- Ну, я не знаю, соглашаться мне. Или нет. Не знаю, как быть? – говорил отец.
- Нет же никого, ни бабушек, ни дедушек, с кем они останутся? В интернат? Нет, не отдам, – отвечала мама.
- Исключено, в интернат ни в коем случае. МИДовский интернат, это, как у нас говорят – филиал публичного дома.
Мои родители говорили тихо, так чтобы ни я, ни мой брат ничего не услышали. Но эмоции захлестывали, и их шепот порой становился очень громким.
- Ну ты пойми, Свет, это повышение, хорошее повышение. И к тому же, там платят по-другому. Мы сможем, наконец, купить дачу, и машину купим. Года через два.
Я понимал одно, отцу предлагают длительную командировку. Очевидно, там нет советской школы, и они сейчас вот решают, что делать с нами. С детьми.
- Хоть бы у нас был кто-то из бабушек, – сказала мама.
- Прекрасно знаешь, что никого нет. – (Отец все больше злился.) - Что это обсуждать? Если бы, если бы!
Шепот становился все громче, переходил почти в крик:
- Старшему то поступать через 2 года. Он учится еле-еле. Его Валерия «сожрет», вот увидишь.
- Ну не знаю, что мне отказываться?
- Отказывайся.
- Второй раз ведь не предложат.
Я конечно хотел, чтобы отец согласился. Тогда, я уверен, он бы купил японскую аппаратуру. Ведь за границей совершенно по-другому платят. Валюта. Иностранные деньги, на которые можно купить японский магнитофон. Да мало ли что еще можно купить на валюту. Смешно, но остальное – как мы будем жить, поедем ли с отцом вместе, или останемся без него в Москве, меня нисколько не интересовало. Я мечтал только об одном. Я мечтал о японском магнитофоне, но до сегодняшнего дня без какой-либо даже самой призрачной надежды. И вот она, эта надежда вдруг замаячила, и все мечты могут рассыпаться из-за какой-то глупости. Из-за какой-то дурацкой школы. Мидовский интернат - «Филиал публичного дома» промелькнула мысль. Но тут же погасла. Я с детства ненавидел казенные заведения, оставаясь совершенно домашним ребенком. Да, а Серега совсем маленький 3-й класс. Неразрешимая проблема, я засыпал с ужасными мыслями об ускользающем от меня японском магнитофоне. Наутро я не подал виду, что слышал их ночной разговор, и теперь внимательно прислушивался ко всему, что говорят родители. Я пытался вести себя как можно лучше, даже стал готовиться к урокам. Через несколько дней я опять услышал тревожный шепот:
- В общем, я согласился. Не мог я отказаться, иначе крест на карьере. Пойми, так у нас не делают.
- Ну а что с детьми?
- Я подумал, все равно поначалу все одни туда едут. Пару месяцев поживу один. Обживу квартиру, посмотрю, что и как.
- И дальше?
- Дальше наступит лето, каникулы. Придете ко мне на 3 месяца. Там 3 бассейна, теннисные корты, и много других детей привезут на лето. Скучать не придется.
- А дальше?
- Потом мне дадут отпуск, большой полтора месяца я в сентябре вместе с вами в Москву вернусь.
- А дальше?
- Дальше не знаю. - Зло ответил отец. - Не знаю я. Что ты заладила: «дальше и дальше?» Но ведь у всех же дети, как-то решают это проблему. Посмотрим.
Образ японского магнитофона замаячил отчетливей. За всеми своими переживаниями, я даже не интересовался, куда же это мой отец едет. И где мне предстоит провести 3 месяца летних каникул. Через пару дней, также точно ночью я подслушал, что это Иран. Страна, о которой я почти ничего не знал. Из разговора родителей, я услышал, что там только что произошла какая-то революция, оттуда выгнали всех американцев, и что там «совсем не просто». В конце концов, мой отец согласился и где-то в конце зимы уехал в Тегеран.
Большое письмо.
В конце 8-го класса случилось событие, чуть не погубившее все мои планы на ближайшее лето, да можно сказать, и на всю жизнь. Выражаясь словами бабушки Маслина - «Меня и Яблонского выперли из школы ссаными тряпками». (Маслина не выперли только потому, что он был на год нас младше и учился в 7-м.) Произошло это на торжественном собрании, посвященном окончанию 8-го класса. Нас по очереди вызывали на сцену актового зала, и директор лично выдавал каждому аттестат с оценками, жал руку, поздравлял. Трудно сказать, в какой очередности нас вызывали, но по какой-то причине Яблонский оказался впереди меня, хотя по алфавиту он стоял самым последним.
«Александр Яблонский…»
Александр с радостной улыбкой человека, не ожидающего никакого подвоха, выходит на сцену. Директор с улыбкой во весь рот вручает Саньку диплом:
«Мы вас поздравляем от всего педагогического коллектива нашей школы, и вместе с аттестатом, вам вручается комсомольская путевка в профессионально-техническое училище. Еще раз примите поздравления.»
Никто сначала даже и не понял, о чем речь. Ни о каких путевках нам никто не говорил, мы ничего о них не слышали. Что это все значит?
Тут директор жмет Саньку руку, и тот, постояв в нерешительности пару минут на сцене, дико озираясь по сторонам, возвращается на свое место. Проходя мимо меня, он растерянно посмотрел мне в глаза, и что-то прошептал. «Как серпом по яйцам,» - прочитал я по его губам.
Дело в том, что учащимися ПТУ (профессионально-технических училищ), ПТУшниками в нашей среде пугали друг друга. ПТУшники – они ведь всегда из плохих семей, они грязные, нечесаные, все ругаются матом, курят, плюют себе под ноги, дерутся. Настоящие отбросы общества. Считалось, что следующая ступень – уже тюрьма. На нашей улице мы их даже почти и не встречали, об их нравах и привычках мы только слышали. И вот теперь Яблонский - мальчик из семьи врачей-интеллигентов становится одним из них. Я сидел, затаив дыхание, ждал своей очереди, и все думал: «Ведь я же не комсомолец, как же мне можно выдать комсомольскую путевку?» Но тут же скребла другая, совершенно справедливая мысль: «А Яблонский что? Комсомолец что ли? А ему все-таки вручили такую путевку.» Я мечтал, чтобы момент вручения мне аттестата отодвинулся как можно дальше. Я не хотел на эту сцену. Ни за что. Я мечтал провалиться под землю. Ведь моя мама здесь! Что она скажет! И я все думал: «А может все-таки пронесет?» Зря же я надеялся:
«Константин Мельников.»
«Мы вас поздравляем от всего педагогического коллектива нашей школы, и вместе с аттестатом, вам вручается комсомольская путевка в профессионально-техническое училище. Примите поздравления».
Улыбки, аплодисменты зала.
«Большое письмо» - почему-то именно этот образ выплыл из моей памяти – огромный конверт, запечатанный сургучной печатью - «Большое письмо», и еще вдогонку, но как-то уже блекло «почтенные родители» и «в чеботах ходит». Валерия стояла в стороне и покровительственно всем улыбалась.
Все теперь я ПТушник! Моя мама побледнела, я никогда раньше не видел ее такой бледной. Она не сказала мне ни слова, пока мы шли домой. Она молчала, но я и сам все понимал. Это же катастрофа! Что делать? Что говорить отцу? Он в Тегеране. Тем хуже, когда узнает, он же нас убьет! Да и как мы поедем к нему в Тегеран? И главное, как подло. Валерия все это устроила, это же ясно! И даже не намекнула, никто не знал об этих комсомольских путевках. Кстати, их выдали не только мне и Яблонскому, примерно, человек 10 нашего класса отправлялись в ПТУ. Из 2 восьмых классов делали один 9. Это происходило, как я услышал уже потом, потому, что в стране «не хватало рабочего класса». Но я-то тут причем? Мама продолжала молчать, когда мы пришли домой. Она судорожно схватила свою записную книжку, раскрыла ее. Несколько звонков, каких-то быстрых эмоциональных разговоров, и всего лишь через час мы сидели в приемной директора школы номер 67.
Свободен.
Директриса, женщина высокого роста, очень громкого голоса, и невероятно пышного бюста бросила мне в лицо мой «аттестат зрелости» с криком:
- Ты куда пришел?
- Ммм.
- Чего мычишь? Ты понимаешь, куда ты пришел? Ты это понимаешь?
- Яяяя, это…
- Чего это? Ты русский язык понимаешь?
- Русский?
- Ты можешь сказать, куда ты пришел?
- В школу, – (совсем нерешительно) ответил я.
- А я думала, ты пришел в пьяный кабак. Вот смотри, смотри внимательно. Ко мне приходят люди вот с такими аттестатами, я им вынуждена отказывать.
Она порылась в огромной кипе аттестатов на своем столе и откуда-то снизу достала один из них. Бросила передо мной на стол.
- Да, - промямлил я, - глянув мельком на бумагу.
Там были одни пятерки.
- И что ты хочешь, чтобы я вот этим людям отказала, и взяла тебя, оболтуса?
- Молчание.
- Или ты хочешь, чтобы я сама из тебя человека сделала за 2 года?
- Молчание.
Или ты хочешь, чтобы я тебе сопли тут вытирала?
- Молчание
- Что, что ты будешь тут делать? Учиться? Но ты посмотри сам. Посмотри?
Она брезгливо, как что-то омерзительное и гадкое, взяла мой аттестат двумя пальцами, так как будто бы боялась испачкаться.
- Ну что это такое? Это аттестат? Это кусок бумаги для подтирки. Алгебра -3, геометрия -3, химия -3, физика -3. Все остальное – 3, 3 и 3, ну что это? Куда с такими оценками?
- У меня по литературе - 4. И по англ…
- С тобой никто не разговаривает.
Она обладала столь мощным голосом, что тряслись классные журналы на полках в ее кабинете. Моя мама, молча сидела в углу с видом провинившейся ученицы.
- Ну и что мне с тобой делать?
Я понял - все, теперь я ПТушник на веки вечные, и зачем мы только сюда пришли, если у них тут одни отличники? Одно унижение, все бессмысленно. Я нерешительно протянул руку к своему аттестату, собираясь молча взять его и покинуть кабинет директора школы 67, но не успел. Еле заметное движение и я почувствовал короткий хлесткий и весьма болезненный удар по пальцам линейкой. Директриса молниеносно схватила мой аттестат и положила себе в стол:
- Ладно, зачисляю тебя в литературный класс. Раз уж у тебя по литературе 4. Так и быть. Трудовую практику ты проходить не будешь, потому что все отряды уже сформированы.
Ее голос понизился на полтона и интонация из командной стала плавной.
- Так что, до 1-го сентября. Но учти (голос ее опять стал командным) у нас школа не такая, как все. У нас 4 9-х класса, математический, химический, литературный и простой. Учатся все на 4 и 5. Еще – к нам в школу приходят в 8-15 на радиолинейку, придешь, увидишь, что это такое. Свободен.
Меня оглушил натиск этой женщины. Даже сразу и не понял, что проблемы то улетучились сами собой за одну минуту. Свободен. Я освободился от гнета Валерии, я не поеду на трудовую практику, я поеду к отцу, по какой-то непонятной причине меня взяли в литературный класс новой школы. Я сразу сообразил, что соврать отцу. Литературный класс, это же то, чего не хватает для моей подготовки к институту. Ни про какую комсомольскую путевку в ПТУ мы и слова не скажем. Мы сами решили перевести меня из старой школы, чтобы я лучше учился. Именно в 67, потому что только в ней есть специализированный литературный класс. Ха-ха-ха! Как удачно! Теперь меня примут в комсомол, о чем в старой школе и мечтать не приходилось. Свободен. До 1 сентября. Ура! Ура! Я еду к отцу в Тегеран.