Я проснулась от ярких вспышек света. В окне поезда мелькали деревья, и в проредях между ними, слепя глаза, вспыхивало солнце. ...
Впрочем, этой истории надо предпослать необходимое предисловие.
Меня воспитывали «по Никитиным». Я «жертва» папиного педагогического эксперимента и папиной склонности очаровываться всем передовым, прогрессивным и нестандартным и разочаровываться в этом с тем же энтузиазмом, с каким прежде он очаровывался.
Правда, о том, что меня воспитывали по какой-то особой прогрессивной методике, я узнала, будучи уже студенткой педагогического вуза. Оказалось, что я вся в папу. Я тоже увлеклась Никитиными. Папа к тому времени в них уже разочаровался. Я была его первой неудачей – я не перескакивала в школе через классы, хотя и пошла в школу с шести лет, умея уже читать, считать и писать. Более того, поток пятерок в моих тетрадях быстро иссяк и сменился на тройки, особенно по чистописанию. Соотнести это с тем, что я левша по рождению, а в правую руку мне карандаш, ложку и ручку вложили совсем не «по Никитиным», а с помощью вполне традиционного средства воспитания на букву «Р», - папе не пришло в голову. И он решил разделить процессы обучения и воспитания, использовав для последнего, проверенные временем и литературной классикой средства воздействия.
Надо сказать, что второй опыт применения прогрессивной методики был более удачен. Мой первый сводный брат пошел в школу с пяти лет, также уже читающим, пишущим и считающим. И в отличие от меня – замечательно рисующим. Впоследствии он стал профессиональным художником. Но и у него раннее развитие закончилось к третьему классу. На моем втором сводном брате папу постигла полная неудача. Папа решил, что методика оказалась лженаучной, так как не выдержала проверки его личным опытом.
Эх, папа! Если б я могла осознать своим детским умом, что своими двойками по чистописанию я ставлю крест на научном направлении в педагогике, я, наверное, вела бы себя ответственнее. Но увы! Тем более, что сама я как раз благодарна была чете энтузиастов Никитиных, и своих детей закаляла и растила, используя их опыт.
Правда, то отдельная история. Эта же история совсем о другом.
Мне два с половиной года или около того. Мы едем с папой на восток. Без мамы. Это папа мне сказал, что мы едем на восток в ответ на мой вопрос – куда мы едем. Если бы я спросила, к кому мы едем, папа бы, наверное, мне ответил. Но я спросила – «куда?». Хотя я хотела понять, к кому и зачем мы едем, и почему без мамы. Но я же не знала, что меня воспитывают по Никитиным. Ну, то есть формируют самостоятельность и логику мышления на основе опыта собственных проб и ошибок. И теперь я знаю, что мы едем на загадочный Восток, а «Восток» - это место, где встает солнце. Мою версию о том, что мы едем будить солнце, папа оставил без комментариев.
Эта маленькая неприятность была искуплена совместным распеванием речёвок под перестук колес и перезвон стаканов. Затем мы легли спать.
А утром… Утром-то я и ощутила на себе все прелести передовой методики.
Я проснулась от ярких вспышек за окном. В окне поезда мелькали деревья, и в проредях между ними, слепя глаза, вспыхивало солнце.
Кое где в соседних купе плацкарта уже проснулись пассажиры и мимо меня проходили то один, то другой - с кружками кипятка. Я вспомнила вечерний чай под перестук колес и с горкой сахарных кубиков. И мне захотелось пить. Я сказала об этом папе. Он с энтузиазмом откликнулся. И я не почувствовала подвоха.
- Хорошо, сказал папа, - давай пить чай, и слез с верхней полки нашего бокового купе.
И тут я сообразила, что стол, за которым мы пили вчера вечером чай, куда-то девался.
- Папа, а где стол?
- Правда, а где стол? – искренне удивляется папа, - ты не знаешь, куда он подевался?
- Нет?
- Но ведь он был здесь, где ты сейчас лежишь. Ты, наверное, его спрятала?
- Нет, - растеряно говорю я.
- Ну не знаю, может он в соседнем купе?
Я купилась на подвох.
- Конечно, его вон те дяденьки взяли, - радостно кричу я и бегу через купе (в соседнем на боковой полке еще спали) требовать у дяденек наш стол.
- Дяденьки, отдайте наш стол!
- Ишь ты, это наш стол, а у тебя свой есть. У папы спрашивай
Папа без тени улыбки обращается ко мне:
- Ну что, отдали?
- Нет, - говорю я, - они сказали, что это их, и что у нас свой есть, что он у тебя
- Но у меня нет стола, - все так же серьёзно говорит папа.
- А как же мы будем чай пить?
- Не знаю, - отвечает папа. Надо стол найти
Я озадаченно сажусь на полку, застеленную матрасом. Мимо прошла проводница с веником в руках. Через какое-то время она дошла с противоположного конца вагона до нашего купе, подметая пол. Попросила поднять ноги и тапки, прошуршала веником под полкой и пошла дальше.
Тут меня осенило: раз эта тетенька тут подметает, то она могла видеть наш стол.
- Тетенька, Вы не видели наш стол, - кричу я вскакивая ей вслед
- Куда несешься! Видишь, я подметаю! Папаша, возьмите ребенка!
Я вернулась к нашему купе. В нем произошли перемены. Матраса на полке уже не было. Папа его свернул. И я обнаружила стол.
- Папа, папа, вот же наш стол! – показываю я на квадрат посередине полки.
- Ты думаешь? – недоверчиво спрашивает папа.
-Да-да! (и тут я вспомнила, что вечером папа возился со столом, выдвигал и задвигал его). - Ты его вчера, наверное, уронил.
- А, ну да, я же его сложил. Как я забыл! Ну давай, раздвигай его.
- А как?
- Ну я не знаю. Я его сложил, а как раздвигать – не знаю.
- Я тоже не знаю. А как же мы будем пить чай? – спрашиваю я, уже готовая заплакать.
- Не знаю. Наверное, придется обойтись без чая.
И тут я почувствовала, что очень хочу есть.
- Пап, я есть хочу.
- Придется подождать, когда приедем, раз мы не можем раздвинуть стол.
Если бы с нами была мама, - думаю я – она бы точно раздвинула стол. Но мамы не было. Мне очень захотелось к маме.
- Что же делать будем? – прервал мою тоску папа.
- Не знаю. А скоро мы вернемся к маме?
- Через две недели.
Я не очень хорошо представляю, две недели – это долго или нет. Но я уже знаю, что «два» - это совсем не много. И это меня успокаивает.
- Может, у дяденек спросить? - вдруг осеняет меня.
- Ну, сходи, спроси.
Дяденьки сильно удивились моему вопросу, но показали. Я вернулась к папе.
- Ну что? Узнала?
- Ага! Надо потянуть за вот эту петельку
- Ну тяни!
Я взялась тянуть рукой за петлю, но стол даже не пошевелился. Я попробовала обеими руками – стол приподнялся. Но удержать его у меня не хватило сил. Крышка стола вернулась в прежнее положение.
- Я не могу, - сказала я папе.
Эх, папа! Вот тут бы тебе помочь мне просто физически поддержать крышку. Но папа явно увлекся экспериментом по воспитанию у меня самостоятельности. А я, ничего не подозревавшая о педагогических подвигах папы, предприняла вторую попытку поднять крышку.
Я не помню, какая по счету оказалась удачной. Помню только что, вконец измучившись, тайком глотая слезы, я развернула стол. Но теперь его еще предстояло поднять и закрепить в защелки. А они никак не хотели защелкиваться. Но на все мои молящие взгляды на папу, он искренне разводил руками, и говорил, что ему же дяденьки не показывали, как раздвигается стол, так что придется мне самой справляться.
Но я не оправдала его надежд. И это было первое поражение передовой методики. Стол нам поставила проводница, не выдержав, как она заявила «издевательств» над ребенком. Она не знала, что присутствует при опробации нестандартных методов воспитания. Впрочем, и папа не знал о всех последствиях применения ко мне сей методы. А я довольно долго – лет до двадцати, испытывала панический страх перед боковыми полками. Пока не решилась в очередную поездку, разозлившись на свой страх, намеренно взять боковое место и разложить, наконец, этот стол.
Поездка же с папой закончилась в результате совсем неожиданным поворотом событий для моего детского сознания.
К концу дня наше путешествие «на восток» завершилось высадкой на маленькой станции, без перрона. С подножки вагона надо было прыгать прямо на гравий. Папа и тут оказался последовательным экспериментатором – прыгать мне пришлось самой без его помощи. Он терпеливо ждал, пока это у меня получится. Только я спрыгнула на раскатившиеся подо мной камни, больно оцарапав при этом коленку, вагон дернулся, поезд тронулся с места, и мимо меня сначала поползли, потом побежали колеса (выше я не видела, так как, склонившись, тянулась рукой к разбитой коленке). Папа спокойно стоял и курил, ожидая меня. Каким-то внутренним чутьем я угадывала, что плакать не надо. И мне опять захотелось к маме. Тут папа, загасив сигарету, подняв с земли чемодан и сделав мне приглашающий жест - мол, пошли, - направился к какой-то женщине, махавшей нам руками. Я вгляделась и вдруг…
- Мама, мамочка! Вот ты где! Ты тут нас ждала! – кричала я, и забыв про боль в коленке, побежала ей навстречу.
Не узнать мою маму даже в толпе было невозможно. Копна каштановых (натуральных) волос, и кожа, в конопушках по всему телу, всегда выдавали её издали среди прохожих. А здесь и прохожих-то не было. Она стояла одна и приветливо махала нам рукой.
- Мама, мамочка! – добежала я, наконец, до неё, и даже раньше папы.
Мама обняла меня, подняла на руки…
И тут я вдруг поняла, что это вовсе не мама. Это была настоящая детская обида. Первая моя обида, с которой, не поддававшийся моим усилиям, стол не шел ни в какое сравнение. Это была подстава! (хотя я такого слова тогда не знала).
Я заплакла. Впервые за всю поездку я заплакла, навзрыд и безутешно.
Путь от станции до дома, где нас ждали, был долгим. Я, наконец, затихла на руках этой рыжеволосой и такой же конопатой, как и мама, женщины. И уснула. Проснулась я, когда меня сняли с рук на пороге деревянного дома. И на его крыльце сидела и широко улыбалась нам еще одна «мамина копия».
Плакать мне расхотелось. Я переводила взгляд с одной «не мамы» на другую, а они весело смеялись, и тётя Аня рассказывала тёте Зине, как я приняла её за Надю (маму, то есть). Ну, это я потом уже узнала, что так зовут моих любимых тетушек.
Так закончилось наше путешествие «на восток – за солнцем».
И вобщем-то, папа ведь не обманул. Количество конопатых людей в этом, новом для меня, доме было больше, чем двое. Просто я считала тогда уверенно только до двух. Сейчас-то я знаю – сколько. Может, от повышенной концентрации поцелованных солнцем людей на нескольких квадратных метрах этого дома – в нем было тепло и лучисто. В этом доме солнце, если и не жило, то, во всяком случае, подолгу гостило.
А мама приехала через две недели. Как и обещал папа.