ВГИК

Галина Гурьева
Из книги "Время и люди"

Учиться во ВГИКе было безумно интересно. Институт находится в районе ВДНХ, идти к нему надо мимо знаменитого символа киностудии Мосфильм – скульптуры Мухиной  «Рабочий и Колхозница». Рядом с институтом киностудия детских и юношеских фильмов им. Горького, куда можно было попасть из вгиковской учебной киностудии. Здание института массивное, тяжёлое, с высокими потолками – типичный образец сталинской архитектуры.
Сам институт небольшой, там готовят режиссёров, актёров, операторов, художников, сценаристов, экономистов и киноведов. На все специальности набирают по восемь-десять человек, только на две последние до пятнадцати. Таким образом, набор на первый курс очного отделения всего около восьмидесяти человек. Для сравнения, в те годы только на филфак Уральского пединститута набирали сто пятьдесят, да и на все другие факультеты не меньше.
Во ВГИКе, как и во многих творческих вузах, принята система мастерских, то есть, поступаешь к мастеру, который ведёт специальность в данной группе на всех курсах. Я училась в мастерской Клары Михайловны Исаевой.
Сначала мне, как и двум нашим ребятам, предложили перейти сразу на второй курс, поскольку у нас уже было высшее образование. Я начала бегать по занятиям и просмотрам сразу на два курса, но быстро поняла, что не успеваю, упускаю много важного и интересного, и отказалась переходить, осталась на первом. Это продлило мою учёбу ещё на год, но я никогда об этом не жалела.
Клара Михайловна была наставником строгим и требовательным. Она вела у нас Кинокритику и Историю советского кино. Занятия по Кинокритике чаще всего проходили так: нам показывали какое-то  кино, а потом в аудитории каждый должен был высказать свою точку зрения на фильм. Сидишь, слушаешь других, и думаешь, что бы такое умное сказать, а в голове ни одной самой завалящей мыслишки. Однако, начинаешь говорить, и откуда что берётся, вроде не хуже других мыслишь.
Иногда такие занятия превращались в дискуссии. Мы забывали о преподавателе, спорили до хрипоты по поводу фильма, замысла режиссёра, художественного решения, а преподаватель тихо сидел в углу, и улыбался, слушая нас. А потом подводил итоги спора. Иногда нас заносило, и Клара Михайловна часто повторяла, что не надо искать в фильме то, чего там нет.
Раз, сдавая ей экзамен по истории кино, я вдруг заявила, что с моей точки зрения, серия анекдотов про Василия Ивановича Чапаева появилась только благодаря фильму братьев Васильевых. Клара Михайловна удивилась, а я, как могла, аргументировала свою точку зрения. Экзамен превратился в спор. Это не повлияло на оценку. Во ВГИКе всячески развивали и поддерживали самостоятельность мышления, не стремились причесать всех под одну гребёнку.
Правда, поняла я это не сразу. Первое время, выполняя творческие работы, я старалась угадать, как надо написать. И у меня получалось сухо, неинтересно, самой не нравилось. Да и стиль был какой-то канцелярский, сказались годы работы в комсомоле. Потом, кажется, на втором курсе, я решилась написать рецензию не так, как «надо», а как думала и чувствовала. Получилось интересно и от души. Потом я уже писала свободно, не сдерживая поток мысли, не оглядываясь на «надо», от этого сразу исправился и стиль, стал лёгким и свободным, а не вымученным, как раньше.
Преподаватели у нас были замечательные. Многие были авторами фундаментальных книг по кино, учебников, по которым мы учились. Предметы тоже были интересными. Кроме истории советского и зарубежного кино, критики, были ещё основы кинорежиссуры, сценарного мастерства, операторской работы. Мы изучали историю театра, литературы, русского и зарубежного изобразительного искусства, даже основы дирижирования.  Были ещё и общеобразовательные предметы.
Много было просмотров. Иногда мы заходили в кинозал часов в десять дня, а выходили после десяти вечера. Если не записывать, запомнить всё, что смотрели невозможно. А потом ведь ещё и анализировать надо, или отвечать на занятии по истории кино. Мировую киноклассику нам стремились показать всю, от люмьеровского «Прибытия поезда» до картин Ф.Феллини и И.Бергмана. Мы должны были знать о кино всё, и хорошо разбираться в процессах, идущих не только в киноискусстве, но и в искусстве вообще.
Очень запомнились лекции по истории изобразительного искусства. Зарубежное искусство нам читала Паола Дмитриевна Волкова. Женщина лет пятидесяти заходила в аудиторию, ставила на кафедру стул, садилась, закуривала и начинала рассказывать. То, что она нам говорила, ни в одной книге по истории искусств не прочитаешь. Я пыталась записывать, но не успевала следить за рассказом, и стала просто слушать и запоминать. Потом, что запомнила, рассказывала уже своим студентам. Это было её видение искусства, её наблюдения и размышления. И это было безумно интересно.
Недавно на канале Культура прошёл цикл её видеолекций под общим названием «Мост над бездной». Восемнадцать фильмов, во всех свой нестандартный взгляд на живопись, своё видение каждой картины, изучение деталей. Удивительно тонкое и точное восприятие. Последние фильмы записывались уже перед её смертью. Царствие ей небесное! Я счастлива и горжусь, что когда-то слушала эту удивительную женщину в аудитории. Сейчас я эти фильмы показываю студентам художникам и дизайнерам. Найдите «Мост над бездной» в интернете, посмотрите. Не пожалеете.
Русское изобразительное искусство нам читал Третьяков, родной внук того самого Третьякова, известного мецената, создателя знаменитой галереи. Его лекции были менее эмоциональны, но от этого не менее интересны. Иногда он приносил с собой диаскоп, тогда запирал изнутри аудиторию и показывал нам слайды работ Кандинского, Малевича, Шагала. В те времена живопись этих художников не приветствовалась, и демонстрация этих слайдов была не то что опасной, но очень не желательной. Зато мы смотрели с восторгом, в музеях и советских альбомах  репродукций таких не увидишь.
На экзамене, кроме вопросов билета, он предлагал нам определить по фрагменту репродукции иконы или по фотографии церкви, к какой художественной школе это относится, в каком веке создано, кто автор, если он есть, конечно. Мои сокурсники по небольшим фрагментам определяли Рублёва, Дионисия, Феофана Грека. Мне дали фотографию храма. Назвать, какая это церковь и где находится, я не смогла, но точно определила школу и век её создания, при этом перечислила признаки, по которым я сделала свой вывод. Третьяков остался доволен.
Кого только не встретишь в коридорах ВГИКа! Одноглазого пирата и даму в кринолине, оборванца и античного героя. Часто встречаются и те, чьи лица мы привыкли видеть на экране. Никто ни на кого не глазеет, никто ни к кому не пристаёт. Это обычная атмосфера творческого вуза, здесь учатся и работают. Мне довелось видеть Вячеслава Тихонова (Штирлица), Армена Джигарханяна, Евгения Матвеева, Марлена Хуциева, других артистов и режиссёров.
Раз стоим мы на площадке лестницы, разговариваем. Тяжёлую сумку с учебниками я поставила на пол, прислонив её к ограждению площадки, так, чтоб она не мешала проходу по лестнице. И вдруг видим, что по лестнице шествует Ирина Скобцева. Суперэксклюзивное платье из расписанной вручную ткани. Актриса шествует по студенческой лестнице так, будто царица поднимается по парадной лестнице Зимнего дворца. Сзади два подобострастных молодых человека, о чём -то её спрашивают.  Она отвечает, не поворачивая головы, и не глядя под ноги. И вдруг спотыкается о мою сумку. Тут она соизволила посмотреть, куда ступает, затем окинув нас презрительным взглядом, ничего не сказав, шествует дальше. Девчата потом смеялись, что теперь мою сумку надо в музей сдать.
Бегу на экзамен, опаздываю, с трудом открываю тяжеленную вгиковскую дверь, и буквально влетаю в двух мужиков. Они меня ловят, и заразительно смеются. Совершенно очумелая смотрю на них. Батюшки!  Да это Алексей Баталов и Владимир Меньшов. Здороваюсь, извиняюсь и  бегу дальше, а вслед несётся заразительный смех.
После экзамена сижу на лестнице, идёт Баталов. Увидел меня, заулыбался:
-Ну что, сдали?
-Да.
-Ну и молодец!
Вот и весь разговор, а на сердце сразу теплее стало, не обиделись, что я их нечаянно протаранила.
Баталов вёл во ВГИКе актёрскую мастерскую. Студенты его боготворили. Всё своё время он отдавал им.  Процесс обучения шёл не только в аудиториях, но и на улицах, в квартире артиста, на его даче. Я зашла раз на зачёт в его мастерскую. На творческие экзамены и зачёты к актёрам вход свободный, артистам всегда нужны зрители. Сдавал первый курс. Но как выкладывались ребята в характерных сценках! Сколько старания, задора! И у всех явно незаурядные способности. Было очень интересно и здорово.
В годы учёбы я дружила с двумя однокурсницами – очень умной и начитанной Ларисой Осьминой, в общежитии мы всегда старались попасть в одну комнату, и гражданской женой сценариста и актёра Валерия Приёмыхова Ларисой Марченко, матерью единственной дочери Приёмыхова. Когда Валерий был на съёмках, Лариска часто приглашала нас к себе в гости. Во время сессии её дочь Нина жила у бабушки, а одной ей было скучно.
В маленькой однокомнатной квартире в алькове стояла кровать, а остальное пространство занимал кабинет Николая II красного дерева, купленный в Эрмитаже. Я и не знала, что в те годы Эрмитаж распродавал мебель и другие предметы обихода, которые с точки зрения тогдашних худсоветов, не представляли исторической и художественной ценности. В набор входили конторка, стол, кожаный диван.
Забавно было сидеть на диване, на котором посиживал или даже полёживал последний русский царь, впрочем, особого трепета я при этом не испытывала. Жаль, конечно, что у него такая  трагическая судьба, но ведь это закономерно. Любая власть, отстаивая себя, стремится в первую очередь уничтожить представителей предыдущей власти. И мало ли человеческих трагедий было в период его правления? Справедливого и уважаемого государя не стали бы свергать, а значит, не было бы революции и Гражданской войны и всей огромной трагедии народа, последующей в связи с этими событиями.
Лариса Марченко - женщина небольшого роста, с огромными голубыми глазами, всегда подвижная и непосредственная, очень энергичная. Природный артистизм и женственность делали её неотразимой. Училась она легко и хорошо, была знакома со многими артистами, режиссёрами, киноведами, поддерживала приятельские отношения с Булатом Окуджавой. Нам она обещала, что на вечеринку в честь защиты дипломов она обязательно приведёт Булата Шалвовича.
Однако, этому обещанию не суждено было сбыться. Она не закончила институт вместе с нами, защищалась на следующий год. Тогда ей было просто не до защиты. Шло тяжёлое и болезненное  расставание с Приёмыховым, который на съёмках фильма Динары Асановой «Пацаны» увлёкся молодой актрисой Ольгой Машной.
Мне тоже чуть было не пришлось защищаться на следующий год, но совсем по другим причинам. Темой моей дипломной работы был советский исторический фильм. Без Тарковского я обойтись не могла, и около пятнадцати страниц машинописного текста отвела анализу фильма «Андрей Рублёв».
В эти дни Тарковский должен был с триумфом вернуться из Италии. Его фильм «Ностальгия» был высоко оценён на Каннском кинофестивале. Весь ВГИК ждал и Тарковского, и «Ностальгию». Студенты даже организовали дежурства возле Дома кино и квартиры Тарковского, но он почему-то всё не приезжал.
Тем временем, я понесла свою дипломку на подпись к заведующему кафедрой киноведения.  И вдруг он мне заявляет, что Тарковский остался на Западе, то есть по тем меркам, стал предателем родины, и всё, что я написала о «Рублёве» надо убрать. А так как из-за этого придётся переделывать всю работу, а до защиты меньше недели,  то предложил мне защищаться через год.
Я ответила, что либо буду защищаться вместе с группой, либо не буду защищаться вообще, поскольку одно высшее образование у меня уже есть. Он хмыкнул и сказал, что если я в понедельник в десять утра положу ему работу на стол, то он допустит меня до защиты. При этом сам не верил, что я смогу это сделать. Разговор наш шёл в четверг после обеда, а значит, на переделку и перепечатку всей работы у меня было всего три дня и четыре ночи.
В общежитие я пришла совершенно разбитая и очень расстроенная. Жила я тогда в одной комнате с Марианной Киреевой. Маша посочувствовала мне и пообещала свою помощь. Вскоре узнав о моей проблеме, пришли и мои однокурсницы – Лариса Осьмина и Ира Евтушенко. Они тоже предложили помощь. Общими усилиями мы продумали новую концепцию моей работы, решили, какие фильмы я должна включить вместо Тарковского, и работа началась. Какие то куски уже написанного, естественно, оставались, но их надо было немного переделать, что-то убрать, что-то дописать в соответствии с новой концепцией, а где-то переставить на другое место. А что-то надо было полностью писать заново, пятнадцать страниц  это много, я сейчас пишу эти очерки максимум по три страницы в день.
Так как я тогда работала, мне не приходилось больше работать никогда. Я сидела и писала до трёх часов ночи. Голова была ясная, мысли шли быстрее, чем я успевала их записывать. Я не заботилась об орфографии, стилистике, главное было успеть записать мысль. Исписанные листы тут же забирала Лариска Осьмина, и правила описки и стилистику, после чего Маша и Ира на двух машинках перепечатывали работу.
В четвёртом часу ночи я почувствовала, что падаю со стула от усталости, и поняла, что надо срочно лечь спать. Встала в шесть утра, и снова за работу. И так опять до трёх ночи. Передо мной время от времени появлялась какая-то еда, которую я съедала не отрываясь от дела. Постоянно стоял стакан сухого вина, откуда я время от времени прихлёбывала, чтоб поддержать силы. Кто готовил еду, наливал мне вино, не знаю, и тогда не знала, просто принимала как данность. Так прошли пятница и суббота. К вечеру воскресенья работа была написана, осталась перепечатка.
Работу надо было показать руководителю. Марианна Сергеевна Шатерникова, дочь кинорежиссёра Сергея Юткевича, мой  научный руководитель, жила довольно далеко, две пересадки на метро. Приехала я к ней около одиннадцати часов вечера. Прочитав моё Введение, она сразу сказала, что не так, надо переделать, полезла за какой-то книгой для меня, и тут погас свет. В квартире выбило фазу. На площадке и у соседей есть, а у неё нет. Искать электрика некогда. Марианна Сергеевна зажигает свечи, и мы продолжаем работу. Пересадка на метро заканчивается в час ночи. Торопимся. Потом бегу на метро, успела сделать пересадки, приехала на ВДНХ последним поездом, оттуда пешком до общаги. Около двух отдаю девчатам на перепечатку последнюю часть и ложусь спать. Первый раз за эти дни, спокойно засыпаю.
Утром в десять подаю работу заведующему кафедрой. Если он и удивился, то виду не показал. Просмотрел работу, прочитал Введение, и подписал. Вот так я вышла на защиту.
По поводу невозвращения Тарковского во ВГИКе говорили, что его просто не пустили назад в страну, один из завистников весьма сильно постарался для этого.  А ведь именно эта история и привела к возникновению и развитию тяжёлой болезни у гениального режиссёра.
Вся эта история с моим дипломом произошла в середине июня 1984 года. И только месяц спустя Тарковский на пресс-конференции в Париже заявил, что хочет остаться за границей. Лишнее доказательство того, что его заставили это сделать. В журнале «Огонёк»  №21, май 1987 года, опубликовано письмо Тарковского к отцу, датированное 16 сентября 1983 года, то есть за несколько месяцев до происшедшего. Позволю себе привести здесь полный текст письма, взятый из журнала «Огонёк».
Дорогой отец!
Мне очень грустно, что у тебя возникло чувство, будто бы я избрал роль «изгнанника» и чуть ли не собираюсь бросить свою Россию…Я не знаю, кому выгодно таким образом толковать тяжёлую ситуацию, в которой я оказался «благодаря» многолетней травле начальством Госкино (…).  (Здесь должно быть имя, но в журнале стоит многоточие. Г.Г.)
Может быть, ты не подсчитывал, но ведь я из двадцати с лишним лет работы в советском кино – около 17-ти был безнадёжно безработным. Госкино не хотело, чтобы  я работал! Меня травили всё это время, и последней каплей был скандал в Канне (…), где было сделано всё, чтобы я не получил премии (я получил их целых три) за фильм «Ностальгия».
Этот фильм я считаю в высшей степени патриотическим, и многие из тех мыслей, которые ты с горечью кидаешь мне с упрёком, получили своё выражение в нём. Попроси у Ермаша (тогда председатель Госкино СССР, Г.Г.) разрешения посмотреть его и всё поймёшь и согласишься со мной…
Когда на выставку Маяковского, в связи с его двадцатилетней работой, почти никто из его коллег не захотел прийти, поэт воспринял это как жесточайший и несправедливейший удар, и многие литературоведы считают это событие одной из главных причин, по которым он застрелился.
Когда же у меня был 50-летний юбилей, не было не только выставки ,не было даже объявления и поздравления в нашем кинематографическом журнале, что делается всегда и с каждым членом Союза кинематографистов.
Но даже эта мелочь – причин десятки – и все они унизительны для меня. Ты просто не в курсе дела.
Потом я вовсе не собираюсь уезжать надолго. Я прошу у своего руководства паспорт для себя, Ларисы, Андрюши и его бабушки, с которыми мы смогли бы в течение трёх лет жить за границей с тем, что бы выполнить, вернее, воплотить свою заветную мечту: поставить оперу «Борис Годунов» в Govent Garden в Лондоне и “Гамлет» в кино. Недаром я написал своё письмо-просьбу в Госкино… Но до сих пор не получил ответа.
Я уверен, что моё правительство даст мне разрешение и на эту работу и на приезд сюда Андрюши с бабушкой, которых я не видел уже полтора года; я уверен, что правительство не станет настаивать на каком-либо другом антигуманном и несправедливом ответе в мой адрес.
Авторитет его настолько велик, что считать меня в теперешней ситуации вынуждающим кого-то на единственно возможный ответ просто смешно; у меня нет другого выхода: я не могу позволить унижать себя до крайней степени, и письмо моё просьба, а не требование.
Что же касается моих патриотических чувств, то смотри «Ностальгию» (если тебе её покажут), для того, чтобы согласиться со мной в моих чувствах к своей стране. Я уверен, что всё кончится хорошо, я кончу здесь работу и вернусь очень скоро в Москву, чтобы обнять тебя и всех наших, даже если я останусь (наверняка) в Москве без работы. Мне это не в новинку.
Я уверен, что моё правительство не откажет мне в моей скромной и ЕСТЕСТВЕННОЙ просьбе. (В случае же невероятного - будет ужасный скандал. Не дай бог, я не хочу его, ты сам понимаешь). Я не диссидент, я художник, который внёс свою лепту в сокровищницу славы советского кино. И не последний, как я догадываюсь… И денег (валюты) я заработал своему государству больше многих. Поэтому я не верю в несправедливое и бесчеловечное к себе отношение. Я же как остался советским художником, так им и буду, чего бы ни  говорили сейчас виноватые, выталкивающие меня за границу.
Целую тебя крепко-крепко, желаю здоровья и сил.
До скорой встречи. Твой сын – несчастный и замученный Андрей Тарковский.
Вот такое трагическое письмо. Надежды гениального режиссёра не оправдались, ему  и командировку не продлили, как он просил, и в Союз не пустили. «Бориса Годунова» в Лондоне он успел поставить, на этот спектакль съезжалась вся Европа, и даже из Америки прилетали. А вот Гамлета не успел. А ему предлагали снять этот фильм непосредственно в замке Эльсинор,  в Дании.
 
После защиты устроили праздник в общежитии, денег на ресторан ни у кого не было. Клара Михайловна подарила нам торт «Прага», который испекла сама. Немного посидела снами и ушла. А праздник только начинался. Половина общежития приходила нас поздравить, и немного посидеть у нас. Я знала далеко не всех. Много танцевали, шутили, но когда под утро в комнату ввалился совершенно незнакомый бородач и спросил, что мы делаем в его комнате? Стало ясно, что пора заканчивать. Сидели мы в своей комнате. Бородач просто перепутал общежития. Там стояли в ряд четыре совершенно одинаковых здания, все общежития разных институтов. Наш нечаянный гость, возвращаясь откуда то под утро, влез по пожарной лестнице на тринадцатый этаж, пришёл в свою комнату, а оказался у нас.
На другой день поехали в Сокольники, благо, парк был рядом. Проветрились, подышали свежим воздухом, немного пришли в себя. А через день получили дипломы и стали разъезжаться по домам. Так закончилась моя студенческая жизнь. Несколько лет я поддерживала отношения и с Машей Киреевой, и с Ларисой Осьминой, и с Ларисой Марченко.  Но в годы перестройки, когда рушилось и ломалось всё на свете, мы потерялись.
Через два года после окончания института я поступила в аспирантуру ВГИКа. Описывать вступительные экзамены не буду. Они были обычными. Где то через год или два я за неделю сдала все кандидатские минимумы. Осталось написать диссертацию. Руководителем мне определили моего мастера, Исаеву Клару Михайловну. Работа писалась тяжело. Литературы по теме у меня не было, кроме небольших статей в журналах по отдельным фильмам. Был только киноэкран и моя собственная голова. Спасибо, что в нашем кинопрокате появился новый директор – Акбаев Сабит Жайсанович. Он дал мне возможность смотреть у них необходимые фильмы, а то предыдущий директор и слышать об этом не хотел. С готовой, по моему мнению, работой, я поехала в Москву на стажировку на четыре месяца.
В первую очередь отправилась в общежитие. Жить меня определили в хорошо знакомую комнату. Здесь много лет жила Маша Киреева, которая после института осталась в аспирантуре. Бывая в Москве, я всегда останавливалась у неё на два три дня. Вот и теперь я радостно захожу в комнату, здороваюсь, но Маша с подругой Мариной сильно озабочены. Их срочно выгоняют из общежития, поскольку учёбу они уже закончили. Маша в ужасе, повторяет, что в комнату какую то тётку поселили, и им с Маринкой ночевать негде. Я смеюсь про себя и говорю. Что Я приехала. До Маши не доходит, что это именно меня поселили в эту комнату, что я и есть та самая тётка.  Ну а когда, наконец, дошло, дружно смеяться начали. Правда, долго Маша с Мариной со мной не прожили, ушли на квартиру, но хоть время выиграли, чтоб квартиру найти.
На другой день пошла к Кларе Михайловне. Они с мужем собирались на дачу. Мне обрадовались. Но когда я сказала, что привезла работу, Клара Михайловна сначала даже не поняла, какую, и очень удивилась. Она не думала, что я, сидя в Уральске, вдали от киномира, смогу что-то написать. Некоторое время спустя, она взяла меня на дачу.  Это был посёлок работников кино, и многие жили там круглый год. Клара Михайловна повела меня по всему посёлку, заводила ко всем знакомым, представляла, и всем сообщала, что я, сидя в Уральске, диссертацию написала, и все дружно удивлялись. Мне было неловко от такого внимания, но отвечала на вопросы, с кем-то разговаривала о кино. Я не помню, с кем именно меня в тот вечер она познакомила, но их имена были на слуху.
Диссертация моя, конечно, была очень сырой. Некоторые фильмы, которых не было в Уральске, приходилось смотреть во ВГИКе, потом писать о них. Вообще, я не представляла, что ради одного человека будут привозить ленты с Госфильмофонда, выделять ему отдельный кинозал и показывать кино. Клара Михайловна только посмеивалась, во ВГИКе это нормальный рабочий процесс. За четыре месяца я, под руководством Клары Михайловны, основательно переделала работу, выстроила её композиционно, и прошла предзащиту на кафедре киноведения.
После ухода из общежития Маши и Марины, я оттуда тоже ушла, там стало неуютно, да и условий для работы особых не было, соседи постоянно шумели, включали громкую музыку среди ночи, готовить было не в чем, да и некогда.
Поселилась я у Натальи Николавны Атаевой, мамы моего знакомого Тимура Атаева. Того самого, который подал мне идею поступления во ВГИК. Все эти годы мы довольно часто общались. Они с женой всегда помогали мне, привозили еду и лекарства, если я вдруг заболевала, приглашали в гости. Вот и теперь, когда я посетовала на сложности общежитской жизни, Тимур предложил мне пожить у его мамы, которая жила одна. Наталья Николаевна сразу стала обо мне заботиться, готовить еду. Денег за проживание она с меня не брала, а вот продукты добывала я.
Это был страшный 1991 год, осень и начало зимы. Страна развалилась, старая экономика приказала долго жить, а новая только зарождалась. Огромные московские магазины сверкали совершенно пустыми полками. В некоторых все полки были заставлены только пачками с солью. Это было страшно. Деньги обесценивались на глазах. В редких коммерческих киосках маленькая шоколадка продавалась по цене хорошего велосипеда.
Спасали мамины посылки. В Уральске основные продукты выдавали по карточкам. Мама получала их и всё посылала мне, одна моя знакомая часто курсировала между Уральском и Москвой. Часто мама ещё что-то докупала на базаре, чтоб мне в голодной Москве было, что поесть. Чем она сама питалась в эти месяцы, даже не знаю.
В паёк входила ещё и водка. Мама рассказывала, что когда она шла с продуктами, почти всегда находился кто то, кто предлагал помочь донести сумку, а по дороге униженно просил продать водку. Иногда она продавала, но не всё. Мама прекрасно понимала, что в отличие от «деревянных» рублей, водка твёрдая валюта, и она ещё может очень пригодиться.
Кроме маминых посылок, иногда я добывала что-то в институтском буфете, там время от времени привозили мясные продукты, и выстояв немаленькую очередь, их можно было купить.
Помогли и выборы Назарбаева. В Казахстанском посольстве, тем, кто пришёл на выборы, давали набор продуктов. Главной в этом наборе была курица. Так что мы с Натальей Николаевной не голодали, но и не то, чтоб хорошо питались. Сыра, колбасы, конфет, фруктов в нашем рационе не было. Я особенно страдала от отсутствия сладкого. Перенапряжённый мозг буквально требовал шоколада, но покупать его по коммерческим ценам я не могла.
Пора было уезжать. Автореферат был готов, но его надо было сдать в типографию, а потом разослать во все искусствоведческие вузы страны. Диссертацию надо было переплести. У меня уже ни на что не было времени.  Договорилась с Машей Ростовской, моей однокурсницей, она работала в канцелярии института, бросила всё, и уехала, прихватив с собой только ещё до конца не выправленный экземпляр своей работы. Маша сделала всё необходимое. Спасибо ей огромное.
Я уже писала где-то, что мне в жизни везло на добрых, бескорыстных людей. В Москве я это чувствовала особенно сильно. Самые разные люди, порой практически незнакомые, постоянно помогали мне, поддерживали, не требуя за это ни денег, ни особых благодарностей, только простое спасибо. За все годы учёбы во ВГИКе, период защиты, я никому никогда не давала взяток, не делала дорогих подарков, только цветы, а после защиты оппонентам подарила по книге, а для Клары Михайловны вышила сама скатерть на журнальный столик. Она была очень рада.
В Уральск я приехала 30 декабря. Тут же выяснилось, что в институте, где я уже работала не первый год, по жребию давали отношение от профкома на право покупки телевизора, холодильника, пылесоса или других подобных товаров по советской цене. За меня на кафедре тоже тянули жребий, и вытянули мне холодильник. Холодильник был очень нужен, только вот где его купить?
Я обратилась к соседу, Александру Дроздову, который был директором универмага. Сосед сказал, что есть у него один холодильник, и если есть решение профкома, он мне его продаст, только забрать я его должна не позднее 31 декабря, что будет после Нового года, он и сам не знает. Решение профкома было, коллеги маме принесли, пока я в Москве была. А вот денег не было, даже «деревянных». Нашла у кого занять, и на следующий день покупаю холодильник. Стоил он всего 350 рублей, цена пяти коммерческих шоколадок в Москве. Встаёт проблема, как его перевезти и поднять на четвёртый этаж.
Иду по стоянке автомобилей у Универмага, думаю, кого бы попросить. Слышу разговор трёх парней:
-И тут водки нет! Весь город уже объехали. Как Новый год встречать?
Подхожу, говорю, что надо холодильник перебросить, заплачу водкой. Радости нет предела. Быстро грузят холодильник, поднимают его на мой этаж, и даже распаковывают и устанавливают на место. Даю две бутылки, чуть нас с мамой целовать не кинулись, ожидали одну, а тут целых две. Долго благодарили, они нас, а мы их. Вот и жидкая валюта пригодилась.
Вызова на защиту ждала полгода. Наконец, поехала. На сей раз поселилась у Клары Михайловны, она пригласила. Пустые полки в магазинах исчезли, но цены были уже не советские. Оппонентами мне определили Ирину Гращенкову, хорошо знакомую мне по киноклубной работе, и, к  моему ужасу, В.Е. Баскакова. Рецензию от ведущей организации писал Кирилл Разлогов.
Перед именем Баскакова трепетала вся киноведческая Москва. Основатель и директор научно-исследовательского института кино, который так и называли Баскаковским, строгий критик, принципиальный человек, он никому спуску не давал, его все побаивались. Но делать нечего, договариваюсь о встрече, приношу ему работу. Не глядя на меня, он буркает, чтоб позвонила через три дня в такое-то время. Звоню, представляюсь. Сурово отвечает, что ещё не читал, чтоб позвонила ещё через два дня и бросает трубку. У меня руки-ноги дрожат, думаю, зарубит. Клара Михайловна не успокаивает, тоже не знает, чего ждать.
Звоню через два дня. Совершенно другой голос. Работа ему понравилась, хвалит, говорит, когда приходить за рецензией, вежливо прощается. Я даже растерялась от такой перемены, но от сердца отлегло. Очень обрадовалась. Потом, уже после защиты, мы с ним немного поговорили. Оказалось, что он бывал в Уральске, в конце пятидесятых. Город ему не понравился, пыльный, грязный. И он тоже удивлён, что я вдали от мира кино сумела написать приличную работу.
В день защиты, тридцатого июня, лил дождь. Мы с Кларой Михайловной, нагруженные сумками и пакетами, после защиты надо было организовать фуршет, даже зонтами не могли прикрыться, рук не хватало. И хотя шли всего минут пять, Клара Михайловна живёт рядом с институтом, пришли вымокшие насквозь. Защита прошла успешно, «чёрных шаров» мне не накидали. Вопросы были несложные, отвечала я уверенно. В конце, когда я должна была поблагодарить Учёный совет, я замялась.
-Не знаю даже, как обратиться, товарищами уже не современно, а господа – непривычно.
- А Вы скажите просто, коллеги,- говорит ректор института Александр Васильевич Новиков.
-Не могу, не чувствую для себя возможным так к вам обращаться.
Члены совета заулыбались, оживились, понравился мой ответ. Ещё бы, там одни доктора искусствоведения, знаменитости в мире кино, а я кто?
Закончилась моя защита, а тут вдруг моя однокурсница, Лена Магар, цветы мне дарит. А я перед этим только жаловалась Кларе Михайловне, что мне и цветов никто не принесёт, никого из друзей в Москве нет. Вышли мы с ней на лестницу, и я начала реветь, повисла на маленькой худенькой Лене, а слёзы в три ручья, от всего пережитого, от волнения, от чувства радости, что всё закончилось. Со стороны, наверное, мы очень комично смотрелись, кто мимо проходил, улыбался. Сейчас Лена декан актёрского факультета ВГИКа, иногда созваниваемся.
После обязательного фуршета в институте, я устраивала небольшой праздник на квартире у Клары Михайловны. Решила приготовить бешбармак, для Москвы это экзотика, ещё утром отварила мясо, накатала лепёшки, наделала салатов, а потом пошла защищаться. Из Уральска я привезла поллитровую банку чёрной икры. Моя знакомая в то время приторговывала икрой. Но денег её купить у меня не было, тогда она попросила меня связать ей модную кофту. Я больше месяца сидела со спицами, но полкило икры заработала. Вот из этой икры я наделала кучу бутербродов и на фуршет, и на застолье у Клары Михайловны.
Оставалось решить, кто придёт, кого приглашать. Оппоненты мои отказались сразу, Маша Ростовская тоже. Маша Киреева обещала позвонить, но не позвонила, Лена Магар пошла, зав. аспирантурой тоже, секретарь Учёного совета Таня Яковлева, единственный кандидат в совете среди сплошных докторов, советует пригласить Кирилла Разлогова. Подхожу, приглашаю на бешбармак. Разлогов улыбается, говорит, что это интересно, и он обязательно пойдёт. А Таня на этом не успокаивается, говорит, что я должна пригласить ректора. Я смущаюсь, но она почти вталкивает меня к нему в кабинет. Совершенно неожиданно ректор соглашается, и мы довольно большой компанией идём к Кларе Михайловне.
За столом очень весело и непринуждённо. Все шутят, всем всё нравится. Вдруг Таня вызывает меня на кухню, где телефон стоит, суёт в руки трубку, и просит, чтоб я с её мужем по телефону поговорила, объяснила ситуацию, а то он ругается. А я знаю, что её муж чилийский кинорежиссёр Себастьян Аларкон, давно живущий в Союзе, создатель фильмов «Ночь над Чили», «Санта-Эсперанса», «Выигрыш одинокого коммерсанта». Мне опять неловко, но трубку беру, объясняю ситуацию. Себастьян от души поздравляет меня, и уже не ворчит на Таню.
На другой день иду по институту, а на меня все оглядываются, чуть не пальцем показывают. Думаю, что у меня что-то не в порядке с одеждой, скорее забегаю к Маше в канцелярию. Всё нормально. Жалуюсь Маше, что на меня все смотрят, а она смеётся. Оказывается, что ректор Александр Васильевич Новиков ни к кому не ходит на такие мероприятия, а ко мне пошёл, вот всем и любопытно посмотреть, кто такая.
В Москве я пробыла ещё неделю, оформляла разные документы. Говорят, что сильная энергетика счастья притягивает, что у человека с такой энергетикой получается всё само собой. Не знаю, насчёт энергетики, но у меня действительно всё получалось очень легко. Даже автобусы и троллейбусы, нужные мне, сразу подъезжали к остановке, хотя до этого их приходилось подолгу ждать.
Это была моя последняя поездка в Москву.