Она проснулась внезапно. Широко открыв глаза, резко села на кровати, пытаясь понять, что заставило её так вскочить. Сон! Странный... страшный сон! Изрезанная на части гимнастёрка, и на каждом кусочке по ордену или медали. О, Господи! Сунув ноги в опорки, Полина бросилась к шкафу. Гимнастёрка висела на вешалке, целёхонькая, невредимая. И медали на своём месте. Слава Богу!
Переведя дух и помотав головой, чтобы стряхнуть дурман, женщина прошла на кухню. Выпив воды, села на табурет. Прижала руку к груди, пытаясь утихомирить сердце, бившееся так, что стук его, казалось, был слышен в каждом уголке дома. Отдышавшись, посмотрела на ходики. Три часа, а за окном уже светает. Май есть май. Начинаются северные белые ночи. Сегодня девятое число - День Победы. Праздник радости с привкусом неизбывной горечи. Эта дата была особо чтимой в их семье. Должен приехать сын с семьёй. Не было ещё такого случая, чтобы он лично не поздравил отца с этим праздником.
Постепенно приходя в себя, Полина и не заметила, как мысли унесли её в прошлое. Как же долго шли тогда к этому дню сорок пятого года! То тяжёлое время, терзавшее людские тела и души, помнилось до мельчайших подробностей. Много воды утекло, а оно, уже далеко ушедшее, до сих пор оставалось таким близким! Молодая ещё тогда Полюшка провожала своего Сёмку на фронт. Всего лишь месяц и прожили после свадьбы, а тут - война. Он бил фашистов, а она ждала и молила Бога, чтобы он сберёг её любимого и ненаглядного. Как гордилась мужем, когда узнавала об очередной награде! До слёз жалела баб, получавших похоронки, плакала вместе с ними. Примеряла их беду к себе и содрогалась:
- Нет-нет, такого быть не может! Ты должен вернуться живым и невредимым… живым и невредимым, - повторяла она, глядя на его фотографию, и переводила взгляд на икону в углу, - сохрани его, Боже милостивый!
Каждый раз, завидев почтальона, молила:
- Только не казённая бумага! Пусть будет письмо от Семёна!
А потом снова бросалась на колени перед иконой:
- Спасибо тебе, Господи! Спасибо!
Вера в то, что муж не сгинет в пекле войны, не покидала её и тогда, когда после победного дня Семёна всё не было и не было. И весточек - тоже. Ожидание изматывало её, и, когда становилось совсем уж невмоготу, она садилась в попутку и ехала на станцию, которая была в райцентре, в двенадцати километрах от деревни. Дожидалась там воинского эшелона и жадным, ищущим взглядом смотрела на спрыгивающих с подножки солдат. А вдруг случится чудо, и её муж именно сегодня… вот так… сюрпризом… нагрянет домой?
Она расспрашивала солдат, не встречали ли они Семёна Собянина? Военные дороги длинные и путаные, но ведь всякое бывает! Чудеса на белом свете случаются и в лихолетье. Жданного ответа не было, и она тихо отходила в сторонку, повторяя, как заклинание: «Он вернётся! Вернётся!». Состав пропадал из виду, а она всё стояла и стояла, неизвестно, чего ожидая. А потом по-прежнему с надеждой возвращалась домой.
В конце мая, в одну из банных суббот, занимаясь домашними делами, Полина вдруг ощутила какое-то нетерпение. Оно росло, ширилось и становилось невыносимым. Что-то происходило в душе, непривычное и маетное. Она не знала, куда себя деть. Хваталась то за одно, то за другое, и не сразу услышала шум приближавшейся со стороны станции машины. Когда та была уже близко, пристально всмотрелась в окно кабины. Пассажира рядом с шофёром не было, и Полина, вздохнув, медленно пошла от калитки вглубь двора. Но машина, взвизгнув тормозами, неожиданно остановилась:
- Эй, хозяюшка, не в твой ли дом служивый идёт? Догнал его недалеко отсюда. Сесть ко мне отказался.
- Это Семён! – Полина сняла фартук и косынку. – Кому же ещё быть! Не зря душа маялась…
Ноги сами вынесли её за околицу. Так и встретились на дороге, ведущей через поля к деревне. Ничего не говоря, долго стояли обнявшись. Слёзы, катившиеся из глаз Полины, обильно смачивали плечо Семёна. Он часто представлял первую послевоенную встречу. Видел себя у калитки, потом за праздничным столом, затем – наедине с женой, с длинными разговорами, которые вместили бы всё, что произошло за эти годы. А вот сейчас стоял посреди поля, прижав к себе плачущую Полину, и сам не мог сдержаться. Боясь потревожить жену, время от времени крепко смеживал свои веки, чтобы слёзы сами скатились по щекам. С ними уходили боль, тревога, усталость… всё то, что накопилось в душе за эти четыре года и не давало свободно дышать, двигаться, радоваться…
А потом была жаркая баня, праздничный стол, за которым собрались солдатки и старики. Полине было как-то совестно перед ними за радость, которая светилась в её глазах, но она ничего не могла с собой поделать: и в доме, и в душе был праздник. Да и в деревне тоже: ведь Семён был пока единственным, кто вернулся домой. Глядя на Полину с Семёном, лица которых светились от счастья, как в день свадьбы, женщины старались незаметно смахнуть свои горькие вдовьи слёзы. Наконец, Лида, первой в деревне получившая похоронку, воскликнула:
- Так, бабоньки, что ж мы сидим, как на похоронах? Поплакали – и хватит! Будем считать, что похоронили тоску и горечь. А теперь давайте праздник праздновать! Радоваться надо, что заглянуло счастье в нашу деревню. Хоть одна, но есть гимнастёрка с медалями в деревне!
- И то правда! – подхватила Маняша. - Пусть хоть одна из баб будет счастливой. Глядишь, и мы отогреемся возле этого счастья.
- А и не согласная я, - стукнула по столу раскрасневшаяся от вина Наталья. – Вот не согласная – и всё! Какие же мы несчастные? Да, мужики наши не возвернулись, зато дети у нас остались от них. Разве ж это не радость? Разве это не надёжа наша и опора? Рано нам, товарки, себя загонять в угол. Рано!
- И я думаю, что рано вам себя хоронить, – Полина обвела благодарным взглядом сидящих. - Может, кто и вернётся ещё, как мой Сёма. Не на всех ведь пришли похоронки. Даст Бог, и ваша женская судьба как-то устроится. Дорожки - то у жизни извилистые, по-разному вихляют…
Счастье прочно поселилось в доме Собяниных, и они старались не расплескать ни единой его капельки. Дорожили каждой минуткой, проведённой вместе. Так и жили «втроём»: муж, жена и счастье. В мае следующего года родился Кирюшка. Интересно, что всё самое значительное в их жизни произошло именно в этом месяце. И свадьбу, шумную и весёлую, на всю деревню, играли тоже в мае. Люди говорили: «Ох, всю жизнь маяться будете». Но эта примета не сбылась. По сей день живут они ладно, в любви и согласии.
Воспоминания катились лавиной. Картинки их жизни менялись одна за другой, и Полина вдруг поймала себя на мысли, что в думах события бегут быстро и легко. За несколько минут промелькнуло перед глазами столько всего! Словно кино посмотрела. А тогда безжалостное время казалось бесконечным. Господи, сколько же надо было веры и сил, чтобы пережить все лишения! Но ведь выстояли! И к жизни стали относиться по-другому, потому что узнали настоящую цену и самой жизни, и человеку. И любовь стала крепче. Им казалось, что не было в мире людей роднее и ближе друг другу, чем они.
Пройдя в комнату, Полина посмотрела на спящего мужа. Хозяин гимнастёрки, не ведая о её ночных терзаниях, отвернувшись к стене, сладко посапывал. Уморился вчера, занимаясь дровами и приводя в порядок перед приездом гостей двор после зимы. Снова подошла к шкафу, провела рукой по гимнастёрке, по наградам. Под одной из медалей нащупала шов. Сюда попала пуля, которая прошла чуть-чуть выше сердца. В очередной раз Полине стало страшно от мысли, что эта растреклятая погибельница могла навсегда отнять у неё мужа. О ранении, из-за которого он припоздал с возвращением, узнала только тогда, когда в день приезда, собираясь в баню, он снял гимнастёрку. Шрам был ещё красноватым, не совсем зажившим.
- Что же ты не написал, что лежал в госпитале? – Полина укоризненно посмотрела на мужа.
- Сначала не до того было, а потом подумал: сам быстрее доеду, чем письмо придёт.
Семён рассказал, что работала в госпитале добрая нянечка Маруся. Прикипела она к нему тогда сердцем и душой: уж очень он был похож на её сына, погибшего в самом начале войны. Она и дырочку заштопала, и гимнастёрку постирала, в ней Семён и вернулся домой. С тех пор так и висит форма в шкафу, каждый год ожидая заветной даты.
Перед тем, как надеть гимнастёрку, Семён тяжело вздыхает, положа на неё руку и разглядывая награды. Полина знает: муж вспоминает погибших товарищей, чувствуя какую-то вечную вину за то, что он-то вот живёт, а их давно нет на этом свете. Все уверения в том, что нет её, этой самой вины, не помогали. И Полина отступилась, понимая: это нечто такое, что выше всяких сил, с чем не могут совладать ни сердце, ни время. Семён надевал гимнастёрку, потом доставал из шкатулки ту самую пулю, которую тоже привёз домой, крепко сжимал её в кулаке и говорил с каким-то особым удовлетворением:
- А всё-таки не взяла ты меня! Не по зубам я тебе оказался…
Для них с Семёном гимнастёрка стала самой ценной вещью в доме. И не только, как память о войне. Была ещё одна тайная думка, которой они друг с другом не делились, боясь произнести её вслух, чтобы не накликать беды. Оба, особенно Полина, верили, что пока есть эта заштопанная выцветшая гимнастёрка, с Семёном ничего не случится. Оттого и переполошилась сегодня.
Вспомнилось, как сын однажды в шутку предложил:
- А давай, батя, мы сошьём тебе новую гимнастёрку, а то эта уж больно неприглядной стала. И медали на ней не так смотрятся…
Реакция отца была неожиданной и резкой:
- Никогда! Слышишь, никогда больше не говори этого! Сначала подумай, а потом… - и, не договорив, Семён быстро вышел на улицу.
Посмотрев на сына, на лице которого появилось виноватое выражение, Полина сказала тихо:
- Зачем ты? У него и так сердце не на месте.
Кирилл вышел на крыльцо, подсел к отцу, прислонился к плечу:
- Ты прости меня, батя. Ляпнул, не подумав, как недоросток какой. Ты у меня самый лучший на свете, - с дрожью в голосе повторил сын те слова, которые часто говорил в детстве. - Спасибо, что выжил на войне.
Устыдившись своих слёз, Семён сглотнул стоявший в горле ком:
- Да ладно, сынок… я тоже хорош. Наплывает всё, как будто вчера было. Не забудется она никогда, эта война. Столько народу потеряли. Часто во сне воюю. А один сон повторяется из раза в раз. Будто бежим в атаку, и пули косят солдат одного за другим, а меня не трогают. Добегаю до немецкой полосы, а вокруг никого: ни немцев, ни наших. Пусто вокруг. Один я, понимаешь! И теперь… один из них… хожу вот, дышу, старею, а товарищи мои так и остались в том времени и возрасте. Некоторые и не жили ещё, как следует. Короткий путь им был отмерен, хоть и славный. Много чего в жизни не успели узнать и сделать. Главное, детёнков сколько могли народить!
Семён выбросил докуренную папиросу, вздохнул и добавил:
- Эх, рано спелась их последняя песня. Вот и получается, что в ответе я перед ними, потому как война это всё у них отняла, а мне подарила. Их жизнью, вроде, живу, понимаешь. И надо, чтобы всё в ней было пристойно. Не имею я такого права – их подводить и память о них святую осквернять.
- Понимаю, батя…
- Да-а-а, дорого заплатили, что и говорить, но Родина наша того стоит, одна она у нас. Разве можно отдать то, без чего и дышать-то никак невозможно…
- Ты знаешь, батя, я ведь часто, когда вы с мамой не видели, примерял твою гимнастёрку. Всё пытался понять, что чувствует человек в такой форме.
- Ну и как, понял?
- Тогда – нет. Просто гордость за тебя испытывал, и в армии хотелось послужить. А главное почувствовал только, когда сам служил. Каждый мужчина, в форме или без формы, должен осознавать: если опять придёт беда большая - именно он станет ответственным за всё и за всех. И говорить об этом надо всегда. И помнить о тех, кто головы свои сложил, тоже нужно всегда, а не только 23 Февраля и 9 Мая.
- Да-а-а, Родина под надёжной защитой должна быть каждый день, каждую минутку.
Полина, выскочив тогда в сени, слушала этот мужской разговор, но не вмешивалась: не женское это дело. Она просто смотрела на них, и сердце заходилось от гордости, любви и нежности к её любимым мужчинам. А сын с отцом после этого случая стали ещё ближе друг другу. Подолгу сидели рядышком и разговаривали «за жизнь».
На соседском дворе громко прокричал петух. Полина вздрогнула и только сейчас почувствовала, что озябла. «Всё, хватит вспоминать. Впереди ещё целый день», - решила она. Присела на край кровати, не зная, то ли полежать ещё, то ли не ложиться вовсе. Вроде, всё готово к застолью. Весь вечер накануне возилась с угощениями. Можно, пожалуй, и побаловать себя чуточку. Утренняя дрёма сладкая. Ложась, она нечаянно задела мужа локтем. Семён повернулся к ней лицом:
- Ты чего не спишь, Полюшко моё?
Этим именем он называл жену, когда были одни. И звучало оно так ласково, что сердце Полины заходилось от ответной нежности.
- Да так… сон приснился странный какой-то.
Снова разволновавшись, она пересказала его мужу.
- Ну, вот видишь, всё оказалось ерундой. Ничего ни со мной, ни с гимнастёркой не станется, пока ты со мной, любушка моя. Заговорённый я тобой, сама знаешь.
- Вымолила я тебя тогда у Всевышнего. А время-то как быстро бежит! Жалеть теперь надо себя, а ты вчера вон как уработался! Трудный будет у тебя сегодня день. Опять воевать будешь. Поспи ещё.
Погладив шрам на груди Семёна, Полина уютно устроилась на его плече.
- Когда уже сможешь спокойно говорить о войне!
- Никогда. Такое не забывается. Праздник этот особенный. Всё, как в песне: со слезами на глазах и с сединою на висках. Очень правильная она, эта песня…
Они ещё о чём-то говорили. Слова звучали всё тише и тише. Наконец, сон сморил Полину. Семён, боясь разбудить жену, лежал не шевелясь. Мысли снова унесли его туда, где были выстрелы, крики, гарь, лязг металла… а ещё вера в победу, в себя, товарищей. И смерть, которая прошла мимо…
2017 г.