Поединок

Ингвар Доменейо
                Бросали друг другу вызов на состязание в виртуозности
                исполнения, и, в конце концов, один побеждал. Штучки
                музыкантов. Никакой крови, немного ненависти, настоящей
                ненависти под кожей.
                А. Барикко. "Новеченто"

                Автор благодарит Уолта Диснея за мультфильм "Соперники"

- Мсье Легран, Вам послание.
Курье, совсем еще мальчишка, пытался произвести впечатление взрослого. Надо отдать ему должное, у него почти получилось.
- Благодарю, - равнодушно ответил я, и, достав из кармана пятифранковую купюру, протянул ее парню. Тот просиял:
- Мсье будет писать ответ?
- Не будет, - сухо ответил я. – Можешь идти.
Скорее всего, это очередное приглашение на очередной раут. Наша светская жизнь – это череда приемов, похожих друг на друга как близнецы. Действительно удивительные люди встречаются там крайне редко, а новые туалеты записных сорокалетних красавиц и демонстративно распущенные хвосты щеголей уже к пятому вечеру начинают вызывать зевоту. Найти нечто действительно незабываемое устроителям удается крайне редко.
Собственно, для меня таких вечеров было лишь пять. Первый из них подарил мне Клэр. Она была чудесной, мы кружились в танце и шептали друг другу нежности. Эйфория была недолгой и через полгода раут у ван Хольстенов украл ее у меня. Она ушла, держась за руку какого-то сына какого-то финансового воротилы. С горя я рванулся на следующий же день к вдове де Бриссак – отчаянно, без приглашения, нарушая правила приличия. Именно там я, безобразно напившись, разговорился с полковником, недавно вернувшимся из гарнизона в Сенегале, и уже на следующее утро под влиянием его рассказов, не вполне проспавшись, я стоял в вербовочном пункте Французского легиона.
Вернувшись после трехлетнего прозябания в отдаленном африканском городке я с удовольствием нырнул в салонную жизнь родной Ниццы, но обнаружил, что ничего не изменилось. Лишь вечер, когда гастролирующий русский шансонье-эмигрант чуть надтреснутым голосом пел романсы, пробудил во мне уже погасшую любовь к прекрасному и в особенности к музыке.
Наконец, еще одна памятная вечеринка свела меня с Франсуаз Ферэ, наследницей прославленного романистом рода графов ля Фэр. Франсуаз стала мне кем-то вроде бабушки; во всяком случае она опекала меня и заботилась как о внуке.
Что же мне может принести этот вечер?
Я вошел в свои апартаменты, небрежно бросив трость в стойку, а шляпу – на столик. Так и есть, приглашение на вечер, салон де Бриссак.
Лишь последняя
строчка не дала мне скомкать письмо и бросить его в камин:
"После ужина Кларисс Сен-Мари споет нам романсы под аккомпанемент…"
Кларисс… Кларисс Сен-Мари… где же я слышал это имя? Ах да, нас представлял друг другу Мишель. Девочка приехала в Ниццу откуда-то из Бретани с мечтой о сцене. Эта лирическая история чем-то пленила Мишеля, и Кларисс сделалась его протеже. Судя по тому, что с момента знакомства я о ней не слышал, это ее дебют. И если я пропущу его, Мишель не даст мне жизни.
Видимо, этот вечер мне придется провести в салоне Бриссак. У меня не так много друзей, чтобы я перестал потакать их маленьким слабостям.
Тем более, что у мадемуазель Сен-Мари, помнится, было приятное контральто.
***
Начало приема было настолько ожидаемым и предсказуемым, что мне захотелось рвануть отсюда подальше – если не в Сенегал, то по крайней мере из Прованса. Десятка три человек, с которыми приходится как минимум раскланяться и спросить о здоровье, погоде или успехе в делах, и надеяться, что ответ будет кратким, что кто-то пришел сюда не для того, чтобы найти свободные уши, скажем, Шарля Леграна. В соседней комнате виднелся уставленный закусками и темными бутылками фуршетный стол, но подходить к нему сразу было неприлично, а сегодня мне почему-то было не наплевать на приличия.
Ни Мишеля, ни будущей звезды еще не было, и, насколько я понимал, до начала выступления они не появятся. Впрочем, мое привычное ощущения одиночества в толпе вдребезги разнесла Франсуаз, и я был рад этому. Потом мне довеось завести разговор со старым другом отца, мсье Стуво, а затем… Затем весь вечер оказался под угрозой, потому что в зал ворвался Клод-Луи Вернье.
Клод-Луи был притчей во языцех общества Ниццы. Он был сынком оружейного фабриканта, человека не просто богатого, а крайне состоятельного, и потому порой бывал на приемах. Нельзя сказать, что он был уродом или глупцом, вовсе нет; он был довольно смазлив и получил какое-то образование. Однако лет до двадцати ему никто не прививал ни манер, ни тактичности, поэтому он часто шокировал окружающих своими выходками. Я был уверен, что половина его ляпов, выкрутасов и непристойностей была отнюдь не случайной, что он намеренно эпатировал нас; но, конечно, доказательств у меня не было. И теперь я отошел в другой угол зала, чтобы даже случайно не попасться Вернье на глаза. Мне было даже неприятно находиться с ним в одном зале; я боялся взорваться от очередной его выходки.
Меня спас Мишель. Он счел, что все уже собрались, успели наговориться и теперь готовы насладиться музыкой. Посему он пригласил нас к импровизированной сцене, где уже стояла Кларисс в совершенно очаровательном платье, голубом, с электрическим отливом, открывающем изящные плечи и хрупкие ключицы. Она немного нервничала перед первой своей настоящей пробой сил, и ее легкое возбуждение делало ее как-то по-особенному привлекательной. В ее горящие взволнованные глаза хотелось падать. Я любовался ею и понял, что я очень хочу продолжить этот вечер вдвоем с мадемуазель Сен-Мари.
Приглашённые музыканты уже достали инструменты, подстроились и были готовы начинать. Рояль, скрипка, флейта и саксофон – довольно неожиданный выбор, но Мишель знает, что делает. Я не мог представить, можно ли чувствовать музыку и талант лучше, чем Мишель Фондэ. Итак, Мишель объявил первый романс, рояль и скрипка отыграли мелодичное вступление, и Кларисс запела. О, занятия с Мишелем определенно не прошли для нее даром. Трудно было представить, что у такой довольно хрупкой девушки может быть такой сильный голос с таким хорошим диапазоном. Так что аплодисменты по окончании песни были совершенно искренними и заслуженными. А Вернье влез на сцену и с присущим ему нахальством вручил Кларисс букетик лилий. На него зашикали, но он успел что-то шепнуть заулыбавшейся девушке. И я понял, что планы Вернье на продолжение этого вечера совпадают с моими. Но я не собирался давать ему шанса помешать мне.
За этими мыслями я не заметил, что Вернье так и не ушел со сцены. Проходя мимо парня с саксофоном, он каким-то образом убедил его поделиться инструментом, и теперь Клод-Луи стоял на сцене рядом с Кларисс. Она кривовато улыбнулась, но ничего не сказала, и теперь Вернье перебирал клапана сакса (или как это называется) в каком-то метре от девушки, пожирая глазами ее фигурку.
Надо отдать ему должное, мелодию он подхватил хорошо. В глазах Кларисс я прочел приятное удивление и не смог с этим мириться.
Я протолкался к краю сцены, где стоял рояль. Как только закончилась очередная мелодия и окружающие начали аплодировать, я незаметно поднялся и шепнул пару слов пианисту. Парень направился к фуршетному столу, а я перелистнул ноты.
Впервые за пианино я сел в четыре года. Как и положено благородному отпрыску, играл я без любви к музыке, но технично, и уж точно получше того мальчика, который дотягивался сейчас до изысканных закусок кухни де Бриссак. Тот факт, что передо мной был рояль, а не пианино, меня совершенно не смущал – за рояль меня посадили, когда мне было девять.
На открывшемся нотном листе был романс из числа махровой классики. Такие начинают разучивать, как только будет удачно сыграна последняя гамма, и сыграть его я мог даже с закрытыми глазами. Пальцы пробежали по клавишам, задавая темп остальным музыкантам; я отвел взгляд от нот и столкнулся с задумчиво-хищным прищуром Вернье. Ничто не злит соперника сильнее, чем добродушная улыбка, поэтому я улыбнулся Клоду-Луи так благожелательно, как только мог, и отыграл проигрыш, добавив пару дополнительных пассажей. Он ответил мне в коде, сыграв соло вариацию на тему припева. В таком духе скрытого соперничества мы отыграли еще пару романсов. Удивленные и довольные взгляды Кларисс доставались нам примерно поровну; какими взглядами одаривал нас Мишель, я догадывался, но не рисковал проверить свою догадку. А перевернув следующий лист, я внутренне возликовал – в романсах был перерыв, следующей мелодией был легкий блюз Хонки-Тонки, где партии саксофона вообще не предусматривалось, а я мог немного пошалить и выставить свое умение в лучшем свете. К моему удивлению, Вернье принял вызов, и его импровизация вписалась в блюз довольно органично. Как только мелодия завершилась, Клод-Луи начал наигрывать коротенькую американскую мелодию, которая была написана специально для сакса. Остальные музыканты удивленно и слегка негодующе уставились на него. Я знал эту мелодию, ее частенько напевал мой приятель из Легиона. Поэтому мне без труда удалось подхватить ее. Скрипач и флейтист благоразумно не стали влезать. Они чувствовали, что в этот момент нам мешать не стоило.
Пауза закончилась. Кларисс снова поднялась к нам на сцену, и я начал вступление к следующему классическому романсу. Этот романс я тоже знал наизусть, и потому я прикрыл глаза, чтобы не видеть Вернье и наслаждаться голосом Кларисс. Так было даже удобнее играть. Я смог пару раз чуточку изменить мелодию, подстроить ее под голос Кларисс.
И в какой-то момент я понял, что меня накрыло то непередаваемое ощущение вдохновения, когда ты играешь не просто ноту "до" после ноты "си бемоль"… Это чувство впервые возникает у новичка, когда после месяцев гамм и заучивания расположения клавиш он внезапно слышит, что он играет музыку. Когда вместо того, чтобы извлекать звуки ты начинаешь творить, выпускать в мир мелодию; сочиненную ли тысячи лет назад или никогда не рождавшуюся раньше – какая разница?!
В этот момент пальцы повинуются музыке прежде, чем ум успевает понять, что надо делать дальше.
Кажется, сначала я наигрывал еще какой-то романс, а бедняжка Сен-Мари пыталась его исполнить, перекрывая голосом звуки рояля. Впрочем, тягаться голосом еще и с саксофоном она уже не смогла; тягучие звуки оттеснили ее в сторону, превратили из певицы в слушателя. В какой-то момент сорвались скрипка с флейтой, они перестали и пытаться стать частью этой музыки. Саксофон в руках Вернье творил чудеса, он подхватывал мои мелодии с полуноты, словно хватал их за руку и бежал с ними дальше вприпрыжку… О, конечно, он не мог сотворить всю мелодию в одиночку, но и романс что-то терял, когда Клод-Луи останавливался на мгновение, чтобы набрать воздуха.
Я до сих пор не знаю, сколько длился этот полет. Мне он показался мгновением, Франсуаз потом томно твердила о вечности, а Мишель до сих пор бормочет о получасовом испытании его нервов. Но они оба точно преувеличивают. Я знаю одно – когда погасла последняя нота, когда замерла последняя фортепианная струна, когда я очнулся от овладевшей мной музыки, все молчали. Лишь спустя несколько секунд тишины, Кларисс подошла к нам и бросила донельзя обиженным тоном:
- Господа, вы заигрались!
Боже мой, я не знаю, как это случилось, но в ответ я лишь внезапно расхохотался.
Нет, не так.
Мы расхохотались. В одно и то же мгновение и я, и Вернье сначала прыснули, затем расхохотались в голос. Мне показалось даже, что наш смех прозвучал в одной тональности.И мы смеялись, когда Мишель взял нас обоих и едва не вытолкал с подиума, и продолжали хихикать, проходя сквозь неодобрительно глядевшую толпу. И даже когда Мишель шипел на нас, что мы все испортили, а мы извинялись, с наших лиц не сходила идиотская ухмылка.
Потом мы переглянулись и снова хихикнули.
- По-моему, Кларисс ОЧЕНЬ расстроилась, - заметил Вернье. – Гляди, как она прожигает нас пламенными взглядами.
Я посмотрел на девушку. Она разрумянилась от ощущения, что ее выступление сорвано, от негодования, и этот румянец делал ее еще более страстной и привлекательной. Но то неповторимое очарование, которое заставляло добиваться ее, то желание быть рядом с ней, исчезло безвозвратно.
- О, какая суровая потеря, - иронично ответил я. Клод-Луи снова рассмеялся и хлопнул меня по плечу.
Я повернулся и едва ли не впервые за вечер посмотрел в его глаза:
- А ты потрясающе обращаешься с саксом.
- Я? Это ты чертов виртуоз! Пока я пытался угнаться за тобой, чуть пальцы не угробил, да и дыхалка – словно марафон пробежал.
- А по тебе и не скажешь.
Он скептически хмыкнул, а я вдруг понял, что хочу выпить. И, может быть даже напиться. Однако когда я окинул взглядом богатый стол де Бриссак, я вдруг понял, что сегодня меня воротит от изысканных вин и марочных коньяков. Отчаянно хотелось густого эля.
Словно услышав мои мысли, Вернье ругнулся:
- К дьяволу коньяк. Сегодня хочется пива. Легран, ты слышал, тут в квартале отсюда заезжий немец варит недурное. Ты как? Я угощаю.
Я ухмыльнулся и неожиданно для себя ответил:
- Тебя никто за язык не тянул. Показывай своего немца; я надеюсь, его эль хорош.
И мы, довольные дуэлянты, весело вышли в ночную Ниццу.