Сёма Полонский учился вместе со мной на одном курсе в Харьковском мед.институте. Не то, что бы мы особенно дружили, но будучи единственными евреями на весь курс в те достославные времена, то есть в начале семидесятых, невольно общались время от времени. Сёма являл собой довольно типично еврейское зрелище, хоть в нацистскую газету его портрет помещай. Среднего роста, полноватый, неуклюжий брюнет, с пухлыми губами, горящими энтузиазмом голубыми глазами и орлиным носом, Сёма вдобавок размахивал руками и должен был непременно встрять в любой рядом ведущийся разговор. Одним словом, и антисемит и сионист могли хором воскликнуть: вот за что я люблю евреев! Первый с сарказмом, второй с восхищением.
После третьего курса отправились мы в сентябре помогать труженикам села убирать, а точнее, губить, урожай помидоров. И у меня и у Сёмы сельскохозяйственные работы ничего кроме отвращения не вызывали.
Руководителем, точнее нашим начальником, оказался отъявленный жлоб и антисемит с кафедры травматологии. Он вальяжно и презрительно вправлял студентам, что в нашем возрасте он с автоматом в руках защищал родину. Сёма немедленно вякнул, что сейчас не война, а то бы и мы с автоматами бегали, а не с тяпками. На это начальник заорал, что если бы Сёма так с автоматом обращался, как он обращается с тяпкой, то прострелил бы себе ногу и пошёл под трибунал. Я внутренне согласился с основательностью его суждения, добавив себя к Сёме в расстрельный список. Позже доброхоты мне доложили, что начальник за бутылкой откровенно признался, что он бы этих двух жидов, то есть меня и Сёму, лично под трибунал отправил.
Дни шли и мы с Семёном получали всё больше нагоняев. И норму мы хронически не выполняем и ведём себя кое-как. Какие там ещё были придирки я не помню, но оказалось, что любимым аргументом Сёмы является «презумпция невиновности». Он этот юридический термин всё время употреблял и им бравировал, чем доводил нашего начальника до исступления, тем более, начальник понятия не имел что он означает. Кончилось дело тем, что нас решено было, то есть решил это наш начальник-травмотолог, отправить из колхоза в город с выговором и рекомендацией исключения из института. Сёма опять пытался ссылаться на то, что вина наша не доказана, а следовательно работает презумпция невиновности. Он настаивал, что трудимся мы в меру сил, а если и хуже остальных, то не по злому умыслу, а потому что родились и выросли в городе и о сельских работах понятия не имеем. Это было правдой. Основной контингент медицинскокго института тех лет – бывшие сельские жители, которые в отличие от нас неплохо знали специфику работ. Дальше произошла странная история. Мне до сих пор кажется, что она на совести нашего травматолога. Сёму тем же вечером отколотили местные. Сёма вернулся в наше общежитие в лунатическом состоянии и тут же лёг в постель, ни с кем не заговорив, что на него было настолько не похоже, что я моментально разволновался и заподрзрил неладное. Я подсел к нему и буквально клещами вытянул происшедшее. Мне очень хотелось его спросить: «Ну как, помогла тебе презумпция невиновности?». Я конечно промолчал и вместо расспросов осмотрел его. К счастью, самой тяжёлой травмой оказалось лёгкое сотрясение головного мозга. Переломов я не обнаружил. Впрочем, хороший фингал под глазом ещё долго менял цвета. Наутро мы отправились с позором в город на свидание с деканом. Декан оказался нормальным человеком и только тяжело вздыхал. Мы продолжили трудовой семестр в стенах института, а Сёма ещё и получил больничный лист в связи с побоями.
В дальнейшем Сёма, в отличие от меня, не оставил карьеру врача не только на родине, но и в Канаде. Я в своём Чикаго его не встречал, но однажды у общих знакомых познакомился с его женой. Жена рассказала, что Сёма сейчас (это происходило пятнадцать или семнадцать лет назад) в резидентуре по хирургии, то есть на практике после сдачи медицинских экзаменов. Приходится ему очень тяжело. В скобках добавлю, что в резидентуре всем очень тяжело, а Сёма был к тому же не молод и английский не его родной язык. Когда он приходит домой, поведала жена, то сидит и плачет.
По-видимому, судьба последовательно старалась объяснить Сёме, что презумпция невиновности является скорее мечтой и идеалом, чем законом жизни.