***
Мои отношения с отчимом были не простыми,
но я благодарен ему за то, что он обеспечил
нам с братом безбедное существование
в тяжёлые послевоенные годы.
Он не пожелал чтобы мы называли его отцом,
и это было, с нравственной стороны,
пожалуй, наиболее правильным его решением.
***
Отчим
До конечного пункта – посёлка под номером 10, мы добирались на попутных машинах. Посёлок представлял собой ссыльный пункт, где под присмотром комендатуры жили сосланные после раскулачивания. Здесь были русские, мордва, литовцы, казанские и крымские татары, греки, немцы поволжья и большая община чеченцев.
Посёлок был небольшой, но в нём была семилетняя школа, куда мама была принята на работу учителем начальных классов. Ближайшая средняя школа была в соседнем селе, в 20 км от нас.
Наш отчим занимал должность председателя сельского совета, в состав которого входило наше село, посёлок номер десять и соседнее село Крещеновка, где жили вольные переселенцы. Расстояние между сёлами составляло 12 километров и для того чтобы оперативно осуществлять своё руководство, отчиму бал выделен транспорт – выездная лошадь. Это был красивый и резвый молодой мерин монгольской породы. Отчим назвал его Орликом, за горделивую стать и свободолюбивый нрав. Я сразу полюбил этого красавца, водил на водопой и выводил его на ночь на пастбище в степь. Он тоже привык ко мне и понимал меня, и когда я забрасывал повод узды ему на холку, он вставал на дыбы и переходил на рысь. Я одним прыжком вскакивал ему на спину, и он нес меня во весь опор по улице нашего посёлка.
***
В пятидесятые годы основным видом транспорта в колхозах Казахстана были ездовые лошади и быки. На весь колхоз была только одна старенькая полуторка. У председателя колхоза было три пары самых лучших выездных лошадей, которых он периодически менял на не объезженных жеребцов из табуна. Я подружился с конюхом - греком, обслуживавшим председательских лошадей. Подружился я и с его племянником, моим ровесником, Савой Попандопуло. Мы с ним любили вечером отводить лошадей в степь на пастбище. Конюх разрешал нам, перед тем как их спутать, поскакать на перегонки по степи, а рано утром мы шли в степь искать лошадей, одевали на них уздечки и снова скакали, обгоняя друг друга.
А когда пригоняли из табуна молодых жеребцов, то объезжать их конюх доверял только нам с Савой. Жеребец вставал на дыбы, брыкался, метался из стороны в сторону, пытаясь сбросить седока. Наша задача состояла в том, чтобы как можно дольше удержаться на спине жеребца до тех пор пока он не смирится и не подчинится узде. При этом собиралась толпа болельщиков, которые работали ездовыми и хорошо знали повадки лошадей. Однако, взрослые сами не решались сесть на не объезженных жеребцов и поэтому подзадоривали нас.
***
Разумный риск и страсть к путешествиям с детства были свойственны моему характеру. Меня всегда манила таинственная даль горизонта, мне хотелось посмотреть, что там за синеющей грядой далёких гор, за которые каждый день заходит Солнце. И часто, сидя на низкой глинобитной крыше нашей казахстанской саманки- мазанки, я смотрел на закат и с грустью провожал Солнце уходящее за далёкие синие горы. Мысленно я следовал за ним, желая увидеть там, за «глубокими морями и дремучими лесами», далёкие и неведомые мне страны.
Я любил в одиночку бродить по окрестным сопкам и за всё время я обследовал все сопки в окрестности до 20 км от нашего посёлка. Мне нравилось бродить и вдоль берегов нашей небольшой речушки, которая весной превращалась в многоводный бурлящий поток, а летом журчала по камешкам как небольшой ручеёк. Мне нравилось идти вниз по ручью, наблюдая не повторяющееся разнообразие его изгибов, любуясь как перекатываются чистые струи воды через многоцветные камни, как сносит вода мелкие камешки и на отмелях намывает песок. И хотелось идти всё дальше и дальше вдоль журчащего и булькающего ручья по нагромождению камней, чтобы посмотреть, что будет там за следующим поворотом.
Моё воображение представляло нагромождение камней как города неведомых цивилизаций, любуясь которыми я иногда уходил далеко за пределы своего села, где у меня были свои любимые места. Где я из камней делал запруды, в которых уровень воды поднимался до метра и тогда можно было купаться, а затем греться, лёжа на тёплых камнях, слушая звуки переливающихся водных струй.
***
Как я пытался воспитывать силу воли
В возрасте 13 - 14 лет я любил читать историческую литературу, однако на формирование моего образа жизни, пожалуй больше всех, оказали образы: Рахметова, из романа Чернышевского "Что делать?" и образ Базарова из романа "Дворянское гнездо" Ивана Сергеевича Тургенева. Подражая этим героям, я решил начать воспитывать у себя силу воли. Зимой, я старался не одевать рукавицы, и даже во время буранов, в сильный мороз, когда приходилось много работать, откапывая от снега проходы в дом и сарай, когда руки сильно замерзали, прилипая к деревянному черенку, я начинал энергично растирать их снегом до покраснения и снова продолжал работать. Зимой мне приходилось много работать по уходу за домашними животными. У нас в сарае зимой стояла лошадь, корова и две свиньи, три овцы и куры и всех их нужно было не менее двух-трёх раз за день покормить, напоить и почистить из под них навоз. И поэтому приходилось много работать лопатой и вилами, а так же, даже в сильный буран, трижды сходить за водой в колодец, который был на расстоянии трёхсот метров от дома.
***
Мы с младшим братом спали на одной кровати прижавшись друг к другу. Я лежал с краю, а брат в плотную к стене. Когда в доме все засыпали, я вылезал из под тёплого одеяла и ложился на холодный коврик расстеленный на полу рядом с кроватью. Полы в доме были земляные смазанные глиной и устланные половиками. На полу было холодно и я, в одних трусах, ёжась и сжавшись клубочком, лежал на полу, утешая себя тем, что Рахметову, спавшему на гвоздях, терпеть боль наверное было ещё труднее.
Но когда моё терпение заканчивалось и терпеть больше становилось невыносимо - я снова забирался под тёплое одеяло к брату и плотно прижимался к нему чтобы согреться.
Однако, этот метод воспитания силы воли как-то не прижился у меня и я практиковал его только в течение одной недели, а затем, убедил свою совесть в том, что этот метод не приемлем для нас - он слишком "экзотичен" и "не достаточно эффективен". И тогда моя совесть, согласившись с моими оправданиями, признав их абсолютно обоснованными и убедительными, наконец-то успокоилась.
***
В школьные годы я не был тихоней - паинькой и меня не раз провожали с уроков, а в начальной школе меня, однажды, директор даже выгнал из школы и в течение трёх дней я сидел дома пока мама, работавшая в начальных классах, упрашивала его вернуть меня на занятия в школу.
А причина удаления была тривиальная и случилось это в самом начале учебного года. В наш посёлок кинопередвижка периодически привозила кинофильмы, что было большой радостью для всех сельчан, но особый интерес у нас, в то время, вызывали военные кинофильмы. На этот раз кинопередвижка как раз привезла какой то новый военный фильм и директор принял решение посмотреть его всей школой. Все классы выстроились в колонну и со своими учителями направились в колхозный клуб, но когда подошли ко входу в клуб, колонна рассыпалась превратившись в толпу. Около клуба было одно единственное дерево - высокий тополь, оставшийся от бывшего когда то небольшого колхозного парка. Подсаны из нашего класса подбежали к дереву и полезли по нему, обхватывая гладкий ствол руками. Я тогда забрался выше всех, на самую верхушку. Но когда начали спускаться, один из подсанов упал, обломив хрупкую ветвь тополя. Началась паника, упавший сильно ушибся и у него из носа текла кровь, но с помощью товарищей он всё же поднялся. Я тоже быстро спустился с дерева и подошёл к пострадавшему. Вокруг нас образовалась толпа из школьников разных классов.
И вдруг, толпа расступилась и к нам, быстро шагая, подошёл наш директор. Он был взбешён, его длинные чёрные волосы были растрёпаны, а его глаза метали молнии, и схватив меня за плечо он сильно толкнул от себя и громко закричал:
- вон из школы! Чтобы я тебя больше не видел!
Директора звали Иван Арефьевич Поляков, он вёл у нас историю древнего мира. Свой предмет он знал хорошо и очень интересно рассказывал о исторических событиях: о мифологии и верованиях древних египтян и греков, о битвах и полководцах. Я тогда полюбил историю и у меня по ней были только пятёрки. Иван Арефьевич обычно начинал урок с блиц опроса, он спрашивал нас где и когда произошло то или иное событие и кто принимал в нём участие. И когда весь класс не мог ответить на его вопрос, он всегда поднимал меня и я подробно отвечал на любой его вопрос. Я тогда любил читать историческую литературу, которая была в нашей школьной библиотеке. Пробовал читать и летопись на старославянском языке, которую мне давал учитель литературы. Любил я тогда и рисовать исторические сюжеты и мои рисунки занимали призовые места на выставке рисунков в нашем районе. Районный художник даже приглашал меня к себе и давал методические рекомендации по технике построения рисунка.
***
Материальный достаток нашей семьи полностью обеспечивался домашним хозяйством. Наша семья в 1948 году пополнилась – у нас родилась сестрёнка, которую назвали Ниной. Спасаясь от голода, к нам приехал родной дядя отчима со своей женой, а вскоре приехала к нам и родная младшая сестра отчима, которую мы с братом называли тётей Нюрой. Жить приходилось в тесноте, но, как говорится, не в обиде. Продовольственных проблем никто не испытывал.
Во время сильных буранов, когда наш дом полностью заносило снегом мне приходилось брать лопату и прокапывать в снегу проходы, чтобы выбраться из дома, а потом прокопать траншеи над окнами, чтобы, хотя немного, проходил дневной свет в дом. Но даже в самый сильный буран, когда на расстоянии двух метров уже ничего не было видно, мне нужно было не менее трёх раз в день сходить за водой.
А когда к весне кончались запасы сена, отчим отправлял меня в ночь, когда не было посторонних глаз, за сеном в поля, к колхозным скирдам, стоящим в пяти километрах от села. Мне было уже 12 лет и мне нравились такие ночные экспедиции. Мела сильная метель, сквозь мглу облачности просвечивала Луна. Было начало марта, снег, уже напитавшись водой, становился рыхлым от дневных оттепелей. В балках лошадь проваливалась по брюхо и начинала храпеть от напряжения и передвигаться резкими скачками. Слежавшееся и смёрзшееся в стогу сено нужно было вначале надёргать специальным крючком, а потом вилами разложить в сани. Так, что сено доставалось дорогой ценой.
А летом отчим брал отпуск и мы с ним уезжали в сопки, заготавливать сено на зиму для нашей лошади и коровы. Уезжали километров за 50 от села, где в долинах между сопками, заросшими низкорослыми берёзками и осинами, росла высокая луговая трава. На каменистых склонах сопок рос степной ковыль, а в низинах местами ещё в июне лежал снег, из - под которого струились ручейки чистой воды, питающей сочную зелень луговых трав. В долинах, по опушкам мелколесья были заросли чёрного шиповника и росла высокая трава. Отчим управлял конной косилкой, а я на конных граблях сгребал в валки уже подсохшую траву.
Жили мы в шалаше из веток, прикрытых толстым слоем сена. Свой шалаш мы поставили рядом с шалашом пастуха - чеченца, который по склонам сопок пас колхозных овец. Еду готовили на костре. Мне нравилось, когда после работы поздним вечером, лёжа у костра, можно было слушать мирные разговоры отчима с пастухом о сложностях жизни и, вдыхая запахи свежескошенной травы, любоваться бездонной глубиной звёздного неба.
Отчим демобилизовался в звании старшего лейтенанта и постоянно носил только военную форму, к тому обязывала и его должность председателя сельского совета. Он был хорошо сложен, высокого роста, с хорошей военной выправкой и обладал не малой физической силой. Для работы во время сенокоса, он специально заказывал кузнецам большие вилы, которыми он захватывал сразу целиком копну сена и подавал её на самый верх при завершение стога. Как председатель СС, он пользовался уважением у селян.
Но не формальные общения с районным начальством и председателями колхозов приобщили его к выпивкам, которые мама, конечно, не одобряла и на этой почве у них случались довольно частые ссоры. Были случаи, когда зимой, в сильный буран, он возвращался из соседнего села, будучи «мертвецки» пьяным. И только благодаря нашему умному Орлику, который хорошо знал дорогу к дому и привычки своего хозяина, а поэтому всегда благополучно доставлял его прямо по назначению - домой. Тогда мы с братом вытаскивали отчима из саней и заводили в дом, где у него начинались непростые разговоры с мамой. Я распрягал Орлика, заводил его в тёплую конюшню и, в знак особой благодарности, угощал овсом.
***
Однажды, по весне наш Орлик, которого я на ночь обычно выводил в степь, порвав путы,убежал в родной табун, который находился далеко в бескрайней казахской степи на расстоянии более ста километров от нашего села.
Отчим, зная мою любовь к верховой езде и мою привязанность к Орлику, предложил мне отправиться в табун чтобы пригнать Орлика домой. Я безмерно
был рад возможности проскакать верхом более ста километров по ковыльной степи и сопкам. Мама по началу была против, но я упросил её, сказав, что мне уже четырнадцать лет и у меня хороший опыт верховой езды, и она согласилась. Отчим успокоил маму, сказав, что до места где пасётся табун меня довезёт полуторка, которая повезёт продукты табунщикам, а на обратном пути я буду ехать в хорошем седле.
На следующий день, рано утром до восхода солнца за мной заехал дядя Альберт на старенькой колхозной полуторке.
До животноводческой бригады - летовки, находящейся в широкой долине между сопками, дорога была хорошо накатана молоковозами.
Проезжая к летовке я любовался скалистыми отрогами сопок и долиной заросшей низкорослыми берёзками, осинами и кустарником чёрного шиповника.
Летовка представляла собой открытые загоны для дойки коров и крытые базы на случай ненастья, а так же жилые бараки для пастухов и доярок.
В летовку на летние пастбища пригоняли колхозное стадо коров где они паслись до осенних холодов.
У Альберта на летовке работала дояркой сестра и, пользуясь случаем, он решил навестить её. Взяв сумку с домашними гостинцами Альберт пошёл к сестре, а я
не стал выходить из кабины, поскольку он обещал не задерживаться. Альберт действительно вскоре вернулся и мы поехали.
Дальше, за сопками дорога шла по степи, представляя собой узкую колею заросшую степным ковылём.
Степная дорога вела на восток на встречу восходящему солнцу, которое медленно поднималось из - за горизонта.
Было уже около полудня когда мы увидели на горизонте какие то строения. Альберт сказал, что это самая дальняя бригада нашего колхоза, которая занимается коневодством.
(Однако, когда в 1954 году началось освоение целинных земель, все эти земли нашего колхоза отошли нескольким вновь организованным целинным совхозам и были распаханы).
Вскоре мы увидели невдалеке от бригадных строений табун мирно пасущихся колхозных лошадей с жеребятами. Общая численность табуна составляла примерно сотню голов.
Табунщики, пасшие лошадей, были членами одной чеченской семьи, которая жила в саманном доме барачного типа с маленькими окошками и плоской крышей обмазанной глиной. Не далеко от дома протекала небольшая речушка Четарда, которая во время весеннего таяния снега выходила из берегов, а летом превращалась в небольшой чистый ручей.
Около речушки по зелёной траве паслись овцы и несколько коров, видимо принадлежавших семье табунщиков.
Нас встретили два верховых джигита. По всей видимости это были братья, оба бородатые, одетые в длинные рубахи на выпуск.
Подъехав к нам, они спешились и, привязав лошадей к коновязи, доброжелательно, за руку, поздоровались с Альбертом как старые знакомые.
Альберт приезжал сюда уже не первый раз и хорошо знал их по именам. Тот который выглядел по старше звали Махмуд, а младшего - Хомут.
Обсудив с Альбертом последние колхозные новости, братья начали разгружать машину, а нам предложили поесть и отдохнуть. Мы присели на скамью стоящую около дома рядом с большим столом сколоченным из досок.
Из дома вышла молодая чеченка, которая принесла нам в пиалах казахский кумыс и жареную баранину. После еды мы поблагодарили женщину за угощение и Альберт стал собираться в обратный путь, рассчитывая к вечеру вернуться домой, а я должен был остаться здесь до утра. Уздечку на Орлика я передал табунщикам, попросив их от имени отчима, поймать нашего беглеца и на ночь привязать к коновязи и подкормить перед дальней дорогой. Табунщики знали отчима и из уважения к нему обещали выполнить его просьбу. Мне же они предложили переночевать у них в доме, но я, выразив благодарность, отказался, попросив разрешение переночевать не вдалеке от дома на небольшой копне свежего сена.
Они возражать не стали и я, положив седло под голову, крепко заснул.
Утром меня разбудил Махмуд и сказал, что Орлик накормлен и стоит на привязи ожидая меня. Махмуд предложил мне пойти к столу и поесть, но я поблагодарив, отказался, сказав, что я из дома взял с собой запас продуктов.
Заседлав Орлика я покрепче подтянул подпруги и привязав к передней луке сумку с харчами, одним прыжком вскочил в седло.
Орлик поднялся на дыбы, но я натянул поводья и он согнув дугой шею, завертелся на месте. Я ещё раз поблагодарил табунщиков и отпустив повод, во весь опор поскакал по степной дороге на запад.
Проскакав пару километров, я слегка натянув повод, заставил Орлика перейти вначале на крупную а затем на мелкую рысь. Обычно я привык скакать верхом без седла, а поэтому в седле я чувствовал себя не совсем уверенно.
Кругом простиралась бескрайняя казахская степь пахнущая пьянящим ароматом степных трав и переливающаяся серебристыми волнами цветущего ковыля. Солнце только поднималось из - за горизонта и воздух над степью был ещё насыщен
прохладной утренней свежестью. На горизонте с восточной, южной и северной стороны степь сливалась с белёсым цветом неба, а на западе в голубой дымке марева была видна гряда скалистых гор переходящих в казахский мелкосопочник.
Я не раз слышал рассказы казахов-степняков о их благоговейном отношении к бескрайним просторам родных степей, к их неповторимым ароматам, возбуждающим трепетный восторг когда поднимаются из глубин памяти суровые образы
древних предков когда-то кочевавших по этим степям.
По ровной степи Орлик бежал мелкой рысью иногда переходя на галоп. Уставая сидеть, я привставал на стременах чтобы уменьшить тряску и лучше обозревать дорогу. Порой возникало чувство одиночества, будто во всём мире больше
никого нет кроме нас с Орликом. Когда дорога огибала небольшие возвышенности я, чтобы сократить путь, направлял Орлика по кратчайшему пути, поднимаясь на вершины пологих сопок.
К подножью гор я добрался когда солнце стало клониться к закату. Но теперь я уже знал, что скоро увижу уже знакомые мне колхозные летовки расположенные в долине, а за горной грядой в двадцати километрах будет наше село.
Домой я вернулся уже на закате дня когда жители села встречали стадо своих коров. Несмотря на усталость я был доволен своим путешествием.
***
Зимой, когда не было бурана и на небе появлялось яркое солнце в радужном ореоле морозной дымки, я с друзьями ходил кататься на лыжах с окрестных сопок, где можно было катиться почти до четырёхсот метров. На крутых склонах, перед тем как начать кататься, договаривались о том, кто будет первым прокладывать лыжню. И, чаще всего, в таких случаях первый след мои друзья доверяли прокладывать мне. Я конечно был горд исполнить миссию “первопроходца” хотя при этом не раз приходилось больно падать и получать многочисленные ушибы. Друзья признавали меня как лидера за то, что я быстрее всех бегал, выше и дальше прыгал, а так же побарывал их в силовых единоборствах и готов был к рискованным приключениям.
Однажды в воскресный день, мы с друзьями, группой шесть человек, решили сходить покататься с больших сопок, растянувшихся вдоль восточного горизонта в виде длинного хребта, который был на расстоянии двенадцати километров от села. Высота основного купола в хребте была, пожалуй, метров триста - четыреста над уровнем подошвы и его было видно на горизонте с расстояния более шестидесяти километров из районного центра. К полудню мы благополучно дошли до сопок и поднялись на основной купол. Западный склон купола, по которому мы должны были спускаться, был довольно крутым, где-то градусов сорок - пятьдесят и местами покрыт ледяной коркой. Первым начать спуск друзья предложили мне.
Я начал спуск, стараясь обходить обледеневшие участки, но где - то на средине склона я, видимо, подрезал рыхлый снег, лежавший на ледяной корке. Начался неуправляемый спуск вместе с образовавшейся снежной лавиной. Увлекаемый лавиной, я стал падать. К счастью, в небольшом кулуарчике лавина остановилась и я превозмогая боль от ушибов, поднялся из снежного сугроба. Убедившись, что мои лыжи целы, я крикнул ребятам, чтобы они начали спуск немного правее, минуя ледяные участки. По моему следу начал спуск мой друг Юрка Гилис. Но он, как и я не смог удержаться на крутом участке, его вынесло на ледяной склон и он стал стремительно падать, кувыркаясь через голову, и остановился в сугробе только сошедшей лавины недалеко от меня. Сняв лыжи, я направился к Юрке. Но он неподвижно лежал запрокинув голову,его глаза были закрыты, лицо бледно синее, а изо рта пузырями валила пена. Я испугался, меня охватила тревога. Ребята, стоявшие на вершине купола, всё это видели, они сняли лыжи и начали спускаться, скользя ногами по склону. Мы вытащили Юрку из сугроба и стали делать ему искусственное дыхание. К нашей радости, через несколько минут он стал приходить в себя и открыл глаза. У него на затылке была большая шишка, но крови не было. Мы подняли Юрку на ноги и обхватив под руки с двух сторон стали спускаться по склону. Юрка едва переставлял ноги, а на наши вопросы о том, как он себя чувствует - ничего не отвечал. Он был в состоянии шока. Обстановка складывалась трагическая. Спустившись со склона, мы одели свои лыжи и одели лыжи Юрке. Но до посёлка предстояло ещё идти двенадцать километров. Меняя друг друга мы осторожно поддерживая Юрку медленно шли домой. Когда до посёлка оставалось где то километра три, Юрке стало лучше, он окончательно пришёл в себя и отказался от помощи. Домой мы вернулись уже на закате дня. Но мы были счастливы и горды тем, что не растерялись в критический момент и не оставили в беде своего друга несмотря на то, что сами от усталости едва переставляли ноги. А Юрка потом рассказывал, что он ничего не помнит о том, что с ним произошло, а окончательно он пришёл в себя только на следующий день.
***
С началом осенних холодов, отчим приглашал мясника, который забивал наших свиней, а потом мы с отчимом, в составе колхозного обоза, ездили на рынок в шахтёрский город Караганду торговать мясом и салом. В то время, все колхозы имели свои постоялые дворы в районных и областных центрах, где колхозники могли бесплатно останавливаться на постой вместе со своим транспортом на несколько дней. Постоялый двор нашего колхоза размещался в старом городе неподалёку от рынка и самого высокого террикона шахты под номером один. Постоялый двор представлял собой низкую саманную избу с глинобитным полом и деревянными нарами вдоль стен. Во дворе, загороженном забором из досок, можно было поставить телеги и лошадей.
Старый город представлял собой лабиринт узких и кривых улочек с нагромождением глинобитных лачуг прижатых друг к другу и обычных землянок, теснящихся вокруг дымящих и пышущих жаром шахтных терриконов и по склонам глубоких провалов залитых водой. Над городом постоянно висела сизая мгла угарного газа. Люди грязные от угольной пыли и копоти, закутанные в какие - то лохмотья, сидели у своих землянок и грелись горящими углями, взятыми прямо из горящего террикона.
Пока отчим торговал на рынке, я бродил по пыльным улочкам старого города, знакомясь с его примечательностями. На меня произвело тяжёлое впечатление большое число инвалидов войны. Они оборванные и грязные, некоторые совсем без ног передвигались сидя на тележке в виде небольшого деревянного щита к которому вместо колёс приспосабливали подшипники. Другие были или с одной рукой или совсем без рук, среди них были и слепые в сопровождении своих зрячих товарищей. Все эти несчастные встречались, как правило, в наиболее людных местах, на рынках, у пивных ларьков, на вокзалах, на трамвайных остановках и в трамваях, где они жалостливыми песнопениями зарабатывали себе на пропитание и на пропой.
У грязных пивных ларьков собирались группы любителей пива. Как то, проходя мимо ларька, я видел как у входа на грязной земле в луже пивной блевотины, запрокинувшись навзничь, лежал мертвецки пьяный инвалид без ног. По его заросшему щетиной лицу ползали мухи... Вывалившись из своей тележки, он мертвецки крепко спал. Проходя в ларёк и выходя из него подвыпившие мужики перешагивали через лежащего инвалида или обходили его не проявляя при этом ни малейшего сострадания к несчастному.
Равнодушно глядеть на всё это было выше моих сил, а реально оказать им какую – то помощь я конечно не мог. Поэтому, чтобы не видеть человеческих страданий, я быстро возвращался на постоялый двор. Неприятное впечатление произвело на меня и зрелище большой колонны зэков, которых каждое утро этапом проводили на работу или на пересыльный пункт.
Это была большая колонна в несколько сот человек, которых сопровождала многочисленная охрана с автоматами на изготовку и с большими сторожевыми собаками на поводках. Уже позже я узнал, что в Долинке под Карагандой был Карлаг, где отбывали срок не только военнопленные и уголовники, но и многие наши знаменитости. Это был мой первый опыт знакомства с Карагандой - шахтёрским городом, который, спустя несколько лет, во многом предопределил всю мою судьбу.
***
Несколько случаев из моей школьной жизни
В нашем посёлке № 10 не было средней школы и окончив седьмой класс, большинство моих одноклассников продолжали учёбу в средней школе соседнего села под лагерным номером № 9, которое было на расстоянии двадцати километров от нас. Жили на съёмных квартирах. Родители завозили продукты и оплачивали проживание. Я вместе со своим другом литовцем Юркой Гилис устроились у пожилой одинокой женщине - литовки, какой - то дальней родственнице семьи Гилис.
Зимой воду брали из общего колодца из которого брали воду и многие жители из соседних домов. Все приходили со своими ведрами пристёгивали их к цепи и набрав воды, снова отстёгивали.
Однако, когда с помощью ворота, поднимали ведро с водой, вода плескалась на сруб колодца и замерзала. Постепенно образовывалось оледенение сруба и ведро едва проходило через узкое отверстие в оледенение. Периодически кто то из жильцов приходил с ломом и обрубал лёд, расширяя отверстие в оледенение. Но многие жители потеряли в этом колодце свои ведра, кода ведро с водой не могло пройти сквозь сузившееся отверстие в оледенение и срывалось с цепи. Мы с Юркой решили помочь соседям и достать их ведра. Я, держась за цепь опущенную на всю длину, стал спускаться в колодец сквозь узкую горловину оледенения.
Вытянувшись в струнку руки в верх, я протиснулся сквозь горловину в оледенение и опираясь ногами в сруб, стал по цепи спускаться в колодец. Когда опустился до уровня воды, я зафиксировал упор ногами в сруб и крикнул Юрке чтобы он опустил мне крюк, которым можно было бы зацепить ведро со дна колодца. Глубина колодца была где - то метров двадцать до воды. В колодце было темно и работать крюком приходилось на ощупь. Ноги от напряжения уставали, но мне тогда удалось выловить со дна колодца шесть ведер, которые поочерёдно поднимал, Юрка выкручивая воротом. Подняв последнее ведро, я стал подниматься по цепи и когда поднялся до горловины, я снова вытянулся в струнку и Юрка с помощью ворота протянул меня сквозь узкое отверстие.
Наша хозяйка раздала ведра соседям, которые, конечно, благодарили нас с Юркой за оказанную им помощь.
Весной, когда местная речушка превращалась в бурный поток, я на закате дня, чтобы никто не видел, приходил к мосту через реку на окраине села и в резиновых сапогах, взбирался на шаткие перила моста из стального уголка шириной 40 мм, и проходил по перилам над бушующим потоком несколько раз туда и сюда в одну и обратную сторону. Это, как я тогда считал, были эксперименты по формированию силы воли.
Между посёлком № 9 , где мы с Юркой Гилис жили на квартире во время учёбы в средней школе, и ближайшим посёлком № 4 , расстояние между которыми составляло порядка четырёх километров, начали строить завод по переработке молока. Само здание и все вспомогательные дворовые сооружения к 1953 году были построены, но видимо из-за отсутствия оборудования, завод долгое время не работал и был под охраной сторожа. Однажды, мы с Юркой после занятий в школе решили сделать экскурсию на завод, чтобы ознакомиться с этим огромным и каким то загадочным сооружением отличающимся от привычных нам саманных домишек всех лагерных посёлков. Мы обошли вокруг центрального корпуса и никого из охраны не встретили. Но было интересно посмотреть, что внутри этого здания. Однако, все входные двери были закрыты. Мы обратили внимание на открытое чердачное окно. Рядом со зданием была котельная с высокой 30 метровой трубой с растяжками из стальных прутьев диаметром порядка 20 мм и одна из растяжек проходила над крышей здания. Мы поднялись по растяжке на крышу, а затем через открытое окно влезли на чердак. Через чердачные конструкции бокового крыла мы пробрались на чердак основного корпуса и обнаружили там открытый лаз с вертикальной железной лестницей спускающейся в центральный зал. Мы спустились по лестнице и прошли по всем залам, но никакого оборудования или чего-либо привлекавшего внимание мы там не обнаружили, исключая, разве что рваные галоши стоящие у лестнице.
Теперь, по уже известным лабиринтам чердачных переходов мы вернулись к открытому окну вылезли на крышу и по растяжке спустились на землю. Наш интерес был полностью удовлетворён и мы со спокойной и чистой совестью вернулись поздним вечером на свою квартиру. Выучив уроки на завтра, мне пришла в голову мысль: одному, ночью повторить тот маршрут, который мы с Юркой проходили днём. И я реализовал этот замысел. Сложность была при ориентации в абсолютной темноте, пролезая на ощупь, по памяти через различные конструкции в лабиринтах чердачных переходов. А когда по железной лестнице спускался вниз, гулкий звук эхом раздавался по пустующим залам. Я боялся, что мои звучные шаги услышит охрана.
Прихватив одну галошину в качестве доказательства Юрке, я проделав в обратной последовательности свой маршрут вернулся на квартиру. Наша хозяйка уже спала, а Юрка ждал меня не сумев решить задачу по геометрии. Я любил решать геометрические задачи и показал ему своё решение, а достав из-за пазухи рваный галош убедил его в реализации своего замысла.
Осенью, пока позволяла погода все наши "десятовские" ученики по субботам отправлялись домой чтобы побыть с родителями и пополнить запас продуктов. В школе, где-то в конце недели, это бал конец октября, я задержался на тренировке по гимнастике и когда вернулся на квартиру Юрки уже не было. Хозяйка сказала, что за ним зашли наши "десятовские" ребята и они пошли домой. Я быстро собрался, взял с собой в сумку какие то вещи и книгу "Спартак" Рафаэлло Джованьоли, которую я начал читать. Когда я вышел на дорогу ведущую из села, был уже поздний вечер. Расстояние, которое мне предстояло пройти составляло порядка двадцати километров и я максимально ускорил шаг. Дорога шла через сопки с двумя перевалами между которыми в долине был родник чистой воды у которого обычно все прохожие и проезжающие останавливались. До сопок было шесть километров и дорога шла на подъём. Пройдя около полутора километров, сумерки сгустились, ограничив обзор. И тут я услышал где - то впереди топот конских копыт и стук колёс, а вскоре разглядел и пару лошадей запряжённых в телегу. Когда телега поравнялась со мной, сидящий в ней ездовой притормозив лошадей, громко крикнул мне:
- вернись! У родника в сопках я видел волкОв!
Но в запальчивости я тоже крикнул ему во след:
- я не боюсь волкОв!
И услышал его увещевание:
- смотри и и и, па-ря!
А когда стук копыт стал не слышен, и телега скрылась в темноте, меня охватил страх, хотя я продолжал идти вперёд.
В моём сознании шёл напряжённый поиск выбора решения - вернуться или продолжать идти.
И здесь я представил как бы в моём случае поступил Спартак. Думаю, он бы не отступил и не повернул назад. Воодушевившись, я уже твёрдо решил продолжать идти только вперёд. Поднявшись на первый перевал, я на мгновение остановился и, используя ладони вместо рупора, издал громкий протяжный и зычный зов, подражая Тарзану, любимому киногерою всех моих друзей. Но у меня, по общему признанию, это очень хорошо получалось. Собрав всю волю, я быстро побежал вниз в тёмную долину, где, по словам ездового, он видел "волкОв". Расстояние между перевалами было порядка четырёхсот метров - двести вниз и двести снова вверх. Пробегая мимо родника, я напряжённым взглядом сканировал окружающую панораму. Родник был с левой стороны от дороги и вода из него стекала ручьём по уклону в заросли криволесья из низкорослых осин и берёзок. Взбегая на второй перевал, я периодически поворачивал голову влево и вправо напряжённо всматриваясь в темноту. Преодолев второй перевал, я сразу успокоился, - ожидаемая опасность миновала... и я уже лёгкой трусцой побежал вниз. В трёх километрах от перевала дорога шла мимо полевого стана, где во время полевых работ в саманном бараке жили колхозники из посёлка № 9, но сейчас, там уже никого не было, поскольку все полевые работы уже закончились. По обе стороны от дороги были уже вспаханные колхозные поля. Спустившись на равнину, я перешёл с бега трусцой на ускоренный пеший шаг. Страх полностью прошёл, я психологически расслабился и вспомнил, что сегодня мы с Юркой только утром, перед тем как идти в школу, выпили по стакану чая с бутербродом. Чувство голода оказалось сильнее страха и поэтому полностью вытеснило его из моего сознания. И уже всю оставшуюся дорогу до дома я шёл пешком, фантазируя только о домашних вкусных кушаньях...
***
Среднюю школу я заканчивал в соседнем селе - посёлке № 9. Я не был отличником, но в аттестате у меня не было троек. Моими любимыми предметами были математика и физика, а не любимыми - немецкий и химия.
Я любил решать задачи по математике и когда у кого-то на квартире собиралась компания ребят из нашего поселка, как правило начинались рассказы анекдотов и картёжная игра в подкидного дурака, а я доставал задачник из за пазухи, который на всякий случай носил с собой, и решал задачи. Все задачи повышенной трудности я прорешал ещё до окончания учёбы. Любил уроки физкультуры и занимался в секции лёгкой атлетики и гимнастики, выступал на районных и областных соревнованиях и занимал призовые места.
Однако, было несколько случаев когда меня удаляли с уроков за нарушение дисциплины и однажды даже вызывали родителей за участие в драке с местными пацанами.
Однажды, учитель немецкого языка, Бринквинт Борис Борисович выпроводил меня со своего урока за то, что я слишком активно выяснял свои отношения с сидящей за мной на последней парте Оленькой Степаненко, хорошенькой толстушки, которая, пытаясь привлечь к себе моё внимание, периодически щипала или толкала меня в спину во время уроков. Но Борис Борисович не стал выяснять причину моего поведения и как бы обращаясь ко всему классу, вкрадчиво произнёс:
- А Павлова мы попросим оставить нас и закрыть дверь с обратной стороны...
Я вышел из класса и направился к мосту на краю села, где проходили машины идущие в районный центр - Осакаровку. У моста проходящая машина сбавила скорость и я, зацепившись за задний борт, на ходу вскочил в кузов и уехал в районный центр, сам не зная зачем. Бесцельно проболтавшись там несколько часов, я таким же способом вернулся обратно, но когда все уроки уже закончились.
Но я не обижался на Бориса Борисовича - он был беззлобным. Это был учитель ещё до революционной формации, вальяжный чистокровный немец с большим животом, отвислым подбородком, в очках-пенсне и до блеска выбритой головой. К моим проделкам он относился снисходительно и когда медленно проходил по классу, рассказывая нам разные истории из свой прошлой жизни в Ленинграде, он обычно останавливался около парты, где я сидел с Юркой, и положив свою мягкую ладошку мне на затылок и теребя за волосы, вкрадчиво приговаривал:
- а немецкий надо учить, мой сын, надо учи -и- и- ть...
Борис Борисович часто обращаясь ко мне, называл меня "Мой сын" и это конечно подкупало...и я, внемля его призыву, старался в меру своих сил.
Среднюю школу я закончил без троек в 1955 году и вместе с моим другом Юркой Гилис поехали в Караганду поступать в горный институт. Конкурс был восемь человек на одно место. Проваливались все обычно на математике, но я сдал её на отлично, а Юрка, к сожалению, получил неуд. Я был зачислен на факультет разработки горных месторождений, а Юрка поступил в Карагандинский горный техникум.