Я люблю наблюдать. Наблюдать за людьми, животными, за спокойным течением жизни. Разве не зд;орово видеть, как распускаются первые листочки после зимней спячки? Как малыши в разноцветных костюмах делают первые шаги? Замечать малейшие изменения в настоящем, сравнивать его с прошлым и понимать, что лучшее только впереди?
Особенно я люблю таких же наблюдательных людей, как я – художников, писателей, поэтов, музыкантов, танцоров. Их называют «люди искусства». Мне нравится то, что они делают, но я, признаться, всегда немного завидую им. У меня нет возможности делиться своими творениями с другими, разве что только с сестрой да её друзьями. А я, между прочим, не обделенный талантами парень!
Хотя сестра считает, что мои рисунки и стихи никуда не годятся… Просто у нас слишком разные вкусы. Я стараюсь использовать только тёплые, светлые краски, она – кроваво-красные, тёмные. Мои стихи и песни – мелодичный перезвон, я пытаюсь сделать их именно такими. Она же любит рваные рифмы и взрывные соло электрогитар. Её время – время танков и крови. Моё – чистое небо и заливистый детский смех. И скоро засмеётся первый ребёнок.
– Воздух без запаха пушек, – негромко проговорил я, вдохнув полной грудью.
Во время любой войны, даже такой масштабной, как, например, Мировая, найдется городок, которого не касается легкая рука пороха и взрывов. Сюда даже самолёты не залетают. К сожалению, и людей здесь нет – погибли все до единого или эвакуировались. Именно в таких опустевших городах обычно поселяется моя сестра.
Все дома разрушены. Кроме одного. Туда я и направляюсь. Я не люблю наносить родственные визиты, но сегодня у меня есть неотложное дело.
Кажется, меня ждали. Дверь была открыта. В маленькой прихожей, совсем не похожей на ту, какая была в предыдущей обители сестры (кажется, это было на территории бывшей Пруссии), витал короткими лентами дым. Неужели ей и без сигарет его не хватает?
– Я заждалась, братец, – скорее усмехнулась, чем улыбнулась сестра. – Если твои нежные лёгкие не переносят этот чудесный едкий запах, я могу проветрить.
– Будь добра, – кивнул я.
Она встала, открыла окно и бросила в него окурок, а потом уселась на подоконник, глядя на меня тёмно-карими, практически чёрными глазами. Я в который раз подумал, что мне с цветом глаз повезло больше, потому что моя «зеленая голубизна» не делала меня похожим на исчадие Ада. Скорее наоборот.
Сестру я не видел уже несколько лет, с тех пор, как разорвалась первая бомба у берегов Японии. Но она нисколько не изменилась. Всё то же удлинённое каре цвета древесного угля с красными прядями-вспышками и серая майка, сползающая с одного плеча, с надписью «war». Очень уж сестрёнке нравилось, как её имя пишется на английском. И совсем ей не нравилось белоснежное пятно на левой груди, очертаниями напоминающее сердце, которое появлялось на любой её одежде.
Она и друзьям своим не изменяла. Самой близкой подругой у Войны была Смерть – неприветливая особа, со времён эмо преданная толстовкам с капюшонами и длинным чёлкам, со свинцово-тяжёлым взглядом и без одной руки. Меня всегда забавляло, как люди изображают её – костлявой старухой с косой через плечо, часто в чёрном плаще. Я-то знал, что примерно в начале двадцать первого столетия она сменила образ. Хотя и раньше плащи Смерть не носила.
А самым близким другом из века в век оставался на удивление дружелюбный толстяк, своим видом напоминавший скорее Чревоугодие, чем Голод. Когда-то он носил кружевное жабо и цилиндр, напоминал мне богатого, ленивого графа. Теперь же он одет в клетчатую рубашку и растянутые, выцветшие джинсы, и их карманы всегда топорщатся из-за обилия конфет.
– Проходи, садись, – предложила сестра и кивнула на стул рядом со Смертью. Я невольно вздрогнул. Эта особа умудрялась портить мне настроение даже в моё, мирное время, и я уже порядком устал от её векового общества.
– Я ненадолго, – покачал головой я. – Кажется, тебе пришла пора переехать.
– Да? И как думаешь, куда? Может, в Берлин? Я там со времён Второй Мировой не была… Или, может, в Париж? Конечно, я терпеть не могу этот картавый народ, но уж больно приятные воспоминания.
– На ту сторону, – хмурясь, перебил я. – Земля устала. Мир от тебя устал.
– Какой же ты противный шкет, – подал голос Голод, отправляя в рот круглый, как он сам, пончик.
– Он прав, ты вечно тыкаешь меня в мои недостатки, – театрально шмыгнула Война и спрыгнула с подоконника. – Будь проще, братец. Никто не идеален. Выпьешь с нами? – она взяла наполовину полный бокал с красным вином. Меня передёрнуло от отвращения – в мыслях сразу возникла страшная картина, которую я видел уже не раз. И главный цвет на этой картине – алый, цвет человеческой крови.
– Пожалуйста, хватит. Тебе самой уже наскучило мучить эту страну.
Война выгнула брови, показывая несуществующее удивление, а потом повернулась ко мне спиной, постучала по стеклу длинным острым коготком и произнесла:
– Знаешь, ты прав, братец. Конфликт уже давно исчерпан. Они даже забыли, из-за чего начали воевать. Такие глупые люди.
– А я бы ещё остался, – осушив свой бокал, заметил Голод. – Уж больно вкусно у них тут всё. Оставлять эту вкуснятину людям? Нет-нет-нет, ни за какие награды.
– А ты? – Война кинула быстрый взгляд на Смерть, и я отчетливо увидел мурашки на коже сестры. Смерть пугала и её тоже.
– Никакой разницы. Я всё равно останусь здесь с ним.
Повисло молчание. Как перед окончанием каждой войны. Я знал, что сейчас решается судьба мира.
Я вдруг подумал, а сколько будет так продолжаться? Ещё век? Два? Десять? До конца времён…
А началось всё очень давно. Я не помню, где именно. Помню, что был Египет, Греция, Рим, а потом началась карусель с Европейскими странами – Англией, Францией, Италией, Испанией, Пруссией и Австрией. Россия – вечный участник каждого столкновения. Время появления Америки в памяти осталось пятисекундным мгновением. Это государство очень быстро о себе заявило. Война жила в каждой стране. Она не гнушалась и более мелкими государствами. С её характером можно натравить людей друг на друга за считанные дни. А разгребать последствия будут годами…
– Кажется… – произнесла Война, и даже Голод оторвался от еды, чтобы услышать её решение. Я напрягся. Она повернулась, подошла ближе и посмотрела мне в глаза. Я редко видел её такой серьёзной, – …мне действительно пора уйти на ту сторону.
– Спасибо, – я благодарно ей улыбнулся. – Правда, я рад, что в этот раз мы обошлись без ссоры.
– Мне хватило скандала в тысяча девятьсот сорок пятом, – усмехнулась Война, возвращая себе прежний образ. – Ну, Голод, Смерть, нам пора.
– Я только доем этот пирог… – отозвался толстяк.
– Наверное, можно ненадолго вернуться на ту сторону. Но я скоро вернусь, – пообещала Смерть и безразлично посмотрела на меня, – Буду ждать встречи.
Я кивнул в знак прощания. Хотелось бы, чтобы это произошло очень нескоро.
– Пойдем-ка, братец, подышим воздухом, – сказала Война, улыбнулась Голоду и вышла в прихожую. Я последовал за ней, мы взяли с крючков куртки: она – чёрную, я – бежевую. Они были нам не нужны, ведь холода мы не чувствовали.
Скорее это была просто привычка. Привычка походить на людей.
– Ну что, Мир, прощаемся? – спросила Война, когда мы вышли туда, что когда-то называлось двором. – Я закурю?
– Бросай, – я в сотый раз повторил это слово, а она в сотый раз не прислушалась к моему совету.
– Наверное, я вернусь лет через пять.
– Так рано?
– А что делать? Я и сама, если честно, устала. Но люди – отвратительные существа. Из века в век они борются друг с другом. А ради чего? Их цели – вспышка. Пройдет совсем немного времени, и от их побед ни останется и следа. Они не успеют насладиться триумфом и разобраться со своими проблемами, как захотят большего.
– Ты абсолютно права…
Война усмехнулась.
– Ох, братец, я стала слишком похожа на тебя, – она посмотрела на чистое-чистое голубое небо и тихо проговорила. – Отвратительный цвет.
– Как и красный, – заметил я, машинально прижав руку к красному пятну в форме сердца на белой майке – такому, как у сестры.
– Я буду скучать, Мир.
***
– Эй, ребята! Сообщения от командования! Конец! Война закончена! Победили!
Солдатские каски показались из окопов, словно шляпки грибов после дождя. Послышалось тихое перешёптывание, звук упавших на землю автоматов. И через секунду раздалось громкое, пронзительное «победа!».
– Чего застыл-то? – спросил один боец другого. – Мы победили! Радоваться надо.
– Да вот птицы... С начала войны их не видел.
Солдаты смотрели в небо. По нему летела стая голубей. Их вожак, тот, кто летел первым – белый голубь с красным пятном на груди. Его образ навсегда отпечатался в памяти солдат, как символ Победы.