Сталинград лежал в руинах. Даже снег в Сталинграде был черным. От него разило порохом и смертью. Изувеченные металлом останки солдат служили естественным барьером для защиты живых. Скованные морозом и смертью, они могли бы привести в ужас любого, но в этих местах люди научились не бояться мертвецов. Те могли лишь вбирать себя очередные пули и осколки, тем самым ограждая живых от собственной участи. Жизнь была страшнее смерти, но теперь мертвецы не боялись ее ужасов. Казалось, что они смеются над теми, кто убивает уже убитых. Две армии сошлись в непримиримой битве, в битве не на жизнь, а на смерть.
Немцы были совсем рядом, всего в метрах тридцати от наших передовых рубежей. У них позиция была намного лучше, прямо за окопами возвышался пятиэтажный дом. И хотя верхние этажи были разрушены, оконные и дверные проемы дома были заложены мешками с песком и оборудованы огневые точки. Немцы простреливали каждый сантиметр наших позиций, их снайперы владели всеми высотами на этом участке фронта. За четыре дня прицельной стрельбой они уничтожали целую роту в наших передовых окопах. Глубокой ночью наши подводили резервы, которые намертво цеплялись за этот участок волжской земли. Каждый ее миллиметр был обильно орошен солдатской кровью и плотью, но это было только начало большого противостояния.
Саид был ординарцем у комбата из Питера. Они оба были словно заговоренные. Больше месяца в этих окопах никто не выживал, однако вот уже четыре месяца их двоих обходили пули и осколки.
Кроме всего прочего, никто не считал нужным обеспечивать их провиантом и боеприпасами. Каждое пополнение имело с собой «сухпая» на несколько дней, тем и кормились два товарища. Но бывало и так, что неделями обходились без еды. Эти четыре месяца сплотили двоих совершенно разных людей в единое целое. Оба понимали, что живым не выберутся из этого месива, однако осознавали и то, что чем больше они здесь положат врагов, тем меньше после них здесь лягут их боевые товарищи. В этом упорстве и беззаветной храбрости северная стойкость и южная пылкость дополняли друг друга. Жестокие испытания последних месяцев научили их трезво оценивать обстановку и моментально принимать решение.
По многим признакам, понятным только им двоим, два товарища определили, что у немцев еще не подоспели резервы, тогда как наши подтянулись этой ночью и уже успели под огнем снайперов потерять четверть своего состава. Стремительный штурм, отчаянный бросок в тридцать метров мог изменить обстановку на этом участке. Стоило овладеть кирпичным домом, и сами немцы окажутся в зоне нашего обстрела. Первым из окопов поднялся Саид, больше половины ребят остались лежать на этом крошечном участке в тридцать метров, скошенные огнем пулеметов и снайперских винтовок. Рукопашные схватки завязались внутри дома. Немцы были хорошими воинами, но здесь они сражались за чужую землю. В ход шли приклады, штыки, саперные лопатки, куски битого кирпича. Два товарища прикрывали друг друга и отчаянно бились с сильным и опытным врагом, бились до тех пор, пока последний немец не пал бездыханным в этом изувеченном войной доме. Когда все закончилось, в живых из целой роты оставалось не более десятка человек. Впервые за четыре месяца Саид с комбатом оказались не в залитом жижей окопе, а в закрытом помещении, хотя и без окон и дверей. Здесь они могли вздохнуть более или менее свободно. Теперь наши контролировали пространство вокруг дома и могли обстреливать с высоты позиции немцев.
Чумазые, испачканные грязью и кровью солдаты, еще не совсем веря, что остались в живых, смотрели друг на друга, вглядывались в лица боевых товарищей. Саид подобрал с пола осколок зеркала, и не узнал себя. Из зеркала на него смотрел совершенно седой, с глубокими морщинами и окровавленным лицом мужчина. Саиду в то время только исполнилось двадцать один год.
Немцы не смирились с потерей стратегически важных позиций. Через несколько дней, после жестокого артобстрела, почти сравнявшего дом с землей, они пошли в атаку большими силами. Остатки роты откатились на прежние позиции, однако немцы перенесли шквальный артиллерийский огонь туда. Атаки шли одна за другой, пока в окопах не осталось только два человека, комбат с ординарцем. Всюду лежали изуродованные останки ребят, прикрывая собой родную землю. Каждый метр земли обстреливался снайперами. До ближайшего укрытия нужно было пробежать метров семьдесят. Комбат приказал Саиду прикрывать его огнем, и если он упадет, ни в коем случае не останавливаться и бежать дальше. Он найдет силы, чтобы прикрыть его отход. Когда до укрытия оставалось метров пятнадцать, комбат упал. Он стрелял из последних сил, и кричал Саиду: -Беги!
Снайпер дал Саиду добежать до товарища и ждал, чтобы посмотреть, как он поступит дальше. Комбат требовал оставить его, но Саид потащил за плечи своего верного и храброго товарища. В нескольких метрах от укрытия снайпер с немецкой педантичностью всадил в Саида четыре пули.
Так в обнимку два товарища и пролежали две недели.
То, что они не успели доделать, сделали их боевые товарищи, они освободили этот участок фронта от немцев. Похоронная команда хоронила павших солдат в братских могилах, однако один из мертвецов зашевелил губами, и его вытащили из еще не закопанной могилы. Это был Саид. Он пролежал в госпиталях семь месяцев, его врачи почти чудом вернули с того света. Он был единственным, кому посчастливилось выжить в том кромешном аду, где на маленьком пятачке земли отдали свои жизни десятки тысяч советских солдат. Саид дожил до глубокой старости. Когда он рассказывал нам эту историю жестокого противостояния в Сталинграде, чувствовалось, как тяжело ему даются воспоминания. Хотя ветеран стремился говорить беспристрастным голосом, в тот день я дважды увидел слезы на глазах старика. Оказывается, старики тоже плачут. Первый раз глаза Саида покраснели, когда он вспомнил свою мать. Она умерла, не выдержав вести, что ее единственного сына отправляют в Сталинград. Саид говорил о своей матери с юношеским трепетом и любовью малыша. Было видно, что он по сей день чувствовал неизгладимую вину перед матерью, став невольной причиной ее преждевременной смерти.
Второй раз глаза Саида повлажнели, когда я рассказал о брате своего деда, который воевал четыре года и пропал без вести в 44 году. Саид повторял раз за разом:
- Сколько испытаний пришлось пережить моему брату за эти четыре года, сколько всего он перенес страданий и мук! Саид уже не стеснялся своих слез, которые лились из его старческих глаз. Видя переживания старика, невольно повлажнели и наши глаза. Для нас за словами о подвигах и героизме наших солдат до сих пор не раскрывалась та страшная правда, какой ценой добыта эта Победа, через что прошли наши старики, что им пришлось испытать и перенести.
Саид открыл нам маленькую завесу, но и ее было достаточно для того, чтобы проникнуться и понять, какой была та война.
В далеком 44 году Саида вызвал к себе комендант республики. Тот открыто заявил, что чеченский народ будут выселять, но было бы большим кощунством отправить в ссылку его. В тот день Саид почувствовал себя как тогда, на открытом участке поля, обстреливаемом снайпером, когда тащил за плечи раненного друга и командира. Нет, Саид не из тех, кто бросает своих. Каждое слово коменданта вонзалось пулей в сердце седого 23-летнего ветерана Сталинградской битвы. Он и представить себе не мог, что через несколько дней его провезут в телячьем вагоне, ссыльным, через Сталинград, через то поле, где каждый миллиметр земли обильно орошен кровью его боевых товарищей. Здесь лежали его фронтовые братья, здесь в братской могиле лежал комбат. На этой земле он и сам пролежал мертвецом две недели!
Однако вспоминая этот тяжкий путь, голос старика вновь приобрел стальные нотки. Тогда его боевые раны еще не зажили, и к ним добавились раны сердечные. Он вместе со своим народом достойно прошел все испытания, как тогда в Сталинграде, искренно веря в свою правоту.