Александр Васильевич Матвеичев родился 9 января 1933 года в Татарстане. Окончил Казанское суворовское (1944 – 51) и Рязанское пехотное училища (1951 – 53). Офицером служил в Китае и Прибалтике (1953 – 55) командовал пулемётным и стрелковым взводами. После демобилизации в 1955 году три курса учился в Казанском авиационном институте, перевелся на вечерний факультет Красноярского политехнического института, окончив его в 1962 году. Инженер-электромеханик. В студенческие годы работал электрослесарем, токарем-револьверщиком, инженером-конструктором. Получив диплом инженера, совершил карьеру от рядового до главного инженера научно-производственного объединения и директора предприятия. Работал переводчиком с испанского и английского языков. Более двух лет провёл на Кубе – проектировал автоматику и электроснабжение на никелевом комбинате. Пишет стихи и прозу с детства. Автор более двадцати опубликованных книг поэзии и прозы. Регулярно печатается в альманахах, коллективных сборниках, антологиях.
Член Союза российских писателей. Член редакционного совета альманаха «Новый Енисейский литератор».
НЯНЕЧКА
Новелла
От жизни счастливой рождаются дети –
Самые радостные на свете.
Джамбул Джабаев. Стихи
о Сталинской конституции
Начальник гаража при стеклозаводе Пётр Степаныч Гончаров вернулся с работы, в сумрачных сенях скинул с плеч на ларь пропитанную запахами ГСМ куртку спецовки, вытянул поочерёдно из яловых сапог ноги, размотал потные портянки, смял, запихал в голенища и босиком зашлепал по прохладным половицам в дом. Открыл обитую клеенкой дверь, и сердце ему больно уколол детский плач из передней. Он застыл на мгновение, со стыдом сознавая себя отъявленным негодяем. Раздвинул ситцевые занавески, отделявшие прихожую, а за одно и кухню, от передней и увидел у окна горько рыдающую над раскрытой берестяной шкатулкой племянницу жены, Ниночку, – иначе её не называли все за ангельскую красоту и добрый кроткий характер. Дядя Петя, прошедший в пехоте всю войну от Москвы до тяжелого ранения при штурме Кенигсберга, едва сам не разрыдался – от жалости к девочке и презрения к себе.
– Не плачь, Ниночка, не плачь, маленькая, – с трудом выдавил он из стеснённой искренним раскаянием в груди с одним лёгким – правое осталось где-то там, в Восточной Пруссии. – Я тебе всё-всё верну вдвое, после получки... Очень уж нужны мне были денежки. У тёти Любы я просить не стал, сама знаешь почему, – и взял без спросу вчера утром у тебя.
Ниночка покорно закивала темно-русой головкой с длинными волосами, глядя прямо в дяди Петины покаянные очи заплаканными голубыми глазками. А сама уже поняла, на что он потратил её рублики. Вчера тётя Люба встретила своего мужа нехорошими словами, когда он на закате пришёл домой изрядно пьяным и коряво оправдывался, что на выпивку его соблазнили мужики из гаража: у кого-то из них родился сын – и как же это дело было не обмыть? Шофера – его подчинённые – восприняли бы это как высокомерное пренебрежение и оскорбление. На подарок тоже по трояку сбрасывались.
Второклассница Ниночка, седьмой ребёнок в семье хромого фронтовика-инвалида, была девочкой городской. Однако, начиная с детсадовского возраста, каждое лето проводила в пятидесяти километрах от Красноярска, в Стеколке – заводском посёлке, – то у своей старшей сестры, то у бездетной тёти Любы. Даже называла её мамой, как и свою многодетную мать, Анастасию Андреевну, сестру тёти Любы.
Яслей в посёлке не было, и Ниночка подрабатывала нянькой в соседнем бараке: водилась с полуторагодовалым Олежкой. Белоголовый пацан был на редкость ласковым и послушным, Ниночку называл няней. После прогулок по хвойному скверу с памятником убитым на войне сельчанам или на лужайке перед бараком они сытно обедали. Родители Олежкины для нянечки ничего не жалели – ни конфеток, ни фруктовых соков. А после обеда Ниночка и мальчик засыпали рядышком на кушетке.
Зато в выходные дни Ниночка могла поиграть с подружками в классики, покупаться в быстрой речке Кача, а со взрослыми собирать ягоды и грибы в тайге, вплотную обнимавшую посёлок строем елей, сосен и кедров на склонах сопок.
Родители Олежки возвращались в шестом часу с заводской смены, давали няньке заработанный рубль, и она убегала к тётке – аккуратненько свернуть бумажку и положить её в шкатулку. И перед сном, свернувшись в калачик на кушетке в обнимку с кошкой, мечтала, как к первому сентября купит себе школьную форму или ботиночки.
Да и то подумать, разве могли её родители пойти на эти затраты, если папа, раненный в живот и одноногий инвалид, получал пенсию в 54 рубля, а мама, – комендант не поверженного Берлина, а общежития комбайнового завода, – и того меньше: 46 рублей. И это – на девять ртов!..
Семью выручала тайга сборами на семейный прокорм и, случалось, на продажу– ягодой, орехом кедровым, грибами. И, конечно, картошка с загородного участка соток на пятнадцать. Плюс сбор моркови, свёклы, капусты с уже убранных, – но, слава Богу, не чисто! – пригородных совхозных полей.
Да и многожильный отец, одарённый родным государством милостыней без права работать, ухитрялся обманывать партию и правительство: устраивался на зиму подпольным низкооплачиваемым кочегаром банной котельной, а на тёплое время – золотопромышленником, добывающим пахучую «руду» из оттаявших надворных нужников. «руду» –
– Не плачь, Ниночка, миленькая! – заверял сейчас девочку другой проштрафившийся защитник Отечества. – Только тёте Любе не жалуйся, ладно?.. Верну я тебе твои деньги, вдвойне верну...
Дядя Петя тоже воевал, пьяницей не был, но разок в неделю прикладывался. И всегда в меру – войну забыть и душу слегка развеселить. Ради любви к тёте Любе он от прежних жены и дочери к ней ушёл, а она ему настроение портила, пилила: боялась, что и он, как большинство заводских работяг, сопьётся. Да и детей от него хотела, а у них что-то не получалось.
Первый муж от неё, болтали, по этой причине ушёл к другой бабе, но и там у него облом вышел. Спился, наглотался древесного спирта или денатурата – и вскоре укрылся от всех забот под соснами на поселковом погосте, по соседству с такими же бедолагами.
Ниночка, конечно, дядю Петю не выдала, и деньг он ей, будучи кристально честным коммунистом-ленинцем, согласно обещанному, вдвое больше в шкатулку после получки положил. А в августе, поскольку ей как дочери семьи малоимущих выделили бесплатную школьную форму – коричневое платье и чёрный передник. Она дополнила этот наряд и белым фартуком с кружевами и выглядела не хуже дочерей партийно-хозяйственных деятелей. А на Олежкины рублёвки она сама походила по магазинам и достала, отстояв длинную очередь, чёрные ботиночки. Мужские и из искусственной кожи, правда, зато прочные и очень подходящие для непролазной грязи улицы Калинина. Одевала их с шерстяными носками, связанными мамой, и ногам было тепло и сухо...
***
На следующее лето Ниночка снова водилась с повзрослевшим Олежкой. А в то лето она водилась с ним, упитанным увальнем, и ждала, когда тётя Люба и дядя Петя, как обещали, возьмут её из Сибири в Крым, в Ялту, на Чёрное море, и она познает наяву то, что видела только в чёрно-белых фильмах про любовь или про пионерлагерь для избранных – Артек. А вместо этого пережила жестокий обман: проснулась утром, а старшая сестра сообщила, что тётя с мужем уже улетели!.. И Ниночка, сражённая этой новостью, долго и безутешно рыдала даже не потому, что её не взяли на юг, а оттого, что к ней отнеслись, как к ненужной тряпке – предательски бездушно!.. Ведь она любила тётю Любу и дядю Петю не меньше, чем своих маму и папу!
Зато через год Ниночка стала нянькой уже своего двоюродного брата Игорька. Крымское солнце или что-то другое подействовало на материнское начало тёти Любы: после прогрева живота под южным солнцем и морского купания она забеременела и дала жизнь забавному малышу с чёрными, как у дяди Пети, глазками и тёмными кудрявыми волосиками.
А дядя Петя года через три после рождения сына скоропостижно умер. И жил бы, может быть, долго, но тетя Люба отказала ему дать трояк поутру на опохмелку. И он навсегда отключился на том ларю в сенях, на котором снимал сапоги после работы.
Пережила тетя Люба и сынка своего, Игоря. Он, инженер-механик, в девяностые был вынужден бомбить на подаренных в связи с окончанием института мамой «Жигулях» в красноярском аэропорту «Емельяново». После ссоры с гулящей женой уехал ночью из Стеколки в аэропорт, там изрядно выпил. А утром, при возвращении домой, то ли за рулём заснул, то ли от безысходности, направил он свой «жигуль» в лоб лесовозу. Скорбный фанерный обелиск с бумажным венком на кресте несколько лет виден был на месте аварии – на плоском кочковатом пространстве за деревней Сухая, пока его не снесли по постановлению местных или всероссийских властей, дабы он не сеял в душах проезжающих семена пессимизма. Да ведь и нынче пустующая от посевов и заросшая дурниной земля жуть как дорогая! Особенно на кладбищах...
***
Для Олежки Ниночка навсегда осталась няней. Через восемнадцать лет, когда Олег вернулся из армии бравым дембелем с золотыми аксельбантами, с сержантскими погонами, отделанными золотой фольгой, и многими значками на груди, он, изрядно поддатый, пахнущий самогоном и тройным одеколоном, при встрече обнял и поцеловал её, уже маму шестилетнего сына, со словами: «Здравствуйте, моя любимая нянечка!..» А через год погиб вместе с невестой в счастливый день свадьбы: пьяный шофер их машины – в лентах и разноцветных шарах – на большой скорости сбил парапет на мосту через Качу и с пятиметровой высоты прыгнул в мелководную реку...
Апрель 2014 Пос. Памяти 13 Борцов