
- И не надо. Ее ведь вовсе не обязательно декларировать – достаточно показать, каким ты видишь перспективы ваших отношений, и всё становится ясно. Ты исходишь из того, что всё кончается, в том числе и любовь. Хотя достаточно посмотреть на определение, чтобы увидеть, что это не так.
- Но ведь ты не будешь отрицать, что страсть постепенно проходит?
- Нет, в нормальном случае она перерастает в иное чувство – чувство сопричастности, когда каждый становится частью нового единства. Просто нужно, во-первых, об этом знать, а во-вторых, что-то для этого делать. Нужно врастать в другого человека, вживаться в него, понимать его на уровнях, недоступных слову.
- Типа того, о чём мы уже говорили? Интуиция и всё такое?
- И всё такое. И тогда постепенно станет ясно, что влюбленность – это не высшая точка взаимоотношений, а только их начало.
- Ну хорошо, предположим, что нужно просто изменить установку – настроиться на то, что отношения будут развиваться, укрепляться, в общем, цвести и пахнуть. А как быть с тем, что начинается-то всё, по сути, с обмана - с «розовых очков» – из-за которых потом и возникают самые жестокие разочарования?
- А вот тут, мой друг, и таится самое серьезное непонимание. Эти пресловутые «розовые очки» - настоящий подарок, которым нужно уметь пользоваться и, самое главное, функцию которого нужно правильно понимать.
- Ничего себе подарочек! Лучше бы дарили оптические фильтры: поднес к розовым очкам – и увидел реальное лицо.
- Ты бы лучше послушал – может пригодиться.
- Ладно, валяй.
- Так вот. То, что вы называете «розовыми очками», на деле представляет собой моментальное и исключительное смещение точки сборки.
- Это еще что?
- Это некий фокус, сосредоточение интуитивного понимания реальности. У людей, лишенных творческого дара или экстрасенсорных способностей и не обладающих мощной врожденной интуицией, это происходит только в состоянии влюбленности. Не буду вдаваться в подробности, но суть в том, что в этом состоянии происходит внезапная активация Канала Моментального Наполнения, то есть интуитивного канала, что позволяет сразу же показать потенциальную способность единения с возлюбленной или возлюбленным. Другими словами, тебе показывают, что ты можешь испытать, слившись с этим человеком.
- И этому можно верить?
- Макс, интуиция никогда не обманывает. Нужно только научиться ее слушать и не пользоваться ложными установками.
- Погоди, а зачем тогда говорить о Той Самой? Ведь если слияния можно достигнуть с любым человеком, в которого влюбляешься, а влюбленностей может быть много, то, значит, нет и одной-единственной?
- Слияние достижимо с любым человеком, который кажется «тем самым», но на практике этого либо не случается вообще – в силу упомянутой неправильной установки – либо это происходит не сразу, а только при очередной, и далеко не первой, влюбленности. Поэтому вам и дается не одна попытка, а много.
Я представил себе Лиз. Когда я уходил на прогулку, она читала, уютно устроившись в кресле.
- Она всё еще читает, - отозвался Билл. – Но если ты не хочешь, чтобы она отчалила к Морфею, тебе стоит поторопиться.
Я встал со скамейки. Ангел продолжал сидеть и, глядя куда-то в сторону, театрально произнес:
- Удачи, юноша. И не забудьте о правильной установке.
Глава 9
ПРИШЕЛЬЦЫ
Глава девятая,
посвященная детям.
Когда я появился на аллее, ангел уже сидел на нашей скамейке. Завидев меня, он встал и засеменил мне навстречу.
- Срочный вызов! Я заинтригован: что за пожар?
- Дело в Лиз.
- Поссорились?
- Да нет, что ты. Из-за мелких препирательств я бы тебя не беспокоил.
- Так в чём дело, дружище?
- Дело в новой теме. Она заговорила… о детях.
- И ты сник?
- Нет – скорее, обескуражен.
- И хочешь, чтобы я тебя морально поддержал?
- Ну, не знаю, морально или как-нибудь еще. Я просто подумал, что ты мог бы рассказать мне что-нибудь про детей. Типа, что вы там о них думаете.
- И там, и тут про них думают одинаково – просто тут думающих мало.
- Одинаково – это как?
- В двух словах, дети – это пришельцы.
- А в трех?
- Дети прибывают сюда из Вселенной. Физическое появление ребенка в утробе матери еще не означает, что это ее дитя в полном смысле слова. Родители дают ребенку только форму, физическую структуру, органический субстрат, а всё остальное – и самое существенное – прибывает не отсюда. Поэтому к ребенку нужно относиться так же, как к дорогому гостю – с предельным уважением, заботой и любовью, но ни в коем случае не как к своей собственности.
- Знаешь, это мне очень близко.
- Очень рад. Но это не всё.
Ангел замолчал, глаза его сощурились, и мне показалось, что он подбирает слова.
- Ты прав, тут нащупывается столь крупная тема, что наскоком ее не осилить.
- А не наскоком можно?
- Можно, конечно, хотя на это уйдет непредсказуемая часть столь драгоценного времени.
- Ты куда-то торопишься?
- Я-то нет…
- Так и я никуда не тороплюсь.
Билл как-то странно на меня посмотрел, но ничего не ответил.
- Так что – объяснишь?
Ангел вздохнул.
- Ты, наверное, прав. Нужно кое-что объяснить.
Он вскочил со скамейки и стал прохаживаться перед ней, смешно вытягивая носок. При этом его руки были заложены за спину, а голова задрана к небу, так что будь на аллее яма, он бы обязательно в нее свалился.
- Мне придется начать с одного из атрибутов божественного участия – великой щедрости Божества. Во всех своих проявлениях Божество демонстрирует бесконечную щедрость: это и нескончаемая любовь, наполняющая всё творение, и бесконечное число «дорог, ведущих к храму», и всё новые ошибки, которые мы совершаем, но, тем не менее, ничего этим не зачеркиваем.
- Ты говоришь «мы»?
- Я говорю «мы» - люди и ангелы. Как я тебе уже сообщал, ангелы лишь немного отличаются от людей, и может быть не всё, но многое человеческое нам не чуждо.
- Это утешает.
- Меня это, скорее, огорчает.
- А вот и принципиальное отличие!
- Всё бы тебе смеяться… Так вот, дети – это проявление бесконечной щедрости Божества.
- В том смысле, что их много?
- Нет, чудилище: в том смысле, что они каждый раз дают вам новую возможность.
- Объяснишь?
- С удовольствием.
Ангел перестал маячить передо мной и плюхнулся на край скамейки.
- Человечество постоянно занимается тем, что передает всякий ненужный груз от одного поколения другому. Всё это происходит в процессе воспитания и получения образования. К сожалению, ни первое, ни второе не учитывает истинного статуса детей, то есть статуса пришельцев. Воспитание призвано насильно привить детям порочные нравы родительского поколения, а образование – напичкать фактическими знаниями и отжившими умениями.
- И что ты предлагаешь?
- Так это ведь очевидно: если ты уважаешь ребенка как посланника иного мира, относись к нему с должным уважением и даже пиететом. Пытайся присмотреться к нему, понять его, почувствовать его. Обращай особое внимание на его реакции и не спеши вешать на них ярлыки «правильно» и «неправильно»: всё может быть как раз наоборот.
Билл на мгновение умолк, и на его круглом лице появилось выражение умиротворения.
- Но самое главное – осторожней обращайтесь с душой ребенка, ведь она чиста, прекрасна и ранима.
- Понятно, но почему ты называешь это самым главным?
- А потому, что эта чистота несет великую возможность. Если ее сохранить, вырастет принципиально новое поколение чистых людей – чистых морально, интеллектуально, духовно.
- Ты хочешь сказать…
- Именно! Я хочу сказать, что каждое поколение получает возможность радикального улучшения цивилизации, и эта возможность называется «дети».
- Вау… Я об этом как-то не думал.
- Ты не одинок.
Билл помолчал, давая мне возможность проникнуться сказанным. Я действительно был поражен: дети, эти несмышленыши, во всём зависящие от нас, взрослых, эти маленькие человеки, оказывается, представляют собой настоящее чудо, ибо способны в кратчайший срок уничтожить зло, если им только не мешать!
- Вот-вот – не мешать, тут ты прав. А происходит нечто прямо противоположное – сначала в семье, а затем и в школе.
- А что, по-твоему, нужно изменить в системе образования?
- Всё! И начать с установок: не препятствовать, а помогать; не насильно, а по желанию; не устранять, а выявлять.
- А конкретнее?
- Пожалуйста. Не мешать быть самим собой, а помогать сохранить свою самобытность. Каждый ребенок уникален, и к каждому нужен свой подход.
- Но это ведь невозможно!
- Ошибаешься: нужно только захотеть. Это вовсе не означает, что к каждому приставят отдельного наставника. Но сами учебные программы должны быть индивидуальными.
- Ладно. А дальше?
- Не навязывать всё подряд, а смотреть, что ближе к интеллекту, темпераменту, природным способностям, устремлениям.
- Ну-у, так все пойдут кто в лес, кто по дрова.
- Так пусть одни будут выращивать, а другие – рубить. Каждому свое.
- Ну, предположим. А последнее?
- Последнее связано с методом: можно учить «не делать чего-то», а можно учить «делать что-то». В первом случае запрещаешь, во втором – предлагаешь. В одном случае отталкиваешь, в другом – притягиваешь. Да и сама методология должна в корне измениться: давать не готовые знания, а методы для получения знаний. А что именно нужно будет тому или иному пришельцу, он решит сам.
Ангел взглянул на меня, как бы желая убедиться, что я всё понял.
- И последнее – самое главное.
- Самое главное уже было.
- Значит, самое-самое главное: нужно поменяться с ребенком местами.
- В прямом смысле?
Билл зашелся беззвучным смехом.
- Конечно в переносном. Нужно, чтобы в первую очередь дети учили нас, и только затем мы – их. От них мы сможем научиться куда большему, чем они – от нас.
- Даже от младенцев?
- Конечно! За ними можно наблюдать, их можно учиться понимать. А дальше – больше. Кстати, тут важно помнить, что периоды жизни ребенка отличаются от ваших представлений.
- Что ты хочешь сказать?
- Я хочу сказать, что в действительности существует не некое абстрактное «детство», а более подробное и истинное деление на периоды, в каждом из которых есть свое, детство, отрочество, юность, молодость, зрелость, пожилой возраст и старость.
Я опять задумался, пытаясь перечислить про себя все возможные 49 периодов, однако сбился, не дойдя и до середины.
- Да это и не важно, - услышал я ангела. – Дело не в названиях и не в классификации. Дело, как всегда, в понимании. Надеюсь, сегодня ты опять кое-что понял.
Наверное, я как-то забавно выглядел, потому что, взглянув на меня, Билл весело засмеялся и, ничего не говоря, зашагал прочь. Глядя ему вслед я видел, как полы его шляпы подрагивают от беззвучного смеха.
Глава 10
ПРЯМО И НАЛЕВО
Глава десятая,
открывающая новые горизонты.
– Ну ты и ковылять! Старикашка какой-то, а не юноша в расцвете сил. Когда же, думаю, он, наконец, дотащится? – прокричал Билл, возникший в дальнем конце аллеи.
Ждать очередной встречи пришлось долго. Весна окончательно сменилась летом, которое сразу же удивило редкой для наших широт жарой. Даже вечером было еще очень тепло, а долгожданный ветерок так и не появился.
– Явился, не запылился, – попробовал ответить в тон я.
– Запылишься тут, – насупился Билл. – Гоняют нашего брата в три шеи, всё им мало. А у меня задание! – При этом ангел поднял вверх палец и погрозил кому-то в пространство. Я понял, что мои шутки сегодня не в почете и решил ждать развития событий.
– Чего это ты гуляешь всё время по одному и тому же маршруту? – продолжал ворчать Билл. – Туда-сюда, туда-сюда, из года в год. Ошалеть можно!
– Так ведь тут ничего и нет, кроме одной-единственной аллеи, – как можно более мирным тоном ответил я. – От нужды, так сказать, и гуляем по ней.
– От нужды в кустик ходят, – назидательно изрек Билл.
– Не от нужды, а по нужде.
– Ишь ты, образованный.
Я решил умолкнуть. Ангел был явно не в своей тарелке, и я просто не знал, как поправить ему настроение.
- Настроение... – отозвался Билл. – Ну, не в духе я сегодня. И с нами такое бывает, не всё вам одним хандрить.
- Пожалуйста, пожалуйста, - поспешил заверить его я. – Хандри себе на здоровье.
Билл хмыкнул:
- Да, утешитель из тебя аховый. Ну, как можно хандрить на здоровье?
- Это я просто так, схохмить попытался.
- Шуточки у тебя, боцман.
Тут я не выдержал и расхохотался.
- А это ты откуда подцепил?
- Услышал от одного из наших. Только что вернулся с задания, знает много смешного.
- А ты в курсе, откуда это?
- Нет еще – он не успел объяснить. А ты что, тоже знаешь про боцмана? – оживился ангел.
Я оказался в щекотливом положении.
- Слушай, давай как-нибудь в другой раз.
Однако мое замешательство было истолковано неверно, что и помогло мне выйти из положения:
- Я так и знал: ничего ты про боцмана не знаешь. Вернусь – сам спрошу. Давай лучше про изменение маршрута.
- Так где же тут еще ходить?
- А ты не пробовал свернуть в конце аллеи?
- Так там же ничего нет. Не по кустарнику же ползать.
- Ты что, проверял?
К этому моменту мы уже дошли до самого конца и стояли перед огромной зеленой стеной кустов, намертво сросшихся с каким-то чертополохом.
- Ну, и куда прикажешь? – спросил я.
- Вот сюда, - Билл ткнул рукой куда-то налево. - Смелей!
Я раздвинул руками кусты, зажмурившись, чтобы жесткие ветки не поцарапали лицо, и...
И застыл в полном оторопении. Прямо за зеленой стеной, оказавшейся очень тонкой, открывался большой сквер: в легком тумане я видел расходившиеся в разные стороны аккуратные аллеи и красивые газоны со свежими следами газонокосилки. Некоторые аллеи упирались в роскошные клумбы, от которых отходили очередные дорожки.
- Твоих рук дело?
Билл хмыкнул:
- Я этим не занимаюсь.
- Но ведь здесь же ничего не было! Сколько лет уже здесь гуляю...
- Пять.
- Да?.. Может быть, не считал. Но ничего подобного здесь никогда не было.
- Может, когда-то и не было, а теперь есть, - загадочно произнес Билл. – Какой же ты все-таки ненаблюдательный. Ходит, ходит, глядит прямо перед своим носом. Так можно вообще ничего не увидеть.
Несмотря на это занудливое ворчание, я чувствовал, что настроение у ангела улучшается. Видимо, моя растерянность дала ему некоторую моральную компенсацию, и по всему было видно, что Билл восстанавливает свое привычное, добродушно-ироничное расположение духа.
- Так что, будем осваивать новую территорию?
Пока я стоял, вглядываясь в исчезавшие в тумане контуры сквера, Билл исчез. Покрутив головой и убедившись, что мой ангел действительно отсутствует, я осторожно ступил на дорожку. Она была покрыта мелкой розоватой галькой, а ее края были выложены гладкими камнями серых и бежевых тонов. Выбрав своей целью большую клумбу, я направился к ней, почему-то старясь как можно мягче наступать на гальку и прислушиваясь к своим шагам. Галька чуть поддавалась под моими ботинками и забавно хрумкала.
На аллеях и вокруг клумб стояли ажурные белые скамейки. Правда, присесть мне не удалось: все они сверкали свежей краской. Поэтому, исследовав пару дорожек и полюбовавшись на роскошные, украшенные дивными цветами клумбы, я повернул назад. Но не тут-то было! Хотя я мог поклясться, что проделал в обратном направлении тот же путь, ни аллеи с розовой галькой, ни знакомой зеленой стенки не было. Не могу сказать, чтобы я был сильно удивлен: я скверно ориентируюсь в пространстве и страдаю, как выражается один приятель, топографическим кретинизмом. С одной стороны – неприятно, что кретинизм; с другой – хорошо, что только топографический.
В общем, я понял, что в очередной раз заблудился в трех соснах – точнее, в трех клумбах. На моем пути мне как раз попалось три клумбы, одна великолепней другой, но теперь мне было не до эстетических наслаждений: хотелось понять, как отсюда выбраться.
Помощь пришла неожиданно. На некотором расстоянии от последней клумбы я заметил садового работника, которого выдавали соответствующие причиндалы: в большой тачке были сложены лопаты, грабли и несколько мотыг разной величины и формы. Несмотря на туман, на садовнике были темные очки. Широкий прорезиненный плащ доходил до земли, и с ним нелепо контрастировала соломенная шляпа, по-матросски надвинутая на макушку. Довершала портрет борода лопатой.
- Простите, - начал было я, но бородач не дал договорить:
- Сейчас провожу. Вот только закончу с этим детским садом, и буду весь ваш.
При этом садовник даже не посмотрел в мою сторону, ибо сосредоточенно рассматривал какой-то мелкий саженец. Удовлетворившись осмотром, он воткнул саженец рядом с краем клумбы и вынул из тачки следующий. Проделав те же действия с очередным подопечным, бородач ухватился за тачку и произнес:
- Нам прямо и налево. За мной.
Бородач бодро зашагал, толкая тачку и насвистывая себе что-то под нос. Я подумал, что молчать с моей стороны будет невежливо.
- Вы здесь работаете?
- Заглядываю иногда.
- Ухаживаете за растениями?
- Скорее, за людьми. А за цветочками здесь вообще ухаживать не нужно.
- И... и как же вы за нами ухаживаете?
- По-разному. Кто заблудится – нужно проводить; кто впадает в прострацию – нужно вывести; кто забывает, откуда пришел – нужно напомнить.
- Меня вы, видимо, провожаете?
- Да, вас просили проводить.
- Просили?
- Конечно, не сам же я сюда явился. У меня много дел поинтересней.
- А что это за дела?
Я обернулся к своему собеседнику, но ни его, ни тачки уже не было. Честно говоря, я не удивился. Было бы странно, если бы он просто ушел. Не удивился я и тому, что стоял перед знакомым зеленым кустом. Оставалось только раздвинуть его ветки, чтобы оказаться на моей старой, унылой, но почему-то такой долгожданной аллее.
Я побрел в сторону дома, однако не успел пройти и двадцати метров, как увидел на скамейке всё того же садовника. Он сидел, вольготно развалившись и обнимая спинку длиннющими руками. Когда я поравнялся со скамейкой, он скрестил руки на груди и строго произнес:
- В следующий раз не забудьте: прямо и налево.
Глава 11
БОТАНИК
Глава одиннадцатая,
о расширении воображения.
- Ну, как тебе Ботаник? – спросил Билл, выныривая из пустоты и подстраиваясь к моему шагу.
- Ты о ком?
- О бородаче, с которым ты познакомился в прошлый раз.
- А-а, соломенная шляпа?
- Соломенная? Не знаю, может быть и соломенная. У него их много.
- Ничего мужичок, забавный. Только не особо разговорчивый.
- А это у него от увлечения растительным миром – поэтому мы его и прозвали Ботаником.
- У нас так называют сухарей, зануд и прочих скучных типов.
- Да? Забавно. Расскажу ему при встрече. Хотя его трудно поймать – он нарасхват.
- А чем он еще занимается, кроме цветочков?
- Вообще, основное его занятие – создание горизонтов.
- ?
- Сейчас объясню. В процессе развития человека наступают моменты, когда старая форма уже не вмещает новое содержание. Есть много способов исправления таких положений, но в некоторых случаях вмешательство должно быть радикальным. Такое радикальное вмешательство мы называем «созданием горизонта». Горизонты бывают нескольких типов: пространственный, звуковой, концептуальный, иерархический и некоторые другие, плохо понятные тебе и даже мне.
- Позволь угадать: мне создали пространственный горизонт?
- Бинго.
- И что мне это даст?
- Ну, это зависит от тебя самого. Но теперь у тебя есть возможность расширить свое воображение в определенной эстетической среде, которая должна благотворно влиять на процесс усвоения новых истин.
- Это выдержка из рекламного объявления ЗАО «Новые горизонты»?
Ангел насупился:
- Не интересно – буду молчать.
- Нет, нет, интересно, даже очень! Кстати, помолчать вместе – идея неплохая. Пойдем в новый садик?
- Садик, - пробурчал Билл. – Еще скажи «огородик».
Между тем мы подошли к концу «старой» аллеи, и я смело раздвинул кусты. К моему разочарованию, ни розовой аллеи, ни красивых клумб я за ними не увидел. За спиной раздалось хихиканье Билла.
- Ну, и куда ты теперь без рекламного объявления?
- Ладно, сдаюсь. В чём фокус?
Билл чуть отошел в сторону.
- Опусти руки-то, не ломай ветки. Чем кустик провинился?
- Билл, хватит издеваться, а? Объясни лучше, что нужно сделать, чтобы снова увидеть эту красоту.
Ангел неторопливым шагом направился к стоявшей рядом скамейке. Усевшись, он произнес:
- Нужно только захотеть.
- Но я ведь хочу! – я присел на краешек и приготовился к спору.
- Да, но ты не веришь.
- Извини, но во что тут верить? Садик либо есть, либо его нет.
- Вот-вот. Садик-огородик либо есть, либо нет. Только я бы добавил: для тебя.
- Я говорю об объективной реальности, которая никуда не исчезает, независимо от того, верят в нее или нет.
- Господи, за что мне это наказание! - ангел театрально воздел руки к небу.
- Хватит стенать.
- Так у тебя ведь до сих пор в голове сплошной кавардак. Ну, скажи мне, при чём тут какая-то объективная реальность? И вообще – что это такое?
- Ну, если хочешь – это то, что можно пощупать, понюхать, увидеть.
- Скажи мне, а твои чувства реальны? По-твоему – нет, потому что ни понюхать, ни пощупать их невозможно.
Это был сильный аргумент: в реальности своих чувств я не сомневался. Как можно было сомневаться в том сильном и нежном чувстве, которое я испытывал к Лиз?
- Вот и я о том же. Так что давай не будем пока говорить об объективной реальности, а поговорим лучше о том, как увидеть за этими колючками новые горизонты.
- Ты сказал, что я в это не верю.
- Веру можно наполнять различным смыслом. В данном случае это синоним уверенности. Ты должен быть уверен в том, что за этой зеленой стеной не болото, а волшебная страна.
- Но ведь в прошлый раз удалось?
- В прошлый раз это сделал за тебя Ботаник.
- А в этот раз сделаешь ты!
- Могу, мне не трудно. Только ты будешь продолжать оставаться здесь гостем.
- Значит, нужно самому?
- Обязательно.
- И поверить?
- И поверить. Вообще, Макс, у нас остается не так много времени, а мы до сих пор серьезно не говорили с тобой о вере.
- Опять эти смутные намеки. Почему у нас остается мало времени?
Ангел заерзал на скамейке, а затем стал что-то чертить своей тростью на земле.
- Не будем вдаваться в подробности. Скажем только, что скоро тебе придется продолжать свой ликбез в одиночку.
Мне стало грустно. За семь месяцев я успел привыкнуть к нашим совместным прогулкам, к его широкополой шляпе и общипанным усикам. Не хотелось расставаться с ним, не услышав чего-то главного.
- И мне тоже. Поэтому в следующий раз мы будем говорить о самом главном.
Глава 12
ТАИНСТВЕННОЕ ОРУДИЕ
Глава двенадцатая,
в которой Билл рассуждает о вере,
сказках и вере в сказки.
Если задуматься, к этому разговору я готовился давно. Точнее, готовиться к любому разговору с ангелом было трудно, практически невозможно. Поэтому вернее будет сказать, что я просто ждал этого разговора. Я чувствовал, что беседа о вере будет центральной, важнейшей из всех наших бесед. И я почти не ошибся.
Бурное лето сменилось ранней осенью, и наша аллея потихоньку увядала: дорожка терялась в засыпавших ее листьях, а одинокий фонарь светил еще более тоскливо, чем обычно. Но с некоторых пор этот антураж на меня уже не действовал. Я перестал воспринимать его телом, то есть эмоционально, и научился смотреть на окружающее пространство глазами заинтересованного гостя... И еще мне нравилось угадывать, о чём будет следующая беседа с Биллом. Порой мне казалось, что существует едва уловимое соответствие между погодой, точнее, разлитым в природе настроением, и очередной беседой.
– Что-то ты меня сегодня игнорируешь, – услышал я знакомый негромкий голос и увидел ангела, сидящего на скамейке. – Когда, думаю, он меня заметит?
Я несколько смутился и начал извиняться, хотя был готов поклясться, что во время предыдущего захода на скамейке никого не было.
– Ну, ладно. Я сегодня добрый. Ты помилован, – театрально сообщил Билл и, легко поднявшись, пристроился ко мне.
Как водится, некоторое время прошло в молчании, после чего Билл остановился, поднял указательный палец и провозгласил:
– Вера как таинственное орудие. Вот наша тема на сегодня.
Первая часть нашей «беседы» свелась к монологу.
Вера, говорил Билл, – самое загадочное понятие во вселенной. Она плохо понятна не только людям, но и многим вышестоящим чинам ангелов. Только существа значительно более высокого уровня действительно понимают, что такое вера, но о них Билл ничего не рассказывал.
Сложность понимания веры связана, в первую очередь, с тем, что она предельно эфемерна. Даже мысли и эмоции куда более «материальны», поскольку регистрируются и измеряются доступными (ангелам) средствами. Тем более любовь: активное излучение этого состояния легко воспринимается даже смертными, если, конечно, они не окончательно зачерствели и не засохли в своей материальности. Что же касается веры, то при всей ее огромной силе – а на этот счет никаких разногласий между ангелами нет – она неуловима, неподвластна какому-либо изучению и анализу. Хорошее сравнение – «волшебный» ящик: знаем, что на входе, и знаем, что на выходе, а вот что внутри – не знаем и знать не можем. Так же проявляется и таинственность веры: мы видим состояние (выражение веры), мы видим результат (преобразование человека или ангела), но мы не видим и не можем видеть того, как всё это происходит.
И тем более поразителен эффект веры. Даже слабый, неуверенный сигнал, поступающий на «вход» этого волшебного ящика, преобразуется на «выходе» в мощный и благотворный поток. Нужно лишь одно: чтобы этот слабый сигнал был настоящим. То есть ни слова (пусть самые изысканные), ни ритуалы (пусть самые изощренные), ни окружение (путь самое возвышенное) – ничего, по сути, не нужно, кроме искреннего, подлинного состояния души, стремящейся соприкоснуться со своим высшим, небесным началом...
Я понимал слова, но их смысл оставался для меня закрытым. Видя, что я в полной прострации, ангел зашел с другой стороны.
– Давай возьмем камень. Он предельно материален – в нём нет ничего, кроме материи. Может ли он служить орудием? Да, но орудием примитивным. В свое время камень сильно помог вам стать людьми, но как орудие он, вместе с пещерным человеком, остался в далеком прошлом. В теперь возьмем другую противоположность: веру. В ней нет ничего материального. Ее не пощупать, не рассмотреть, не упаковать в красивую упаковку.
– По-моему, именно этим и занимаются наши проповедники.
– Ты абсолютно прав. Это я специально так сказал: хотел проверить – отреагируешь или нет. В общем, вера предельно, абсолютно нематериальна. Вера не имеет никакого отношения к чему-либо материальному: обрядам, ритуалам, храмам, благовониям и прочей атрибутике. Даже вероисповедным словом нужно пользоваться осторожно и ни в коем случае не подменять им того особого состояния, которое является признаком веры.
– Но можно ли ставить в один ряд камень и веру?
– Конечно, если говорить о ней именно как об орудии. И как орудие, она не имеет равных. Вера – это единственный в природе perpetuum mobile. Она надувает паруса твоей лодки, плывущей в вечность. Она дает тебе силы подниматься после падений, когда другие остаются лежать; игнорировать смерть, когда другие боятся ее; любить, когда другие ненавидят. Она действительно сдвигает горы.
– Ну, это, положим, аллегория.
– Сам ты аллегория! Загляни чуть дальше сиюминутности – и ты поймешь, что это так. Для вечности гора – это мираж, который рассыпается под пристальным взором. А вера устремлена к вечности и Вечному.
– Хорошо. Но пока что ты упомянул только крайние противоположности – камень и веру. А что посредине?
– Не пропадет мой скорбный труд, – театрально воскликнул Билл. – Посредине, конечно же, слово. В нем есть и от материи, и от духа. От материи в нём – форма, от духа – энергия, которую не измерить известными вам приборами. Тут начинаются интересные вещи: с одной стороны, удобная форма позволяет пользоваться словами – вот, мы сейчас с тобой этим и занимаемся. Но одновременно с этим мы – ты в большей степени, я в меньшей – не представляем себе всей силы слова, потому что очень мало знаем о его духовной энергии.
– Ну, тут я не согласен: многие люди отдают себе отчет в силе слов и стараются аккуратнее ими пользоваться.
– Правда здесь только в том, что порой люди видят разрушающее последствие слов, но редко задумываются об их созидательных возможностях.
– «Редко»? Значит, кому-то все-таки удается?
– Да имя им легион! Слово заключает в себе огромную энергию. Духовный учитель, обращающийся к ученикам, убежденный проповедник, взывающий к пастве, нравственный философ, выступающий с трибуны, – все они наполняют позитивной энергией, заключенной в слове.
Есть еще одна категория людей, использующих энергию слова. Это писатели. А среди них бо-ольшую фору другим дают сказочники.
– Что ты имеешь в виду?
– Я имею в виду удивительные возможности слова в этом жанре. Например, в одной сказке слово создает новый мир. Правда, там это слово еще и поется.
– Ну, сказка на то и сказка, что в ней всё возможно.
– О-о, как ты заблуждаешься! В сказках тоже нет круглых квадратов или мокрого огня. И существует сказка вовсе не для того, чтобы сделать всё возможным.
– А для чего?
– Сказка – это предельно доступное раскрытие истины.
– А как же «сказка – ложь...»
– ...да в ней намек! Уж если цитировать, то полностью. Этот «намек» и является самым главным.
Билл разволновался. Я видел его таким впервые: щеки раскраснелись, глаза блестели и часто моргали. Ангел ускорил шаг, и несмотря на его небольшой рост (он был на полголовы ниже меня), я едва поспевал за ним. Лишь через пару кругов Билл восстановил свое обычное состояние.
– Ладно. Мы несколько уклонились от начатой темы, но наткнулись на оч-чень интересное продолжение. Вот скажи мне: как ты думаешь, почему дети верят в сказки?
Зная, что вопрос непростой и очевидных ответов предлагать не стоит, я молчал. Зная, что я знаю, Билл не стал дожидаться ответа.
– Ты ведь помнишь, что ребенок – это человек в своем уникальном, неиспорченном состоянии. Он еще ничего не знает, но о многом догадывается. То есть, догадывается интуитивно, не отдавая себе в этом отчета. Именно поэтому говорить о сознании ребенка как о «чистой доске» – значит грешить против истины. Действительно, детское сознание не обременено знанием, но обрати внимание: знанием фактическим, а не интуитивным. А интуиция – если конечно не перекрывать ей кислород демагогическими построениями – всегда выведет к чистой воде живого знания.
Тут Билл вытащил руку из кармана и ткнул пальцем куда-то вверх.
- Я назвал это состояние уникальным и неиспорченным. Уникально оно потому, что дается раз в жизни и больше не повторяется. Даже если человек, путем продолжительной работы над собой, восстанавливает «детскую» непосредственность и очищает свою душу и сознание от плесени ненужных фактов, он добивается этого на ином уровне; детство неповторимо. Чистота ребенка – это незнание всего того, что уводит его от непосредственности и подменяет ее отвлеченными знаниями и умениями.
Но это было не всё.
- Нормальный, неиспорченный ребенок обязательно доверчив. Обрати внимание на это слово: до-верчивость, способность легко верить.
– Но ведь сказки – это сказки! Небылицы! – не выдержал я. – Где же тут непогрешимость интуиции?
Ангел резко остановился.
– Сказка – не есть небылица, – многозначительно изрек Билл. – Сказка есть художественное выражение истины в наиболее емком, доступном и образном виде.
– Погоди, погоди, – запротестовал я. – Давай сначала определим, что такое истина.
– Пожалуйста. – Мы снова тронулись с места, но теперь ангел уже не летел, как угорелый, а шел неторопливым шагом, больше соответствовавшим неторопливой беседе. - Только имей в виду, что тебе придется принять на веру несколько допущений; ваш язык не обладает теми средствами, которые могли бы определить истину, не нарушая ее целостности. Поэтому нам придется поневоле определять один из компонентов этого понятия через другие.
Ну конечно, подумал я про себя: как только дело доходит до высоких материй, так мы упираемся в нашу – то бишь человеческую – ущербность. То зрение у нас не такое, то язык ограниченный, то не слышим мы толком ничего. Зачем, простите, тогда...
– А говорю я это затем – продолжал между тем Билл – чтобы приучить тебя задумываться. Над тем, что не всё можно увидеть, не всё можно услышать и да-а-леко не всё можно понять. Но вернемся, дружище, к нашим баранам. Я готов предложить тебе отнюдь не совершенную, но весьма простую схему: истина – это соединение прекрасного и вечного.
Давай посмотрим на это определение. Как видишь, оно столь же емко, сколь и целостно; здесь нет дробления, разложения его на составные части.
– Но разве прекрасное и вечное не являются составными компонентами истины?
– Дело в том, что истина, – точнее, ее отличительное качество, – рождается именно на соединении, слиянии прекрасного и вечного. И то, и другое необходимо для образования истины, но ни то, ни другое не являются ее частями. Слившись воедино, прекрасное и вечное начинают определять истину: мы говорим, что истина прекрасна и вечна.
– Но ты сказал, что это определение несовершенно...
– Конечно – уже хотя бы потому, что такое сложное понятие, как истина, приходится выражать средствами вашего языка. Но об этом мы уже говорили.
– Так что же получается: ребенок, несмышленое создание, обладает чем-то таким, что недоступно его родителям?
– Молодец! Но я бы уточнил: родители, то есть взрослые люди, в силу многих причин потеряли способность непосредственного отношения к окружающему миру, утратили именно то, чем каждый человек обладает от рождения. Но это не означает, что эту способность невозможно восстановить.
– Легко сказать – восстановить. Не заставлять же взрослых снова начать читать сказки!
– А кто эти сказки пишет? Не взрослые ли?
– Да, но они их сочиняют для детей...
– А дети им верят, значит – эти сказочники и сами вернулись к своему детству, потому что ребенка не обманешь. Вот и получается: ребенком можно стать в любом возрасте, если поверить в сказку.
– Ну, тут я бы поспорил. Дети сплошь и рядом верят, что булки растут на деревьях, а их самих приносят аисты.
– Ну и что? Да, верят. Учись видеть скрытый смысл. Растут на деревьях – значит, являются плодами человеческого труда. Приносят аисты – значит, прибывают сюда из другого мира.
– Предположим, что так. Значит, если мы читаем, что царевич и царевна долго жили и крепко друг друга любили, то в этом, по-твоему, и есть истина?
– Ну конечно же! – Билл хлопнул меня по плечу, и я чуть не улетел в кусты. – Прекрасный пример! Посмотри сам. Жили долго – читай: вечно. Любили друг друга – читай: жили прекрасно. И опять ты забыл, что сказка – это аллегория. Поверь, дружище: жизнь сказочно прекрасна!
Должен признаться, что в тот раз мой ангел меня не убедил. Я просто не мог согласиться с тем, что яйцо должно учить курицу. Но поскольку новых аргументов у меня не было, – как и не было желания в очередной раз служить мишенью для колкостей моего собеседника, – я просто умолк, и последний круг мы проделали в относительной тишине. Относительной потому, что Билл, как будто желая меня подразнить, шумно вдыхал воздух, причмокивал губами и даже пытался насвистывать какую-то мелодию – надо сказать, весьма фальшиво.
Глава 13
ЗРИ В КОРЕНЬ!
Глава тринадцатая,
снова сказочная.
– Начнем или продолжим? – спросил Билл, не успел я поравняться со скамейкой. Не дожидаясь ответа, ангел вскочил на ноги и бодро зашагал рядом.
– То есть, возьмем новую тему или продолжим старую? – догадался я.
– Угу.
– Но ведь я тебя не вызывал.
– Видишь ли... иногда в этом нет необходимости.
– Ну, давай возьмем что-нибудь новенькое.
– Нет, давай продолжим.
– Слушай, ты, похоже, сам всё решил. Зачем тогда спрашивать?
– На всякий случай – а вдруг ты предложишь то же самое?
– Ладно, давай без кокетства. О чём ты хотел поговорить?
– Снова о сказке. Видишь ли, у меня было время подумать, и я, кажется, нащупал один интересный ход. Мы ведь начали говорить о вере, а закончили сказкой, так?
– Вроде, да.
– Так вот: это неслучайно. Сказка не существует без веры. Если нет веры в то, о чём говорит сказка – она превращается в литературный вымысел.
– Так что же теперь – верить в леших и трехглавых чудовищ?
Билл остановился и с отчаянием всплеснул руками.
– Ну вот, опять он за свое. Конечно же нет! Ведь сказка – не про это!
– А про что же?
– Сказка – про вечное: про то, что жизнь не кончается, что добро побеждает зло, что любовь творит чудеса.
– Но кто верит в сказки? Только дети.
– Заело твою пластинку. Правильно! Только дети! А также те взрослые, которые либо не потеряли этого дара, либо повторно его обрели.
– Но как же можно приводить в пример ребенка? Он же ничего или почти ничего не понимает. Он неспособен критически воспринимать информацию.
– И слава Всевышнему! Вот ты, который способен – что тебе это дало? Веру в сказку ты потерял – а что ты приобрел? По большому счету – ничего, иначе бы я тебя сейчас не просвещал. Взрослые умудряются потерять самое ценное, а затем отнимают это и у детей. Сказка для них – неправда, а смерть, ложь, материальные ценности – правда. А ведь в действительности всё наоборот. Сказка – об истинном, а всё остальное – о ложном. Просто истину нужно уметь увидеть, а для всего остального хлама, который лежит на поверхности, такого умения не требуется.
– Ну, это уже слишком. Нельзя же одним махом зачеркнуть всю литературу, кроме сказок для детей.
– А я этим и не занимаюсь. Но только всему свое место. Чтобы без претензий на истинность там, где ее нет и быть не может. Пусть автор будет гением – он всё равно будет безмерно далек от истины, пытаясь убедить остальных, что смерть – это конец. Или что зло сильнее добра.
– Но ведь достаточно посмотреть вокруг! Откуда все эти страдания, войны, вопли и стенания, если добро сильнее зла?
– Ты говоришь о статистике.
– А о чём же еще говорить?
– О сути, дорогой Макс. Зри в корень!
– Давай уж ты мне расскажешь сам, потому что никакого «корня» я тут не вижу.
– Ладно, – с готовностью ответил ангел. – Давай попробуем. Ты ведь понимаешь разницу между фактом, значением и ценностью?
– Ну, надеюсь, что да.
– А я вот не уверен. Поэтому буду пока говорить сам. Так вот: факты – на поверхности, а если говорить об иерархии – то в самом низу. Это то, что мы видим, осязаем, то есть воспринимаем органами чувств. «Прочувствовав» окружающее, мы пытаемся его осмыслить. Возникает следующая ступенька: значения. Этот уровень одновременно и более высокий – он позволяет понимать, – и более глубокий – он не лежит на поверхности. Но и этот уровень не имеет отношения к духу. Чтобы проникнуть в сферу духа, нужно перейти на новую ступеньку, достичь новой глубины: это уровень ценностей. Ценности интересны тем, что их невозможно понять – их можно только почувствовать, но не обычными органами чувств, а чем-то другим. Назовем это что-то другое душой.
– Почему «назовем»? Можно как-то еще?
– Конечно. Уникальная, формирующаяся с раннего детства субстанция называется по-разному, но поскольку чаще всего вы говорите о душе, то мы удовлетворимся именно этим. Так вот, душа ребенка чиста, не испорчена. Именно поэтому для ребенка сказка – нечто само собой разумеющееся. Как уже было сказано, радость – естественное состояние души. Ребенок слушает или читает сказку с радостью, ведь победа добра над злом, любви над ненавистью для него радостна и естественна. Обрати внимание, что слушая нормальную сказку, ребенок не переживает: он знает, что всё будет хорошо. Переживания приходят потом – когда вера забыта, временно или надолго утрачена, а ее место занимает страх.
– Но почему же сказка, со всеми ее вымыслами, для ребенка естественна?
– Естественная и радостна, ведь он узнает.
– Узнает что?
– Узнает тот подлинный мир, частью которого он является.
– Это который же?
– Мир духа, дружище, и ты сам это знаешь. Так что давай без иронии. Я понимаю, что превосходство ребенка задевает за живое.
– Да уж. Сначала женщины, а теперь и вовсе дети.
– А ты не унывай. Понять ты это, вроде, способен. Это уже первый шаг. А там, глядишь, и принять сможешь.
Видимо, посчитав, что всё уже сказано, Билл закрыл глаза и улыбнулся чему-то своему. Посидев для приличия еще пару минут, я побрел домой. У дальнего конца аллеи я обернулся: одинокая фигура всё так же неподвижно сидела на скамейке, и мне показалось, что ангел продолжает улыбаться. Хотя с такого расстояния увидеть это было бы невозможно.
Глава 14
ПОСЛЕДНИЕ ЛИСТЬЯ И ЗАКОН КАРМЫ
Глава четырнадцатая,
случайно-закономерная.
Ангел сидел на скамейке и провожал глазами падающие листья. Деревья стояли уже почти голые – для середины сентября зрелище весьма редкое. Но такой уж выдался год, необычный во всех отношениях.
- Да, всё это весьма необычно, - начал Билл, дождавшись, пока я подойду, – и, тем не менее, вполне закономерно. За летом приходит осень, а вот наоборот пока еще не случалось. Давай-ка для начала пройдемся.
Я встал и поплелся за ангелом.
- Ну, осень, положим, так рано не наступает, так что ничего закономерного я в этом не вижу, - ответил я, слегка раздосадованный столь скучным началом.
- А ты не переживай: скоро будет поинтересней, - тут же отреагировал Билл. – Дай разгон взять, а дальше пойдет по обкатанному.
- По накатанному.
- Вот, кстати, еще одна закономерность: я ошибаюсь – ты исправляешь.
- Так ты об этом будешь сегодня толковать?
- Об этом и о том, - загадочно ответил Билл.
- Ну-ну, - ответил я и решил больше вопросов не задавать.
- Оно и правильно, - услышал мое решение ангел. Ты ведь всё равно не понимаешь, к чему я всё это говорю, так что можешь пока помолчать.
Молчание было недолгим.
- Как ты думаешь, - спросил Билл, - наше знакомство с тобой – оно случайно или закономерно?
- Судя по всему, закономерно, так?
- Конечно, хотя и здесь есть элемент случайности. Когда поступила заявка, я оказался на нашей сфере случайно – заболтался с одним знакомым, который только что вернулся с интереснейшего задания.
- Заявка? От кого?
- Конечно, от тебя. Заявки на такие услуги всегда поступают от конечного пользователя.
- Но я ведь…
- То, что ты не оформлял бумаги в трех экземплярах, еще не значит, что ты этого не хотел. А память у тебя до сих пор девичья: мы ведь говорили об этом еще на первой встрече.
- Так ведь тогда речь шла о том, что мне не хватает общения…
- Вот этим мы и пытаемся с тобой заниматься. Не болтовней, не сплетнями, а общением.
- Хорошо: я сам всего пожелал, и мы наслаждаемся общением.
Я уже давно понял, что лучше не возражать, а соглашаться. При всей своей ангельской натуре, Билл легко обижался и даже раздражался. И хотя он быстро остывал, какое-то время уходило на его пыхтения. Поэтому со временем я научился пережидать бурю, отсиживаясь в бухте под названием «молчание – золото».
Пообщавшись еще немного в полной тишине и размяв ноги, мы причалили к нашей скамейке. Билл плюхнулся на нее и вытащил какой-то бутерброд.
- Могу поделиться.
Я увидел у него в руке сомнительного вида гамбургер.
- Где ты взял эту гадость?
- В киоске на углу. А почему «гадость»?
- Тут же сплошные яды!
- Мне уже ничто не повредит. Это задание скоро закончится, а следующее будет уже не здесь. Соответственно, и вид у меня будет совершенно другой.
До меня постепенно начал доходить смысл сказанного.
- То есть, мы больше не увидимся?
- Еще пара месяцев, и моя миссия останется в прошлом.
- А зачем так пафосно?
Билл мельком взглянул на меня из-под шляпы.
- Чего-то сегодня не сидится.
Мы вновь направились к дальнему концу аллеи и вскоре уже ступали по розовой гальке, направляясь к роскошной клумбе. Мне опять не удалось понять, каким образом мы просочились через кусты.
- Нравится ли тебе эта клумба? – спросил меня ангел.
- Ты ведь знаешь, что нравится.
- А чем она тебе так нравится?
- Ну, своей правильной формой, сочетанием цветов, изяществом выполнения.
- Так-так. А теперь посмотри на любой из отдельных цветков.
Я наклонился над сиреневым цветочком, входившим в обрамление внешнего кольца клумбы. Его лепестки переливались едва уловимыми оттенками лиловых и лазурных тонов. Я настолько залюбовался этой игрой цвета, что забыл о присутствии Билла.
- Вот в этом всё и дело! – воскликнул ангел и, заложив руку за спину (в другой он держал недоеденный гамбургер), принялся расхаживать вокруг клумбы.
- В чём?
- В том, что правильные формы могут нравиться, но никогда не будут поражать. Поразить может только то, что неожиданно. Ведь если бы ты знал, что цветок будет именно таким, очарование не было бы таким сильным.
- Иными словами, поражает только нечто неожиданное?
- Конечно. И для нас интересно то, что неожиданное находится в тесном родстве со случайным.
- Значит, занимаясь творчеством, нужно стремиться к чему-то случайному? Звучит несколько странно.
- При такой формулировке – да. Но ведь можно сказать иначе: творя, отдавайся творческой фантазии, позволь ей вести тебя к чему-то непредсказуемому – и тогда Случай обязательно приведет тебя к новым находкам.
- Но ведь вокруг только и слышишь: случайное только кажется таковым, у всего есть причина.
- Давай внесем некоторую ясность. – Билл подвел меня к ажурной белой скамейке и предложил присесть. - Сначала договоримся о терминах: случайным будем называть то, чего мы не планируем и к чему сознательно не стремимся. Причиной будем называть возможность объяснить происхождение факта. Если мы принимаем эти рабочие определения, то больше не будем путать случайность с беспричинностью.
Ангел доел, наконец, свой отвратительный гамбургер и запихал смятую салфетку в карман плаща.
- Но главное даже не в этом. Главное – расстаться с некоторыми заблуждениями, которые многими принимаются за аксиому. Одно дело – знать факты и совсем другое – делать из них правильные выводы. Например: из представления о том, что нет ничего случайного, делается вывод о том, что всё предопределено.
- Я тоже так… считал.
- Можешь не запинаться – ты продолжаешь так считать.
- От тебя не скроешься. Так значит, будущее не определено? А как же ясновидцы?
- Никто не может с абсолютной уверенностью утверждать, что из множества вероятных продолжений будет выбрано данное. Каждое из этих продолжений имеет исчерпывающее объяснение, но выбор в пользу какого-то одного из них – дело случайное и непредсказуемое. Можно говорить только о тенденции, но не о конкретном результате. И между прочим, ясновидцы ошибаются сплошь и рядом. И не потому, что они не видят, а потому, что они видят данный момент, сиюминутную тенденцию, которая может измениться.
- А почему ты называешь это заблуждение главным?
- Потому что на нём основаны некоторые ошибочные выводы, которые не просто досадны, а губительны для эволюции. И самый серьезный – это так называемый «закон кармы». Ведь если нет ничего случайного, если у всего есть некая первопричина, уходящая своими корнями в прошлое, то всё остальное – это либо роль обреченного героя в театре одного актера, либо удел послушника, жизнь которого посвящена исправлению своей «плохой кармы».
- Значит, прошлое не имеет никакого значения?
- Ну почему же не имеет! Жри, что попало – обязательно заболеешь; валяйся целый день на диване – непременно обессилишь. Но чем выше мы поднимаемся по триаде тело – разум – дух, тем менее выражена эта прямая зависимость, тем больше здесь случайного, тем свободнее человек в своем выборе. Да иначе и быть не может: отрицать полную свободу духа – значит отрицать его божественное происхождение.
- Значит, кармы нет?
- Есть отрицательный материально-энергетический балласт, который влияет на твое настоящее и может повлиять на твое будущее, но это не означает, что это будущее неотвратимо, что «такова твоя карма» и ничего с ней не поделаешь. Ты можешь изменить свое будущее, если видишь подстерегающую тебя опасность. Если ты заметил, что под карнизом свисают огромные сосульки – отойди к обочине или перейди на другую сторону улицы. Если надвигается ураган, спрячься в укрытие. Эти примеры тривиальны, но для любой ситуации неизменно одно: способность видеть и понимать – то есть те самые умения, о которых мы толкуем на каждой встрече. Ты – человек…
- И это звучит гордо.
- Это звучит глупо – во всяком случае, в твоем исполнении. Макс, дорогой, никогда не думай о будущем, как о чём-то предопределенном. Это – путь уныния, путь отчаяния, путь страха. Кармы нет, но есть человеческая воля, есть вера, есть божественная любовь, которая слишком сильна, чтобы позволить тебе пассивно катиться к неотвратимому исходу.
Билл встал со скамейки и посмотрел на меня сверху вниз.
- Запомни: вера в неизбежность – это неверие в Бога. Ты, вроде бы, понимаешь это умом – теперь тебе нужно совершить простой и чрезвычайно важный шаг: начать демонстрировать это в своей жизни.
- Легко сказать!
- И еще легче это сделать. Стоит только начать! Вскоре ты привыкнешь, а привычка, как известно, становится второй натурой.
Я не успел ничего возразить, потому что ангел исчез, прежде чем я сумел произнести что-либо членораздельное. Но я уже привык к его непредсказуемым появлениям и исчезновениям.
Кстати, мысль о том, что момент его исчезновения плохо предсказуем, пришла мне в голову впервые.
Глава 15
ЛАЗУРЬ И ЧЕРНИЛА
Глава пятнадцатая,
в которой Билл и Макс беседуют о разуме.
Демонстрировать что-либо новое в своей жизни мне было некогда: каждый день Лиз взахлеб рассказывала о своем очередном плане – нарожать кучу детей, купить большой дом, ездить вместе по всему миру. Я нырял в эти волны, набрав побольше воздуха и надеясь не захлебнуться. Мой слабый умишко просто не мог понять, что это были не планы, а волны радости, на которых моя обожаемая спутница каталась с мастерством классного серфингиста.
Но понял я это позднее, а в тот день, о котором пойдет речь, я пребывал в растрепанных чувствах и к вечеру запросил очередной встречи с Биллом.
Ангел сразу повел меня в «новые пределы», и вскоре мы уже шагали по хрустящей розовой гальке. Однако, к моему удивлению и некоторой досаде, очаровательные белые скамейки исчезли. Досады было куда больше, чем удивления: в тот день мне хотелось просто сидеть, вместо того чтобы бродить по аллеям, пусть даже исключительной красоты.
Собственно, красотой полюбоваться тоже не удалось. Не успели мы дойти до клумбы, как Билл повернул назад, к кустам. Битый час, ни разу не присев, мы болтались, как два челнока, не доходя ни до одного, ни до другого конца аллеи.
Настроение, испорченное после утреннего разговора с Лиз, опустилось еще на пару градусов.
- Да ла-адно тебе хандрить, - пропел Билл и хлопнул меня по плечу. От этого дружеского утешения плечо сразу заныло, и настроение испортилось окончательно. Я начал вспоминать свои бесконечные унижения, свои многочисленные неудачи, и острая, пронзительная жалость к себе защипала во всех возможных местах и брызнула из глаз совсем уже постыдными слезами.
Билл остановился и по-отечески вытер мне глаза бумажной салфеткой:
- Давай, выкладывай, что там такое стряслось.
Но выговорить мне ничего не удалось. Пришлось пару раз высморкаться и сделать несколько судорожных вдохов, прежде чем у меня снова прорезался голос.
- Я ничего не понимаю. Вот, вкратце, и всё.
- Так-так, замечательно. – Ангел, казалось, действительно был очень рад моему ответу. – Это нас устраивает. Ты ведь помнишь: «Я знаю, что я ничего не знаю?» Применительно к нашему случаю: «Я понимаю, что я ничего не понимаю». Здесь важно то, что в обеих формулировках – подспудная готовность пересмотреть некоторые взгляды, постараться увидеть вещи по-новому. А раз так, раз ты пришел на нашу встречу с этим признанием, самое время поговорить о разуме.
- А присесть можно? – взмолился я.
- Нет, лучше сохранять движение. Оно больше способствует усвоению. Могу тебя заверить: вскоре ты забудешь о своей усталости.
Я в этом сильно сомневался, но спорить не стал – просто не было сил. Уныло плетясь за Биллом, я начал выслушивать его очередные сентенции. Правда, вскоре я и впрямь забыл о том, с чего началась та встреча – да и весь тот день.
- В отличие от смерти, тема разума является обязательной для всех наших подопечных, на какой бы сфере они ни находились. На этой теме ломают копья многие, потому что мало кто умеет абстрагироваться от того инструмента, которым мы все пользуемся. А без этого абстрагирования, без возможности взглянуть со стороны, невозможно ни объяснить феномен разума, ни сделать правильные выводы о его роли.
Мы уперлись в кусты, перед которыми Билл на мгновение застыл с опущенной головой, а затем снова зашуршали галькой в обратном направлении.
- Если брать только одно из возможных определений, то разум – это интерфейс.
- Между чем и чем?
- Конечно же, между внешним миром и духом.
- Но если дух – вершина иерархии, на кой ему сдался этот внешний мир? Наслаждался бы сам с собой и не лез бы в это болото.
- Это невозможно. Основной атрибут чистого духа – любовь, а любовь стремится всё улучшить, усовершенствовать, осветить. К сожалению, для чистого духа физический мир нереален, поэтому и нужен некий инструмент, обеспечивающий связь и посреднические функции с низшим уровнем.
- То есть разум как бы сообщает духу, что у нас здесь происходит? Что-то вроде перископа?
- Скорее, глубоководного батискафа.
Билл надул щеки и вытаращил глаза. Я не мог не улыбнуться.
- Погружаясь в глубины физического мира, этот разумный батискаф позволяет получать чрезвычайно важный для духа опыт. Опыт уникален, незаменим и неотъемлем от эволюции. А получить его можно только чувственным путем, только «на глубине».
Передо мной возникла картина батискафа, опускающегося на всё большую глубину. Исчезли яркие блики солнца на поверхности воды, лазурь уступила место мутным чернилам, а вместо игривых стаек плотвы появились студенистые слизни.
- Да, всё правильно, - заявил Билл, который, оказалось, шел рядом с закрытыми глазами, просматривая ту же самую картинку. – От радости общения – до подсознательных глубин страха.
Из батискафа, куда-то наверх, поднимались пузырьки воздуха, сразу же исчезая в этой гигантской чернильнице.
- Но это только одна из функций, - продолжил ангел. - Информацию ведь нужно передать не только наверх, но и вниз. И вот тут-то начинаются главные проблемы. Дело в том, что разум чрезвычайно редко способен осознанно воспринимать водительство духа, то есть понимать свое промежуточное, подчиненное положение. В большинстве случаев он видит себя вершиной иерархии, начальником, полностью игнорируя слабые импульсы духа.
- Так может, нужно просто усилить эти импульсы, и всё наладится?
- Молодец! Теперь только подскажи, как именно.
Я молчал, не зная, что предложить моему наставнику.
- Над этой проблемой дух бьется с тех пор, как во вселенной возникла эволюция. Представь себе, его возможности ограничены. Это может показаться тебе странным, но ограничения введены самим духом. Первое и главное из них называется «сохранение за разумом свободной воли».
- То есть, разум волен делать, что хочет?
- Скажем так: что хочет – из того что может. К сожалению, хочет и может он достаточно для того, чтобы навредить телу, обмануть самого себя и отвергнуть дух.
- Отвергнуть? Разве дух – не вершина нашей триады?
- Ты прав: отвергнуть дух трудно, но его можно с успехом игнорировать. И продолжать заниматься этим можно очень долго – зачастую всю жизнь.
- То есть, триада как бы распадается?
- Именно так. Вместо триединства остается неустойчивое, драчливое партнерство, которое начинает диктовать собственные правила игры. Печально то, что без высшего водительства оно обречено на страдания, поскольку эти «приятели» неспособны дуть в одну дуду: телу нужны плотские удовольствия, разуму – ментальные. Тело постоянно пытается усыпить разум, который с таким же упорством стремится подчинить себе тело. Эта сладкая парочка идет по жизни, как будто каждый миг является последним и нужно урвать как можно больше, причем каждый пытается натянуть одеяло на себя. Телу подавай еду, секс, ничегонеделание. Разуму хочется блаженства и вечного кайфа. Но в одном они едины: услышав даже слабый, робкий голос духа, они объединяются для совместного противостояния его «проискам», и тут разум выступает во всей своей красе. Он не брезгует любыми методами, чтобы опорочить дух, превратить его в фантом, убедить тело, что главное в этой жизни – это физическое благополучие и довольство.
Передо мной возникла новая картина: некое чудище с телом бегемота и головой хряка поглядывало своими свинячьими глазками на роскошную бабочку, порхавшую над ним и почему-то неспособную сложить крылья.
- Вот-вот – не в бровь, а в нос, - отреагировал ангел.
- В глаз.
- В нос тоже неприятно.
Видение исчезло, но вопросы остались.
- Но почему дух не может усилить свои сигналы, не нарушая свободу воли?
- Здесь всё ясно. Дух оперирует тонкими энергетическими субстанциями, в то время как разум, использующий телесный субстрат, мозг, использует в основном только тот энергетический спектр, который «понятен» телу. Сигналы духа просто тонут в энергетических потоках, исходящих от тела, тем более что разум способен усилить любое доминантное состояние: беспокойство превратить в страх, неприязнь раздуть до ненависти и вражды. В этой враждебной среде у духа очень мало простора для маневра.
- Так что, получается, надежды нет?
Билл остановился.
- Если бы надежды не было, мы бы с тобой не разговаривали. Хотя в физическом мире духу приходится действовать в очень сложных условиях, некоторый арсенал средств всё же сохраняется. Но средства эти такие же мягкие, незаметные и ненавязчивые, как голос самого духа.
Мы снова двинулись по нашему челночному маршруту и теперь постепенно приближались к моей любимой клумбе.
- Вот скажи мне, - вкрадчиво начал ангел, - с чего началось наше знакомство?
- С того, что ты свалился мне на голову.
- В следующий раз так и сделаю, чтобы не давал глупых ответов.
- Да это просто выражение такое.
Билл, казалось, пропустил мое объяснение мимо ушей.
- Наше знакомство началось с того, что твоему духу удалось пробиться через выстроенные разумом хитроумные заграждения и послать сигнал бедствия.
- SOS! Спасите наши души!
- Вот именно, молодой человек, вот именно! Спасите его душу – именно таковым и было послание, полученное в тот день от твоего разума.
- Почему от разума – разве не от духа?
- Нет, именно от разума: сигнал должен быть осознанным, то есть быть воспринятым разумом.
- Ладно, но ты говорил про арсенал духовных средств.
- Средства, как раз, в основном не духовные, но дух умеет использовать их для усиления своих сигналов. Как ты помнишь, в то время тебе не хватало общения. Чувство лишенности – одно из мощных средств воздействия на разум в попытке заставить его изменить свои приоритеты. Известный риск здесь есть: люди с неустойчивой психикой порой не выдерживают это состояние и либо хватаются за искусственные компенсаторы, либо вообще отказываются от борьбы.
Внезапно я вспомнил тот день, когда лежал на своей очень широкой и очень пустой кровати, перебирая в голове различные способы самоубийства.
- Ты имеешь в виду суициды?
- Самоубийство – это результат; я же имею в виду то, что к нему приводит: тоску и апатию. Если мы вмешиваемся, то для того, чтобы развеять тоску и предотвратить апатию.
Билл остановился у края клумбы и заложил руки за спину.
- Ты скатывался в беспросветную тоску, и мы просто не могли не отреагировать на полученный сигнал бедствия. Ты получил приоритетный статус, и я, не успев толком отчитаться по предыдущему заданию, попал с корабля на бал.
- Ну, и как тебе на нашем балу?
Билл хмыкнул.
- Ничего, забавно. Мой подопечный уже освоил несколько па, и есть надежда, что он перестанет наступать на ноги своему партнеру.
- Это ты про кого?
Но ответить было уже некому.
Глава 16
ЛИЗ
Глава шестнадцатая,
о ней.
Последний разговор с ангелом оказался самым полезным. Стоило мне только постараться взглянуть на триаду с новой стороны, как начали происходить удивительные (хотя, возможно, очень даже естественные) вещи. Я стал меньше суетиться, больше прислушиваться к своему внутреннему голосу, больше внимать его мягким наставлениям.
Но самое главное – я стал по-новому воспринимать Лиз. Я вспомнил то, что услышал от ангела о женском начале, и начал видеть всё это в Лиз. Я начал понимать, что ее неспособность высказать всё словами – не от неграмотности или плохого владения языком, а оттого, что многие ее чувства, настроения и ощущения просто не имеют адекватного отражения в языке. Я стал лучше понимать ограниченность нашего, «мужского» языка, его полную неспособность лаконично выразить легкое, многогранное, неповторимое чувство.
Я перестал допытываться словесных разъяснений и начал больше удовлетворяться тем, что мы просто были вместе. Я начал на деле, а не на словах, признавать превосходство женщины, ее непонятную, но куда более божественную природу.
Это стало приводить к удивительным результатам, причем для нас обоих. Если раньше Лиз комплексовала оттого, что неспособна говорить так же гладко, как я, то теперь – видя, что я перестал придавать этому какое-либо значение, - она расслабилась и больше не обращала на свою речь никакого внимания. Кстати, ее речь от этого только выиграла уже хотя бы потому, что она перестала напрягаться.
Но главные приобретения состояли не в этом. Новое общение – в полном молчании или «на полутонах» - привело к новому содержанию. Я действительно начал ощущать Лиз, и эта новая способность породила во мне бурю эмоций. Я увидел, как трудно женщине в этом мире, понял, до какого отчаяния доводит ее неспособность и нежелание мужчин хотя бы попытаться понять женское начало. Лишенная способности развивать свою интуицию, ограниченная в правах, обремененная возложенными природой и обществом обязанностями, женщина выталкивается на обочину жизни, где, несмотря ни на что, ей удается передавать эстафету жизни, хранить духовные ценности и вытаскивать мужчин из всевозможных ям.
Здравствуй, милая. – Привет, дорогой. Наше общение стало не таким многословным, но куда более содержательным. Из него стал уходить шум и начал появляться звук. Я не могу передать это словами, но во мне зазвучал другой голос, общий для нас обоих. Этот голос был знаком ей от природы; мне же пришлось долго прислушиваться к нему, прежде чем я начал воспринимать – и понимать – его особую мелодию. Я не оговорился: я до сих пор не могу понять, на что это было похоже – речь, журчание ручья или простой, но мелодичный напев. Как бы то ни было, однажды услышав его, я уже не хотел с ним расставаться.
Наши отношения были далеко не идеальными, но каждый раз причиной размолвок была утрата этой способности прислушаться к моему внутреннему голосу.
Я никогда не рассказывал Лиз о своих беседах с ангелом – для нее я просто уходил на дневную прогулку или выскакивал подышать перед сном. Но я с удовольствием делился с ней многим из того, что услышал от Билла. Я рассказал ей о сказках, глубоководных батискафах, маленьких пришельцах и розовых очках. Она улыбалась, хмурилась, смеялась или краснела от смущения. Она была моим вторым ангелом, самим своим существованием подтверждавшим истины, раскрытые Биллом.
Я был счастлив.
Глава 17
ВХОД И ВЫХОД
Глава семнадцатая,
в которой Билл и Макс разговаривают о смерти.
Прошло больше месяца, прежде чем я снова встретился с Биллом, причем на этот раз инициатива исходила от ангела.
Мы сидели на скамейке и ежились от холода. Точнее, ежился я: Билл, казалось, не замечал колючего ветра и въедливой ноябрьской сырости. Он не только не поднял свой большой воротник, чтобы защититься от ветра, но и периодически снимал свою шляпу и даже начинал ею обмахиваться. Я никогда не видел его без шляпы и был удивлен, обнаружив солидную плешь и маленький хвостик, удерживавший остатки волос.
Тема была под стать погоде: смерть. Но не в личном плане – как на наших первых встречах, когда мне пришлось сочинять свой собственный некролог, – а, так сказать, в философском смысле. На этот раз тема была мне известна: ангел сообщил мне об этом заранее, появившись на пару минут во время одной из моих вечерних прогулок. Поэтому я решил подготовиться и в течение нескольких дней просмотрел все, что нашел в своей библиотеке – от «Книги Мертвых» до «Хроник Харона». Правда, вскоре выяснилось, что всё это было зря.
- Должен тебе сообщить, - начал Билл, - что с продвинутыми подопечными мы вообще об этом не говорим.
- Ну, конечно: мы не продвинутые, куда уж нам.
- Тебя это касается не больше и не меньше большинства других людей, так что комплексовать не нужно. Ангелы ведь работают не только на этой планете.
- Ладно, утешил.
- Моя цель – не утешить, а показать и научить видеть.
- Ладно, ладно. Уже понял.
- А вот сейчас мы увидим, понял или нет. Скажи мне: что такое смерть?
- Ну, это как бы конец.
- Конец чего?
- Вообще-то, жизни.
- Ну вот, так я и думал. Для вас основной смысл, связанный со смертью – это прекращение. Так что ничего ты пока не видишь, и ты в этом не одинок.
- Я весь внимание.
Ангел натянул шляпу.
- Смерти нет. Именно поэтому этот вопрос исключается из многих программ, кроме самых начальных.
- А что же тогда есть? Вот был человек – и нет его! Что же с ним произошло?
- Согласен: в прежней форме человека больше нет. Но форма – это ведь еще не все! Человек – это три больших уровня, и радикально трансформируется только один из них, материальный.
- Так что же происходит при том, что называется смертью?
- Происходит целый ряд вещей, истинных и иллюзорных.
- Иллюзорных?
- Конечно. В каком-то смысле, смерть – это большая иллюзия, ведь вам только кажется, что человек умирает, то есть перестает существовать. На самом деле он просто уходит из этого мира в другой.
- Уходит?
- Да, или выходит. Это точнее, потому что рождение и смерть – это две двери: через одну вы входите в этот мир, через другую – выходите. Вход и выход.
- Пусть так. Ты сказал, что основные изменения происходят с материальным телом. А как насчет разума и духа?
- Разум получает новый субстрат и продолжает действовать, в принципе, как и раньше: думать, чувствовать, помнить, мечтать, любить, поклоняться. А дух – тот вообще не изменяется, потому что ему никакие субстраты не нужны.
- Но почему же прикосновение к смерти приводит к таким переживаниям? Горючие слезы, крушение надежд и планов – мало кто воспринимает смерть как-то иначе.
- Верно, потому что в основе этих переживаний лежит эгоистическое начало.
- Эгоистическое?
- Конечно. Вам жалко себя. А умершего жалеть не нужно. В большинстве случаев за него можно только порадоваться: ему не больно, не страшно и очень покойно. Кстати, до этой мысли – мысли об эгоистическом начале скорби – ты дошел сам еще в начале нашего знакомства.
Билл посмотрел на меня хитрым взглядом, и я вспомнил свои «домашние задания», связанные с написанием некролога.
- Но это не всё, - продолжал ангел. – Тут, как всегда у людей, не обходится без мошенничества. А вернее, без великого мошенника – страха.
- Почему мошенника?
- Потому что он заставляет принимать фантомы за реальность. Потому что парализует волю, навязывая вместо этого свои решения. Потому что коварно использует то самое свойство разума, о котором мы уже говорили: усиливать доминантное состояние. У тебя появляется сомнение – страх превращает его в беспокойство, возникает беспокойство – страх превращает его в панику. Страх специализируется только на негативных амплификациях.
- А попроще?
- Усилении негативных мыслей и эмоций. Потому что иначе он лишится своей пищи, ведь если беспокойство оставить без внимания, оно просто исчезнет: за редкими исключениями, реальных причин для беспокойства просто нет.
- Как же это нет? Предположим, ты идешь по краю пропасти, ступая по скользкому уступу, то как же тут можно не «беспокоиться», мягко говоря?
- Ну, положим, мы по краю пропасти вообще не ходим – мы через нее перелетаем, - ответил Билл и засмеялся своим беззвучным смехом.
- Да и мы бы не прочь перелететь, да вот как-то пока не получается.
- Дружище, я открою тебе большой секрет: прямохождение – это вынужденное и относительно короткое прекращение нормального состояния, которое есть состояние полета. С крыльями или без – это уже неважно. А важно то, что восстановив способность летать, ты навсегда избавляешься от страха.
- Ну, так это еще когда будет – даже если верить в то продолжение, на которое намекаешь ты.
- Когда это будет, никто не знает.
- Да, знать наверняка это невозможно, но можно исходить из суммы принятых на сегодняшний день решений и на их основании с большей или меньшей точностью строить предположение.
- Ты вообще-то ушел от ответа. Если твоей жизни грозит опасность – разве страх не естественен?
- Естественен, но только для твоего животного начала. Это оно, животное, пытается во что бы то ни стало сохраниться. И хотя оно действует при этом через свой наиболее развитый орган – мозг – это ничего не меняет.
Билл вскочил и, заложив руки за спину, принялся расхаживать перед скамейкой, как профессор перед лекционной аудиторией.
- Прискорбно то, что страх формирует целый пласт в эмоциональной жизни человека, определяя порой всё его поведение и отражаясь в каждом поступке. И этот страх называется страхом смерти. Едва ребенок начинает что-то соображать, как ему пытаются втолковать, что у жизни есть начало и конец и что этот конец малопривлекателен. Более того: на каждом этапе ему предлагают всё новые варианты страха, запугивая проклятиями, всеобщим презрением, телесными страданиями и вечными муками – не только до смерти, но и после нее.
- Это ты про ад?
- В том числе.
- Но как же понять, где запугивания – а где предупреждения о реальных опасностях, к какому бы плану жизни они ни относились?
- Я предлагаю тебе универсальную лакмусовую бумажку: если система построений или аргументация вызывает страх, она «от лукавого». Если она пробуждает любовь, она от Него.
- Так просто?
- Так просто.
Сказать, что я был потрясен – не сказать ничего. В сознании стали проноситься заповеди, установки, предупреждения и увещевания. Я наводил на них свой новый фонарик, и они либо начинали сверкать новым светом, либо тут же растворялись. Первородный грех и чистилище благополучно провалились в свои тартарары. Золотое правило и новозаветные притчи засияли волшебным светом.
Голос Билла вывел меня из этой кратковременной неги:
- Так что теперь ты видишь: если бы не страх смерти, если бы не панический ужас, который навеивает само упоминание этой химеры, все связанные со смертью переживания были бы окрашены в иной цвет. Поскольку ты уже не тот воинствующий материалист, каким был в начале нашего знакомства, ты должен понять: вера в смерть – это отсутствие веры в Бога. Сказать «Бог есть» - то же самое, что сказать «смерти нет». Конечно, нужно уточнить: нет той смерти, синонимом которой является прекращение. Когда-нибудь вы замените это слово другим: превращение.
- Значит, то, что мы называем смертью – это превращение жизни?
- Не совсем. Жизнь уходит в вечность и как таковая ни во что не превращается. Превращается тот, в ком есть эта самая жизнь. Представь себе, что гусеница, превратившись в бабочку, претерпела очередную метаморфозу. А далее представь себе, что таких метаморфоз – не одна и не две, а множество. Разве не стал бы ты с большей легкостью относиться к одному из этих превращений, именуемых вами смертью?
- Ты говоришь о философских категориях, слишком далеких от меня и потому недоступных моему воображению. Я же говорю о человеческих переживаниях. У меня, например, был лучший друг – и не стало его. Скажи мне, разве горечь расставания не естественна?
- Ты прав: расставанье – это переживание, достойное уважения и понимания. Особенно такие расставания, которые воспринимаются как преждевременные и потому противоестественные. Умирающий ребенок – это трагедия для родителей, и никто не вправе сказать им, что их переживания неестественны. Таким людям нужна не философия, а сочувствие. Так что, отвечая на твой вопрос, горечь расставания – вполне человеческое переживание. И не только человеческое…
Билл задумался и заметно погрустнел. Я никогда не расспрашивал его о друзьях, прежних подопечных, интуитивно чувствуя, что это было бы неделикатно. Ангел всегда рассказывал мне сам о том, что считал нужным, и я привык уважать его личную жизнь. Но сейчас мне остро захотелось узнать, отчего он замолчал – не ради любопытства, а чтобы выразить свое сочувствие. Как всегда, я забыл, что мои мысли «слышны».
- Спасибо, дружище, но прошлого не изменишь. Знаешь, смерть – это действительно ничто, химера, а вот ошибки молодости подлинны и преследуют всю жизнь. Я ведь тоже был молодым и зеленым. Я… Мы расстались, потому что я хотел «расти», мне всего было мало, хотелось всё новых заданий, всё нового опыта. А ей нужно было просто быть со мной. Женщины – выше и благороднее не только среди людей, но и среди ангелов… А вообще, мы ведь очень похожи на вас. Во всяком случае, мы целиком понимаем вас, а вы способны очень хорошо понимать нас.
Это тему я помнил, и тут никаких возражений с моей стороны быть не могло. Я вдруг ощутил присутствие Лиз - настолько остро, что обернулся: мне показалось, что она присела на скамейку.
- Ты прав, она тоже думает сейчас о тебе. Тебе пора.
Глава 18
ПОЛЕТЫ НАЯВУ
Глава восемнадцатая,
последняя.
Мы летели над нашим парком. Это было так необычно – и вместе с тем так естественно.
- Помнишь, ты завидовал ангелам, потому что мы способны летать над пропастью?
- Помню, - ответил я, рассматривая деревья. Сверху наша аллея казалась детским рисунком. Хотя было достаточно высоко – на глаз, не меньше трехсот метров, - я видел мельчайшие детали. Заметив нашу скамейку в конце аллеи, я вдруг увидел на ней черное пятнышко, и тут же понял, что это шляпа Билла.
- Ты забыл свою шляпу, - крикнул я ему.
- Это я специально.
- Правда?
- Знаешь, у нас тоже свои приметы. Если хочешь еще раз вернуться вниз, оставь там что-нибудь.
- Типа наших монеток в фонтане?
- Во-во.
Я сделал плавный вираж, Билл завис левее, дожидаясь, пока я испробую очередную технику полета.
- Какой замечательный сон! – крикнул я ему, взмывая вверх.
- Это не сон, - ответил мне снизу ангел.
Мне стало интересно, и я быстро опустился к нему.
- А что же?
Вместо ответа, ангел резко взял влево; я чуть не потерял его из вида. Догнав его при помощи нескольких сильных взмахов рук, я стал дожидаться ответа.
- Погоди, уже скоро, - пробормотал Билл, сосредоточенно вглядываясь в предрассветные силуэты города.
Вскоре я увидел внизу большое светлое здание; несмотря на ранний час, во многих окнах горел свет. К зданию быстро приближался мигающий фиолетовый огонек. Вскоре такой же огонек отделился от противоположной стороны и стал быстро удаляться на север.
- Билл, не томи.
Ангел расправил руки и завис над белым зданием. Мне пришлось сделать то же самое.
- Это больница. Вон там, на втором этаже, у самого угла, ты видишь слабо освещенное окно. Это твоя палата.
- А что я там делаю?
Ангел немного помолчал.
- Да, собственно, ничего. Ты лежишь в коме.
Я до сих пор помню это ощущение полной отстраненности, как если бы мне стали показывать кино про свою жизнь, а я сидел на первом ряду, готовый в любой момент подняться с кресла и продолжить настоящую жизнь. Сообщение ангела не взволновало меня, не обескуражило и ничуть не испугало.
- Сейчас ты ничего не помнишь, поэтому позволь познакомить с кратким содержанием предыдущей серии.
Ангел наклонил голову к плечу и медленно полетел. Я держался по его левую руку.
- Речь пойдет о позавчерашнем дне. Ты слишком спешил к своей возлюбленной и на мгновение забыл об осторожности. Ты не видел сбившую тебя машину, поэтому ничего не можешь об этом помнить. Ты потерял много крови, и к тому времени, когда тебя, наконец, привезли в реанимацию, уже находился в коме.
- И какой прогноз?
- Неутешительный.
Я опять отметил, что данный вердикт совершенно не повлиял на мое настроение. Если подумать, я вообще не мог бы описать своего настроения – скорее всего, его просто не было.
- То есть, дела плохи? Или наоборот – хороши?
- Это смотря для кого. Для нее это трагедия.
- Кого ты имеешь в виду?
Ангел наклонил голову и устремился вниз. Мы подлетели ко второму этажу и примостились на карнизе угловой палаты. Опущенные жалюзи были неплотными, и сквозь щели я увидел две фигуры. Одна неподвижно лежала на кровати, другая сидела в больничном кресле, подобрав под себя ноги и обхватив их руками.
В этот момент с внутренней стороны окна возникла еще одна фигура и резким движением вздернула жалюзи, так что от неожиданности мы чуть не свалились с карниза. После этого в палате включили яркий свет, и мы рассмотрели всё в подробностях.
На кровати, обмотанный бинтами и проводами, лежал я. А рядом, обхватив колени и медленно раскачиваясь, сидела Лиз. Подходившей к окну фигурой оказалась медсестра. Она подошла к Лиз и тронула ее за плечо. Лиз подняла на нее заплаканные глаза, качнула головой и подошла к окну.
Мы смотрели друг на друга, и было ясно, что она меня не видит. Мне хотелось закричать, но я не мог. Я вообще почему-то не мог пошевелиться.
Неизвестно, сколько бы это продолжалось, если бы неподвижная фигура на кровати не дернула головой. Лиз бросилась к кровати и схватила другого меня за руку. Ее плечи снова затряслись.
- Ладно, хватит. – Ангел обнял меня за плечо и увлек за собой с карниза.
Мы медленно полетели обратно.
- Давай-ка посетим нашу аллею. Было бы логично завершить наш проект там же, где мы его начали неполных семь месяцев тому назад.
Я не возражал. А если бы и решил возразить – чтобы изменилось? И вообще, что может возразить фантом? Иначе я себя и не воспринимал. Я по-прежнему считал, что настоящий Макс лежит на больничной койке.
- Вот тут ты, в очередной раз, ошибаешься. Настоящий ты – здесь, со мной, а там лежит покалеченное и вполне безжизненное тело.
- Да, опять ошибочка вышла, товарищ начальник. Не справился я со своим ликбезом.
- Ликбез безлик, - скаламбурил ангел и засмеялся своим беззвучным смехом. – Но это не страшно. Главное – это то, что у тебя появилось настоящее лицо. Лик. Личность.
- А раньше, до встречи с тобой, всего этого не было?
- Было, всё у тебя было, просто ты этого не знал, и мог не узнать еще много лет, если бы я не ускорил этот процесс.
Мы подлетели к парку и плавно опустились на нашу скамейку. Билл подобрал шляпу, но почему-то спрятал ее за пазуху.
- А нужно ли было ускорять? Ну и шло бы всё так, как шло?
- Ты думаешь, мы там спим и видим, как бы тут во что-нибудь вмешаться? Можешь поверить: вторжение в человеческую жизнь – дело исключительное, запрещенное всеми существующими хартиями и высочайшими решениями. Так что если ангела посылают на землю – значит на то были весьма неординарные причины.
- Так я ведь каждый день задаюсь этим вопросом: что во мне такого? Почему был выбран именно я?
Ангел с безразличным видом отвернулся в сторону:
- Ну, об этом мы уже с тобой говорили. Правда, уже после нашего знакомства появилась еще одна причина, еще более веская. Кстати, почему ты так уверен, что дело в тебе?
- А в ком же? Погоди…
Мысли начали путаться.
- Если не я, то получается, что это связано с Лиз?
- Уже тепло.
- С ее будущей жизнью?
- Еще теплее.
- До сих пор не всё?
Ангел молчал, задумчиво глядя поверх кустов.
- Когда-то я тебе говорил, что будущее только намечается, но никогда не вырисовывается заранее. В вашем случае и ты, и она попросили помощи. И неважно, что эта просьба была неосознанной. Присмотревшись к вам, мы поняли, что и твои, и ее проблемы могут решиться, если вы познакомитесь. После этого мы просто помогли вам встретиться.
- Но ты не раз намекал, что у нас мало времени. Не объяснишь?
Ангел вздохнул.
- Да, теперь уже можно. Когда я получил это задание, состояние Лиз вызывало большую тревогу. Ребята прогнозировали крайне неблагоприятный исход в пределах нескольких месяцев.
- Опять напустил тумана.
Ангел отвернул голову и едва слышно произнес:
- Она хотела уйти.
- От кого?
Билл резко повернулся и закричал:
- Почему всегда «от кого»? А если «от чего»? Она хотела уйти из жизни!
Не знаю, что оглушило меня больше: этот крик или смысл сказанного. Лиз могло не стать. Мы могли не встретиться.
- Как видишь, нам почти всё удалось: вы встретились, мысли о суициде испарились.
- И теперь она снова в опасности?
- Да, и не только она.
Я потерял терпение:
- Да перестань ты говорить загадками! Кто еще?
- Ваш ребенок. Лиз беременна.
В следующий момент я уже набирал высоту, одновременно пытаясь понять, в каком направлении находится больница.
- Макс, погоди! – ангел догонял меня, быстро сокращая расстояние. Поравнявшись со мной, он произнес категорическим тоном:
- Тебе туда нельзя.
- Но я должен ее увидеть!
- Пойми, наконец, что ты в коме! Ты ни на что не способен. Она не сможет ни увидеть тебя в данном состоянии, ни услышать твой голос.
- Так что же мне делать?
Видимо, в моем голосе было столько неподдельного отчаяния, что Билл, вздохнув, ответил:
- Ладно, возвращаемся в парк. Там всё и обсудим.
Мы спланировали на нашу скамейку и по-птичьи уселись на спинке. Билл нахохлился и на несколько минут ушел в себя. Наконец, он выпрямился и заговорил:
- Если ты действительно этого хочешь, ты можешь вернуться.
- Что значит «действительно»? Конечно я этого хочу!
- Давай, валяй.
Я попытался представить себя снова в своем теле, но почему-то ничего не произошло.
- Вот видите, молодой человек: всё не так просто. Хотение и желание – это не одно и то же.
- А что я должен сделать?
- Этого я как раз и не знаю. – Билл посмотрел на меня отрешенным взглядом. – Здесь я бессилен.
- Но ты ведь должен что-то знать про это? Про то, как можно вернуться?
- Те, кому это удалось, ничего об этом не рассказывают, а советы неудачников никого не интересуют.
Я представил себе Лиз, и мне вдруг невыносимо остро захотелось ее увидеть – хотя бы на мгновение. Я вспомнил ее маленькую теплую ладонь и внезапно почувствовал ее прикосновение. В то же мгновение я провалился в темноту, и откуда-то издалека до меня донесся голос ангела: «По-моему, получается. Держись!»
…Глаза Лиз, красные от бессонной ночи и слез, смотрели на меня и часто моргали.
- Боже мой, он очнулся!
Она пулей вылетела из палаты, но тут же вернулась и схватила меня за руку, отчего я невольно застонал.
- Ох, прости меня, прости. Тебе, наверное, так больно!
Мне и впрямь было больно: я всё-таки сильно покалечился; всё тело саднило, горело и дергало. Но это не имело никакого значения.
- Мы снова вместе, - шептала Лиз, - а остальное неважно. Я никуда отсюда не уйду, пока ты не поправишься. Молчи, ничего не говори.
Я и не пытался. В конце концов, слова были не нужны.
Ровно через два месяца мы вместе покинули больницу, а когда отгремели майские грозы, я отвез туда Лиз, чтобы двумя днями позже вернуться домой вместе с ней и нашим первенцем.
Вскоре мы уже гуляли по нашей аллее, толкая перед собой коляску. Каждый раз, проходя мимо нашей скамейки, я оборачивался, втайне надеясь увидеть знакомую фигуру. Но скамейка всегда оставалась пустой.
Правда, порой в уличной толпе мне мерещится знакомая широкополая шляпа. И всякий раз мне кажется, что ее обладатель смеется неповторимым, беззвучным смехом.