ARMARIUM BOHEMICA
Miscellanea
Литературные переводы Юрия Владимировича Мещаненко
ЯРМИЛА ГАШКОВА
РАССКАЗЫ
о слабых женщинах и сильных мужчинах
и наоборот
Издательство: "PRITEL KNIHY"
Прага
1927
Страниц: 222
Необходимые примечания переводчика
Мга за мною, мга предо мною — волшебные слова, обращённые к чудесному коню, чтобы он, как ветер, перенёс героиню в княжеский дворец. (Из сказки Божены Немцовой «Золушка»), также «мга — это туман, съедавший снег». («Отец Сергий», Лев Николаевич Толстой).
НЕЗНАКОМОМУ ДРУГУ
(Стр. 18 — 21)
Пан, я не обращаюсь к Вам «Высокочтимый» или «Многоуважаемый», потому что так не не называю никого. Я написала просто «пан», и, думаю, что это достаточно вежливо, дружелюбно и учтиво. Отвечаю на Ваше объявление в «Национальной Политике». Я этого ещё никогда не делала, и мне немножечко кажется, что я и не должна была бы вообще этого делать. Я не вижу в этом ничего плохого, знаю только, что тётя Тоня или же тётя Анежка обязательно нашли бы в этом что-нибудь плохое, а потому, мне кажется, что это, наверное, всё таки только неправильно. Говорю «наверное», потому, что я уже несколько раз убеждалась, что тёти осуждали и такие вещи, в которых и вправду ничего не было. Имею ввиду, ничего плохого. Мне Ваше объявление понравилось потому, что Вы хотите того же, чего и я. Переписываться, доверяться кому-то, без того, чтобы быть чем-то связанным, без того, чтобы мы испытывали неприятное чувство, что собеседник лепечет, что-то невнятное или водит нас за нос. Никогда не скажу Вам кто я, что я и откуда я. Зато Вы узнаете, что меня беспокоит, радует, раздражает, интересует, обижает, вдохновляет, привлекает или отталкивает. Я расскажу Вам, чем я живу и чего жду от жизни. Но не откроюсь Вам, как я живу, бедна я или богата, хороша собой или безобразна. Видите, я написала введение. Если хотите — начните главу.
Засим рекомендуюсь,
Мга за мною, мга предо мною.
Друг, Вы меня радуете.
И не представляете, как часто Ваши слова звучат у меня в ушах. Вы скажете, что у меня просто богатое воображение? Не так уж всё плохо. Вы, знаете, я всё прочитала внимательно фразу за фразой, а потом закрыла глаза и проговорила все Ваши слова по памяти глубоким мужским голосом. Когда я захочу, умею говорить грубым глубоким голосом. Вы знаете, я произносила очень сладко и очень нежно, задумчиво, томно, так, как, наверное, мужчины никогда и не говорят. Ну, то есть я убеждаю саму себя, что мужчины так не говорят, чтобы не оказаться когда-нибудь разочарованной. Но в глубине души всё таки надеюсь, что когда-нибудь услышу милый, сладкий голос, глубокий и призывный. Боже, как же я буду любить того парня! Как только подумаю о любви — расцеловала бы весь мир (кроме нашей классной). Пожалуйста, напишите мне, любили ли Вы когда-нибудь, и что при этом с человеком в действительности происходит. И напишите мне, целовались ли Вы уже, и как это произошло. Не подумайте, что я бестактна. Мне не интересно — хотя нет, это было бы неправда — меня интересует, скорее всего, где, когда и кого Вы целовали, только, пожалуйста, опишите мне свои ощущения и напишите, в какой шляпке была та дама. Потому что, вероятно, при поцелуях шляпа очень мешает. Как думаете, не лучше ли шапочка?
Мне хотелось бы также знать, зачем в романах пишут «...блаженно прикрыла глаза».
Ведь я тоже уже кое-что пережила, испытала некоторые вещи, что-то повидала. Но какую бы радость я ни имела, никогда глаз блаженно не закрывала. Я скорее прыгала до потолка. Закрываю глаза, когда хочу себе что-либо живо представить, когда что-нибудь заучиваю или когда мне не хочется говорить с тётками, и я представляюсь заспанной. Напишете мне обо всём этом по-подробнее?
Знаете, в книжках я об этом уже часто читала, но писатели — уроды. Когда же они, наконец перестанут, по-хорошему. Представьте себе, каково молодой девушке, которая хотела бы что-то узнать, когда она читает: «Схватил её в крепкие объятия, аж она почувствовала прилив сладкой волны блаженства, прошептал ей сумасшедшие слова, а потом...», и знаете, естественно, сам не хуже меня, что нигде и никогда не пишут, какие это были слова и что было потом. Таким образом, собственно, вся повесть теряет смысл, потому что каждый может домыслить, что захочет. Ну, а тот, кто её читал только ради окончания, перескакивая строчки, абзацы и целые страницы введений и описаний окружающего, чтобы дочитаться, наконец, до каких-то там чмоканий в щёчку, сломает ноги.
Так что настоятельно Вас прошу, начните аж за тем «потом», потому что «потом» как раз мне и интересно. Описываю Вам всё как есть, и что я об этом думаю. Знаете, в разговоре с Вами я никогда бы не осмелилась говорить так свободно, как сейчас пишу к Вам. Мне было бы неловко, я бы стеснялась, краснела, ещё бы и мяла носовой платок, пока не был бы весь изжёван. Когда же я пишу — совсем другое дело. Чувствую, что я способна написать Вам и такие вещи, границ которых ещё не знаю, но уже представляю; а и они меня притягивают, зовут. Мне так хочется любить, быть любимой, целоваться!... Ставлю многоточие, так как целование без многоточий — это целование, будто я целую тётю Анежку или нашего Амидора.
Мга за мною, мга предо мною.
Друг мой, то что Вы написали, мне, на самом деле, хорошо известно.
Это всё одни «вначале» и никаких «потом». Вам хочется быть противным, как старая дева?
Вот Вы мне написали: «Всегда стоит перед глазами объект любви». А ведь я спросила, что происходит, когда он целует её, а она — его, а также о сладкой волне любви и об умопомрачительном удовольствии. Вы хотите играть по отношению ко мне роль ментора?
Этих у меня, милый друг, несчётное количество. Только, ради Бога, не подумайте, что мне пять лет, мне... я уже настоящая дама! Иногда же мне кажется, что окружающие не видят во мне даму, но Вы, милый друг, Вы-то меня понимаете и сочувствуете и должны видеть во мне даму. Знаете, эдакую неприкасаемую и благородную, но одновременно и такую, которой всё же можно рассказывать неприличные анекдоты — знаете какие-нибудь? Я бы с большой радостью узнала какие-нибудь неприличные анекдоты, такие, над которыми дамы смеются, закрываясь веером или без него, но предупреждая: «Осторожнее, здесь молодёжь».
Однажды, когда я ещё была маленькой, дядюшки рассказывали анекдоты про Наполеона.
Как Наполеон умер, как позже стояли солдату на посту у его тела и как еженощно, ровно в полночь, мёртвый Наполеон командовал: «Перевернуть меня!» Солдаты в ужасе разбегались — никто не хотел стоять на посту. Наконец-то нашёлся один, который набрался смелости и, когда Наполеон снова выкрикнул: «Перевернуть меня!» не убежал, а спросил: «Зачем, Ваше Величество» или «Сир», ну, как-то так. Ну, и Наполеон ему ответил как-то неприлично и очень игриво. И это неприличное и очень игривое дядюшки только перешептались на ушко и оба расхохотались, а мне стало страшно любопытно. Я их умоляла, чтобы мне тоже рассказали, становилась на колени, целовала им руки и, наконец, горько плакала, но сердец их не размягчила. Не поверите, я и сегодня ещё не знаю, что ответил Наполеон гвардейцу.
Это — единственный неприличный анекдот, который я знаю. И так — во всём. Люди очень безнравственны и порочны (о, я это знаю!), но девушкам не позволяют и малой толики этого. Вас, мужчин, так не дрессируют. Но что испытываем мы — бедные девчонки!
Нас ведут в мир с завязанными глазами, и беда нам, если тоже что-то захотим увидеть.
Тут же в крик: «Не смотри туда, это неприлично, ты бы узнала, что мир имеет иные цвета, нежели мы тебе рисуем. Поэтому-то мы так нетерпеливо жаждем, как можно раньше выйти замуж. Думаем: «Пусть мир, каков есть, но только тогда мы увидим, каков он на самом деле». Думаю, что я вышла бы замуж за последнего негодяя, знаете, пижона, только бы познать мир. Но всё же не думайте, что я так плоха. Это не так, но я очень жажду жизни и никак не могу дождаться. Я подобна порабощённому народу, который бы с радостью сбросил тирана, законы которого не признаёт. Когда, однажды, освобожусь из рабства, приму законы, которые, возможно, будут и жёстче, но будут моими. Видите, дорогой друг, я высказала Вам очень много вещей, ни в склад ни в лад. Вы подумаете, наверное, что я ещё недостаточно взрослая, чтобы смела знать, как люди живут? Я когда-то слышала, что у некоторых народов существуют восьмилетние и ещё более молодые вдовы. Может быть, такая вдова телом и более развита, чем я, возможно, более подготовлена к супружеской жизни и материнству, чем я, но неужели я уступаю ей интеллектуально? Неужели моя душа уступает её? Если дикарка в мои годы, например, уже может быть бабушкой, почему же я, имеющая многим более понимающую душу и ум, должна быть искусственно удерживаема в незнаниях дитяти, которое ещё не ходит в школу? Потому что, знаете, в школе, девчонки уж кое-что познали. Но я и в школу-то не ходила. У меня была гувернантка. Конечно, и моё незнание не полно, но детали, простите меня...
Ваша Мга за мною и т.д.
Дорогой друг, ни одна книга не говорила о любви так откровенно, как Вы.
Благодарю Вас за всё, что Вы сказали мне хорошего, благодарю Вас и за то, что искренне мне поверили. Так, что мне кажется, я Вашим письмом выросла и повзрослела. Я не спала целые ночи и думала о Вас и Вашей вере в то, что чистая женщина вернёт и Вам чистоту чувств. Дорогой друг, человек, который пишет так мило, как Вы, наверное — неплохой человек? Вы правы, я ещё наивная маленькая девочка — но не во всём и не всегда, мой друг. Я приняла Вас и поняла. И приняла и поняла, почему меня держали в неведении. Для того, чтобы я в своём огромном голоде на любовь и вере в чистоту мужчин, не проглотила бы и такого, который был бы тяжким бременем в другом. Человек, который не знал богатства, легко согласится со своей бедностью, голодному достаточно куска чёрствого хлеба, а воздыхающей о любви, наивной девочке легко может понравится первый мужчина, которого ей порекомендуют близкие. Кто будет заботится о том, чтобы я была счастлива, когда у меня откроются глаза на мужа? Только если сама буду достаточно добродетельной, чтобы не нашла любовника, правда ведь? Видите ли, мой друг, я не хотела ничего горького написать, ничего, что бы Вас могло обидеть. Но не я виновата в этом. Я чувствую себя так, будто на моей нравственности спекулируют. Как низко, что я должна подавлять свои мечты, пыл страсти, желания, подавлять трепет своего сердца и крик своей души, которая гласит, что она молода, и всё это только ради того, чтобы какой-нибудь опотребованный надутый пижон признал меня за девушку из хорошей семьи.
Ради этого я не должна целоваться, хотя чувствую желание?
Ради этого я должна опустить глаза, когда хотела бы смотреть, видеть и погрузить свою душу в глаза другого человека, которые меня привлекают, манят и поглощают?
Я должна быть белой овечкой, которая снимает грехи?
Нет! Я тоже хочу жить, имею на это право, я молода, жажду любви, я ещё не хочу скучного мужа, мне достаточно парня, молодого ровесника, неопытного, как и я, без положения в обществе, без капитала — позже я ещё могу быть привлекательной для мужа, которого найдут мне мои тётки.
Нет, друг, благодарю.
Напротив нас живёт студент, который часто бросает на меня огненные взоры. Я до сих пор не знаю, чего он хочет. Я не люблю его, но он мне нравится. Иду к нему. Я ещё буду когда-нибудь действительно достаточно хорошей женой в каком-нибудь шестом классе табели о рангах.
Ваша Мга за мною и т.д.
Друг, клянусь Вам, я ничего этого не осуществила.
Никуда я не пошла. Ей-богу! Студента, о котором я писала, просто не существует.
То письмо сочинила моя подруга, которая прочла нашу с Вами переписку, и сказала, что я пишу, как гусыня. Не сердитесь, пожалуйста, на меня, что я посвятила в нашу тайну третье лицо. Мне и правда очень жаль, потому что я с удовольствием переписывалась с Вами, и ни о чём другом и не думала. Но она сказала мне, что если я пошлю Вам письмо, которое она мне продиктовала, — Вы тут же влюбитесь в меня и мгновенно пригласите на свидание. Но я с Вами ни за что на свете не хочу встречаться, я стыдилась бы Вас, потому что всё время бы вспоминала бы о том, что мы друг другу понаписали. Пожалуйста, уж не пишите мне. Думаю, что я действительно гусыня. Всё равно Вы это поймёте, потому что письмо это я не дам никому исправлять. Клянусь Вам, что я ничего не совершила. Я жажду любви и поцелуев, это правда, но, клянусь Богом — я не такая — Вы знаете. Вы мне нравились, я с нетерпением ждала Ваши письма, но теперь мне стыдно перед Вами.
Уж не пишите мне.
С богом, мой добрый незнакомый друг.
Ваша Мга за мною, мга предо мною.
* * *