Из воспоминаний
офицера – фронтовика, участника
Великой Отечественной войны
1941 – 1945 годов.
ПОБЕДИТЕЛИ
(продолжение)
4. На Дальнем Востоке.
Манчьжурская операция против Квантунской армии Японии развивалась с такой быстротой, что мы не успели почувствовать весь её драматизм на себе. Ровно через 24 дня противник был повержен и капитулировал, а у нас, в связи с этим, появилось много свободного времени.
В один из таких дней мы всем экипажем пошли бродить по сопкам и наткнулись на японские вещевые склады. Везде чувствовался дух и порядок страны восходящего солнца. Сами склады находились в скальных туннелях, но подходы к ним не были закрыты оборонительными сооружениями. Лишь только на входе мы обнаружили повесившегося японского часового и офицера самурая, пронзившего себя мечом в живот.
Зашли вовнутрь и стали двигаться вдоль длинной галереи с полушубками, шинелями, бельём и армейской амуницией. Пока мы рассматривали добротные овчинные шубы, старшина, прячась от наших глаз, примерял новенькие коричневые офицерские сапоги. И вот он вышел из укрытия, чтобы блеснуть своим нарядом перед нами. На его плече к тому же красовалась ещё одна пара кожаных кавалерийских сапог с металлическими шпорами.
Командиру такой маскарад не понравился, и он строго одёрнул бортмеханика:
- Не буди лихо, Михалыч! Сейчас же сними сапоги, а то, не смотря на твои седины, накажу по всей строгости закона!
- Да таких сапог не только в нашей деревне, но и в целом районе никто не видывал, – оправдывался старшина, но командир был не приклонен и вынес своё окончательное решение:
- Разрешаю взять только по пять комплектов нижнего белья, будем от вшей избавляться, а то уже заснуть не дают. Заели совсем.
Набрав белья, мы отправились на аэродром и надёжно его запрятали в ящики, где хранилось наше «НЗ», а старшина всё вздыхал и поругивал командира. Ему так хотелось пощеголять в новеньких коричневых хромовых сапогах, а потом ещё пофорсить ими в своей деревне.
* * *
На следующий день с самого утра было объявлено общее гарнизонное построение, но почему-то только для командного состава. Как ни странно, но офицеров оказалось настолько много, что их пришлось, выстроить в несколько рядов.
Наш экипаж оказался в первом ряду, так что мы лучше других видели командование гарнизона, а также четырёх младших офицеров и усатого старшину, командира танкового взвода, которые стояли отдельно в сторонке от гарнизонного начальства.
Все они были одеты в лёгкое хэбэшное обмундирование и обуты в коричневые японские сапоги. В те самые, что мы только вчера видели на складе в каменных пещерах. Теперь стало ясно, из-за чего затеяли весь этот сыр-бор. Всех пятерых обвиняли в мародёрстве, так как факты были явно налицо.
Не успел я разглядеть арестантов, как перед строем появился высокий генерал, начальник гарнизона, и дал команду прокурору зачитать решение военного трибунала. Пока зачитывали приказ, я продолжал рассматривать осуждённых.
Больше всего мне запомнился высокий чернявый капитан-артиллерист, который вопреки уставу, снял пилотку и расстегнул воротничок гимнастёрки. Мне казалось, что он смотрит с презрением только на меня, а я читаю его мысли: - Ну что лейтенант струсил? В бою ведь и не такое бывало! Я не выдерживаю его взгляда и опускаю голову.
Не вижу, как два прокурорских работника в офицерских званиях срывают погоны и награды у осуждённых. Только слышу глухое стрекотание автоматов «ППШа». Это офицеры из охраны НКВД приводят в исполнение приказ военного трибунала.
После этого меня начинает безжалостно давить тишина. Чувствую, как горит спина, словно её облили кипятком, и я начинаю кусать губы: - Скорее бы всё закончилось!
Из оцепенения выводит голос начальника гарнизона:
- Всё по закону! Так будет впредь с каждым, кого уличат в мародёрстве!
- Кишка тонка, генерал, чтобы так с каждым! Погляди ж ты, какой законник! - цедит сквозь зубы Тесленко. Но я не понимаю значение этих слов, а вижу только коричневые сапоги расстрелянных офицеров. Звучит команда: – Смирно! Потом: – Разойдись, - и мы убываем в свой полк.
* * *
У самолёта нас ждёт старшина.
- Ну что там стряслось в гарнизоне? – спрашивает он у командира.
- Пятерых расстреляли за те японские сапоги, что ты вчера примерял.
- Это как же? – краснеет старшина, и губы его начинают дрожать.
- А так, чтобы чужого не брали! – бьёт себя кулаком в грудь Тесленко.
- Лучше неси свой ликёр, а то на душе муторно, да и ребят помянуть надо. Погибли ведь не за что, а на их месте ведь мог оказаться каждый из нас.
Разместившись у фанерного ящика в грузовом отсеке, молча, выпили, закусили американской тушенкой, и капитан снова стал наседать на старшину:
- Скажи мне, Михалыч, чего это ты так позарился на японские сапоги?
- Так как здесь не позариться! Когда у тебя на всю семью в пять человек только одни валенки. Это что, по-вашему, правильно?
- А правление колхоза, что не помогает? - допытывается командир.
Старшина щурит глаза и делает вид, что не слышит вопроса:
- Вот моя жена как то на собрании спросила у председателя колхоза:
«Нам что всей семьёй в коммунизм босиком идти?»
- Ну и что он ей ответил? – улыбнулся Тесленко.
- А что!? Так и сказал босиком, а там в этом коммунизме дадут всё, что захочешь. Для нас сейчас самое главное - хорошо работать, чтобы туда дойти!
- Ну, а что ты хотел, – смеётся Белов. Сейчас вон, какая обстановка, одним словом, всё для фронта, всё для победы!
- Да я и сам знаю. Здесь ведь одно - или победить или умереть! – отвечает ему старшина и продолжает:
- Вот только я не пойму, почему до войны только и было слышно:
- Наш ответ Чемберлену, да проклятая Америка! Может дело не в них, а в нас самих? Может это мы такие не благодарные!?
- С другой стороны - мы хотим весь мир облагодетельствовать, а сами еле - еле концы с концами сводим! Что же это за политика такая?
- А почему ты вдруг разговор завёл об Америке? – засуетился командир.
- Так как здесь не сказать об этом? Сами подумайте! – удивляется Зуев. - Когда я был в краткосрочном отпуске по второму ранению, то своими глазами видел, как страдает и голодает народ по всей стране.
- Неужели как в Ленинграде? – вклиниваюсь я в разговор.
Но старшина просит меня помолчат и продолжает:
- Люди просто умирают от недоедания особенно в нашем засушливом регионе. Ситуация изменилась лишь после того, как пошла продовольственная помощь от американцев. Вот почему я говорю сейчас об этом!
- Снова ты запад расхваливаешь!? – перебивает Зуева второй лётчик.
Но старшина не слышит его и на глазах у него снова наворачиваются слёзы.
- Такая же картина была у нас и в 22-м году, когда голод опустошал целые районы. Тогда тоже сотни тысяч обречённых были спасены американской организацией волонтёров. Кажется звалась она АРА*. Люди и сейчас об этом помнят. А ведь та безвозмездная помощь оказывалась задолго до признания СССР Соединёнными штатами.
- Это ты к чему нам всё это рассказываешь? – придерживает старшину Тесленко.
- А к тому, чтобы спросить у вас, откуда у нас это невежество и такая жестокость? Бахвальство по поводу и без повода! Откуда?
Командир замолкает, но мы все смотрим на него и ждём ответа.
- Наверное потому, что всё делается через колено или только под себя. Ведь есть у нас и доблесть и честь, а вот воли противления злу нет! От этого и все беды, – завершает разговор Тесленко.
Но я не выдерживаю и снова обращаюсь к старшине в надежде, что на этот раз он меня услышит:
- А в боях на Халхин-Голе и в финской компании тоже расстреливали?
- Конечно, расстреливали, – твёрдо отвечает Зуев и добавляет:
- И делали это всегда показушно, чтобы держать людей в страхе, другого объяснения этому просто нет. Ведь ты сам сегодня видел, как за пару японских сапог боевых офицеров лишили жизни. Это что правильно!?
- Да, не здорово. Это самый настоящий произвол. Пройти всю войну и так глупо умереть, – тихо отвечаю я старшине и гляжу на Тесленко.
Теперь мне становится ясно, почему он так отчаянно пикировал с трофейным грузом рискуя погибнуть в морской пучине. Ему боевому офицеру, герою войны, было стыдно перед нами и миллионами тех, кто отдал свою жизнь, бескорыстно защищая свою родину.
Наверное, так он вымещал своё недовольство теми, кто был повинен за то, что произошло с его страной. И я тогда подумал:
- Нет, он бы никогда не дал себя расстрелять! Может быть тогда и палачей было меньше, а страна стала бы совсем другой, и мы по-другому бы смотрели на мир!?
5. КОММЕНТАРИЙ
Чтобы быть более убедительным в своём повествовании, приведу лишь несколько примеров из «Книги писем», выдающегося советского и российского писателя – фронтовика Виктора Астафьева:
«За войну был расстрелян миллион человек на фронте, так необходимых в окопах, да ещё двенадцать миллионов в лагерях медленно умерщвлялись, и столько же их охраняло в ту пору, когда на фронте был катастрофический недокомплект.
Первая и единственная пока война из 15-ти тысяч войн, прошедших на земле, в которой потери в тылу превышают потери на фронте – они равны 26-ти миллионам, в основном, русских женщин и инвалидов, детей и стариков».
Всего, по оценке Астафьева, наши потери в Великой Отечественной войне составляют: 40-50 миллионов!? Даже в светлый день Победы эти страшные цифры захватывают дух, горечью обжигая наши сердца, и будут ещё многие годы отзываться набатом у последующих поколений.
Страшно сегодня другое, с какой лёгкостью отдельные демагоги «от политики», взывают к ядерной войне, демонстрируя готовность пожертвовать миллионами чужих жизней. Но по законам истории, если ты хочешь войны, она непременно придёт и в твой дом.
Ну а ядерная война не оставит шанса никому, ни тем кто призывает к достойному ответу, ни тем, кто наносит удар первым. Бумеранг возмездия настигнет непременно обе стороны и в этом числе снова будут невинные люди: женщины, старики, дети. Их будут миллионы!
Вот только жаль, что те, кто призывают к войне или создают для этого предпосылки, окажутся вновь безнаказанными, а миллионы их обманутых поклонников будут погребены под завалами разрушенных городов и под ядерным пеплом.
Примечание:
* - АРА (Американская администрация помощи).