Начало: http://www.proza.ru/2017/04/30/1925
В русской семейной традиции отец, бросивший своих детей, считался социальным преступником; общество осуждало его. Подобная мать – вообще событие исключительное, из ряда вон. Лада Ровская была в отчаянном положении, с ужасом постигая, что может лишиться детей, стать им чужой. Главное, ничего исправить теперь нельзя, вернуться к прежней жизни невозможно. Доигралась в амурные игры! Без родных малюток не могла, мучили угрызения совести, страхи за их здоровье, разрывалась на два адреса, а всё окончательно рушилось здесь и там, нарастало ощущение невосполнимой потери. Типичные женские страхи: боязнь потерять детей, боязнь остаться без любимого, боязнь утратить материальное благополучие. Детки расхворались, разве оставишь больных; жизнь несуразная пошла. Попала в нелепейшую зависимость от дурного настроения двух мужчин, мужа законного и мужа гражданского. Первый нестерпимо хамит и оскорбляет, грозит разлучить с детьми, не ровен час измордасит, а другой вечно в думах – глядит и не видит тебя. Человек порыва и высоких устремлений, он был нормально вменяем в период влюблённости. Сейчас ты хоть облысей – не заметит износа внешности. Ровская наивно полагала, что писатели – люди беспечно вольные, а этот сиднем пишет, каждую строку обдумывает, черкает и правит до изнеможения, да изводит бешеной безадресной ревностью; и повод не надо, измыслит свой. Давно ли любовью возносил меня до богини, теперь своей ревностью низверг до проститутки. Сам не поступился ничем, тупая самоуверенность и несносный эгоизм, не утруждается заботой внимания. Между нами стеной его творчество, образ полной занятости – это Шатров, заносящий важную мысль в блокнот. «Да кто тебе дал право так измываться надо мной? Кручусь вокруг как стриптизёрка, хоть улыбнись! Я ждала тебя как Пенелопа, а ты манкируешь мной! Измаян, недоволен собой, но исстрадавшуюся жену ты не имеешь права отталкивать. Неужели тебе не противно так унижать меня. За что?..»
Довелось убедиться в банальной истине: жених-художник и муж-художник есть два различных человека. «Раньше лечь спать было радостью. Помнишь, ты говорил: «Лечь, обняться и уснуть». Сейчас, когда я полностью твоя, всё изменилось. Ты ложишься, привычно втискиваешь руку мне под голову, а сам блуждаешь далеко в мыслях. Да чтобы ты ни обдумывал, разве трудно в конце изматывающего дня приласкать свою Ладу? Значит, мало любишь, если разлучаясь на ночь, не хочешь с ней попрощаться. Ведь я знаю тебя другим, когда мы засыпали, обнявшись, и просыпались так под утро. Переходим в стадию обыденности, что страшнее стихийного бедствия!..» Одна радость выслушивать любезности и рифмованные посвящения от влюблённого, иное дело проживать с тем, чью одержимость писательством ты не разделяешь. Как супруги они оказались полными антиподами. Он привык жить литературой, воображением, вымыслом, надолго уединяться за письменный стол, она не выносит одиночества, безрассудная транжирка дней и денег. Он отринет все условности, что мешают творчеству, готов экономить и вместо скорых газетно-журнальных публикаций, за которые платят гонорар, пишет невостребованную заумь, творит якобы вечное. Ровская стала страшиться катастрофической любви Шатрова, что вдруг оборачивалась в неистовую ревность, выражаясь по латыни, в интеркуррентную болезнь. Ехала рейсовым автобусом в Каменск, гадая, впустит ли бывший муж к детям либо опять выкинет её шмотки в подъезд, всячески обзовёт, унизит. «Ты продала полтинник за пятак. На свеженькое дерьмецо потянуло, пустая и порочная дрянь, равнодушная мерзавка, которой наплевать на сына и дочь. Запомни, им не живать с твоим хахалем, я лишу тебя материнских прав!..» Понятно, что ни разжалобить, ни мирно объясниться с ним невозможно. Ровский как вурдалак высасывал из неё жизненные соки.
Смирна и безмятежна любовь платоническая, бесконтактная, а за плотским обладанием неизбежно следует дичайшая ревность. Поскольку взаимное влечение неодинаково, она охватывает одного, возникая и нарастая из сомнения в любви. Чем краше объект твоей страсти, тем интенсивней наплывы нечаянных подозрений, отравляющих разум. Столь одержимо и болезненно Шатров не ревновал никогда и никого. Вот чем плоха броская женская красота, когда безраздельно вверишься ей. Униженная и надломленная Лада возвращалась из Каменска, опасаясь патологической ревности Шатрова, которой он донимал её. В этот раз они вышли объясниться на глухую лестничную площадку. Шатров нервно курил свои сигареты, а она тщетно пыталась убедить его в надуманности чёрных подозрений. Женщина всегда точно знает, что она мать своему ребёнку, мужчину гложут сомнения.
– Сегодня полчаса просидела у дома в Каменске. Не могла туда зайти, так он мне опротивел. Да ребятёшечки мамку ждали!.. Я знаю, тебе тяжело отпускать меня туда. Но пойми одно, постарайся понять, что этого фрица я ненавижу всем сердцем русского человека. Глядя на его стылое лицо, когда рядом рыдают дети и просят не выгонять маму, я вижу, как они загоняли иголки под ногти партизанам. Боже, дай мне выдержки не убивать его! Забрал моих детей и хочет лишить меня любимого человека. Но за любовь надо бороться. Чего ты опять разыграл неуёмное воображение? Я тебя люблю, и даже в мыслях тебе не изменяю. Непомерной ценой ты мне достался! Я понесла от тебя, уж никак не от бывшего мужа. Давным-давно спим и едим поодиночке.
– Совместные ночёвки в одной квартире бесследно не проходят. Женщина может забеременеть, угодив без зонтика под дождь. Не знаю, не знаю, киндер-сюрприз!.. – поперхнулся Шатров табачным дымом.
Пещерную ревность надо обуздывать. Что-то вмиг помутилось в головном мозгу экспансивной Лады. Без всякого удержу, со всей дури и разворота она ударила кулаком в ближнее окно. Самоубийцы холостыми патронами не стреляют. Звонко рухнуло из рамы на подоконник и цементный пол разбитое голой рукой пыльное стекло. Размолвки любящих недолги, стало враз не до ссоры: из резаной раны полилась струйкой алая кровь. Позже пришлось замывать ступеньки на заляпанной лестнице, а сейчас накладывать кровоостанавливающий жгут, бегом вызывать неотложку и вместе ехать в травматологический пункт. Любовь определяют и так: если у жены твоей болит рука, то и ты чувствуешь сильную боль в той же руке. На глубокий порез Ладе наложили хирургические швы, три стежка. Ревность, конечно, острая специя к блюду любви, но как все приправы к еде в чрезмерном количестве ядовитая. Мудрый не станет испытывать рукой женщины прочность оконного стекла. Несколько испуганная и встревоженная любовь обновилась, став нежнее и заботливей. Так уж устроено природой: страх утраты усиливает любовь.
Ощущая себя грешницей и праведницей наполовину, – ведь дети вышли из её чрева, если это собственность, то, как минимум, совместно нажитая, – второе стекло она вдребезги расколошматила в Каменске. Подобранной у сараев доской, чтобы попасть в квартиру через балкон, потому что Ровский не открывал входную дверь. Самая ожесточённая, крикливая война, с непредсказуемыми боями – супружеская. Как-то, ещё раньше, слыша неутешный рёв детей, полчаса перед дверьми слёзно умоляла, чтобы Ровский впустил её к ним. Незаметно перешла этическую грань, за которой смиряются эмоции, когда забываешь о гордости и становишься безразличен к самоунижению. Не стыдно было соседей, ставших на сторону добропорядочного мужа; казалось, все они согласно кивают головами: «Так её нечестивую потаскушку, так! Поделом смазливой срамнице, поделом!..» Некогда в древней Руси мужу дозволялось отдать неверную жену на поругание. Несчастную принародно били батогами на площади, дабы другим неповадно было.
Она стоически несла тяжкую ношу, находя нравственные унижения даже заслуженными. Всё заслонил изнуряющий, инстинктивный страх матери за детей. Но когда Ровский поставил перед собой шестилетнего Тимошку и при ней стал выговаривать сыну: «Твоя мать проститутка, продажная шлюха, помойная тварь!..» Принялся методично, как всегда умел, втолковывать ребёнку, что его мать гулящая женщина, готовая для утоления половой страсти спать с разными мужчинами, что такая мама нам не нужна, она взревела: «Упырь!.. Фашист!.. Скотина!..» Блестя гневными слезами, пошла на него: «Замолчи, мразь! Если ты человек, замолчи! У-молк-ни!..» В роду Ровских фашистов не было, но в жилах Сергея текла и немецкая кровь. В гневе орущий смешон, однако молчащий в гневе страшен; бледность есть крайняя степень ярости. Если бы лютый взгляд испепелял, вместо Лады Ровской тлела бы щепоть праха. Была задета национальность, то самое, что имеешь как данность, вечную и неизменную. Можно преследовать человека за веру в Бога, он сам избрал себе религию. Можно гноить за убеждения, к которым он исподволь пришёл. Но если родился немцем, евреем, татарином, кем угодно, то ничего уже поправить нельзя, и ты неповинен в этом. Прозвучало оскорбление непростительное, требующее сатисфакции. После этого наскока отношения стали тягостнее, унижения изощрённее, при детях и случайных свидетелях. Но перестать ездить в Каменск она не могла, гнал растущий страх потерять детей навсегда. При разводе и понимаешь, что есть самое ценное в браке. Невзирая на чинимые препоны, ей надлежит почаще видеться с ними, иначе она предстанет на бракоразводном процессе как беглая мать, бросившая двоих детей, и решение суда может быть убийственным.
Любить ненавидящего тебя не в природе человека. Надо уважать брак, пока он чистилище, и расторгать, если стал адом. Очередная грозная баталия приключилась после выступления приезжих артистов. На детский утренник Лада прибыла с опозданием и, став в проходе, издалека любовалась сыном и дочерью. До конца спектакля самообладания достало у обоих, но когда в людской толчее она взяла детей за руки и пошла, Ровский хватко вцепился в них, зашипел как гусак, злобно выгнувший шею:
– Притащилась, ненасытная мерзавка! Отпусти ребёнка, падаль! Шалава бесстыжая, потаскушка! Спешно вали отсюда, не срами фамилию!..
Дед Мороз и Снегурочка, не поделившие у новогодней ёлки мешки с подарками. Некий участливый доброхот вмешался, и Ровский освирепел ещё лютее. Распадающийся брак выявляет в супругах многое свинское. Даже тень жены, с которой решил развестись, отвратительна, бесит! Кончилось тем, что Тимошка вырвался и отбежал, а дочку потянули за руки в диаметрально противоположные стороны. Можно любить ребёнка и расчленить его, изувечить. Опомнившись, она выпустила туго натянутую ручонку. Сынулю увезла ночевать к своим родителям, а навзрыд вопящую Марыську – «к маме хочу!..» – осатанелый отец утянул за собой.
Душевное состояние взрослых передаётся ребёнку. Мама подавлена, встревожена, мама грустная и плачет, значит, в дом пришла беда. Дети чувствуют плохое настроение тотчас. Самое лучшее, что отец может сделать для своих детей, – это любить их мать. Ребёнку непременно нужна весёлая, добрая и спокойная мама. Тогда он и сам вырастет уверенным счастливым человеком. Связь малыша с матерью настолько сильна, что прервать её почти невозможно; в детской душе всегда теплится огонёк любви и надежды. Даже зная, что родная мать сбыла их в детский приют, подранки всё равно верят, что мама хорошая.
Продолжение: http://www.proza.ru/2017/05/22/1610