Эссе
Древние мыслители называли человека «общественным», «разумным» животным. В современной социологической литературе утвердилось мнение, уточняющее это определение. Более широкое распространение получило мнение о человеке как о биосоциальном существе. Не будем вдаваться в подробности анализа этих определений, но заметим, что оба определения, имея под собой веские основания, не лишены значительной доли лукавства.
Когда говорят о разумности человеческого существа, имеют в виду некий идеальный тип, а вовсе не конкретное человеческое существо, которое, не будучи монстром и внешне оставаясь человеком, может и не иметь разума или внезапно потерять его. Мы не можем сказать, что только что родившийся ребенок или обитатель заведений для умалишенных не является человеком. Он остается человеком хотя бы в возможности, чего нельзя сказать о любом другом представителе животного царства. Кажущаяся разумность многих животных, поражающая порой наше воображение и являющаяся на деле лишь проявлением биологического инстинкта, не оставляет никакой надежды животному даже на возможность приблизиться к роду людскому.
Как биологический вид, человек не может не относиться к царству животных. Более того. Уже сам факт происхождения человека из животного царства обусловливает собой то, что человек никогда не освободится полностью от свойств, присущих животному. Речь может идти только о том, как подчеркивал классик, имеются ли эти свойства в большей или меньшей степени; речь может идти только о различной степени животности или человечности.( См.: Энгельс Ф. Анти-Дюринг. М., 1950, с. 94).
Человек, о котором здесь идет речь, как бы ставится над всем остальным миром. Он недвусмысленно объявляется вершиной биологической эволюции, венцом и даже царем природы. Такое самомнение, вытекающее из доктрины антропоцентризма, свойственно не только представителям вульгарного эволюционизма. Как правило, эти покорители и цари природы, - без царя в голове, - знают, что они произошли от обезьяны, но не помнят от какой именно. Часто приводят в качестве главной черты, отличающей человека от животного, его социальные качества. На самом же деле, социальность в широком смысле слова, как форма и как способ поведения человека, и как коллективная форма жизни, свойственна всем живым организмам. Это совсем не тот признак, который отличает животное от человеческого существа.
Ни факт коллективного поведения, ни наличие разума и воли не могут служить основным признаком, отличающим человека от представителя любого вида животного царства. Коллективность присуща многим видам животных, а разумное поведение в каждой отдельной человеческой особи нужно еще сформировать, чтобы индивид стал человеком. Без помощи коллектива, группы, с которой индивид связан и которой он обязан своим появлением на свет, сам он сделать ничего не может, пока не достигнет известного уровня интеллектуальной и нравственной зрелости. Как биологический организм, человек подобен живым организмам, входящим в отряд приматов. Но как особый, самостоятельно развивающийся вид, человек обладает рядом отличительных черт и признаков биологического порядка. Нет необходимости их перечислять. Достаточно назвать такой орган человеческого тела, как руку; достаточно упомянуть о способности человека к прямохождению.
Внешнее сходство пока никаких доказательств в пользу развитости вида нам не преподносит. Наоборот, более близкими к человеку по «уму» и поведению считаются отнюдь не приматы. Р.Шовен, например, находил слишком грубыми, слишком примитивными и простыми нравы приматов: «Ну, чего, в самом деле, стоят эти приматы, которые ни домов не строят, ни скота не разводят, ни грибов не выращивают, даже не собирают и не запасают меда? Между тем, пчелы и муравьи умеют все это делать уже в течение миллионов лет. Разочарование возникает оттого, что позвоночные, не исключая и приматов, как бы отбрасывают вас в глубь времен, к периоду, который предшествовал каменному веку. А изучая общественных насекомых, вы знакомитесь с цивилизацией, сложившейся намного раньше, чем цивилизация, созданная людьми. Только не забывайте: я говорю о цивилизации насекомых, ничего общего не имеющей с цивилизацией человека».
(Шовен Р. От пчелы до гориллы. М., 1965, с. 20).
Как известно, само человечество не есть нечто организованное целое. Оно состоит из множества рас, племен и народов, находящихся на разных ступенях исторического развития, и эти ступени нельзя представлять как ступени одной лестницы, по которой один народ за другим карабкается к вершинам эфемерного биологического прогресса. Автономность их существования заключена в их самобытности и дана им по определению: в своем развитии они ничего не достигают, потому что никуда не идут.
Отсюда следует, что «социальность», «общественность», преобладающая в животном мире, служит не реализации каких-то надуманных индивидуальных способностей и качеств особи, а представляет собой своеобразную форму, в которой только и может реализовать себя вид. Что же касается каждого отдельного существа, начиная от букашки и кончая приматом, в исторических рамках вечности вида жизнь его весьма трагична. Во имя выживания и продления своего существования вид в целом подчиняет себе жизнь каждой особи, точно так же, как подчиняет себе биологический организм живые собственные клетки: в обоих случаях они лишь служат строительным материалом для системы. Отличие человека от животного в этом плане состоит в том, что он обладает еще и собственным разумом и собственной волей, а потому о социальности можно говорить только применительно к человеческому существу.
Если считать, что возникновение человека относится к началу четвертичного периода – плейстоцену, то есть периоду, отделенному от нашей эпохи более чем на полтора миллиона лет, а первобытный человек появился в ледниковую эпоху, то есть, примерно, 400-500 тысяч лет назад, то на эосоциум придется около миллиона лет. По всей вероятности, эта стадия для него стала бы тупиковой: человек так бы и остался пребывать в ней, если бы не природный катаклизм. Внезапное и резкое похолодание на планете вызвало прилив энергии в человеке, которому в целях выживания надо было отвечать на «вызов истории». Выжили и приспособились наиболее приспособленные особи, а точнее было бы сказать, наиболее умелые, способные к искусственному созданию благоприятной среды обитания. Поведения на уровне инстинктов уже оказалось недостаточно. Необходимо было сохранять и передавать опыт новым поколениям, а для этого стадный образ жизни уже не годился.
Период, когда природа не ставила никаких препятствий для сохранения вида, закончился. Наступало время испытаний, когда победу в схватке со стихией одерживал сильнейший. В связи с резким сокращением особей женского пола, когда женщин стало катастрофически не хватать, обострилось соперничество за обладание женщинами, и это приводило к тому, что пальма первенства в воспроизводстве потомства принадлежала теперь более выносливым и жизнеспособным. Внутривидовая борьба приводила к совершенствованию человека. К концу ледникового периода процесс формирования Homo sapiens был в основном завершен. Возник род людской, человек в нашем понимании. Это произошло, примерно, 40 тыс. лет назад.
О начальных этапах развития родового общества мало что известно. Лишь в самых общих чертах мы можем восстановить картину первобытного состояния человечества. Видимо, основной формой социальности для объединения людей на ранней ступени развития была родовая коммуна. Этот уровень социальности, просуществовавший в осколках до наших дней, господствовал 18 тысяч лет, пока не сменился так называемой «большой семьей», кланом. Клан, будучи в одно и то же время и родом и объединением родственных семей, уже заключал в себе возможность распада на отдельные самостоятельные хозяйственные единицы.
При родовом строе семья никогда не была и не могла быть ячейкой общественной системы, потому что муж и жена принадлежали к двум различным родам. Вот почему совершенно неверно представлять род как группу семей. Более того. В эпоху родового строя никакого матриархата не существовало и не могло существовать. Эта выдумка Бахофена, превратившаяся со временем в научную теорию, не учитывала того факта, что род, как первый в истории человечества универсальный социальный институт, предполагал счет потомков по мужской линии.
Не существовало и патриархата. Это понятие связано с более поздними временами и к родовой организации оно никакого отношения не имело. Что же касается индивидов в современном представлении, то они никогда не
объединялись в коллектив по той простой причине, что первично они даны природой как нераздельная часть этого коллектива. История человечества свидетельствует как раз об обратном явлении – о вычленении индивида из коллектива в качестве самостоятельной, свободной личности. Человеческий тип коллективной жизни – социальность – обнаруживает поразительное сходство с типом коллективного поведения, имеющим место в животном царстве. И уж если и проводить какие-то аналогии в этом плане, как это делали последователи органической школы в социологии, то надо было бы человеческое общество уподоблять не биологическому организму, а формам «социальности», которые мы наблюдаем в царстве животных. Тут надо искать отличие человека от животного.
Можем ли мы сейчас дать четкий ответ на вопрос: является ли социальность людей подражанием своим меньшим братьям или она возникла спонтанно и независимо от всех форм коллективного поведения у животных? Искать ответ на этот вопрос, думается, преждевременно. Мы можем лишь констатировать, что человеческий тип социальности отличается от всех остальных типов коллективного поведения животных так же, как отличается сам человек от
представителя любого другого вида живых существ. Прежде всего, это – особая, не-природная, среда обитания, созданная самим человеком для самого себя с помощью своих рук, своего мозга и своей воли. Ничем этим ни одно живое существо, кроме человека, не обладает.
Итак, одним из важнейших признаков, отличающих животный мир от мира людей, является не только наличие у человека сознания и воли, но и среда обитания, которую человек создает сам для себя. Преобразование природы, приспособление ее, создание для своего существования «второй», искусственной «природы», культуры, - вот что существенно для человека. Уничтожение культуры равносильно уничтожению человеческого рода вообще.
Все, о чем здесь говорилось, относилось к органическому миру и связывалось,главным образом, с человеком, как биологическим организмом. Но, как мы подчеркивали ранее, человек не только биологическое, но и социальное существо, принадлежащее своей другой стороной к социальной среде. Эволюция человека, как человека, с этого момента ставится в прямую зависимость от возникновения и развития социального пространства. Дело в том, что подобие социальности – коллективность – присуща животному царству вообще, и везде, где жизнь выходит за рамки чисто биологических форм, мы сталкиваемся с коллективностью, и естественная включённость особи в коллективное поведение своим прямым результатом имеет надорганическое образование типа стада, стаи, семьи и их модификаций.
На уровне обычного биологизма эти формы коллективности, коллективного поведения ведут неизбежно к тупиковым линиям развития. Они как бы застывают, воспроизводя себя с естественным автоматизмом на протяжении миллионов, а, может, и сотен миллионов лет. Идет четкое повторение циклов с точностью когда-то и кем-то заведенных часов. Прорыв наступает только тогда, когда в биологическом организме пробуждается разум, и поведение особи начинает приобретать осмысленный, рассудочный характер. И тогда эта самая коллективность, носившая ранее животный характер, выходит за рамки биоценоза и приобретает характер социальности. Мы имеем здесь дело с подобием природных явлений, и различие состоит не в сути, а в типах коллективного поведения: биологического и социального. В их основе лежит или инстинкт или разум. Но при всем при этом мы имеем здесь дело не с материальной живой системой – биологическим организмом, а с новой реальностью, с обществом, принадлежащим к классу живых социальных систем.
Коллективные формы жизни присущи всем видам животного царства, а это значит, что между этими коллективными формами существования животных и социальной жизнью человека имеется определенная связь. Любая форма существования живых особей представляет собой сложившуюся естественным образом систему, которую можно назвать надорганической, с той лишь разницей, что в животном мире господствует биологическая надорганическая система, а в человеческом мире – социальная. Они однотипны по своему строению и функциям, однако между ними нельзя не видеть различия, как нельзя не видеть различия между человеком и животным.
Первым признаком, отличающим эти системы друг от друга, может служить способ существования составляющих эти системы живых организмов. Биологическая надорганическая система, выступающая в разных видах коллективного поведения животных, - стаях, стадах, табунах, прайдах, - своей основой имеет инстинктивное поведение особей, в то время как социальная надорганическая реальность своей основой имеет рассудочную деятельность человека. Если вести разговор о том, что от чего происходит и от чего к чему это переходит, то уместно было бы поставить на рассмотрение не материальные образования, типа живых организмов, а коллективные, интегративные. В данном случае, речь будет идти, с одной стороны, о надорганической реальности животного царства (назовем эту надорганическую реальность биологической) во всех его видах, с другой - о надындивидуальной реальности человеческой – назовем ее социальной.
Подобие социальности, именно, как подобие, как способ существования и развития материальных живых систем имело место задолго до появления человека. Формы коллективного поведения широко распространены не только в среде позвоночных, но и у низших животных. Но уровни коллективного поведения, близкие к тем, которые обнаружили себя впоследствии в человеческой среде, зародились сравнительно недавно. Начальным уровнем такой социальности, по всей вероятности, было стадо гоминид, стадо первобытного человека на очень ранней ступени его развития. Просуществовало оно, возможно, миллионы лет, прежде чем стать первичным эосоциумом.
В полном смысле слова говорить о социальности применительно к эосоциуму нельзя, однако именно первобытное стадо гоминид надо рассматривать в качестве переходной ступени от биологической формы коллективности к человеческой социальности. К концу ледникового периода, ко времени завершения антропогенеза и появления человека как «разумного животного», стадный образ жизни протолюдей исчерпал себя. Стадо распалось на отдельные социальные образования, все еще неразрывно связанные с природой. Их главным занятием были собирательство и охота, добывание пищи, всецело подчиненное продолжению рода, сохранению вида. На этой базе исторически складывались первобытные коллективы – коммуны, которые формировались самим фактом рождения. Это были родовые коммуны.
Родовой строй – это чрезвычайно длительная эпоха в истории человечества, эпоха борьбы за выживание. Возникая в эосоциуме, род становится важнейшим структурным элементом коллективной жизни, вокруг которого вращается все. Это относится и к фратриям – объединениям братских родов, и к племенам – группам фратрий и к союзам племен. Родовая организация уникальна и неповторима. Это не группа людей и не социальный институт. Это особое, исторически сложившееся социальное пространство, в котором обитал древний человек, чувства и помыслы которого не выходили за рамки рода и родственных связей. Родовое общество, присущее только этой ступени развития человечества, способствовало созданию особой породы живых существ, - людей, - которых европейцы, со свойственным им высокомерием третировали как «дикарей».
Итак, господствовавшей формой социальности эпохи родового строя была родовая коммуна. Со временем, попавшие в более благоприятные условия родовые коммуны численно умножились, приобрели опыт, и стали переходить от собирательства и охоты к приручению животных и земледелию. Это первое в истории человечества разделение общественного труда привело сначала к появлению пастушеских и земледельческих племен, а впоследствии, – при возникновении ремесла, – к выделению из них самостоятельных хозяйственных единиц – больших семей. Процесс этот приобрел массовый характер, и в итоге он привел почти к полному разложению и исчезновению родовых коммун.
В то время, когда на всем пространстве земли еще господствовала социальность на уровне родовой коммуны, в отдельных регионах и среди отдельных человеческих групп, попавших в более благоприятные условия, начался процесс разложения кровнородственных связей и отношений. Произошло это, примерно, за 15-16 тысяч лет до н.э. Эту эпоху историки обычно связывают с началом неолита. Люди все еще продолжали объединяться во фратрии, в родственные племена, а племена образовывали союзы. Но отдельные разросшиеся кланы и фратрии уже содержали в себе в качестве зародыша индивидуальные семьи, которые постепенно укреплялись и начинали тяготиться зависимостью от родовой организации. Они уже сами претендовали на знатность и на главенствующее положение в социальной системе.
Там, где родовые скрепы уже совершенно сгнили, рвались нити, связывавшие каждую отдельную семью с кланом, и выделение из него самостоятельных единиц стало неминуемым. Значительные клановые образования сначала могли делиться на малое число больших патриархальных семей, которые быстро размножались, численно разрастались и уже теперь распадались на целый ряд чисто индивидуальных семей со своим скарбом, жилищем, клочком земли. Селившиеся рядом с ними, - обычно по берегам рек и водоемов, - не связанные никакими узами родства отдельные семьи составляли уже не родню и сородичей, а просто становились друг для друга на определенной территории соседями. Так произошел переход от первобытной родовой коммуны к соседской, территориальной, общине.
Причины и пути распада старых связей могли быть и иными, но принцип новой организации уже был определен историческим опытом и местом расселения – это была община, тип социальности, переходный к современному обществу.
В отличие от родовой коммуны, большая патриархальная семья, - отсюда пошло понятие патриархата, - включала в себя широкий круг родственников, своих и близких. Под одной крышей могли проживать не только представители старшего поколения, родители, но и их дети, которые успели пожениться и обзавестись детьми. В некоторых местах даже в европейской части такая организация сохранилась вплоть до конца 19 века, но в других местах она полностью исчезла, уступив место более мелким социальным единицам, малым семьям.
Важнейший признак большой патриархальной семьи – главенство в семье отца или его старшего сына. Никто не имел права на отдельное, независимое существование. Всякое стремление к этому не одобрялось обычаем и жестоко наказывалось."Высшей" мерой наказания тут служило, как правило, изгнание из коллективного сообщества. Второй признак – родство по мужской линии. Большая семья была переходным этапом к общине, но уступить место последней она могла только в одном случае: разложившись, перейти к семейным разделам. При этом сама она переставала существовать.
Сама община прошла ряд видоизменений. Будучи в основе территориальной сельской общиной поначалу, с развитием ремесла сельская община переросла в общину городскую. Это ее последняя ступень развития: почти все древние города-государства, да и средневековые вольные города, были такими социальными образованиями общинного типа. Община есть продукт разложения родового строя. Пока существует род, как основная ячейка общества, нет общины. В этом своем качестве община неминуемо и неизбежно ставит себя в соседство с другими общинами, которые возникают на базе разложения родовых связей.
Господство общинных связей означает, что прежние родовые отношения уже не играют в социальной системе определяющей роли. Старая община заключала в себе соединение двух противоположных начал. С одной стороны, она вмещала в себя множество хозяев, у каждого из которых был свой дом, участок земли, или надел. Это могли быть и свободные общинники, и зависимые крепостные крестьяне. С другой – это была территория, пахотная и не пахотная земля, выпасы для скота, лесные угодья, водоемы. Этой землей,а также лесами и водоемами пользовались сообща. Родовой строй, который еще находил здесь какое-то продолжение в семьях, стал вытесняться строем государственным. Вместо института рода, который ранее регулировал отношения между людьми, вместо обычая и традиции, хранителями которых были общины, на первый план стало выступать государство.
Муки родов нового уровня социальности далеко не закончены, и борьба между общинной ее формой и новой, общественной, идет с переменным успехом. Когда мы говорим об обществе в прямом смысле этого слова, мы имеем в виду гражданское общество. В конечном итоге современная история ведет человечество к этому типу социальности. Промежуточных ступеней и названий, ведущих свое движение от Gemeinschaft к Geselschaft, может быть множество, но смысл их будет один – это гражданское общество. Прологом этой борьбы надо считать эпоху жрецов и пророков, появление на земле великих людей, обоготворенных и поставленных над племенами и народами в качестве князей, царей, султанов, фараонов и императоров. Однако не здесь следует искать зарождения
гражданского общества.
Первыми гражданами были люди античного мира, причем далеко не все. Нравственное разложение античных обществ привело к тому, что мир после них погрузился в пучину средневекового обскурантизма. Лишь к середине второго тысячелетия прошедшая свой цикл развития западная цивилизация вышла за рамки Старого Света и положила начало новой эпохе – эпохе возникновения и упрочения гражданского общества.
О гражданском обществе написано много, и это многое зачастую не свободно от заблуждений и ошибок, в том числе и от заблуждений, возможно, имеющих место и в моих рассуждениях. Если же освободить зёрна от плевел, то надо будет признать: государство с его громоздкой и разрушительной милитаристской системой, с его претензиями на всеобщий контроль над гражданами, с его болезненной подозрительностью, с его патологической страстью к расширению собственных границ за счет соседей исчерпало свои возможности. Эпоха развития индустриальной цивилизации со всей очевидностью указывает на гнилость пресловутого национализма и полную ненужность государственных границ и вооруженных сил, охраняющих эти границы. Будущее за миром без границ, будущее – за гражданским обществом. Как, каким образом обеспечивается этот переход к новому уровню социальности, к обществу на его высшей, по нашим меркам, ступени развития? Это обеспечивается ходом всей истории и, прежде всего, особым положением человека в социальном пространстве. При родовой организации, которая совпадала с родовой коммуной, индивидуальность сливалась с коллективом. Но родовая коммуна распалась, и община подняла человека на новый уровень свободы. Слово теперь – за гражданским обществом.