Оксана Васильевна сидела за своим рабочим столом и смотрела в окно. Уже почти лето. Скоро отпуск. Скоро долгожданный отпуск. Еще, правда, предстоит пережить экзамены, но хоть уроков уже не будет и на том спасибо. А после - целых два месяца тишины и покоя! За эти два месяца нужно успеть восстановиться, привести в порядок расшатанные нервы, нужно набраться сил, чтобы в сентябре начать все с самого начала.
Господи милостивый, как же она ненавидела сентябрь! Особенно первое сентября, когда все эти мелкие тираны слазились в храм науки вместе с родителями (при родителях они почему то не вели себя, как гребанное дерьмо, а были паиньками, мамиными сынками и доченьками). И еще все приносили цветы в честь этого великого праздника, но Оксана Васильевна никак не могла избавиться от чувства, будто это ее собственные похороны, а уж эти мелкие засранцы с удовольствием укрыли бы крышку ее гроба цветами.
Первого сентября эти дерьмо-дети вручают тебе цветы, чтобы уже второго сентября навсегда превратить твою жизнь в ад. Они словно говорили: вот вам цветы, Оксана Васильевна, держите, радуйтесь, но скоро, совсем скоро вам придется на них заплатить. Но были и другие дети и те говорили другое: возьмите цветочки, Оксана Васильевна, и простите-извините, что я буду вашим самым страшным кошмаром весть следующий год.
От этих мыслей ее обдало холодом, кожа на руках покрылась мелкими пупырышками, на лбу проступил холодный пот. Сентябрь… б-р-р-р-р. Слава Богу сейчас только май.
Оксана Васильевна посмотрела на наручные часы и нахмурилась. Сегодня стрелки на часах как будто парализовало и они не двигались, лишь изредка дергались, как в конвульсиях и замирали на месте. Она бы отнесла часы в мастерскую, но знала, что дело вовсе не в часах; это все игры времени – когда чего то сильно ждешь, время словно нарочно замедляет ход. Но уже скоро… она это чувствовала. Звонок уже скоро, нужно просто не думать о времени, нужно переключиться на что то другое и не думать о времени, тогда оно снова пойдет.
Оксана Васильевна посмотрела перед собой в забитый до отказа класс. 32 ученика. 64 глаза. Столько же рук и ног. И всего 3 мозга. Три девочки-отличницы за первой партой с интересом рассматривали научный журнал. Остальные…
Один прыгал на стуле, как всадник, который пытается удержаться на быке; другой плевал и ловил, в прямом смысле этого слова; третий ковырял в носу и с интересом рассматривал свой палец, или то, что было на нем, как рыбак, который оценивает рыбу, которая болтается на его блесне. Еще один бросался скомканной в шары бумагой, метя в мусорное ведро, но явно в него не попадая; другой, (он два года пытался закончить один класс, поэтому в силу возраста активно интересовался девочками), пытался залезть одной из них под юбку, на что она лишь хихикала и не очень-то усердно пыталась его оттолкнуть. Одни говорили, другие смеялись, кто-то ржал, кто-то кричал, как макака.
Краски сгущались, этот дурдом сводил Оксану Васильевну с ума, и казалось, она вот-вот потеряет душевное равновесие и сама закричит, как животное. Залает как собака, или замычит как корова, или начнет бегать по классу, почесывая подмышки и крича, как обезьяна… вот бы они удивились! Может быть это, хоть на минуту обескуражило их, и хоть минуту в классе воцарилась бы тишина.
Дети… Гребанные цветы жизни. Отрыжка жизни, вот что такое дети. Ну или цветы на крышке твоего гроба. Вонючие цветы… и снова Оксана Васильевна с ужасом подумала о первом сентября.
Хорошо, что у нее самой нет детей. В ее 35 материнство успешно обошло ее стороной, впрочем как и замужество. Бывали времена, она думала об этом с сожаленьем, но только не теперь. Теперь она была счастлива, что ее это миновало.
Мама всегда учила ее, еще маленькую Оксанку, что нужно хранить себя в чистоте. Поэтому в юности, когда ее подружки отдавали свою девственность где-нибудь на стоге сена, или в зеленом поле, или на пастбище (где еще можно уединиться в селе), она, как и учила ее мама, хранила себя в чистоте. А теперь, все ее, когда-то подружки замужем, нарожали детей, а она этих их детей теперь учит. Они раздвигали ноги, а ОНА жнет плоды их безответственности. Они высрали этих мелких ублюдков, а это дерьмо теперь отравляет ЕЕ жизнь.
Разве никто из них не слышал о волшебной процедуре под названием аборт???
В конце класса затеялась драка и Оксана Васильевна на мгновение отвлеклась от мыслей и с интересом наблюдала за происходящим. Вмешиваться и бранить их она не собиралась, пусть хоть поубивают друг друга, ей это только в радость. По крайней мере в этом классе на два глаза, на две руки и две ноги станет меньше, а мозга в этом классе всего три, как было так и останется – девочки-отличницы даже не обернулись на шум, а лишь прикрыли руками уши. Умнички. И она такой была девочкой отличницей. Хранила себя в чистоте, вела себя хорошо… за что жизнь ее так наказала?
Девочки красавицы… и она такой была. Сейчас ее красота начала меркнуть, возраст брал свое, пара лишних килограмм давала о себе знать, но и конечно же работа оставила на ее лице неизгладимый след, словно уродский шрам. А тогда она была красавицей…
Почему тогда не вышла замуж? Все хранила себя и хранила, ждала лучшего, хотела большего. Хранила себя и до сих пор хранит, хоть хранить уже особо нечего, да и нет от кого. Женихи давно уже не оббивают пороги, прослыла селом слава о ней, мол недотрога, и если в молодости это почетно было, то теперь над ней откровенно посмеивались. Называли непорочной девой, монашкой, вот и говнюки эти мелкие целкой-невидимкой ее звали. А ведь их мамашам не мешало бы свою целку в целостности держать, тогда, глядишь, и проблем меньше было бы. А она… не избавилась от своей вовремя, а теперь и не с кем… Нормальные мужики если и были на селе, так их давно разобрали, а что осталось, так алкашня подзаборная, не для нее она ведь себя столько лет хранила.
Звонок встретили вздохами облегчения, бурными овациями и дикими криками радости. Мелкие говнюки бросили свои занятия, которыми развлекали себя последние 45 минут и ринулись к выходу. Но Оксане Васильевне было нужнее и она активно расталкивала их локтями, пробираясь к выходу. Выскользнув в коридор она ускорила шаг, боясь попасться на глаза директору или еще кому, кто мог бы задержать ее еще хоть на секунду. Уже на улице она бросилась бежать, и лишь когда школа скрылась за горизонтом, она остановилась, выдохнула и расплакалась.
-Горите в аду! – кричала Оксана Васильевна, возвращаясь домой через большое пустынное поле. – Горите в аду, мелкие засранцы! Ненавижу, ненавижу, не-на-ви-жууууу!
Шла она медленно, возвращаться домой к матери тоже не страшно хотелось. Глотая слезы она вытирала мокрые глаза, щеки, нос. Она представляла, как выглядит, и уже знала наперед, что мама набросится на нее с расспросами, мол что случилось, почему плачешь… А она ведь и сама толком не знала, отчего. Этот день был не хуже других, много лет все ее дни были такими как этот, но почему-то именно сегодня ее «разобрало». Кошки скреблись на душе, горько было отчего-то, но как объяснить это матери, когда и сама не знаешь толком, что да как.
Так она прошла через поле, и начались первые дома. Вон уже видно ребятишек, играющих у двора,(только школьников Оксана Васильевна считала исчадьем ада, а маленьких деток - просто детьми), бабуля сидит на лавке, а голова ее невольно подрагивает, коровы возвращаются домой на дойку и обеденный сон. Жизнь идет своим чередом, все на своих местах, только она сегодня выбита из колеи, только она сегодня сама на себя не похожа.
-Случилось что? – спросил вдруг грубый голос и Оксана Васильевна дернулась от испуга. Она стояла у небольшого, но аккуратно выбеленного дома с зеленым забором и сразу не заметила, мужчину, который на присядки собирал около него крапиву.
Оксане Васильевне этого только не хватало: глупых расспросов ее соседей, пересудов, косых взглядов; но и успокоиться и перестать плакать она не могла. Слезы все лились непрекращающейся рекой, всхлипы спазмами срывались с горла, и она даже не смогла попросить его отвязаться от нее и оставить в покое.
Он поднялся, выпрямился, в руке он сжимал пучок крапивы, другой рукой приобнял Оксану Васильевну и провел в свой двор. Она ничего не соображала от слез, поэтому послушно проследовала за ним, присела на скамейку, выпила предложенной воды, холодной, только что из колодца.
Потребовалось время, чтобы успокоится. Она уже не рыдала так сильно, только растирала слезы по щекам руками, и пила воду из железной кружки всякий раз, когда горло сжимал спазм. Чтобы отвлечься от своих печалей она думала о мужчине, который любезно ее приютил. Она знала, что зовут его Георгий, знала, как знала имя каждого в своем селе, но что он за человек, она и не ведала. Поговаривали, что он странный, но ведь и о ней самой слух ходил. Его старались избегать, говорили он грубый, прямолинейный, иногда прямо в лоб может правдой ударить, а не всем это нравилось. Жена вот у него была славная, только умерла она лет пять как. А он после ее смерти и вовсе от людей отстранился и жил почти как отшельник.
Когда глаза Оксаны Васильевны наконец подсохли, она разглядела сидящего рядом мужчину: седоват, староват, лет ему уже около шестидесяти. В селе таких уже дедами звали, Георгий же на деда не совсем похож был, или даже совсем не похож. Подтянутый такой дедуля, на военного похож чем-то. На бывшего военного. На военного в отставке.
-А крапива вам зачем? – спросила Оксана Васильевна. Только это она и придумала, о чем говорить с незнакомым человеком не знала.
-Борщ варить буду, - коротко ответил он, вертя букетик в руках.
-Жжется, наверное, - предположила она, заметив на его руках маленькие красные пузырьки.
-Ничего, это даже полезно, - отмахнулся он, и как бы в подтверждение своих слов стал трогать пальцами кусающиеся листья растения. – Ну, так расскажешь мне, что стряслось?
Она пожала плечами.
-Не бойся, я никому не скажу. Даже и хотел бы, так некому.
-Нечего рассказывать, - вздохнула Оксана Васильевна, - просто грусть-тоска меня взяла… Устала, наверное, просто. Дети измотали…
-Потому что тебе своих давно нянчить пора, а не с чужими возиться, - сказал Георгий, и правду сказал, то сказал, чего она сама себе сказать не решалась.
-А у вас дети есть?
-Нету. Жена моя болела очень, не до детей было, да и не смогла бы она, - с грустью вздохнул он, и она увидела в нем то, чего не видели другие, разглядела его нежную душу за толстой броней, которой он ото всех отгородился.
-Не с кем мне детей заводить, - призналась она, почувствовав, что может доверить этому чужому человеку свои тайны, о которых даже матери ее известно не было. – Не нужна я никому уже, раньше надо было. Держала мама меня в девках, да передержала, все опекала, все лучшего искала. В город бы уехать, да там-то я кому нужна? Там поди и покрасивей и по-моложе найдутся. И дети в школе меня прозвищами дразнят, а я так остро на них реагирую, за самое больное задевают. Другой раз мысли нехорошие в голову лезут, с жизнь проститься хочется, пустая она у меня и бесполезная. Никто и не заплачет по мне кроме матери…
-Ты эти глупости брось, Оксанка! – строго велел Георгий, при этом нахмурившись.
А Оксана Васильевна аж расцвела вся, так давно ее никто Оксанкой не называл. В молодости только, а как давно это было… А как детей учить стала, «Оксана Васильевна» так и прилипло к ней, иногда даже мама ее так звала в шутку.
-Мужик на тебя сыщется, ты девка хорошая, хозяйственная, порядочная, я это от соседей слышал. И лицом ты удалась, и формами, все при тебе.
Вот так вот прямо все ей высказал, это не те комплименты, что ей когда-то говорили. Но на самом деле, ей так давно ничего не говорили, что она и тому была рада.
-А чтоб от глупостей избавится, есть метод один проверенный. Пойдем в дом, я покажу. Всю дурь вмиг из тебя вытрясет, завтра как новенькая будешь.
Не побоялась Оксана Васильевна с незнакомцем в дом его идти, да и чего ей уже страшиться? Терять ей нечего, а если надругается над ней… что ж, тогда хоть «целка-невидимка» это уже не про нее будет.
Дом был опрятным, стол накрыт вышитой скатертью, постель заправлена, подушки аккуратно сложены одна на другую, как это любила делать ее бабушка. На плите бульон варился, на борщ с крапивой, видимо, и приятный аромат уюта заполнял скромную обитель хозяйственного холостяка.
-Раздевайся, - велел Георгий.
Переполошилась Оксана Васильевна, бежать подумывала. Таки правы были люди, когда говорили, что он странный, таки не спроста о нем судачили. И чего она пошла к нему, о чем думала? Сейчас овладеет ею… да и пусть бы, давно пора кому-нибудь это сделать.
-Ну чего ты глаза выпучила? Не бойся, я приставать не буду. Но, для лучшего эффекта, раздеться нужно.
Что он с ней делать собирался, Оксана Васильевна и не подозревала. Да и все равно ей уже было. Шмыгнула только носом, стянула с себя свитер, юбку длинную, которая так и кричала о ее «не востребованности», колготы сняла, и робко на Георгия взгляд подняла.
-И остальное снимай, - велел он, не рассматривая ее, так что это даже ее задело. Чего это он на нее не смотрит?
Сняла Оксана Васильевна бюстгальтер, вывалив сдобную грудь, сняла трусы, обнажив крутые бедра, все вещи бережно сложила на белоснежной постели Георгия. Посмотрела на него пристыженно, задыхаясь жарким румянцем, впервые она показалась во всей красе мужчине, пусть даже подстарковатому и странному.
Теперь Георгий взглянул на нее, и не сумел скрыть интереса. Давно у него не было женщины, а такой молодой еще давнее. Оксанка была девкой что надо, дура только, сама этого не понимала.
-Клади теперь грудь свою прелестную на постель, Оксанка, так чтоб задница мне открывалась хорошенько.
Послушно Оксана Васильевна все сделала, как было велено, опустилась грудью на мягкую перину, и вдруг ей так стыдно стало! Боже, что я творю? - подумалось в панике. Дома у незнакомого мужчины, раздетая, раскоряченная, что бы мама сказала, если б меня увидела, как бы дети смеялись, узнай они что их учительница…
Ягодицы вдруг обожгло как кипятком! Оксана закричала, завопила так, что голос сорвался на хрип.
-Не кричи, не то соседи прибегут. Плакать можешь, только тихо, - и с этими словами Георгий принялся обдавать крапивой беззащитные ягодицы Оксаны Васильевны.
До чего больно было, слов нет, чтоб описать, а как стыдно было, как унизительно! Слезы лились рекой, руками она пыталась прикрыться, только тогда крапива жгла бедра, что было в разы больнее.
Двадцать минут мучил ее Георгий. Она смотрела на свои наручные часы и время вновь проделывало свой фокус - стояло на месте, как парализованное. Он останавливался, чтоб она могла отдохнуть и подумать, затем снова брался за жгучий букет и орошал ее новой порцией боли. Все эти двадцать минут она плакала не переставая, только слезы эти странным образом освобождали ее, проясняли мысли, привносили облегчение.
Под конец ей совсем хорошо стало. Даже реветь прекратила, только ежилась, когда жглась крапива там, где и ужалить уже негде было. Вся задница Оксаны Васильевны была багровой, зато голова ясной, а душа счастливой.
-Помогло? – спросил Георгий, тем самым разрешая ей подняться.
-Помогло, -сказала она, отчего-то улыбаясь.
-А теперь одевайся, - велел он. Она даже расстроилась, что приставать не стал, как и обещал.
Стала Оксана Васильевна одеваться, пряча свои прелести под неприметной одеждой. А Георгий наблюдал с интересом, и лишь когда она спрятала грудь свою роскошную, вздохнул.
-Хорошая ты девка, Оксанка, женюсь я на тебе.
Оксана Васильевна растянулась в широкой улыбке. Замуж. Давно пора. И человек он хороший, что бы там не говорили, неважно что староват, она и сама уж не девочка. И ребенка родить еще сможет, и он обязательно не будет таким, как ее дерьмовые ученики.
-Приду сегодня к матери твоей, руки твоей просить буду. А пока иди.
-А можно я с вами борща поем? – застенчиво спросила Оксана Васильевна.
-Можно, - улыбнулся Георгий, - ты ведь уже почти жена мне.
Оксана Васильевна была счастлива. В ее голове всплывали картинки ее замужней жизни, она хозяйка, жена, мать, она больше не изгой общества, он тоже, они семья, о них больше не будут судачить. Она будет ложиться с ним в постель, будет делать то, что давно стоило сделать, у них будет ребенок… у них будет все, как у всех. У них все будет хорошо…
А если что… крапива цветет с мая и до поздней осени.