Посвящается всем жителям посёлков Зайцево, Гольмы
и подобных фронтовых селений в чью
размеренную мирную жизнь ворвалась война.
"Мне всё вспоминалась счастливая жизнь четы Стрев в уютной мастерской на Монмартре, их отзывчивость, доброта и гостеприимство. Жестоко, что безжалостный случай всё это разрушил. Но самое жёсткое – что ничего не изменилось. Жизнь шла своим чередом, и мимолётное несчастье ни в чьём сердце не оставило следа."
(Сомерсет Моэм «Луна и грош»)
1
По улице, около сожжённого дома, Костю уже ждали две женщины и несколько детей. Все чумазые от копоти и грязи, замотанные во что-то рваное. Женщины босые, у детей на ногах какое-то тряпьё. Обитатели подвалов, они лишь отдалённо напоминали людей. Такого не покажут по новостям, такого вообще нигде не покажут. Куда интереснее олимпиада в Бразилии, кому нужны эти замарашки, от которых отказались и свои и чужие. Люди редко выходили из подвалов и погребов, в основном в минуты затишья, которые случались редко, а потому приходилось жить под землёй. Сюда редко кто доезжал, в основном только военные и то пешком, что бы не привлекать внимания противника, не говоря уже о маршрутном автобусе, который забыл сюда дорогу ещё с прошлого лета. Потому всё семейство и выскочило из подвала, заслышав гул легковушки. Костя вышел из машины и уставился на пещерных людей. Да! Именно так он на них смотрел. Расстояние – магическая вещь. Чем дальше от фронта, тем больше безразличия и равнодушия. Даже десять километров, разделявшие Костино жилище и этот подвал, и те сыграли свою роль. Он был обескуражен и никак не ожидал увидеть такого. Босые ноги на сырой ноябырьской земле, дети в «костюмах» жителей блокадного Ленинграда. Что это? Декорации к фильму или реальность?
- Дядя, вы привезли нам покушать? – спросила тоненьким голоском маленькая девочка, не выпуская маминой руки.
Неизвестно сколько ещё Костя так простоял, если бы не это маленькое создание, вернувшее его в реальность, выбив из ступора. Мать одёрнула дочьку, видимо стремясь показать, что так не подобает себя вести с незнакомыми людьми, но у самой в глазах читался тот же вопрос. Вторая женщина чуть постарше первой держала за руки двоих ребятишек, а за спиной прятались ещё двое. Все были такие грязные, что трудно было определить где мальчики а где девочки. Наверное, уличные малолетки из воровской «компании» Оливера Твиста и то выглядели куда более презентабельней.
- Я приехал… - речь его прервал гулкий разрыв мины. Чувство самосохранения моментально прижало Костю к земле. Это же самое чувство окончательно покинуло двух мамаш с детьми – они продолжали стоять не шелохнувшись. Совсем рядом затявкал пулемёт.
- Рановато сегодня. – равнодушно произнесла одна из женщин.
Костя объяснил женщинам, что приехал забрать их, что готов выделить во временное пользование трёхкомнатную квартиру в центре, пустовавшую после смерти бабушки. Обе мамаши слушали и не понимали плакать им или радоваться. Они не отвечали, на глазах появились слёзы. Наверно впервые за долгое время кто-то обратил на них внимание, заинтересовался их судьбой, впервые человечность взяла верх над безразличием. Но и даже теперь они не могли поверить в это. Их вера совершенно очерствела. В ответ на голодные детские взгляды Костя отдал свой тормозок. Дети ели молча. Время от времени Костя чувствовал на себе взгляд женщин, но сам не поднимал глаз. В конце концов одна из них заговорила. На вид ей было лет тридцать. Под слоем грязи просматривались симпатичные черты:
- Как вас зовут?
Костя ответил.
- Поймите правильно. Мы не можем всё бросить.
- Было бы что бросать.
Женщина молчала.
- А я без вас не уеду. У меня квартира пустая, а вы живёте в этой грязи! – дав волю чувствам, высказался Костя. - Потому вам никто и не помогает. Вы не в состоянии принять помощь. А как вам поможешь? Тут волей-неволей станешь чёрствым.
- Вы простите её. – заговорила вторая девушка Лена, увлекая Костю в дом. – Аня на днях потеряла свою мать. Мы поедем с вами.
Костя проследовал в дом. Полуразрушенное, полу сгоревшее строение, мало напоминало жилой дом. Одна из стен дома была полностью разрушена из-за чего потолок, потеряв опору, полностью сложился внутрь дома, потянув за собой большую часть крыши и печную трубу. Вся эта масса из самана, битого кирпича и шифера накрыла собой основную комнату. Осталась лишь прихожая, часть кухни и туалет с ванной. Но в доме жить было опасно, из-за нарушенной геометрии, он мог сложиться в любой момент. Около дома, под земляной насыпью, располагался глубокий погреб с удобным входом, с бетонными ступеньками.
- В селе есть ещё люди? – спросил Костя.
- Вася алкаш, баба Зина… - Лена задумалась – Были люди у школы, но там очень стреляют, может уже и нет никого.
Лена провела Костю в их подземное убежище. На полках с консервацией были разостланы матрацы, запах сырости и пота висел в воздухе. Она сняла платок с головы, обнажив милированные волосы. Только теперь, в тусклом свете свечи, Костя заметил, что девушка была старше, чем ему показалось в начале. Её лицо давно не знало ни теней, ни помады. Есть девушки, которым макияж только вредит, к такому типу относилась и она. У Лены были выразительные брови и большие глаза. Кости всегда нравились такие брови. Тёмные, в меру густые, не такие тонюсенькие, которые создают девушки, выщипывая большую часть волос, но и не такие густые, как лесная чаща. Аккуратные, заметные брови, не нуждающиеся в подводках и карандашах. Волосы она, небрежно собрала в пучок. Небольшие серёжки красовались не только на мочках, а и выше по периметру уха. Кости показалось странным, что она так выглядела в этих условиях. До чего же женщины умудряются выглядеть хорошо даже в самой гадкой обстановке. Поражаешься, как им это удаётся.
Она всё говорила и говорила. Рассказывала о себе, о своих девочках, о том, как окончила Педагогический институт иностранных языков. Из её уст всё звучало так, словно он был её давним другом. Он чувствовал себя рядом с ней уютно и хотел, что бы разговор длился бесконечно. Война отступила куда-то далеко-далеко, как далёкое прошлое расплывается в памяти.
На губах Лены всё время присутствовал оттенок улыбки. Улыбка вообще была неотъемлемой её частью, как башня Эйфеля в Париже. Её взгляд обнажал внутреннюю красоту. Смотреть на неё было одно удовольствие, как рассматривать картину, изучая мазки художника. Она была не красавица, если подходить к этому стереотипно, но что-то привлекательное в ней было.
Она была 27-летней матерью двоих детей, но Костя никак не мог отделаться от первого впечатления школьной выпускницы, которое Лена неосознанно произвела на него. В её речи слышалось, что-то детское и в глазах была наивность, или же он совсем не разбирался в людях. Было у неё излюбленное слово – барышня – им она изображала всякую женщину, о которой говорила. Ещё удивили Костю её фикусы, которые были погребены под развалинами дома. Она назвала их человеческими именами: Элеонора и Геннадий. Кости трудно представлялась она в роли преподавателя английского.
Миленькое, ласковое, существо. Ей бы жить где-то в ином мире, она явно создана для него, но не в этом полном грязи мрака бездушия и порока.
2
Костя не сразу стал предпринимателем. В недалёком прошлом он мыл машины. Сразу после окончания Национального университета в Донецке, на удивление всем, пошёл работать на автомойку. Его привлекли живые деньги, чаевые, плавающий график и работа с машинами. Отец тогда долго ругал Костю, что он не захотел идти работать в школу по специальности. На мойку устроился по обыкновенному газетному объявлению, первому попавшемуся на глаза. Администратору соврал, что имеет опыт работы, хотя на самом деле даже «кёрхера» в руках не держал. Алгоритм работы познал от товарища, который так же как он толком не имел опыта. Долго работать среди автомобилей, матов и курева, Костя не планировал, но как то втянулся, сроднился, привык и через время уже не видел себя где-то в другом месте, хотя мечтал вырваться.
Шли годы. Костя врос в работу как дерево. У него не было силы воли, чтобы всё бросить, но он каждый раз зарекался что уйдёт, что найдёт что-то достойное себя. Со временем он уже ненавидел и работу и себя, за то, что был таким слабым на принятие решений. Он ненавидел свою работу, но любил тот образ жизни, который она ему дарила. А в сердце всё прокручивал мечту: «Вот когда-то…», «Вот однажды…» хотелось ему и свой дом и своё дело, как у этих толстосумов с огромными животами, которые мыли свои не единственные машины у них на мойке. Так и летели годы жизни, как болиды на вираже формулы один, а Костя всё работал на автомойке простым мойщиком. В перерывах встречался с девочкой. Это была его отдушина после смены. Познакомился он с Катей в университете. Костя уже закончил, а она ещё училась. Она частенько занималась учёбой в библиотеке. Костя любил захаживать в читальный зал по старой привычки. Писалось там хорошо, атмосфера вдохновляла на поэзию. Они начали встречаться.
Мойщики народ не прихотливый. Для счастья достаточно двух папирос, одной в зубах, одной за ухом и червонца в кармане. Живут они сегодняшним днём. Формула проста: есть работа – есть деньги. Утро могло начинаться пасмурно и безденежно, но к поздней ночи карманы полны чаевых и зарплаты. Изголодавшись за день, уставшие, они не спешили ложиться спать после смены. Словно по традиции, курили у администраторской, попивая «Бёрн» или кофе из аппарата, и трещали о жизни, но в основном о работе. Очумелая голова после таких бессонных суток ничего не соображала, а к полудню и вовсе начинала гудеть, плавно переходя в сверлящую боль. В такие моменты Кости не хотелось ничего. Ели ели он находил в себе силы добраться до Кати и поев сразу же проваливался в сон как будто впадал в кому, из которой вытащить его было не возможно до самого вечера. Мойка была заколдованным местом. Каждый, кто работал на ней, мечтал уйти, а уходя – возвращался через время. Всему причиной были всё те же живые деньги, которые мойщик имел не раз в месяц, а каждый день. После свадьбы и рождения дочки, поняв, что денег на троих не хватит, Костя решился уйти. Начал возить вещи из Харькова и продавать на базаре у себя в городе. Через время расширил ассортимент и арендовал площадь под магазинчик. А потом война.
Не был он никаким волонтёром, просто хотел что-то сделать. Ну, хоть что-нибудь. Среди всеобщего откровенного безразличия, ему хотелось сделать хоть самую малость. Встав рано утром, в свой выходной день он поехал на своей старенькой вишнёвой «четвёрке» на северный посёлок города, разделённый между «защитниками» и «оккупантами», между теми, кто убивал и теми, кто позволял убивать. Жена назвала его психом, а ещё сказала: «Ты всегда думал только о чужих людях!» Её тоже можно было понять, единственный выходной в неделю, и тот он тратил на посторонних, а не на семью. А Костя не мог оставаться и наслаждаться семейной атмосферой, в то время когда другие семьи сидят в этот самый момент под обстрелом. Ему хотелось изменить что-то и, если больших дел он не мог совершить и, уж тем более, прекратить эту бестолковую войну, то хотел, хотя бы сделать что было в его власти. Изначально он поставил себе задачу вывезти из села тех, кого сможет расселить. Из жилья, которое Костя мог предложить людям, была трёхкомнатная квартира бабушки, двухкомнатная квартира сестры и одноэтажный небольшой дом. Бабушки уже не было в живых, сестра уехала в Россию с началом войны, а дом остался от родителей. Сам Костя с женой и дочкой жил в двухкомнатной квартире, которую им купили на свадьбу родители жены. Он не хотел ставить абстрактные громогласные заявления, излюбленные политиками: «Выезжайте! Здесь стреляют». Он хотел предоставить реальную помощь, вывезти людей в конкретное жильё.
3
Он продирался по улице, в свете дня, как скрывающийся от возмездия разбойник, прижимался к заборам, к домам, где полусогнутый, где перебежками. Лена объяснила Кости, где стоял дом Зинаиды Петровны, куда он и отправился, дав наказ женщинам собрать необходимое и ждать его возвращения. Пасмурное небо раннего утра сменилось ярким полуденным солнцем, от чего и на душе и вокруг стало уютнее и теплее, несмотря на разрушенную улицу и холодную погоду. Посёлок напомнил ему Горловку образца августа 2014 года, такой же одинокий и безлюдный. Тогда Костя увёз свою семью из города к родственникам на Украину, а сам вернулся. Оставшись один, занимался огородом и считал дни. Казалось, обстрелы не закончатся никогда. В голову бессознательно приходило сравнение. Он вспоминал как когда-то в далёком прошлом, во время учёбы, жил в общежитии. Здание, построенное в 1976 году, за тридцать лет ни разу не подвергалось ремонту. Когда всё же настало время ремонта всех жильцов родного третьего этажа, все двадцать семь комнат переселили на новый отремонтированный восьмой этаж. Вспоминал он, как долго не мог свыкнуться с той мыслью, что покидает полюбившийся этаж. Всё было старым, но таким любимым и близким. Все свои вещи он перенёс на восьмой этаж, но продолжал ночевать и писать свою курсовую на третьем этаже. В 306-ой комнате на полу лежал матрац, в углу стоял стол и стул, больше не было ничего. Кроме него, на этаже ещё оставался Ваня с параллельного потока, такой же прикипевший к родному этажу не желающий переезжать. Ваня каждое утро в 7.40 включал магнитофон, и каждый раз из динамиков по одинокому коридору разносилась песня Limp Bizkit «Behind blue eyes». Дверь Ваниной комнаты нараспашку, песня словно оживляла облезлый безлюдный третий этаж. Из комнаты шаркая пляжными тапочками, вылетал Ванька с чайником, и нырял на кухню. До начала пары оставалось 15 минут, но он не потому торопился, а просто по своей натуре холерика. Оптимистичный, всегда улыбающийся любитель футбола, смаковал сигаретку «LM» вопреки запрету курить на этажах, и поглядывал на закипающий чайник, щуря левый глаз от табачного дыма. Обычно в это время на кухне показывался и Костя. Ему не нужно было на пары, он занимался дипломом, но вставал так же рано потому что, услыхав «Behind blue eyes», спать уже было не возможно. Им двоим, почему то переезд казался предательством старенького, потрёпанного, но родного этажа. Почему именно так? Они не могли объяснить даже себе. Они просто так чувствовали. Для них это было всё равно, что отказаться от родителей, пусть даже худших на лучших.
Костя вспоминал всё это, потому что настоящая ситуация казалась ему схожей. Все покинули родной город из-за усилившихся обстрелов, а он остался «писать свой диплом», с некоторыми такими же единичными Ваньками. Так же вставал рано, потому что под снарядный грохот, спать было невозможно, так же шёл на кухню ставил чайник (слава Богу, газ не отключали). Он чувствовал себя так же одиноко и грустно как тогда. И от того что нет больше никого из соседей (лишь собаки скулят) и от того что родной город всеми брошен. Как будто разрушали, отнимали, что-то родное, полюбившееся, прикипевшее к сердцу, пусть старое, но такое любимое, потому что твоё. Как каждый угол в родном этаже был пропитан воспоминаниями, так каждая дырявая дорога с покосившимися домиками и облезлой родной школой, была частью воспоминаний, а значит частью жизни, частью тебя самого.
Теперь он снова об этом вспоминал. И воспоминания накладывались друг на друга как осенние листья. Снова он был один среди всего посёлка, как тогда в городе и в общаге снова добровольно, и возможно где-то по улицам бродит местный Ванька, но только музыки неслышно, лишь снарядный рёв, как голос смерти, заполоняет всё вокруг.
4
Она старательно вычищала кастрюлю ложкой, что бы каша ни висела по стенкам. Соседская «Дина» и остальные собаки жадно глотали пшеничные комки из грязных мисок. На сельском перекрёстке больше никого не было кроме Зинаиды Петровны. Люди с улицы разъехались, кто куда, подальше от войны. Остались только их домашние питомцы. Каждый раз ранним утром она носила им кашу. Слава Богу, этого добра хватало: в ДК раз в месяц раздавали «ахметовскую гуманитарку». Сама Зинаида Петровна питалась этой же кашей, да огородом. Её дом был крайним на улице. С огорода было видно школу, а за ней линия фронта. За долгие месяцы этой войны, она уже привыкла к расписанию военных и точно знала, когда можно выйти из погреба. Когда можно успеть сбегать покормить собак, когда пора уходить с огорода. Снаряды и «тех» и «других» разбивали соседние хаты каждый день. Её дом стоял без стёкол, а вместо шиферного забора остался лишь деревянный каркас. Может если бы дом давно разбили, то она бы и уехала, только ехать всё равно было некуда, вот и держалась за хату. Прожила она в ней 37 лет. Построил дом, её муж Степан. Здесь же родила двух дочек. В город выбиралась редко. В соседнюю Горловку автобус ещё ходил, только теперь не курсировал через всё село, как раньше, а заезжая на окраину собирал людей и в спешке уезжал обратно. Магазины не работали давно. Иногда помогали местные вояки.
Накормив собак, она побрела по улице в сторону своего дома. Мужа Степана не было уже 10 лет. Его переехал трактор, когда он пьяный ремонтировал его, забыв поставить на ручник. Обе дочери Зинаиды не хотели её знать из-за старых семейных обид и недомолвок, суть которых уже никто не помнил. Пьяного Василия Игнатьева, Женькиного мужа, она встретила на полпути. Каждое утро он шёл от военных, как с работы. Он ремонтировал им транспорт, а те «платили» выпивкой.
- Петровна, утречко доброе. – улыбка раскрыла его беззубый рот. После гибели жены от снаряда, он пил каждый день, исхудал. Словно горе высосало всё, оставив скелет обтянутый кожей.
- Здравствуй «Игнат». – ответила Зинаида.
За тощей высохшей фигурой «Игната» плёлся военный в грязном камуфляже. На вид лет сорока. Тоже пьяный. Автомат волочился по земле, ботинки расшнурованы. Он скомкал двумя пальцами слюнявую сигаретку и бросил себе под ноги. Уставшими глазами посмотрел на Зинаиду, как смотрят желающие выпить на закрытый магазин, или опоздавшие в след уходящего поезда. «Дина» доела свой завтрак и уже догнала Зинаиду.
Она добралась до своего дома. Солнце уже начало припекать. Слышался запах скошенной травы. Давно она не слыхала такого запаха, в основном всегда пахло серой и костром. А этот запах напомнил ей детство. Отец возвращался с сенокоса, входил в хату, выпивал из кувшина молоко и шёл мыться. Запах скошенной травы, исходящий от него, перебивал даже аромат стынущего ужина. Теперь уже не было ни отца, ни той хаты, которую немцы разбили в 1943. Зинаида зашла на огород поглядеть, что делается у школы. Летом на огороде она работала сутра, что бы успеть до жары, а потом ещё раз после четырёх часов. Но это её расписание практически всегда нарушалось, обстрелами, перестрелками. Когда начинался бой, особенно ближний с миномётами, то пули с осколками начинали свистеть над макушкой. Когда говорила тяжёлая артиллерия было попроще. «Бухало» где-то далеко, в основном в Горловке. Бои случались часто, от того огород стоял не ухоженный, но Зинаида старалась его поддерживать. Вот и сейчас только она появилась на огороде, началась перестрелка. В подвал не хотелось – она и так там полночи провела. А погибнуть, наверно уже сам Бог велел. Жизнь прошла, всё прошло… Да только Бог, зачем то берёг её. После смерти Степана легче не становилось. Тут появилась "Дина" и завиляла хвостом, как будто пытаясь увести Зинаиду в безопасное место.
Зинаида вспомнила собаку, которую видела как-то, продрогшую, голодную, мокрую, никому не нужную, которая оглядывалась на каждый шорох, словно в страхе, и не знавшая на какую лапу сесть, чтобы не было так холодно. И не понимала, что сама теперь была как та собака. Когда-то она тоже, как и все здешние, не верила, что своя армия будет стрелять по противнику, а люди будут как муравьи, мешаться под ногами. Да и местные «республиканцы-защитники» оказались под стать первым. Тоже думалось, что им люди нужны. Даже неважно теперь кто из них лучше, хуже.
Она не знала, плохо она живёт или бывает и хуже? Как понять? Сравнивать не с чем. Не каждый раз в жизни случается война.
И всё же послушавшись "Дину" Зинаида поспешила в погреб. У калитки показалась жилистая фигура парня в серой короткой курточке и стареньких выцветших джинсах. При каждом громком выстреле он интуитивно втягивал голову в плечи как черепаха и сгибал ноги в коленях. Падать на землю или совсем не реагировать на выстрелы, его ещё не приучила здешняя обстановка.
- Чего ты здесь вештаешься. – Зинаида крепко по-мужски схватила Костю за руку и увлекла за собой.
В погребе было уютнее чем «наверху». От снарядов иногда звенела консервация в стеклянных банках, а с давно не беленого потолка осыпалась пыль при вибрации. Тёмная потёртая безрукавка Зинаиды была ей великовата. Она потирала свои полные руки, словно замёрзла:
- Ну, куда сынок я поеду? Тут муж мой, тут вся моя жизнь. Ты лучше молодых поищи, детей.
- Я не понимаю. Вам нравиться вот так сидеть в погребе? Я квартиру предлагаю в центре города. Будете жить и не слушать этот грохот.
Она глубоко вздохнула и сказала:
- Плохо мне после смерти мужа. Тут всё родное, а там боюсь, кабы хуже не сделалось.
Обстрел затих, Костя с Зинаидой выбрались наверх. Около дома крутились двое "республиканцев" в грязной форме, в касках с автоматами. Зинаида не сильно разбиралась в том, кто к ней захаживал, толи одни, толи другие. Военные для неё были все одинаковы. И сама для себя она всех их называла на один манер: "бэндэровцы".
- Что хотели сынки? - спросила она.
- НП у нас тут будет. - ответил один из военных.
- Наблюдательный пункт. - пояснил второй.
- А куда же мне идти сыночки?
- Живите. Вы нам не мешаете.
Костя хотел заступиться за Зинаиду, но едва открыв рот, тут же его закрыл. К дому подъехала мятая «легковушка», военные из неё начали выгружать ящики и снаряжение. В общем начали обустраиваться в доме.
Костя аккуратно побрёл назад к дому Ани и Лены. Ещё на подходе он почуял что-то неладное, единственный остававшийся целым кусок забора, облокотился на машину. Его "красавица" не была изрешечена осколками упавшей мины. Один единственный кусочек металла вошёл в капот под углом, пробил омывательный бачок и вылетел наружу через правое переднее крыло. Когда машина завелась, Костя довольно улыбнулся, как именинник при виде подарка. Во дворе показались Лена и Аня.
- Не захотела ваша баба Зина ехать. - сказал он взглянув на девушек.
Не сразу Костя заметил большое тёмное пятно жидкости на и без того сырой земле. И расстроился не сразу. Радиатор был пробит. Аня сказала, что местный Игнат в состоянии починить поломку. Пришлось Кости отвинчивать старый медный радиатор, отроду не знавший пайки, в идеале хранившийся с 1974 года, а теперь в 2015 получивший первую пробоину размером с целый палец.
"Вот тебе и поездочка. Зинаида Петровна ехать отказалась, эти две ели согласились, машина повреждена, вечер на носу. Вот так вот сделай людям доброе дело, сам потом пожалеешь. Теперь ещё Кате нужно как-то позвонить. Ведь волнуется! А связь как женское настроение. И на уме вопрос Чернышевского: Что делать? Где этого Игната искать?"
- Он у школы живёт. Это через бабу Зину дальше вниз по балке. Там все военные его знают. - рассказала Лена сочувственно глядя на Костино разочарованное лицо.
Делать нечего, надо идти. И он пошёл. К счастью тихо было, добрался быстро, через разбитые, раскуроченные, пустынные улицы.
- Игната знаете? - спросил Костя у бородатого военного.
- А ты кто такой? - недовольно покосился тот.
- Племянник Зинаиды Петровны. - холодно ответил Костя.
- Давно пора увезти её отсюда. - ответил бородач.
- Да вот ни в какую.
- Игнат тебе зачем? - более снисходительно ответил бородач, раскуривая сигарету "Донтабак".
- Радиатор надо запаять.
Военный кивнул в сторону и кое-как объяснил дорогу.
Школа без стёкол с редкими дырами в стенах, ни чем не выделялась на фоне окружающей местности. Неглубокие траншеи перерезали детскую спортивную площадку. Камуфляжные фигурки суетились каждый за своим делом. Грязные БМП, "Уралы", танк заваленный сухими ветками, бочки, ящики, доски, брёвна, костры. Должно быть, единственное оживлённое место во всём селе. Дальше по улице, у разбитого дома, в гараже стояла "Нива", с открытым капотом, без водительской двери. Рядом курил, гладко выбритый, тощий, высокий военный, с залысиной ото лба до макушки. Склонившись над капотом, в свете лампы, громко ржал мужик в чистой тёмно-синей рабочей фуфайке, какие раздавали на предприятиях в советское время, с эмблемой "Тн" на плече. Тощий принялся рассказывать новый анекдот. Невысокий Игнат, не отрываясь от работы продолжал ржать.
- Добрый день. Мне нужен Игнат. - сказал Костя.
- Самоделкин занят. - посмеиваясь ответил тощий, даже не глянув на Костю.
- Чё там надо? - спросил Игнат не поднимая головы.
- Сможете, радиатор запаять? - спросил Костя.
- Оставляй, запаяю.
- Да мне бы сейчас. Мне ехать надо.
Игнат перестал звенеть ключами, поднял лицо, и, уставившись пьяными глазами на Костю сказал:
- Будет дороже.
- Как скажете. - не задумываясь ответил Костя и протянул радиатор завёрнутый в старую куртку.
Недалеко ухнула мина, затем другая. Игнат взял свёрток замасленными ладонями и пошёл в дальний угол гаража.
- Началось. - вяло прокомментировал военный падение снарядов, при этом посмотрев на часы.
Гараж был просторный, в нём поместился бы ещё один автомобиль. Лампочка без абажура нависала над раскрытым капотом. Мины начали свистеть и падать одна за другой, с частотой в несколько секунд. Грохотало внушительно. Костю ноги понесли глубже в гараж.
- Где-то у школы кладут твари! - буркнул вояка, даже не глянул на Костю, спешно взял со стола автомат, и ушёл.
Лампа погасла, стало не уютно, грохотать продолжало. Игнат что-то ковырял. Его лицо казалось невозмутимым, словно его не тревожили не взрывы, не внезапное отсутствие электричества. Взъерошенные кудри давно не знавшие ни расчески, ни шампуня колыхались, когда он вертел головой. Костя не находил себе места, сердце выпрыгивало из груди, и он уже несколько раз пожалел и о поездке и о том что припёрся на самую передовую.
- Как «Порту» сыграла? Случаем не знаешь? - спросил он, нащупав в тумбе фонарь.
- Не знаю. - тихо ответил Костя, сам не услышав себя в грохоте мин.
- Не футболист что ли? - удивился Игнат.
- А как вы смотрите матчи?
- У ополченцев есть телик.
Вопросы Игната немного успокоили Костю. Миномётный обстрел начал затихать, на смену заработали пулемёты, как дятлы. На улице смеркалось. Ловко он обращался с инструментом, так же умело как опытный жонглёр, при этом курил и щурил левый глаз, от сигаретного дыма.
- Поедите со мной в город? Там безопасно. Жильё я вам дам.
- Эээ нет. - не задумываясь ответил Игнат. - Тут у меня значит, есть работа, а там значит, не будет. Да и мужики здесь отличные, по душам значит поговорить, всегда довольны.
Игнат уставился на Костю, и тому показалось, что он смотрит кино. Как будто не человек смотрел на него, а кадр из фильма. Странное это было чувство, прежде не охватывающее Костю. Ему было жалко Игната оставлять в этой войне, и вместе с тем жалко самого себя, что не может быть таким же счастливым как он.
Лампа в гараже погасла.
- Электричество нужно, иначе не запаяю. - сказал Игнат и вышел из гаража.
- «На Артёмовск» - вслух прочитал Костя надпись на заднем стекле «Нивы».
Осознание того, что придётся ночевать не дома, пришло к Косте медленно, параллельно закату солнца. К тому времени он уже полчаса один сидел в тёмном гараже. Улица медленно погрузилась во тьму, напоминая дремучий лес. Он сам первый позвонил жене, нащупав слабый сигнал в углу гаража. Сказал, что приедет завтра, что всё нормально просто по работе задержится. Катя не была дурой, женской интуицией, хоть и слабой, но обладала. Скандала ему не устроила, лишь сказала что он «всегда думал только о себе!». Костя не расстроился, он давно привык к этим словам.
- Пошли, выпьем. - выкрикнул неожиданно появившийся Игнат.
- А радиатор?
- Утром радиатор. Электрики нет. А если б и была, зажигать всё одно нельзя. Демаскировка, понимаешь ли. Хотя и так всё известно.
- Я утром приду. - ответил Костя.
- Дуринь ты. Куда собрался? Ходить уже нельзя. Застрелят, кто мне платить будет за радиатор.
Костя уставился на Игната.
- Пошли пить водку.
Делать нечего пришлось идти. У школы тоже было темно. В траншее, куда привёл Игнат Костю, было сыро, но тепло. Под бревенчатым настилом стояла самодельная печка из металлического бочонка, вся в копоти, рядом сидели солдаты, такие же чумазые. Печка ещё давала жар, хоть и была потушена при последних лучах солнца. Маскировка. Во тьме все были одинаковые. Лиц видно не было. Тёмные фигурки травили, какие то истории, матерились на жизнь, на войну и на то, что нельзя покурить. Журчала жидкость, звякали металлические кружки, чавкали рты, поглощая без удовольствия холодную гречку с тушёнкой из консервных банок. Изредка играли тусклые блики от полумесяца на касках. Костя один чувствовал себя неловко, остальные, словно сидели вечером на диване перед телевизором, уютно, расслабленно, не принуждённо. Зато здесь было тепло. Костя, озябший, с окоченевшими ладонями и ногами, отроду не терпящий холода, впервые за день согрелся. На нём был свитер, джинсы, осенняя куртка и кроссовки, но он не рассчитывал весь день провести на улице. Игнат, словно жаждущий опорожнил стакан. Костя, с роду не пивший, и тут отказался. Никто не обратил внимания ни на него самого, ни на его отказ. Игнат сразу понял, что Костя никакой не племянник. Он знал, что у Зинаиды нет ни братьев, ни сестёр.
- Рассказывай, чё тебя понесло сюда? - опорожнив последний стакан, тихо спросил Игнат.
-Устал, понимаешь — выдержав паузу, начал Костя вполне серьёзно — Достало! Эти телевизорные заявления, эти «Минские», а по сути, никому ничего не надо. Они посидели потрындели в уютных кабинетах, в костюмчиках, сыто поели и по домам, жить дальше в своём мирке. А здесь мрак и беззаконие как были, так и остаются. И ничего не изменить, если ничего не делать. Прихожу домой вечером всё хорошо, дочка улыбается, обнимает меня и говорит: «Папа, ты колючий». Аж тепло на душе. Жена что-то вкусное готовит, ещё разуваюсь в прихожей, а уже запах кекса с орехами и изюмом слышу. Как стемнеет, начинается грохот в стороне Зайцево, никто внимания не обращает, все привыкли, сидят по домам и решают какого цвета печку купить или в каком углу ёлку поставить. А эти Аня с Леной с пятью детьми. О какой ёлке им думать? Им то и поставить её некуда — угла в доме нет.
- А жена что сказала?
- Она меня не поняла.
- Естественно. Тебе-то это всё зачем?
- Не знаю. Не могу продолжать приходить домой и делать вид что Вас всех не существует. - только теперь Костя заметил что у Игната выступили слёзы, зацепившись за веки, они не скатывались по щекам. На какой фразе это случилось, Костя не знал, всё время он смотрел в бетонный пол. Игнат мужественно не дал слезам упасть, несколько раз моргнув, он растворил слезинки. Но одна всё же вырвалась, соскочила с нижнего века и оставила тоненький след на шершавом лице. Даже ему, казалось бы, грубому и закостенелому мужлану, не была чужда сентиментальность. Да, он и сам удивился и, придя в себя, машинально смахнул рукой остатки слабости.
- Ты думаешь, что-то изменишь?
- Уже изменил: Аню с Леной увожу, правда, Зинаиду Петровну уговорить не удалось.
5
В предрассветных сумерках, около деревьев, на ничейной полосе, с лаем и визгом ковырялось тёмное отвратительное существо. За время войны, многие местные собаки погибли, а те, что остались своим внешним видом больше напоминали фантастические образы мерзких пресмыкающихся. Здоровенный грязный пёс, с голодным остервенением, пытался оторвать кусок от мёртвого изувеченного тела. Скоро все собаки сбегутся на запах трупов, а пока, этот лохматый монстр утолял голод самостоятельно. Лишь изредка животное, прислушиваясь к своим инстинктам, оглядывалось по сторонам. Убитые остались после неудавшейся ночной атаки. Остальные отступили три часа назад, и начали забрасывать друг друга минами и снарядами, разного калибра, но преимущественно 122-мм и 152-мм. Орудия замолчали, недавно, и собака, появилась вместе с тишиной, ведомая нестерпимым голодом. Возможно, кто-то был ещё жив, из оставшихся, на холодном поле, но вытащить их или услышать предсмертные крики, было не выполнимым делом, при начавшемся обстреле. Такое случалось часто, кого-то обязательно забывали в суматохе боя. Обычно, они умирали к утру, хриплым голосом, взывая о помощи всю ночь. Но сегодня их, скорее всего, разорвало снарядами.
Костя, устав наблюдать за собакой, опустился на сырую землю и вдруг ощутил резкую зубную боль. Поспать Косте не удалось. Он всю ночь просидел в блиндаже, слушая перестрелки и нестерпимый грохот артиллерии. Голова гудела, как после оглушительной музыки, а тут ещё и зуб дал о себе знать. К стоматологу нужно было идти давно, удалять гниющий нерв, но он всё медлил - то работа мешала, то денег не было.
- Что? - вопросительно уставился «Гном» на Костину, перекошенную болью, физиономию.
- Зуб. Третий день покоя не даёт.
- На. – «Гном» протянул ему мятую, пластинку с таблетками, замусоленную настолько, что невозможно было прочитать название.
- Что это?
- Не всё ли равно? Сегодня жив, завтра нет. – «Гном» уставился на Костю в ожидании реакции на неудачную шутку.
Костя даже не посмотрел на него, продолжая сидеть со сморщенной гримасой страдальца.
Нерв ныл с такой силой, будто в зуб забивали сваю.
- Кетанов это. – сжалился «Гном».
- Катюш, я у товарища на «квартале». С машиной проблема. Скоро буду. – промямлил в телефон Костя.
- У меня тоже была жена. Я всё время ей врал. Уходил к друзьям, а сам говорил что иду по делу. Но она всё равно знала, только ничего мне не говорила. А потом взяла и ушла.
«Гном» низкорослый мужик средних лет из Харькова. По убеждениям приехал воевать в республику прошлым летом. Уволился из ритуальных услуг, где работал водителем, и приехал.
Выпив таблетку, Костя машинально начал засыпать. Усталость брала своё, наступившая тишина убаюкивала и затягивала с головой. «Гном» с «Игнатом» тоже провалились в сон.
Тёмная фигура как будто появилась ниоткуда, как молния. Костя едва успел моргнуть. Тень вонзила клинок сначала в Гнома, затем полоснула по горлу спящего Игната. Незваный гость скрылся так же незаметно, в миг, перемахнув через бруствер, бесшумно с быстротой и ловкостью хищного зверя, но тут же тяжело упал обратно в траншею как мешок. Костя, окончательно проглотив сон, уставился обезумевшими глазами на бездыханное тело с ножом между лопатками. Он боялся пошевелиться, боялся вздохнуть, а в голове пытался собрать по пазлам всё произошедшее. Рядом появился тот самый тощий военный, который рассказывал Игнату анекдоты. «Таёжник» спокойно вынул нож из тела, как в фильме вытер лезвие об одежду убитого и убрал в ботинок. Костя смотрел на сорокапятилетнего мужика и не мог понять одного, как можно убивать? Так тихо и спокойно, без учащённого дыхания, как будто не человека убиваешь, а кусочек хлеба для бутерброда отрезаешь.
- Я бы с большим сожалением раздавил муху, чем эту мразь. – словно читая мысли Кости, ответил «Таёжник». - Какую ночь выжидаю эту тварину.
«Таёжник» выглядел как водитель автобуса или как газовщик, пришедший с проверкой, стандартно, совсем не походил внешне на профессионального киллера, но по навыкам являлся именно таковым. От этого Косте ещё больше становилось не по себе. Так каждый день можно ходить мимо убийцы и даже не догадываться. Поговаривали, что он в тайге прожил не один месяц, без оружия и без всех благ цивилизации. Возможно, это были только слухи, но без спорно — он обладал не человеческой ловкостью, животными инстинктами и хладнокровием хищника.
Ловкий ночной гость, лежал на животе. На рукаве камуфляжной куртки эмблема «Збройні сили». Парню было не больше тридцати. Глаза закрыты, левой щекой он соприкасался с сырой землёй, как будто уютно спал на подушке. Лет десять назад он ещё ходил в школу, встречался с девочкой из параллельного класса, или наоборот боялся к ней подойти. Возможно, это происходило в паре сотнях километров отсюда. А теперь он лежит мёртвый, а его мать, возможно, в этот самый момент просыпается у себя дома в неведении, а возможно она всё чувствует, ведь на то она и мать, ведь что-то внутри оборвалось как пуповина. Или жена, проснувшись, собирается на работу и ждёт привычной смски, которой больше никогда не будет, но она не ведает об этом, и возможно, занятая делами, не будет волноваться до самого вечера: «Почему это он не звонил!?» Речник АТО, выступая в новостях сообщит о потерях, с умным лицом, и этот парень будет, всего лишь, единицей статистики, простой цифрой. Сколько уже таких цифр с обеих сторон, борющихся между собой за свою свободу, перемалывая местных жителей о которых даже «речник» ничего не скажет.
Матёрый «Гном» ничего не успел понять, умер во сне, мгновенно, как утверждал «Таёжник». Каких-нибудь полчаса назад он «угощал» Костю таблеткой, и теперь зуб не давал о себе знать, но этого человека уже не было. Его тело в сидячем положении с поникшей головой, тощий накрыл куском брезента.
- Надо дочери сообщить. - мрачно произнёс он, предвкушая тяжёлый разговор.
Игнат воссоединился со своей женой, возможно как он и хотел.
Кое-как оправившись от утреннего потрясения, Костя покинул передовые позиции. Шёл быстро, будто его преследовали. Под мышкой нёс потёртую куртку, из которой торчал родной радиатор и всё никак не мог понять: когда же «Игнат» успел запаять радиатор? От этого на душе было и радостно и нестерпимо грустно в одночасье.
На улице бабы Зины зияли свежие воронки. Около одного из домов стояла свеже сожжённая машина. Наверное, кто-то приехал проведать дом. От всего дома осталась лишь одна стена и кусок крыши, который вопреки гравитации ещё держался, за эту самую стену. Вокруг груда мусора, которая недавно была домом. В этой свалке детская машинка, ещё живой цветок в жёлтом горшке, подушка с вышитыми ромашками. Тут же куски человеческих тел, разбросаны как осенние листья. На стене висит фото, с которого улыбается молодая пара. Парень нежно держит девушку в объятьях. У обоих в глазах радость. На лицах улыбки. Счастливый миг из прошлого. Где они теперь?
Дома Зинаиды Петровны больше не существовало. Не было ни стен, ни крыши, ничего, всё стёрто в пыль, перепахано, смешано с землёй. Костя смотрел и не мог понять: Как вообще такое можно сделать с домом? Рытвины были такие глубокие, что даже фундамент и погреб превратились в месиво. Казалось, что землетрясение или цунами не смогли бы нанести такого разрушения. Велика человеческая мысль в своём изобретении убивать.
Это было делом времени после того как тут военные устроили наблюдательный пункт. Конечно, противник заметил, что около дома суетятся камуфляжные фигурки и закидал дом множеством снарядов и мин, чтоб наверняка.
Тёмная собака сидела около этого пепелища. Она не пошевелилась, и даже не повела ухом, когда появился Костя. «Дина» словно пришла почтить память той, которая её кормила. Голова была неестественно опущена, собачьи глаза смотрели в одну точку. Она понимала всё. И что вместе с кашей Зинаида дарила ей свою любовь и, что если люди начинают убивать людей, значит, у них отсутствуют всякие ценности. Костя побрёл дальше по улице, словно выживший с поля боя, раненный в самую душу, потерявший людей ставших ему близкими за один день. Он шёл к дому Ани и Лены, боясь потерять и их. Что если и их не осталось? Что если он ничего не смог изменить? Он думал об Игнате, Зинаиде и о том каким чудом сам остался жив.
6
Как начало смеркаться Лена принесла в погреб запас воды, свечей и спичек было вдоволь, пересчитала детей и заперла погреб. Все эти процедуры за долгое время превратились в привычку. Аня готовила скудный ужин. Гуманитарная килька с хлебом из Колиного тормозка, безвкусное армейское печенье, с чаем и сахар. По меркам войны не так уж и плохо. Лена волновалась за Костю. Он не сказал когда придёт, и грохотать сегодня начали раньше обычного. Нездешним он был, не привыкшим к местным особенностям, новичком на войне, а потому девушка тревожилась, не находила себе места. Этот обычный парень заинтересовался ими, ему одному была не безразлична их судьба. Лена думала о нём с самого его ухода к Игнату.
- Всё с ним в порядке. - отвечала Аня, всё понимая по Лениным глазам.
- Дай Бог, чтоб так.
Она не могла разобраться в своих чувствах. Знала его один день, а места не находила себе, как будто он был её любимым человеком. Если бы не дети она наверняка пошла бы его искать. Ей казалось, что такого она не испытывала никогда. В прошлом Лена любила своего мужа, но тот растоптал все её чувства, бросив с детьми, без денег в разгар войны. Не было ни злобы, ни ненависти, просто любовь умерла. Оказывается так бывает.
Ночью грохотало нестерпимо, в принципе как и всегда, дети спали спокойно, будто в тишине, их молодые организмы адаптировались, оказывается правду рассказывают про солдат которые, вернувшись с фронта, заснуть не могут в тишине. Лена не спала совсем. Сначала укутывала детей, потом всё вслушивалась в звуки боя, пытаясь обрисовать ход перестрелок и понять насколько в безопасности Костя. Под утро тяжёлые снаряды начали падать где-то рядом, снова страдал безлюдный посёлок, и Лена задумалась, как же это они не уехали с самого начала, для чего остались? А потом ответы приходили сами собой: мама была больна и не могла передвигаться, денег не было уехать, муж всё забрал, и ехать было некуда. Родственники в Днепропетровске были, но те до сих пор не поинтересовались их судьбой. Вместе с Костей пришло осознание, что можно уехать.
Около семи утра Лена вышла из погреба. Дети ещё спали. Небо было ясным, солнечные лучи пробивались над горизонтом, озаряя изувеченные строения. Женские глаза всматривались в серые очертания улицы, где-то в той стороне залаяла собака, а затем показалась человеческая фигура, медленно передвигавшаяся от дома к дому. Лена непроизвольно улыбнулась и пошла на встречу. Костя выглядел не так как накануне. Весь помятый, грязный, лицо хмурое, уставшее, но главное что он был живой. Заметив девушку, он выдавил улыбку.
- Что случилось? - спросила она.
- Погибли все — как-то спокойно ответил Костя. - и баба Зина и Игнат и солдат украинский...
- Какой солдат?
- Который Игната убил.
Лена обняла Костю и так они стояли, слушая тишину, своё дыхание и переваривая пережитое.
7
Домой Костя вернулся уставший, изнурённый, но радостный. Сознание отказывалось верить, как будто прошедшие сутки были сном. Жена встретила нормально, не злилась, не упрекала, лишь обняла так крепко, как никогда и вмиг он понял, что ей пришлось пережить. Она ночевала рядом с ним в мёрзлой траншее у школы, была свидетелем смерти Игната, «Гнома» и Зинаиды, слушала гул разрывов и пулемётную трель. Всё это было и в её глазах и в объятьях.
На следующий день Костя снова отправился в село. Утро только начиналось. На светофоре остановился автобус. В окнах унылые лица пассажиров, тёмная девятка пронеслась, громыхая музыкой, от чрезмерных басов, казалось, её сейчас разорвёт. Светофор переключился на зелёный. Костя плавно тронулся. Музыка на колёсах обошла его, резко набирая скорость. Пассажиры в автобусе не поменяли своих лиц, лишь одна молоденькая блондиночка увлечённо болтала по телефону, раскрывая свой ротик, как диктор сурдоперевода. Ничего вокруг не поменялось, вот только Костя теперь смотрел на всё иначе, понимая, что где-то там, около школы и дома бабы Зины в этот самый момент по-прежнему рвутся мины.
Эх «Дина», «Дина»! Некому больше тебя кормить. Никто не положит в твою миску тёплой пшеничной каши. Бабы Зины нет, Игната тоже, Аня и Лена уехали. Осталась ты сама. Теперь тебе остаётся одно — рвать мёртвую плоть на ничейной полосе как делают твои одичавшие собратья. А может быть, ты не станешь поддаваться своим животным инстинктам и будешь просить пищи у военных. Среди них тоже есть люди сострадательные.