1
Честно сказать, если бы он не окликнул меня и не представился, я бы не узнала. Встретились мы в аэропорту Шереметьево. Он летел в Испанию на гастроли, я возвращалась из отпуска домой. Угостил чашкой кофе, немного рассказал о себе. За окном зацветала черемуха, птицы весело щебетали, ветер качал ветки деревьев. Передо мной сидел респектабельный, состоявшийся музыкант, по-видимому, счастливый семьянин. Об этом говорили довольные глаза, кольцо на пальце и новенький футляр для саксофона. Конечно, он не вспомнил Ирину. Или сделал вид, что не вспомнил. Но в этом ли суть? Я смотрела сейчас на уже лысеющего седого человека в безупречном костюме, с заметным брюшком, но по-прежнему мягкой улыбкой, и думала: «Слава Богу, что хоть у него всё состоялось», ибо много лет я предполагала, что и он сгинул в водовороте омута страсти. Колдовской страсти.
2
А тогда по Абакану бродила осень. Октябрь потихоньку вступал в свои права: холодало, журавли потянулись на юг, листья кружились на ветру, ночные дожди монотонно стучали в окна. То ли плакали, то ли предсказывали что-то необратимое. Кому предсказывали, зачем? Мое любимое время года. В листопад я легко сочиняю стихи и часто брожу по улицам.
Увядает осень золотая.
Воздух свеж, приятен, нежен чист.
И с деревьев тихо отлетает
Опаленный на костре осеннем лист.
Нас в комнате общежития музыкального училища, куда я только что поступила, оказалось трое. Задумчивая и стеснительная, я немного не вписалась в дружный тандем – Ира-Наташа. Обе яркие, общительные, жуткие модницы, только Ирина крашеная блондинка, а Наташа брюнетка. Помню, они вечно опаздывали на занятия, подолгу прихорашиваясь у зеркала. «Я лучше опоздаю, чем не докрашу правый глаз», – любила повторять Ира. И Наташа ей вторила: «Выползти в свет не завитой, или мятой?». И часами висела над утюгом. Моя длинная коса и природный румянец щёк выглядел на их фоне более чем странно. Намекая на мой любимый джинсовый костюмчик бардового цвета, они придумали дразниться: «зимой и летом одним цветом». А пара-тройка блузок и маек в их понимании разнообразия в мой облик не вносили. Даже предлагали меня остричь и покрасить. Кое-как отбилась от этого «заманчивого предложения». Словно они приехали в город не музыке учиться, а себя показать. Впрочем, надо отдать им должное: около них всегда толпилось много молодёжи.
События, о которых я хочу рассказать, начались в пятницу, 13 октября.
– Представляешь, Маринка, на нашем этаже, оказывается, гадалка живет, только в соседнем крыле, – сообщила Ира, как только подружки вернулись с занятий. – Сейчас к ней гадать пойдем.
– Не может быть! – всплеснула я руками. – А где же ступа с метлой? Седые волосы, зубы клыками?
– Сказок, что ли, начиталась? Ее Ольгой зовут,– стала рассказывать Наташа. – С короткой стрижкой и красивыми темно-карими глазами. На втором курсе теоретического отделения учится. Мне бы такую фигуру!
– А мне волосы, шелковые, серебром блестят. Да ты вчера на нее весь вечер пялилась, на собрании, помнишь? – подхватила разговор Ира. – Сидела у самого окна. В брючном костюмчике.
– А мне с вами можно?
И через полчаса мы уже сидели в комнате Ольги. Она казалась печальной, немного задумчивой и странной. Карты в руках так и мелькали, а дама пик поминутно выскакивала из колоды. Из всех карт она пугала меня более всего. Мелькнула мысль, что непременно что-то должно случиться. Прижавшись к стене, затаила дыхание. Стало жутко. Пушкинская старуха, казалось, уже шаркала по коридору. Ирине гадалка напророчила веселую пирушку, Наташе – денежный интерес. Вопросительно посмотрела на меня, но я от гадания отказалась. Что она мне может напророчить? Классную игру на домре? Или поездку домой? А о женихах я еще не думаю: парень только ко мне – я от него, как от лешего, с такой скоростью – не догнать. Он еще что-то кричит вослед – а я уже в трёх кварталах. Психологи говорят, что это страх общения. Вполне может быть. Мне в одиночестве лучше.
– Тоже мне новость – денежный интерес, – сказала, по-видимому, недовольная Наташа, – опять отец посылку пришлет, или перевод. – Лучше бы наоборот: Ирке деньги, а мне любимый. Кто разболтал ей, что отец по заграницам мотается?
– Наташка, не бурчи! – сказала Ирина, видимо, испугавшись, что резкость подруги может омрачить цель прихода. – Мы за жизнь только вдвоем говорили. Даже Маринка не слышала. Вишь, какие подарки отец шлет – всех завидки берут: сплошь фирма.
– Да плевала я на подачки, поняла? Барахлом откупается. А сам мамку бросил!
– А мой отец пьет – это похуже твоего будет!
– Не цените, что имеете, – рискнула ступить я в спор. – Вы своих отцов хоронили? Нас с сестрой мать одна поднимает, так я простой ленте рада. Живых всегда можно простить, зарытых уже не поднимешь.
При этих словах Ольга побелела так, что, казалось, вся кровь с лица схлынула. Она поднялась с кровати и подошла к столу. Налила в стакан из чайника холодного кипятку, жадно выпила. В комнате повисла пугающая тишина. Молчание рискнула нарушить Ирина. Дождавшись, когда Ольга вернется на место, спросила:
– Оленька, золотко, а ты парня приворожить можешь?
– Могу, – глухо произнесла Оля и почему-то нахмурилась.
– Игоря Мицкевича со второго курса знаешь? Такой красавчик! Вот мне бы его….
– Не твой он, чужой. Другого жди.
Но Ирина, как мне показалось, ждать была не намерена, ибо уже уселась на свирепую лошадку нетерпения. Пальцы слегка задрожали, глаза загорелись, голосок приобрел льстивый оттенок.
– Не могу я ждать! Перехватят! Оленька, ну пожалуйста. Сидючи да ожидаючи я его не добьюсь. А он такой… такой…. Неотразимый! Я узнавала, ни с кем не ходит. Это нормально? Да пацана спасать надо! Все в свою дудку дудит.
Ира так долго причитала про любовь свою нераздельную, до самого, как говорится, гроба, про мечту свою заветную, про парня, которого от саксофона не оторвать, что Ольга почти сдалась.
– Попробовать, конечно, можно, – сказала. – Но здесь одна закавыка есть. Приворожить-то приворожу. Отворота сделать не сумею, потому как приворот сильный. События могут выйти из-под контроля. Не пожалела б!
– Ты о чём? Не понимаю. Может, просто боишься?
– Ты не дослушала. Колдовство нередко судьбы ломает. А вдруг надоест он, и ты опять прибежишь?
– Как это надоест? Да я сплю и вижу с ним под венец пойти? Свадьба-то будет?
– Откуда я знаю, до свадьбы еще дожить надо. Эко, хватила. Так далеко я карты не раскидывала. И вообще, что-то голова разболелась. Лучше прилягу. А вы к себе идите. Сутки тебе даю, может, передумаешь. Марина, завари мне, пожалуйста, чаю. Из красной жестяной коробочки. Там травяной, целебный.
У меня сердце зашлось от восторга! Что чай? Попроси она, и я бы и полы помыла, так она мне почему-то понравилась, эта странная грустная девушка. Я взяла литровый термос, насыпала в него сбор трав, и стала ждать, когда чайник вскипит. А когда за подружками закрылась дверь, Оля спросила:
– У тебя из родни кто знаткует? Бабка?
– Да, по матери. Говорят, хорошо лечит. Да только я не верю. Читала, что самовнушение это.
– Ну-ну, – усмехнулась Ольга и добавила, – когда на приворот пойдем, не вздумай присоединяться. Мешать будешь, потому как не веришь.
– Ты же не хочешь привораживать, я вижу? Откажись, да и дело с концом.
– Не могу. Когда такой дар приходит, от него не отвяжешься.
– Скажи, откуда он у тебя? Бабка передала? Я слышала, что когда колдуны умирают, они зовут к себе избранных, и когда те подходят, цепляются за руку. И сразу околевают. А избранному передается колдовской дар.
– Нет, у меня случилось по-другому.
3
В тот роковой понедельник Ольга заставила Ирину купить моток черных ниток и насобирать по улицам вороньих перьев. Сама она накануне съездила домой, привезла какие-то веточки, настойки, обереги и странный плетеный ободок на голову из трех цветов: желтого, красного, черного, – с медными кольцами около виска. Надо сказать, что венец Ольге удивительным образом шел. Мне захотелось примерить, но я постеснялась попросить. От колдовских атрибутов, как мне показалось, веяло непонятным ужасом. Еще гадалка надела на руки браслеты и кольца.
Любителей понаблюдать за процессом колдовства оказалось много, из комнаты она вышла в сопровождении полдюжины любопытных. Все в руках держали ветки и перья птиц. Ощущение такое, будто в общежитии решили снимать кино. Помню, она приказала не смеяться, пригрозив, что тот, кто раскроет рот, онемеет до конца недели. В течение получаса девчонки бегали по этажам, разбрызгивали наговоренную воду, приматывали к перилам нитки, разбрасывали перья. Мне надоело наблюдать это лицедейство, и я поднялась к себе. Вскоре подружки вернулись, довольные и счастливые. Уже можно было смеяться, и они веселились, рассказывая о своих приключениях. Говорили, что трудно не засмеяться. Обряд им казался игрой. Мне стало почему-то нехорошо, и я ушла в комнату к Ольге. Она выглядела опустошенной, глаза ввалились, волосы спутались. Лежала на кровати, глядела в потолок и потирала виски. По-видимому, у нее опять болела голова.
– Давно это у тебя? – спросила я.
– С прошлого года. Я лютики люблю, синие. Он и поехал. Апрель был. Степь как раз зацвела. А я ждала. Стояла у окна и смотрела на улицу.
Голос у Оли надломился, дрогнул, и словно две тени легли на красивое, печальное лицо. Медленно поднявшись, села. Попросила воды. Я подала. Она сделала несколько глотков и уставилась в чашку. Видимо, воспоминания давались нелегко. Я не знала, что делать, начав жалеть, что заикнулась о даре. Через несколько минут она заговорила, по-прежнему не поднимая глаз.
– Я чувствовала, что-то случится. Я умоляла не ездить. Говорила, обойдусь без цветов, что с вечера видела нехороший сон….. Всё равно, всё равно поехал, как будто какая-то сила тянула. Теперь знаю, какая…. Дом стоит так, что из моего окна хорошо виден перекрёсток… и светофор. Стояла и не могла сдвинуться с места. Нас никто не учил молиться, и у меня не было нужных слов. Но помню, что-то шептала. И чувствовала тревогу. Хотела, чтоб скорее приехал. Если бы ты, Маринка, знала, какая была любовь! Как в книжке. Были так счастливы! Позавидовал, видать, кто-то.
– Не приехал?
– Приехал. Уже видела мотоцикл. Сердце ёкнуло: наконец-то. Но тут, но тут….
Оля уронила чашку на пол и закрыла лицо руками. Частые, нервные всхлипы не давали говорить. Я словно оцепенела. Мне представилась картинка, как Оля истошно кричит у окна. Через пару минут оказалось, что так и было. Уже загорелся зеленый, и мотоцикл рванул с места, чтобы повернуть к дому, но вдруг на перекрёсток на большой скорости вылетел самосвал. Никто не понял, откуда взялся? Но они встретились: тонкий беззащитный мальчик в зеленой курточке и большая тяжеловесная машина. Прямо на ее глазах. Распластанное тело, обломки мотоцикла и синие сломанные лютики. И крик, ее дикий крик.
Ольга не помнила, сколько прошло времени, как жила потом, что делала. Надо было готовиться к урокам, но не могла подняться с постели. Ее чем-то поили, куда-то водили, кому-то показывали. Выпускные экзамены прошли как в тумане. Мечтала поступить на экономический факультет, но цифры, доселе любимые, стали путаться в голове. А потом ей приснился сон. Даже красивый сон, небесно-синий. Ольга помнит какое-то облако, и цыганку, которая гладила по голове и что-то говорила. А потом бросила на колени карты.
– Тебе передали дар во сне? Боже мой, мне бабушка говорила, это же на всю жизнь!
– Да, когда я проснулась, все знала. Как гадать, привораживать, лечить. Даже порчу навести могу. Они меня мучают, эти силы.
– Может, церковь поможет?
– Не пустят. Я пробовала. Падаю у самых ворот. Не могу не ворожить, понимаешь? Но и радости нет. Не хочу! Жалко всех. Часто заранее знаю, что будет потом. Говорю, предупреждаю. Никогда не слушают: все хотят желаемого без усилий. Раз – и твоя судьба в дамках. Но так не бывает. За всё надо платить. Ах, если бы я могла умереть! Мы бы с Колей уже встретились.
Потрясенная рассказом, я позвала ее на прогулку, и мы долго-долго бродили по улицам. Я читала свои стихи, а она слушала и улыбалась. А листья падали, падали, падали….
Что-то снова в мире потерялось
По вине скучающих невежд.
Осенью так чувствуешь усталость
И тоску несбывшихся надежд.
4
Через пару дней Ирина оказалась внизу в окружении пяти-шести знакомых, по обыкновению смеялась, что-то рассказывала. В руках появилась гитара. Она что-то спела, легонько бряцая по струнам. Он и присел рядом, желанный Игорь. Сказал, что такой удивительной девушки никогда не встречал. А потом они пошли гулять, заскочили в кафешку, поужинали. Он – сама красота и галантность, Ира – на седьмом небе от счастья. Правда, оно оказалось недолгим – их внезапное счастье.
Началось всё с того, что Игорь запретил Ирине курить, сказав, что девушку сигарета не украшает. Не пустил в ресторан. Потом к кому-то приревновал, бросившись в драку. Начал ходить за ней по пятам, не давая ни вздохнуть, ни расслабиться. Саксофон забросил, учёбу тоже. Она на лекцию, он, как тень за ней, сидел, как помешанный рядом, заглядывал в глаза. Если выгоняли, топтался под дверью. Ни шепот, ни шушуканье, ни окрики преподавателей на него не действовали. Словно обкурился. Гордость Ирины, что она подцепила самого красивого парня, быстро сменилась глубоким разочарованием. Нам с Наташкой тоже досталось, потому что невозможно было его выгнать из комнаты ни днем, ни ночью. Стук комендантши в дверь приводил его в дикий ужас. Иногда мне приходилось брать матрац с кровати и ночевать в комнате Ольги. Но уж лучше спать в тишине на полу, чем слушать бесконечный умоляющий шёпот. Ирина в отчаянии пыталась уговорить Ольгу отшить надоедливого кавалера, но та посоветовала найти колдунью посильнее. Если, конечно, найдет.
Однажды Ирина решила обмануть Игоря. Сказала, что пошла в туалет, а сама сбежала в ресторан с Наташей. Им обеим хотелось забыться и расслабиться. Но не тут-то было. Как он умудрился найти их – никто не знает. Он ворвался в зал, кричал, топал ногами и ударив Ирину по щеке со всего размаха. Едва устояла на ногах. Кричал, матерился. А до этого, рассказывали, он на девчонку даже «дура» сказать не мог. Был такой интеллигентный, вежливый мальчик.
Явились они домой яростные, злые и долго ругались. Он то осыпал ее поцелуями, то валялся в ногах, то выворачивал руки, крича, что она теперь только его и никого боле. И если она посмеет удрать, он найдет и придушит. Мне такое лицедейство стало невыносимо. Как фарс какой-то, или спустившееся с экрана страшное пошлое кино.
Я тоже не умела молиться. Но как-то в потоке непонятного порыва, произнесла: «Господи! Это невозможно смотреть! Сделай же что-нибудь! Хороший парень портится на глазах». Бог ли меня услышал, или события достигли апогея, но из училища Игоря вскоре исключили. За неуспеваемость и недостойное поведение. Сразу пришла повестка из военкомата, и его забрали в армию. Помню этот последний сумасшедший день. Он так прилип к ней, прощаясь, так умолял о чем-то, так плакал, что приятели едва-едва оторвали. Она в запальчивости крикнула, чтобы он смел ей надоедать письмами. Она никогда-никогда не ответит. И ждать не будет. С глаз долой, а из сердца вон! И нехорошо как-то, брезгливо захохотала. Меня даже оторопь взяла: что ж она делает? И тогда он ее проклял. Я не слышала, что он сказал, и сказал ли? Я так подумала, видя осунувшееся лицо и страдальческий потухший взгляд, полный тоски и отчаяния.
Странный холодок просочился в мое сердце, и как только за ним закрылась дверь, я сказала:
– Зря ты так, Ирка! Разве он виноват? Сама всё затеяла, а теперь на попятную. Хорошо разве?
– А что он командует? Туда не ходи, то не делай! Надоел! Неудачник! А мне успешные парни нужны, а не какой-то слюнтяй. Ах, он страдает! Подумаешь!
И она как-то резко, очень резко рубанула рукой по воздуху, словно хотела его отсечь. Но вдруг побледнела и схватилась за сердце. Можно сказать, рухнула на кровать. Напугавшись, мы вызвали скорую помощь. Потом еще раз вызвали. И еще, и еще раз. Врачи сказали, что миокардит в последнее время сильно помолодел. А ее сердце уже сильно изношено. Она только рассмеялась в ответ, говоря, что никогда ничем не болела. Даже простудой. Откуда миокардит? Что за напасть такая?! Курила она теперь редко, без удовольствия, судорожно кашляя и хватаясь за сердце. Но ей по-прежнему было не понятно и дико такое беспомощное состояние. Всё повторяла, что это сон, надо только суметь проснуться. Рестораны были забыты, мальчики перестали волновать. Подолгу плакала, отвернувшись к стене. Часто спрашивала, не написал или Игорь? Видимо, хотела попросить прощения. Но время шло, а письма не приходили. Ира угасала на глазах, и мы старались помочь, чем могли. Напуганная событиями, Наташа начала ходить в церковь. Бросила прежние привычки, ударилась в учёбу и молитву. На мой вопрос, поделилась: «Мне этот грех еще долго замаливать». Стала одеваться скромнее и проще. Еще я узнала, что она решила креститься. Умоляла подругу исповедаться батюшке, но та наотрез отказалась.
Ира умерла в декабре, в самую вьюгу. Так и лежала на столе с застывшей кукольной маской, какую носила. Ольгу на похоронах едва откачали. Думали, тронется умом. В память врезались две страшные даты: 13 октября – начало неверного пути, 13 декабря – бесславный неотвратимый конец. А между ними сумасшедшая пляска смерти.
5
Самолет приземлился в аэропорту Емельяново без опозданий. Пассажиры стали выходить понемногу, а я еще долго сидела, погруженная в воспоминания. Потом позвонила Наташе, договорилась о встрече. Вместе поедем к Ольге, теперь она монахиня София, наша духовная наставница. Ей повезло, встретила как-то старца с лицом, как у Николая Угодника и бросилась к нему в ноги, крича, что не может так дальше жить, что душа ее рвется на части. Он сначала погладил по голове, а потом помолился за ее пропащую душу. Только после его искренней молитвы она смогла войти в церковь. Да так и осталась. Когда мы впервые с четками в ризе увидели – удивились. А она только улыбнулась смущенно. Теперь, как вопросы возникнут – мы к ней на совет. И сейчас встретимся, съездим на могилу к Ирине, помолимся, поплачем, синих лютиков принесем. Только сейчас они для Софии – символ пробуждения к жизни. А еще расскажем Ирине про Игоря, про успехи в военном оркестре. Пусть над ее могилой зазвучит его волшебный саксофон. И тогда ее душа, наконец, успокоится. А над кладбищем будут лететь журавли, и курлыкать, курлыкать, курлыкать….