Александр Васильевич Матвеичев родился 9 января 1933 года в Татарстане. С 1959 года живет в Красноярске. В прошлом офицер, инженер, директор предприятия. Пишет с детства. Прозаик, поэт, публицист. Служил офицером в Китае, работал инженером на Кубе. Профессионально владеет английским и испанским языками. Автор двух десятков книг, постоянно публикуется в журналах, альманахах, сборниках. Член редакционного совета альманаха «Новый енисейский литератор». Президент Английского литературного клуба при Красноярской краевой библиотеке. Член Союза российских писателей (СРП).
Александр МАТВЕИЧЕВ
РАЗМАЗНЯ,
или СИБИРСКАЯ ВИАГРА
В нашем таёжном посёлке уже давненько объявилась прорицательница и знахарка, дьяволица знаковая, на манер слепой Ванги. Правда, бессмертная и зрячая, особенно на валюту: меньше, чем за сто долларов и репу свою крашеную и завитую, как у Алки, не почешет, а на вашу трудовую ладонь и не покосится. И правило железное, прямь как у легендарного столяра из остапбендеровских «Двенадцати стульях»: сперва деньги, а потом уж – исследование вашей ладошки, кидалово на картах или пузырёк со снадобьем из целебных трав за отдельную плату со своего огорода и тайги, начинающейся прямо за ним. И шикует эта нелицензионная особа, прикинь, как твой олигарх на Рублёвке или наш думский депутат на Costa Bravo под испанской Барселоной: в белокаменном трёхэтажном chalet, – короче, вилле, – на таком же расстоянии от отравленного газами алюминиевого и прочих заводов Красенисейска.
Признаюсь, и меня подмывало обратиться к сибирской «каталке» по деликатной личной проблеме, да небесная сила, как не впервой со мной приключалось, тому воспрепятствовала. Стоило подумать о нарушении христианского завета о невступлении в связь с нечистой силой, как в тот же вечер к нам постучался сосед, некто Паша Баклушин, с благой вестью: неделю тому назад он на самолов добывал хариусов на таёжной речке и якобы случайно в упор столкнулся своим лицом с бобровьей мордой. В неравной схватке Пашка, словно витязь в тигровой шкуре, угробил хищника, после чего лишил краснокнижного животного самого дорогого – бобровой струи. Вырезал эти пахучие железы с бобрового брюха из-под шкуры, ближе к гениталиям. И теперь сам безработный Пашка превратился в заложника им содеянного: мясо бобра семья съела, шкура закопана в тайге, а струя стучит в его сердце, как Тиль Уленшпигелю – пепел Клааса: хочет, а продать драгоценную жидкость невозможно, поскольку статья светит за браконьерство. Деньги, видишь ли, его Клавке – она его лет на двадцать младше – по зарез нужны. На наряды, парфюмерию, маникюр-педикюр и дорогущую молочную смесь для их годовалого потомка. Молоко от бабушкиной Бурёнки ему, по заключению Вари, видите ли, не шло. А всё потому, что свекровь хотела подарить сыну корову, чтобы невестка её доила, сметану и творог делала, масло сбивала. Не тут-то было: Варька заявила, что молочные продукты ей вредны, а о себе и детях пусть у Пашки башка болит!.. У самой же Варьки её котелок ни на что не годился. Попробовала бесплатно – как безработная – закончить бухгалтерские курсы, так преподаватель от неё отказался: тупее курсистки в его практике не встречалось!.. А мечтала бизнесменкой стать: дело открыть и самой бухгалтерию вести. Даже тайком от мужа ноутбук в кредит купила в магазине, где его ей дали бесплатно с последующей выплатой почти двойной цены. Паша был вне себя: обматерил её, попытался в магазин вернуть, только там его послали и пригрозили наслать коллекторов. Снова за всё пришлось расплачиваться Пашкиным родителям. А Варя пошла своим путём: плюнула на контрацепцию, с тайным умыслом забеременеть и разбогатеть на материнском капитале. План удался наполовину: забеременела, родила, а капитал до сего дня остался недостижимой мечтой. Зато в два раза увеличила свой вес и едва не загнула ласты, сбивая его всякими бадами по заоблачным ценам. Однако фигуру мало-мальски обрела, стала краситься, и Павел раза три застал её, когда корчила позы и гримасы, как гламурная модель на фотосессиях, воображая себя наложницей олигарха.
Показал мне Пашка распечатку из Интернета. Если верить написанному, пока не придумано болезней, которые бобровая струя не смогла бы вымыть из организма без следа. А мускус в ней – для парфюмерии дороже всякого злата-серебра.
– Для тебя, дядя Вася, – на отступал убийца строителя плотин, – я готов пойти на дисконт. Сколь дашь за всю струю? Или, для пробы, – за половинку?
Я перевёл в уме названную клиентом интернетную цену в водочный эквивалент и предложил ему, на мой взгляд, приемлемый бартер: литровую бутылку первача за сколько не жалко грамм бобрового снадобья.
– Да ты что, дядя Вася, оху..., – ой, прости меня, Дума-дура, за ненормативную лексику! – охренел? Во-первых, я давно завязал. А, во- вторых, у меня с запойной поры свой самогонный аппарат импортный ржавеет, и при желании это пойло могу хоть сфинктером глотать. Мне бабло позарез нужно: Варька требует, чтобы я квартиру в городе купил, а то на развод подаст – и что мне тогда: в четвёртый раз жениться?.. А я тебе сибирскую виагру задарма, можно сказать предлагаю. Прикинь сам: в интернет-магазине за фуфырик настойки фуфловой из этой струи 800 рэ дерут. И что там намешано – не угадаешь. А ты сам приготовишь – от артрита избавишься и станет у тебя как у молодого!..
Пришлось искренне Павлу как дальнему родственнику-многожёнцу по материнской линии посочувствовать – я и сам уж с четвёртой маюсь! – и на сбережения от пенсии сторговаться на сколько-то, на глазок, граммов, чтобы приготовить чекушку настойки для пробы. Артрит припух вроде, а от жены уже полгода только насмешки терплю. Правда, леченья не прерываю: упрямо глотаю с закрытыми глазами эту дрянь по чайной ложке в дровянике – в доме от неё вонь как в сортире! – и жду реванша, чтобы энто – «как у молодого»...
***
Самому же Паше хвалёная сибирская виагра не помогла, хоть и принимал её в натуральном виде: откусывал от сухого ломтя струи по спичечной головке в день. Да и не нужна она ему: и так двумя руками не согнёшь...
А Варька попусту не трепала языком: приказала Паше погрузить на грузовик из их хаты всё самое ценное и смоталась от него с двумя мальчишками в город на съёмную квартиру. Да ещё и потребовала, чтобы он за жильё платил, как и за всё остальное: за питание для неё и детей, маникюр-педикюр, словом, по полной программе. Ещё и на развод подала: мол, не ведут они общего хозяйства. А на суде добавила, что с некоторых пор Павел превратился в безработного импотента. Райсудья в такие тонкости не вдавалась, бобровой струи ему попробовать не порекомендовала, поинтересовалась только, есть ли друг к другу имущественные претензии, развела их за пять минут – и весь сказ!..
Вышли из зданья райсуда на крыльцо, и Варька сухо приказала:
– Отвези меня в город – к детям. Одних из-за тебя оставила.
– А ху-ху не хо-хо! – в сердцах выкрикнул Павел.
Однако сердцу не прикажешь: доставил бывшую жену, куда она попросила, – из райцентра в Красенисейск, на улицу Продольно-поперечную или Поперечно-продольную. Там она снимала в пятиэтажной хрущёвке однушку на первом этаже за двенадцать тысяч в месяц. Дети плакали, не отпускали папу, да и самого разобрала скупая мужская слеза. Зато Варвару ничем не прошибёшь: поджала губы, налила глаза голубой ртутью, указала наклеенным кроваво-красным ногтем на дверь и грозно повелела покинуть воняющие канализацией апартаменты.
– Размазня ты, размазня несчастная! – по возвращении в посёлок возопила на него убитая горем мать. – И чо ты теперь собираешься делать? – кормить их, одевать и за жильё платить. Или элементами отделаешься? Так ты сам безработный... Уже третья от тебя, размазни, уходит! Четверых спиногрызов настрогал, а ума не нажил! И эту курву распустил: гламур какой-то ей подавай! Рекламы по телику нагляделась: ногти наклеила, как клюв у вороны, мазями дорогими харю мажет, а ты за неё гряды полешь! А теперича, что ли, мне на шею сядешь, сыночек? Или что мне прикажешь – снова тебя своей титькой кормить?..
Всю страстную речь семидесятидвухлетней мамы рабоче-крестьянского замеса с пенсией в восемь тысяч, владелицей избы, коровы, тёлки и десяти куриц, приводить излишне. Муж прошлой осенью от рака умер, а от сына чего ждать? Он во всём с ней молча соглашается. Особенно с тем, что не надо возвращаться к испытанному русскому средству от тоски: он это уже проходил после развода со второй женой, когда его и литра не брала; даже после такой дозы его раздолбанный жигуль гаишники не останавливали.
И если бы урод какой был! А то мужик он могутный, сложенный крепче античного Аполлона или почти забытого Никиты Кожемяки, – стальные мышцы под лайковой кожей, – и лицом красив, и умом Бог не обидел: в школе – почти отличник, инженер с высшим образованием, охотник и рыболов, дровосек и к любой крестьянской работе привычный. А когда довелось работать монтажником на прокладке силовых кабелей, коллеги прозвали его Терминатором: бронированный четырёхжильный кабель он, случалось, рвал, как нитку, если эта верёвка цеплялась за какое-то препятствие и сопротивлялась его усилиям.
Одна беда: святой человек, сотканный из доброты и безалаберности. Предприятие двух московских братьёв-жуликов, всего в десяти км от посёлка, где он вдохновенно трудился главным энергетиком, три года назад искусственно обанкротилось, так он и в суд не стал подавать, как другие, и почти ста тысяч лишился ни за хрен собачий... Кормила тайга и таёжные речки. Ловил барсуков – продавал барсучий жир, грибы собирал, кедровую шишку бил и продавал проезжим на московском тракте, с ружьём и петлями добывал зайцев, косачей, рябчиков, изредка попадались соболя. В городе работу энергетика давно бы нашёл, только жить в нём не мог. У второй жены в Красенисейске на набережной Качи квартирёшка была, настояла она уехать из посёлка и в этой норе панельной ютиться. Выдержал Паша двое суток и сбежал в свою избу: обе ночи глаз не сомкнул, задыхался...
Вместо литры, как было десять лет назад, он на этот раз принял от нервов на ночь спичечную головку кастореума, то бишь растёртой в ступке сушёной бобровой струи, и забылся холостяцким сном праведника.
***
Недооценил Павел Баклушин прыти вышедшей на оперативный простор Варьки. Уже на третий день по сотовому она огорошила его известием:
– Я завтра на работу выхожу – продавщицей в табачный киоск. День работаю, двое суток отдыхаю. Приезжай, трутень, к семи утра – с пацанами поводишься.
Она уже в похожем заведении торговкой после школы работала и призналась Паше, когда он с ней жить начал, что девственности её лишил знакомый ему пузатый и бородатый хозяин, Махмуд Нуриев. Во время прежних загулов Пашка заваливался иногда в его занюханный чепок. Потом этого Махмуда милиция забрила и то ли его посадили, то ли экстрагировали на родину. А Махмудкину забегаловку, обложенную поверх деревянных стен кирпичом, на другой день после ареста конкуренты сожгли.
– Да ты что, ох....? – и не успел поливнуть наглую сучку полностью – телефон отключила.
К тому же струя поутрянке зажигала невтерпёж и призывала к поиску жаждущей ласки прынцессы-барынессы, как свекровь за глаза обзывала Варьку. В посёлке одиноких барынесс этих развелось множество: мужики из-за безработицы и безысходности пристрастились к стеклоочистителю и другим изысканным напиткам подобного бренда, потеряли к барынессам мужской интерес и бесславно полегли «на горе» – так аборигены называли погост на склоне сопки, покрытой берёзами, соснами и кедрачом.
После Клавкиного звонка снова пришлось Паше заехать на поклон к маме: жара – в огороде огурцы-помидоры полить вечерком надо, Дружка – лайку охотничью – накормить-напоить. Денег попросил: не приёдет же отец к пацанам с пустыми руками!.. А в ответ выслушал мамино особое мнение:
– А ты эту барынессу не послал куда подальше? Она ведь тебе сейчас никто!.. Ага, не успел! Зато я, тряпка ты половая, тебя, размазню, посылаю... К отцу бы ты с этим пришёл, он бы тебе царство небесное показал...
Да, у папки, бригадира слесарей-ремонтников, характерец был страшней любой кувалды, и боялся Пашка отца с пелёнок. Вот и вырос таким бесхребетным, услужливым бессребреником.
Ну мама, конечно, и денег дала и, хоть от огорода и собаки отказалась, – назавтра он убедился, что всё было сделано в лучшем виде. Зато Варька после киоска на его предложение – лечь вместе и пойти на контакт – вынудила оставить её в покое и убраться ко всем чертям в посёлок.
В опустевшую, пахнущую нежилым избу он зашёл, покачиваясь от усталости и пустоты душевной, ближе к полночи. Есть не стал – ограничился спичечной головкой кастореума, – может, от депрессии спасёт! – выключил свет и упал, не раздеваясь, на протёртый до дыр диван...
***
Да, жёны бросали Пашу, но Бог их наказывал: у первой его соперник, шофёр бензовоза, поманил дурочку в Томск, спился и умер нехорошей смертью. А она вернулась в родной посёлок, продолжила увлечение мужа и стала сорокалетней инвалидкой после запоя с инсультом. После парализации волочит за собой ногу, похожую на протез. Вторая супруга работала нормировщицей в гараже, спуталась с узбеком или азербайджанцем, он в городе поселился у неё, а через пару лет смылся в свой стан к прежней семье.
Зато детей родных Павел не бросал: от алиментов не скрывался и помогал им, чем мог. А они его любили, приезжали к нему, ласкались, называли папочкой. Старшая дочь родила ему внучку, а он осчастливил кудрявую куколку тем, что через месяц подарил ей братика от ныне покинувшей его Варвары. А сын от второй жены после окончания университета – за обучение тоже отец доплачивал – служил в армии, и Павел мотался в воинскую часть со знакомым депутатом на встречу с командиром – спасать солдата от издевательств чеченских «дедов»...
И вот некое символическое совпадение.
Поехал он в очередной раз в город без предварительного согласования с Варварой – повидаться с сыновьями, а дверь ему открывает чёрный обличьем человек. Кудрявый, с орлиным носом. Павлу показалось, что он его раньше видел на трудовой вахте – с метлой во дворе этого дома. Он ещё этим жезлом показал, чтобы Павел убрал машину от мусорного контейнера. А теперь чёрный высокомерно прокурлыкал:
– Кыто ти, дырагой?
– Отец моих детей... Вы здесь, сынки?
– Здесь, здесь, папа! – звонко крикнул старший и выглянул из-за спины азиата.
– Минэ Вара скасаль: никаво нэ пускат! – так же грубо отрезал орлиный нос и захлопнул дверь перед Пашкиным, человечьим.
***
Судиться с Варькой о праве на делёж и встречи с детьми Павел не стал. Каждый месяц отсылал с почты по пять тысяч и изредка, приезжая в Красенисейск по делам, заглядывал в школу – поговорить с похожим на него Сашкой. Весёлого в таком общении было мало, но сын не жаловался – и слава Богу!..
Работу путную Павел так и не нашёл. Подрядился к бывшему однокласснику в подручные. Тот сумел ухватить почти задарма когда-то в развалившемся леспромхозе допотопные трактор и грузовик. Он же и выкупал у лесничества в тайге делянку; они вдвоём валили сосну, берёзу, лиственницу, обрубали сучья, распиливали брёвна на дрова, кололи и развозили по дворам своего посёлка и соседним деревням за договорную плату. Весной и осенью вспахивали на «Беларуси» пенсионерам огороды – тоже бабки в карман капали...
А прошлой зимой, в январскую стужу, зачем-то понесло Павла в тайгу. И слышу через неделю после похорон от соседа: придавило бедолаге ноги лесиной, не смог их освободить, так и застекленел на морозе, снежком припорошенный.
Лежит теперь на горе рядом с отцом. Отмаялись земляки-сибиряки... Остаётся только гадать, куда командировал Господь их грешные души после Страшного Суда?..
27.08.2013