Александр Васильевич Матвеичев родился 9 января 1933 года в Татарстане, в деревне Букени Мамадышского района. С 1959 года живет в Красноярске. Окончил Казанское суворовское (1944-1951) и Рязанское пехотное училища (1951-1953). Лейтенантом командовал пулемётным и стрелковым взводами в Китае и в Прибалтике (роман «КазановаА. в Поднебесной»). Демобилизовался из армии в 1955 году. Шесть лет учился в Казанском авиационном и Красноярском политехническом институтах. (1956 – 1962). Инженер-электромеханик. В студенческие годы работал токарем-револьверщиком, разнорабочим, электрослесарем, инженером-конструктором. Пройдя все ступени инженерных должностей, карьеру завершил первым заместителем генерального директора-главным инженером НПО «Сибцветметавтоматика» и директором предприятия «Сибцветметэнергоналадка».
В 70-х годах прошлого века более двух лет проектировал электроснабжение и автоматизацию цехов никелевого комбинате на Кубе. Этот период жизни стал основой его крупного романа «El Infierno Rojo – Красный Ад».
С 1993 года работал журналистом в редакциях газет, переводчиком с английского и испанского языков с иностранными специалистами. Состоял помощником депутатов: сначала – Госдумы, а затем – Законодательного собрания Красноярского края. В 90-х годах избирался сопредседателем и председателем демократических общественных организаций: Красноярского народного фронта, Демократической России, Союза возрождения Сибири и Союза объединения Сибири. Входил в состав политсовета и исполкома Красноярского отделения партии «Демократический выбор России».
Президент Английского клуба при Красноярской научной библиотеке и Почетный председатель «Кадетского собрания Красноярья».
Первые рассказы опубликовал в районной газете города Вятские Поляны Кировской области в 1959 году. Издал свыше двадцати книг, В том числе, «Сердце суворовца-кадета» (стихи и проза), «Вода из Большого ключа» (сборник рассказов), «ФЗА-ЕЗА. Прошлое. Настоящее. Будущее» (публицистика), «EI InfiernoRojo – Красный Ад» (роман), «Нет прекрасней любимой моей» и «Признания в любви», Любви живая череда" (поэзия), «Кадетский крест – награда и судьба» и «Благозвучие» (поэзия и проза), «Три войны солдата и маршала» (проза), «Привет, любовь моя!..» (проза), «Возврат к истокам» (проза), «Война всегда с нами» (проза), «Ерёминиана» (поэзия), роман «КазановА. в Поднебесной», «Красноярск: ГКЧП без баррикад» (проза), «Нелёгкое дыхание прозы Русакова» (публицистика) и др.
Его стихи, рассказы, эссе публикуются в газетах, альманахах, антологиях, журналах «День и Ночь», «Аргамак. Татарстан», «Приокская Новь», «Журнал ПОэтов», «Казань», «Исток», в альманахе «Новый Енисейский литератор».
Член Союза российских писателей (СРП). Делегат V съезда СРП, избранный писателями членом постоянно действующей комиссии по военно-патриоическому воспитанию молодежи.
Александр МАТВЕИЧЕВ
ИСТОКИ ПОБЕДЫ...
К 70-летию Николая Ерёмина «Я бы, наверное, не писал, если бы не надеялся,
что мои последующие стихи будут лучше предыдущих».
Н. Ерёмин.
1.
Вряд ли историки-краеведы Нижнеингашского района Красноярского края зафиксировали в своих анналах дату прибытия из Красноярска в психбольницу таежного поселка Поймо-Тины Николая Николаевича Ерёмина, молодого красавца двадцати пяти лет от роду с ясным взглядом и нимбом поэта вокруг крепко посаженной на широкие плечи головы.
Прибыл он не в качестве буйного пациента, а доброго доктора-айболита с новеньким дипломом Красноярского медицинского института. К сожалению незамужнего персонала, уже с супругой и малюткой – дочкой Алиной. К тому же и жена его, Маргарита Ивановна, оказалась врачом того же профиля, что означало пребывание Н.Н. под постоянным, не докторским, колпаком.
А в больнице, – в бараках, за плотным высоченным забором из хвойных плах, торчащих по-острожному из земли, – Николая с нетерпением ожидал старый друг, парень с одного двора, выпускник того же вуза, а теперь и доктор-коллега Эдуард Русаков.
Кроме работы по специальности, молодых людей со школы объединяла одна, но пламенная страсть – страсть к сочинительству. Они уже оба почувствовали вкус быть не однажды опубликованными в стенных, многотиражных и краевых газетах и быть признанными талантами не только в школе, но и в институте.
В глухомани Ерёмину было обжиться не трудно.
Рожденный 26 июля военного сорок третьего в городе Свободном Амурской области родителями-коммунистами, железнодорожниками с высшим образованием, работающими на Байкало-Амурской магистрали – БАМе, он впоследствии напишет:
Я родился в городке Свободном,
Словно бы в насмешку над судьбой, –
Бесполезный, ни на что не годный,
Хилый и болезненный такой...
О свободе рассуждал, взрослея...
Но, изведав тысячи дорог,
Западней седого Енисея
Перебраться всё-таки не смог.
...........................................................
И всё чаще, ни на что не годный,
Кроме новых песен и стихов,
Вспоминаю городок Свободный,
Где родился я – и был таков...
Родителям поэта, Николаю Ивановичу и Тамаре Николаевне, в войну присвоили офицерские звания, и они служили в железнодорожных войсках. Поэтому заслать их могли куда угодно – в любую дыру в тылу или на стальные пути, ведущие под бомбежками на любой фронт. На БАМе в военные годы они выполняли боевую задачу: руководили демонтажем рельсов с путей, проложенных в довоенные сталинские пятилетки узниками Гулага на костях своих предшественников, закопанных в насыпь и вдоль неё. Снятые со шпал рельсы частично отправлялись в переплавку для производства орудийных стволов и танковой брони. Другие демонтированные на БАМе звенья путей использовались на строительстве Волжской рокады: линии вдоль фронта Сталинград – Саратов – Сызрань – Ульяновск.
Майор Николай Иванович Ерёмин назначался начальником нескольких железнодорожных станций, а его жена, Тамара Николаевна, в звании капитана, несла и службу, и основную нагрузку в воспитании двух сыновей.
После войны, когда Коля уже ходил в школу, родителей перевели с бамовской станции Сковородино на работу в Красноярск. Здесь его отец стал главным ревизором по обеспечению безопасности движения по Красноярской железной дороге. О том, каким он, Николай Иванович, парнем был, я неожиданно узнал из уст случайного человека.
В какой-то из солнечных летних дней его сын-поэт пригласил меня в Академгородок прогуляться: «Частенько в хорошую погоду туда езжу. На высоком берегу душа отдыхает...»
Приехали мы автобусом на конечную остановку, заглянули в магазин, набрали снеди. Вышли на берег, сели на скамейку – внизу Енисей, а там, за рекой, отроги седого Саяна – Такмак и Столбы, скрытые горами, спящими под таежным покрывалом. Любуемся на природу, жуем, о литературе – о чём же ещё? – говорим. Поэт запивает сладости газировкой, а прозаик – коньяком из походной фляжки. Поскольку поэт давно осилил свою цистерну и завязал...
И тут на тропинке появился идущий лёгким спортивным шагом могучий мужик. Он поравнялся с нами и остановился, любуясь Енисеем. Мы предложили ему присесть рядом. Я протянул сосуд – заправиться из горла. Богатырь отказался. Бережет здоровье: не пьет, не курит, каждый день, – независимо от времени года и погоды, – совершает семикилометровый марш-бросок от Академгородка до поселка Удачный. Туда – рысцой, обратно – шагом. Восемьдесят два года. После армии до ухода на пенсию полвека работал в железнодорожном депо слесарем.
Н.Н. спросил, знал ли наш новый знакомый его отца, Ерёмина Николая Ивановича?
– Знал! Еще бы не знать! Он же главным ревизором нашей дороги работал. Хороший был человек, простой, начальника из себя не корчил. За меня похлопотал - и я в бараке свою первую квартирёшку получил...
И Ерёмина-сына рабочий пенсионер давно читает: раньше – в «Красноярском железнодорожнике», а теперь – в «Красрабе».
«Хороший человек» – эх, так бы каждого из нас вспоминали!
***
В поселке Поймо-Тины Николай Ерёмин делился своей душой, стихами и казенными лекарствами с душевнобольными, коллегами-врачами, медсёстрами, санитарами и сельскими читателями.
При этом три года возглавлял литературное объединение «Родник» при районной газете «Победа» в Нижнем Ингаше.
Редактором газеты был тогда Михаил Цымбал, прекрасный знаток своего дела. Жаль, что нехватка денег на содержание семьи вынудила его некоторое время спустя надеть офицерские погоны и работать в милицейской прессе.
Однако заложенное Михаилом Цымбалом и ответственным секретарем газеты «Победа», поэтом Сергеем Прохоровым, содружество с литературным объединением «Родник» под председательством Николая Ерёмина, как будет показано ниже, послужило великим переломом в судьбе последнего.
Рассказики автора данного эссе, с претензией на горький юмор, оказались в компании с пропахшими морем молодыми стихами ныне матёрого поэта Сергея Прохорова на страницах альманаха «Новый Енисейский литератор» № 3 за 2012 год:
В тебя входить всегда рискованно,
Но потому-то и вхожу,
Что я люблю твою раскованность,
Твою потребность к мятежу,
Твои раскованные дали,
Не праздный – работящий дух...
Так «с морем по душам» молодой моряк Сергей Прохоров «травил» стихами, застыв у трапа своего корабля и во Владивостоке еще в 1965 – 66 годах. А я, пехотный лейтенант Советской Армии, балуясь временами любовной лирикой, десятью годами раньше выходил в тот же океан из Порт-Артурской бухты на гидрографическом судне ВМФ СССР для проверки сигнальных огней маяка на острове Инкаунтр в Желтом море.
Однако, это – о себе любимом – не совсем уместно к слову приплелось: мол, были когда-то и мы рысаками...
А поэт Сергей Прохоров, «навек влюблённый в моря», смахнув с глаз скупую слезу морского волка, простился с океаном, с портом его юности Владивостоком, и вернулся, не снимая с головы лихой бескозырки и полосатого тельника, в родной Нижний Ингаш.
Здесь-то судьба и свела его на многие годы с психиатром-поэтом – Николаем Ерёминым, в то время работавшим в краевой психиатрической больницы №1, обосновавшейся в бараках за острожным тыном из вкопанных вертикально в землю плах в таежном поселке Поймо-Тина.
По другую сторону угрюмой, – позднее, во времена свободомыслия и перестройки сломанной и растащенной по дворам ограды, - тянулась вдоль берега речки Тины улица с двухквартирными, типового «леспромхозовского» дизайна, домами для персонала больницы.
В одном из них, в двух пуристически меблированных комнатах, и поселилась врачебная чета Николая и Маргариты Ерёминых с дочкой Алиной. Утром плачущую и упиравшуюся девочку родители сдавали в детсад и отправлялись лечить неизлечимых параноиков, пишущих нолики, и шизофреников, вяжущих веники.
А Николай Ерёмин сочетал врачевание с сочинением стихов, продолжая публиковаться и в газете «Победа», и в краевой периодике.
Связь с Нижним Ингашом Н. Ерёмин поддерживает и до сих пор как личной дружбой с Сергеем Прохоровым, так и с его журналом «Истоки».
А тогда Сергей вернулся на родину после службы тихоокеанским моряком с богатым запасом своих стихов, что и позволило ему, полагаю, стать ответственным секретарём редакции газеты «Победа». И у Николая Ерёмина сохранилась с ним нержавеющая дружба на всю оставшуюся жизнь. Редактор Цымбал и ответсекретарь Прохоров посещали заседания литобъединения «Родник» и периодически предоставляли его авторам литературную полосу в своей газете.
В один из воистину судьбоносных дней в газете «Победа» появилась полоса со стихами только одного поэта – Николая Ерёмина. И он не упустил свой шанс: взял да и послал этот дубликат бесценного груза в Москву, в единственный в мире Литературный институт имени М. Горького.
Там стихи сибирского врача-психиатра прочитал то ли про себя, то ли вслух – картавым языком плаката – знаменитый поэт советской эпохи, ярый приверженец соцреализма, руководитель поэтических семинаров в Литинституте Роберт Иванович Рождественский.
По игривому описанию Ерёмина, «высокий, красивый, на целую голову меня выше. В моем понимании поэт и должен быть таким – высоким, стройным, красивым, умным... и талантливым. Воплощением моего идеала».
Страница из газеты «Победа» и пожелание Роберта Рождественского заполучить сибиряка из нижнеингашской глухомани слушателем его семинара сказочно повлияли на всю дальнейшую жизнь Николая Ерёмина. Он, получив вызов, прилетел в столицу, успешно сдал вступительные экзамены в Литинститут. И потом, на протяжении шести лет, с семьдесят первого по семьдесят шестой, дважды в году летал за свой счет на сессии для сдачи экзаменов по университетской программе.
И диплом защитил «С отличием»!
Чем подтвердил, не прибавив антропометрического роста, свои красоту, ум и талант, не испорченные разными измами… Пока мы: Ерёмин и я, согласованно и исторически оправданно не приплыли к миражизму – молодому литературному течению, уже известному сибирским литературоведам...
Общение с Робертом Рождественским и многими поэтами со всего Советского Союза, посещения столичных театров, музеев, вернисажей повышали эрудицию поэта, обогащали духовно и благотворно сказывались на его творческом росте.
И ныне, уже маститый, Николай Ерёмин, наряду с бесчисленным числом других изданий, публикуется и в журнале «Истоки», поддерживаемом администрациями Нижнеингашского и Иланского районов, где главным редактором является перешагнувший своё семидесятилетие, - неувядающий поэт Сергей Прохоров.
Его частный межрегиональный журнал, известный в России и постсоветских государствах, занял достойное место и на полках библиотеки американского конгресса в Вашингтоне вместе с электронными копиями этого издания.
Читайте, завидуйте!
***
После трех лет ссылки в Поймо-Тину Николай Ерёмин, попрощавшись с коллегами, больными и литкружковцами, вернулся в Красноярск. И продолжил карьеру врача на улице Курчатова, 14 – в больнице того же профиля. Лечил в палатах с зарешеченными окнами страдающих галлюцинациями, маниями и бредом длительно или кратковременно, шизоморфно или шизоэффективно. Снова нес свой крест плечом к плечу с испытанным другом-писателем и врачом Эдуардом Ивановичем Русаковым.
А когда Н.Н. подкатило под тридцать, коварная кадровичка больницы, накануне пообещав оставить его в покое, предательски сдала поэта военкмату – послужить два года Родине в рядах непобедимой и легендарной Советской Армии.
Обидно!.. Одного из своих друзей-врачей – с помощью знакомого профессора – Ерёмину удалось «отмазать» от этого священного долга. А теперь сам спаситель угодил как петух во щи. И, получив строгую повестку, всего через сутки оказался в подмосковном Солнечногорске, в военном госпитале.
Главврач, встретив посланца Сибири с неожиданной теплотой и предложил ему поговорить «за жизнь» за бутылкой коньяка. А в промежутках между рюмками легко убедил собутыльника отправиться дальше – в Ригу, поскольку другому врачу-призывнику – сыну начальника местного гарнизона – позарез нужна была ерёминская вакансия.
И Николай Николаич, весёлый и хмельной, отправился вместо блатного сынка в далёкую таинственную страну – Латвию. Где местом службы сибиряка стала известная ныне всем Скрунда.
В этом поселении, за тыном с колючкой, дислоцировалась воинская часть ПВО и действовала подземная РЛС «Дарьял» как элемент глобальной системы определения запуска баллистических ракет в любой точке земного шарика. Что, как показала история, ужасно не нравилось враждебным янки.
Впрочем, старлею начальнику медпункта Ерёмину вникать в военно-технические проблемы было не положено.
Вскоре к нему присоединилась жена Маргарита Ивановна с двумя дочками, и пришлось налаживать семейный быт.
Наряду с врачеванием от разных болезней, доводилось ему выручать офицеров, заглянувших на минутку утром в санчасть в связи с похмельем, мензуркой разбавленного медицинского спирта. А особо приближенным служивым и в особо тяжелых случаях – награждением больничным листом на трое суток «отходняка».
При этом Ерёмин продолжал печататься в периодике и даже участвовал в семинаре молодых русско-латышских литераторов в городе Риге, в старинном особняке Союза Писателей на улице имени Криштьяна Барона.
Воинская часть контролировала мирное советское небо от стервятников НАТО, часто нарушавших священные границы нашей Родины, которые сбивались с курса и, по сухим отчетам в советских СМИ, «скрывались в сторону моря». А за мониторами (ныне ликвидированной натовцами РЛС) – бдительно несли службу наши, психически полноценные, офицеры, – благодаря, в частности, и Ерёмину.
Наверное, о том времени – с примесью недовольства нынешним – стихотворение Ерёмина «Смена полюсов»:
Я военную тайну носил,
Я семейную тайну хранил...
И подпиской на службе кабальной
Связан был государственной тайной.
Век сменился. И вдруг – чудеса! –
Поменяла земля полюса...
Развалилось моё государство,
Без семьи изболелась душа...
Всё дороже в аптеках лекарство,
А все тайны не стоят гроша.
2012
***
Приехал Николай в Латвию здоровым мужиком, а там, на обязательных трехразовых снятиях проб жирных щей да каши в солдатской столовой, приобрел язву желудка. Он сам поставил себе диагноз и с желудочным кровотечением на попутном грузовике три часа добирался до окружного госпиталя. И едва не угодил на операционный стол, где ему намеревались удалить желудок. Нон мужественно отказался, настояв на консервативном лечении, и уже через месяц вернулся в Скрунду с зарубцевавшимся органом...
А через несколько лет, в Красноярске, – та же история: кровотечение, язва, как рецидив военной службы.
О том, что любимому поэту Николаю Ерёмину срочно нужна донорская кровь, сообщило местное телевидение.
На станции переливания, как по щучьему велению, возникла очередь волонтеров-спасателей. Среди них был даже однофамилец поэта. И вот - жив курилка, на желудок не жалуется.
И намерен отметить 70-летний юбилей - и продолжить завоевание новых легионов почитателей литературного творчества.
***
Однако в армии старлей Ерёмин не только лечил и снимал пробы. Он непрерывно настаивал в себе и заливал читателям головы и сердца неиссякаемым потоком своих стихов со страниц военной печати и со сцен армейских клубов и Домов офицеров. А стихов к нынешнему юбилею писателя, вместе с рассказами накопилось – более, чем за полвека, – на много томов Собрания Сочинений.
Пять из них – в каждом по пятьсот и более страниц, – начиная с 2002 года, удалось издать.
Шестой том, собранный и сверстанный, ждёт своей очереди – точнее, меценатских денег на их издание.
К сожалению, по себе знаю, щедрых меценатов и спонсоров гораздо меньше, чем авторов, ищущих их расположения. А если бы удалось и седьмому тому увидеть свет, то все поэты старой и новой России могли бы отдыхать или умирать от зависти к Николаю Ерёмину до конца текущего века.
Однако, в семье не без урода – в самом восхитительном смысле последнего слова. А именно: среди холодных, равнодушных властителей и предпринимателей находятся чудаки – любители или просто уважающие труд литераторов богатые не только деньгами люди, – вырывающие из оборота приличные суммы для издания книг жаждущих и страждущих талантов, униженных бедностью. Как правило, анонимных меценатов, не желающих, чтобы о пожертвованьях стало известно их женам, детям и остальному жадному или завистливому миру.
В некоторых книгах Николай Ерёмин увековечил имена поклонников его творчества.
Петра Ивановича Пимашкова, в том числе.
И за то, что бывший городской голова поспособствовал изданию ерёминского пятитомника, ему уже воздаётся в этой жизни олимпийским политическим взлетом: он ныне депутат Государственной думы!
А какая награда его, урожденного большевика, а ныне верного единоросса и думского небожителя, обессмертившего свое имя красноярскими фонтанами, пальмами и слонами, ожидает на небесах, -наша пресса пока ничего не сообщает. Но то, что щедрость в отношении Ерёмина, как любителю поэзии, добавляет ему шансов получить прописку в раю – этот факт сомнению не подлежит.
В присно памятные девяностые, когда только что народилась возможность коммерческого издания книг, сборник «Кутежи», вобравший в себя и стихи и бардовские песни, Ерёмину спонсировал искренний поклонник его творчества Вадим Комаров. Он же – инициатор проекта Собрания Сочинений Николая Ерёмина.
Было это в то золотое время, когда любимые Ельциным «дорогие россияне» ещё не забыли грамоту и по инерции читали даже газету «Правда». А предприниматели жили много беднее, но не слыли такими алчными и прижимистыми, как сегодня. Дороже им берег турецкий и доллар роднее рубля...
***
У Николая Николаевича, в отличие от меня, прозаика, есть, в общем-то, не редкая для прописавшихся на Парнасе особ черта: он не признает временных координат. Не помнит не только точных дат, но и лет немаловажных событий, составляющих жизнь поэта. «У меня на даты – синкразия! Пусть читатели, если им надо, сообразят, когда что-то со мной было», – однажды парировал он какой-то мой уточняющий вопрос на этот счет в своем интервью. А заводится он порой неожиданно по ничтожному, казалось бы, поводу.
Мне кажется, не будь у поэта паспорта, трудовой книжки, военного билета, пенсионного удостоверения, жены, детей, внуков и друзей, он бы подобно уроженцам древних народов того же Дальнего Востока, где появился на свет, - удэге, нанайцам, орочам, – даже лун не считал бы, непрерывно пребывая в беззаботном детстве. (Недавно услыхал я, что Евангелие от Луки переведено на нанайский. Так, глядишь, дойдёт очередь и до стихов Ерёмина, раз китайцы уже читают его ямбы на родном языке).
Как-то мы ехали с ним из Дома искусств после творческого вечера Михаила Стрельцова по случаю 40-летия писателя. «Шкодой» правила жена моя, Нина Павловна. Ерёмину позвонила его супруга, Маргарита Ивановна: запоздало сообщила, что гуляет с Машенькой, внучкой, по нашей трассе.
Н.П. поинтересовалась, сколько девочке лет.
– А не знаю! – отозвался Н.Н.
– Как так?.. Она в садике или в школе?
– В школе... А в каком классе – не знаю.
Полная конспирация. Может, интервью поможет? Дать его мне, кстати, предложил сам Ерёмин.
Гораздо раньше на мой вопрос, почему у него такое пренебрежение к датам, Н.Н. ответил вопросом:
– А зачем ещё и этим забивать себе голову?..
Оно и верно: время, как объясняют философы, непрерывно и необратимо. Так что разбивка его на атомные секунды, молекулярные часы, синтетические годы и века – условность, выдуманная людьми для помещения их во временные клетки для контроля за их бытием: что – где - когда? На случай отступления от закона...
А Николай с детства от закона не отступал, власть не обижал и не рыпался изменить существующий порядок вещей грубым вмешательством революционного скальпеля в общественный организм.
Поэзия не терпит суеты.
Коленька закончил 27-ую железнодорожную школу Красноярска с Серебряной медалью, уже имея публикации стихов в периодике. Первую из них, подсчитал я, – шестнадцатилетним: в 1959 году в газете «Красноярский железнодорожник» появилась подборка его стихов.
***
У поэзии свои отцы и дети...
Всерьез заняться поэзией подвигнул Колю Ерёмина его учитель русского языка и литературы, сам поэт, Яков Васильевич Почекутов. По словам раннего таланта, «человек, знающий цену вдохновению и мастерству». Он был одним из авторов сборника «Мы из Игарки», составленного из сочинений школьников-игарчан.
И в красноярской двадцать первой экспериментальной школе Яков Васильевич воодушевил юных литераторов идеей издания машинописного журнала «Юность». Редактором его избрали уже печатавшегося в «Красноярском железнодорожнике» Николая Ерёмина.
Четыре экземпляра первого номера нового самодеятельного детища детей явились на свет Божий с предисловием двух известных в то время сибирских писателей – председателя правления Красноярского отделения Союза писателей СССР, прозаика Николая Устиновича и ныне легендарного поэта Игнатия Рождественского.
Как некогда герценовский «Колокол» разбудил спящую Россию, так и школьный журнал «Юность», по признанию Н. Ерёмина, «обострил во мне страсть к чтению, к познанию секретов поэтического мастерства, вечного и временного, возвышенного и низменного. Полюбил сочинения Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Блока, Есенина... Тютчева, Анненского, Ахматовой, Цветаевой... Ершова, Никитина, Кольцова... и многих других поэтов, включая Маяковского».
***
В дарованном мне интервью Ерёмин пояснил, почему он, серебряный медалист, после школы, как говаривали большевики, поварился в фабричном котле: точил детали на токарном станке в инструментальном цехе завода п/я 124, более известном как Красноярский телевизорный завод. А нештатным поэтом подвизался в многотиражной газете «Телевизор» этого же гиганта ВПК. И наряду с пролетарской зарплатой, – на зависть бывшим одноклассникам, продолжившим обучение в одиннадцатом экспериментальном классе, – ежемесячно получал гонорары за стихи, набивая карманы «капустой».
На завод он, заметим, угодил после того, как сдал на пятаки вступительные экзамены на факультет журналистики Ленинградского универа, предъявив удивленной приемной комиссии два альбома с наклеенными вырезками своих публикаций в газетах – стихов, заметок, фотографий с придуманными самим подписями.
И даже удостоился отеческой беседы ректора университета.
Тот, листая альбомы, похвалил прыткого абитуриента за собрание своих сочинений и пятерки. Посмеялся над удачным снимком травли медведя, мечущегося по натянутому между деревьями тросу, на цепи, трусливыми псами и отважными охотниками. Ерёмин эту сцену снимал сверху, примостившись на суку березы.
Однако добрый дядя ректор тут же огорошил: стать студентом Николай сможет только через два года без экзаменов, если предъявит справку о двухгодичном трудовом стаже. Так, мол, мудро порешили ЦК и Совмин и кукурузный вождь советского народа Никита Хрущёв, дабы юноши не ошибались в выборе профессии журналиста.
Поточив болты для пресс-форм на станке ДИП-200, нанюхавшись за год металлической стружки и масляных и эмульсионных испарений на заводе п/я 124 и опасаясь развития симптомов станочного отупения, Николай через год оставил мечту о журналистской славе и поступил в пединститут без экзаменов, по справке с пятаками Ленинградского универа, – на историко-филологический факультет. Но и здесь неугомонный искатель места под солнцем вовремя спохватился, решив, что вляпался не туда: весь первый курс у него вызывал зевоту и отторжение, поскольку мало отличался от того, чем его пичкали в школе.
Только в поэте и эта рутина Музу не усыпила.
В прекрасной институтской газете «Знание – сила», – её редактором был известный в те годы ученый-краеевед Кирилл Всеволодович Богданович, – Николай публиковал стихи - из номера в номер.
А через год прорвался сквозь конкурс из педика в медики, решив переквалифицироваться из учителя во врача-психиатра. Как и его друг с одного двора Эдуард Русаков, к тому времени – уже второкурсник мединститута. В ту пору и знаменитый будущий прозаик баловался виршами.
А наш Николай Николаевич после мытарств созрел в полноценного эскулапа-пиита. И мужал как поэт, печатаясь все шесть студенческих лет на литературных страницах многотиражек «Медик», «Политехник» и краевых газет «Красноярский железнодорожник», «Красноярский рабочий», «Красноярский комсомолец»...
***
Те, кому повезло стать обладателями пяти томов Собрания Сочинений Николая Ерёмина, на последних страницах первого тома могут прочесть отзывы о творчестве поэта – его поклонников, читателей и профессиональных писателей. Напомню читателям эти суждения, почерпнутые из источников «времён Очакова и покорения Крыма».
Стоило предпринимателю Вадиму Комарову случайно прочесть сборник Н. Ерёмина – «такая небольшая книжка», – и потом, тоже случайно, познакомиться с автором в застрявшем лифте, а на выходе из коммунальной ловушки вдруг услышать уже готовое, посвящённое обалдевшему «однокамарнику» Комарову, стихотворение, как у них народился общий проект.
И вскоре они издали книгу стихов Ерёмина «Кутежи». «Которая, – как утверждает бизнесмен, – пользовалась бешеной популярностью...». После этого они родили ещё несколько сборников. Потому что, по убеждению В. Комарова, «Николай Ерёмин – это сибирский Есенин... Он – настоящий, хороший поэт! С большой эрудицией, интуицией, объёмом знаний... »
И первые два тома Собрания профинансировал тоже Вадим Александрович... (Эх, повезло бы и мне вот так же застрять с полюбившим мои романы, повести и рассказы в лифте!)
Приведу вкратце, купюрами, и мнение профессионала Александра Михайлова, опубликованное почти тридцать лет назад, 23 ноября 1983 года, в «Литературной газете» после выхода в местном издательстве четвертой книги сорокалетнего Н. Ерёмина «Земные заботы».
В своей рецензии А. Михайлов, в частности, пишет:
«В Красноярске живет тонкий, думающий поэт-лирик Николай Ерёмин. Об этом мне хочется сообщить тем, кто не знает, не читал его... Не так часто ныне в поэзии встретишь столь высокий спрос к человеку, какой негромко, но твердо, настойчиво предъявляет ему Ерёмин. Он умеет прислушиваться к человеку, ему дан талант на это. Проявляется он прежде всего в познании себя, в прислушивании к собственной душе.
«Гляжу то в небо я, то в воду –
В бездонное житьё-бытьё...
И чувствую свою свободу,
И рабство чувствую своё».
К такому самоощущению приводит опыт жизни, общение с природой...
В общежитейском плане, мне показалось, Ерёмина волнуют отношения между людьми. И если от первого лица он может высказаться прямо, то загадку чужой души не спешит раскрывать...
Николай Ерёмин прошел «школу» Тютчева. Из современных поэтов ему ближе других Твардовский с его поздней лирикой и Василий Казанцев...
Мне понравились стихи Ерёмина о любви прежде всего тем, что редко удается поэтам, – поэзией любви, приносящей счастье. В лирическом романе Ерёмина свои будни и праздники, и есть загадки:
«Ты - небесная, ты – земная.
Мне с тобою смутно вдвоём.
Ничего о тебе я не знаю,
Но – догадываюсь обо всём».
В книжке новых стихотворений объемом почти в четыре авторских листа редко кому удается выдержать достоинство слова, мысли. Ерёмин выдерживает».
Весьма известный в советское время поэт, прозаик, критик и переводчик, ровесник знаменитых шестидесятников Вознесенского и Евтушенко, Владимир Цыбин (1932-2001) в предисловии к книге Николая Ерёмина «Жить да жить», подкрепляя свои сентенции стихами автора, даёт высокую оценку творчеству нашего земляка:
«Стихи Николая Ерёмина отличает лирическая простота, идущая, очевидно, от точности наблюдений и определенности содержания. Он пишет даже о вечных темах, исходя из опыта собственной жизни, как бы проверяя свою лирическую мысль пережитым... Основная движущая тяга в его стихах – это интонация. Она-то и окрашивает мысль в различные тона, мы как бы слышим мысль задумавшегося человека». Поскольку поэт «тонко чувствует лирическое существо природы, природа для него – одна из составных частей чувствования мира».
Один из секретов его мастерства, по мнению Цыбина, кроется в способности мыслить масштабно, «привлекая для своих стихов новый, подчас неожиданный материал. Он умеет создавать неожиданные картины бытия легко, всего одним-двумя штрихами». И тогда перед нами открывается «законченный мир отзывчивой на жизнь души».
Конечно же, все эти комментаторы - почитатель-спонсор Вадим Комаров и умудренные опытом критики Александр Михайлов, и Владимир Цыбин – и читали, и общались с Николаем Ерёминым лично и на тусовках намного меньше, чем я – его друг и сосед по домам. И ни с одним из них он не находился столько по времени, не съел столько хлеба-соли за одним столом. И ни одному из них он не посвятил столько стихов, как мне, опубликовав два сборника «Матвеичевианы» и их журнальный вариант. В которых чаще всего Матвеичев – не более, чем предлог или продукт его вымысла. Некая живая деталь, подсказка для лирического самовыражения, «одна из составных частей чувствования мира». Как пример:
Матвеичев, хороший мой сосед,
Позвал меня сегодня на обед
И вслух мне прочитал СТИХИ ПРОТЕСТА –
Про жениха, невесту и про тесто...
Про то, что стали, так или иначе,
Бедняк беднее, а богач богаче...
Что не идут любовные дела,
Поскольку бурной молодость была.
Послушал я – и кушать захотел,
И вдохновенно вместе с ним поел,
Отметив, что довольно не плохи
Салат, котлетки с рисом и стихи.
Вы, проницательный читатель, как бы отнеслись к такой неадекватной реакции поэта Ерёмина на свои протестные стихи?.. Полезли бы вам в горло салат и котлеты с рисом после столь неожиданно легкой картины бытия?.. Впрочем, стихи моего гостя появились уже на закуску. И много-много позднее...
Кое-кому поэзия Николая Ерёмина может показаться легковесной: шёл-увидел-услышал-понюхал - попробовал на зуб – срифмовал -написал... Но ещё в одном раннем его стихотворении промелькнула, на мой взгляд, гениальная строчка: "Счастливое мгновенье великой простоты..." Почти как - "всё гениальное - просто", только ракурс другой - поэтический.
Да, признаться, и сам я не предполагал до написания этого опуса, в какую пучину-водоворот изумительной игры ерёминской фантазии угодил!.. Поэтому и в критику не ударяюсь - только констатирую и слегка комментирую...
***
Поэзия из моего героя фонтанирует, как гастрономия из рога изобилия. К нему, иногда думалось мне, подходит одно изречение Исаака Бабеля, приведенное в воспоминаниях Корнея Чуковского.
По смыслу оно такое.
Бабель откуда-то узнал, что Лев Толстой весил всего три пуда, то есть 48 кг. «Зато, - заключил казненный Сталиным по наводке Буденного сорокавосьмилетний автор «Конармии», – это было три пуда чистой литературы». А в командарме Буденном, одном из персонажей «Конармии», писатель обнаружил гораздо больше конского навоза и полное отсутствие культуры.
Внешние параметры – вес и рост безбородого Николая Ерёмина – близки к толстовским антропометрическим данным. А принимая во внимание его производительность труда и ежегодно удваивающийся поэтический ВВП и юный – по сравнению с 90-летним Толстым юбилей, – он может вполне догнать и обогнать великого классика по количеству и качеству написанного.
Вернусь к посылу касательно того, как Н.Н. не ждёт милости от природы. А сам, подобно тореадору, хватает быка за рога и управляет судьбой, не позволяя своим стихам и рассказам закиснуть в архивах.
Уже вторую путинскую пятилетку он работает единоличным издателем альманахов под своим редакторством. Приглашает под своё крыло честолюбивых авторов на определенных условиях, собирает с них деньги и материалы – стихи или прозу, – обогащает их своими творениями и превращает титаническим трудом и хлопотами в многостраничные сборники под разными экзотическими названиями: «Круговая порука», «Трепанация черепа», «Особое приглашение»...
Во многих из них публиковался и автор данного эссе, подвигнувший Николая Ерёмина стихотворением «Миражи», почитанным по телефону, объявить о новом направлении в поэзии – «Миражизм». Он же написал и напечатал «Манифест миражизма» в двух альманахах под собственной редакцией – «Миражи» (2008) и «Миражисты» (2012).