"Тихий Дон" как кинематографическая поэма
размышления о фильме Сергея Урсуляка
В первой экранизации романа Шолохова мне очень понравился второй план (родственники, соседи, знакомые) – на редкость колоритный, меткий, точный. Но главные герои – Григорий и Аксинья – оставили меня равнодушной. Формально – не придерешься, они были очень похожи внешне на персонажей романа. Но я не ощущала той энергетики взаимного влечения, которая здесь нужна.
В фильме Сергея Урсуляка главное как раз – не формальное сходство, а сходство внутреннее. Энергетика каждого персонажа. На мой взгляд, это тысячекратно важнее формы носа или разреза глаз.
Григорий показан как меняющийся, развивающийся человек – гибкий и агрессивный, с казацкой хитрецой и жесткостью, неожиданными ростками весенней нежности, страдающий и не знающий, как выползти из черной дыры, которая засасывала его сознание как страшное последствие непрекращающейся многолетней войны. Череды совершенных убийств на поле брани, вначале вызывающей восхищение его отвагой, а потом пугающей и окружающих и его самого.
За каких-нибудь несколько лет Первой мировой войны и гражданской он из легкомысленного мальчишки превратился в трагическую исполинскую фигуру. Символ казачества, желающего отстоять свою самобытность, брошенного в кровавое пекло истории. И каждый этап его внутренних изменений показан в фильме – кадр за кадром. За годы сражений он прожил будто десять веков.
Актер очень четко сыграл каждый микроскопический эмоциональный нюанс – ни одного слова, произнесенного с невнятной интонацией, ни одного пустого взгляда. Все абсолютно осмыслено, психологически насыщенно, и в то же время без налета излишней театральности – он ЖИВЕТ на экране.
Казаки показаны так, что на экране ими любуешься, прекрасно осознавая, что они собой представляют (режиссер отнюдь не смягчает картину): языческие божества, в которых сочетаются жестокость и великодушие, бесшабашная удаль, терпкий юмор, свободолюбие и дисциплинированность.
Режиссер делает каждый кадр массовых казачьих сцен с такой любовью, пронзительностью, что его хочется задержать и вглядываться – настолько это полотно поражает своей грозной силой и пластикой. Драки, попойки, игры, обряды, бои – все это превращено в настоящий эпос, в качестве некоего объективного отстраненного повествовательного фона – музыка. Когда она звучит, это смягчает эмоциональный градус столкновений, смотришь на происходящее с долей иронии. И в то же время чувствуя некий Рок, предопределенность их общей судьбы – уничтоженных поколений.
Мне нравится такой эмоциональный прием – обреченность музыки: она звучит так, как будто все трагедии уже произошли. Будто оплакивая и согревая героев. Мы смотрим на их юные веселые лица с прищуром и понимаем, что ждет персонажей. Думаю, такое впечатление может возникнуть и у тех, кто роман не читал. Кадры из воспоминаний героев периодически возникают во время войны – в них ностальгическая грусть такой силы, что весь пафос народной драмы будто сконцентрирован в мощном вступлении оркестра, который уже не рассказывает о ней, а кричит в полный голос, бьет набатом. И в то же время в фильме много воздуха, света – каждый, самый тяжелый кадр, имеет свою поэтику.
Аксинья в фильме Урсуляка – это именно тот тип женщины, которая привлекает не столько правильными пропорциями лица и фигуры, сколько своей энергетикой ярко выраженной самки. Как и у Дарьи. Бывают идеально красивые, но не темпераментные женщины. И они с такой силой к себе не влекут. Но Дарья – легкомысленная особа. Аксинья – серьезная героиня. Она плоть от плоти казачества – может быть грубой, беспощадной к сопернице, вызывающей, дерзкой, скандальной. И в то же время в ней ощущается некая приниженность – эта женщина была сломлена в самом начале своей взрослой жизни. И только отношение Григория помогает ей распрямиться, расправить крылья. Высвободить задавленную жизненную силу, дать простор здоровой энергии. Выздороветь.
Через несколько лет герои меняются местами – надломленный войной Григорий нуждается в ней, чтобы хотя бы отчасти вернуть себя прежнего, очиститься, обновиться. То, что начиналось когда-то как забава, переросло в осознаваемый смысл жизни.
Фильм Урсуляка так внимателен, что здесь, кажется, и нет героев второго плана – трагедию почти каждого персонажа он пытается выявить. Трудно без слез смотреть на то, как сослали отца Натальи, а потом нашли и похоронили – этот с виду хмурый гордый властный человек беспредельно любит дочь, как главное сокровище своей жизни, и вынужден долгие годы страдать, видя, как с ней пренебрежительно обращается муж. Для него это – как топтание святыни.
Актер так сыграл эту смесь разных эмоциональных состояний, красок, что его становится едва ли не больше жаль, чем Наталью, героиню, безусловно, трагическую. Но у нее были счастливое детство и безмятежная юность. А Аксинья узнала, что такое любовь и забота, уже будучи по-своему искалеченным существом. Так что трудно судить, кто из них больше страдал. Просто о ней меньше рассказывается, она не так избалована и привыкла воспринимать беду как норму жизни, смиряться с ней.
Режиссер с такой чуткостью проник в эти параллельные эмоциональные миры, высветив в них основное, что практически ни один герой не оставляет равнодушным. У каждого – своя бездна. Свой ад и рай. Свое предначертание жизненного пути. Свое самопознание через страдания, испытания, муки. Словами, даже самыми яркими, точными, образными этого не расскажешь. Лучшие летописцы – это глаза… то, как они меняются за какую-то долю секунды. И в это микроскопически краткое время вмещается самая суть.