Светлой памяти Елены Давидовны.
Лялька обижалась молча. Спорить с мамой мог только младший брат Лёнька, ему всё дозволено. А она уже взрослая, скоро восемь лет будет. И хозяйка опять же, весь дом на ней, с мелким в придачу. Мама всё время строчит на машинке, обшивает "этих немецких шалав". Да, Ляля знает, что это плохое слово. Поэтому никогда его не произносит вслух. Только вздыхает, копируя взрослых: "А что делать, жить-то надо!"
Мама сказала, что при немцах она учиться не пойдет. А школа такая красивая! Прямо через дорогу от дома. Ляля любила смотреть из окна на школьный двор. Там всегда было много интересного. Правда, до этой, ох, как трудно выговорить: "оккупации".
Лёнька опять ноет, выпрашивая прогулку, но мама твёрдо запретила ему выходить на улицу. Ей можно, потому что она беленькая и голубоглазая, а братик чёрненький и кудрявый...
На днях приезжала мамина заказчица, ну, из этих... Так Лялька подслушала, что женщина "уболтала своего мужа", и Лялькиной семье выправили документы на другую фамилию. Получается, что не было у них с Лёнькой папы...
После ухода дамочки мама приглушённо плакала, закрывшись в «кабинете». Потом она вышла, очень бледная, и сказала: "Дети, вы теперь носите мою фамилию – Новгородцевы. Лена, ты уже взрослая, запомни и проследи за Лёкой! Вы не Коганы больше!"
Лялька заплакала, а братишка бурно подхватил. Хотя отца Лёнька не помнил. А ей было целых четыре года, когда однажды ночью папа уехал со строгими дядями в форме. "По секретному заданию, в командировку. Надолго", - вот и всё, чего она смогла добиться от мамы.
Вчера же, когда она отоваривалась в продмаге, по очереди прошел слух, что евреев будут вывозить из города. Зачем и куда, Лялька не поняла. Но спросить побоялась. Мамин наказ "не болтать" смышленая девочка выполняла беспрекословно.
Прискакав домой, Ляля кинулась к маме с раздиравшим ее вопросом: «Мамочка, мы потому больше не евреи, чтобы нас не увезли от тебя?»
Занятая грустными мыслями и сражением с непослушным примусом, девочка не сразу поняла, что за шум стоит на улице.
Бросив "хозяйство", она подбежала к огромному окну в зале, смотревшему как раз в сторону школы. С обоих концов улицы сюда потоками стекались люди. Шли целыми семьями, с детьми и стариками. Немцы с автоматами направляли всех на школьный двор, что-то записывая.
Лялька вдруг увидела знакомых: "Это же Готманы!" Вон и друзья её, Соломончик и Фирочка, двойняшки, на год младше. Девчушка прижимала к себе плюшевого мишку, подаренного Лялей на их общий день рождения, из-за которого они вечно дрались. Решив попрощаться, она распахнула створку окна. Подскочившая мать оттащила её за подол, отвесив изрядный подзатыльник!
Девочка от несправедливости онемела, только хватала ртом воздух. Но с матерью в таком состоянии спорить было себе дороже, и Ляля ушла читать книжку Лёньке. Когда через час, измученная неясной тревогой и еле уснувшим братиком, она прокралась в зал, то увидела маму, понуро стоящую у окна...
Ляля подбежала и прижалась к ней. Женщина крепко обняла дочку. Они молча смотрели, как по дороге уезжали плотно набитые людьми грузовики, постепенно исчезая в августовском мареве...
- Мамочка, когда они вернутся? Я ведь ещё увижусь с двойняшками? – наивно спросила девочка.
- Не скоро, доченька, нескоро... – и мама, повернувшись к иконе, стала беззвучно молиться. Ляля молитв не знала, но твердо решила выучить.
Через месяц они с матерью, бродя по блошиному рынку в поисках пуговиц, увидели плюшевого мишку двойняшек, с оторванной лапой и перепачканного чем-то коричнево-бурым... Сомнительного вида гражданин на мамин лобовой вопрос "Откуда?" - нервно вздрогнул и просипел: "За Ужовой балкой ещё много жидовского барахла осталось..."
После окончательного освобождения города Лялю и подросшего Леню отдали учиться в другую школу. Они не возражали.
Через год после Победы, в сорок шестом, мама окрестила Леночку, оставив сыну выбор.
А в шестидесятых они получили документ о реабилитации их отца. Посмертно.