Центр Эспоо (Espookeskus) по природе своей был скорее историческим центром города, собравшим на сравнительно ограниченном пространстве небольшой торговый центр, государственную поликлинику, несколько офисных зданий и колледж, объединенные между собой мостом железнодорожной станции, которая так и называлась Espookeskus. Более оживленным районом города и, пожалуй, больше заслуживающим статуса центра был район Lepp;vaara с огромной станцией, не менее масштабным торговым центром, кинотеатром, библиотекой, множеством ресторанов и других развлекательных комплексов.
Хотя надо сказать, что к 2009 году Espookeskus также начал преобразовываться и модернизироваться: на противоположной стороне от станции всего за несколько месяцев возвели новый торговый центр, библиотеку, несколько крупных ресторанов и кафе; стали появляться новые жилые дома в ультра-современном стиле. Собственно, это и был жилой массив во всех смыслах и определениях этого слова. Ближе к станции располагались шести-семиэтажные дома, спроектированные еще в начале шестидесятых, с глубокими бункерами на случай воздушной атаки. Бункеры эти использовались в качестве дополнительного места хранения всевозможных ненужных вещей. Каждой квартире была отведена клетка с замком, которую большинство жильцов доверху заполняли санками, старыми матрасами и детскими игрушками. Внутри бункера не было сигнала, так что мобильный телефон там оказывался довольно бесполезной безделушкой. Не поступали сюда и звуки снаружи. Дверь в бункер была огромная, металлическая, тяжелая, толщиной с добротный бетонный блок, и закрывалась она массивным железным перевесом, так, что меня порой охватывали панические приступы страха быть замурованной заживо, и спускалась я туда исключительно при острой необходимости. Кроме бункеров эти дома отличались довольно неплохой звукоизоляцией, а также стоянками для велосипедов - любимого средства передвижения у скандинавов. Два моих велосипеда простояли на такой стоянке более трех лет, прикованные друг к другу замком, ключ от которого я потеряла. Но главное, эти дома отображали целую эпоху становления и преобразования нации, стоявшей на грани экономического краха, из полуголодного обнищавшего общества, истощенного войной и положившего все свои силы на то, чтобы подарить светлое будущее своим детям, в одну из самых развитых стран Европы. Из страны преимущественно аграрной в индустриальную и high-tech культуру.
Что, собственно, исторического было в этом городе, так это красное деревянное здание поликлиники и примыкающий к ней социальный комплекс, построенные в традиционном финском стиле и мало изменившиеся за последние сто лет. Далее за поликлиникой начинался парк, скорее напоминающий лес с протоптанными тропинками, вдоль которых были заботливо установлены фонари и корзинки для мусора. Вокруг парка располагались частные дома различного типа: от omakotitalo - отдельных домов с небольшим садом по периметру, до rivitalo - домов, выстроенных в ряд, примыкающих друг к другу стенами, и садом на заднем дворе (своеобразная финская версия британского townhouse).
По другую сторону станции, напротив колледжа, была старая церковь и кладбище - пожалуй, еще одна историческая достопримечательность центра Эспоо, нетронутая модернизацией. Как ни парадоксально это звучит, а именно здесь обычно устраивались всевозможные народные ярмарки и фестивали. Вокруг кладбища расставлялись палатки с ручными поделками, домашней пряжей, народными инструментами и картинами. Тут же были и художники, готовые нарисовать ваш портрет за символическую сумму. В этом приобщении мертвых к празднику живых было что-то энигматичное, и перед глазами вдруг оживали дамы в кринолинах и джентльмены в высоких цилиндрах. Они степенно прохаживались вдоль расставленных палаток, они проходили сквозь нас, никем не замеченные, никем не потревоженные, лишь ненадолго разбуженные, пришедшие оттуда, где остановилось время, чтобы снова соприкоснуться с этим миром.
Путь от станции к церкви проходил через череду салонов красоты и маленьких магазинчиков, каким-то чудом выживающих рядом с двумя торговыми центрами и такими гигантами как K-Market, Lindex, K-Rauta, Prisma. Здесь был магазин тканей, небольшая лавка африканских продуктов по уходу за кожей, курдская овощная лавка, магазин азиатских товаров, а также антикварный.
В азиатском магазине мы были постоянными клиентами, поскольку рис с приправами "фурикакэ", домашние суши роллы, завернутые в листы морских водорослей "нори", и сладости из красных бобов и каштанов были неизменными хозяевами нашего стола.
В магазине тканей приятно было помечтать об увиденном на недавнем показе мод платье и, не полагаясь на собственные способности по кройке и шитью, уйти с пакетом ниток и пуговиц для починки детской одежды.
В то же время, антикварный магазин был для меня своего рода машиной времени, оживляющей в памяти потемневшие картинки из детства. Да, это была Финляндия, не Советский Союз, но те общие элементы ретро культуры, объединявшие даже самые изолированные страны в рамках всеобщей индустриализации и глобализации, давали возможность прикоснуться к прошлому моих предков даже здесь, вдалеке от родины.
Я редко что-то покупала в антикварном, но хозяин лавки уже знал меня в лицо и каждый раз приветствовал своим неизменным “Hei! Mit; kuuluu?”, с готовностью показывая новые поступления своего магазина и рассказывая удивительные истории некоторых вещей.
Было там зеркало, слегка потемневшее от времени, в массивной золоченой оправе, которое в середине девятнадцатого века якобы проделало путь в три тысячи километров из Англии, чтобы быть доставленным своему хозяину, однако заказчик умер до того как зеркало выгрузили на финскую землю. Был у нашего антиквара также граммофон со своей жизненной историей. Это была вещь удивительно тонкой работы, с изящной резьбой по красному дереву. Но главное, он был в отличном рабочем состоянии, и, если верить хозяину лавки, когда-то был найден им на свалке. Спустя несколько месяцев какой-то чудаковатый гражданин в потертом пальто со слезами на глазах выкупил у него это антикварное чудо. Перевернув граммофон вверх дном, покупатель указал на инициалы, нацарапанные там чем-то острым. Оказалось, что этот граммофон когда-то принадлежал его прабабке и был утерян во время войны, возможно, продан матерью в надежде прокормить голодающую семью. Хозяин лавки вдохновенно описывал момент возвращения семейной реликвии, с нескрываемой деловитостью потирая жилистые руки - ведь это он спас сие антикварное чудо от погребения на свалке.
- Как же он снова оказался у вас? - поинтересовалась я, растроганная историей о чудесном спасении старинного граммофона.
- Молодой человек принес, внук того чудного господина, - объяснил антиквар, - а я сразу узнал эту резьбу по дереву, потом перевернул вверх дном… Точно! Вот они, инициалы, как миленькие...
- Но ведь это же семейная реликвия! - удивилась я, разглядывая граммофон.
- Современной молодежи она ни к чему, - равнодушно пожал плечами хозяин лавки.
У самого окна этого небольшого магазина, где штучные антикварные вещи проживали бок о бок со всяким секонд-хэнд ширпотребом, стояло большое напольное радио середины пятидесятых. Каждый раз, подходя к этой своей машине времени, я еще издалека пристально вглядывалась в окна - не купил ли кто напольное радио, - и облегченно вздыхала, заметив его на прежнем месте. На тонких черных ножках, гладкое, блестящее, с круглой ручкой для настройки каналов и небольшим ползунком громкости, это радио было идентичной копией, братом-близнецом того, что стояло в комнате моего покойного деда.
Улучив момент, когда никого не было в доме, я часто прокрадывалась к этому загадочному блестящему четвероногому предмету и всласть крутила ручку, двигала ползунок, в ожидании услышать какие-то звуки, но все было напрасно - радио давно не работало и служило скорее декорацией, пристенным столиком, заботливо прикрытым от пыли покрывалом.
В доме у деда был маленький современный приемник, который, вместо петухов, будил нас по утрам. Также его можно было брать с собой на работу в поле; повесить на стену в гараже, наблюдая за точными движениями рук деда, устранявшего поломки в собранном им самим автомобиле; а еще можно было положить его под подушку и, укрывшись одеялом с головой, тихонько включить, делая вид, что спишь, хотя металлическая антенна продолжала торчать из-под одеяла.
По мере стремительного развития технологий все эти чудеса вскоре уже перестали вызывать тот безусловный детский восторг, который когда-то вызывал приемник под подушкой. Но черное напольное радио на тонких ножках, звука которого я никогда не слышала, все так же оставалось каким-то энигматичным воплощением тех далеких солнечных дней и не переставало волновать во время каждого приезда.
С годами мы все реже стали приезжать, а дед все реже возился в гараже, и маленький приемник валялся никому ненужный на чердаке рядом со старыми детскими платьицами, поломанными камерами и кобурой от пистолета времен Великой Отечественной. Где был сам пистолет, этого не знал никто. А возможно, дед просто не хотел нам об этом говорить. Пройдя всю войну разведчиком, он никогда не говорил лишнего, и после разговоров с ним всегда оставалось какое-то едва уловимое чувство недосказанности.
Когда не стало деда, и на семейном совете было решено продать дом, бабушке подобрали квартиру поближе к городу, чтобы можно было ее чаще навещать. Забрать все сразу не представлялось возможным, и новые жильцы дома пообещали сохранить наши вещи в гараже, однако к следующему нашему приезду гараж оказался пуст. “А как же радио?!” - допытывалась я, сгорая от возмущения. “Это то четвероногое, которое не работало? Да зачем оно вам?”
Действительно, зачем оно мне было нужно, радио, звука которого я никогда не слышала, пристенный столик, накрытый покрывалом, мимо которого ежедневно проходил мой дед, оставляя на нем баночку с лекарствами. Радио, ручку которого наверняка когда-то, так же, как и я, крутила моя мать и вероятно слушала какие-то передачи. Бездушный четвероногий предмет, рядом с которым старились и умирали поколения людей, а оно, радио, продолжало стоять и упорно молчать, доказывая нам свою живучесть - это превосходство материи над нематериальным.
И вот, здесь, по другую сторону залива, под высоким небом Скандинавии, в небольшой антикварной лавке, я нашла его, брата-близнеца напольного радио моего деда. Несколько раз меня подмывало купить эту четвероногую реминисценцию моего детства, однако здравый смысл подсказывал, что у эмигранта не может быть привязанности к вещам, а все пожитки должны умещаться в один чемодан. И я продолжала приходить в антикварную лавку на свидания с прошлым, пока однажды радио не исчезло с витрины. Возможно, его купил какой-нибудь коллекционер или владелец кафе, которые сейчас модно оформлять в стиле ретро, и я еще увижу его где-нибудь за чашкой кофе, если когда-нибудь вернусь к Финскому заливу.