Я очнулся в полной темноте. Я не видел, что вокруг, но кожей ощущал близость стен, будто я находился в тесном замкнутом пространстве. Все затекло, тело сковывала непривычная слабость. Кроме того, я очень замерз. Я лежал на чем-то, что когда-то было очень мягким, но быстро потеряло это свойство и промялось под весом моего тела, и это что-то тоже было холодным. Пахло сыростью и землей. Тихо.
Попробовал подняться. Все тело ломило. Однако мне помешало вовсе не это. Я стукнулся о какую-то сплошную перегородку. Тогда решил попробовать подняться иначе и двинулся влево. И опять наткнулся на такую же перегородку. Ткань действительно была сырой. А может так казалось из-за того, что это был велюр, и он был холодный. Сейчас я уже не знаю, и не узнаю. От моего дыхания воздух начал еле заметно нагреваться, так медленно, что заметить это можно, только если ты сам чуть не окоченел от холода. Протиснув руки вверх, ощупал такую же зачехленную перегородку в изголовье. Ногами уперся в нижнюю. Я был сжат со всех сторон.
Под головой нащупал тонкую подушечку, зачем-то обшитую непонятными рюшами. Хотел похлопать себя по карманам - выяснить, на месте ли телефон - и с удивлением обнаружил, что на мне брюки от костюма, в которых карманов не было. Пиджак. Пошевелив ступнями, которых до сих пор не чувствовал, предположил, что на ногах туфли. Горло сдавливал галстук.
Я был в гробу.
Не помню, что было сначала: паника или оцепенение. Слишком резко пришло осознание. Помню точно, что бил ногами и руками по деревянной крышке, что кричал, что кого-то звал. Было все равно, кого, лишь бы этот кто-то вытащил меня из темноты, из сырости, из земли, в которой копошились трупные черви. Я знал, что их там нет, но, клянусь, мог слышать, как они прорывают тоннели, подбираются все ближе ко мне, и вот-вот начнут вгрызаться в мою пока живую плоть.
Помню, что лежал спокойно, смотрел туда, где должно быть небо. Представлял, что оно там есть. Оказалось, достаточно сложно это сделать, когда над тобой метра два свеженасыпанной земли, а вокруг только темнота и тишина. Не слышно даже ничьих шагов.
Ничего, кроме копошения невидимых трупных червей.
Потом вспоминал, что было перед тем, как я очнулся. Я спал. А до этого был дома. Поужинал с девочками, уложил их спать, и сам прилег на диване, перед телевизором. Пытался вслушиваться в то, о чем говорил диктор, но сознание проворно уворачивалось от интеллектуальных атак и уходило все дальше и дальше в сон.
Мысль о том, что дочери останутся одни, без меня, заставила заплакать от бессилия. Забарабанил по крышке своей деревянной обители с новой силой, но слезы отнимали слишком много, и вскоре я снова притих. Лежал и плакал спокойно. Не потому что боялся, что кто-то услышит - слышать мои стенания могли только беспрестанно копошащиеся черви - а потому что у меня не осталось сил рыдать в голос.
Я вспомнил, что заживо похороненный не может прожить больше пяти часов. Шансов выбраться тоже почти нет: даже если разделаюсь с крышкой, сверху еще слой земли, через который почти невозможно пробраться. Прикинул, что оставалось мне еще около часа, ведь я не знаю, сколько уже пролежал здесь до того, как проснулся. Сознание своего бессилия отнимало еще больше, чем слезы.
На что может человек потратить последний час своей жизни, конец которой ускользнет из его сознания, потому что недостаток кислорода заставит его снова заснуть? На молитвы? О чем молиться? Можно молиться о благополучии девочек. Я думал, смогу ли приглядывать за ними сверху. Никогда не верил в загробную жизнь, но сейчас, когда я сам лежал в гробу, ни на что большее надежды не оставалось.
Я представлял, как задохнусь через несколько времени, как черви наконец доберутся до моего тела, как я превращусь в холодный липкий комок разлагающейся, раздираемой насекомыми биомассы. Как подушечка, на которой лежит моя голова, покроется осыпавшимися волосами. Или они не осыпятся? Никогда не задумывался о том, что случается с волосами умерших. Зомби в фильмах так и носили их на своих головах, а скелеты были совсем без них. Когда же наступает тот момент, когда они пропадают?
Разминая коченеющие пальцы, начал напевать все знакомые песни на всех подряд языках. Текстов некоторых из них я не знал, так что, по традиции, придумывал свои, сочиняя по ходу историю, по-разному интонируя. Как, оказывается, хорошо петь под землей, будучи уверенным, что уж тут тебе точно никто не помешает. Теперь я уже не знал, хочу ли действительно чтобы меня нашли.
Затем резко замолчал. И могильная тишина резанула по ушам, согнав наступившее было веселье. И я стал петь вдвое громче, понимая теперь, что хочу только побыстрее закончить все это, хочу, чтобы поскорее закончился кислород.
О чем думал последние секунды не помню. Может быть решил все таки молиться, я не просто петь. А может нет. Я тогда уже плохо соображал.
Но помню точно, что мой голос заглушил копошение червей.