Мы обычно работаем и по субботам. Работаем, хотя редактор этого от нас не требует – согласно официальному графику у нас пятидневка. Просто мы так привыкли.
Гарик Матевосян и среди недели задерживается в редакции допоздна. Работает много и журналистом слывёт плодовитым. Жаль, количество никак не желает переходить в качество, и, то и дело, в его материалах встречаются «перлы». «Придя на рынок, оказалось, что прошёл дождь». Или «Оперативность наших правоохранителей иногда поражает своей оперативностью». Негр Пушкин не позволял себе творить с русским языком того, на что способен армянин Матевосян. Вот и теперь, в субботу, он что-то срочно пишет на понедельник.
Приёмкой и вёрсткой объявлений в редакции заведует Рома. Человек он немногословный и тихий, и моя фантазия предполагает, что таким его сделали именно объявления. Истинные страсти человеческие кипят не в писульках Матевосяна, а во всех этих «продам-куплю-обменяю». За их информативной сухостью кроются надежды и разочарования, дерзновенные планы и сокрушительные провалы, легкомысленные радости и неизбывные горести людские. Вот и кажется мне, что, ежедневно читая эти свидетельства тщеты человеческой, Рома поднабрался мудрости, глубинного понимания жизни. Впрочем, вполне может быть, что всё это – изыски моего буйного воображения, и объявления Рома набирает автоматически. Они дают газете живую копейку, и Рома принимает их даже по субботам.
Я газетчик постольку поскольку. Я работаю в редакции ночным сторожем. Дежурство моё закончилось с приходом Ромы, но я выспался за ночь на редакционном удобном диване и домой не спешу. Дома и диван провалившийся, и…
– Чего домой не идёшь? – спрашивает у меня Гарик.
«Сейчас пойду», ; хочу ответить я, но в силу какого-то неожиданного вдохновения вдруг говорю:
; Да тут зайти ко мне должны. Одна… Один человек, короче. Потом и уйдём вместе – в кафе сначала, а там видно будет. Гости у меня сегодня.
; Ясно, ; кивает Гарик и то ли утверждает, то ли спрашивает: ; Опять напьёшься?
; С чего ты взял? Говорю ж тебе, гости у меня.
; Ну, позавчера же напился, ; напоминает Матевосян, чего мог бы и не делать. ; А тоже ж, рассказывал, гости были.
– Сравнил! То сотрудник мой бывший приезжал, из Белоглинска. А тут… тут другое дело. Совсем другие гости, короче.
– Понял. Только ты, это, не перепутай когда-нибудь…
Поговорили, да… Не объяснять же ему, что дома диван – не чета редакционному – провалился, и вместо одной из ножек устроился четырёхтомник Владимира Солоухина. А здесь, в редакции, светло и тепло, здесь есть дармовой Интернет и всякие компьютерные игрушки.
Время от времени мы выходим покурить на крыльцо. Год назад наш главный редактор бросил курить и с тех пор на дух не выносит табачного дыма. Случается, и он приходит в редакцию в субботу – поэтому курим мы на свежем воздухе. Но это не всегда плохо. Редакция наша находится на центральной площади, и мы на своём высоком крыльце – как на капитанском мостике. Вся внешняя сторона жизни нашего городка – как на ладони.
А площадь, с крыльца открывающаяся взгляду, видела многое. Помпезные, во всех оттенках красного, демонстрации и городские праздники, шумливые молодёжные гуляния и групповые драки, горластые многотысячные митинги начала девяностых, предвыборные шоу залётных эстрадных звёзд и, наконец, каждую субботу – свадьбы.
Как ни странно, но едут сюда из субботы в субботу, из года в год всё новые и новые молодожёны, чтобы положить цветы к памятнику Владимиру Ильичу Ленину. Основатель государства, которое, осмыслив свою несостоятельность, прекратило существование четырнадцать лет назад, похоже, и сам находится в лёгком недоумении и растерянности от такого непреходящего внимания. Скоро сюда поедут новобрачные, родившиеся после Союза, и я подозреваю, что в эпоху смены мировоззрений, духовных ценностей и взглядов молодёжь воспринимает былого вождя кем-то вроде Гименея.
И, конечно же, они здесь фотографируются. Наши широты – дело ясное, не субтропики, и экзотических мест в городе не много. Можно сказать, их и вовсе нет. А здесь, на центральной площади, густо высажены ели и берёзы. Три дня назад выпал большой снег, и картинка установилась броская: мохнатая хвоя со снегом в контрасте, стволы и голые кроны берёз – гармонируют. Антураж, словом, подходящий, чтобы запечатлеть себя, подхватившего невесту на руки, и через много лет удивиться: а зачем я это сделал? Но и удостовериться: а ведь было это, было в благословенном нашем Сергеевске, на центральной его площади…
Мы курим на крыльце, а очередная свадьба, забредшая в ели с берёзами, ведёт себя довольно странно. Фотограф топ-чется на месте, явно не у дел, а вся компания разбрелась по поляне и всматривается в снег, разгребая его ногами.
– Невеста кольцо потеряла, – объясняет Рома, вышедший курить раньше меня с Гариком.
– Как?! – только и спрашиваем мы.
– Не знаю, – Рома пожимает плечами. – На вырост покупали, наверное.
В доносящихся к нам возгласах мы разбираем лишь отдельные слова, но, понятно, молодёжь раздосадована. Снег не успел слежаться, и шансы отыскать колечко практически равны нулю. Как обычно бывает в таких случаях, радиус поисков увеличивается – пропажу ищут уже там, где быть её не может даже очень предположительно.
У невесты глаза на мокром месте, хотя она и прыскает на шутки обязательного в любой компании острослова. Жених тоже пытается шутить, что даётся ему плохо. Кольца жаль, но потеря уже не воспринимается как только материальная, а переносится в иррациональную сферу примет и знамений, и сердца молодожёнов трогает лёгкая изморозь дурных предчувствий.
…Вот и у Эдика – так я зову свою подружку Эдит – на свадьбе сломался каблук. А восемь лет назад муж уехал в Грецию на заработки, и с тех пор о нём ни слуху ни духу. Нет, слухи, конечно, доходят, но получает их Эдик через третьи руки. Поговаривали, что освоил он там ремесло камнетёса и, видимо, так увлёкся новой работой, что напрочь забыл и о родных палестинах, и об Эдике. Колосса Родосского ваяет, наверное. И прижился же в этнически выдержанной стране, кроме фамилии Леонидов ничем греческим не обладая… Впрочем, я на него не в обиде и, более того, иногда благодарен даже. Вот бы ещё когда-никогда деньжат подкидывал супружнице брошенной...
Я перевожу взгляд и замечаю в дальнем краю тротуара, среди прохожих, фигуру редактора.
– Редактор идёт.
– Где? – отзывается Гарик.
– Да вон он… Шаркающей кавалерийской походкой…
К чему это я? В далёком прошлом редактор служил во флоте, и кавалерийского у него ничего нет. Ничего, кроме, пожалуй, геморроя.
Последнее обстоятельство – штрих незначительный и интимный, о нем можно было бы и не упоминать, если бы не влияло оно некоторым образом на концепцию нашей газеты.
Проводя много лет в седле, вряд ли можно было избежать геморроя. Боже, как я понимаю ярость и остервенение кавалерийских атак! Рубить, сечь в капусту, в кровавые ошмётки и сопли – достаточно ли для этого только классовой ненависти?
Происходящее в ёлках-берёзах редактор замечает профессионально. Поднимаясь на крыльцо и глядя на обескураженную свадьбу, он спрашивает:
– Что там случилось?
– Кольцо невеста потеряла.
– Гм… Надо было сфотографировать, – вполне профессионально реагирует редактор.
– Я сфотографировал, – вызвав завистливый взгляд Матевосяна, негромко говорит Рома.
Редактор удовлетворённо кивает, и его указательный палец вдруг находит меня.
– А Вадим напишет. Напишешь?
Я вообще ценю в людях непредсказуемость, но не до такой же степени!
– Да вот… – теряюсь я в поисках ответа. – Гарик вот есть.
– Не надо. – Теперь палец редактора движется на манер автомобильного «дворника». – Ты напишешь.
И редактор скрывается в дверях.
Я, разумеется, писать ничего не собираюсь, но суббота испорчена теперь окончательно.
А круг поисков кольца расширился уже настолько, что давно оставил позади обусловленные здравым смыслом пределы. Впрочем, рвение у ребятишек заметно поугасло, надежды отыскать пропажу сошли на нет, и мысль о стынущем, черствеющем, выдыхающемся праздничном столе посетила уже не одну голову. Ох, и оторвутся они сегодня, бедолаги!
– Так где это всё-таки произошло? – спрашиваю я у Ромы.
– А вон, ёлку с раздвоенной верхушкой видишь? Возле неё.
Ясно, отмечаю, хотя писать об этом не собираюсь. Мне вообще не понятно, почему это должен делать сторож. Но у нас в газете вовсю практикуется эдакая многостаночность. Гарик Матевосян сначала верстал номер, потом ударился оземь и превратился в фотокорреспондента, теперь считается крупным специалистам по злободневным материалам. Верстальщиком был он неплохим, кстати. А фотографии в номер сейчас успешно щёлкает редакционный водитель.
И что тут поделать – пришло время дилетантов! Возникший дефицит рабочих мест перемешал людей подобно шарам в барабане лототрона; многие специалисты расстались с любимым делом и, в лучшем случае, оказались в рыночных рядах. Люди же без профессий, но предприимчивые, упрятав сомнения, кинулись зарабатывать деньги, ремонтируя машины, строя дома и делая телепрограммы. И, надо сказать, кое у кого это получилось.
Наш редактор, профессионал из профессионалов, делу своему не изменил, но понял, что делать газету вполне можно с людьми случайными. Были бы готовы подчиниться и по любому поводу куснуть городскую власть. А вот лично у редактора к власть предержащим накопилось изрядно счетов и претензий. Да плюс ещё геморрой.
Но пишущий сторож – это уже слишком! Да и не осчастливлю я их такой мимикрией. Ничего я писать не собираюсь!..
Я зашёл к нему дня через два. По вызову, за получкой. По кивку присел в кресло. Редактор отсчитывал мне зарплату. Деньги он всегда выдаёт лично, но что в этом такого? Может, просто он их любит.
Дальше – ничего интересного. Ну, кто этого не знает: «посчитай, распишись – спасибо – да было б за что»?
Нет же, догнал вопросом в двух шагах у двери кабинета:
– Ты про кольцо написал?
– Нет.
– Почему?
И попробуй ответь ему, почему, если только что получил деньги из его щедрых рук. Никогда не был я замечен в чёрной неблагодарности.
– Да как-то… О чём писать? Да и не умею я.
– Не на-адо, – сощурившись, протянул редактор. – А про Голландию кто писал? Я тогда и Рыбченко просил, а написал всё же ты!
– Так это когда было! – жму я плечами. – Разучился.
– Зря ты, Вадим, зря, – покачал головой редактор и, воздев перед собой растопыренную пятерню, как это делают кавказцы, живописуя прелести русских баб, округлил глаза. – Это же интрига!
Здравствуйте, думаю, Григорий Аркадьевич! Это не интрига, это «приехали!» называется. У людей неприятность, они полтора часа в снегу морозились, а потом два дня старались, заливались водкой, чтобы беду свою забыть, и на тебе – интрига! А город, он маленький, все друг дружку знают, и вылезает тут Вадя Капитонов с дурацкой статьёй, капая, тем самым, кипящей смолой на едва зажившую рану. Интрига! Не вижу я здесь никакой интриги!
Всё это – или приблизительно всё – я ему и высказал.
– Я не знаю даже, нашли кольцо или нет.
– Не нашли! – радостно как-то выкрикнул редактор.
Впрочем, тут же сменил тон:
– Ну, не хочешь – как хочешь. Ладно, иди…
И не сдержался я таки, поделился и с Гариком, и с Ромой, и ещё кто-то сидел, кажется.
– …Чего он от меня хочет? Там ведь и писать не о чем! Я могу, конечно, написать: «На площади фотографировалась свадьба. Невеста потеряла кольцо. Его искали и не нашли». Всё! Дальше что?! Интрига, блин!
– Ну и напиши, – смеётся Гарик.
Мне понятна его радость. У него на глазах разлетается на молекулы возможный конкурент, и его, Гарика, акции стремительно ползут вверх. Глядишь, обратится редактор к нему, и тут уж не заржавеет. Уж он покажет класс, он приплетёт к новобрачной растеряхе бездействие коммунальных служб после снегопада, чем вызовет неописуемое редакторское ликование и одобрение. Мало того, что трамваи в снегу рельс отыскать не могут, мало, что старики в сугробах замерзают, так еще и молодожёны начали терять там драгоценности! Уж он расстарается, Гиляровский хренов! Как-будто кто-нибудь где-нибудь убирает снег на газонах, между ёлками и берёзами!
– Хотя, может, и нормально было б, – немного спокойнее говорю я и рассуждаю: – Принёс бы ему, а он дописал бы: «В исполкоме все козлы. Мэр – мудак». И статья готова – хоть на первую полосу.
Они смеются, но в глазах – боль от моего укола. Я попал в цель – существует в газете такая практика. И зачастую дописку автор статьи находит в уже вышедшем номере газеты.
Пусть смеются. У них есть все основания, потому что писать я ничего не буду. Я сам о геморрое знаю не из журнала «Здоровье», а к власти и более суров: я не считаю её достойной моего внимания. Просто нет, нет во всей этой несуразице никакой интриги!
У нас всегда так: навалит снега, полежит он дней пять, а тут и оттепель. Казалось, до мая будет глаза мозолить, а тут день-два и как не было. Асфальт сухой.
Я как раз поддел ошмёток прелых листьев, когда под рукой моей что-то блеснуло. И тут же то ли услышал, то ли почувствовал кого-то у себя за спиной.
– Ну, правильно, так я и говорил, под этой ёлкой, – спокойно констатировал Рома. – А ты молодец, Вадим. Точно запомнил.
– Да чего уж там…
Я поднялся с колен и потёр кольцо о куртку.
– Грамм на пять потянет, – Рома даже интонации не сменил. – Так что, пополам?
Как же я был прав! Хочешь всё видеть и вовремя фотографировать, хочешь всегда в нужный момент оказываться за нужной спиной – сиди и принимай объявления.
– Сорок гривен за грамм на базаре дают…
Да и в отношении себя прав я был тоже. Зачем было писать о колечке этом, зачем поднимать лишний шум?