Одиозная личность... весь Роман Сборник 23

Одиозная личность Роман Сборник 23

Одиозная личность... весь Роман


ISBN:978-5-00073-585-8

Одиозная личность...Роман  1-1

Революция... Это слово болью отзывается в душах тысяч потомков людей, сто лет назад потерявших всё – дом, семью и даже собственное имя. Нина Каменцева, номинант на премию «Писатель года 2017», предлагает читателю перенестись в дореволюционную Россию и вместе с главным героем, в те дни ещё ребёнком, шаг за шагом пройти непростой путь, начавшийся в богатом доме в Одессе и продолжившийся в эмиграции. Что пришлось пережить юноше, оказавшемуся вместе с матерью вдали от дома без средств к существованию? Какие испытания приготовила для него судьба? Сумеет ли он преодолеть все препятствия, пройти сквозь ужасы революции, кровавой Второй мировой войны, узнать самые тёмные и низменные стороны бытия и остаться собой? Где найдёт он веру, надежду и любовь? Ищите ответы на эти интригующие вопросы в книге «Одиозная личность».

Мини-роман написан от первого мужского лица за 15 дней.

Все имена и места действия вымышленные, любое совпадение случайно и не имеет места в действительности.
Не отождествляйте автора с персонажами его произведений.


Одиозная личность
Мини-роман

1. Воспоминания

Туман. Плывёт по глади вод
Шифон молочных облаков,
Юбок ажурных солнце-клёш...
Волчком кружил их ветерок.

Одиозная осень: то слякоть, то дождь, то небо хмурится.
Ну что сказать обо мне? Родился ещё в дореволюционной России, в семье крупного фабриканта лёгкой промышленности, Ивана Прокофьевича Труженикова. Отца в детстве мало видел, только в праздники, но, как мне говорила матушка Екатерина: «Мал золотник, да дорог». Отец в поместье нашем бывал редко, зато в городской квартире в Одессе бывал часто. Они частенько оставляли меня на горничную. Вернее, на гувернантку, причём англичанку, от которой ещё с детства я не мог оторвать взгляд.
Одета была она всегда с иголочки. Но у неё была привычка раздеваться передо мною. Может, эта грубоватость совсем не специальная, видно, думала, что я ещё маленький, а может, не хотела оставлять ни на минуту без присмотра. А я и правда был маленьким, от силы три года. А почему я так всё хорошо помню – не знаю. Однако помню из детства, что любил всё красивое не только посмотреть, но и понюхать, и пощупать. Особенно гардероб матери, вот здесь уж можно было мне покопаться долго. Не увлекало ничего. Любил аромат: «парфюмов», кремов, духов. Целовал её, когда она подходила, только из-за того, что ощущал этот струящийся аромат по всему дому, когда она находилась рядом.

Время быстро двигалось вперёд, и я рос один, избалованный заботами женского пола, и на моё баловство уже никто не обращал внимания. Тогда же я мог залезть под стол и щипать женские ноги. Однако не только это, я стал обнюхивать их каждую, как собака-ищейка, если бы закрыли лица, смог бы назвать любую.
Так прошло ещё несколько лет, но однажды к нам в усадьбу с шумом возвратился отец. Он кричал, ругался и произносил такие фразы:
– Революция, матушка Екатерина, революция, восстали рабочие и крестьяне, бежать надо!
Помню, как после этих слов мама плакала и несколько дней мы собирались, пока отец не принёс билеты на корабль в Турцию:
–  В Стамбул едем, – сказал он мне, погладив меня по головке.
Я был ещё мал, но с этим словом «революция» у нас поломалась всё, а также моя привольная жизнь. Помню большие чемоданы, помню большой пароход, отплывающий с порта Одессы, и нас на нём. А внизу, на пирсе, много провожающих родственников, махавших нам платочком. Помню материнские слёзы и какой-то небрежный её наряд, который был на ней. Сколько мы плыли по Чёрному морю, не знаю. Только помню, от качки нас всех томило и мы то и дело бегали в туалет.
Наша каюта была высшего класса, как мне сказали, но я ещё не понимал в этом ничего. Между тем, когда мы поднимались наверх подышать свежим воздухом на палубу, я видел, что там тоже было много людей, пассажиров, не имеющих даже места где спать, они сидя дремали. И хорошо запомнилась там девочка, у неё был небольшой мячик, и, когда он у неё выкатился случайно за борт, слёзы и плач её запомнил я на всю жизнь. Как будто бы с ним она потеряла самое важное. Не понимая в то время, что важное мы уже потеряли! Я же недолго думая вырвался из рук матери и подбежал к ней, подарил моё яблоко величиной с мяч, которое только мне дала мать Катенька поесть на палубе, на воздухе, потому что из-за позывов тошноты я совсем ничего не ел. Мы с ней подружились, и даже узнал я, что её зовут Софочка – Софья. Какое замечательное было знакомство двух подростков! Нами восхищались родители, и всё остальное время мы были больше на палубе, чем в каюте.
Вот наконец наш корабль и пришвартовался! Был ненастный день, как будто бы небо плакало вместе с нами. Лил сильный, проливной дождь. Конечно, вначале выходили пассажиры высшего и первого классов, и я так потерял мою юную подружку, запомнив лишь, как её звали.
Ну что сказать о Турции? О Стамбуле? Другой мир и другие нравы, незабываемый Стамбульский базар – это необыкновенно торжественно: как будто входишь в глубину тоннеля, и с каждой стороны – лавки, покупай, что хочешь, золотые украшения висели на верёвках. Товар удивлял даже отца, который уже всё видел, не раз побывав во всех странах Европы и в Китае.
Первое впечатление маленького ребёнка: на улицах много людей и все в основном смуглые мужчины. В то время мне показалось, что здесь совсем нет женщин! Там не было женщин, тех, которых я привык видеть, белоснежных, ароматных. А если и были, они прикрывали все свои прелести паранджой, платья – длинные, до пола, в основном не широкие, видно, по восточному покрою.
Квартира на последнем этаже, неуютная, вместо нашей усадьбы и без спален, одна лишь комната. Всё надо было делать здесь самому, и поэтому мои предки засучили рукава и делали домашнюю работу сами. В квартире не было даже крана с водой, отец заносил её сам большим кувшином и переливал в маленький, который стоял на столе на небольшом подносе, всегда с водой и со стаканом.
Однажды я подслушал разговор родителей, что здесь они только переждут и поедут обратно, когда подавят революцию, но этого пришлось ждать долго. Терпенье закончилось у отца, и он уехал в Англию, оставив нас на произвол судьбы, чтобы потом забрать. Денежные средства заканчивались, здесь за всё нужно было платить, а когда нет достатка, они уходят гораздо быстрее. Отец не пополнял ничем наш бюджет, писал в письмах, что сам нуждается и хотел бы вернуться назад за семьёй, но нет денег. И поэтому мы оставались в полном разорении, ожидая хозяина, который так и смотрел на мать своими чёрными угольками глаз.
Однажды хозяин Ахмет пришёл и на ломаном английском потребовал оплату за будущую неделю проживания, но у матери не было даже на хлеб лаваш, как они здесь его называли. И тогда Ахмет взял её за руку и повёл на кровать. И всё это было при мне. Он её мучил, а может, мне так казалось в то время? И так он приходил каждую неделю, прося оплату за квартиру, наслаждался белоснежной моей матерью, оставлял на столе 20 долларов и уходил. Эти деньги в то время были большим состоянием, и она могла нас содержать целую неделю и даже откладывать на билеты.
Питались мы скудно, не так, как у нас, но всё же обилие фруктов, овощей и рыбы было. Этот же хозяин, турок Ахмет, смотрел и на меня. Но почему, я не понимал тогда. Когда замечаешь, чувствуешь сладость чужого взгляда, ты робеешь. И так было со мной: чем больше он смотрел на меня, тем сильнее я чувствовал, что его взгляд пронзает меня до глубины души.
И только здесь, в Турции, ты осознаёшь, что не смог бы сжечь ни своего, ни чужого прошлого. Чувствуешь себя обязанным матери, которая стала продавать своё тело за проживание и еду, за эти несчастные двадцать долларов в неделю. И тогда-то ты думаешь, как выпутаться из этой ситуации, в которую попали, а ведь нам нужно было собрать ещё деньги на билет и уехать в Англию. По письмам отца было видно, что он нашёл работу грузчика в порту, но лишнего у него по-прежнему не остаётся, так как он оплачивает своё жильё.
Наша семья трещала по швам. Выпутаемся ли мы из затруднения, в которое попали, как в капкан? «Никогда не стоит делать выводы о человеке, исходя из чужого мнения», – так я думал ещё ребёнком. Я только сейчас стал по-настоящему любить мать.
Однажды, когда я, набрав кувшин воды из крана внизу во дворе нашего дома, где мы жили, поднимался наверх по лестнице, меня нагнал наш Ахмет, хозяин-турок. И он мне прямо объяснил, чего хочет от меня. Я же, глупый ещё, наивно ответил:
– Не женщина ведь я.
– Никто об этом не узнает, а за это я куплю вам билеты в Англию, о чём мать твоя просила, но она меня так уже не интересует, как ты.
Он так ласково меня погладил, и не знаю почему, я сам зашёл к нему в комнату, которая была как раз под нами, этажом ниже. Может быть, в этом я видел спасение и для своей матери, которую стал очень ценить, несмотря на мой малолетний возраст.
Так и я тоже попался к нему в сеть. Целые полгода его терпел, но всё же Ахмет меня не обманул и однажды принёс нам билеты на пароход, отплывающий из Турции в Англию, на сегодняшний вечер. Почему так быстро, до сих пор осталось для меня загадкой. Может, кто-то заметил нашу близость, и это педофилия также возбранялась там, в Турции, и каралась законом. Мама же, Екатерина Васильевна, не подозревая ни о чём, думала, что это её заслуга. Я же уже понимал, что он исковеркал мне жизнь.
Единственное хорошее воспоминание о Турции – то, что мы опять встретились на корабле, отплывающем в Англию, с Софьей, и по классу с ними сравнялись, даже её родители постоянно кормили нас. Она же повзрослела, округлилась и не была уже тем непослушным ребёнком. «Никогда не ругайте себя за прошлое», – так думал я, глядя ей в глаза, может, нужно было сделать это, чтобы вырваться из того ада, куда мы попали в то время.
«Исходя из чужого мнения, нельзя разрывать, рубить все концы, – опять путались мысли у меня в голове. – Может быть, мы ещё были бы нужны новой власти и смогли бы жить свободно в Одессе. Пускай не в шикарном поместье, но в квартире», – так думал я, когда наш корабль очень долго плыл к Англии, в шторм и в ливень бороздя океан. Это было утомительно, но я возлагал большие надежды на будущее, ведь английский язык для меня был вторым. Моя мать готовила меня к нему везде, как у нас под Одессой, так и в Турции. Она прививала мне его, как новый плод, а может, не плод, а ветку, по Мичурину. Турецкий так я и не познал.

«Кто не грешен, пусть бросит камень».
Лучше покайся, на колено встань,
Ты, живущий на этом свете тленном,
«Кто не грешен, пусть бросит камень».
Тебе хочется любви и благополучия.
Кто не плакал, не любил, сочувствуем.
«Кто не грешен, пусть бросит камень».
Лучше покайся, на колено встань.

Тебе хочется любви и благополучия.
Кто не плакал, не любил, сочувствуем.
Забыть об этом, значит, пойти заранее...
Тебе хочется любви и благополучия.
На заведомое унижение  – поздно будет –
Рай – Ад обосновались у преддверия.
Тебе хочется любви и благополучия.
Кто не плакал, не любил, сочувствуем.

Одиозная личность...Роман  1-2

2. На корабле

Оказалось, что и места наши купленных турком билетов были только на палубе сидячие, самого низшего класса. А Софья с родителями имели каюту, находившуюся очень глубоко, и ещё вдобавок нужно было пройти по коридору, такое чувство, будто в самый нос корабля, ведь она была треугольная. Далеко не первый и не высший класс, но всё же мне с матерью Екатериной разрешили хотя бы спать ночью. Мы слышали ужасный шум и свист мотора корабля, особенно в штормовые дни. У них в каюте было четыре гамака, по два на каждой стороне стенки в углу, висевшие на одном крюке. Так как каюта была треугольная, узкая дверь складывалась в два раза. Их было всего три пассажира, но они специально купили четыре места, чтобы в каюту не подселили постороннего. На одном свободном предложили спать нам с
матерью ночью. Вскоре я понял, что на гамаке вдвоём очень тесно, и мне постелили на полу. Поэтому, когда кому-то надо было выйти ночью по нужде, вечно на меня наступали.
Во вторую ночь они сами предложили ложиться мне с Софьей, так как она была ребёнком и они считали, что я тоже не такой взрослый. Конечно, спать стало удобнее, но как спокойно лежать в гамаке впритык с молодым телом, к тому же округлившимся не по годам. И лишь на третий день я заметил, что ей приятно лежать рядом, она не прочь обняться, будто бы случайно. Наутро мне было невтерпёж, мои страсти накалялись, как сама погода в шторм. Я выбежал по длинной лестнице, отталкивая руками спускающихся и поднимающихся на верхнюю палубу пассажиров низшего класса, и не заметил, как Софья помчалась за мной. Я цепко двумя руками обхватил канат на палубе. Дул сильный ветер, волны больно хлестали по моему лицу, отчего я немного успокоился. И вдруг заметил, что она стоит рядом и держит меня за руку, положив свою ладонь поверх моей. Неужели она думала, что я хочу прыгнуть за борт, так смотрела на меня своими чёрными как угольки глазами. Затем приподнялась на цыпочки и сказала на ухо:
– Андрей, что не так? Ты что, меня стесняешься?
–  Кто тебе сказал, что стесняюсь?! Я не стесняюсь, просто вышел подышать свежим воздухом. Когда рядом с тобой сплю, мне жарко и жар бьёт в голову.
–  Поцелуй меня!
–  Ты ещё ребёнок!
–  Ты ошибаешься, но всё же, научился в Турции целоваться или же мне за тебя это сделать?
И тут я вспомнил, что никогда не целовался с девушкой, и повернулся к ней.
–  Посмотрим, как ты умеешь.
Она была на голову ниже, запрыгнула на меня, обнимая и руками и ногами, ухватившись словно клещами, и стала нежно целовать.
В эти секунды я вспоминал, как меня совсем недавно облизывал турок Ахмет, не давая мне даже опомниться в первый раз, и как он сам потом заставлял меня повторять это.
Но её поцелуй был приятен: детский, наивный, и я в эти минуты хотел тоже показать свои умения, но не смел, понимая, что нельзя быть неблагодарным. Ведь её родители доверяли мне и даже уложили нас вместе в один гамак. И я уже понял, что это их большая ошибка. Ведь мы уже из двух молодых сердец могли создать неугасающее пламя любви, которое спровоцировало бы пожар души. Я думал, она нацелуется и остановится, она же требовала ответа. Но, заметив, что его не будет, а ветер и шторм усиливаются, схватила меня за руку и потащила к лодкам, которые штабелями лежали у борта на верхней палубе, накрытые брезентом. Не помню, как я очутился на спине, она же на мне. Она всячески имитировала секс и настаивала на любви. Её поцелуи становились далеко не детскими, разжигали меня, как мужчину, и я это чувствовал. И если бы не боялся, то смог бы её удовлетворить. Или нет?! Ведь ещё не спал ни с одной женщиной, а лишь видел, как это вытворял турок Ахмет со мной и мамой, поэтому воздержался и сказал:
– Успокойся, Софья! Здесь не место терять девственность. Я тоже испытываю к тебе что-то большее, чем любовь, и поэтому дай возможность сделать всё как надо: приедем в Лондон, найдём моего отца, там, глядишь, я и посватаю тебе!
– Такого не будет, что ты женишься на мне, – плакала она. – Я бы никогда и никому не рассказала об этом. Ты думаешь, что я девочка? Но нет, была, когда ты меня увидел впервые, когда мы уезжали из России в Турцию, лучше бы тогда свою девственность тебе бы я отдала, ведь ты понравился мне сразу. Сейчас же я пошлая... продавалась за доллары в подпольном борделе в Турции. А знаешь почему? Лишь бы уехать оттуда. Я оказалась самым ценным товаром, и когда мы собрали нужную сумму, то поняли: пора покупать билеты на ближайший рейс теплохода в Англию, а потом случайно столкнулись здесь с вами.
– Прости меня, не плачь, прости, пожалуйста, Софья. Делай что хочешь, только потом не говори, что я тебя изнасиловал.
Наверно, лишь это и хотела она получить от меня. Быстро стащила свои трусики и поскакала на мне, как на скакуне. Я же думал о себе в эти минуты, смогу ли стать мужчиной?
Но, видно, ей понравилось, и наша любовь была здесь нескончаемой, пока наш корабль не причалил к берегам Англии.
Родителям мы не объясняли, куда убегаем. Её родители были навеселе, они понимали, это всё будет скрыто и я никогда не расскажу матери. Но и они тоже не любили долго находиться в каюте, как в пещере, поэтому гуляли по палубе, а нам выпадала возможность шмыгнуть обратно в каюту или же под нашу счастливую лодку, под которой впервые я стал мужчиной. Она была страстной девчонкой, зрелой не по годам и тоже уже многое познала в этой жизни. И она понимала, что нас впереди ещё многое ожидает.
Её родители рассказывали, что у матери в Англии есть брат Пётр, он женат, и жену звать Анджела, Пётр их и будет встречать. Мы же хвастались, что нас встретит отец. Но, когда спустились с корабля по длинной качающейся лестнице вниз на землю, моего отца не было среди встречающих. И они не хотели нас потерять, как хороших знакомых, имея большие планы на жизнь своей единственной дочери Софьи. Поэтому пригласили нас к брату переночевать, а там сказали, что помогут найти моего отца.

Англия, Лондон в то время процветали благодаря иммигрантам. Мне тогда казалось, они здесь разбавляли культуру и привносили в их быт что-то новое. Въезжающие из разных стран люди открывали рестораны, кафе и различные фирмы...
Страна же быстрым темпом стала развиваться из-за новшеств, вводимых в королевстве, стояла уже достаточно хорошо, на высоте, с моей точки зрения как молодого человека, по сравнению с теми двумя государствами, что я видел, где рос в России или жил в Турции.
Мы несколько недель проживали у родителей Софьи, которых тут же пристроил её брат в меблированную квартиру, так как сам работал грузчиком в порту и тоже перебивался еле-еле. Сытно ли поест на те крохи, что оставались за каждый отработанный день? Оплата была еженедельной.
Первым на работу из нас устроился в порту грузчиком её отец Виктор Викторович. Так как мы привыкли жить в тесноте в каюте, они нас, наверно, терпели, не выгонят же на улицу, понимая, что у нас нет возможности пока найти работу. А может, смотрели на нашу разгорающуюся похоть и любовь.
Вскоре жена дяди Пети Анджела, работающая прачкой, забрала на работу и мою мать к себе, увидев, что поиски моего отца не увенчалась успехом. Они уходили из дому, когда было совсем темно, и возвращались в сумерках, а иногда задерживались до десяти часов вечера. В нашем распоряжении был весь день, и мы не терялись, проводя время любвеобильно. С Софьей я чувствовал себя мужчиной.
Однажды вечером, притворившись, будто сплю, я подслушал, как её отец рассказывал, что в порту встретил моего отца Ивана Прокофьевича, тот уже обзавёлся за год в разрыве с нами второй новой семьёй здесь, и его вторая жена была беременна, поэтому он не возвратится в нашу семью, но будет помогать. Отец передал через Виктора Викторовича собранные двадцать долларов, что не успел выслать в Турцию. Эти двадцать долларов болезненно напомнили мне турка, хозяина Ахмета, и здесь я понял, что он хорошо, оказывается, мне оплачивал... эти услуги. Тут небольшой домик можно было в то время купить за пятьдесят тысяч английских фунтов стерлингов.
Я всю ночь не мог уснуть, а утром сказал матери:
– Я тоже хочу работать, не будем же мы вечно жить с вами. Можно и мне на работу в порт?
– Там малолетних не принимают, тебе бы с Софьей учиться пойти, а мы как-нибудь осилим, заработаем на хлеб. А за жильё вы не платите, хватит на всех.
И как оказалось, это единственное правильное решение, высказанное родителями, перевернуло нашу страницу, чтобы мы не остались там такими же батраками, как они. Только сейчас я понимал, сколько же работало у нас в России у отца на его фабрике таких, какими стали мы, сейчас же за всё он отдувается в порту грузчиком.
Страх перед будущим заставлял нас учиться пока в обыкновенной школе. Но, когда родителей не было дома, наша любовь продолжалась и крепла.

Влюблённость – лёгкость полёта.
И это чувство, с бабочкой сравнив,
Звуками музыки, солнца говоришь.
Влюблённые – основа мироздания,
Когда влюблённых бабочек полёт…
Ты наблюдаешь их души волнения,
Парят вблизи, коснувшись крыльями...
За день любовь обоих возродится,
Их любовь другим и не приснится,
Они свободны в выборе всегда...
Хотя и знают – жизнь их коротка...
Порхнул крылом, ты далеко летишь
Навстречу ветру, но достигаешь цели,
Уже вдвоём, вам хорошо, молчишь.

Одиозная личность...Роман  1-3
3. Совмещать учёбу и любовь

Одиночество людское, до боли груз...
Тащит на плечах и в воспоминаниях.
Живёт, как песня, просто слышит,
Одиночество людское, до боли груз,

А когда-то царапала его за живое,
Теперь – эти слова песен не волнуют.
Одиночество людское, до боли груз...
Тащит на плечах и в воспоминаниях.

Я замечал, что родители очень тяжело работали, приходили уставшие и не хотели даже поговорить, домашнюю всю работу мы взяли на себя. Софья с каждым днём росла и была уже без пяти минут хозяйкой в доме. Почти всё взваливалось на неё, но я тоже не сидел, старался раздобыть поесть что-нибудь, но чаще шастал по крестьянским рынкам и собирал выброшенные первые листья от кочанов капусты, и тогда у нас был пир: она их тушила и делала пирожки, солянку. И даже ухитрялась сварить борщ, если я находил где-нибудь картофель или морковь, свёклу, ну что же я буду перечислять, поднимал всё, что валялось на рынке на земле, никогда не трогал то, за что заплатить бы не смог. Наши родители стали сбрасываться и вместе оплачивать меблированную квартиру, а остальное откладывать на питание, но этого хватало только на хлеб и молоко, может, иногда на подсолнечное масло, тогда у нас был праздник пирожков!

Однажды я столкнулся в воскресный день на рынке со своим отцом. Конечно, в нём трудно было узнать упитанного крупного фабриканта лёгкой промышленности Ивана Прокофьевича Труженикова. Но я всё же узнал и даже подошёл к нему. Он держал в руках плетёную корзинку, полную продуктов, а главное, там были фрукты, к которым я не прикасался уже второй год, с тех пор, как мы попали в Англию, в Турции цены на них были дешевле. Он заметил, что я жадно посмотрел на них, и сказал:
– Извини, сынок, возьми что хочешь.
–  Мне ничего не надо, но Софья – дочь людей, у которых мы сейчас живём, два года не ела яблока, я возьму для неё.
Отец, видно, понял, как мы бедствуем, потому что моя одежда была вся в заплатах.
–  Возьми домой всю эту корзинку, её папа – молодец, выдержал всё и не оставил семью, но здесь, в эмиграции, семья часто распадается. Сейчас я уже и вторую семью потерял, она как родила, так и исчезла с ребёнком, но мне повезло – работаю у богатых людей, в доме живу у них. Там есть отдельный маленький домик для обслуживающего персонала, так я и обслуживаю их, а когда мужа хозяйки нет, то у нас любовь.
– Отец, какая любовь в твои годы?
–  А какие мои годы? Мне нет и пятидесяти. Когда тебе будет столько же, ты поймёшь, что жизнь только начинается, может, я тебе неправильно сейчас сказал, жизнь не начинается, но хочешь уловить все оставшиеся моменты любви. Сейчас я спешу, однако, если ты придёшь сюда в следующее воскресенье, я тебе большему научу. – Он достал из своего кармана фунты стерлинги и всё, что было, отдал мне, сказав: – Прости, сын, прости, если сможешь, и матери скажи, чтобы не держала на меня зла.
Он всунул мне в руки корзинку и убежал, ничего не купив. Я заметил, как он садился в коляску, запряжённую лошадьми, и даже с кучером, и подумал, что надо бы здесь с ним встретиться, ведь если он ещё плохо говорит по-английски и устроился прилично, то мне тем более будет легче в общении найти что-нибудь. И я побежал домой.
Идеальная чистота, в квартире пахло только вымытым полом. Когда я поставил корзинку с продуктами на стол, Софья расплакалась.
– Где ты это взял?! – заикалась она и, плача, говорила: – Где ты взял британские фунты стерлинги, чтобы купить всё это?! Мы же с тобой договорились: ничего лишнего не делать, через две недели мы заканчиваем школу и пойдём в колледж, я бы не хотела, чтобы ты здесь сидел за грабёж.
– Не переживай, случайно встретился со своим отцом, и он даже стерлинги на одежду дал.
Я достал всё и положил на стол. Она, схватив деньги, начала их пересчитывать.
– Ой, здесь достаточно, чтобы купить одежду и тебе, и мне, пойдём в колледж в новом.
– Отдам матери, пускай она решает, что с ними делать, она намного старше и мудрее. Там, на рынке, я видел магазин «Секонд-хенд», может, в нём что-то купим, ведь зимы здесь холодные и ты совсем раздета, а надо бы пальто купить тебе.
Она одобрительно подошла ко мне и потянулась, чтобы поцеловать. Но не целовала, а шептала мне на ухо, что она стала настоящей женщиной и впервые у неё сегодня была менструация.
Я понимал, что это конец нашей беспечной любви и она сможет уже забеременеть, но почему говорила тихо, не мог сообразить, однако заметил: за занавеской лежит на своей кровати мать. Я испугался и бросился к ней:
– Мама, что случилось?!
Она же показала мне две руки, обязанные тряпками.
– Не переживай, сынок, до твоей свадьбы заживёт, это по моей вине, у нас в прачечной на кирпичах стоял всегда большой бак, котёл, в котором мы вывариваем белые простыни и бельё. Когда я заметила, что вода бурлит, выливается, я взяла палку и хотела немного задвинуть бельё внутрь, чтобы кипящая вода не выливалась, а она вдруг выплеснулась и прямо на мои руки. Хорошо, что только на них, а то бы на лицо, и была бы я как прокажённая.
– Я побегу в аптеку за мазью и бинтами.
– За мазью беги, а бинтов не надо, мне выдала хозяйка прачечной старую простынь, её мы разорвём на бинты.
Я бросился в аптеку и очень быстро возвратился. Если бы не фунты стерлинги отца, ничего бы не смог купить, мазь оказалась очень дорогой, как объяснил фармацевт, сделана на прополисе, я бы не смог оплатить это лекарство. Значит, Бог к нам сегодня постучал в дверь.
Мы содрали с рук матери, испытывающей страшную боль, тряпки и намазали их мазью жёлтого цвета. Мама сказала, что нужно снова обмотать руки. Я сразу же отклонил эту затею, потому что фармацевт предупредил: не покрывать раны ничем, дать возможность их высушить и мазать, мазать лекарством.
С сегодняшнего дня мы лишились заработка матери, но у меня появилась возможность тоже пристроиться куда-нибудь. Мазь очень быстро кончалась, поэтому все фунты, которые мне дал отец, ушли на материнские руки, и они стали немного заживать.
Корзина с продуктами тоже к концу недели опустела, а у меня появилась возможность отнести её обратно и встретиться с отцом. Я не жалел, что всё истратил на лекарство, но, когда я так же, в заплатках, пришёл к отцу, он был расстроен и удивлён.
–  Почему ты себе ничего не купил, здесь, как и везде, встречают по одёжке, а провожают по уму. Ум-то, вижу, у тебя есть!
– Да, отец! Я заканчиваю на днях школу и пойду в колледж.
– Эй, сынок, школа бесплатная, но за колледж нужно платить, тебе надо подыскать работу. Пойдём со мной, я сам тебе куплю одежду.
– Пойду, если ты Софье тоже купишь, ведь до сих пор мы живём у них. – И я ему рассказал, куда ушли все его фунты, и про мечту, пойти в «Секонд-хенд», которая не осуществилась.
– Не переживай, на это у меня хватит.
И мы вышли из рынка. Он меня повёл в тот магазин, о котором мы мечтали с Софьей. Отец полностью одел меня, а ещё нам завернули куртку и зимнее пальто. Также он купил одежду и для Софьи, и для матери. И опять сунув мне фунты, что у него остались, сказал:
– Всё, спешу обратно, мне оплачивают за неделю в субботу, в следующее воскресенье приходи.
Он взял у меня корзинку, быстро скупился на рынке и опять сел в свою коляску и скрылся из виду. Я же не потратил ни одного фунта, понёс всё домой. Светился от радости. У меня были светлые голубые глаза, светло-русые волосы и белизна лица чуть ли не девичья, полные красные губы и ровные белоснежные зубы. Я был хорош собой, об этом мне сказал и отец. А эта модная кепка в клеточку придавала мне мужественный вид.

Одиозная личность...Роман  1-4

4. Постоянные встречи с отцом

Метания – болезни наши множат.
Найди в себе правильный ответ.
Не можешь ты жить на два дома.
Метания – болезни наши множат.
На двух берегах тебе не устоять,
Но почему же твоя душа горда?
Метания – болезни наши множат.
Найди в себе правильный ответ.

На двух берегах тебе не устоять,
Но почему же твоя душа горда?
Ранима, не хочет вновь страдать,
Каких минут в любви не забыть?
На двух берегах тебе не устоять.
День за днём любовь всё ждёшь...
На двух берегах тебе не устоять,
Но почему же твоя душа горда?

Постоянные встречи с отцом, куда они нас приведут? Каждую неделю, я без стеснения приходил на рынок и брал у него приличную сумму фунтов стерлингов. А один раз он дал мне круглую старинную монету, золотую, на цепочке и повесил мне на шею, сказав:
–  Это твой оберег, будет оберегать тебя от бед и нечистой силы.
Я любил отца и кто, как ни я, понимал его в том, что ради своей семьи и любви ты можешь сделать необдуманный поступок. У нас с ним завязалась дружба отца и сына, но мать почему-то нервничала. Хотя благодаря его «подачкам» мы выживали и, если бы отец не давал нам на лекарство, возможно, она и лишилась бы кистей рук. Теперь мы стали есть лучше и одеваться. У мамы залечились руки, хотя остались они корявыми, как после оспы, ведь вода не только была горячей, но и с разными отбеливателями, химикатами и содой.
Отец ни разу не сказал, что хочет встретиться с ней, видно, всё уже перегорело, забылось, но помню, что он её любил, а может, не хотел потерять ту единственную работу, которую имел и которая нам помогает жить, а не существовать.
Мы с Софьей поступили в колледж вместе, и однажды она мне сказала:
– Я беременна, что делать? Может, не время и сделаю аборт?!
– Как «что делать»? Будем рожать!
Я тут же выбежал на рынок, там всегда была лавка ювелира, и из моего медальона заказал ей на палец обручальное кольцо. И в это же воскресное утро, когда все были дома, попросил руки Софьи у её родителей. Я отвечал за свои поступки, как мужчина. Они были очень рады этому, и мы узаконили статус мужа и жены.
Жили опять вместе, дружно, почти все поменяли место работы, а в это воскресенье я обещал отцу показать и мою Софью. Он обрадовался моей самостоятельности и тому, что скоро станет дедом. Вечером я сказал Софье, что завтра мы идём на встречу с отцом вместе.
Мы пришли на рынок раньше и вынуждены были немного покрутиться там. Только сейчас я понял, что моя Софья – настоящая красавица! На неё заглядываются посторонние мужчины. Она была похожа на мать, как мне потом рассказывала, мать её матери, то есть бабушка, была настоящей цыганкой: смуглая, с большими выразительными чёрными глазами, с длинными чёрными волосами, поднятыми в причёску, высокая и стройная, а животик ещё не был виден. Она и так мне нравилась, но сейчас как-то по-другому я на неё посмотрел. И даже не заметил, как к нам подошёл мой отец:
– Здравствуйте, дети! Софья! Если бы я тебя встретил здесь одну, не узнал бы. Я помню тебя маленькой девочкой, с короткой стрижкой, когда ты крепко держалась за мать рукой. Тогда ты была ростом почти ей до груди, она же в правой руке держала зонт. Лил сильный дождь, ливень, зонт крутился от ветра, не помогал. А вы стояли у причала около корабля, ожидая, пока выйдет ваш отец. Он показался; был навьючен узлами и трудно сходил с лестниц теплохода. А сейчас ты просто красавица!
– Прости, отец, из медальона я сделал ей обручальное кольцо, она скоро станет матерью!
– Наслышан, наслышан, это хорошая новость, родится новый британец, и все карты ему в руки!
Потом он пригласил нас в коляску. Кучера не было, он сам был за него сегодня и с ветерком показал нам почти весь Лондон!
– Гулять так гулять, – сказал и завёл нас в какой-то кабак, где потратился, хотя дома Софья готовила лучше, но я пиво пробовал впервые, и оно ударило мне в голову.
Видно было, что отец не хотел с нами прощаться, однако всё же сказал:
– На следующей неделе, сын, ты приглашён на званый обед, там, где я работаю, они хотят с тобой познакомиться и предложить работу. Видно, много о тебе слышали от меня. Будешь пока совмещать работу и учёбу.
Так мы распрощались, впервые довёз он нас до дома, наверно, хотел знать, где мы живём. А может, хотел увидеться с матерью?! Ведь они прожили все свои молодые годы вместе в Одессе.

Неделя пробежала быстро, и вот уже утро следующего воскресенья. Меня одевают все, чтобы произвёл хорошее впечатление на хозяина отца и получил работу. Как рассказывал папа, этот человек имел сеть торговых точек и баров в Лондоне, и я думаю, что куда-нибудь меня устроит, но мне нужно работать в вечернюю смену, так как я понял, что учёба в колледже у меня получается.
Меняется всё, раньше мы не могли бы обеспечить себя даже едой, а сейчас родители, сбрасываясь, оплачивали нашу учёбу в колледже. Поменялись и вкусы на новом месте, мы уже не в меблированной квартире, а снимаем односпальное жильё, и наконец отец и мать Софьи заслуженно получили себе спальню. Мне же с Софьей досталась проходная с занавесочкой, но мы всегда успевали сблизиться после колледжа, когда родители работали.
Всё, последний штрих, отец Софьи достаёт и повязывает мне галстук, говорит, что он счастливый. Софья выглянула в окно, во дворе стояла коляска отца, правда, с кучером. Я вышел и спросил его:
– А где отец?
– Он отошёл к цветочной лавке.
Я посмотрел, он и в самом деле быстрым шагом идёт к нам, несёт большой букет роз:
– Передай это Софье!
Я-то понял, что это цветы для матери, каждое воскресенье в Одессе он её одаривал розами с точно такими же алыми бутонами, и они стояли до следующих, даже помню их аромат. Я взял из его рук цветы и пошёл домой, поднялся наверх быстро, чуть ли не бежал на третий этаж, запыхавшись, и отдал розы матери.
– Это тебе, мама! – сказал и выбежал обратно, сел в коляску, помахав рукой выглядывающей из окна Софье.
По дороге я заметил, что они жили в противоположной стороне города, ближе к центру. Пока мы ехали, отец много мне рассказывал о том, что ему здесь пришлось перенести. Я же думал о своём, что никогда не открывал никому о себе, это была запретная тема для разговоров, но я чувствовал себя вполне неординарным человеком. Мне нравилась Софья, она моя первая любовь, моя жена, и мы ждём малыша, но я стал здесь засматриваться иногда на мужчин, и это меня выдавало; я краснел, как женщина, вздрагивал от
случайного прикосновения. Говорят, что некоторые мужчины по своему телу и духу рождены женщинами, но я не верю этому, если бы меня не насиловал Ахмет в Турции, может быть, я бы не был таким, каким стал на сегодняшний день. Поживём – увидим, возможно, всё поменяется, особенно когда у меня появятся дети. Ведь это счастье – иметь детей!
Мы подъехали к какой-то усадьбе. Отец вышел, приблизился к воротам и отворил их ключом, затем раздвинул, и мы въехали, потом по аллее доехали до большой цветочной клумбы и повернули влево, затем ещё и ещё, пока ни оказались около большого дома. Я даже подумал: как интересно, каким образом отец смог здесь устроиться на работу? Мы спустились на красную дорожку, покрытую пылью от мелко раздробленных кирпичей. Потом ещё прошли до лестницы, затем поднялись десять ступенек на веранду, которая опоясывала весь большой дом, и со стороны просторного сада вошли в дверь, что была не заперта. Прежде чем зайти, очистили обувь от остатков красной пыли с кирпичей об коврик, я следил за отцом и повторял за ним.
Увидев нас, хозяева поднялись с дивана, это были два мужика. На чистом британском говоре они стали беседовать с нами, шутить, знакомиться и пригласили сразу же к столу. Я удивился, что женщин в доме нет. Даже обслуживающий персонал – только мужчины. Я спросил:
– Где мне можно помыть руки с дороги?   
Отец меня повёл в ванну, и тогда я задал ему вопрос:
– Где же жена хозяина?
– Мы и так опоздали, все вопросы потом, – ответил он.
Отец подождал, здесь и правда можно было заблудиться. И вот мы уже за столом, и я вспоминаю русскую пословицу «Когда я ем, я глух и нем», а здесь совсем наоборот. Обед напоминает какое-то торжество, на котором высказываются обо всём, что было за день, не исключая политики, прочитанных газетных статей и новостей из них, а кроме того, мы обсуждали многое, о чём мне было интересно знать. Но больше всего меня интересовало самолётостроение и дельтапланы, парашюты и лётное училище.

Одиозная личность...Роман  1-5

5. За чаепитием.

Мне понравилось в них всё, их поведение и культура за столом, а особенно, когда они рассказывали о первых серьёзных попытках полёта человека на летающих аппаратах. Если честно, я никогда не видел самолёт, не то чтобы летать, а тут познакомился с богатыми людьми, которые оказались у самых истоков их создания, и они рассказывали, что в Европе летающие аппараты появились в конце XVIII века. И сразу же было объяснено, от какого слова произошло название «авиация», – от латинского avis (птица). Я чуть ли не с открытым ртом улавливал каждую фразу. Они рассказывали, что были знакомы с братьями Райт, которым досталась Золотая медаль Конгресса США за открытия. И кроме того, говорили, что оспаривался потом этот приоритет, он остался открытым, так как многие выдавали себя за первооткрывателей, но всё же впервые летательные аппараты были применены в военных действиях. В 1843 году английский изобретатель Уильям Хенсон получил патент на проект самолёта. Однако регулярные пассажирские авиалинии в Европе начали действовать в начале 1919 г. Там они занимали немалое место в создании, а затем и получили право управлять ими. Сами летающие аппараты не имели пока возможность перевозить большое количество людей, и максимум, что могли принять на борт, – двадцать человек и почты около четырёхсот килограммов, но это была уже революция и победа, ведь за кратчайший срок можно было переместиться на значительное расстояние и перевезти столько груза.
Я сидел, смотрел, как убирают всё после обеда, на большом подносе принесли нарезанные фрукты, но никто не встал из-за стола, затем подали чай в очень тонких стаканах и сахарницу серебряную со специальными щипчиками. Оттого, что я наблюдал это впервые, я не приступал к трапезе первым, давая им возможность показать, как они это делают. У нас в семье подобное я из детства помню, но всё уже расплывчато.
Около хозяина дома стоял мужчина с белыми нарукавниками и в белых перчатках, и он придвинул сахарницу к нему, когда тот взялся за маленькую серебряную ложку. Щипчиками поймав кусочек сахара и надломив, слуга бросил его в стакан, а хозяин лишь жестом показал, что достаточно. Так сделали абсолютно все и даже мой отец, видно, нахватался здесь, а затем повторил и я. Отец одобрительно мне подмигнул.
Чаепитие продолжалось, как и разговоры о первых шагах авиации. Мужчины заметили, что мне понравилось, к тому же я не такой уж глупый, необтёсанный эмигрант. И хозяин продолжил:
– Впервые металлические корпуса летающих аппаратов были изготовлены в Германии и назывались «Немецкий дирижабль ;Граф Цеппелин;».
Они много рассказывали о достижениях, но, как я сообразил, были заинтересованы больше в кораблестроении, понимая, что в этой области смогут покорить весь мир, захватывая и перевозя сюда всё самое ценное в большом количестве. Может, здесь и было упущение, так как Германия быстрым темпом стала наращивать свою авиацию. И тут хозяин обратился ко мне:
– Не хотел бы ты учиться у нас в лётной школе? А по вечерам мы бы тебя посылали в бар работать барменом, понимаем, что ты женился и у тебя скоро будет ребёнок!
Я не знал, что и сказать, такого поворота неожиданного для меня не представилось бы. Пока кивнул головой, но потом понял, что совершаю ошибку и добавил:
– Конечно, я был бы очень рад, спасибо за доверие!
Он встал, подошёл ко мне и пожал мою руку, я покраснел, так и не понял почему, уж очень пристально он смотрел на меня, как будто поглощая целиком. Потом мы пересели на мягкие диваны, фрукты перенесли на журнальный столик и подали в маленьких чашечках турецкий кофе, который мне сразу же напомнил моего турка, насильника Ахмета, хозяина дома, предлагавшего тогда выпить кофе. Но здесь же не Турция и отец рядом, я не думал о плохом, однако, наверно, я ошибался. Мы вскоре попрощались, и отец отпросился, чтобы отвезти меня домой в коляске. А по дороге всё прояснилось.
– Хозяин дома, Джордж, он муж, а второй, Уильям, – его жена.
Я же не мальчишка, сразу всё понял: значит, его жена Уильям в отсутствии мужа и «даёт» моему отцу. Я молчал, но отец добавил:
– Здесь, как и везде: «или кнут, или же тебя е...»
– Отец, ты же понимаешь, что у меня жена и скоро будет ребёнок.
Я уже не хотел с ним обговаривать те детали, что с этим был знаком в Турции.
– Не переживай, тебя никто не заставляет, а хочешь, я тебе расскажу, как у них получилось, что они стали мужем и женой.
– Только не растягивай, как ты знаешь, на целую книгу. Можешь мне рассказать в двух словах?
– В двух словах? Хорошо: они оба учились в лётном, и так и получилось, что женщин там не было и друг друга выручали, потом привыкли и стали жить вместе, не только в постели. У них общие счета, общий бизнес, но я думаю, хозяин ещё тот, его жена рассказывала, что он не выполняет супружеского долга совсем, а тот жалуется, якобы постарел, а я ведь сам знаю, бегает на сторону. Но что же мне сделать, когда его жена пристаёт, она мне тайком подбрасывает деньги, и потому я стал вам помогать. Ты думаешь, сколько можно заработать носильщиком в порту?! Я и не ел почти, чтобы отложить эти первые 20 долларов и выслать вам.
– Прости, отец, я тебя ни в чём не виню, только мать жаль, одна осталась, ты хоть посылай ей розы иногда, и это будет для неё надежда, что ты когда-нибудь возвратишься в семью, ей же больше никого не надо.
– Хорошо, сынок, вот и поговорили по душам.
И мы заметили, что кучер завернул к нам в переулок. Отец дал мне ещё фунтов стерлингов пачку и сказал:
– Учись, сынок. Жизнь сама подскажет, как надо, ты хозяин своих души и тела, распоряжайся, как тебе лучше будет.
Когда мы подъехали к дому, на подоконнике светилась керосиновая лампа и стояла у окна моя любовь Софья! Я чуть ли не выпрыгнул из коляски и скрылся в подъезде, а отец мне выкрикнул вдогонку:
– В следующее воскресенье, как обычно, встречаемся на рынке.
Я ничего не ответил, он же знал, что я приду, ведь моей Софье нужны были фрукты и витамины. Когда я вошёл, никто не спал, все ожидали новостей и гостинцев, думали, приду, как всегда, с продуктами, но я возвратился совсем пустой, держал в руках пачку фунтов стерлингов и обратился к матери:
– Это он тебе передал, сказал, что до сих пор любит тебя, но не может возвратиться в семью из-за работы, боясь её потерять, однако обещал каждую неделю помогать.
На керогазе кипел чайник, разлили всем в глиняные чашки кипяток и сели пить чай с вишнёвым вареньем. Они ожидали от меня рассказа, как и где, но я, рассказывая, фильтровал информацию сквозь сито, не сболтнуть бы лишнего, главное сказал, что скоро буду учиться в лётной школе и носить прекрасную форму лётчика. Софья всплакнула, то ли от страха моей будущей профессии, то ли оттого, что не стану больше с ней учиться в колледже, а потом сказала:
– Тебе виднее, делай, как хочешь сам.
Она по характеру была пластилин, и из неё можно было лепить любую фигуру добра. Родители её первыми встали и пошли к себе в спальню, мать моя перемыла чашки и тоже легла, я же хотел сблизиться с Софьей, но не смог из-за отсутствия возможности, условия, в которых мы находились, не позволяли этого, но я понимал, что должен работать и учиться, чтобы наладить наш быт.
Утром, как обычно, родители убежали спозаранку, а мы остались утопать в любви, нам необходима была разрядка для наших следующих отношений.

Не оставляйте Женщину одну,
Одна, наедине с собою и ждёт,
Стонет, тоскует вьюгою в аду...
Не оставляйте Женщину одну,
Она бороться совсем не может...
Потерян смысл жизни для неё...
Не оставляйте Женщину одну,
Одна, наедине с собою и ждёт,

Всё ждёт, наступит ли рассвет...

Одиозная личность...  1-6
6. Не знаю почему

В глазах рассветает лишь обман,
Пеленою покрылась вуаль алмаза,
Дымок режет твой глаз прикрас,
В глазах рассветает лишь обман,
В видимом спектре полный туман,
Мы понимаем, что жизнь дана раз,
В глазах рассветает лишь обман,
Откуда явилась в полуденный час...

И вот рассвет в подмалёвке гризайль светит, смазаны тона на белоснежной земле. Лишь тянутся раскосом глубокие серые поля. Ты взглядом над туманом словно мчишься! Куда несёт – неведомо. То птицей по облакам ступаешь вновь и вновь. И понимаешь: это тишь, спокойствие твоё, которое тебя обворожило, и только ждёшь конец рассвета, понимая: зло солнце причинило. Где свет лучей пагубен был здесь. Растаял наш туман, одаряя всё росой! А на глазах, вдали зелёная трава, изумрудом блеск от солнца мазками развела.

Не знаю почему, но я ожидал это воскресенье как никогда. То ли заманчивое предложение мне сделали они, то ли меня стало тянуть жить богато. Всё из детства помню, как мы жили, в каком достатке, но жизнь шла своим чередом, и неделя прошла без изменений.
А в воскресенье пошёл на встречу к отцу, которая у нас была всегда в два часа, утром даже успел смотаться на рынок, купить продукты на целую неделю, чтобы был в доме достаток. На меня это возлагалось, и я выполнял, как мог. Старался купить вдоволь, но не переплатить, ведь нам надо было ещё оплачивать колледж, и поэтому, ещё не наступило утро, я уже был здесь.
Купил для моей Софьи впервые одну розу. Я ей никогда не дарил цветов, на это у нас вечно не хватало денег, но заметил, как она с завистью смотрела всю неделю на шикарный букет роз, аромат которых благоухал на всю квартиру. Однако мне ни слова, и я за эту кротость и выдержанность очень ценил её. Но, чтобы она оценила мой поступок, здесь же купил небольшую керамическую вазу, наполнил её немного водой и, конечно, получил за это любвеобильный поцелуй в награду.
После завтрака я оделся так же, как был одет в прошлое воскресенье, и опять выбежал на рынок, где уже издалека заметил коляску отца. Отец сказал:
– Мы снова поедем на званый ужин к ним, они нашли, куда тебя пристроить на работу. Ты согласен учиться в лётном училище? Они сами тебе сделают перевод.
– Да! Отец, я бы очень хотел учиться там, но что будет с Софьей, ведь мы всегда и везде вместе.
– Ты, случайно, не думаешь, что хочешь, чтобы и её перевели в лётное училище. А впрочем, на какую специальность она учится?
– У неё специальность лёгкая, для женщины прекрасно! Модельер!
– Ну и пускай заканчивает, а я буду ей помогать – оплачивать, а когда она будет совсем тяжела, стану даже отвозить в колледж.
– Спасибо, отец, ты нас очень выручаешь, тогда у меня просто ответ «да», нет причины для отказа. А то сомневался, ведь её так люблю.
Мы ещё много беседовали о жизни, пока наша коляска не подъехала опять к тем же воротам, и я тут же у него спросил:
– А почему мы едем через задние ворота каждый раз, ты это делаешь специально?
– Да! Всякий раз лошадь гадит, оставляя грязь, хотя к хвосту и привязан мешок, а с парадного входа они сами заезжают на машинах.
– А что, у них машины есть? В каком году появились машины в Англии и какие?
– Первые – это паровой автомобиль (паромобиль) – машина, использующая паровой двигатель. В Англии совершенствовалась паровая машина, кажется, в начале XVIII века, год не помню, но мои хозяева могут назвать даты, они имеют несколько автомобилей и даже старинных, которые ещё двигались на рельсах, у них целый парк этих разных машин и разных моделей, однако сейчас они ездят только на современных. Но в парке машин они имеют всё, даже первый самолёт, который купили.
– Ты можешь мне показать всё, отец?
– Конечно да, но они никогда туда никого не пускают, если только мы пойдём с ними. Хозяин, если захочет тебе показать, то ты увидишь всё своими глазами.
– Очень хочу, но пока они сами не заговорят о машинах, я не спрошу ничего.
Мне стало как-то интересно жить, каждую неделю охватываю столько информации!
Так беседуя, мы и доехали.
Отец вышел, открыл ворота, и мы вскоре были опять на званом ужине.
Я поздоровался и уже непринуждённо пошёл за ними к столу, видно, меня ожидали.
Опять беседы обо всех мелочах жизни, потом мы перешли на политику, но, заметив, что я не участвую в их разговоре, они захотели меня развлечь, и хозяин спросил:
– Ну что, за неделю не передумал учиться в лётном?
Не знаю, почему я это ему сказал, может, не надо было:
– Я ещё лошадь за гриву не держал, на машине ни разу не катался, не то чтобы водить, а уж чтобы летать, так, наверно, нужно постепенно как-то привыкнуть к этой сложной технике.
Вдруг все рассмеялись. Тогда хозяин сказал, что это поправимо, за гриву держать необязательно. Он улыбнулся опять.
– Но за рулём моей машины сможешь попробовать посидеть после обеда.
Я посмотрел в глаза отца, так и не понял, он улыбался или же опечалился.
После ужина – опять чаепитие, затем всё вышли во двор с центрального входа, и я за ними. Там с правой стороны был большой амбар, и, когда открыли ворота, я увидел столько машин, что, наверно, по всему Лондону столько их не шастало. Даже никогда не видел таких! Но это было не всё, в конце стоял маленький самолёт, на котором они летали, а может, учились, и хозяин предложил подняться в него и сказать, что чувствует юнец в этом возрасте, когда ему предлагают сесть в самолёт. Моё лицо покрылось красными пятнами и горело. Я сказал:
– Может, пока в машину сесть, хотя бы руль покрутить!
Хозяин сел за руль одной из машин, выкатил её из амбара и остановился, сам пересел на соседнее сидение и меня позвал рукой, похлопывая по сидению водителя. Я не растерялся, сел за руль и оглянулся, всё было внутри начищено и надраено, блестело окно, как зеркало.
Хозяин ухватился за резиновую грушу красного цвета, висевшую около меня, и раздался звук сирены машины. Он объяснял мне, трогая мои ляжки и нажимая на колено, показал, как управлять... Машина тронулась с места, но его движения были слишком эротичными, особенно, когда при каждом повороте, он хлопал меня по попе. Или же показывал, чересчур прижимаясь ко мне, чуть ли не вплотную к лицу. Я краснел, не маленький, понимал, что он от меня хочет взамен. Мы отъехали далеко, уже не видна была усадьба, он попросил остановить машину, сказав:
– Ты допускаешь много ошибок.
Он пересел на водительское сидение, я же хотел пересесть на его место, однако он предложил:
– Садись на меня, так ты больше усвоишь!
И машина плавно сорвалась с места. Пока было всё нормально, но вскоре я заметил, что мне неудобно сидеть, он продолжал учить, одной правой рукой держась за руль, другой – за моё тело, чуть ли не обнимая, отдаляясь всё дальше и дальше. Потом он остановил машину и спросил:
– Ты усвоил мой урок или повторим?
– Да, усвоил, вы очень легко стартуете, у меня так не получается.
– Подожди немного, сейчас в кусты схожу по надобности, ты, случайно, не хочешь?
– Нет, пока не хочу, – ответил я.   
Он вышел из машины, пошёл в кусты, и я слышал поток, будто из крана бурчала вода. Он возвратился, я заметил, что его ширинка расстёгнута. Это случайно? Или же специально? Но я не придал этому никакого значения, ведь сидел за рулём... Но, когда он подошёл, то сказал:
– Сейчас я тебе покажу, как стартовать. – И сел за руль, усаживая меня на себя.
Я ёрзал, потому что у него всё вывалилось наружу и было видно, это не первый раз, он знает, как соблазнить ребят. Но я не сдался, и он тоже, наверно, не хотел здесь ничего делать, он просто поставил цель получить от меня сегодня ответ: захочу ли я учиться в лётной школе после всего этого. Он ещё раз выходил опустошиться в кусты, возвратился в нормальном состоянии и сказал:
– Сейчас я вижу: ты усвоил урок. Во сколько заканчиваешь колледж завтра?
– В три часа дня.
– Я подъеду к рынку в 15:30, повезу тебя в лётное училище. И устрою в один из моих баров – барменом, только не привыкай там допивать со стаканов, лётное училище принимает лишь трезвенников, таких сильных и выносливых, не болтливых, как ты!
Мы подъехали к дому, все уже были внутри в гостиной, ожидая нас выпить кофе, и мы присоединились к маленькому столу. Отец посмотрел на меня внимательно и с подозрением. Я был красным, заметил своё отражение в зеркале у входа, но хозяин Джордж сразу же сказал:
– Для первого раза он молодец! – А что завтра обещал пристроить в лётное, умолчал.
Уже стемнело, когда мы вернулись домой на коляске. Отец был вместо кучера, всю дорогу молчал. Может, ожидал, что я ему что-нибудь расскажу? Но и я молчал, ведь хотел жить, как они, – богато и счастливо, однако в чём заключалось счастье, я ещё не знал.

Друг к другу стали безразличны,
Всё же больно, к другим ревнуем,
Не думаем, что новые перемены
Пошли б кому-нибудь на пользу.

 Одиозная личность...Роман  1-7

7. Сезон дождей и страстный поцелуй

Сезон дождей, кто вытерпит, кто нет? Лишь в воздухе серпантина пируэт, который громко тарабанит по булыжным камням, серебряными прядями разливаясь в лужи, бежит по канавкам-дренажу в канализационный сток. Какой дождливый день с утра и тянется уже полдня, как будто бы октябрь, пора б с востока солнце поднимать. Зачем сдаваться? Лучше помолись. Облил достаточно, не хочет уходить! Поникли осенние цветы и плачут. Ох, лучше дать им встрепенуться, вздохнуть сильней, побороться за жизнь. Тепло, которое открылось по мольбе. Поблагодарить, просохнуть захотелось,развеять страх, ведь точно знаем, что дождь всего лишь гость у нас... а мы с тобой живём и будем жить, не один раз увидим его проливным. Выглянуло солнце, из-под туч гонимое ветром, как будто улыбнулось нам. И поймёшь, что есть ещё у нас осенних тёплых дней запас.

И дождь тарабанит, а мне нужно бежать ещё на рынок встретиться с Джорджем, хозяином отца. Мы пришли домой, мокрые как курицы, и не во что переодеться, так я и выбежал обратно, после того, как помог Софье стащить с себя всю мокрую одежду, чтобы хотя бы она не заболела. Но чувствовал, что с меня течёт вода, особенно с моей кепки, как из крыши.
Когда я подбежал, Джордж уже стоял с большим зонтом у одёжной лавки и поманил меня туда пальцем. Он, видно, знал, что это моя единственная выходная одежда, ведь у них не было принято одеваться в то же самое каждый день. Я подошёл к нему, и мы зашли в лавку. Она снаружи казалась маленькой, а внутри была достаточно длинной, и в конце – комната для переодевания. Джордж сразу повёл меня туда.
Лавочник всё подносил и подносил мне разную самую дорогую одежду. Когда я смотрел на бирки, мне становилось не по себе, наш годовалый доход семьи всей. Мне же пришлось переодеться в присутствии хозяина Джорджа, который тут же устроился на скамью, сказав, что ноги болят. Я же теперь без стеснения переодевался, потому что новые трусы были уже на мне, я их надел сразу после того, как сбросил на пол мокрую свою одежду. Но когда надевал, отвернувшись к стене, чувствовал неравномерное дыхание и похлопыванье по спине, он стоял вплотную ко мне.
Наконец выбрана была одежда и не один комплект, несколько завёрнутых свёртков, там же моя мокрая, обтянули с двух сторон верёвками, лавочник помог. Мы  вынесли покупки из ларька, и только сейчас, обернувшись, я заметил, что на табличке было написано «Всё для мужчин». Джордж сам сел за руль и сказал:
– Плохая сегодня погода, не для новичков.
Я обрадовался и сел рядом. И ничего не ответил, а он добавил:
– А где слова благодарности или хотя бы поцелуй?
– Спасибо! Спасибо, Джордж, я давно такой одежды не имел. Правда, помню, мы жили богато и шикарно дома, в Одессе!
А он подставил щёку, чтобы я чмокнул, и я это сделал, может быть, мне совсем не хотелось поцеловать его, однако он столько потратил на меня в магазине. Джордж посмотрел на меня лукаво и отдал с засосом ответный поцелуй, захватив мои губы.
Машина тронулась, «дворники» быстро расчищали лобовое стекло, так как шёл проливной дождь, и мы через некоторое время подъехали к лётному училищу. Только здесь я заметил, как с ним считаются, а потом узнал, что Джордж Алдерман (Alderman) – начальник этого частного лётного училища и оно платное. Он остался в кабинете, меня же повели в большую кладовую и там опять стали выбирать мне одежду, на сей раз – лётную форму курсанта. Она была такая красивая, к ней прилагались сапоги и беретка, а когда ещё дали одну на смену, я не знал, как благодарить. И, вернувшись, расцеловал Джорджа, ректора училища, который сам не ожидал таких бурных, страстных эмоций. Он тоже не растерялся, прижал меня к себе, как дитя, которому дали откусить сладкую конфетку. Он, видно, этой реакции и желал, но быстро остепенился и сказал:
– Учиться будешь здесь каждый день, выходной один, только в воскресенье, неделю будешь спать в нашей казарме, а домой – лишь в выходные и праздничные дни. Вечером мы разрешаем нашим студентам подрабатывать, чтобы хватало на питание и на мелкие расходы, но возвращаться спать только сюда, чтобы утром не опаздывать на занятия. Ты понял?
– Так точно, всё понял, мистер Джордж, хочется скорей летать!
– Не надейся, что это будет скоро, но если ты меня будешь слушаться, я буду тайком с тобой заниматься, ты меня понял?
– Так точно, мистер Джордж, я вас понял.
– Тогда поедем дальше, я тебе покажу, где ты будешь работать по вечерам. Называй меня при всех «мистер Джордж», но, когда будем наедине, я для тебя Джордж.
Мы пошли со свёртками к машине. Он повёз меня в казарму, там тоже все с почестями встретили его, он представил меня племянником и предупредил, чтобы не обижали. Там же я развесил свою запасную форму, около своей койки двухъярусной, но мне досталась нижняя кровать, застелена была белоснежной новой простынёй, ни то, что у нас цветные, чтобы часто не стирать. Как будто бы всё, мы вышли и сели обратно в его чёрную машину. Дождик успокоился, и выглянуло солнышко. Я с утра ничего не ел, желудок бурчал, и он тоже, видно, был голоден. Наконец мы остановились около ночного бара, куда он меня обещал пристроить. Я посмотрел на вывеску и сразу же догадался –   это «Гей-клуб», но мне было всё равно, где работать, лишь бы я смог обеспечивать свою семью, мою любимую жену Софью, которая с каждым днём всё больше и больше округлялась. Нам нужно ещё приобрести всё для долгожданного ребёнка.
И здесь его принимали с большими почестями. Он прошёл в отдельную резервную комнату, где был только один стол с четырьмя стульями, и нам очень быстро подали обед. Джордж предупредил, что я буду здесь исполнять обязанности бармена и что я его племянник, чтобы не обижали и научили работать. «Он может приступить завтра же», – сказал обо мне. Кто способен ему перечить, в то голодное время фунт стерлинг решал все проблемы, тем более у него по всему городу таких заведений уйма. Неужели у него других нет, подумал я, но он меня отвлёк разговором. Потом, когда мы пообедали, сказал:
– Предупреди родных, что занят целую неделю, лишь в воскресенье будешь отдыхать дома. Лётное училище – это физический труд, не только умственный, и ты скоро это сам поймёшь. Ни с кем не вступай ни в какие отношения. Не драться, не пить! Обидят, мне докладывай. Так как ехать далеко, куплю тебе велосипед, станешь добираться на нём, будешь умным, сам заработаешь на машину, а если будешь язык держать за зубами, я её тебе подарю. – Он встал. – Ну, где же поцелуй за заботу в благодарность? – Сам подошёл ко мне, поцеловал в губы, требуя такую же отдачу, но на первый раз это получилось как-то неуклюже, и он улыбнулся: – Ничего, научишься, покажи, как ты целуешься с Софьей. Мне просто интересно, никогда с женщиной не целовался.
Я подумал, если не покажу, всю мою карьеру он перечеркнёт, сам прильнул к его губам.
– Это мне больше понравилось, – сказал он, – поехали дальше.
Мы вышли, сели в машину, но Джордж поехал совсем не в ту сторону, где я живу, завернул. Я же молчал, а что же мог сказать, когда уже подписался на эту жизнь, куда он хотел меня столкнуть. Мы проехали немного по шоссе, потом он завернул опять с трассы и сказал:
– Садись за руль.
– Спасибо, Джордж, что доверяете машину!
Сегодня у меня получалось лучше, но он всё же остановил автомобиль и пересел рядом, показывая всё в машине, объясняя, не позволяя лишнего, но, когда переходил на своё место, опять потребовал поцелуй. Итак, сегодня только одни страстные поцелуи, однако я понимал, что и они до греха доведут. Лишь когда стемнело, он меня отвёз домой, я издали заметил силуэт Софьи в окне, бедненькая беременная целый день простояла у окна, меня ожидая. Я подумал: «Погасших отношений тонка нить».
Джордж остановил машину, последний поцелуй на прощанье мне понравился, и я убежал.

Осенняя пора, пора любить,
Чтоб ночи долгие зимою
Не коротать у окна одной,
И он готов к ногам упасть...

Но отражаешься с луной,
Которая тебя зовёт в ночь
Осенним вихрем в полёт,
Где спрятан месяц молодой...

Где заводные звёзды пляшут...
Движением показывают запястье,
Облаком закрывшись в тень,
Несущие спокойствие по силе...

 Одиозная личность...Роман  1-8

8. Откровенно о сокровенном

Оказалась никто не спал, не только Софья, все сидели за столом и ожидали мой рассказ. Я слово в слово повторил, что мне сказал хозяин отца Джордж, и то, что я уже курсант лётного училища и завтра в шесть должен быть уже там, но это так далеко, не знаю, на чём доберусь. Правда, Джордж обещал велосипед, но не знаю, как буду добираться зимой в холодную погоду каждый понедельник. Мне в качестве выходного дали одно воскресенье. Все сразу повесили носы, понимая, что Софье скоро рожать, но я смог тем одним их успокоить, что отец обещал присмотреть за ней, отвозить и привозить из колледжа. А также я сказал, что нашёл работу в баре барменом, и они хорошо зарабатывают на чаевых. Так что буду всё приносить в дом, так как питание в училище входит в стоимость платы за него, а я же не буду платить, оказалось, хозяин отца Джордж он же и ректор, и начальник этого училища. А вечером немного будут давать поужинать в баре. И мы заживём, а если Софья станет собирать и экономить, что я буду приносить в дом, то скоро и машину купим. Такое услышав, вдруг Софья аж подпрыгнула от радости и спросила:
– А ты же не можешь водить машину?
– Машину-то я уже вожу и скоро буду летать, и первое, что я сделаю, – буду летать над твоими окнами, любовь моя Софья!
У всех поднялось настроение, никто не хотел ложиться, а мне нужно было выспаться, завтра – первый день учёбы в лётном училище, и как меня примут другие курсанты – не знаю. Наконец все побрели к своим койкам. Когда я стал раздеваться за занавеской и лёг спать, Софья тут же прильнула ко мне. Может, она что-то и хотела, но мы никогда не позволяли себе этого в присутствии родителей, я её поцеловал в лобик и сказал:
– Спи! Софья, наш ребёнок тоже устал, а завтра разбуди меня в пять часов утра.
Но в два часа ночи у Софьи начались схватки и хорошо,оказалось за мной был послан  отец, он привёз велосипед и на его коляске,  мы отвезли Софью к знахарке-повитухе на дом, с которой договорились за небольшую плату, как-то мне дал этот адрес фармацевт из аптеки, когда я с ним заговорил о своей беременной жене.
И долго не пришлось ждать, она родила как кошка и даже двойню: мальчика и девочку. Имена пока не давали, сказали, подумаем до крещения.
Отец меня отвёз в лётное училище и первым вошёл принимать удар от хозяина Джорджа, который, когда отец уехал, мне высказал всё:
– Нет ни для чего оправданий, здесь ты на военном положении, ты понял меня, Андрей? И так как день сегодня почти потерян и уже два занятия прошло, поедем ко мне, я живу тут близко, отобедаем, а потом отвезу тебя домой, но смотри, на завтра не опаздывай, можешь пропустить также сегодня работу в баре, ведь у тебя уважительная причина, рождение детей-британцев – это многое значит! Ну же, где твоя благодарность?
Я подошёл к нему близко, почти вплотную, и поцеловал его. Мы вышли к машине, он сел за руль, но мне так захотелось немного покрутить баранку, и он это заметил:
– Хочешь сесть за руль?
– Хочу, Джордж, но вы же голодны.
– Ты прав, я обедаю по часам, заедем в ресторан, там и поедим.
И тут же через квартал он остановил машину около ресторана. Интерьер и обслуживание – превосходные, он пил красное вино, а мне только доливали минеральную воду. Я понимал, что должен быть всегда трезвый, ведь мне надо учиться водить машину. Джордж поглощал вино, уже откупорили вторую бутылку. Но он больше не выпил, был в хорошем настроении, ему понравилось французское вино, и две бутылки он ещё взял с собой. Мы вышли, и он скомандовал:
– Садись за руль, ты же видишь, что мне нельзя.
Он сел рядом. Я вставил ключ в зажигание и медленно завёл мотор, отпуская тормоза, тихо надавил на педаль скорости, машина покатилась плавно.
– Так ты же уже ас! Люблю таких талантливых детей! – сказал он мне и предложил повернуть направо.
Мы выехали на шоссе. И я заметил опять ту же дорогу, где он меня учил вчера. Я же думал, довезу его до дома и попрощаюсь, но нет, он опять мне всё показал, и мы даже повернули на заправочную, где он меня учил, как заливать бензин и где открывается бак. Потом сказал:
– Ну что ж, ты хорошо всё освоил, сейчас меня отвези до дома, и потом ты свободен до завтрашнего утра.
Я развернул машину, а он снова:
– А где благодарность?!
Я опять прильнул к нему и понял: он меня к себе приручает как маленького щенка, не хочет насильно взять, ведь это бы мог сделать давно. А может, я ему просто понравился и он влюбился? Я уже много стал читать здесь, в Англии, на эту тему и понимал, что такие люди, особенно мужчины, бывают очень преданными и у них такая же любовь. Он расстегнул немножко мою сорочку и произнёс:
– Какая прелесть, ты что, бреешься, ни одной волосинки! – И прикоснулся нежно к моей груди.
Мне стало уже не по себе, не знаю, чего я хотел, уехать скорей, освободиться от его поцелуев мужчины почти на тридцать лет старше меня или отдать ему большее, но ему большее не надо, он лишь лакомился моим телом, потом соединил полы сорочки и сказал:
– Поехали, Андрей, скорее, забыл, что должны были мне доставить срочное письмо на дом, очень важное. Если всё будет хорошо, обещаю подарить тебе машину, это важно для меня.
Я уже повернул на улицу к лётному училищу, и он меня направлял по переулкам. Я ожидал, что будет там высокий дом с квартирами, как у нас, но ошибся, мы подъехали к небольшому домику с маленьким участком.
– Выйди, открой ворота и заезжай во двор, – сказал Джордж.
Я так и сделал. Мы зашли в дом. Когда он открыл, я увидел, что всё было настолько миниатюрное, что наша квартира, которую мы сейчас снимаем, показалась мне танцплощадкой. Он сказал, заметив, как я всё рассматриваю:
– Занеси вино, Андрей, а я посмотрю в почтовом ящике, есть ли там что-нибудь.
Когда я выходил, то оглянулся, он и правда достал из почтового ящика большой конверт с письмом.
Я занёс вино, поставил на стол, все три бутылки и даже ту, что была откупорена, официант, оказалось, и её положил в хлопчатобумажный мешок. Джордж же читал письмо и немного мне подсказывал, что делать. Пока он прочёл несколько листов, я накрыл на стол, доставая всё, что было из закусок. И поставил два бокала, как он велел, потому что, когда я достал один, он помахал мне головой, а пальцами показал, что два. Мне было очень интересно, что это за срочное письмо, но я даже не имел права спросить у него. Потом он встал, пригласил и меня за стол, разливал вино сам, поддерживая белоснежной салфеткой, чтобы не пролить на очень красивую шёлковую ажурную скатерть. Сразу видно, китайская робота, у нас дома, в Одессе, тоже было что-то наподобие, кажется, покрывало. Джордж встал, показывая, что и мне пора сесть:
– Андрей! Давай выпьем за тебя, ты стал сегодня отцом, и это такая радость для тебя.
Он приблизился ко мне и встал, протянул свой бокал, и я повторил за ним, мы чокнулись бокалами, прозвенел хрустальный звон. Он повернулся и закрепил первый, уже наливая второй бокал полнее, а затем поцеловал меня. Я понимал, что эти три бутылки только для нас, и, чтобы он совсем не опьянел, сам стал разливать, однако себе больше. Но, так как я не пил никогда вина, меня развезло, и я побежал в туалет, уже рыгать, а там дальше не помню, утром проснулся в спальне вместе с ним, он оправдывался:
– Ты ничего не подумай, между нами ничего не было, ты слегка перепил, и я оставил тебя у себя отрезвиться. Как бы ты поехал на ночь глядя? Но вижу, в таком состоянии ты не можешь явиться и сегодня в лётное училище, и поэтому отпускаю тебя домой!
– Спасибо, Джордж, вы меня обрадовали!
– Не вы, а ты! А где же благодарность?
И тут же он меня как котёнка придвинул к себе.

 Одиозная личность...Роман  1-9

 
9. Трудность житья доводит до...

Поцелуи его страстные уже прошлись по всему телу, и оттолкнуть не могу, ведь если что, сразу теряем мы оба работу, я и мой отец, и в доме ни одного фунта стерлинга, всё было отдано повитухе утром. Нет денег за квартиру на следующий месяц, за колледж на следующий месяц, а нам нужно ещё купить двум младенцам кровать, хотя бы одну пока на двоих и разного белья, даже нет ещё пелёнок, единственная белая простыня, разорванная на шесть частей.
В таких раздумьях я позволял ему целовать абсолютно всё, даже турок Ахмет не позволял себе подобного. Нацеловавшись, он успокоился, а может, перегорел, он старался себя этим, вероятно, разжечь, но у него ничего не получалось. Потом он сказал:

– Ну, довольно спать, тебе надо бежать домой. Наверно, заждались тебя, пойдём в ванную комнату, уважь старика, надрай мне спинку и можешь уйти на все четыре стороны.
Он встал, и только теперь я заметил, что всё его тело было покрыто чёрными волосами. А на голове – седоватые, они не казались такими жгучими, может быть, потому я ему понравился, что был гладеньким, как будто сегодня меня мать родила. Моё тело накачанное, всё же я парень. Я посмотрел на себя в зеркало и увидел его засосы вокруг тёмного соска моей груди. Он же уже стоял в душевой. Я открыл дверь и вошёл. Может, меня кто и осудит? Но что я должен был делать, когда уже не думал о себе, а лишь о семье: Софье моей и о двух новорожденных. Они-то при чём, что у нас нет достаточных средств на проживание. Я понимал, что нужно пойти домой с определённой суммой, и только он мне мог бы дать её.
Джордж обрадовался, что я зашёл, кабина душевая уже была достаточно тёплая из-за пара, но он опять меня поймал и стал целовать, крутить, заставлял садиться на него, как в машине, когда меня учил водить. Здесь же была каменная небольшая лавка, однако у него было «дубль пусто»! Может, он перегорел, так бывает, когда сильно хочешь, а я был этому рад, в таком случае я доступен, а он же не может справиться.
Через полчаса, после того как мочалкой я прошёлся по всему его телу, потом он по моему и он ещё раз попробовал, но ничего не вышло, Джордж сказал:
– Перепили мы вчера, Андрей, ничего, поедешь домой и вечером заедешь ко мне сюда, я буду ждать к восьми.
– Вы же сказали, что в лётное училище и в казарме буду спать.
– В лётном училище будешь учиться, в казарме будет у тебя койка, но спать будешь у меня, ты что, не знаешь молодёжь лётную? Они тебя все хором в первую же ночь оприходуют, а впрочем, и в баре тоже. Если хочешь, будешь у меня водителем на машине подрабатывать, я буду оплачивать больше, чем ты бы получал чаевых. Конечно, за малые радости, которые ты будешь мне оказывать, ты же уже не ребёнок и понимаешь, о чём я, да?
– Спасибо, Джордж, я никогда и не думал, что смогу сейчас же устроиться водителем, и у меня же ещё прав на вождение автомобиля нет.
– Всё поправимо, если ты согласен, то с сегодняшнего дня и приступай. Ну что же ты, а где благодарность?
Я подошёл к нему и опять сел ему на колени и стал целовать, это то, что ему сейчас было нужно. Потом мы вышли, он сделал сам мне яичницу и поставил передо мной чашку с кофе. Не помню, когда я ел яичницу из пяти штук, наверно, никогда или же в детстве, но одну. В Турции, точно не ел, а здесь, в Англии, иногда покупал яйца, чтобы Софья моя ела, и то она варила их всмятку и съедала ложечкой так медленно, как будто бы лакомилась мороженым, у меня же слюнки только текли изо рта. Когда я встал, то поблагодарил и поцеловал его, он мне дал опять целую пачку фунтов стерлингов и сказал:
– Передай это Софье на разные пелёнки-распашонки и купи домой молока, яиц, эти продукты необходимы молодой матери.
Он, наверно, заметил, как я с удовольствием ем яичницу, жаренную на сливочном масле. Я положил приличную сумму в левый карман моей лётной гимнастёрки, и он сказал:
– Довезёшь меня до лётного училища, потом поезжай на базар за продуктами, отвезёшь домой, а к пяти заедешь за мной.
Он изменил сам себе, говорил, в восемь, а сейчас сказал, в пять, но я понял, что он сократил время на то, что у меня машина и я справлюсь быстро. Я так и сделал, довёз Джорджа до училища, потом поехал на рынок и на машине возвратился домой. Когда меня увидели с двумя кульками продуктов, все удивились, особенно моя мать:
– Сынок, откуда у тебя такие деньги на деликатесы? Ты же знаешь, мы полностью обанкрочены из-за расходов на роды.
– Мама! Теперь всё будет по-другому, хозяин отца дал мне эту машину и сказал, что я буду обслуживать только его.
– Значит, ты не будешь ходить в этот бар, который он тебе вчера показал.
– Да, не буду, и он сказал, что станет прилично оплачивать, и нам нужно подыскать уже две спальни, для нас с Софьей и малышами.
– Андрей, иди же посмотри, какие они красивые у вас, сын похож на тебя, такой же светленький, беленький, с голубыми глазами, а дочь – тёмненькая, как твоя Софья, будет красивая, когда вырастет. Её родители отдали вам свою спальню, так что не надо пока лишних расходов.
– Мама, пока Софья с детьми, возьми эти фунты стерлинги и спрячь на чёрный день, мало ли что может произойти, но у тебя всегда будет запас. И пока никому не говори об этом, даже отцу, а когда будет необходимо – снимай оттуда понемножку, мы должны хотя бы здесь наших детей поднять на ноги, чтобы они не лизали сапоги хозяина.
– Ой, сынок, мне страшно за тебя.
– Пока нечего бояться, когда я за рулём автомашины, но когда буду летать… – Я замолчал, у меня у самого мороз по спине прошёл. – Ну, что же мы стоим? Показывай моих детей и Софью!
– Подожди, Андрей! Может, они спят, сейчас я загляну, но, чтобы ты знал, что ты с ней не должен спать сорок дней, ты же меня понимаешь, о чём я говорю?
– Конечно, понимаю, мама, о чём ты, но я имею койку в казарме лётного училища и буду приходить и наведываться днём эти сорок дней, а там посмотрим!
И мы с ней тихо вошли в спальню. Все спали сладко, не хотелось будить их, и у меня было время. Мы сели с мамой и по-прежнему уже разговаривали о будущем, я понимал, что надо расширяться, моя мать ещё молода, она не сможет вытерпеть ночные развлечения родителей Софьи. И я ей обещал:
– Зайду и завтра тоже, постараюсь что-нибудь придумать, чтобы создать условия для вас всех!
Я понимал точно, на что подписываюсь. Но вскоре раздался плач детей из спальни, и мы вбежали туда. Я поцеловал Софью, она же, как орлица, быстро меня выпроводила, сказав:
– Андрей, извини, ты с улицы, на тебе пыль.
Я отошёл в сторону, встал возле дверей, но всё-таки спросил:
– Как же ты хочешь назвать детей?
       – Я оставила это право тебе, ты же у нас добытчик, ты полностью нас обеспечиваешь, и как ни назовёшь, я буду согласна.
Опять я почувствовал мягкость души любящей жены и послал ей воздушный поцелуй.
– Давай их обоих назовём одним именем: он Александр, а она Александра, а будем её звать Шурочка!
– Я согласна, немного окрепну, пойдём в Русскую церковь, там и окрестим детей. Тогда и мы тоже заодно обвенчаемся, я так мечтала об этом, но никогда тебе не говорила, понимая, что у нас нет на это средств.
– Ну всё, моя Софья, договорились, уезжаю, мама тебе расскажет всё, по возможности будем видеться, берегите детей.
Я выбежал, только сейчас заметил розы на столе, видно, отец продолжает мою мать одаривать цветами, хочет наладить отношения, и это похвально – сколько она будет жить одна, ведь ещё молода и красива, и он, видно, понял, что лучше сохранить своё, чем найти чужое, не зная, какое оно.

 Одиозная личность...Роман  1-10

10. Двойное дно...

Я не опоздал. Без десяти пять уже находился около подъезда лётного училища, припарковавшись. И ровно в пять показался в дверях Джордж Алдерман, в хорошем настроении, улыбаясь мне, а когда сел, сказал:
– Хорошо, что вовремя, не люблю, когда опаздывают, а сейчас поедем в кафе «Салют».
– Я не знаю такого кафе. Если же вы подскажете дорогу, то подвезу.
– Не подвезу, а вместе пообедаем, знаю, что ты ничего не ел, видно сразу по твоим глазам.
Я же хотел оправдаться и придумать что-нибудь, но не посмел, потому что он на меня смотрел влюблённо, поэтому мне не хотелось его отталкивать. Пока что я ехал под его диктовку, не проронив ни слова. Я понимал, что обратной дороги нет и надо плыть по течению, куда-нибудь и доплыву, лишь бы семья моя не жила впроголодь, с этим-то я знаком. И мне сразу же стало ясно, зачем он меня привёл сюда.
Когда мы вошли в кафе-бар «Салют», там была в основном одна молодёжь Лондона. Начиная с двенадцати лет, а может, ещё и меньше. Вели они себя достаточно вульгарно в присутствии посторонних – открыто, ничего не стесняясь: кто целовался, кто обнимался, и когда мы вошли, то Джордж хотел мне всё это показать, он знал, что у меня на такие заведения никогда не было денег.
Он не захотел брать отдельный кабинет, как делал обычно, а попросил, чтобы накрыли стол в зале. Я пока вопросительно посмотрел на него, он понял и ответил на мой взгляд:
– Ты видишь, сколько их, и любого поманю, за несколько фунтов стерлингов обслужит по полной программе, но я к тебе неравнодушен, пойми ты наконец.
Мы здесь пообедали, и я отвёз его в маленький домик, заехал во двор и припарковал машину. Он сегодня не заказывал себе вино, был вполне в здравом виде и хорошо выглядел. Мы поднялись в дом, и Джордж, включив чайник, сказал:
– Люблю вечером Цейлонский чай.
Я молчал, потом он добавил:
– Ты даже не спросил, что за срочное и важное письмо заказное я получил вчера?
– Если вы сочтёте нужным, мне сами расскажете – это будет ваше право, я никогда не спрошу о том, что меня не касается.
– Ну, это-то письмо напрямую касается тебя, Андрей!
– Как это меня, ведь мы знакомы всего несколько дней?
– С тобой, может быть, и несколько дней, а с твоим отцом – уже достаточное время. Так слушай, я тебе почитаю это письмо, вернее, главное из него. Ты же знаешь, что я «женат», и моя «жена» – партнёр по бизнесу и по всем моим вкладам, мы долго жили вместе, и мне кажется, я любил, но он серьёзно болен, у него рак и его дни сочтены.
– А что, и сам Уильям знает об этом?
– Он знает, однако не предполагает, насколько быстро прогрессирует всё это, а письмо я получил из Германии, отказ в операции, хотя обещал любую сумму, чтобы они озвучили, их же ответ: шанс после операции ничтожный.
– А мой отец знает об этом?
Он удивлённо посмотрел на меня, но всё же ответил:
– Мы не докладываем каждому работающему у нас, однако в доме для твоего отца всегда найдётся работа, но после смерти Уильяма ты займёшь его место, и я бы не хотел, чтобы у нас работал твой отец, ты же меня понимаешь. Он получит хорошее пособие и крупную сумму, хватит ему на приобретение жилья в Лондоне – это немало.
– Спасибо, мистер Джордж, я вас понял и буду молчать об этом.
– Дома ты можешь называть меня просто Джордж. Ты будешь молчать об этом и о многом другом, если хочешь вырастить своих детей в достатке, чтобы они окончили высшее учебное заведение и не работали за бесценок.
– Я вас понял, Джордж!
– Так иди скорей в ванную комнату, переодевайся в халат, чувствуй себя как дома и посиди со мной, расслабься на диване за чашкой чая.
Но потом пошли его поцелуи страстные, объятия, он что-то и пытался, однако снова был облом, мы ни к чему не пришли. Затем он хотел оправдаться, но не смог, просто сказал:
– Новость об Уильяме вывела меня с равновесия.
Я устал, свернулся в клубок и заснул до утра, а утром он меня сам разбудил:
– Вставай, а то мы опоздаем.
Опять плотный завтрак, и мы поехали в лётное училище. Он меня сам завёл в класс первого курса. Все студенты встали, увидев его, он же произнёс:
– Это мой племянник, не дай бог кто-то его обидит.
Все покосились на меня, многие уже прошли через жернова Джорджа, он здесь был ещё тот петух, но мне он никак не смог показать свою мужественность, только слабость в глазах и ревность к молодым петушкам – курсантам лётного училища.
Занятия окончились в три часа, я подошёл к его кабинету, там было совещание, он позвал меня и в присутствии всех сказал:
– Поезжай, проведай мать, привет передавай родным и к пяти часам возвращайся.
Я сразу понял, что он в присутствии остальных совсем другой, и ответил:
– Хорошо, мистер Джордж!
Затем выбежал быстро, ведь мне оставалось слишком мало времени на встречу с семьёй.
Я не помню, как гнал машину, но вскоре уже был у моей Софьи с моими крохотными детьми. Они как будто бы росли на дрожжах, а может, внешний вид: распашонки, пелёнки сделали их такими красивыми. Я долго не мог налюбоваться, это счастье – обнюхивать новорожденных детей, они пахли моей любимой женой и её грудным молоком. У меня это из детства – слишком чувствительное обаяние.
Что такое час времени? Мы и не успели наговориться, но зато я понял, что дома всё в порядке, есть молоко, и яйца, и обед. Я попрощался и выбежал обратно, я не должен опаздывать никогда.

Он, конечно, мне давал время на семью, понимая, что пока я не подойду к жене, но со временем сокращал мне срок на встречу, чувствуя, что Софья меня заинтересует, как женщина, как жена, и я захочу ей отдавать супружеский долг. Однако она сама этого пока не хотела, она всячески стала избегать меня при каждом моём появлении, даже поцелуев. Мне сказала мама, что это послеродовая травма у неё, а может быть, это ревность, а может, любовь, забота к детям. Я её тоже не понимал, но замечал, что она полностью меня игнорировала, только была рада тогда, наверно, когда я приносил большие суммы домой, ведь Джордж вовсю старался меня удержать возле себя, в то же время понимая, что это нужно для семьи.
Я же не понимал её совсем, иногда подумывал найти кого-нибудь на стороне, однако Джордж меня предупредил, чтобы никаких борделей, он любил чистоту в отношениях. Поэтому вот так не солоно хлебавши я голодный в интимном плане возвращаюсь опять к нему, забираю его из училища, потом мы обедаем где-то в дорогих ресторанах и спим в одной кровати. Уже бог знает что думают о нас курсанты. Но как я понял, может, он израсходовался не по годам. А может, и правда стресс из-за письма?
С отцом я никогда не пересекался, и что там со здоровьем Уильяма, не знал.
Учёба в лётном училище у меня шла на отлично по теоретическим дисциплинам. Уже многие мои однокурсники поднимались в воздух и летали, но меня пока не допускали к полётам. Я замечал, что Джордж всё же ректор этого училища и он мною дорожит, он стал настолько любить меня, что уже подносил мне кофе чуть ли не в постель.
Прошло достаточно времени, но однажды, купаясь и плескаясь в душевой вместе, я был сильно возбуждён и, залетев в него, как в дупло, оттарабанил. Может быть, от нехватки больше сил терпеть? Я думал, это всё, он меня выгонит. Но он ничего мне не сказал, а даже был рад такому исходу. Он понимал, во всяком случае, я не буду искать себе партнёршу. И так каждый раз я уже без стеснения освобождался в нём. Это ему нравилось, и через месяц, наверно, может, и больше, он стал опять петухом, но у нас было уже равноправие. Открылось второе дыхание, как двойное дно. Мы оба клевали друг друга, как могли, и это ему намного больше нравилось, быть и курицей, и петухом. После этих сближений мне уже не нужна была женщина.

Как там моя жена Софья? Как мои детки? Я знал, что возложил на отца большую ответственность за них, очень помогла также моя мать и родители Софьи, они до сих пор жили вместе, как одна семья. А я иногда передавал приличные суммы через мать, которая не работала, взвалив на себя обязанность доставлять продукты с рынка. Она говорила мне, что уже собрана большая сумма, и я верил, ведь Джордж после того, как стал петушиться, оплачивал по тройному тарифу. Я же себе ничего не оставлял.

К самолётам Джордж меня не подпускал, но я мечтал о небе и хотел летать, тем более обострялся конфликт между Великобританией и Германией, предвестие Второй мировой войны. Джордж всегда говорил:
– Ещё налетаешься, я бы хотел, чтобы ты здесь, в лётном училище, преподавал теорию, ты с этим справишься.
И вот однажды он сам сел в самолёт со мной впервые, и мы поднялись вместе в воздух. Он хотел, чтобы я почувствовал страх, но нет, это было прекрасно! И в следующий раз я сам уже летал, и первое, что сделал, – пролетел возле окон и дома моих родных и любимых Софьи и маленьких двух детей. Только здесь, над облаками, я почувствовал, как люблю свою семью, что ради них могу и камнем вниз, лишь бы они не падали, так низко, как я.

Одиозная личность...Роман 11

11. Ощущение бесценности жизни

Ощущение бесценности жизни своей с каждым днём увеличивается. Исковерканной жизни, несправедливости собственной судьбы, которая вначале, казалось, должна была быть счастливой. Джордж всячески старался удержать меня при себе, и поэтому, куда бы он не отправлялся, я всегда был рядом; во-первых, как водитель, а во-   вторых, как он считал, – преемник всех его дел. Но то, что нас ещё объединяла и постель, об этом, может быть, догадывались многие, однако никто не знал этого точно и никогда не озвучивал при нас. Джордж стал для меня и отцом, и матерью, заботился, словно о собственном ребёнке, всегда и везде, хотя я уже был достаточно взрослым и мог отвечать за свои ошибки сам. Он меня нежил, как дитя, кормил, поил и укладывал рядом с собой спать.
Домой, проведать семью отпускал редко, ведь когда я видел детей, то чувствовал, как они пахнут ароматом любимой Софьи, и я хотел её, как мужчина, это, видно, понимал и он. Однако у меня никогда на это не было времени и возможности остаться с ней наедине, так как всегда дети и мать находились дома.
Но вот однажды я пришёл домой всего на час, мать, понимая, что мы стали отдаляться, специально увела деток в садик, давая нам сблизиться. И лишь тогда с Софьей я мог бы провести время в любви. Но заметил, что она меня теперь уже так не волнует, как женщина, и я не испытываю к ней такого  интереса, который ощущаю по отношению к  Джорджу. Хотя по мере возможности я всё же старался исполнять свой супружеский долг. Он отдавал себя полностью на растерзание, ублажал меня необыкновенно ласковыми поцелуями, которых нельзя было вымолить у Софьи. И поэтому наши интимные встречи постепенно сходили на нет. Она понимала то, что у меня кто-то есть на стороне, но никогда не говорила мне об этом. И никогда бы не поверила, что этот кто-то был мужчиной. Софья была достаточно ласкова, нежна, наверно, и любила, мне казалось, она останется такой до конца моих дней.
Я не говорю, что не люблю её, она для меня оставалась самой любимой женщиной и женой где-то глубоко в моём сердце, куда я никогда никого не допускал, особенно Джорджа, он знал, что разговор о ней может спровоцировать ссору между нами. И поэтому всегда употреблял только фразу «твоя семья».

Предвоенная обстановка в Великобритании накалялась и привела к необходимости резкого увеличения производства самолётов, а также их усовершенствования. Я же в то время оканчивал лётное училище на отлично.
Великобритания была первой страной, выделившей свои военно-воздушные силы в отдельный род войск – эскадрилью. И так как я после окончания курса проходил практику в лётном училище, меня тем пополняться наш парк учебных самолётов с увеличенной до 400 кг грузоподъёмностью, это значит, бомбардировщиками для обучения полётам курсантов.
С ноября 1937 года было организовано серийное производство. «Оксфорд» создавался на заводах Airspeed в Портсмуте и Крайстчерче, «Де Хевилленд» – в Хэтфилде, «Персивэл эйркрафт» – в Лютоне, «Стэндард моторз» – в Ковентри. По разным данным, было построено от 8568 до 8586 самолетов данного типа. Особенно после того, как был обстрелян из самолёта противника наш корабль. Помню, сам начинал учиться на Британском учебном самолёте Авро «Тьютор» (Avro «Tutor») мощностью 116 кВт (155 л. с.).
Великобритания в то время являлась сильной державой в строительстве и количестве пароходства, и было хорошо развито построение дирижаблей, которые очень активно применялись для противолодочного патрулирования и сопровождения конвоев, которые могли охранять по вечерам с воздуха, но они были доступны днём и их теряли немало. Однако если Великобританию тех лет (1935–1937) сравнить с Германией, становилось ясно, что нам надо укрепить наше воздушное пространство, чтобы достойно противостоять нападению, и поэтому для увеличения арсенала самолётов требовались и свои хорошо обученные лётчики, и я был всегда при деле в это напряжённое, трудное время.
Однажды, когда мы шли по коридору лётного училища, издали увидели моего отца, бежавшего нам навстречу. Мы же собирались уехать пообедать, было почти начало седьмого:
  – Отец, что ты делаешь здесь так поздно? Неужели у нас дома, что-то случилось? – испугался и быстро сказал я, увидев его.
– Нет, это Уильям при смерти, Джордж давно не проведывал его, но сейчас перед смертью, может быть, найдёт время. Возможно, он хочет сказать ему что-нибудь или же попрощаться.
Я посмотрел на Джорджа. Он был опечаленный и сказал:
– Сейчас я поеду в мой замок, проведаю Уильяма, а ты, Андрей, поезжай с отцом, навести свою семью и к девяти часам подъезжай к нашему дому.
Мой отец посмотрел на меня вопросительно. А Джордж взял у меня ключи от машины и быстро скрылся из виду.
Я сел в коляску отца, кучер нас вёз медленно, и мы могли немного поговорить.
– Ты совсем уже дома не бываешь? Ведь я помню: ты любил свою жену Софью. И знаю, любишь и детей.
– Я и теперь её люблю, папа, и детей тоже. Ты не понимаешь, какое сейчас положение опасное, предвоенное. Когда не видишь чего-то, не замечаешь и проходящую мимо жизнь.
– Андрей, ты что, думаешь, будет война?
– Она уже идёт, только не объявлена, ты же знаешь, нас везде атакуют, наши корабли тонут из-за горящих бомб, сбрасываемых немецкой авиацией с воздуха, и мы собираемся вырастить лётчиков, потому конструкторы усиленно работают над новыми истребителями, которые уже имеем в достаточном количестве.
– Ой, сынок Андрей, а сейчас куда бежать? Мне ещё ничего, детей жаль. Я тебе скажу по секрету, что Уильям оставил мне всё своё состояние. Он недавно вызывал адвоката, нотариуса, и это будет большой удар для Джорджа.
– Неужели он оставил тебе своё миллионное состояние?!
– Да! Всё движимое и недвижимое имущество, векселя, наличность в банках и в сейфах – всё до единого фунта стерлинга перечислено в завещании, в килограммах золотых монет и бриллиантов. Не говоря уже о домашнем серебре. И после смерти на шестой день я имею возможность заявить о своих правах.
– Отец, ты же ничего не понимаешь в лётной школе, и сейчас она не даёт такого большого дохода, как раньше. Больше она сидит на королевской дотации Британии, так как им нужна новая эскадрилья знающих и храбрых лётчиков в большом количестве.
– Ну, хорошо, ради тебя я не трону лётную школу, а остальное, прости, всё заберу до самого последнего фунта. Что ты думаешь, я напрасно терпел Уильяма, особенно, когда он заболел – он стал несносным, капризным стариком.
– Отец, я бы хотел, чтобы ты увёз моих детей из Англии, сейчас здесь небезопасно. Пока ещё пароходы курсируют к Америке, поезжайте туда и приживитесь. И тогда постепенно подниметесь на новом месте. А после, когда здесь всё успокоится, я тоже к вам приеду насовсем, обещаю.
– Поклянись матерью, сынок, что ты приедешь, ведь без тебя плохо на этом свете, я же понимаю, как ей трудно: всё знает, но ни о чём ни говорит.
– А что, она знает?
– Я думаю, она догадывается, что у тебя более тесные контакты с Джорджем, чем...
Я не дал ему закончить.
– Отец, жизнь тяжёлая, ты тоже во многом виноват, оставил нас, меня ребёнком в Турции, без копейки денег на растерзание турок.
Я умолк, не дав больше порыву своего сердца высказать горечь о том, что это началось именно там впервые, где был изнасилован за бесценок и не один раз, а виноват в том отец, и только он. Ведь он не должен был оставлять свою семью, лучше бы мы тогда возвратились обратно в Одессу, в новую Россию, ведь многие же наши знакомые вернулись и до сих пор там живут. Хотя как живут – это второй вопрос.
– Ты прав, сынок. Скажи, как мне тебе помочь. Я сделаю всё, чтобы ты выпутался из того положения, в которое попал, прости, сынок, это моя вина.
– Отец, кем я стал? Эта зависимость сравнима с наркотической или же алкогольной. Я не могу уже без него, иногда мне кажется, что я Джорджа люблю больше, чем мою жену Софью, которую обожаю.
– Прости меня, сынок, я подлец, и это то, что я должен тебе сказать. Я увезу нашу семью, и мы будем ожидать твоего возвращения. Взаимная любовь бывает,Господь однополые браки не прощает. Ты думаешь, я не чувствую, я тоже читаю газеты, понимаю, что война всё же будет. А как у вас, достаточно в арсенале самолётов-истребителей?
– Отец, это военная тайна, но надо бы увеличить, и уже стали разрабатывать новые модели, однако ты приблизительно на какой-нибудь ближайший рейс купи билеты, а свои права на наследство заявишь уже из Америки.
– Хорошо, однако, вот мы и подъезжаем, после смерти Уильяма я возвращаюсь в семью.
– Спасибо, отец, позаботься о моих двух любимых женщинах – матери и моей жене Софье и о детях, конечно. Уезжайте поскорей, и забери с собой родителей Софьи. У них даже на билет не будет, всё покупай, что понадобится и необходимо. Я тоже по возможности буду подбрасывать, мне хорошо оплачивают. У матери пока возьми достаточную сумму на все билеты, мы копили на дом. И срочно приобрети их, пока они есть в продаже, вспомни, что было, когда мы уезжали из Одессы в Турцию после революции.
Кучер остановил коляску, и мы быстрым шагом поднялись наверх к семье.
Радость и слёзы, клятва о возвращении в целости и сохранности. Клятва жены Софьи, что станет она ждать, пока будет жива, всю жизнь. Её верность и кротость всегда меня поражали. Я объяснил, в чём дело, и сказал:
– Вы все переезжаете в Америку, после смерти Уильяма, сразу на второй день.
Были и слёзы, и радость, потому что надежда на встречу оставалась. Отец добавил:
– Я тоже полностью возвращаюсь домой, в семью.
Я заметил радостные глаза матери, ведь сколько пройдено у них лет в любви, когда мы жили в Одессе.


12. «В тебе одной» я замечаю смысл жизни

«В тебе одной» я замечаю смысл жизни,
Белое пятно средь чёрного полотна.
Мазками нежно-вязкой светлой гущи
Стекает о былом в любви моя слеза.

Буграми дни прожитые, как в неволе.
Оттенком серости сплошные месяцы,
В тёмном небе туч голубизны больше,
В жизнь дождь и снег, холод навсегда.

Бессмысленная жизнь, а помнится, была,
Когда мы всё вместе в паре проходили,
Любовь снегом белым метель замела...

А может, всё вернуть, просить прощения,
В семью жену без приворота, магии,
Но чувства, знаю, я нарушил, сознавая...

Откровенный разговор с Софьей всё же состоялся. Когда мы поужинали вместе всей семьёй, она меня позвала в спальню выяснять отношения и спросила:
– Андрей, ты меня разлюбил? Ты давно не появляешься дома, дети скучают, я уже не говорю обо мне, ведь мне же тоже не хватает твоей ласки.
Она больше ничего не добавила, но я сам понял, на что намекала. Я подошёл ближе, поцеловал её в лобик, ведь она была намного меньше меня ростом, ниже среднего без каблучков.
– Ты меня целуешь, будто я покойник. – И она по-детски, как когда-то, прыгнула в мои объятья. Точно, как в первый день на корабле, когда мы плыли на теплоходе в Англию из Турции. И именно там у нас раскрылись те нежные чувства.
Воспоминание нахлынуло в любви, потом в постели, где мы остались вместе на целую ночь. Она чувствовала, что я не тот застенчивый мальчик, каким был когда-то. А за дверью ликовала вся наша семья.
Утром я проснулся рано, поцеловал её и сказал:
– Дороже тебя и детей у меня никого нет, не осуждай меня и всё, что бы я ни делал, – это ради нашей любви и детей. Пойди с матерью в Русскую церковь и узнай, когда будем крестить малышей. А помолвку сделаем в Америке, когда я приеду, там, в большой Русской церкви. Я люблю тебя, Софья, пиши из Америки, буду хранить твои письма до конца моих дней. Занятость сейчас такая здесь, в лётном училище, что вряд ли я найду время ещё выскочить, но, может, приду поздно ночью, и тогда ты пустишь меня в свою постель. Ты была сегодня великолепна.
– Я всегда буду ждать тебя, а завтра с твоей матерью мы поедем в церковь, я понимаю, что отец тоже будет занят с похоронами Уильяма.
– Он будет занят и Джордж тоже, и у меня появится возможность встречаться с тобой чаще.
Она ласково улыбнулась и опять по-женски притянула меня к себе, и только через полчаса я вышел в общую комнату и сказал отцу:
– Подвези меня обратно к лётному училищу, надеюсь, что Джордж не вернулся домой сегодня в эту ночь.
Он сразу же поднялся из-за стола, не допив чай. Не знаю, как они все разместились в этой комнате ночью, но у всех была улыбка на устах. Они были довольны, что у меня с Софьей налаживается семейный контакт. Я поцеловал своих детей, которые хорошо уже разговаривали и даже спросили, когда я приду ещё домой.
Путь к училищу показался мне длинным, я всю дорогу вспоминал нашу ночь –  какая любовь и удовлетворённость! Софья сводила меня с ума, я опять хотел к ней возвратиться ночью, она уже не тот ребёнок, которого я знал! Она созрела, её страсть была не принудительная, а раскованная, она отдавала себя всю. Может, с ней кто и переговорил из наших, не знаю, однако теперь я хотел её снова, ещё не отъехав далеко. Я нащупал левый карман гимнастёрки, где лежало её фото с детьми, подаренное мне на память.
И так получилось, что мне повезло: Джордж не приезжал несколько дней, пока Уильям был при смерти, я же наслаждался нежным телом своей жены и её страстью. Отец был и там, и здесь, а на руках уже имел билеты на всю семью в Америку. Всё же мы успели и детей окрестить здесь, в Лондоне, и эта красивая церемония долго сохранялась в моих воспоминаниях в самые трудные дни войны. Когда я был в небе и меня атаковали, оно давало надежду выжить.
День смерти Уильма и дата отъезда моей семьи совпали, но уже отца там не было во время похорон, тем более Уильям перед смертью впал в забытье, словно живая мумия.
Семья же моя уезжала на большом теплоходе в Америку, я провожал их до самого конца, пока пароход не скрылся в тумане. И даже заметил наши самолёты, летевшие в сопровождении корабля. Я был очень сильным, но прослезился, попрощавшись, понимая, что, может, больше не свидимся, учитывая, насколько обострённое сейчас положение в Великобритании.
Возвратившись в пустую квартиру, я позвал хозяина, расплатился с ним за два месяца вперёд и за уборку. После этого перешёл жить к Джорджу в его маленький домик. Теперь, когда снова я познал любовь Софьи, понимал, что не смогу больше подойти к Джорджу, и подал рапорт, чтобы меня приняли в вооружённые силы Королевства Великобритании. Пока Джордж хоронил Уильяма, я получил письменный приказ: отозвать меня из лётного училища и призвать в действующие войска эскадрильи Британских вооружённых сил. Я собираю свой чемодан и переезжаю из квартиры Джорджа.
Он не ожидал таких перемен, ему и так была трудна потеря Уильяма, и с моей стороны это выглядело как предательство, но Джордж не обиделся и всё же наведывался ко мне, где бы я ни находился. Меня отпускали с ним на неделю, как с родственником, и опять мы сблизились, не потому, что я хотел его, просто по привычке. Он же всячески умолял не оставлять его. В одно из своих посещений Джордж спросил меня:
– А где твоя семья и бываешь ли ты там? После смерти Уильяма я давно не видел твоего отца.
– Я их всех отправил в Америку, вы же видите, какое положение здесь.
Он ничего не сказал о наследстве, наверно, ещё ничего не знал, а я же не хотел его расстраивать. А может, он не желал испортить мне настроение?
Я посмотрел на него, он сдал, выглядит плохо, вероятно, не хватает ему той моей молодой энергии, которой он заправлялся, чем он питался, как пиявка. А меня отпускали в увольнение лишь на ночь и то с помощью его прошений, ведь из моих товарищей в нашей эскадрилье так часто никого не отпускали. Но всё же в конце недели он сказал, когда уезжал:
– Ты знал, что Уильям всё своё состояние завещал твоему отцу, Ивану Прокофьевичу Труженикову, так было сказано в завещании, – мне показал адвокат. Это же фамилия твоего отца?
– Нет, не знал, что он ему всё завещал, но информация о фамилии точная.
– Вот интересно, за что он ему завещал всё? Он же был у нас обычным рабочим, конюхом и садоводом? – Джордж лукаво посмотрел на меня и улыбнулся.
– Чего не знаю, того не знаю.
Я посмотрел на него, он опять улыбнулся, на этот раз уже ехидно.
Я-то понял, за какие такие заслуги, но ничего не добавил, я думал о своём, о последнем письме Софьи, которая писала, что они хорошо устроились и она скоро станет матерью, мы ожидаем третьего ребёнка!
– Ты о чём-то думаешь? – спросил он меня.
– Да вот, думаю, что скоро меня опять будут посылать сопровождать наши корабли.
– Не послушал меня, сынок, да?
Впервые у него вырвалось ласкательное слово «сынок», он всегда так говорил при чужих, но теперь сказал с такой интонацией сожаления, намекая, что ничем уже не сможет помочь. И он добавил:
– Знаешь, Андрей! Где бы ты ни был, что бы с тобой ни случилось, ты всегда знай, что я есть у тебя, позови, и я не побоюсь пересечь горизонт трудностей, лишь бы тебя вывести из затруднительного положения.
Он попрощался, я же возвратился в часть. Он не знал, что я уже несколько раз вылетал сопровождать наши корабли по морям и океанам, война началась сразу, задолго до её объявления.

Переписка с Софьей продолжалась, она тревожилась обо мне, как отце её детей. Я же, стараясь не показывать мою слабость, отписывал ей приблизительно, какое сейчас положение в Великобритании, в общем, только из газет, ничего лишнего от себя.
Великобритания, несмотря на то, что стремилась сохранять паритет сил на континенте, участвовала во Второй мировой войне с самого её начала, с 1 сентября 1939 года, и я был у истоков этой войны. Потому что Германия вышла из-под контроля «великих держав» и становилась доминирующей силой в Центральной и Восточной Европе.
Это крах британской внешней политики в Европе. В то время Великобритания не обладала мощными сухопутными войсками. Поэтому она стремительно наращивала авиацию. Задачей было оборонять страну с воздуха. В строю находились авианосцы: «Аргус», «Корейджес», «Глориес», «Фьюриес», «Игл», «Гермес», «Арк Ройал». На стапеле было шесть авианосцев типа «Илластриос». И я первым участвовал в инструктаже и испытании нового образца самолёта для дальнейшего его использования. Оказавшись перед фактом нападения Германии на Польшу, Великобритания совместно с Францией пошла на объявление войны Германии. Однако единого англо-французского союзного командования перед войной создано не было.
От Софьи я получал ласковые письма, признания в любви, фотокарточки наших детей. Она меня звала к ним насовсем. Она писала: «Может, вырвешься к нам на пару дней?!», я же всё отвечал, что в сложившейся сложной ситуации это невозможно. Но они там, в Америке, уже всё это знали из газет, они боялись за меня, однако я продолжал честно выполнять мой гражданский долг и пока мне везло.
Я много друзей потерял, было обидно, ведь менялся состав эскадрилий. Однако не только гибли друзья-лётчики, но и сами самолёты падали, как птицы, на тот же корабль, который сопровождали, охраняя, и, если на борту судна везли горючее и бомбы, то теряли и корабли, и товар, продовольствие, которое направлялось в Европу как гуманитарная помощь. А сколько техники и людей! Страх с каждым днём нарастал. Воздушные налёты на Лондон во время Второй мировой войны, обычно называемые англичанами «Блиц», начались 7 сентября 1940 года, шли 57 дней. В этой бомбёжке пострадал и замок Джорджа, в том числе было разрушено огромное количество домов, и вместе с этим ушла в прошлое моя с ним связь. Правда, в замке он не жил, так что предъявленное завещание гласило: продать и выплатить половину от
продажной собственности отцу. Дом был опечатан. И здесь Джордж остался ни с чем, всё ушло в землю вместе с Уильямом.
Я думал, что больше никогда Джорджа не увижу, но ошибался. Около 180 тыс. человек из Лондона спасались от бомбёжек в метро, и мне тоже один раз «повезло», когда я попал туда из-за бомбёжки в свой свободный день. Там я встретился с Джорджем, теперь немощным стариком. Когда же он меня увидел, то попросил впервые провести его к нашему маленькому дому, который пока не пострадал, и он опять повторил слова: «Пиши мне! Где бы ты ни был, я приду на помощь». Я посмотрел на него, старика, и подумал: «Чем он может мне помочь?», кивнул головой и побежал в свою часть эскадрильи, которой, как оказалось, уже не было. Она была полностью уничтожена, не знаю даже, как мне повезло, что не находился там я в то время. Но меня тут же перевели в другую часть эскадрилий, она была далеко за городом.

И тут я думал, что всё, Джордж больше меня не найдёт, не увидимся, но где бы я ни был, он всегда меня находил. Я не скажу, что у нас был с ним какой-нибудь контакт, нет, это просто тёплые дружеские отношения, больше как между отцом и сыном.

Одиозная личность...Роман 13

13. Письма Софьи заставляют выжить!

Письма – это успокоительное для военных. Я получал их регулярно от моей любимой Софьи, где бы ни находился. Много раз был под ударом противника в небе, лоб в лоб с фашистским истребителем, но как-то везло, выкручивался, и пока цел. В свои свободные минуты, я всё же отвечал ей. Чтобы и она имела надежду на скорую победу над фашистской Германией и то, что после войны я вернусь к своей семье. Однажды она написала мне о том, что читала в газетах там, в Америке:
«12 июля 1941 года в Москве было подписано советско-британское соглашение о совместных действиях против Германии. 16 августа Великобритания предоставила СССР военный кредит. 31 августа в Архангельск прибыл первый британский конвой, а уже в сентябре первые британские самолёты приняли участие в боевых действиях на советско-германском фронте».
«Неужели ты там, в России, – спрашивала Софья и вместе с ними защищаешь нашу Родину? Я горжусь тобой, только сейчас я тебя стала понимать, почему ты остался там, а не уехал с нами, я горжусь тобой, наверно, ты знал, что должен дослужиться до полной победы над фашизмом, который захватил в свои жернова пятьдесят стран. Мы в курсе всего, что происходит в мире, много читаем и слушаем все передачи по радио. За нас не переживай, твой отец уже получил почти всё наследство, и сейчас мы здесь живём в шикарном доме и нас обслуживают так же, как когда-то отец обслуживал их. Только для полной радости тебя здесь не хватает, как я соскучилась по тебе, Андрей! Твои родители не отделились от моих, так и живём вместе, дружной семьёй. Детки растут с каждым днём, у нашего младшенького давно прорезались все зубки, он уже ходит и говорит. Если Александр и Шурочка тебя всё же помнят, то он, наш Денис, не видел тебя никогда. Как бы я желала тебя вновь увидеть и насладиться маленькими радостями, которые ты мне подарил перед моим отъездом. – Я улыбнулся. – Не могу забыть те наши тёплые встречи. Мы переехали, сейчас живём у Атлантического океана вблизи Майами, в курортном городке Бока-Ратон (англ. Boca Raton). Это небольшой город на юго-восточном побережье штата Флориды, утопающий в цветах, пальмах и зелени, наш дом имеет свой пляж. Я люблю тебя и постоянно по воскресеньям хожу в церковь, где бы ни жила. Любимый, возвращайся домой, мы все тебя ждём с победой!»

Ей легко писать, но мне иногда страшно обещать, ведь каждый полёт – это смерть, которая ходит за тобой по пятам. И в одном из таких сражений я всё-таки заметил, что в меня попали, горит уже мой бензобак, мне нужно было катапультироваться. Парашют долго не раскрывался, но всё же Бог услышал мои мольбы сохранить мне жизнь, и вскоре я упал в глубь леса Польши, в то время оккупированной Германскими военными частями. И не успел даже закрутить парашют, как к виску был приставлен немецкий автомат. В те минуты я почувствовал, что это всё: «Прощай, Родина, прощай любовь и дети, мои родные!» А главное, передо мной как будто прошла тень матери. Они меня скрутили и повели к мотоциклу, усадили, и приблизительно через час я сидел у какого-то большого начальника Германских сухопутных войск. Удивительно, меня не били и он не кричал, а только спросил:
– Кто такой и откуда?
Я владел прекрасным английским и не дал понять, что говорю по-русски.
– Я гражданин Королевства Британии, лётчик, раньше преподавал в лётном училище, знаком с лётным делом с самых низов возрождения.
– Я и так вижу, что ты британский лётчик, меня интересует другое: кто ты и где твои родители в настоящее время?
– Отец – крупный бизнесмен, проживает в США, а дядя так и живёт в Англии.
– Ты можешь дать их координаты? Мы просто хотим проверить, вернее, уточнить верность твоих слов.
Я немного смутился и не вымолвил больше ни слова. Тогда он сказал:
– Посиди, подумай до завтра, если хочешь жить.
Меня вывели два конвоира-полицая, и на деревенском ломаном русском друг другу они говорили:
– Видно, лакомый кусочек попал к нему в руки, поди-ка, как к нему относится, наверно, хочет дорого продать, за хороший куш.
Я лишь с их слов понял, почему немец спрашивал о моих родителях. Он хотел получить за меня выкуп, это было и будет всегда.
Ночью я не спал, пахло трупной гнилью, видно, был здесь труп до меня.
На следующее утро меня опять позвали к немцу, и я всё же сказал адреса моих родных, я сообразил, что их не будут преследовать, им нужно золото, так как они понимают, что рано или поздно наступит конец войне и будет у них с чем бежать.
– Я согласен, только напишу письмо сам, на конверте укажу адрес, а вы отправите, – сказал я.
Так и сделали. Не знаю, сколько дней прошло, меня никуда не переводили, я был там же, кормили, как собаку, разной похлёбкой и в день давали стакан воды. Я лежал на соломе, и только нежные воспоминания давали мне силу духа, мысли о семье заставили меня выжить. Я отправил два письма: своему отцу – в США и Джорджу – в Лондон на старый адрес маленького дома. Не знаю, почему я решил обратиться к нему за помощью. Но и не очень ожидал, что он поможет: во-первых, он был уже стар, а во-вторых, отец у него забрал половину состояния, как это он провернул, не знаю, может быть, сам и подкупил всех, лишь бы подняться из той грязи, куда засасывало нас, как в болото.
И через какое-то время, вероятно, прошло около месяца, меня снова позвали к начальнику воинской части Германии. На столе я заметил открытое письмо от отца, и мне дали его прочесть:
«Дорогой Андре! – письмо было написано по-английски, под диктовку отца, это не был его почерк, даже имя моё тот, кто писал, изменил. – Ты меня должен понять, не смогу ничем помочь, не потому, что не хочу, всё своё состояние я вложил в военный бизнес, и на счетах у меня ничего нет».
Я понял отца и вспомнил его натуру, он всегда был рискованным, вкладывая в бизнес всё до копейки, порой забывая о главном – что мы существуем. Потому мы, убежав в Турцию после революции, в скором времени оказались без денег на проживание. Я читал дальше, и слёзы падали на бумагу письма. Он писал о моих детях и жене, сказал, что, так как я открыл адрес, пришлось их спрятать в горах другого штата, чтобы с ними ничего не произошло. Когда я дочитал до конца, то спросил:
– А как второе письмо, дошло?
Немец посмотрел на меня и сказал, что второе письмо дошло, и адресат просит о встрече в нейтральной стране, обещая возместить все расходы, лишь бы меня не обижали. Узнаю натуру Джорджа, но не думаю, что он выложит выкуп за меня золотом.
– Ну что же вы? Ничего же не теряете, мой дядя – миллионер, и он хорошо заплатит за меня.
– Странно слышать: отец заявил, что, мол, выкручивайся сам, а дядя решил помочь.
– Ничего странного нет, он не имеет детей, и я его единственный преемник и наследник.
Немец больше ничего не добавил, меня отвели в камеру, где была хотя бы деревянная койка, и кормили сноснее. Я устал считать дни, проведённые там, но это лучше, чем отправиться в газовую камеру в концлагере или быть застреленным.

Однажды мне принесли штатский костюм и бросили его на койку. Когда я при них оделся, вывели к начальнику.
– Твой дядя не так и глуп, он обещал за тебя баснословную сумму в золоте, но только на обмен в нейтральной стране, и ты у меня сейчас самый дорогой подарок, какой я имел за последний год. Поедем вместе.
И мы по вражеским территориям проехали до ближайшей станции вокзала. Там сели в поезд, у нас было целое купе, и я понимал, что все это его люди и не только в нашем купе. Я сидел спокойно, не хотел получить пулю в лоб. Потом мы пересели на корабль и долго плыли, они не докладывали куда, и те же лица, а может, их было и больше, сопровождали меня.
Во время Второй мировой в сражениях участвовало свыше 50 государств. Пожар войны затронул полмира, но были и страны, которые не участвовали, однако почему они выбрали Монако, не знаю, может быть, это было желание Джорджа.
И наконец мы встретились лицом к лицу, он хорошо выглядел, был немного загорелый:
– Я рад тебя видеть, сынок Андрей, в целости и невредимости.
– Да, он цел и невредим, сейчас всё дело за вами, – сказал начальник.
– Не переживайте, у меня здесь всё схвачено, я не думаю, что вы позволите что-то с нами сделать тут, посмотрите на крыши, они усеяны снайперами, как поля кукурузой осенью.
– Я знал, с кем имею дело! И понимал, что вы не тот слабый орешек, который без ядра, поэтому привёз Андрея, как вы просили. И знаю, что вы тоже сдержите слово, я почему-то верил вам.
– Я сдержу слово, ведь для меня дороже Андрея никого никогда не было, пройдёмте в мой номер, всё там, в чемоданах.
Он замялся.
– Не бойтесь, я ничего не хочу вам сделать дурного, я же понимаю – в бою могу его потерять, и зачем, если вы его мне привезли сами, ведь вы сохранили жизнь моему Андрею, а остальное для меня не имеет значения.
Он пошёл за нами. А потом еле вывез на коляске из нашего номера два больших, тяжёлых чемодана с золотом.
Не знаю, досталось ли ему это всё, ведь по дороге сами сопровождающие могли бы напасть на него, но он был хитёр.
А мы с Джорджем остались здесь на несколько дней, а затем переехали в Португалию, которая также не участвовала в войне. Мне не хотелось возвращаться никуда, я был благодарен Джорджу, нас объединяло чувство родства и больше ничего. И только когда он умер, а это было в последние дни окончания войны, по завещанию передал мне всё своё состояние. Но, проверив его счета, я заметил, что крупный транш сбережений Джорджа ушёл на моё освобождение. Я перевёз его прах в Лондон и похоронил на кладбище рядом с Уильямом – это была его просьба перед смертью.
Самое главное, амбар, находящийся невдалеке от этого замка Джорджа, уцелел со всеми видами машин и одним из первых летающих аппаратов – самолёт, на котором учились летать Джордж и Уильям. На оставшиеся сбережения я отстроил опять дом Джорджа за бесценок, так как было много нуждающихся в то время в Лондоне после Второй мировой войны, и решил поехать в США за своей семьёй, не зная, приедет ли отец обратно или нет, однако я должен был вернуть своих детей и мою любовь Софью во что бы то ни стало.

Одиозная личность...Роман 14

 
14. Послевоенное время потерь

Мы продолжали переписываться с Софьей, письма были такими же тёплыми, как и всегда. И из писем я узнал, что она вместе со своими родителями и детьми перешла жить на квартиру, там же, в Бока-Ратон во Флориде. Я давно бы поехал за ними, если бы не эти обстоятельства: возвратившись в Лондон, я узнал, что меня считают дезертиром, так как я исчез вместе с самолётом из своей части – эскадрильи королевских войск во время боя в Польше. И до полного выяснения обстоятельств я не смог вырваться из Великобритании, вернее, не имел на это права. Если бы я жил в Советском Союзе, со мной даже не церемонились бы и выслали бы в Сибирь на десять лет. Я же проживал спокойно до выяснения в маленьком доме, доставшемся мне от Джорджа, и нанял себе достойного адвоката. Мне всего лишь нужно было найти несколько свидетелей: друзей или лётчиков, с кем был в бою, и не один раз, в любой точке Земли, куда бы меня ни отправляли воевать. Возможно, это заслуга моего адвоката, однако я нашёл многих выживших в той проклятой войне, и даже моего лучшего друга лётчика Николя, который видел и подтвердил, как во время боя подбили мой самолёт в Польше и я на парашюте катапультировался в сторону леса.
Так что плохие последствия меня здесь тоже миновали. После множества вопросов я себя считал в то время везунчиком. Однажды даже пришло письмо, в котором мне предложили преподавать теорию в лётной школе Джорджа, уцелевшей от налётов фашистов, бомбардировок Лондона и сейчас принадлежавшей мне. Школа по наследству перешла в мои руки, а преподавать – это было бы неплохо, подумал я и согласился сразу же. Ведь я понимал, что не бизнесмен и не смогу развернуться, а здесь, если не получаешь никакого дохода, всё очень быстро можешь потерять. За всё нужно платить, большой выстроенный дом стоит на земле – значит большие налоги на землю. А у меня, кроме дома, ещё есть это лётное училище, маленький домик, а главное, амбар с машинами, занимающий большую территорию на земле. Я недолго подумал, но всё же согласился и теперь, имея свои «чистые» документы, свободно смог выехать за своей семьёй.
Встреча с Сонечкой и детьми в Америке была тёплой, детки выросли, дочь Шурочка – такая красавица, так же и прыгнула на меня, как когда-то моя Софья. Здесь я и выяснил причину, по которой они разъехались с моим отцом, и это всё было из-за меня. Софья обиделась на отца, который бездействовал и ничем не хотел помочь мне, когда я находился в плену, не хотел хотя бы поехать и выяснить, как это сделал Джордж. Я же не был на него обижен, но, когда забирал свою семью, моя мать переживала, что расстаётся с внуками, плакала, она хотела тоже поехать с нами. Я не имел права решать их семейную проблему, и в ночь перед отправлением отец позвонил мне и сказал: «Мать при смерти, я отправил её в госпиталь на “скорой помощи”». И он назвал больницу, где можно найти её.
Я с Софьей выехал из гостиницы и направился в большую городскую больницу, ближайшую к их дому в Бока-Ратон. Но мы не успели даже попрощаться, и поэтому я принял такое решение, чтобы перевезти хотя бы мёртвое тело своей матери в Лондон, так желала она, ведь там мы с ней прожили б;льшую часть своей жизни. Родители Софьи тоже захотели уехать с нами, а отец мой остался, якобы завершать свои бизнес-дела, но совсем не был против захоронить его жену, мою мать Екатерину Васильевну в Лондоне. Итак, я со своей семьёй выехал из порта Майами в Лондон на большом корабле, мы в слезах везли гроб матери в специальном холодильнике. Дорога длинная, мы находились в самых дорогих каютах, я не выходил из своей, глядя в круглое окно на просторы океана, вспоминая всю свою жизнь, которую она мне подарила и дала, как отличная мать, всегда пребывая рядом со мной до самого конца. Я посмотрел на ясное небо и подумал: это всё, нет сопровождающих самолётов, и можно спокойно заняться воспитанием детей, а то, видно, дедушки и бабушки, любя, слишком их баловали. А когда они все трое заявили, что хотят быть лётчиками, я подумал: «Только не это!», понимая, как сильно я их люблю, не желая подвергать их опасности. Приехали мы в большущий дом, можно сказать, и замок, который я сам построил и правду говорят, что мужчине нужно за жизнь построить хотя бы один дом. Здесь мы все жили дружно и детки росли не по годам. Они имели всё, чтобы стать правильными людьми. Мать свою я предал земле, похоронил вблизи могилы Джорджа на одном кладбище, потому что до сих пор вспоминаю о нём с теплотой, он не побоялся встретиться с фашистами лицом к лицу во время моего освобождения.
Всегда свежие цветы в любую погоду доставляли им всем на могилки, я не забывал и об Уильяме.
Мои отношения с детьми налаживались. С Софьей как будто бы не было разлуки, она до сих пор оставалась любящей и понимающей женщиной и даже не воспринимала в штыки мои нежелательные вылазки... невозвращения домой по ночам, когда я ссылался на мою занятость. Я же имел двойную жизнь, двойное дно, и не знаю, она догадывалась или нет, но никогда об этом не спрашивала.
Однажды она случайно пришла в мой маленький домик около лётного училища и ахнула от моего женского гардероба, где было столько женской одежды моего размера. Но опять она мне ничего не сказала и даже попросила блузу в подарок, ей очень понравилась.
Мои дети ничего не заподозрили, всю жизнь прожив со мной рядом, они мечтали все о небе, летать, но я всячески старался оградить их от этого, и моя дочь Шурочка-Александра, как мать, получила профессию модельера и открыла свою линию одежды и женских сумок. Сын Александр закончил инженерно-строительный факультет по специальности «самолётостроение», хотел быть поближе ко мне, как к лётчику. Младший Денис закончил экономический факультет, и, как мне говорила Софья, он будет большой бизнесмен, может быть, в моего отца.

Смерть отца, Ивана Прокофьевича Труженикова, была неожиданной, мне сообщил об этом его адвокат. Я поехал за телом и перевёз его на то же кладбище (мемориальный парк), похоронив рядом с матерью. Завещание не удивило: он оставил крупные удвоенные суммы миллионного состояния, так как я знал, что он был хорошим бизнесменом. В те годы я понимал: каждый себя в жизни растрачивает, как может, а возможно, и как хочет. Отец же был бизнесменом и растратил свой потенциал на рост капитала, понимал я. Иногда он лишний раз жалел себе оплатить обед в ресторане, лишь бы «доллар на доллар прибавлялся». Так и прожил один до самой смерти, больше не женился, а ведь ещё мог бы иметь вторую семью, но надо было бы на них тратиться, а он не хотел, может быть, это жадность? Он так и жил и умер в доме на берегу Атлантического океана. Этот дом я решил не продавать, оставить нам на всю семью. А в год несколько раз вылетать туда и отдыхать, греться на солнышке.
Постепенно я замечал ухудшения климатических условий в Лондоне, прохладный и сырой климат, особенно для пожилых людей, который отразился на моём здоровье, поэтому мы б;льшую часть года находились в тёплых краях, вылетали даже в Мексику, на Аруба, не желая быть в Лондоне, где подымались ввысь как по лестнице.
Но наши детки совсем не хотели никуда переезжать. Они получили высшее образование, и уже все связали себя узами брака, уж и внуки пошли, жизнь продолжается.

Мы долгую жизнь прожили с Софьей, если всё рассказать, не хватит и страниц, но, к сожалению, а может, и к счастью, прожитые годы послевоенные как бы быстро прошли без каких-то либо перемен. Я её любил до конца её дней за её наивное и тёплое отношение ко мне. Увы, она умерла раньше меня, почти ей было восемьдесят семь лет, а я же был старше её, но ещё колупался, щеголял с тросточкой, живу и уже давно открылся перед детьми, кто я такой на самом деле и как прожил всю жизнь. Тем более во многих штатах разрешали вступать в однополые браки. Но я и не думал уже об этом в мои-то годы. Дети меня не осуждали, может, по причине зависимости от моих средств, ведь до сих пор всё оплачивал я с моего расчётного счёта. Странно, что и никогда меня не спросила об этом Софья или же её родные, которые не вынесли бы моего признания. Хорошо, что они лежат давно в могилках все на одном кладбище и, если есть загробная жизнь, ходят по соседству в гости друг к другу.

Мне стало трудно без Софьи, и вообще я считаю, что пожилому мужчине нужна пара, и это должна быть женщина, которая всегда пригреет, хотя помню, всё же ей было трудно делить меня с кем-то. Не знаю, если бы не встретился на пути моего отца Джордж, может, и никогда бы не повстречались и мы, но он серьёзно вошёл в мою жизнь и, если бы не он, кем бы я был здесь? Никем, вероятно, пошёл бы по рукам в «Гей-баре», ведь это не врождённо, я уже точно знаю – это не наследственное, а исковерканная жизнь, и её начало было в Турции. Я понимал, что уже не тот, когда приехал, я не мог мужчине смотреть в глаза. Особенно замечал, что меня как-то по-особенному привлекали они. Единственное, когда я воздерживался, – это во время войны, хотя и там всё было сплошь и рядом.
Уже седьмой год пошёл, как нет моей Софьи, и я решил всё высказать на бумаге. И вот небольшой совет, если я смогу достучаться хотя бы до одного молодого мальчишки: не попадайтесь в лапы зрелых мужчин, иначе до конца своих дней будете вести двойную жизнь и никогда не сможете избавиться от этого!
Долгая жизнь... когда ты один в одиночестве. Долгая жизнь...

Конец



*Мини роман написан от первого мужского лица,за 15 дней.
*Все имена вымышленные и места действия, любое совпадение,
не действительность и не имеет место быть.
*Не отождествляйте автора с персонажами его произведений.