Обдорск в снегу глава 1

Шушулков Дмитрий
1. Селькуп.   
Обдорск город  далёкий – для тех, кому места эти не родные, кто далеко от Ямальской губы обитает. За Обью, прямо с параллели полярного солнцезасыпания, начинается никому не нужная железная дорога, на сотни километров стелятся по лесотундре рельсы, и ещё на тысячи могла бы тянуться, если бы, не затмили волю её стального культа. В мёрзлой насыпи этой дороги, похоронены мечты людей, для которых долгий мороз и скудная пища их главная биография.
Самые большие враги народа – не согласные с тупиковым прорывом «мёртвой дороги» знают, с чего началась стройка эта, и забросили дорогу потому что далеки от размаха того кто её начал.
Никто правду не скажет, если она поколению нового времени невыгодна!
Человек, что вырывал из объятия трухлевших деревянных шпал,  вечные сталинские рельсы сидел, съежившись, ждал, когда вернётся мощный челябинский тягач, добывающий брошенные стальные балки, нужные для металлического распределения будущей огромной нагрузки склада на одиночные трубные сваи.
Целое лето ждали заказчики твутавры, для обвязки ростверка, когда не дождались, придумали монтировать свою прочную конструкцию, сплетённую из заброшенной стали умершей дороги.      
Человек, цепляющий к рельсам трос, окончательно замёрз. Осень мигом в зиму забралась. Рядом струился чёрный дым из здания старой базы Катровожского рыбкоопа. Старик с прокопченным морщинистым лицом, раскосыми, сытыми бураном и снежным простором глазами, отогнал откормленных, незлых собак.   
- Петя Кравченко – назвал себя замёрзший, он привык, что его все знают. Горящая печка для него сейчас роднее жены. 
 - Зна…ааю тебя, ты меня в бригаду не взял когда я просился. Из хохлов что ли? – спросил старик.
- Белорус. Окончание фамилии не осведомление для наций, среди нас русских миллионы с присвоенными окончаниями всяких родовых отличий, ты наверно тоже Иванов.
- Неважно - Иванов, Неиванов, всё равно чувствую в вас западающий подвох, - ещё один хитрый тут, быстрее тебя бегает, и тоже с твоих мест.
Петя в Ленинграде учился, красоты каменной много, и девушек милых с прибранными косами русыми уйма, а чтобы подойти красиво к длинноволосой головке  – брюки модные надеть надо. Нужны джинсы и кроссовки – все падают от убранства последнего писка.
Славик Арделян вариант имел, он коммерцию выгодную придумал: на судне польском в Нефтяной гавани, поляки джинсы и кроссовки за полцены продают. Одолжить сумму можно, закупить товар студенческий и вне берега, продать с двойным доходом.
…Нефтяная гавань забором высоким огорожена, проходная к кораблям пропуски печатает, своих только и пропускают. Малый шустрый студент переметнулся через забор, когда наряд пограничников удалился, Петя на судно незаметным пробрался. Назвал имя Густава, знакомого Славика; тот торг дела знает, тут же поднял цену; сразу и не сообразишь - куда уплывает прибыль намеченная.
Упаковали одежду заграничную в пакет пёстрый – рассчитался одними червонцами студент, моряки выследили погранцов и отправили через мостик коммерцию, - пусть дальше навар гонит. А день, как никогда, сплошь солнечным оказался.
Дежурный на судне поднял руку, и пограничники советские увидели братскую солидарность. Окликнули мелкого паренька с надутой ношей.
Петя рванул к забору, подтянулся пики железные достать, но  свалили солдаты на землю, успели за пятку ухватить, скрутили выученным приёмом.
- Ребята отпустите… - взмолился Петя единственным соображением.
 - И что я от этого буду иметь? – спросил искажённым говором сержант.
 - Джинсовые брюки.
 - Нас двое, - сержант показал на бодрого товарища.
Петя полез в кулёк и увидел, как ещё тени упали над ним. Стояли помощник капитана с корабля, и прапорщик в зелёных погонах.
Моряк медленно подобрал пакет, вытрусил прилипшую сухую траву, сыграл довольными веками бодрому прапорщику и пошёл с пакетом на корабль. Сержант смотрел разочарованно, а начальник караула был доволен солнечным днём:
- Ведите его в дежурку, – сказал он солдатам, - будем акт задержания писать.
Акт составили по форме, и отправили заодно с Кравченко П. А. в штаб погранотряда, где упорный майор долго добивался знать – зачем студент хотел с поляками на запад убежать.
В акте было написано, что задержанный пытался проникнуть на судно, там не был куда стремился, и пакета никакого тоже не держал…
Поэтому задержанному легко было врать майору, а тот всё добивался заверения студента: не скрывать, сразу указать на тех, кто намерен родину поменять. И отвёл его в большой кабинет.
Светлолицый улыбчивый полковник чистил ваксой коричневые туфли, водил щёткой, и слушал доклад майора.
- Смотри, - предупредил полковник студента, - если ещё через заборы запретные прыгать будешь, мы тебя в милицию сдадим.
- Пусть домой идёт, - дал он приказ майору.
Майор проводил студента до проходной, и напомнил: не терять секретный телефон который он ему бдительно написал.   
Записанный номер Петя выкинул, институт бросил и ухал на Север долг отрабатывать…            
Я тоже как ты бугром был, - сказал засольщик, - но так быстро  ходить не умею, ты и тот, что вроде тебя - бесшабашный шустряк, бегаете по городу, не догонишь вас; постоянные рубли – авторучкой утягиваете …
- А ты кто? -  хант, или ненец…
- Ну, положим селькуп, какая разница, все сибиряки народ неподкупный, не ваш материк, был я в Варшаве - скверный народ, одни лжецы и лицемеры; и в Москве был, там гусаки и селезни, снесенными яйцами мутят отвоёванные распоряжения, - не годится такой город для столицы.   
Старик засольщиком рыбы работал, - сторожем и кочегаром своего цеха числился, тут и жил. Папиросы выкуривал – одну за одной. Печка угрюмо трещала.
 - Хочешь сказать, ты за бесплатно тут сидишь.
 - Не задавайся, я в Новом Порту тоже бугром вкалывался в лёд, мы мерзлотник  строили; и срубы вверху ставили, не как вы на трубах; стулья бревенчатые мостили, ягелем венцы конопатили. Рядом с нами жил необыкновенно сметливый человек с большой земли - академик, куда тебе, без него до войны ни один мост не открывался. Он был председателем комиссии, которая контролировала всё мостостроение широкой страны.  Ему срок дали, за недопустимый размах собственного колебания.
Он что сделал, вместо моста, в лёд Оби наморозил шпалы на тросах, из Лабытнанги пустил паровоз на Надым, направил по тем рельсам, которые ты сейчас вырываешь. Его и машиниста, досрочно освободили. Не стал мостовик уезжать к министрам, остался навсегда дружить с Обской губой.  Эту рельсовую дорогу сейчас телефонщики используют, и брат мой, который директором  Надымского зверосовхоза был. Вместо резиновых скатов - нацепил на ступицы ЗИСа -  локомотивные колёса, сообщение независимое имел с большой землёй, хоть пурга, хоть дождь, - постоянно грузы возил, содержал дорогу жизни исправной; умер он, и дорога мёртвою стала, с вертолёта на неё теперь глядят.   
Когда река берег подмыла, и выполз из мерзлоты, затонувший в болотах десять тысяч лет назад, мамонтёнок. Фамилия академика не для забывчивого ума, а звали мостостроителя Егор Асентьевичем - он учёных, которые исчезнувших мамонтов ищут для науки, из Москвы пригласил. Целый год мамонтёнка изучали, оживить пытались, и Егорыч их висками всё время угощал, только бы жизнь пропавшей породе вернули.   
- Он что, из ягеля и морошки те виски гнал.
- Ты догадался, во время войны судно союзников в Губе разбомбили. Только он один и помнил случившееся. В неведении властей место затопления баржи держал. Нас тоже бывало, поил.
Так вот, пойло в наших местах с переплатой, в большом недостатке всегда, берегут коренные племена от заразы, а он деньгу не брал, - угощал всех из жалости. 
- За что плату брать, если всё дармовое.
 - Это ты дармовой прокат стали скубаешь, а он мёрз в талой воде.
Лёня Пасько зашёл как-то в солнечную ночь к нему: - Егорыч позарез пузырь надо…
 Лёнька – кессонщик, академик его уважал, говорит: - Чулан пустой коллега, заполню стеклом, тогда и возьмёшь форменный пузырь.
Лёня выпивший был, вздремнул в тальнике, видит, идёт академик с вещмешком в сторону Губы, и он за ним…
Мостовик метку свою имел, встал не там где мамонтёнка нашли, в другое место, в березняке карликовом акваланг переодел, и под воду; через время вылезает с двумя ящиками в руках, переложил в мешок бутылки, ящики пустые смял, мхом прикрыл. Домой гружённым идёт все знают, что он рыбак и грибник. Лёня дал выдержку незаходящему солнцу, два пузыря получил, и к нам в барак. Разливает выстоянный самогон на похмелье, молчит. Мне потом только рассказал, та баржа союзников, во время войны затонула ящиками полная, бутылок там уйма, академик один знал, где добыча под водою лежит. Ты третий кто об этом слышит.
Дымит печь в низкое небо, селькуп папиросой морщины рассыпанные коптит.
Петя молчит, уха из потрохов белой рыбы горячая и наваристая, икры в ней больше чем бутылок в той барже.