Битва с французским Гитлером.
Исторический роман
Глава вторая
Тайна поручика Теремрина
Завывала пурга. На улицу – носа не высунешь. А тут наступление. Впрочем, русским зима – не зима, пурга – не пурга. А всё это вместе – отличная тактическая погода.
Даже генерал-лейтенант князь Пётр Иванович Багратион, человек южных кровей, не пасовал пред природными капризами.
Но он не мог скрыть раздражения против всего, что увидел в Русской армии, которую вот уже более месяца возглавлял залётный остзейский проходимец барон Беннигсен, по никому непонятным причинам пользовавшийся уважением и доверием Императора.
Совсем недавно прибыв в армию из Петербурга, Багратион, давно истосковавшийся по горячему боевому делу, сразу повёл вперёд вверенный ему авангард, сбивая заслоны неприятеля и занимая всё новые и новые населённые пункты. В тот вьюжный день он уже нащупал основные силы противостоящего корпуса французов. Утром рассматривал в подзорную трубу местечко Лёбау, где, по данным разведки, находилась главная квартира маршала Бернадота, а в полдень ему доставили распоряжение генерала Беннигсена замедлить продвижение вперёд.
Повеление это, как и всё, что поступало от главнокомандующего, было проникнуто нерешительностью и чрезмерною, по мнению Багратиона, осторожностью.
– Что значит: замедлить продвижение? Как это можно замедлить?! – восклицал князь, размахивая только что вскрытым пакетом и обращаясь к офицерам, находившимся в просторной горнице крестьянского дома с большим столом посредине и полом, устланным соломой. – Вот скажи мне, гусар, – обратился он к своему адъютанту Денису Давыдову. – Как это можно наступать медленно?
– Не знаю, Ваше Сиятельство. Должно быть, только одному Беннигсену во всей Русской армии ведомо, как медленно наступать, но быстро бегать. А гусарам такое неведомо, – заявил Денис Давыдов, вызвав ответом всеобщее оживление, даже смех.
– Вот именно! – воскликнул Багратион. – Сегодня готовимся, а завтра поутру атакуем французов. Командиров полков жду через час на совет.
В этот момент дверь отворилась, и доложили о прибытии гусарского офицера с донесением от полковника Юрковского.
– Что там? Читайте, – приказал Багратион. – Или лучше доложите суть.
– Час назад эскадрон гусар ворвался в Любешталь. Французы бежали столь быстро, что нам достались накрытые столы с неостывшим обедом.
– Вы слышите!? – воскликнул Багратион. – Вот как действуют молодцы. Если к утру не подойдут наши главные силы, атакуем сами и погоним французишек дальше.
Разослав адъютантов с распоряжениями по подготовке атаки Лёбау и оставшись вдвоём с Денисом Давыдовым, Багратион продолжал говорить, как бы размышляя, и при этом прохаживаясь по комнате:
– Это что же предлагает Беннигсен? Замедлить продвижение вперёд, упустить инициативу! И ради чего? Чтобы посмотреть, как отреагирует противник? Забыты принципы Румянцева! Пётр Александрович писал с турецкой войны Екатерине Великой: «Армия Вашего Величества не спрашивает, каков по силе неприятель, а ищет только, где он!».
– И ещё он писал Государыне: «Слава и достоинство наше не терпят, чтобы сносить присутствие неприятеля, стоявшего в виду нас, не наступая на него!» – прибавил Денис Давыдов.
– Вот именно! И мы пойдём вперёд, во что бы то ни стало. Пусть Беннигсен ждёт реакции французов, а мы их будем бить.
– Оробел барон, узнав о появлении Наполеона, оробел, – сказал острый на язык и не страшившийся резать правду-матку Денис Давыдов. – Потому и под Пултуском не контратаковал, полагая, что Наполеон был при корпусе Ланна. А ведь, имея солидное численное превосходство, он мог нанести французам решительное поражение. Но вместо этого сумел только сдвинуть генерала Ланна с позиции. Где же, где же школа Румянцева, где школа Потёмкина? Где Суворовская «Наука побеждать»!?
– В сём ты не прав, гусар, – возразил Багратион. – Школа эта цела. Среди сынов России она, среди истинных сынов России, а не в среде продажных инородцев, залетевших к нам на ловлю счастья и чинов. Знаешь, что граф Остерман-Толстой одному такому сказал: для вас Россия – мундир ваш: вы его надели и снимите, когда хотите, а для меня Россия – кожа моя. Кто-то скажет, мол, Багратион тоже инородец, что не Русский он, Багратион? Верно лишь в том, что корни у меня не Русские, но Россия для меня – кожа моя.
– Но почему ж не действуем по-суворовски? Вспомните, Ваша Светлость Кагул, – с жаром сказал Денис Давыдов. – Румянцев имел всего двадцать три тысячи против двухсот тридцати тысяч турок и татар. И одержал победу! Да какую! Двадцать тысяч неприятелей положил на месте. Почти на каждого Русского солдата по одному убитому турку приходилось. Или взять Очаков. Потёмкин при штурме не имел численного превосходства, но покорил крепость, как он выразился, за пять четвертей часа, положив на месте восемь тысяч семьсот турок, да ещё пленив четыре тысячи. Тысяча четыреста сорок умерли от ран. Более четырнадцати тысяч потеряли турки, а русские – девятьсот тридцать шесть человек. Ну и совсем уже классика – штурм Измаила Суворовым. У Суворова войск было вдвое меньше, чем у турок. И он положил на месте тридцать тысяч девятьсот неприятелей, пленил девять тысяч, а сам потерял тысячу восемьсот пятьдесят убитыми и две тысячи четыреста ранеными. А теперь и полуторного превосходства мало, чтоб победу одержать.
– Это Беннигсену мало, а мы с тобой завтра покажем Бернадоту, что значит воевать не числом, а уменьем, – заявил Багратион и прибавил, глядя на карту: – Только бы Беннигсен не подвёл. Всего от барона ожидать можно.
За окном послышался шум, донеслось ржание лошадей. Это собирались на совет командиры подразделений и частей авангарда.
Здесь надо пояснить, что разговор между князем Багратионом и его адъютантом Денисом Давыдовым начался с того самого Пултусского сражения, в результате которого Беннигсен совершенно незаслуженно оказался на посту главнокомандующего русской армией, действовавшей на полях Восточной Пруссии и Польши.
Во время Пултусского сражения 14 декабря 1806 года Беннигсену удалось добиться успеха и принудить французов к отступлению. Французами командовал маршал Ланн, у которого было 20 тысяч человек при 120 орудиях. Беннигсен имел 45 тысяч человек при 200 орудиях. Перевес подавляющий. Казалось, есть все условия для полного разгрома неприятеля и полного его истребления. Однако, Беннигсен довольствовался лишь тем, что заставил Ланна отступить и тотчас же прекратил преследование, никак не пояснив своего решения.
Зато в Петербург он послал реляцию, в которой яркими красками живописал свою блестящую победу… Нет, не над Ланном… Он солгал, что победил «самого» Наполеона. Это лживое известие помогло сторонникам тёмных сил, враждебных России добиться назначения барона на пост главнокомандующего русской армией, действовавшей на полях Восточной Пруссии и Польши.
И вот он командовал, командовал так, что заставлял недоумевать боевых офицеров и генералов.
Когда командиры полков, действовавших в авангарде, собрались, Багратион ставил им задачу, как всегда напористо призывая к дерзким и решительным действиям. Он напомнил незабвенное Суворовское правило: в основе побед – быстрота и натиск.
Но ставя эти задачи, князь Пётр Иванович Багратион не знал о том коварном плане, который приготовил маршал Бертье, выполняя желание своего императора полностью уничтожить русские войска на полях Восточной Пруссии и Польши.
Осенью 1806 года Наполеон разбил прусскую армию под Йеной и
Ауeрштедтом. Россия пришла на помощь Пруссии, и были для этой помощи все условия. Но врагам России удалось указанным выше способом провести на пост главнокомандующего изменника и предателя, который с первых же дней начал весьма странные действия против Наполеона.
Первый шаг к тому, чтобы удержать закалённые суворовскими походами русские войска от победы над французами, Беннигсен уже сделал под Пултуском. Правда, французы потеряли там около 6 тысяч человек, а русские менее 3 тысяч. Но ведь будь на месте Беннигсена любой другой русский генерал, разве бы таким уроном отделались французы? До и после Беннигсена любые другие генералы Русской армии сражались с противником, как правило, значительно уступая ему числом войск. Не станем для сравнения приводить победы таких великих полководцев, как генерал-фельдмаршал граф Пётр Александрович Румянцев-Задунайский, как генерал-фельдмаршал Светлейший Князь Григорий Александрович Потёмкин-Таврический, как Генералиссимус Князь Италийский граф Александр Васильевич Суворов-Рымникский, как генерал-фельдмаршал Светлейший Князь Михаил Илларионович Кутузов-Смоленский… Беннигсена даже близко нельзя ставить с ними. Но, кроме них, можно назвать десятки, даже сотни других военачальников, успешно бивших врага не числом, а уменьем.
Чтобы на голову не разбить врага с таким перевесом сил, который был у Беннигсена, да ещё имея под предводительством блестяще подготовленные, храбрые, испытанные в боях победоносные войска, нужно было очень и очень постараться. В строю русских воинов было ещё немало участников Итальянского и Швейцарского походов Суворова, других великих побед.
Пройдут годы и в фундаментальном труде «Истории Русской Армии и Флота» будет отмечено, что Беннигсен «вознамерился… двинуться под прикрытием лесов и озёр к нижней Висле, разбить по частям левофланговые корпуса Наполеона – Нея и Бернадота, освободить Грауденц и, угрожая сообщениям Наполеона, быть может, заставить последнего начать отступление от Варшавы…».
Но не втягивал ли он тем самым Русскую армию в капкан, который французом оставалось, быстро проведя перегруппировку, плотно захлопнуть.
Маршалу Бертье удалось переиграть Беннигсена, если конечно они не играли в эту кровавую игру на одной стороне – один явно, а другой тайно.
Поручик Теремрин слышал возмущения своих товарищей, недоумевавших по поводу распоряжений Беннигсена. Они считали его бездарем – Теремрин знал, что Беннигсен предатель, если можно назвать предателем иностранного агента, ведь барон прибыл в Россию не ради службы России, а ради своих, корыстных целей.
Теремрин знал, что всё спланировано, что русская армия идёт в ловушку. Но как он мог без разрешения командиров своих отправиться к генералу Барклаю? Как мог объяснить им то, что услышал от Ивлева?
Постепенно мысли снова вернулись к тому, что произошло с Ивлевым. Теремрин снова и снова пересматривал всё, что случилось, искал какие-то свои ошибки, размышлял над тем, мог ли спасти полковника. Но всё более убеждался, что, скорее всего, у французов была задача взять в плен Ивлева, а если не получится, то ликвидировать.
Встреча с Ивлевым перевернула его жизнь по многим причинам. И одной из причин было известие о Тюри и о сыне…
В свои двадцать пять лет Николай Дмитриевич Теремрин успел сделать уже не одну кампанию. В Итальянском походе он, ещё корнетом, состоял при великом князе Константине Павловиче. Князь не прятался от пуль, не раз участвовал в боевых делах, и Николай Теремрин, будучи всегда рядом с ним, отличился при Нови и Треббии, затем при штурме Чёртова моста, а при прорыве из долины Муттенау, был тяжело ранен. Его вынуждены были оставить в семье немецких колонистов, обосновавшейся в прегорьях Альп. Эта добропорядочная семья вызвалась ухаживать за ним, ибо дальнейшая транспортировка была смерти подобна. Великий князь пришёл проститься с поручиком, обещал, что не забудет о нём и вывезет в Россию при первой возможности, но Николай Теремрин чувствовал, что это небольшое местечко, видимо, станет его последним пристанищем.
Он был действительно в тяжёлом, почти безнадёжном состоянии. Лишь изредка, на какие-то непродолжительные мгновения приходил в сознание, но большую часть времени оставался в полузабытьи. Ухаживала за ним хозяйская дочка Тюри, существо юное и прелестное, но даже она почти не трогала сердца раненого.
Время шло, а состояние Теремрина не улучшалось, напротив, однажды Тюри показалось, что часы русского офицера сочтены. Дыхание замедлилось, пульс почти не прощупывался.
– Николас, Николас, – повторяла она в отчаянии, – Николас, не уходи…
Её девичье сердце разрывалось от боли. Она знала, что этот Русский офицер сражался за возвращение мира и покоя Европе, которых лишил её Наполеон. Она сиживала возле его койки недели напролёт, привязалась к нему и даже успела за это время несколько раз поговорить с ним. В тот день он снова пришёл в себя и прошептал:
– Тюри, – он, оказывается, даже запомнил её имя. – Мне нужен священник, мне нужен Православный батюшка.
– Нет, нет, – заговорила она. – Вы поправитесь…
Но раненый повторил просьбу.
Девушка сбегала в соседнее селение, где был Православный храм и вернулась с батюшкой, который горячо откликнулся на её просьбу.
Священник остался с Николаем Теремриным наедине. Тот пришёл в себя, исповедался, причастился и соборовался. Но перед уходом батюшка попросил Тюри проводить его.
– Вот что, девонька милая, вижу, люб тебе Русский офицер!?
– Ещё как люб, – молвила девушка и заплакала.
– Что ж плачешь тогда?
– Вы наставили его на последний путь в этой жизни…
– Но не мне решать, когда он ступит на этот путь, – возразил священник. – Если люб, ты должна бороться за него.
– Как же я могу бороться? – с надеждой спросила Тюри.
– Не мне, священнику, говорить тебе, как, но я в прошлом лекарь и кое-что в медицине понимаю. Я не стану тебе объяснять, что с ним, но скажу твёрдо: его можно вернуть к жизни.
– Но как же, как?
– Он смотрит на тебя? Ты ему нравишься? – поинтересовался батюшка.
Тюри покраснела и призналась, что иногда замечала искорки в глазах Николоса, как она называла его, но они быстро угасали, и оставалась лишь боль.
– Нужно снять этот болевой шок, нужно убить память о боли, нужно клин выбить клином, – уже более уверенно заговорил священник. – Он молод и вряд ли ещё имел отношения с прекрасным полом. Ему надо подарить эти отношения, но отношения, напоенные любовью.
– Как же это сделать? Я же не могу… Он же, – бормотала она растерянно, всё более краснея.
– Ни к чему греховному я не призываю. Надо просто, ну как бы тебе сказать, – батюшка сам пришёл в замешательство и с трудом подобрал слова: – Нужно просто пробудить в нём чувства, пробудить желание обнять тебя, дотронуться до тебя. Мне кажется, что достаточно сорвать его с мертвой точки и дело пойдёт на поправку.
– Я попробую, – прошептала Тюри.
Однако, Николас по-прежнему ни на что не реагировал и по-прежнему лишь изредка выходил из состояния полузабытья.
Но вот однажды она уловила в глазах искорки, которые так радовали её. Тюри приблизилась к нему, зажмурившись, и почувствовала необыкновенное тепло его рук. И к ней пришло желание обнять и поцеловать его. И она, опустившись на край койки, прижалась губами к его губам.
Она не знала, сколько времени продолжалось всё это. До её слуха донеслись ласковые слова, которые он произносил то на родном ей немецком, желая, чтоб она поняла его, то ещё на каком-то совсем неизвестном, но очень мелодичном и завораживающем языке.
Это первое возвращение из небытия к жизни быстро утомило Николоса, и он заснул, но заснул уже другим сном, сном выздоравливающего от тяжёлого недуга человека.
Тюри побежала к священнику и рассказала обо всём. Тот снова посетил юного корнета Теремрина и проговорил с ним уже дольше, чем в прошлый раз.
Прощаясь с Тюри, священник поблагодарил её и сказал, что её задача выполнена и не следует заходить слишком далеко, ибо на более тесный контакт нельзя идти, не получив благословения от Господа. Он не мог сказать ничего другого, потому что это был Православный священник.
Но разве можно сдержать кипение молодости, когда страсти пробуждены и не знают границ. С того дня Теремрин стал быстро поправляться, набирать силы и отношения между ним и его избавительницей, развивались с тою же быстротой, с которой шло выздоровление.
Родители стали обращать внимание на странности поведения молодых людей и готовы были уже ограничить их общение, но за Теремриным неожиданно приехал из России его отец, старый суворовский генерал, который так и не поверил в известие о гибели сына, и отправился туда, где тот был оставлен в безнадёжном состоянии. Всячески способствовал этой поездке великий князь Константин Павлович, не забывший о корнете, проделавшем с ним героическую кампанию.
Благодарность генерала Теремрина была безмерна. Тут Николас и Тюри улучили момент, когда за столом собрались родители девушки и отец юноши. Юный корнет Теремрин в присутствии своего отца попросил руки Тюри. Было замешательство. Для всех это явилось полной неожиданностью, и трудно сказать, что могло из всего этого выйти, если бы не старый мудрый генерал. Он неожиданно поддержал просьбу сына, но с одним условием – оговорил испытательный срок. Не стали возражать и родители девушки. Можно только предположить, что ни они, ни генерал Теремрин не слишком верили в возможность семейного счастья юного гусара и немецкой девушки, тем более времена в Европе наступали суровые.
Так или иначе, но влюблённые поверили в своё счастье, которое должно было наступить через год. Генерал Теремрин назначил время отъезда. Считанные деньки влюблённым оставалось провести вместе, и эти считанные деньки не пропали для них даром. Они гуляли по окрестностям, ходили к батюшке в Православный храм, а однажды, застигнутые в дороге грозой, укрылись в каком-то сарае с сеновалом. Там то и произошло то, стремление к чему вывело юного корнета из небытия. Оба юные, неискушенные, они с восторгом предавались ласкам, не думая ни о чём, кроме своей любви и волшебной близости. Тюри уже, казалось, полюбила далёкую, неизвестную ей до сих пор Россию, ту Россию, в которой столь успешно царствовала, горячо любимая русскими, Екатерина Великая. Они долго мечтали о том, как Николас увезёт её в свою родную страну, где не будет войн и бандитских нашествий, взбунтовавшихся на почве революции варваров.
А на следующий день юный корнет Николас Теремрин отбыл в Россию, провожаемый своей неотразимой избавительницей. Она плакала, не таясь, он украдкой смахивал слёзы.
Всю дорогу он рассказывал о своих приключениях – и о походе, и о ранении, и о чудесном избавлении. Отец живо участвовал в разговоре. Когда же речь заходила о любви к Тюри, отец молчал. Он не хотел ни в чём разубеждать сына, ибо знал по опыту, что время сделает своё дело. И оно действительно вершило своё дело. Вот только какое, предвидеть ни отцу, ни сыну в тот момент было не дано. Результаты же содеянного непременно откроются в последующих главах.
Он возвратился в Россию, когда на престоле уже был Александр Первый. Назначение получил подпоручиком в Павлоградский гусарский полк. Этот полк отличился под Шенграбеном, действуя в составе арьергарда, возглавляемого князем Багратионом. Во время лихой контратаки Теремрина вышибло из седла. Последнее, что он слышал, хрип раненого коня, принявшего на себя основной удар картечи, а дальше – полная темнота. Очнулся в лазарете. Оказалось, что на сей раз ранение несерьёзное. Контузия тоже не оставила серьёзных следов. И снова в строй. Назначение получил в Елизаветградский гусарский полк, с которым участвовал в Аустерлицкой баталии. Там снова оказался под началом князя Багратиона – Елизаветградский гусарский вместе с Черниговским и Харьковским драгунскими полками действовал под командованием генерал-лейтенанта Уварова на левом фланге отряда, предводимого князем.
По возвращении в Россию получил отпуск на долечивание и тут же отправился в предгорья Альп, но своей возлюбленной там не нашёл.
Век гусара, как и кавалергарда, не долог. Россия воевала почти непрерывно. 1805 год памятен Шенграбеном, Аустерлицем, 1806 год – началом войны с Турцией. Затем снова зашевелились северные соседи. А уже в декабре 1806 года под Пултуском произошло первое после небольшого перерыва столкновение с французами. И вот в конце января 1807 года опять назревала драка – любимое, как принято считать, занятие гусар.
Много молодых гусар, не нюхавших пороху, принял полк в минувшем году, пополняя потери, понесённые при Аустерлице. Теперь и сотня Теремрина состояла более чем на половину из рекрут прошлогоднего набора. Да и офицеры в его сотне были молоды и ни в чём, кроме безцельных беннигсеновских маршей по полям Восточной Пруссии и Польши, не участвовали.