Мама Нина
В детстве я никак не мог уяснить разницу между словом «тетя» в значении «любая женщина» и «тетя» в смысле «сестра отца или матери». Вернее, не мог понять почему эти, совершенно разные, вещи обозначаются одним и тем же словом.
К слову пришлось - я до сих пор не понимаю - у русских, что,- фантазия не играет?
В своем первом значении, «тетя» была на каждом углу – мать требовала называть «тетей» любую женщину. Соседок по дому я тоже звал «тетя», но с добавлением имени. Такова московская традиция. В большинстве губерний этого не было – там дети обращались ко взрослым по имени-отчеству, что безусловно правильно. Ибо вырастая, им не нужно менять свою манеру разговора со взрослыми (хотя правильнее было бы сказать – со старшими). Как в детстве был «Олег Сергеевич», так на всю жизнь он останется «Олегом Сергеевичем». По-московски, ребенок принижается относительно взрослых, поскольку не имеет права называть их настоящими именами. Для него существует своя, детская, игрушечная, система общения. Что больно бьет (по себе помню) по детскому самолюбию. Ибо нет того солдата, который не мечтал бы стать генералом. И нет того ребенка, который не мечтал бы стать взрослым. А насколько смехотворна ситуация, когда, по привычке, тридцатипятилетняя детина обращается к тебе прокуренным басом: «Здравствуйте! Дядя Володя!»
Так вот, вокруг меня было очень много всяких-разных теть - и Оль, и Даш, и Нин, и Свет. Но все они были «чужие», «далекие», тети, хотя существовала и «своя» близкая и родная тетя - Нина - сводная сестра матери. Мое сознание не позволяло перенести «неродной» термин на родного человека и называть ее «тетя Нина» я упорно отказывался, как бы меня не принуждали.
Я назвал ее «Мама Нина». Конечно, ход своих мыслей тогда, я, сейчас, не помню. Но не думаю, что моя логика изменилась за прошедшие полвека.
Тети - они все чужие. Значит тетей она быть ни в коем случае не может. Так кто же она? Сестра матери! То есть, как бы - вторая мама - «Мама Нина». Легко и просто. И никто, никакими силами не мог меня в этом переубедить. Так, на всю жизнь, для меня она и осталась «Мамой Ниной». Интересно то, что, по причине неприязненного отношения тещи, то есть бабки, к зятю, то есть отцу, в моем детском лексиконе практически отсутствовали слова «отец», «папа», поэтому муж Мамы Нины именовался мною «правильно» - Дядя Саша.
Отмечу тот факт, что у многих московских матерей не было и нет имен. Деревенские не только своих соседей и родню величают по имени-отчеству, но и родителей тоже. В Москве этого не принято. Мама, Папа - и все. Я сам лет до пяти, не знал, что у матери, есть имя. Потом, поскольку мы чаще стали ходить в гости, появился телефон, да и я стал внимательнее прислушиваться к разговорам взрослых, узнал, что ее зовут Юля. И уже лет в десять, рассматривая, какие-то мамкины бумаги, узнал, что ее зовут Юлия Петровна. Сама она мне про это не говорила. Странно... Поэтому, зачастую, спрашивая ребенка: «Как зовут твою маму?», в ответ слышишь: «Мама». Даже сейчас в 21 веке.
Гагарин и Титов
Через полгода после моего рождения в космос полетел Юрий Гагарин. Событие это было обставлено с помпой, поэтому слово «Гагарин» было у всех на устах. Настолько, что даже приобрело некоторый безличностный характер. Вместо «герой», «молодец», особенно детям, стали говорить: «Гагарин». Вокруг меня также витало это слово и хотя я, по малости лет своих, еще многого не понимал, однако в моей голове отложилось, что «Гагарин» ; это хорошо.
Время шло – я рос, а осенью полетел в космос Титов. Потом – еще кто-то, шумиха вокруг космоса росла, поэтому я, едва научившись говорить, стал спрашивать у бабушки: «куда летал Гагарин?», «где космос?», «что он там делал?» и так далее. Бабка, уставшая от моих вопросов, не зная, что ответить, поскольку сама не имела ни малейшего представления, где находится космос, что это такое и, уж тем более, чего там Гагарин делал, сказала как-то мельком, что Гагарин летал на небо. А поскольку, к тому же, была большая любительница пошутить и за словом в карман не лезла, а за окном мела метель, то, махнув рукой в сторону окна, добавила, что вот теперь с неба сыпет нам на землю снег.
Прошло несколько недель.
Я сидел в теплой квартире на подоконнике и смотрел на запорошенный снегом двор. Вдруг я закричал: «Бабушка, бабушка – Гагарин и Титов!» Она, вначале, как это часто бывает с родителями, не обратила внимания на мои вопли, но поскольку я не умолкал, вынуждена была подойти ко мне. Я стучал пальцем по стеклу и повторял: «Гагарин и Титов, Гагарин и Титов…» Бабка не поленилась посмотреть в окно и увидела, что с крыши соседнего дома двое рабочих скидывают снег…
Тут-то она и вспомнила, что недавно объясняла мне, зачем Гагарин летал в космос. Я запомнил, а, увидев двух человек на крыше, решил, что Титов тоже должен сыпать снег. Чем он хуже Гагарина – ведь тоже космонавт.
Читание и писание
Совершенно не помню как меня учили читать и писать. Мать говорит, что я научился этому очень рано и феноменально быстро для своих лет. Видимо, это чистая правда, потому что, сколько помню себя, помню себя грамотным.
Характерный случай. За неделю перед тем, как пойти в Первый класс, я что-то хотел сказать своему другу Кольке, но его не было дома. Тогда я решил написать ему записку и положить ее в почтовый ящик. Для чего попросил у матери карандаш, которых у нее всегда было вдоволь, поскольку она боялась чернильных ручек, ибо они зачастую протекали и пачкали одежду. А время шариковых ручек еще только наступало. Мать ответила, что это бесполезно, поскольку Коля еще не научился читать. Меня это сильно удивило - ведь я, в то время, читал и писал достаточно свободно, а еще сильнее озадачило ; что же мне делать?
Но ничего в жизни не проходит даром ; за раннюю грамотность пришлось расплатиться здоровьем ; близорукостью и искривлением позвоночника. Второе удалось исправить путем длительных тренировок, а зрение так и осталось гадким на всю жизнь. И, к сожалению, ухудшается все больше и больше, ведя меня к полной слепоте, если только врач по имени Смерть не остановит этот процесс. В то время, когда мои сверстники развивались физически в дворовых играх, я сгибался над книгой и ломал глаза. Зато я мог называться, модным в то время, с легкой подачки доктора Спока, словом «вундеркинд», что проливало бальзам на душу моей матери. С той поры я терпеть не могу два слова ; «вундеркинд» и «акселерат».
Самой любимой моей дошкольной книгой, с которой я практически не расставался, был «Справочник инженера-строителя кабельных линий связи»! Эту книгу мать стырила с работы специально для меня. В ней было более 600 страниц и практически на каждой странице картинка ; то изображение кабеля в разрезе, то какого-то усилителя, а главное ; там было много различной техники ; тракторы, кабелекуладчики, грейдеры, бульдозеры с подробными описаниями и характеристиками. Естественно, что для парня, такая книга была намного интересней и, главное, намного полезней каких-нибудь дурацких «Трех поросят» и иже с ними.
Не знаю из-за этой книги или так, по своей природе, но я любил и до сих пор люблю книги с картинками, скорее даже картинки с тестом или справочники. Чисто текстовые книги я могу слушать, когда мне их кто-нибудь читает, пусть даже синтезатор речи, но сам их читать не люблю.
Ручки-сучки
Шести лет от роду я узнал, что существуют не только обижающие (вроде ; дурак, козел, осел), произносить которые лишний раз было не желательно, чтобы не обидеть кого-либо и не получить по морде, но и запретные слова, произносить которые совсем запрещалось.. Этот факт потряс меня до глубины души!
С обижающими словами все было ясно и понятно. На самом деле они обижающими не были, а становились обижающими только в определенном произнесении (сказал бы контексте, но такого слова я тогда не знал). Ну, чего обидного в слове «Козел» - ничего! Название животного. И «Горный козел» тоже никого не обижает. А вот если я произносил: «Колька козел», оно становилось обижающим, поскольку я намекал на то, что Колька воняет как козел. Ибо мать мне неоднократно говорила, когда я, набегавшись, весь в поту и мыле, возвращался домой: «Козлом воняешь!»
Но запретные-то слова! Это, что еще такое?
Мое знакомство с запретными словами произошло весьма оригинально. Мать мыла меня в ванной и попросила поднять «ручки». А я ей, нараспев, ответил ; «ру-чки-сУ-чки». Как и многие малыши я любил играть в слова, рифмовать и, конечно, петь. Но мать, ни с того, ни с сего, вдруг вспыхнула, заверещала и сказала, что такое говорить ни в коем случае нельзя. Я остолбенел! Что случилось? Я же не обзывался! Я же не дразнился! Я не понимал своей вины. Ведь я имел в виду «сучкИ», которые есть на каждом дереве и на которые человеческие руки, особливо, с растопыренными пальцами, весьма схожи. А то, что я изменил, для рифмы, ударение, мне также не казалось большим преступлением. Мы в детстве часто путали, в основном по-неграмотности, а иногда и ради шутки, ударения в словах, но никогда, ни родители, ни окружающие не говорили нам, что это запрещено. Нам объясняли, что сие неправильно, что надо произносить по-другому. Но запрета никогда не было.
Я стал спрашивать мать - почему? Она отвечало, что это слово нехорошее, стыдное. Какое? СучкИ? - удивился я. Нет - сУчки - ответила она и снова покраснела. Вот так, да! Это - стыдное, а переставил ударение - не стыдное. Как это понять шестилетнему! Да и что в нем стыдного? Я начал теребить мать, чтобы она объяснила, но та заругалась и, ничего не объяснив, прикрикнула: «Слово плохое! Сказала нельзя! Значит - нельзя!»
Я вжал голову в плечи и примолк, решив обсудить все это с Колькой, который, как мне всегда казалось, знал о жизни больше меня, поскольку у него была полная семья и целых две (!) бабки.
В моем мозгу и тогда не укладывалось, да и сейчас не укладывается, почему какие-то слова произносить можно, а какие-то ; нельзя? Ведь слово - это всего лишь слово - колебание воздуха, как свист. Пустышка. Оно не может быть, ни плохим, ни хорошим. Оно ; слово! И этим все сказано. Я, несмотря на малый возраст, сознавал, что есть плохие дела и хорошие дела, что многое запрещено, например, бить тех, кто моложе тебя, воровать, убивать. Но как можно запретить слово я не мог понять...
И тут я вспомнил, что мать и, особенно, бабка мне всегда крепко-накрепко запрещали свистеть дома, говоря: «Деньги высвистишь». Да и на улице я, нередко, получал от матери затрещины, когда пытался посвистеть, отчего так толком свистеть и научился.
Стало противно...
Наутро Колька объяснил мне, что «сУчки» - «мат». «Матерщина», которую произносить нельзя. Почему нельзя Колька мне объяснить не смог - он был недалеким человеком, отчего и спился, и старался не утруждать себя размышлениями. Нельзя - значит нельзя.
Я спросил его ; если можно запретить слово, то можно запретить и букву? Вот мы и покатились с хохоту представив, что запретят, к примеру, букву «К» и тогда он станет «Оля», то есть ; девкой, а я из «Юркова» превращусь в «Юрова». Даже, впоследствии, неоднократно играли в слова, на запрещение букв.
Тогда я вернулся к матери и спросил: «Я что - матерился?» Она опять раскричалась и выяснилось, что и само слово матерщина - тоже запретное. Мне становилось все гаже и гаже. Оказалось, что слово «***», которое я знал, но почти не употреблял - матерщина и оно запретное. «Так это же пиписька» - оправдался я. «Пиписька - тоже матерщина?» «Нет» - ответила мама. «А почему «хуй» запретное?» - спросил я. «Стыдно его произносить поскольку обозначает стыдное место» - вывернулась мать - «ведь стыдно ходить без трусов, поэтому стыдно его говорить». «Но почему пиписька-то - не стыдное. Тоже - без трусов!» - ляпнул в ответ я.
От моей, не испорченной догмами, детской логики мать откровенно помутило. Она тоже была недалеким и малосведующим человеком, поэтому, чтобы не заблудиться в рассуждениях, заорала, нашлепала и сказала, чтобы больше от меня такого не слышала.
Ночью, лежа в своей кроватке, я с обидой думал: «Как же так нельзя воровать, воровать - стыдно, воровать - грех большой, как говорила мне бабка, но произносить «вор», «украсть», «воровать» - можно. А «***» - нельзя. Хотя мне нравилось иной раз посылать Кольку на хуй. Как-то звучно и кратко получалось. Глупость какая-то.
Мир взрослых сразу показался мне каким-то не то, чтобы непонятным, а неинтересным. Вот тебе и на ; нельзя словами поиграть. Переставил ударение ; уже ругают. Слово «плохое»! Черти что! Учитывая то, что мне через год идти в школу, идти в школу еще сильнее не захотелось. Сколько же там придется запоминать всякой белиберды… Не хочу в школу!
Наутро я пошел к Кольке и попросил рассказать про матерщину все, что он знает. В этот день я выучил все матерные слова с подробными комментариями, чтобы знать они обозначают. Слова мне понравились, но теперь я знал, что при матери их говорить нельзя.
Но это оказалось не конец!
Буквально через неделю я пришел домой весь в слезах и, на вопрос матери, что случилось? Ответил, что Оган дал мне по яйцам. Что было! Оказалось, что и яйца - матерщина, несмотря на то, что бабка всегда просила мать купить яиц. И тут я стал понимать, что взрослым, особенно матери, надо поменьше рассказывать.
Пословицу «слово - серебро, молчание - золото» я тогда еще не знал, но смысл ее прочувствовал...
Гексаметилентетрамин
Еще одно воспоминание из раннего детства.
Коробочка с лекарством под названием «уротропин».
Моя бабка долго и безуспешно лечилась от всех мыслимых и немыслимых болезней. Во многом, ей помогал в этом и подстегивал к лечению, журнал «Здоровье», просвещающий малограмотным заковыристыми названиями болезней и лекарств.
Крестьянской женщине было невдомек, что существуют не только болезни, но и лекарства, позволяющие вылечиться от этих болезней. Простой люд считал боли и болезни божьим гневом или испытанием - болели все, страдали тоже. И не лечились. Терпели, терпели, сколько могли, до самого смертного часа. И работали… Потому что иначе они бы умерли от голода.
Городские имели больше свободного времени. Пенсионное обеспечение в старости, обещанное социалистическим строем, давало возможность не работать, а больше думать о себе и своих болячках. Причем, в отличие, от большинства развитых стран, старость в те годы начиналась у женщин в 55, а у мужчин в 60 лет. Причем моя бабка, как работающая на железной дороге, должна была идти на пенсию в 50 лет, но, пришедший на смену Сталину, Хрущев, это отменил. За что был проклят моей бабкой (наверное поэтому и попал под домашний арест).
Но и бабка сильно сдала, узнав, что ей придется работать еще долгих пять лет и отчаялась дожить до пенсии. Ее можно понять! Ведь трудится она начала только с 32 лет и, естественно, к труду была непривычна, воспринимая его, как наказание, как муку, мечтая только об одном - о пенсии, об освобождении от обязательного труда. Хотя болезней у нее действительно было много. Свое здоровье, как я понимаю, она сильно подпортила кокаином в эпоху НЭП и офицерским спиртом во время войны.
И вот, выйдя на долгожданную пенсию, она стала (как умеющая читать) просматривать журнал «Здоровье», находя в нем все новые и новые болезни у себя и, соответственно, лекарства для них. А поскольку тогда лекарства были достаточно дешевы, то она, и покупала, и принимала их бездумно и бесконтрольно. Весь наш дом был наполнен какими-то коробочками, бутылочками, порошками. (Помню, что после бабкиной смерти мать вынесла на помойку целую коробку лекарств). Мне кажется, что неуемное потребление лекарств приблизило и, без того раннюю, кончину моей бабки.
А я запомнил только одну-единственную коробочку. Почему? Попробую разобраться в этом, хотя толком не знаю насколько правомерны мои рассуждения. Может быть, все-таки, некоторая художественность этикетки, тому причиной. А может - этого лекарства у нас просто было пруд пруди и оно примелькалось до запоминаемости.
Помню - маленькую, в пол-спичечного коробка, тоненькую коробочку, на которой зелеными буквами по прямой было написано слово «уротропин», а над ним, по дуге, похожей на полную радугу, другое, очень заковыристое слово, которое, как ни странно, я запомнил с фотографической точностью: «гексаметилентетрамин». Чтобы прочитать написанное, я вертел коробочку в своих руках, то вправо, то влево, неспешно разбирая буквы и составляя из них единое слово. Учтите – я только что научился читать. Большинство слов представляло для меня еще нераскрытую тайну. А тут такое длинное, но очень певучее слово: «гекса-метилен-тетра-мин». Я влюбился в него и произносил его нараспев. Оно было необычным - никто из взрослых такого слова не произносил. Знание этого слова придавало мне какую-то сакральность, разительное отличие от всех остальных людей, которые не знали этого слова. Наверное я чувствовал себя от этого очень взрослым. Может быть…
Как бы то ни было но «гексаметилентетрамин» запомнился мне на всю жизнь и, видимо, только смерть или старческий маразм, может отнять его у меня. Кто знает, может быть именно из-за него я через несколько лет увлекусь химией и хотя химиком не стану, зато в химической школе найду свою первую любовь, которая тоже не сложится, но определит мою жизнь на все оставшиеся мне годы.
Главные слова
Весной 1967 года появился легкий и веселый фильм «Кавказская пленница» с, тогда еще молодой и красивой, Натальей Варлей, сразу же ставшей образцом женской красоты для большинства старших ребят. Да и мы, малявки, смотрели на нее, раскрывши рот, еще не совсем понимая, но уже предчувствуя половое влечение.
Многие фразы из этого фильма стали «летучими». Мы их повторяли без остановки и доповторялись до того, что и сейчас, через полвека, я помню большинство из них наизусть.
Была в этом фильме одна замечательная песня – «Песенка про медведей». Когда я слушал ее, то отчетливо представлял себе «Земную ось», которая, как бревно из болота, торчит на Северном полюсе, вокруг которой вереницей, не торопясь, важно ступают белые медведи, своими лапами вращающие нашу Землю.
Подобную ассоциацию я впоследствии встретил у Высоцкого в строках: «землю тянем руками за стебли, на себя, под себя, от себя…». Эффектная, мудрая и краткая фраза. К слову, я всегда удивляюсь краткости великих. Мне, чтобы выразить подобное потребовалась бы, наверное, целая страница текста.
Но, к своему сожалению, одно место в этой песни я никак не мог понять. «Раньше на год или два, кто-то сказал кому-то Главные Слова…» ; что это за такие «Главные Слова» и почему их надо бы «сказать раньше». Какой в этом смысл? И вообще - о чем это? В моей жизни - жизни шестилетнего мальчишки было уже много всяких-разных слов ; и важных, и неважных, и добрых, и запретных, и ругательных, но вот главных... Главных ; не было!
С детским максимализмом, я воспринимал «главное», как какой-то абсолют, как какой-то пароль, дающий доступ к чему-то такому, нужному, важному, определяющему смысл всей жизни, чего я еще не знаю. Что, в общем-то, и не так далеко от правды. Не дано мне было только понять, что транскрипция этих «Главных Слов» у каждого человека своя. Хотя на самом деле это всего-навсего три-четыре слова. Но каким словесным мусором взрослые, их порою окружают. Так, и не разглядишь, и не поймешь, что они «Главные».
Я размышлял, недоумевал, смотрел фильм снова и снова, пытаясь по сюжету понять ; что такое эти, проклятые, «Главные Слова». И не мог! Совершенно не мог понять! Тайна оставалась неразгаданной! Но разгадать ее было необходимо. Ведь это ; «Главные Слова»! Я хотел знать про них все, понимая, что и у меня в жизни они будут «Главными». А раз они «Главные», следовательно от них будет зависеть моя жизнь.
Устав ломать голову над этой загадкой, я стал выспрашивать у матери, что это за такие «Главные Слова»? Кому и когда их говорят? Почему лучше их сказать по-раньше? А, что случится, если их не сказать совсем? Вот такими вопросами я засыпал свою бедную, тогда уже одинокую, мамашу, брошенную своим молодым мужем. По своей детскости, я не мог понять насколько, видимо, ей было больно и тяжело об этом говорить. Ее «Главные слова», наверное, еще звучали в ее душе, но вот ; несколько лет прошло ; измена, ссора, развод, раздел имущества. Вот тебе и «Главные Слова». Быть может мать вообще жалела, что они были ей сказаны.
Говорить о них она явно не хотела и старалась перевести разговор на другие темы. Но поскольку я настаивал, она уверяла, что сейчас мне этого не понять, что надо сначала стать взрослым, выучиться и проч. и проч. ; в общем, несла всю ту чушь, которую говорят детям, когда, по какой-то причине, не желают или не могут ответить на, так называемые, «детские вопросы».
Раздосадованный на мать, я спросил у Кольки Пилясова про загадочные «Главные Слова». Он мне ответил просто, без кривотолков, так как понял сам и как ему объяснили родители: «это, что-то там такое ; про любовь, ну, в общем, слова для девок…»
И мне сразу стало неинтересно, потому что моя пора заглядывать под юбки еще не пришла.
Но тайна все-таки осталась неразгаданной. Что такое «Главные словая» я так и не узнал и, видимо, поэтому, во взрослой жизни упорно обходился без них. И даже, когда пришло время первой любви, то, в тот момент, когда мне надо было их произнести, наши губы соприкоснулись... И они стали уже не нужны...
И, впоследствии, тоже...
Оказывается можно прожить и без «Главных слов»!
Главное - поступать так, как подсказывает тебя сердце...
Урод! Закрой рот!
Да-да, вот именно так говорили мне приятели в детстве.
К несчастью, меня, практически с рождения, мучил тонзиллит - противная болезнь, при которой невозможно свободно дышать носом. Сопли у меня не текли, а было такое ощущение, как будто нос забит ватой. Поэтому мне, практически всегда, приходилось дышать ртом, что совершенно не красило меня. Ребята смеялись, издевались, а некоторые, самые отъявленные, поддевали снизу мою челюсть ладонью с криком: «Урод! Закрой рот!». И иногда больно прищемляли мне язык, что, порою, он даже распухал.
Быть посмешищем мне не хотелось, надо было что-то делать, что-то в себе менять. Вначале, я старался изо всех сил дышать носом, чтобы пореже открывать рот. Но получалось еще смешнее. Сначала сидев тихо-тихо, я, через некоторое время, резко вдыхал всеми легкими, широко разинув рот, чиста как ныряльщик. Гадость!
Тогда я додумался маскироваться. Рот можно было прикрыть рукою, чтобы не было видно, что он открыт. О! Гениальная идея. Придуманная мною в дошкольные годы, она помогла мне потом – в школе и в институте. Дураки-учителя принимали ее за выражение сильнейшего умственного напряжения и думали, что я, к примеру, рассуждаю над решением задачи. Ничего подобного – я прятал раскрытый рот. Позиция у меня была стандартная, причем я ее настолько сильно вогнал в себя тренируясь перед зеркалом, что потом, в зрелости, действительно использовал при размышлениях. Итак, я сжимал руку в кулак, но совсем неплотно, чтобы между пальцами оставалось побольше места для прохода воздуха. А согнутым указательным и распрямленным большим пальцем обхватывал нос с двух сторон. Вот это «хватание за нос» было тоже не простым позерством. Можно было незаметно, а порою, даже открыто, пошевелить себя за нос. Может быть кто-то и думал, что это – от размышлений, но на самом деле, пошевелив нос, я мог увеличить отверстие для прохода воздуха и прикрыть рот, чтобы мышцы отдохнули.
В начальной школе нам запрещали грызть ручки и за это сильно ругали. Но с пятого класса на это перестали обращать внимания. К тому же разрешили пользоваться пластиковыми шариковыми ручками, грызть, которые было одним удовольствием. Этот жест учителя также расценивали, как выражение умственного напряжения. А мне он давал небольшую щелочку между зубами, через которую я свободно дышал.
Вторая идея, которая пришла мне в голову – как бы замаскировать свое уродство – состояла в том, чтобы болтать без умолку. Когда ты разговариваешь, то рот, так или иначе, открыт. Никто на это не обращает внимания. Можно спокойно дышать ртом. Можно делать глубокие вздохи. Хотя желательно говорить медленно, когда движешься и, одновременно, разговариваешь, а то начинаешь задыхаться. Особенно мне это помогало, когда я гулял во дворе с ребятами. Может быть именно этот факт повлиял на то, что я говорю и хожу всю жизнь достаточно медленно. Не хватает кислорода!
Ну и третий способ, придуманный мною намного позже, уже в школе, заключался в создании определенной гримасы, с немного искривленной линией губ. При этом между губ образуется отверстие, через которое можно легко дышать. Рот не открыт, он искривлен, но дырка для воздуха есть. Эту гримасу я долго вымучивал перед зеркалом, потому что она могла выражать многие чувства, согласно обстановке. И надо было освоить все варианты. От выражения задумчивости (для урока), иронической-насмешки (при встрече с друзьями), удивления, до доброй улыбки и радости (при встрече с подругами).
Эта методика позволяла даже создавать немного загадочное безразлично-отрешенное выражения лица. Байронизм!
И так я хорошо отработал эту гримасу, что даже, когда прошедший тонзиллит освободил меня от необходимости держать рот открытым, она осталась, как мое «альтерего», как моя визитная карточка. Натренировавшись за годы детства и юности, я уже не мог освободиться от ее цепких объятий. Мы с ней слились в единое целое. Поэтому уже в совсем «взрослом» возрасте, даже до сих пор, некоторые женщины, отмечают у меня на лице некую мимолетную саркастически-задумчивую улыбку, не понимая того, что это всего лишь способ незаметно вдохнуть необходимый мне глоток воздуха.
Как тебя зовут, мальчик? Косой заяц!
Моими самыми любимыми литературными произведениями в детстве были Михалковские «Веселые Зайцы», «Зайка-Зазнайка» и «Трусохвостик», а любимыми героями - Зайцы. Волшебная заячья страна настолько очаровала меня, что я включил себя в клан «Зайцев». Я посчитал самого себя зайцем, собирал фигурки, рисунки, рассказы и все-все-все, что связано с зайцами. Любое упоминание о зайцах, вызывало у меня неподдельный интерес. И я настолько утонул в заячьих фантазиях, что когда некая дама, по-моему, в кукольном театре на Маяковской, спросила меня: «А, как тебя, мальчик, зовут?», не раздумывая, ответил: «Косой Заяц!»
Дама отнеслась к этому разумно, с пониманием, видимо она хорошо знала детскую психологию. А вот мать ахнула! И чуть не умерла со стыда, как сама мне сказала. Ее добило слово «косой». В ее недалеком понимании «косой» трактовалось как «урод». А представлять уродом, перед чужими людьми, своего любимого сыночка было для нее таким позором, который не смоешь даже кровью.
Но для меня это было всего лишь характеристикой зайца, которого завсегда, особенно в сказках, называют «косым». Было составной частью имени. Для нее ; оскорблением. Она слезно просила меня так больше никогда не говорить. То просила, то приказывала, в общем, всем своим видом как бы говоря - никогда так не делай, сынок! Предлагала мне заменить мое «тотемное» имя на ласково-паршивое «зайчик». Какой там «зайчик»! «Зайчик» ; это слабак, которого мама за ручку водит. А «Косой Заяц» это ; мужчина, герой, боец, я бы сказал «супермен», если бы знал тогда это слово.
В общем, мать я не понял. А она не желала понять меня.
Это был первый случай, когда мать продемонстрировала мне двуличие взрослых. Дома она восхищалась моей любовью к зайцам и «Косой Заяц» не резал ее по ушам и не бил по сердцу. Но в присутствии чужого человека, он так занервничала, испугалась и застеснялась, что даже напрочь запретила мне «Косого Зайца». Хотя дома продолжала умиляться моей игрой в зайцев, придумывая новые сюжеты и пропуская «косого» мимо ушей.
С этого часа, мир разделился на две половины - свою и чужую. До этого я вел себя вне дома, также как и дома. Теперь - нет. Мне пришлось подстраиваться к внешнему миру, искажая в чем-то, свой домашний мир, самого себя. Мать, время от времени, добавляла к «Косому Зайцу» еще какие-то новые запреты, количество которых росло и росло. Я не очень вдумчиво относился к ним - не было, видимо, во мне актерской жилки, позволяющей легко переключаться с одного образа на другой, в зависимости от обстоятельств. Лавры Джекила и Хайда мне явно не светили.
Жаль, что мать не объяснила мне, что двуличны и лицемерны по большей части все взрослые. А то я, по неопытности, решил, что эти качества свойственны только моей матери (хотя этих слов, тогда, конечно, не знал) и стал в ее присутствии прималчивать и меньше откровенничать. А то, вдруг, мне опять запретят что-нибудь. При этом открыто со всей душой относясь к другим людям, что было, скажем так, не то, чтобы неправильно, а нерационально.
Последующие годы, показали, что мать не только не желала понять меня, а совершенно не хотела понимать меня, вдумываться в меня, считая свое мнение правильным и, к тому же, единственно-правильным, стараясь слепить меня по своим чертежам, таким, каким она хотела бы меня видеть, а не таким, каким я хочу быть.
За что, собственно, и поплатилась, впоследствии, долгими годами одиночества