Серая пьеса
Лирическая комедия. Сцены из музыкально-бытовой жизни.
Действующие лица:
Петр – композитор и саунд-продюсер.
Дима – звукорежиссер.
Эдик – помощник Петра, концертный директор Маши.
Аркадий – поэт-песенник.
Ольга – младшая сестра Петра.
Наталья – бывшая жена Петра.
Аня – дочь Петра.
Татьяна – педагог по вокалу.
Паша – новый поэт-песенник Петра.
Музыканты.
Наши дни, Столица. Студия звукозаписи Петра.
Картина первая (Adagio)
Петр сидит в крутящемся кресле за звукорежиссерским пультом с чашечкой кофе в руке. Он слушает тишину.
Через несколько идеально тихих секунд в студию тихо входит Дима, он снимает верхнюю одежду, стараясь делать это как можно тише, вешает её на вешалку и остаётся стоять возле одежды на вешалке.
Петр. Проходи, Дима, я уже закончил.
Дима. Закончил?
Петр. Да.
Дима. Совсем?
Петр. Да, да.
Дима. Прям до конца закончил?
Петр (допивает кофе). Да, прям до самого логического завершения. (Встает с кресла.) Проходи уже, садись. Трон твой.
Дима (подходит к креслу). А мне кажется, я слишком рано сегодня.
Петр. Нет, просто я раньше встал, и сразу за медитацию, даже не умылся и постель ещё не убрал. (Показывает на раскладушку с мятой постелью в углу помещения.)
Дима. (Смотрит на часы). Вот только сейчас ровно восемь ноль-ноль.
Пётр тоже смотрит на часы и начинает убирать постель, делая это с какой-то ненормальной педантичностью. Дима садится в кресло, нажимает необходимые для запуска студийной аппаратуры кнопки.
Дима. Какие планы на сегодня?
Петр. Те же, о которых я говорил вчера.
Дима. Ты все-таки за эту песню…
Петр. Да, я ж говорю, планы не изменились.
Дима. Ритм-гитару оставляем также?
Петр (раздраженно). Да, конечно, я искал для Маши новый звук, и я его нашел.
Дима. Всё новое – хорошо забытое старое. Хорошо подумал?
Петр. Что? (Аккуратно складывает раскладушку и ставит ее в угол.)
Дима. Извини.
Петр (подходит к Диме.) Давай уже, запускай трек в наши свежие головы.
Дима, глядя в монитор компьютера, щелкает мышкой, начинает звучать быстрая музыка: сначала ударные, через пару тактов к ударным добавляются басы, еще через пару тактов дерзкая и четкая электрическая ритм-гитара. С появлением ритм-гитары Дима и Петр обмениваются взглядами – Петр явно доволен тем, что слышит, Дима как-то двусмысленно усмехается. Глядя на ухмылку Димы, Петр мрачнеет в лице и перестает кивать головой в такт.
Вступает довольно приятный женский вокал, девушка поет какие-то невнятные, похожие на английские, слова.
Дима. А что, Аркадий так и не сделал текст?
Петр. Вырубай.
Дима останавливает трек. Петр задумчиво смотрит в монитор.
Дима. Текст, говорю, Аркадий еще не написал? Или написал, но Маша еще не записалась?
Петр. Что ты говоришь?
Дима. Я про текст спрашиваю.
Петр. А, Аркадий обещал сегодня принести очередной вариант.
Дима. Очередной вариант?
Петр. Что тебя удивляет?
Дима. Просто, насколько я знаю, обычно один вариант был – первый, он же единственный. Ты же всегда с первого раза тексты Аркадия принимал. Интересно, что вдруг не понравилось в этот раз?
Петр. Как сказать… Много чего, сегодня будет двенадцатый вариант текста.
Дима. Ничего себе. Аркадий точно гений?
Петр. Гений, конечно. От своих характеристик не отказываюсь. Но мы же ищем новые формы, так?
Дима. Так. (Смотрит в компьютерный монитор, едва заметно ухмыляется.)
Петр. Это что сейчас опять было?
Дима. Ты о чем?
Петр. Куда ты сейчас посмотрел с этой ухмылкой?
Дима. Просто в монитор. Без ухмылки.
Петр. Нет, ты посмотрел с ухмылкой. Куда ты посмотрел с ухмылкой?
Дима. В монитор.
Петр. Ты посмотрел на дорожку с ритм-гитарой.
Дима. Нет.
Петр. Так?!
Дима. Ну, да. Просто, ну, не идет эта гитара к Машиному вокалу, как мне кажется. Нет, я понимаю, какой-то апгрейд нужен… но ритм-гитара на эту чисто попсовую фактуру… боюсь, что мы рискуем потерять остатки аудитории…
Петр. Тебе уже нечего бояться.
Дима. В смысле? Я ж волнуюсь за наше общее дело, мы же все в одной певице, ты же сам говорил.
Петр. Можешь не волноваться.
Дима. Что ты имеешь в виду?
Петр. Я имею в виду, что ты уволен.
Пауза.
Дима. Не понял. Я же десять лет верой и правдой. Или я все-таки слишком рано сегодня?
Петр. Нет, ты просто уволен. Расчет получишь у Эдика.
Дима. Это что, из-за моего мнения по поводу ритм-гитар этих? Ты же сам просил честно высказывать свое мнение по ходу работы…
Петр. Я помню.
Дима. Тебе даже нравилось, когда тебя критикуют… так ты говорил.
Петр. Я помню, помню. Я также говорил, что мне нужны не просто сотрудники, а единомышленники.
Дима. Да я в кое-то веке высказался против…
Петр. Свободен.
Дима. Или ты кого-то другого нашёл?
Петр. Нет. Но найду, не сомневайся.
Дима явно хочет что-то еще сказать, но не говорит. Он берет из тумбочки чайный бокал, коробку с пакетиками чая и баночку кофе.
Ты, Пётр, стал каким-то другим за последние несколько дней.
Петр. Возможно.
Дима. До свидания?
Петр. Ну, может быть, и свидимся когда-нибудь.
Дима встает, подходит к вешалке, одевается.
Дима. А у меня абсолютный слух, ты помнишь?
Петр. Вон.
Дима. Даже так. (Открывает входную дверь.) А можно я на свое место кого-нибудь порекомендую?
Петр. Нет, спасибо, сам справлюсь в крайнем случае.
Дима. Желаю тебе, Петр, чтобы крайнего случая в твоей практике все-таки не случилось.
Петр. Хватит из меня слезу выжимать.
Дима. Даже не пытался. До встречи.
Петр. Все возможно.
Дима уходит, Петр садится в кресло и запускает трек с самого начала.
Картина вторая (Agitato)
Петр сидит за пультом, на его голове большие наушники. Петр трясет головой, видимо, в такт какой-то музыке. Глаза его закрыты.
В студию заходят Аркадий и Ольга. У Аркадия в руках несколько листков бумаги, у Ольги объемный целлофановый пакет. Аркадий помогает Ольге снять верхнюю одежду и раздевается сам.
Ольга. Вон, сидит, творит уже.
Аркадий (заглядывая в бумаги). Если он и сегодняшние наработки зарежет, я не знаю… я расплачусь ей-богу.
Ольга. Хочешь, я его тогда задушу?
Аркадий. Нет, Оля, ты не такая жестокая, какой хочешь казаться.
Ольга. А что, все равно ему здесь помирать, с таким-то режимом работы и отдыха, которого нет.
Аркадий. Чего нет, отдыха?
Ольга. Ни режима, ни отдыха, сам его прекрасно знаешь.
Аркадий. Это да.
Ольга. Вот зайдем к нему как-нибудь поутру, ты с текстами очередными, я с кормежкой, а он сидит тут в наушниках. Мёртвый. И пахнет уже.
Аркадий. Оля, не надо так говорить... Но ведь до развода он таким не был.
Ольга. А то он не жил тут в этой студии проклятой.
Аркадий. Так уж и проклятой.
Ольга. Да, проклятой. И музыка эта проклятая, отняла у меня брата еще в детстве… А вот так он жил всегда. (Кивает на брата.) Оттого и развелся. Кто ещё о нём позаботится, если не я.
Петр снимает наушники и поворачивается к Аркадию и Ольге.
Петр. А, вы. Кое-что подсочинил на досуге, будете слушать?
Ольга. Потом. Сначала ты поешь.
Аркадий (показывает бумаги). Я тут тоже сочинил еще несколько вариантов сразу.
Ольга (выкладывает на пульт содержимое пакета). А где Дима твой? Вы же в это время с ним тут вместе уже.
Аркадий. Точно. Чувствую, кого-то здесь не хватает.
Петр. Оля, только не надо это все на пульт выкладывать, сколько раз говорил.
Ольга. Тут все завёрнуто, не испачкает…
Петр. Да при чем тут… Аппаратура – это святое. Это же все равно, что на рояле жрать.
Ольга. Святое – это вовремя и хорошо, в смысле с пользой, поесть, а то загнешься раньше времени, и никакого пульта не надо будет. Так что с Димой? Приболел?
Петр (с искренним интересом осматривает, выложенную на пульт еду). Дима… можно сказать, что заболел.
Аркадий. Простыл?
Петр. С ума сошел.
Аркадий. Что это значит?
Ольга. И ты это сразу понял, потому что сам из ненормальных.
Аркадий. И что, Дима сейчас в психбольнице?
Петр. Не знаю. Я его уволил.
Ольга. Вот здрасьте, он же с тобой лет десять, как верный пес. И уши у него абсолютные…
Петр (наливает компот из термоса, начинает есть пирожок). Не уши, а слух. И это здесь не при чем.
Аркадий. Неужели поссорились?
Петр. Не то чтобы…
Ольга. Не представляю вас ругающимися. Кушай, кушай.
Петр. Он перестал мне доверять, а я, в свою очередь, перестал довеять ему – всё просто.
Аркадий. То есть как это… уволен в связи с утратой доверия?
Дима. Он был против гитары.
Ольга. Какой гитары?
Петр. Электрической ритм-гитары, которую я прикрепил к новому Машиному треку, с которым мы хотим вернуться на первые места хит-парадов этих долбаных. Ну, разве он не сумасшедший, со мной спорить, скажите?
Аркадий. А Маша знает?
Петр. Про гитару-то? А ей зачем? Пусть поет, как пела. Ее голоску подходит гитарка, я знаю. И моему бэку тоже.
Аркадий. Нет, извини, Петр, мне все-таки кажется, что с гитарами… и вообще какое бы то ни было, я так понимаю, роковое звучание – не Машина история…
Ольга. Аркаша, помолчи лучше, а то он сейчас и от твоих услуг откажется.
Петр (доедает последний кусок, вытирает влажной салфеткой руки). Считайте, что уже.
Ольга. Что?
Петр. Отказался от услуг.
Аркадий. Петр, побойся Бога, мы-то с тобой начинали вместе…
Ольга. Петя, ты что тут, совсем в четырех стенах сбрендил? Ты у нас, конечно, гений…
Петр. Жалко сестру нельзя уволить с должности сестры.
Ольга. Что ты сказал?
Петр. Что слышала. Кто вы такие, чтоб одобрять или не одобрять мои аранжировочные решения?
Ольга. Знаешь, что, братец? Да пошел ты. (Складывает пакеты из-под еды, направляется к выходу.)
Аркадий. Значит, ты решил без поэта обойтись?
Петр. Аркадий, ну положа руку на сердце, ну какой ты поэт? Ты – текстовик.
Аркадий. Оля, подожди, я с тобой. (Демонстративно бросает бумаги на пульт и направляется к выходу.)
Петр. Давай-давай, с текстами тоже как-нибудь сам справлюсь.
Аркадий (помогая одеться Ольге). Удачи.
Ольга. Жрать захочешь, пожалеешь еще.
Аркадий и Ольга выходят из студии, хлопнув дверью. Пётр поворачивается к пульту, надевает наушники, через несколько секунд снимает наушники, берет телефон.
Картина третья (Allegretto)
Петр сидит в рабочем кресле, глядя в один из нескольких компьютерных мониторов, в котором видит свое отражение – изображение с веб-камеры. Петр смотрит на себя внимательным и строгим взглядом, затем начинает кривляться, гримасничать. Через несколько секунд Пётр начинает петь, весьма недурственно, оригинально, но, пожалуй, чрезмерно эмоционально:
Режиссеры не плачут,
Художники не врут,
Каскадеры так скачут,
Словно этим живут.
Драматурги все знают,
Композиторы не спят,
Актеры играют,
А продюсеры л-е-е-е-тят…
Продюсеры л-е-е-е-тят
По небу седьмому
К кому-нибудь другому.
В студию врывается Эдик, Петр вздрагивает и тут же прекращает петь, принимая свой обычный угрюмый вид.
Эдик подбегает к Петру и кладет руку ему на лоб.
Эдик. Ты здоров вообще?
Петр. Эдик, разденься, забыл правила?
Эдик. Что ты ей сказал? Она высадила меня из машины, и куда-то рванула в другую сторону. Она сказала, что ноги… ножки её здесь больше не будет.
Петр. Ну, значит, все правильно поняла. Эдик, разденься.
Эдик. Что правильно? У нас тур в двадцати городах уже подтверждён. Что ты сказал, Машеньке? Она на звонки не отвечает.
Петр. Это для тебя она Машенька, а для меня один из проектов, бренд «Masha».
Эдик. Не один из проектов, а самый удачный, самый удачный твой… наш проект. Мы от всех других ради неё отказались.
Петр. Мой проект. Но все когда-нибудь заканчивается, даже человеческая жизнь, а уж проекты тем более.
Эдик. Петя, что ты удумал, говори прямо?
Петр. Разденешься, скажу. (Надевает наушники.)
Эдик быстро снимает верхнюю одежду и также быстро (но аккуратно) вешает её на вешалку и возвращается к пульту. Петр одобрительно кивает и снимает наушники.
Эдик. Ну?
Петр. Певица Маша завершает свое существование.
Эдик. Не понял.
Петр. Просто хотел сказать помягче, но ладно… Певицы Маши больше нет, теперь понял?
Эдик. С ней что-то случилось, ты что-то знаешь, а я нет? С голосом что-то? Со здоровьем? Залетела?
Петр. Я разрываю с ней контракт по собственному желанию, условия позволяют. Юристы уже занимаются.
Эдик. Ты только сейчас это решил? А гастроли как же? Что за подстава вообще?
Петр. Я это решил вчера. Вечером. Ночью… сегодня, утром... полчаса назад.
Эдик. Так, о каких последних, крайних во всех смыслах решениях я ещё не знаю? Может, ты и меня уволил?
Петр. Нет, ты мне как раз нужен, где я еще такого менеджера найду. К тому же тебе всё равно, будет ли в очередном треке гитара или нет.
Эдик. Какая гитара?
Петр. Не важно.
Пауза. Эдик думает.
Эдик. Ладно, допустим. Пока допустим. Что с гастролями делать в таком случае? Может быть, что-то вроде прощального тура устроим?
Петр (подумав). Да, тебя, пожалуй, оставлю. Хоть ты и причастен к предательству.
Эдик. К какому предательству?
В студию заходит Татьяна и буквально втаскивает за руку Аркадия.
Татьяна. Здравствуй, Петр. Ты зачем божьего человека обидел?
Аркадий. Не надо так про меня.
Татьяна (снимает с Аркадия верхнюю одежду). Ну-ну, я же любя и сочувствуя. (Петру и Эдику.) Он мне уже прощальную смс-ку написал, покончить с собой решил поэт.
Аркадий. Я не серьёзно, это был порыв…
Татьяна. Ничёси не серьёзно! (Снимает верхнюю одежду, достает телефон, смотрит в экран, читает.)
Я хочу, чтобы не было здесь больше меня.
Я не знаю, как меня еще носит Земля.
Дай мне верёвку, пистолет или реку,
Я уйду добровольно – вот и нет человека.
Аркадий. Ну зачем в слух-то?
Татьяна. Затем, что не надо меня так пугать. (Петру.) Ты знаешь, что даже уголовная статья такая есть – «Доведение до самоубийства»?
Эдик (Татьяне). А Петр и меня тут доводит. А Машу, так вообще… куда подальше послал.
Татьяна (проходит к пульту, тянет за собой Аркадия). В смысле? Я из неё два года более-менее хоть какую-нибудь певицу делала.
Петр. Думаю, она тебе благодарна за это.
Татьяна. Да ладно, у меня и не такие бездари запевали. Тебя пусть благодарит за имя…
Эдик. Если она его и поблагодарит, то не скоро.
Татьяна. Так, ребятки, сейчас громко и четко, хоть дуэтом, хоть трио вы доводите до моего сведения, что здесь сегодня происходит.
Аркадий. Про Машу я ничего не знаю.
Эдик. Я тоже ещё не разобрался так, чтоб вводить в курс дела остальных.
Татьяна. Тогда ты, Петя, солируешь.
Петр. Да уволил я её.
Татьяна. Как?
Аркадий. У Петра, видимо, новые творческие планы.
Петр. Можно и так сказать. Я занимаюсь новым проектом.
Эдик. Вот оно что…
Татьяна. Ух ты! И когда ты нас познакомишь? Только не говори, что я тоже уволена, это может сейчас плохо сказаться на твоём здоровье.
Петр. Ты, Татьяна, уволена. Не боюсь я тебя, что за манеры? И мне больше не нужен педагог по вокалу, потому что мой новый проект… это я сам.
Эдик, Татьяна и Аркадий переглядываются между собой, а после застывают в немой сцене, глядя на Петра.
Татьяна. Петя, ты не обижайся, но с юмором у тебя всегда было не очень…
Эдик. Да тут претензия на целый розыгрыш, по ходу.
Аркадий. Фух, так это шутка, я уж думал…
Петр. Я не сказал, что это шутка.
Пауза. Немые взгляды Эдика, Аркадия и Татьяны на Петра.
Татьяна. Петь, ты когда последний раз отсюда выходил?
Петр. Не помню.
Эдик. А какой сейчас год?
Петр. Не надо со мной как с полоумным разговаривать.
Эдик. Так какой сейчас год?
Петр. Неважно. Я решил выйти из тени, выйти на сцену, и ни одна тварь меня не остановит.
Татьяна. Это кто у тебя твари, уточни?
Петр. Да все вы. Маша ваша, в первую очередь.
Эдик. Была твоя, стала наша? Да чем она тебя так обидела?
Петр (Эдику). А ты тварь второй очереди.
Аркадий. А я какой, третьей?
Петр. Не знаю пока, ты-то не при делах, наверное, просто божья тварь рядовая.
Эдик. Петя, может, прежде чем оскорблять, стоит объяснить, в чем дело?
Петр. А вы с Машей думали, что я не узнаю заранее, что вы готовите предательство, точнее уже предали…
Татьяна. Да господи, о чём речь, скажи уже одним предложением!
Петр. Запасной аэродром они готовили, Татьяна, которым был господин Стебель со своей продюсерской компанией. И я думаю, уж извини, что и ты была в курсе всё это время, потому что нет больше в мире педагога, который мог бы работать с такой бездарностью, как Маша.
Аркадий. А я думал, ты к своей главой певице по-другому относишься.
Татьяна. Стебель? Валентин? Не знала я ничего. Эдик, это правда что ли?
Эдик (Петру). Не знала она. (Татьяне и Аркадию.) Да, это правда. Мы давно ничего не выпускали, старое быстро приедается, нас стали забывать. Петя в творческом кризисе, нам с Машей надо было как-то спасать бренд, вот мы и обратились ко второму после Петра композитору на постсоветском пространстве.
Петр. Им с Машей, все слышали?
Аркадий. Нет, настоящая поэзия не приедается.
Петр (Эдику). Вообще-то нашу Машу любили и со старым материалом.
Эдик. Много ты знаешь, как будто интерес публики тебя когда-то волновал. Лучше скажи, ты всех, кроме меня, переувольнял?
Петр. Всех.
Эдик. Все остальные не знали, они не виноваты, официально заявляю.
Петр. Да не хочу я разбираться, я хочу заняться собой! Я с детства мечтал о сцене. Я каждый раз перед сном представлял себя на сцене перед микрофоном с гитарой в руках или без.
Аркадий. Петр, твои… наши песни вся страна распевает, чего ещё желать творческому человеку…
Петр. Я всегда хотел, чтобы знали меня, а не только то, что я делаю. Чтобы в лицо знали. И в голос. Я всегда хотел играть концерты. Сам.
Татьяна. Да кто ж тебе не давал?
Петр. Комплексы! Которые появились у меня из-за таких, как вы. Вы все посмеивались надо мной, подтрунивали над всем: от внешности до моих идей, которые нам миллионы принесли впоследствии. Думали, я не замечал?
Эдик. Подожди, ты ж сам над собой всегда смеялся.
Татьяна. И позволял с собой так общаться.
Петр. Врал! Маска! Компромисс как позиция, понятно? Я делал это, чтобы хоть что-нибудь у меня получилось. Качественная музыка в одиночку не делается. Но жить в тени не моя история, я на сцену хочу, понятно?
Татьяна. Петя, тебе так-то за сорок уже.
Петр. Тебе тоже. Начинать новую жизнь никогда не поздно.
Эдик. А старую ты решил просто слить, вместе с теми, кто был с тобой рядом все эти годы.
Петр. Да, именно так! Так же, как вы с Машей меня слили. И я уверен, что остальные поступили бы так же. Ритм-гитара им не нравится.
Аркадий. Какая ритм-гитара?
Петр. Электрическая!
Аркадий. А, да.
Татьяна. Значит так, Петя, мы с мальчиками сейчас уходим, ты успокаиваешься, мы попозже приходим, снова общаемся. Даже если ты сам решил на сцену вылезти, моя помощь тебе точно понадобится – одно дело бэки прописывать и совершенно другое концерты по два часа отрабатывать.
Аркадий. А кто будет стихи писать? Ты же тогда, я помню, так и не смог рифму к слову «микрофон» подобрать…
Петр. Вы всё ещё здесь?
Татьяна. Пойдёмте, коллеги. (Направляется к выходу, тащит за руку Аркадия.)
Эдик. Никого не попросишь остаться?
Петр. Нет пока. Тебе задание на сегодняшний день: рассчитай всех обиженных.
Эдик. Подождите, коллеги, я с вами. (Одевается и уходит вместе с Татьяной и Аркадием.)
Петр берёт в руки телефон, набирает номер, подносит трубку к уху.
Петр. Алё, приветствую ещё раз, снова я. Да, подумал и решил, что скрипач нам… скрипач мне всё-таки не нужен. Да, давайте завтра, как договаривались. Спасибо.
Картина четвертая (Ad libitum)
Петр сидит за пультом с миди-клавиатурой на коленях и нажимает на клавиши, никаких звуков, кроме тишины и цоканья клавиш, нет.
В дверь стучат.
Пётр, видимо, доигрывает очередную музыкальную фразу, ставит в произведении жирную тонику, снимает наушники, откидывается на спинку стула с блаженным видом.
Пётр. Да, вот он, тот сладкий момент, когда у тебя по-лу-ча-ет-ся.
Стук в дверь повторяется.
Да, Павел, войдите, открыто. Если вы… ты Павел.
Дверь открывается, в студии появляется Паша.
Паша. Доброе утро, Пётр…
Пётр. Да можно без отчества.
Паша. А как же субординация?
Пётр. Никак. Я тут со своими бывшими привык к её отсутствию. Проходи, Павел, я тебя жду. Раздевайся и проходи. Ко мне также на «ты» обращайся.
Паша снимает верхнюю одежду, вынимает из кармана смартфон, подходит к пульту, смотрит на свободный стул.
Паша. Разрешите… шишь?
Пётр. Садись, не спрашивай.
Паша садится.
Ты знаешь, я этот твой забавный припев о продюсерах уже наизусть выучил. Использую его для саморепетиций.
Паша. Саморепетиций?
Пётр. Да. Видишь ли, я человек закомплексованный с детства, всегда были сложные отношения с собственной внешностью, но при этом натура артиста, абсолютный слух, композиторский дар, голос… В общем, мне нужно привыкнуть к тому, как я буду выглядеть во время пения, для этого я наблюдаю за собой в веб-камеру. Вот это я и называю саморепетициями. А пою наш припев о продюсерах.
Паша. Я рад, если пригодилось. У меня этот текст давно вообще лежал в компьютере, я даже на какое-то время забыл про него.
Пётр. А сегодня, уважаемый Павел, мы с тобой переходим на новый уровень.
Паша. Ух ты.
Пётр. Да, сначала я свою музыку положил на твой текст, теперь ты, пожалуйста, придумай что-нибудь серьёзное, концептуальное вот на это. (Подаёт Паше наушники.)
Паша надевает наушники, Пётр запускает музыкальный трек, который мы не слышим. Паша слушает происходящее в наушниках очень внимательно и, кажется, что-то уже придумывает.
Вижу, что нравится.
Паша улыбается, снимает наушники.
Паша. Красиво. И при этом как-то так, знаете, актуально, что ли. В смысле, не противоречит тому, что сегодня с музыкой происходит.
Пётр. А что сегодня с музыкой происходит?
Паша. Она… я не знаю, как это по-вашему, по-музыкальному, сказать. Она упрощается. В плохом смысле. А ваша… твоя музыка, она звучит просто в хорошем смысле, как-то… ровно настолько, насколько надо, понимаете… ишь?
Пётр. Молодец, Павел, всё правильно говоришь, сработаемся. Я, кстати, завтра музыкантов набираю в бэнд, приходи тоже, если хочешь.
Паша. Ой, нет, спасибо, я завтра на сутки ухожу.
Пётр. Ничего, вот раскрутимся, тогда сможешь уйти со своей работы.
Паша. Да я бы не хотел совсем уходить. Я её люблю.
Пётр. Понимаю, я свою работу тоже люблю, и ты нашу работу полюбишь.
Паша. Нет, я Нину люблю – есть у нас врач одна.
Пётр. Даже вот как? В общем, я тебе трек по интернету скину, ты послушай там на своей смене до послезавтра и уже делай наброски какие-то.
Паша. Пожелания?
Пётр. Пожелание одно: я хочу, чтоб это стало моей программной песней. Чтобы она была о том, как я, закомплексованный артист от Бога, всё-таки вышел на сцену. Рвать залы. Я победил комплексы. Война была долгой, и я победил. Как-то так, понимаешь?
Паша. Я понял.
Пётр. Вот и хорошо. Теперь иди.
Паша встаёт и протягивает Петру руку.
Пётр. Не люблю, говорил уже.
Паша. Да, извините… ни. До послезавтра?
Пётр. Да.
Паша одевается и уходит. Пётр поднимает глаза вверх.
Вот всё могу в своей профессии, только не стихи писать. Ну, почему ты меня чуть-чуть не доделал, а, Бог?
Картина пятая (Allegretto)
Пётр стоит напротив зеркала, стоящего на стуле, и отражающего его в полный рост. Пётр стоит в наушниках, через несколько секунд он начинает пританцовывать и, не отрывая от себя взгляда, поворачиваться к зеркалу то одним боком, то другим.
Дверь открывается, и в студию заходит дорого одетая Наталья. Увидев Наталью, Пётр дёргается, останавливается, но через секунду продолжает пританцовывать.
Наталья. Совсем уже что ли в своей каморке? У него дочь в таком положении, танцует… Мне Эдик звонил, сказал, что ты свой единственный оставшийся прибыльный проект слил. Слышишь? Не слышишь. Весь в музыке. Конечно. Талант. А мы тут с дочерью так – окликаем с земли, омрачаем полёт. Что, даже не попросишь меня раздеться?
Пётр (убирает один наушник от уха). Наташа, разденься, не говори, что забыла правила.
Наталья. Помню я всё. Только твои правила не распространяются на меня уже полгода, четыре дня и… (Смотрит на часы.) два часа тринадцать минут… четырнадцать. Короче, не буду я раздеваться.
Пётр. Тогда отойди к двери вплотную и там стой.
Наталья (оставаясь на месте). Я по поводу Ани.
Пётр возвращает наушник обратно на ухо.
Хватить уже, я ненадолго по поводу Ани, говорю.
Пётр продолжает пританцовывать, глядя в зеркало.
Петя, я знаю, что ты догадываешься, зачем я пришла. Да, мне снова нужны деньги… в смысле нам… в смысле Ане, у неё очередные осложнения… Потом ещё понадобятся, роды будут сложными, врачи сказали. Я знаю, ты слышишь, дочь тебе не безразлична, в отличие от меня.
Пётр продолжает пританцовывать, глядя в зеркало.
Да что ж такое-то. (Бросается к пульту и вырывает провод от наушников.)
Пётр снимает наушники и бросает гневный взгляд на Наталью.
Пётр. Совсем что ли?
Наталья. Что, боишься в тишине остаться, без ля-ля своего, да?
Пётр. Сама ты ля-ля, поняла? Разденься!
Наталья. Не буду! Что, у тебя тут операционная что ли, чтоб каждый раздевался?
Пётр. Это моя мастерская, святая святых и здесь мои правила, и ты это знаешь! Если угодно, операционная!
Наталья. Камера это твоя тюремная, понял!?
Пётр. Разденься или уходи отсюда сейчас же.
Наталья. Уйду, как только договорюсь о деньгах для дочери.
Пётр. И что с этой шлюхой не так опять?
Наталья (ошарашенно). Как ты её назвал?
Пётр. Как слышала.
Наталья. Ну-ка, повтори, то есть нет, лучше не повторяй. (Вглядывается в лицо Петра.) У тебя точно здесь кукушка стартанула.
Пётр. Иди отсюда. И о дочери, которая мне больше не дочь, чтоб я больше не слышал.
Наталья. Что???
Пётр. Ни об этой шлюхе, ни о её нагуленном ребёнке знать ничего не хочу, сами разбирайтесь с этой мерзостью.
Наталья. Во-первых, почему шлюха, а во-вторых это же дочь твоя.
Пётр. Ей уже двадцать, так что я этой предательнице ничем не обязан.
Наталья. Предательнице? Да что вдруг случилось? Либо объясняй, либо я сюда с психушкой вернусь.
Пётр. Знаю я от кого у неё ребёнок, знаю, хватит придуриваться, и так из меня не одну тысячу вытянули под беременность эту.
Наталья. От однокурсника она залетела, не секрет вроде.
Пётр. Вроде… От Стебля она залетела.
Наталья. От чего… кого?
Пётр. От того самого Стебля, конкурента и теперь врага моего. Только не говори, что не знала.
Наталья. Я не знала. Не знала я, поклясться могу, хочешь? А как они вообще связались, он же твой ровесник…
Пётр. Я всё сказал, больше ни копейки. И ты ей не помогай. Пусть ей этот бездарь помогает, папаша который.
Наталья. А ты откуда это узнал? Насколько точно всё?
Пётр. Неважно. Узнал и всё. Точно.
Наталья. Ты ж в ней души не чаял, а теперь вдруг знать не хочешь?
Пётр. Не хочу. Пока. На эмоциях я, Наташа, иди отсюда. Анька наша два года как совершеннолетняя, отсудили вы у меня всё, кроме студии, ты мне больше не жена. Иди. Мне репетировать надо, мешаешь.
Наталья. Что репетировать?
Пётр. Сольное выступление. И не смотри на меня так, я теперь наконец-то свободен. Ну и что, что поздновато, имя-то у меня есть и давно.
Пауза. Пётр пританцовывает, глядя в зеркало.
Наталья. Решил выйти из тени, значит. Нашёл время.
Пётр. Да. И ты давай, выходи отсюда.
Наталья. Ладно, выхожу. Но не прощаюсь, потому что ухожу, чтоб разобраться, понял?
Пётр. Мне всё равно, иди.
Наталья уходит. Пётр поворачивается к зеркалу, натужно улыбается и плюёт прямо в зеркало - самому себе в лицо.
Самое трудное – это улыбаться, когда не улыбается. Ничего, научусь. Все же как-то это делают.
Картина шестая (Agitato)
На этот раз студия Петра выглядит особенно тесной, потому что в ней теперь находится значительно больше оборудования: инструменты, усилитель, комбики, микрофоны. Пётр ходит между инструментами и микрофонами, спотыкаясь о провода.
Пётр: Да, кажется, я знаю кто, а точнее, что виновато в российских бедах. Виноваты перекуры. Третий раз за час курят. Они у меня там от рака не умерли ещё, мне интересно. (Подходит к двери.) Нет, звать не пойду, сейчас сами придут, уже минут семь прошло. И ведь отобрал лучших из лучших. Но перекуры – это, видимо, бич даже лучших музыкантов. Говорили мне, бери англичан или немцев. Да сколько можно, а? (Снова приближается к двери, берётся за ручку.) Доведёте меня, я же сейчас выйду. Да нет, пока не выйду, конечно, вы это уже поняли. (Из-за двери доносится мужской смех.) Небось, придумали мне там уже какую-нибудь кличку типа Петька-аутист или Петька-крот. (Снова смех из-за двери.) Но я выйду отсюда и очень скоро, и сразу на сцену. (Направляется к стойке с микрофоном, эффектно разворачивается к зрителям.) И вы меня примите, никуда не денетесь. (В сторону двери.) А вы будете играть. Хорошо будете играть, без всяких там чтобы!
Смех за дверью приближается, дверь открывается и в студию по очереди проходят пятеро музыкантов. Они снимают верхнюю одежду, вешают её на вешалку, переобуваются и проходят к своим инструментам.
Накурились?
Соло-гитарист. Да, от души вообще. Спасибо.
Пётр. Надеюсь, теперь от души поиграем.
Ударник. Со вступления опять?
Пётр (прокашливаясь). Нет. Сразу с куплета.
После четырёх ударов Ударника палочками друг о друга, звучит быстрая полновесная музыка. Пётр начинает петь практически сразу:
Всё позади – и сомненья, и злой непокой.
Я почти что всесилен и поэтому снова изгой.
Не играю с судьбою и крепко стою на ногах.
Лишь по ветру осталось пустить самый главный свой страх.
Остаться без лица
С остатками души
До самого конца
В неведомой глуши.
Оставшись без тебя,
Остаться без любви,
Ни с кем не говоря,
Тушить в себе огни.
Тушить в себе себя.
Соло-гитарист играет несложный риф, Пётр закрывает глаза, пытается вести себя свободно, отрываясь по-настоящему.
В студию входит Стебель и, стоя в дверях, наблюдает за репетицией.
В какой-то момент Пётр замечает Стебля и делает знак музыкантам, которые тут же перестают играть. Стебель аплодирует.
Стебель (снимает верхнюю одежду и вешает её на вешалку). А ничего, действительно, смотришься. И слушаешься.
Пётр. Это я сейчас так ещё, черновик. Проходи, Стебель, садись. Куда-нибудь.
Увидев уличную обувь у порога, Стебель вытирает ноги, затем проходит и садится за пульт.
Чего пришёл?
Стебель. На тебя посмотреть, как ты тут.
Пётр. Да вот уже, бэндом обзавёлся, как видишь.
Стебель. Вижу. Пять бравых новичков. Красавцы. Остальных всех уволил?
Пётр. Всех.
Стебель. Молодец, вот это поступок! Они же имели тебя, как хотели.
Пётр. Всех, кроме Эдика.
Стебель. Что? Так этого первым надо было гнать в шею. Он же ко мне первый и пришёл, просил Машей твоей заняться, я же тебе рассказывал всё в подробностях.
Пётр. Я помню. Сказал, что я выдохся, скорее всего, временно, но время не ждёт?
Стебель. Да, так и сказал.
Пётр. Всё равно я его пока оставил, уж больно хороший менеджер.
Стебель. Не спорю. Такой хороший, что сообразил, кто лучше тебя… хорошо, такие же крутые песни напишет для Маши.
Пётр. А Наташа очень удивилась, когда я сказал, что у Ани ребёнок на самом деле от тебя. Точно не врёшь?
Стебель. Петя, ну, ты как вчера родился. Конечно, они сейчас все в отрицаловку пойдут. Аня твоя певицей хотела стать с моими песнями, а станет мамой… Но я поддержу, раз так, ты не волнуйся.
Пётр. Почему я тебе должен верить?
Стебель. Я тебе уже говорил почему. Ты – единственный композиторский и продюсерский талант, с которым мне интересно конкурировать в этой стране, а, может быть, и в мире. Теперь я хочу встретиться с тобой на сцене, лицом к лицу перед зрителями. Ты меня, я знаю, и врагом считаешь, сволочью, особенно теперь после истории с Аней. Но я-то к тебе с уважением отношусь. И ты будешь настоящим артистом. Ты же заешь… да вся страна знает, какое у меня чутьё на будущих звёзд.
Пётр. Да, этим ты и славишься.
Стебель. Вот именно. Я вижу в тебе хорошего артиста с бешенным потенциалом. Я не знаю, как тебя убедить в своей искренности. Просто поверь, не пожалеешь.
Пётр. Просто поверь… Да я после всего этого вообще не знаю, кому верить…
Стебель. Не думай об этом, Петя, не грузись. Решил начать новую жизнь, продолжай начинать. А то, что тебе за сорок, так это фишка твоя будет. У других в сорок лет всё заканчивается, а у тебя всё только начинается.
Пётр. Да это меня меньше всего волнует. Когда я занимаюсь музыкой, я не чувствую возраста. Вообще. Ни биологического, ни психологического.
Стебель. Ну, здорово! (Музыкантам.) Давайте-ка ребятки, вдарьте ещё что-нибудь.
Музыканты встают на исходную, Ударник заносит палочки над головой.
Пётр. Нет. Пока что материал сырой. Ты и так слишком много слышал. Приходи ровно через месяц на концерт.
Стебель. Концерт? Уже и площадка забита?
Пётр. Забита. Небольшой и не слишком известный клуб.
Стебель. Что, клуб? Да ты под своё имя и «Олимпийский» соберёшь. И промо-компанию уже запустил? Если что, я тебе помогу с продвижением.
Пётр. Нет уж, спасибо, сам как-нибудь, и клуб, и самопродвижение это принципиально.
Стебель (встаёт). Ну, смотри. (Направляется к двери.) Только не вздумай заднюю включать. Я тоже сначала не хотел самого себя продюсировать. Пытался сделать звезду из кого-нибудь левого и знаешь, что понял?
Пётр. Не знаю, что?
Стебель. Что неблагодарное это дело – раскручивать кого-то, кинут рано или поздно.
Пётр. Тебя если и кидали, то явно не так, как меня. Но всё равно спасибо за то, что открыл мне глаза.
Стебель (одевается). Ты вот сейчас, главное, сам себя не кинь. Репетируй и выходи на сцену. Народ тебя как артиста любит и ждёт, только ещё не знает об этом. (Музыкантам.) Давайте, орлы, с четвёртой цифры. (Уходит.)
Ударник. Ну что, вступление или куплет?
Пётр. Перекур.
Картина седьмая (Adagissimo)
Возле пульта друг напротив друга сидят Пётр и Паша. У Петра в руках блокнот, который он листает с неподдельным интересом. Паша взволнованно смотрит на Петра.
Пётр. Вот что мне в тебе точно нравится, Павел, так это то, что у тебя нет проходных вещей. Всё как-то по делу, ничего случайного. И, самое главное, всё в размер, вот всё в размер. У тебя музыкального образования точно нет?
Паша. Нет.
Пётр. Но способности точно есть.
Паша. Возможно. Но к словам всегда тянуло больше.
Пётр. А медицина?
Паша. С медициной получилось случайно. Но дело это мне нравится своей безусловной полезностью.
Пётр. А чего дальше на врача учиться не пошёл?
Паша. Да как сказать… Всегда нравилось быть вторым. Быть вторым тоже надо уметь, правда?
Пётр. Да. И серым кардиналом тоже надо уметь быть.
Паша. Это вы… ты про себя сейчас?
Пётр. Да, про себя. Я неплохо справлялся со своей ролью, мне за своё исполнение не стыдно. Но этот образ жизни… (Окидывает взглядом студию.) На самом деле не моё.
Паша. Если честно, я всё же решил идти учиться дальше. Я понял, что Нина – наша врач, я вам рассказывал - не обращает на меня внимания, потому что я всего лишь фельдшер.
Пётр. Но ты же не водитель, в конце концов.
Паша. Зря вы так. На самом деле на Скорой помощи все равны. Только каждый должен быть на своём месте. Задача водителя как можно быстрее и при этом аккуратно довести больного до больницы, задача врача принять, как можно быстрее, правильное решение. Моя задача – не тупить, слушаться доктора, аккуратно и грамотно выполнять все манипуляции. И вот, когда каждый на своём месте, тогда и результат своевременный и хороший.
Пётр. А ты философ, это и по текстам видно. Это хорошо. (Показывает на блокнот.) Мне сейчас нужны взрослые песни. Молодец, Павел, вариантов много, все по-своему привлекательны и, главное, в размер. Благодарю интуицию, что тебя из всего интернета выбрал. Сам-то что для старта посоветуешь?
Паша. Я бы посоветовал то, что под названием «Серая пьеса», на четвёртой страничке вроде.
Пётр (смотрит в листок бумаги, читает, напевая).
Получилось такою не зря,
Серая пьеса моя.
Ведь жил я всегда любя.
Всех любил, кроме себя.
Ничего так. Только торжественного ничего в этом не вижу.
Паша. Что значит «торжественного»?
Пётр. Не хит это, понимаешь? Даже если я прямую бочку и ритм-гитару добавлю, как с треком для Маши хотел поступить.
Паша. Я думал, что хитами не придумываются, хитами становятся.
Пётр. Это у кого как. Мы, профессионалы, должны всё просчитывать заранее. Насколько это возможно.
Паша. А насколько это возможно?
Пётр. Намного, Павел, намного. Поверь старому продюсеру.
Паша. Верю. Так что «Серая пьеса» совсем в хиты не годится?
Пётр. Да не горячись ты, годится, только хитовости добавь. Дерзость какая-то нужна в нашем случае, понимаешь? Вот у тебя тут хорошо, что все рифмы на «я». То есть я, я, я. Мол, я теперь не стесняюсь говорить «я», это прям очень хорошо. Куплет, допустим, можно и в этом духе оставить, но припев… припев должен быть не просто цепляющим, а задевающим за самый нервный нерв, понимаешь?
Паша. Кажется, понимаю. Надо подумать ещё.
Пётр (протягивает Паше блокнот). Вот и подумай, Павел. Хорошо подумай.
Паша (берёт блокнот). «Серую пьесу» берём за основу, значит?
Пётр. Да, давай попробуем.
Паша (довольно улыбается и закладывает страницу в блокноте). Я подумаю, хорошо подумаю. Как раз на сутки завтра. Если вызовов немного будет.
Пётр (отворачивается от Паши к монитору). Теперь иди, мне тут кое-что свести ещё надо до вечера. (Надевает наушники.)
Паша встаёт, подходит к вешалке, засовывает блокнот во внутренний карман куртки, надевает куртку, берётся за ручку двери.
Паша. Я хорошо подумаю. (Уходит.)
Пётр (снимает наушники). Думай, Павел, думай. И про гонорар пока ничего не спрашивай.
Картина восьмая (Agitato)
Пётр нервно бродит один среди музыкального оборудования, спотыкаясь о провода, бурча себе под нос:
- Вот зачем я им сказал, что сегодня собираемся в девять, в начале десятого? Двадцать минут десятого - их нет. Никого. Надо было прям к восьми всех собирать, как раз к началу десятого и подошли бы, часам к десяти разогрелись бы, часам к половине одиннадцатого стали бы репетировать полноценно. Это я, конечно, вместе со всеми перекурами считаю. (Смотрит на часы.) Звонить или не звонить ещё раз… (В сторону двери.) Ладно, чёрт с вами, всё равно скоро явитесь, потому что авансы сегодня обещал выплатить. (Садится за пульт.) Фонерой пока заняться, что ли…
Дверь открывается и в студию с гоготом проходят трое музыкантов – Ударник, Басист и Клавишник.
Ударник. Здрасти.
Пётр. Здрасти, здрасти.
Басист. Доброе утро. Или недоброе, извиняюсь, если не так сказал.
Пётр. Что?
Клавишник (глядя в смартфон.) А тут ещё вот где написано про это. (Поднимает глаза на Петра.) Ой, извиняюсь.
Пётр. Надеюсь, за опоздание извиняетесь.
Басист. А мы опоздали? Тогда ещё и за это извиняемся.
Пётр. Не понимаю, за опоздание и ещё за что?
Клавишник. Мы заранее извиняемся, если вдруг что не так скажем… нет, мы вообще не собираемся это обсуждать, но если вдруг что-то в процессе…
Ударник. Короче, Пётр, мы хотим сказать, что мы сами натуралы, но мы толерантные.
Клавишник. Да, мы же понимаем, в какой индустрии работаем.
Пётр подходит к Клавишнику, вырывает у него из рук смартфон, смотрит на экран.
Пётр. Это что ещё за бред. Ну да, не успел выйти из сумрака, началось. Следовало ожидать. (Музыкантам.) Значит так, ребята, говорю вам это один раз и навсегда, никакой я не гей, у меня есть жена, хоть и бывшая, и дочь. Никакой журналистской грязи не боюсь - взросленький уже. Понятно?
Музыканты переглядываются и кивают.
Понятно?
Музыканты кивают более уверенно.
Понятно?
Музыканты кивают с полной уверенностью.
Ну, всё, тогда по машинам, терпеть не могу задержек. А где наш соло-гитарист вообще, не с вами?
Музыканты проходят непосредственно на репетиционную площадку.
Басист. Он на подходе. День рожденья вчера отмечал, с утра надо было немного времени, чтобы восстановиться.
Клавишник. Принять ванну, выпить чашечку кофе. (Смеётся.)
Пётр. Смешно вам? А мне не до смеха. Будем так дальше работать, завалим весь проект к чёртовой матери.
Басист. Не завалим, Пётр, к твоим услугам профессионалы.
Пётр. Так, ритм-секция моя, поиграйте пока, я вас послушаю.
Басист. О, уважуха, первый раз вижу музыкального руководителя, который столько внимания ритм-секции уделяет. Правильно, ритм – это фактура, основа, не будет основы, не будет ничего.
Пётр. Какой ты разговорчивый сегодня. Но я с тобой согласен. Порой, чем не заметнее человек, тем сильнее он на самом деле влияет на то, что происходит.
Ударник (заносит палочки над головой). Поехали?
Пётр. Давай, родной, ехать придётся долго и упорно.
Четыре удара барабанных палочек друг о друга, и Ударник с Басистом на редкость слаженно начинают играть зажигательную музыкальную фактуру. Судя по взглядам участников ритм-секции друг на друга, для обоих это чистой воды импровизация. Пётр кивает головой в такт музыке и еле заметно улыбается.
В студии появляется Соло-гитарист, он быстро раздевается, берётся за гитару и начинает играть идеально подходящий ритм.
Выслушав несколько тактов, Клавишник подходит к синтезатору и начинает наигрывать незамысловатую, но весьма приятную мелодию.
Пётр бросается к пульту, берёт одну из лежащих на ней бумажек и подходит с ней к микрофону. Пропустив ещё один такт, глядя в листок, начинает петь:
Создать прецедент велено мне,
И я верю судьбе,
Верю себе,
И текущей весне,
Пребывая на дне,
Пока что на дне.
В студию заходит Ольга с толстым пакетом в руках, с интересом поглядывая на музыкантов, она раздевается, показывает Петру на пакет, проходит к пульту и ставит пакет на него.
Пётр делает знак музыкантам, те перестают играть.
Пётр. Опять на аппаратуру еду ставишь?
Ольга. Привет.
Пётр. Привет. (Музыкантам.) Это сестра моя родная, Ольга. (Ольге.) Это музыканты мои.
Ольга. Родные?
Пётр. Пока не знаю. Если это еда, убери её с аппаратуры на компьютерный стол хотя бы.
Ольга. Да, я принесла тебе еду, но это не значит, что я тебя простила.
Пётр. Да ладно тебе, вспылил, узнав, что кругом одни предатели, мне простительно. (Подходит к пульту, заглядывает в пакет.) О, курочка. Жаренная. Ты точно на меня обижена? (Вытаскивает из пакета курицу и разворачивает её.)
Ольга. Точно. Ты, конечно, по уважительной причине вспылил и сбрендил немного. Но, я надеюсь, то, что вы с Эдиком любовники, это не ты придумал?
Соло-гитарист (музыкантам тихо). Чего?
Клавишник жестом показывает, что всё ОК.
Пётр. Не знаю, кто это придумал, но я не удивлён. Но скандал, даже такой, мне, выходящему из тени, даже полезен.
Музыканты рассеянно переглядываются.
Ольга. Нет, даже не смеши меня так. Я знаю, это твой конкурент Стебель дезу пустил в прессе.
Басист. Вот оно что.
Ольга (музыкантам). Да, тот самый Стебель - конкурент наш, этот на всё пойдёт. Мало того, что бесталанный, ещё и наглый, подлый.
Пётр. Да ландо тебе, не бесталанный он.
Ольга. Бесталанный он, говорю. И как автор, и как артист.
Пётр. Это с каких пор ты в музыке разбираешься?
Ольга. Всегда разбиралась.
Пётр. Как бухгалтер?
Ольга. Как слушатель.
Пётр (поглощая курицу, музыкантам). Ребятки, даю установку, что бы обо мне не говорили и не писали дальше, концерты играем, как ни в чём не бывало. Мы очень даже крутая пост-рок команда, ясно?
Басист. Да всё нормально шеф, кому мы только не подыгрывали.
Клавишник. Кто подыгрывал, а кто играл.
Басист. Ах, да, простите, господин солист.
Клавишник. Да ничего страшного, что ещё может сказать музыкант, инструмент которого часто почти не слышно.
Басист. Вот ты мне сразу не понравился.
Пётр (вытирает рот салфеткой, наливает из термоса в стакан компот). Ребят, ну вы ещё подеритесь.
Басист. Извини, Пётр, но если мне человек не нравится, то не нравится.
Пётр. А как тебе я, нравлюсь?
Басист. Да о чём разговор, поработать с композитором такого уровня…
Пётр. Только композитор «такого уровня»?
Басист и Клавишник (нечаянно вместе). И исполнитель тоже высокого уровня.
Пётр. О, вот видите, как вас на самом деле объединяет уважуха ко мне.
Клавишник. Это ты к чему, Пётр?
Ольга. К тому, что вы одна команда, к чему!
Пётр (встаёт с места, целует Ольгу в щёку.) Вот, и мы с тобой одна команда, сестрица. (Подходит к микрофону.) Вот послушай, мне как раз интересно мнение человека, который ни черта не понимает в музыке. (Музыкантам.) «Музыку и меня» заряжайте.
Музыканты играют быстрое, забавное, короткое вступление, после которого Пётр начинает петь:
Извилины прямые – это нотный стан.
Я просыпаюсь,
Где мой стакан?
А Музыка моя уже со мною
Новой строкою,
Ни доброй, ни злою.
Музыка и я,
Музыка и я -
Одно целое в борьбе с тишиною.
Пётр делает знак «стоп» музыкантам. Музыка заканчивается одним мощным аккордом.
Пётр (Ольге). Ну, как?
Ольга. Я должна пожелать тебе успехов в борьбе с тишиною?
Пётр. Хотя бы.
Ольга. Желаю.
Пётр. Спасибо.
Ольга (показывает на пакет). Там ещё фрукты есть, съешь обязательно и с ребятами поделись.
Пётр. Обязательно.
Ольга. Не обязательно, но желательно.
Пётр. Я говорю, что съем и поделюсь обязательно.
Ольга. Ладно, пока. (Идёт одеваться.) Но ты не этот… у вас с Эдиком ничего такого, да?
Пётр. Нет, я не из этих.
Музыканты переглядываются, улыбаются, Ольга уходит.
Ну, всё, поехали, мало времени. Давайте с «Продюсеров», с самого начала.
Четыре удара палочки о палочку Ударника, и на нас обрушивается забористое РОКовое вступление.
Картина девятая (Affettuoso)
Пётр сидит в кресле с наушниками на шее, прикрыв ладонями глаза. Гробовая тишина.
Дверь открывается и в студию проходит Аня, она в грязной одежде, волосы её растрёпаны. Пётр оборачивается на Аню и тут же бросается к ней.
Пётр. Аня, ты как в такое время? (Снимает с неё верхнюю одежду.) В таком виде, да от тебя пахнет спиртным… если не сказать воняет. А живот где, я не понял?
Аня. Живот на месте.
Пётр. А тот… или та, кто там был?
Аня. Выкинулся.
Пётр. Как? Сам?
Аня. Да, пап, такое бывает.
Пётр проводит Аню к пульту, сажает в рабочее кресло, ещё раз внимательно смотрит на живот.
Я знаю, пап, что ты больше не считаешь меня своей дочерью, но я не могу домой к маме в таком виде. Тем более она вообще в последнее время разнервничалась до неадеквата, несёт какую-то пургу про то, что ребёнок… был от Стебля твоего.
Пётр. Да не мой он. А ты мне дочь, как не дочь, ты что…
Аня. Короче, честно рассказываю, поскольку больше беременности нет, тратиться не на что, я украла у мамы карточку, сняла деньги, сумму, которую ты последний раз давал, несла тебе наличные, по дороге к подруге зашла, она здесь недалеко живёт, выпили немного с ней на радостях в кавычках. Потом пошла дальше к тебе в студию, напали на меня, стукнули пару раз, деньги потребовали, ножом угрожали, я отдала, изнасиловать ещё хотели, я убежала не знаю как. Лиц… рож их не запомнила. И вот я здесь, короче. Без денег.
Пётр. Да чёрт с ними с деньгами, чувствуешь себя как?
Аня. Ничего, живая, может быть, пока.
Пётр. Не говори так. А что насчёт выкидыша, Стебель знает?
Аня. Опять Стебель? А ему-то что?
Пётр. Правильно, обойдётся. Не касается его это. Пусть думает пока, что всё хорошо.
Аня. Что-то я и тебя, папа, не понимаю. То ли ты чего-то не договариваешь, то ли я отупела от удара по голове…
Пётр. По голове? Тебя по голове ударили? (Запускает руку в волосы Ани.)
Аня. Ай, больно, ты что!
Пётр. Рана? Открытая?
Аня. Не знаю, сейчас тронул, больно стало.
Пётр (дует Ани на макушку). Хорошо, что с секунды на секунду Павел придёт.
Аня. Кто?
В студию заходит Паша.
Паша. Добрый вечер, ой, я не вовремя?
Пётр. Как раз вовремя, иди сюда, можешь не раздеваться.
Паша (снимая верхнюю одежду на ходу, подходит к Петру и Ани). Ого, даже не раздеваться можно.
Пётр (демонстрируя макушку дочери Паше). Знакомься, Павел, это моя дочь Аня, а это её голова, по которой её только что ударили.
Паша. Кто?
Пётр. Не я, гопники какие-то.
Паша (достаёт влажные салфетки, протирает ими руки, начинает осматривать голову Ани). Так, вот ушиб, видимо, сильный, сотрясение мозга может быть. Анна, да? Посмотрите на меня, голова не кружится, не тошнит?
Аня. Отташнило уже.
Паша. В смысле?
Пётр. Беременной она была, потом расскажу.
Паша. Давно травма получена?
Аня. Где-то полчаса назад, может, час. Ты прям как врач…
Паша. Вот именно, «как». Надо в больницу по-любому. (Продолжает осматривать Аню.) Тут и царапинки, и ссадинки есть, обработать надо.
Аня. Да хватит меня трогать, какврач! Пап, это кто?
Паша. Пётр, несите… неси аптечку и звони в Скорую.
Пётр. Это Павел, мой текстовик. А аптечки у меня нет.
Аня. Короче, вызовите мне такси, пожалуйста, я домой поеду, деньги мама отдаст.
Паша. Только через больницу.
Аня. Через какую больницу, я домой хочу.
Аня встаёт, пошатывается, пытается идти, но теряет координацию и падает без сознания. Паша бросается к Ане.
Паша. Сознание потеряла, видимо, не только по голове били, возможно, кровотечение внутреннее. В Скорую звоните быстрее, Пётр, у меня батарейка села!
Пётр берёт телефон и тут же бросает его.
Пётр. Не дождёшься их, сами поедем.
Паша. Что? Такси вообще-то тоже надо ждать. Надо попробовать в чувства её привести, аптечки совсем нет что ли?
Пётр (один за другим выдвигает ящики стола, что-то ищет). Аптечки нет. Машина есть, а там, возможно, и аптечка.
Паша. Машина? У вас? Тебя?
Пётр. Говорю же, сами сейчас поедем. (Берёт в одном из ящиков ключи от машины.)
Паша. Ну, хорошо, но надо прям быстро.
Пётр (направляется к двери). Идём, идём. Надеюсь, Эдик колёса подкачивал переодически. Неси ты её, Павел, ты же умеешь как там правильно, аккуратно.
Паша. Правильно - на носилках.
Паша поднимает Аню на руки, Пётр накидывает верхнюю одежду на Пашу и на Аню.
Пётр и Паша с Аней на руках покидают студию.
Картина десятая (Allargando)
Музыканты стоят/сидят за инструментами, в кресле возле пульта сидит Эдик. Музыканты наигрывают что-то несвязное, похожее на гаммы. Эдик смотрит на экран смартфона.
Смартфон издаёт короткий сигнал.
Эдик. Ну вот, ещё одни неустойку требуют. (Музыкантам.) Уже двенадцатые по счёту.
Клавишник. Ого.
Басист. Что делать будете, платить?
Эдик. Да ты что, откуда такие деньги, на всех не напасёшься. Думаем. Точнее юристы думают, а я здесь прячусь.
Соло-гитарист. В принципе, мы готовы, Маша может съездить в прощальный тур с нами.
Басист. Да, я бы с Машей поиграл бы…
Эдик. Полегче, парень, девушка занята.
Клавишник. Ах, вот тут какие дела…
Эдик. Да, вот такие дела.
Ударник. А что она, Маша, как она сейчас, что делает?
Эдик. Грустит и ждёт новых песен от Стебля.
Басист. Да вот, кстати, пока Петра нет, можно нескромный вопрос, Эдуард?
Эдик. Просто Эдик. Валяй, но оставляю за собой право не отвечать.
Басист. Когда вы и Маша со Стеблем связались, вы действительно планировали использовать Стебля как запасной аэродром? Или так и собирались к нему уйти насовсем? И что бы в таком случае было с Петром, он же никчёмный… ну, в смысле, он творец-одиночка, конечно, но ему кто-нибудь нужен…
Эдик. Ты не басист, ты прям журналист какой-то.
Басист. Был когда-то.
Эдик. Не знаю, как ответить на эти вопросы. Пётр тогда ушёл в творческий коматоз, это и раньше с ним бывало, а на этот раз - после развода - как-то затянулось всё. А шоубиз не ждёт, как вы знаете. Вот и пришлось что-то оперативно решать… А Стебель, он тип скользкий, но, пожалуй, единственный, кто бы мог для Маши заменить Петра - новый материал певицы ни в коем случае не должен был быть хуже прежнего. Понимаете?
Клавишник. Понимаем. Репертуар делает артиста, а не артист репертуар.
Эдик. Вот-вот.
Ударник. А Пётр точно сегодня придёт? Может, мы всё-таки зря собрались?
Музыканты делают знаки Ударнику, чтобы тот немедленно заткнулся.
Эдик. Да сидите, брыньчите, что вам, деньги за репетиционное время лишние? Придёт он, не хватало ещё его концерт отменить. Тогда к новости о том, что мы с ним сладкая парочка ещё прибавится то, что Петя конченный торчок и бухарик, дескать разругался с любимой артисткой, назначил, а потом отменил свой триумфальный выход из тени, неадекватит по-всякому, знать умрёт скоро…
В студию заходит Пётр, на нём нет лица. Он медленно раздевается и подходит к микрофону.
Басист. Здравствуйте, Пётр.
Ударник. Сразу играем?
Эдик (Музыкантам). Подождите. (Петру.) Что там, как Аня?
Пётр. Так же.
Эдик. В коме? Что врачи говорят?
Пётр. Говорят, если бы не наша авария ещё, когда в больницу ехали, было бы лучше. Но там Павел всё правильно сделал, поэтому она выжила, но стабильно тяжёлой остаётся.
Эдик. Павел, фельдшер-текстовик твой?
Пётр. Да. Хороший парень. И поэт.
Эдик. Но ты, конечно, додумался впервые за последние два года за руль сесть, да ещё погнать…
Пётр. Ты ещё меня полечи! Да если б не ваше с Машей предательство, я бы дочь не обидел, она бы не разволновалась, и выкидыша никакого не было бы! И деньги эти, чёрт бы побрал, все проблемы из-за них…
Эдик. Ну, всё-всё, молчу. (Встаёт, направляется к выходу.) Теперь главное, чтобы девочка поправилась.
Пётр. Поправится, она у меня сильная.
Эдик (одевается). И чтобы концерт твой состоялся. Сейчас ухожу, но ты мне обещал в ближайшее время всю программу целиком показать.
Пётр. Покажу, раз обещал, иди. Спасибо, что посидел с ними тут.
Эдик. Это было не трудно. Иду. (Уходит.)
Пётр (оглядывает музыкантов). Ну, что, вжарим не по-детски в разгар личной драмы солиста?
Музыканты смущённо улыбаются и кивают. Пётр прокашливается.
Давайте, «Продюсеров» пока, над «Серой пьеской» ещё думаю.
Четыре удара барабанных палочек друг об друга, музыканты начинают играть забористое вступление, после четырёх тактов которого Пётр начинает петь куплет:
Здравствуй, шоумир реальности,
Мир суровой ментальности,
Мир фальшивой витальности,
Я тебя полюбил.
Я в тебя так хотел всегда,
Мир никчёмных банальностей
И прекрасных фатальностей,
Я тебя раскусил!
Режиссеры не плачут,
Художники не врут,
Каскадеры так скачут,
Словно этим живут.
Драматурги все знают,
Композиторы не спят,
Актеры играют,
А продюсеры л-е-е-е-тят…
Продюсеры л-е-е-е-тят
По небу седьмому
К кому-нибудь другому.
На последней ноте Пётр «даёт петуха» и машет музыкантам, чтобы они остановились. Музыка резко обрывается.
Пётр (прокашливаясь). Идите перекурите пока, спасибо.
Музыканты оставляют инструменты и выходят из студии, Пётр берёт телефон, делает вызов и подносит трубку к уху.
Пётр. Алё, Павел, как она там? Проснулась? Сейчас буду. (Накидывает верхнюю одежду и пулей вылетает из студии.)
Картина одиннадцатая (Grave)
На полу посреди комнаты на покрывале сидят Пётр, Эдик и Стебель. Перед ними накрыта небольшая «поляна» - лёгкие закуски и бутылка дорогого коньяка. Идут последние приготовления к трапезе и распитию алкоголя.
Стебель. Всё-таки жалко, Пётр, что ты не разрешаешь костёр здесь разжечь, был бы прям настоящий пикник.
Эдик. Был бы настоящий пожар.
Пётр. В моей келье позволяю разгораться только творческому огню.
Стебель. Ну, как знаешь, твоя келья, ты тут монах.
Эдик. Да какой же он теперь монах, поди расстригся, теперь больше времени в гастрольных турах будет проводить, чем в студии.
Пётр. Нет, гастролями увлекаться не буду.
Стебель. А я вот не брезгую. (Разливает коньяк.) Вот вроде умею людьми руководить, команду, артистов талантливых набрал, слушаются меня, без особого труда добиваюсь от них, чего хочу. А вот выхожу сам на сцену и понимаю, что настолько правильно воплотить свои замыслы могу только я сам. Так что буду петь лет до семидесяти, или до скольки там доживу…
Пётр (берёт наполненную рюмку). С такими чёсами, как у тебя, до семидесяти не доживешь, скорее всего. Нет, точно не доживёшь.
Стебель (берёт наполненную рюмку). Типун тебе. Давайте вот как раз первую за здоровье наше продюсерско-артистическое.
Эдик (берёт наполненную рюмку). Нет, первую давайте за совместное предприятие.
Пётр. Я бы не назвал это совместным предприятием, скорее так просто – передача дела певицы Маши в другое ведомство.
Стебель. И за, пусть и хрупкое, но перемирие.
Все трое как-то насторожено чокаются. Стебель и Эдик тут же выпивают содержимое рюмок.
Пётр. Называйте это всё как хотите, а я за здоровье дочери выпью, слава Богу, поправляется. (Выпивает, закусывает.) С ужасом думаю, а вот если бы не Павел тогда?
Стебель. Павел?
Эдик. Наш новый текстовик.
Стебель. Пётр, я уж думал, ты сам стал сочинять слова.
Пётр. Слова не сочиняют, сочиняют текст.
Стебель. И какой же рифмой наш новый текстовик помог Анечке выжить?
Пётр. Не ёрничай, Стебель, не рифмой, а реанимационными мероприятиями, выполненными своевременно и грамотно. Он фельдшером на Скорой работает, а не то, что мы с тобой тут музычки сочиняем.
Эдик (разливает коньяк по рюмкам). Да ладно тебе заводиться, Петь, шутка же была, да, Валя?
Стебель. Конечно, так просто ляпнул, извини, если обидел. Знаю я про нового текстовика вашего и, что он вам с Аней во время аварии помог, только не знал, как его зовут. Он ещё к Анечке в больницу постоянно ходит, и мне это, кстати, не нравится.
Пётр. Значит так, она тебе не Анечка, и после того, как потеряла ребёнка, она тебе вообще никто, понял? Да она и была тебе никто, я всё знаю. Однокурсник её обрюхатил, а не ты. И больше никогда даже её имени не произноси, если хочешь помириться!
Эдик. Петя, хватит, только-только какое-то русло конструктивное нашли…
Пётр (встаёт). Вот и пусть плывёт по этому руслу, по течению дальше, мимо меня!
Стебель. Пётр, да ты серьёзно, что ли? Ну, соврал малёк, чтоб тебя ещё больше раскачать. Давай лучше вкинем по второй за мир во всём мире шоу-бизнеса.
Пётр. А я поплыву против течения, понятно?
Эдик встаёт усаживать Петра.
Знаю я, для чего он тут костёр хочет разжечь! Студию он хочет мою уничтожить и меня вместе с ней, мешаю я ему своими успехами!
Стебель. Пётр, мы только по первой рюмке выпили, а ты уже какой-то пьяный дебош устроить хочешь. Или ты уже хорошенький на поляну присел?
Пётр (садится). Я, Стебель, трезв, как никогда. Это ты, дружок-стебелёк мой, пьян.
Стебель. Я? Да я не то, что не пью, я после шести не ем никогда… ну, почти. За формой слежу, я ж давно на сцене. Это ты, Пётр, в последний раз был на сцене ещё в музыкальном училище. А знаешь, каково это постоянно держать форму?
Пётр. Какую форму, Стебель? Какую форму, засыхающего… даже не растения, а просто Стебелька?
Эдик. Так, мужчины, если вы сейчас продолжите ругаться, я, ей-богу, сяду в позу лотоса и уйду от вас в нирвану, мне эти ваши артистические разборки, знаете где уже?
Пётр. Он тут хорохорится, думает, я не знаю, как у них с Аней всё на самом деле было, а точнее не было. Мне Аня всё рассказала, не было у вас ничего. И я ей верю, а не тебе.
Стебель. Я уже признался, что пошутил! Может, Аня рассказала, что и не приходила ко мне, не навязывалась?
Пётр. Приходила, потому что хотела петь. Сама не пишет, с папой общаться – с мамой отношения портить. А петь хотелось, вот она к тебе и пришла…
Стебель. Пришла, сказала, что денег у неё нет, сказала, что готова расплатиться, как угодно.
Пётр. Да она не это имела в виду, похотливое ты растение.
Эдик (нарочно оказываясь между Петром и Стеблем, начинает разливать коньяк по рюмкам). Да сколько же вам надо, чтоб вы уже подобрели?
Стебель (Петру). Ты бы видел, в чём она ко мне пришла, я сначала подумал, что она юбку забыла надеть, только пояс…
Пётр. Мода такая, к сожалению или к счастью. (Эдику.) Дохлое дело, ничего у нас с ним не получится, если хочешь, уходи от меня к нему работать на полную ставку, если возьмёт. (Стеблю.) Аня у меня без тебя запоёт, если захочет, понял?
Стебель. Ты сначала сам запой.
Пётр. И запою!
Стебель. Посмотрим.
Пётр. Послушаешь.
Стебель (встаёт). Я понял, перемирия не получится. (Эдику). Но я хотя бы попробовал. Пока, Пётр, до встречи на сцене.
Пётр. Я с тобой на одну сцену не выйду.
Стебель. Посмотрим.
Эдик (протягивает Стеблю рюмку). На посошок?
Стебель. Нет, спасибо. Завтра концерт в Кремлёвском дворце, нужно быть в форме.
Пётр. Маша тоже там будет?
Стебель. Нет, не будет. Маша взяла немузыкальную паузу.
Пётр (Эдику). Надолго?
Эдик. Месяцев на несколько.
Пётр. Не обижайте её там. Ей обиды на меня на всю жизнь хватит.
Стебель (идёт одеваться). Это точно.
Пётр (Стеблю). И Эдика не обижай.
Стебель. Всё?
Пётр. Всё.
Стебель. Аривидерчи, коллеги. Эдик, завтра к десяти жду, как договаривались. (Уходит.)
Эдик. Я помню, помню. (Петру.) Давай с тобой хоть ещё по одной. Или у тебя тоже завтра важное выступление, а я не знаю? Вот не удивлюсь.
Пётр. Нет, пить не хочется. Хочется петь.
Пётр встаёт, проходит к инструментам, берёт гитару и начинает её подстраивать. Эдик выпивает свою рюмку один.
Пётр начинает петь, тихо, вкрадчиво, убедительно:
Получилось такою не зря,
Серая пьеса моя.
Ведь жил я всегда любя.
Всех любил, кроме себя.
Всех любил, кроме себя,
Всех любил, кроме себя,
А Теп-е-е-е-рь
Всех люблю и себя…
Эдик. Это та самая «Серая песня», на которую мы делаем ставку?
Пётр. Не «песня», а «пьеса».
Эдик. Это принципиально?
Пётр. Да.
Эдик (наливает себе ещё коньяка). Хорошо, что у меня теперь вторая работа есть. (Выпивает.)
Картина двенадцатая (Agitato)
Посреди студии за накрытым столом сидят Пётр, Наталья и Аня. Наталья и Аня сидят друг напротив друга, Пётр сидит во главе стола.
Наталья. Ну что, за еду? Потом чай с тортом.
Все берут в руки по вилке и ножу.
Пётр. Неужели и торт сама приготовила?
Наталья. Нет, не совсем, Аня помогала.
Пётр. То есть, вообще ничего заказного нет?
Аня. Нет, папа, вообще ничего заказного.
Пётр. Удивительно. Впервые за двадцать с лишним лет такое.
Наталья. Ты попробуй сначала, вдруг не понравится.
Пётр отрезает кусок от блюда, кладёт его в рот, тщательно пережёвывает.
Пётр. Надо же, даже вкусно. Правда. Сами-то ешьте.
Наталья и Аня, переглядываясь и улыбаясь, приступают к трапезе.
Аня. Вот видишь, папа, у нас с мамой самые серьёзные намерения.
Пётр. Вкусные намерения.
Наталья. Потому что серьёзные.
Пётр. На бывшей жене заново жениться. Не ожидал, что такое со мной когда-нибудь случится.
Аня. Ты даже рифмовать слова стал.
Наталья. От радости, надеюсь?
Пётр. Нет уж, словами у нас Паша занимается.
Аня (Наталье). А он, кстати, ничего, этот доктор-рифмолог, ну, ты его видела в больнице.
Пётр. Как ты его назвала?
Аня. А что? У меня, например, голова болела, он читал мне что-нибудь из своего, и голова проходила.
Наталья. Какой роскошный подкат – лечебные стихи читать. Только что с отцом ребёнка будешь делать, вы же как бы не расстались ещё?
Пётр. Аня, ты же мне обещала, что я о нём больше не услышу.
Аня. Да расстались мы, расстались.
Пётр. А про Нину свою Павел тебе рассказывал между стихами?
Аня. Это кто ещё?
Пётр. Врач, с которой он работает, говорил, что влюблён, даже собирался или собирается сам идти на врача учиться, чтобы с ней на одной социальной ступеньке быть.
Аня (перестаёт есть). Вот же… А я поверила. Но он же меня спас… блин, так красиво всё начиналось.
Пётр. Извини, что огорчил.
Наталья. Да ладно, дочь, я бы на твоём месте вообще взяла паузу в личной жизни. После всех приключений.
Аня. Да? Что-то ты сама никаких пауз не брала после развода с папой.
Пётр и Наталья перестают есть, Наталья прячет глаза от Петра.
И вообще как-то быстро у тебя этот Виктор появился.
Пётр. Так, интересно.
Аня. Папа, он мне сразу не понравился, чтоб ты знал.
Наталья. Аня, прекрати, зачем сейчас-то об этом. Дело уже прошлое.
Аня. Вот и мой отец ребёнка, которого теперь нет, как не было, - дело прошлое, понятно?
Наталья. Понятно.
Аня. Извините, что завела, точнее, продолжила тему. Просто расстроил ты меня, пап, новостью про Пашу.
Пётр. Да я точно не знаю, он, кстати, давно про эту Нину ничего не говорил.
Наталья. Вот видишь, Аня, возможно, всё не так плохо. Давайте доедайте, я пока чайник поставлю, где он у тебя, всё тот же пластиковый? (Встаёт.)
Пётр. Подожди. Что ещё за Виктор у нас был? Или есть?
Наталья (садится обратно). О, господи, Аня, ну кто тебя за язык тянул.
Аня (Петру). Не есть, а был. Точно.
Пётр (Наталье). Просто ответь и всё.
Наталья. Да так, было увлечение одно. А что мне было делать? Почти все годы брака, а это больше двадцати лет, ни много ни мало, мы с тобой и не жили толком, ты же всё в музыке в своей был. А когда студию свою заимел, я вообще стала забывать иногда, как ты выглядишь. Когда развелись наконец, почувствовала себя свободной, как и ты, между прочим.
Аня. Мама, не оправдывайся. Решили же всё с чистого листа начать…
Пётр. А в нашем блокноте точно есть ещё чистые листы?
Наталья. Это ты на что намекаешь?
Пётр. На грязь.
Наталья. Что же здесь грязного, я развелась, у меня появился новый мужчина.
Пётр. Сразу же.
Аня. Ну, не прям сразу, почти сразу. Нет… да, некоторое время прошло.
Пётр. Сейчас, что у нас с Виктором, предельно честно отвечаем?
Наталья (со вздохом). Да ничего.
Пётр. «Да ничего», к сожалению или к счастью?
Аня. Папа, пожалуйста, не порть наш первый за столько лет совместный ужин.
Наталья. А не знаю пока, вот честно.
Аня. Да к счастью, мам, к счастью. Наша семья пережила тяжёлый период, даже распалась на время, но теперь мы вместе, слава Богу, хватило ума сесть за один стол.
Пётр (Наталье). Если сомневаешься, зачем это всё?
Наталья. А ты не сомневаешься?
Пётр. Я не сомневаюсь только в том, что должен заниматься музыкой.
Аня. И это прекрасно, папа, знать, в чём твоё предназначение…
Пётр. С вами или без вас.
Наталья. Но без нас всё-таки лучше, надо понимать, да?
Аня. Мама.
Наталья. Пойдём, дочь, или ты с ним остаёшься?
Аня. Начинается… У меня прям дежавю какое-то.
Пётр. Ты девочка взрослая, так что выбирай сама.
Аня. Я и говорю, дежавю. Не хочу я никого выбирать. Я вас обоих люблю, если вы ещё не поняли.
Наталья. Да всё мы понимаем. Я понимаю, что у папы твоего только одна любовь в жизни – музыка, да, Петя?
Пётр. Да. И моя любовь к музыке обеспечила вам жизнь сносную, безбедную, извините, что напоминаю.
Наталья. Так и есть. (Встаёт, направляется к вешалке.) Но теперь, чтоб ты знал, я не нуждаюсь в твоём обеспечении, своё дело открываю. Вместе с дочерью, да, Аня?
Аня. Да.
Пётр. Удачи.
Наталья (Ане). Ты идёшь?
Аня, пристально глядя на отца, встаёт из-за стола и направляется к вешалке, одевается.
Пётр. Еду свою забыли.
Аня. Зря ты так, пап. И откуда у тебя эта гордость появилась вдруг?
Наталья и Аня уходят.
Пётр. Ничего не вдруг. Гордость всегда была, просто привыкли все, что я как мышь серая. А я… может, и мышь, но не серая, а цветная. И я ещё себя покажу. Завтра. Да, вот уже завтра всё и случиться. Как же долго я этого ждал. Завтра всё случится, точнее, всё начнёт случаться. Если не соскочу.
Пётр несколько секунд смотрит на пищу, стоящую на столе, затем складывает содержимое тарелок Натальи и Ани к себе и продолжает есть.
Картина тринадцатая (Allargando)
В студии темно и пусто. Слышно, как в дверной замок вставляется ключ, вставляется долго и упорно, тот, кто его вставляет, скорее всего, делает это первый раз в жизни. Несколько поворотов ключа, щелчок замка и дверь открывается. В студию проходит Паша, включает свет, снимает верхнюю одежду, вешает её на вешалку, проходит к пульту, садится в кресло, разглядывает на спящей аппаратуре многочисленные фейдеры и кнопки.
Паша (многочисленным фейдерам и кнопкам, трогая их руками). Скучаете? Скучаете. Но ничего, привыкайте. Теперь ваш хозяин подолгу будет отсутствовать. Но я пообещал приходить сюда, протирать вас и помещение. Сегодня у него первый концерт, волнуется, но от успокоительного отказался. Да я и сам на нервах, вот пришёл здесь скрываться, даже начала концерта не дождался. Остальные там все. Я говорю, все, в том числе и те, с кем он расстался недавно. Я так удивился. Он их уволил в грубой форме, ну, вы всё видели, а они пришли к нему на первый концерт. Какая-то собачья верность. И Аня тоже пришла. Она меня не видела, а я её видел, даже постоял поразглядывал из-за угла. Красивый профиль у неё… да всё красивое. Подойти побоялся - она вроде как зла на меня за что-то. А Нина замуж выходит. Вот я и передумал поступать в институт. Зачем, если незачем? Если не по любви. Да, не по любви. Просто я как-то спокойно воспринял новость, что врач моя замуж выходит. А если так спокойно воспринял, значит, и не любил. Напридумывал что-то сам себе. А вот когда на Аню смотрел, на профиль её смотрел, сердце колотилось так… в пору тахикардию у себя диагностировать…
В замок двери кто-то вставляет ключ, пытается открыть дверь…
Входите, открыто!
Дверь открывается и в студию заходит Ольга.
Здравствуйте.
Ольга. Здравствуйте. Ты кто? Павел, наверное.
Паша. Да.
Ольга. И он тебе ключи от студии доверил?
Паша. Вы заметили следы взлома на двери, на замке?
Ольга. Нет.
Паша. Значит, я открыл дверь ключом.
Ольга (снимает верхнюю одежду, вешает её на вешалку). Какой дерзкий, однако. А я Ольга, сестра его старшая.
Паша. Простите, пошутить попытался. Очень приятно.
Ольга. Шутку оценила.
Ольга проходит к микрофонной стойке вокалиста, на которой нет микрофона, садится на, стоящий рядом, круглый стул, оглядывает репетиционную площадку без инструментов.
Паша. Вы тоже любите музыку? Хотите выступать?
Ольга. Нет, не люблю, не хочу. И никогда не любила и не хотела. Просто хочу понять, что он такого в ней нашёл?
Паша. В ком? То есть в чём, в музыке?
Ольга. Да. Помню, мы с ним даже дрались, когда были подростками.
Паша. Из-за музыки?
Ольга. Я считала музыку только средством развлечения. Так ему прямо и говорила. И родители наши так считали, правда, не произносили это вслух. И потом меня страшно бесили его монотонные гаммы эти часами на пианино. Он бы сейчас рассердился, сказал бы, что правильно говорить фортепиано.
Паша. Представляю, как ему было обидно.
Ольга. Да, Петя лет с пяти считал музыку делом своей жизни. А по окончании музучилища сформулировал для себя вот что: вся наша Вселенная – это одна сплошная музыка, когда-то имевшая начало… И у которой когда-нибудь будет своя кода.
Паша. Кода? В смысле конец?
Ольга. Именно так. Только у него своя Вселенная, это надо понимать.
Паша. А мы все в ней гости.
Ольга. Да уж. При чём часто незваные, нежеланные.
Паша. Меня он сам позвал. В интернете мои стихи нашёл.
Ольга. Да, я знаю эту историю. Ты почему не на концерте? Они там уже начали, наверное. Такой переаншлаг, столько журналистов собралось.
Паша. Неудивительно, раскрытие тайны – обладатель громкого продюсерского имени выходит из тени собственных творений – народ это любит.
Ольга. Так почему ты не там?
Паша. Не люблю толпу.
Ольга. Понимаю, тоже не люблю. Не понимаю артистов, ведь их вся это толпа, как правило, оголтелая, пожирает энергетически. Как вообще некоторые до преклонных лет доживают? Я ему там в гримёрке фруктов всяких оставила и зелёный с добавками, успокаивающий чай заварила.
Дверь открывается и в студию заходит Аня.
Аня. О, всем привет, я как чувствовала, что тут кто-то уже прячется, даже не стала пытаться ключом дверь открывать. (Снимает верхнюю одежду, вешает её на вешалку.)
Паша (с плохо скрываем смущением). Привет, Аня. Давно не виделись, как чувствуешь себя?
Аня. Привет. Нормально, спасибо. (Ольге.) А вы что тут, тёть Оль, прячетесь, я правильно поняла?
Ольга. Пожалуй, что прячемся.
Аня. Я даже знаю, от чего вы прячетесь.
Паша. От большого скопления людей.
Аня. Нет, вы боитесь. Боитесь стать свидетелями грандиозного провала.
Паша. Почему сразу провала?
Ольга. Да права она, Павел, именно поэтому мы здесь. Толпу, конечно, недолюбливаем, но мы же взрослые люди, могли бы потерпеть.
Паша. Раскусила, значит. Тогда проходи, Аня, давай бояться вместе.
Несколько секунд Аня смотрит то в сторону Ольги, то в сторону Паши, явно выбирая, куда ей пройти.
Аня. Хм, и на сцену, и к Паше тянет одинаково, что делать…
Паша. Не может быть, чтобы одинаково, всегда куда-то… к кому-то тянет больше.
Аня, подумав ещё немного, проходит на репетиционную площадку и садится на круглый стул на месте клавишных.
Понятно.
Аня. Хочу петь, тёть Оль. Ничего не могу с собой поделать. Это как у вас с цифрами…
Ольга. Всегда любила считать, ничего не могу с собой поделать.
Аня. Вот, вы меня понимаете. Паш, а ты чего хочешь и ничего не можешь с собой поделать, лечить?
Паша. Едва ли.
Аня. Как, ты же ещё в мединститут собирался, продолжать обучение?
Паша. Уже не собираюсь. Откуда ты знаешь про институт, я тебе этого не говорил.
Аня. Просто знаю.
Паша. А, я понял, это Пётр, значит, про Нину рассказал.
Ольга. Я явно что-то пропустила.
Аня. Да, я почему-то узнала это от папы, а не от тебя.
Ольга. Да тут прям страсти какие-то...
Паша. Замуж эта Нина выходит.
Аня. Не за тебя? Сочувствую.
Паша. Можно не сочувствовать. Я эту новость спокойно воспринял и пришёл к выводу, что раз мне безразлично, значит, и чувств никаких нет. А вот ты, Аня, при ближайшей родственнице тебе хочу сказать…
В дверной замок кем-то вставляется ключ, несколько поворотов ключа туда и обратно, дверь открывается и на пороге появляется Пётр.
Аня. Опа, папа?
Ольга. Что Петь, ещё не начали, или забыли что-то здесь?
Паша. А мы тут решили вас, то есть тебя не смущать там.
Пётр. Не начали и не начнём. (Снимает верхнюю одежду, под которой костюм, предназначенный для сцены.)
Ольга. Не поняла сейчас.
Аня. Папа, ты что, сбежал что ли? Зрители хоть в курсе?
Ольга. Да, там же переаншлаг.
Пётр (Паше, подходя к пульту). Уйди.
Паша встаёт и отходит на репетиционную площадку, садится на место ударника.
Переаншлаг уже в курсе, Эдика на Скорой увезли с сердечным приступом. Музыканты тоже в шоке, но держатся, у них с собой было. Журналисты рады необычному поводу… ну, хоть кто-то рад.
Аня. Папа, да ты всех кинул, вот как это называется.
Пётр. Я знаю.
Ольга. Так что случилось-то, ты всё-таки испугался?
Пётр. Нет, не испугался. Просто увидел там Стебля, который от меня явно прятался. Он готовился к выступлению в соседней гримёрке, хотя его на сцене в этот исторический для меня вечер не должно было быть. Я прижал к стене Эдика и спросил, что это значит. Эдик признался, что Стебель должен был неожиданно для меня и публики появиться на сцене, он даже одну из наших с тобой, Паша, песен выучил. Такой вот нечаянный дуэт предполагался. Но я-то знаю, что меня это смутит и дезориентирует в концертном пространстве, а значит, Стебель будет не только в прямом, но и переносном смысле выше меня на голову. Это был его план, он вообще всё это раскрытие мне глаз специально затеял, чтобы меня уничтожить. И Эдик это знал.
Ольга. И ты решил вообще не выходить к зрителю? Ну, это, конечно, подстава подстав, Петя, особенно для тебя самого.
Пётр. Не язви, и так тошно.
Аня. Представляю, что теперь Стебель журналистам говорит. В ближайший месяц в интернет вообще не буду заходить.
Пётр. Да пусть говорит, что хочет. У меня новый план.
Паша. А мои тексты пригодятся? В новом плане, я имею в виду.
Пётр. Ещё как. Но я ещё хочу сказать, чтоб вы знали. В общем, я благодарен Стеблю.
Аня. За что это?
Пётр. За то, что раз и навсегда указал мне на моё место.
Ольга. На твоё место в каморке?
Пётр. На моё место в студии, Оля. В этом мой долг, а значит и моё счастье. Здесь я как рыба в воде.
Ольга. В закрытом аквариуме.
Пётр. Да, в закрытом аквариуме. В открытом аквариуме я себя и не представляю. Я это так ясно осознал, только когда посмотрел на эту толпу, которая пришла на меня посмотреть. Я понял, что хочу работать для них и дальше, но моё место точно не на сцене. Вот Стебель, ему сам Бог велел.
Аня. Папа, только не говори, что ты ему завидуешь.
Пётр. Нет, доча, не завидую. Это он пусть теперь мне завидует, потому что я спокоен, а он нет. Ему бы просто быть собой, понимаете? И дарить людям радость дальше, а не пытаться конкурировать, в том числе и нехорошими методами. На свете всем места хватит, если каждый будет на своём месте. Правда одна, и я её принимаю, - его пьеса цветная, моя пьеса серая. Но на улицу надо почаще выходить. И путешествовать…
Аня. Серая пьеса с пятьюдесятью оттенками…
Пётр. Да больше, чем с пятьюдесятью. Ведь кто сказал, что я не артист?
Ольга (оглядываясь на Аню и Пашу). Кто это сказал?
Пётр. Нет, я артист. Я артист в том, что я делаю. Я артист в том, как воспринимаю этот мир. Артист – это же не стоять на сцене, артист – это состояние души. Так, Павел?
Паша. Пожалуй, что так.
Пётр. Вот и ты, Павел, когда пишешь строчку за строчкой, когда набираешься впечатлений и ощущений, тоже артист.
Паша. Я?
Аня. Не актёр, а артист, то есть деятель искусств, художник, я, кажется, поняла мысль.
Пётр. Ты, Аня, тоже артистка. С детства.
Аня. Я? Рада слышать, потому что петь хочу.
Пётр. Я же помню, как в детстве ты смотрела телевизор, сидя на горшке.
Аня. Папа, не надо.
Пётр. Особенно музыкальные передачи. Ты же всё повторяла нота в ноту. Спой песню из этих… «Спокойной ночи, малыши».
Аня. Может, мне ещё на горшок сесть?
Пётр. Пожалуйста.
Аня. Ну, ладно…
Спят усталые игрушки,
Что-то парам-парам спят…
Пётр. Ну вот! Отлично же! Да, Павел?
Паша. Да, очень мило.
Ольга. Анька, я никогда не слышала, как ты поёшь.
Пётр. Павел, «Серую…» свою помнишь?
Паша. Конечно, моя же, наша песня.
Пётр (открывает ящик стола, достаёт оттуда лист бумаги, подаёт его Ане). На вот, это песня «Серая пьеса». Павел, напой мотив.
Паша. Я не певец, конечно…
Пётр. Давай, давай.
Паша напевает мотив, смущённо поглядывая на Аню.
Аня, поняла, уловила?
Аня. Кажется, да.
Пётр. Теперь по тексту.
Аня (глядя в листок бумаги).
Получилось такою не зря,
Серая пьеса моя.
Ведь жил я всегда любя.
Пётр. Жила!
Ведь жила я всегда любя.
Всех любил… любя, кроме себя.
Всех любя, кроме себя,
Всех любя, кроме себя,
А Теп-е-е-е-рь
Всех люблю и себя…
Пётр. И тебя-я-я-я! На Павла смотри, ему пой!
Аня. Поворачивает голову к Паше.
А теп-е-е-е-рь
Всех люблю и тебя-я-я-я.
Паша и Аня вместе:
Всех люблю и тебя,
Всех люблю и тебя.
Пётр. Ну, вот, отлично же! Хорошо. На душе хорошо, когда на вас смотришь и слушаешь, это самое главное. У вас всё получится, я вижу.
Аня. Что получится?
Пётр. Дуэт. Над названием ещё подумаем, а репертуар – дело техники, пока мой возьмёте. Завтра же к репетициям с музыкантами приступаем.
Аня. Вот это поворот.
Паша. Как-то быстро всё. У меня смена завтра… а нет, послезавтра.
Ольга. Подождите, это я при рождении нового проекта присутствую что ли?
Пётр. Ты присутствуешь при рождении легенды.
Ольга. Так уж и легенды…
Пётр. Да!
Аня. Ну, всё-всё, тихо, пока что назовём это открытым хеппи эндом.
Все присутствующие в студии переглядываются друг с другом рассеянно и радостно одновременно.
Занавес.
P.S. (Adagissimo)
Занавес открывается. В студии Петра накрыт большой стол. На рабочем столе возле пульта стоит чёрно-белая фотография Эдика с чёрной лентой в углу. За столом сидят Дима, Паша, Аня, Наталья, Ольга, Аркадий, Пятеро музыкантов, Татьяна, Стебель. Все тихо и скромно едят.
Из-за стола встаёт Пётр с рюмкой в руке, он заметно пьян.
Пётр (глядя на фото Эдика). Да, не уберегли. Осиротели вот. Хороший был менеджер, администратор, директор, в каком-то смысле сопродюсер. Но мы с тобой, коллега и друг, были одной крови. Серой крови закулисных людей. Поэтому «Серую пьесу» будет исполнять Стебель, и на каждом концерте он будет посвящать её тебе, наш друг и коллега. Да, ты хотел нас помирить, и у тебя это получилось. Правда, ценой собственной жизни.
Из-за стола встаёт Стебель, он также заметно пьян.
Стебель. Но мы не подведём тебя, брат. Можешь быть спокоен.
Пётр (тянет рюмку к Стеблю). За спокойствие творческой души.
Татьяна. Давайте всё-таки не чокаясь, и вам, может, вообще уже хватит?
Пётр и Стебель выпивают свои рюмки. Пётр снова поворачивает голову в сторону фото Эдика.
Пётр. Да, хорошо, что не цветное фото поставили.
Пётр и Стебель садятся на место, Стебель тихо запевает:
Эх… вышла такою не зря,
Серая песня моя.
Песню подхватывают все остальные:
Ведь живём мы всегда любя,
Живём мы всегда любя,
Всех любим, кроме себя,
Всех любим кроме себя,
Будем всех любить и себя,
Всех любить себя-я-я-я-я.
Пётр подносит указательный палец к губам, все затихают.
Занавес.
Оренбург, 2017, весна.