Совместная с Андреем Маковеевым повесть

Аркашина квартира
Едешь ли в поезде, в автомобиле
Или гуляешь, хлебнувши винца, -
При современном машинном обилье
Трудно по жизни пройти до конца.
Вот вам авария: в Замоскворечье
Трое везли хоронить одного, -
Все, и шофёр, получили увечья,
Только который в гробу – ничего…
(Вл. Высоцкий)

Язык изломан? Что ж! глядите?
Слова, истлевшие дотла,
Их разбирать ли, как Эдите
На поле гастингском тела?
(Валерий Брюсов)

Эпизод 1. Курт, или В начале было …
Город Александров стал именоваться таковым образом после смерти одного революционного деятеля, имевшего честь родиться где-то в его окрестностях. Сей деятель, в своё гимназическое время столь поразился, вчитываясь в деяния младолетнего царя Македонского, что в годы борьбы с ненавистным царским режимом решился поменять свою неблагозвучную фамилию Скобёлкин на более громкую – Александров. А что? Пусть имя великого в прошлом царя сегодня послужит делу пролетарской революции. Так Скобёлкин сделался Александровым, а потом, словно по наследству, передал заимствованную фамилию и городу, в котором, по прошествии шестидесяти лет и в силу уже укоренившейся традиции, почти все улицы стали носить имена исключительно героев революции и деятелей нового государства. Подобная традиция перенеслась и на парки, скверы, и даже районы самого города. Не самый худший из российских городов, смеем вас уверить. Известен он был издавна свободолюбием своих жителей, которые до последнего отстаивали самодостаточность от всей прочей Руси своего края, а когда, во времена Иоанна Васильевича, прозванного за свои устремления Грозным, этот «медвежий угол» наконец покорили, жители влились в лоно народов России и уже не противились единой государственной политики. Сюда ссылали, на перевоспитание, разных бунтарей и вольнодумцев. На кого-то местный воздух действовал отрезвляюще, на кого-то не очень.
Но рассказать мы вам собираемся совсем не об этом.
Несмотря на то, что в Александрове есть на что посмотреть и чем полюбоваться, отправимся мы в самый городской центр и рассмотрим внимательно один дом. На первый взгляд ничего в нём такого необычного, чтобы обратить второй взгляд, после первого – равнодушного. Вроде бы так себе строение, в три этажа. И что же здесь такого, чтобы на нём останавливаться?
Вы ещё спрашиваете?
Проследуем тогда на второй ярус дома и откроем осторожно дверь в коммунальную квартиру, известную в народе как «Аркашина квартира». Как – ничего особенного? Это, уверяем вас, лишь на первый непритязательный взгляд. Общая площадь квартиры составляет сто двадцать квадратных метров, вмещающая в себя пять комнат, кухню на двадцать метров, а также широкий коридор с высотой потолка (!) в четыре метра, да ещё и с «лепниной». И это ещё не всё! Имеются ещё ванная комната и этот … как его там … да, сортир. И в самом деле – ничего особенного.
А почему квартира называлась «Аркашиной»?
Сейчас объясним. Воздвигли сие здание где-то сразу после войны, а в означенной нами квартире первым жильцом сделался некий Аркадий. К своим тридцати пяти годочкам Аркаша повидал в своей насыщенной жизни столько всего, что имей он литературные наклонности, вполне мог бы составить солидный том мемуаров. В молодости Аркадий вёл настолько бурный образ жизни, что всё это вылилось в две с половиной судимости (одна так и не состоялась), а на войну эта знаменательная личность попала из лагеря, через «штрафбат» (о чём Аркадий не любил рассказывать, но всегда выпивал первую стопку водки во время застолий) в разведбат, в котором прослужил до самого окончания войны, а она его застала в Кёнигсберге, уже после 9 мая. Аркадия ни ростом, ни силушкой Бог не обидел, этакий Микула Селянович, только после войны от не хлебопашествовал, как герой народных преданий, а зарабатывал на хлеб автослесарем. Без домкрата обходился, своими силами. Всё бы ничего, да больно жена уму досталась шалопутная. После того, как заселились на новую жилплощадь Аркадий со своей супругой, сразу же начали появляться и прочие жильцы. Где-то через неделю случилось вернуться Аркадию со службы раньше обычного … бывает ведь так … И что он увидел? Не то, как его заботливая супружница варит борщи, дожидаясь своего «благоверного», а нечто противоположное, а именно – супругу, валявшуюся в кровати, а что особенно обидно – совсем даже не одну. Рядом с егонной жинкой вполне по-хозяйски расположился «опер», да не просто какой-то там участковый, а тот самый доблестный сыщик, что определил Аркаше его последнюю судимость, после которой он отправился сначала на нары, а потом разбираться с супостатами. Пока автослесарь разглядывал всё это дело, разинувши от подобного нахальства рот, оперативный работник «уголовки» скоренько облачался в служивую форму и жалостливо пел про страстную любовь, которую испытывает к этой самой женщине, которая в тот момент скулила, натяну на голову одеяло, но выставив бесстыдно обширный розовый зад. Одевшись, «опер» моментально осмелел и принялся извлекать из кобуры смертоубийственную машинку, известную как пистолет ТТ. При этом он начал говорить сердито и ругательно, считая, что достойно вышел из «патовой ситуации». Именно пистолет и оживил Аркадия. Автослесарь носил с собой кое-какой инструмент, чтобы его не расхитили нечестные на руки коллеги. То есть достал из своей сумки Аркаша молоток и вдарил «оперу» от обиженной души. Тут уж не выдержала супруга, начала голосить и ловить мужа за руки, то есть досталось сгоряча и ей. Блажь такая нашла на хозяина. Чуть позже, когда он отошёл от всего этого блуда, ужаснулся он деяниями, которые самолично свершил. Принёс он с кухни чатушку, одним глотком выдул её, а потом приспособил к притолоке ремешок от оперской портупеи. Сами понимаете, что дальше все его жизненные спокойности разом и надолго заканчивались, так что он своей судьбой распорядился, как смог.
Такие вот у нас здесь страсти.            
Сами должны понимать, что после этого рассказанного нами без лишних подробностей инцидента, стали твориться в той квартире весьма странные, а местами даже и страшные явления, результатом чего сделалось то, что за последние сорок лет из дверей сего жилья вынесли – ногами вперёд – столько людей, что их хватило бы разместить на иное местечковое кладбище. Умирали все по-разному: кто повесился, кто отравился, а кто и порешил – один другого. Окочуриться в ходе кухонной драки стало делом обыденным и едва ли не привычным. Пары молодожёнов, вызывающие своим друг к другу отношением умиленные восторги у окружающих, поселившись в этом недобром месте, начинали скоро конфликтовать буквально по ничтожному поводу, и – в скором времени – брак их распадался. Убеждённые трезвенники начинали употреблять «всё, что горит», а внешне уравновешенные и адекватные люди, спустя непродолжительное время, превращались в форменных психов. Вот потому-то, с чьей-то подачи, и стала именоваться данная квартира «Аркашиной», в честь того, кто дал первоначальный толчок для всего последующего.
Тем временем годы шли, а вся страна бодро маршировала в светлое завтра, к неминуемой победе коммунизма, под бодрящий барабанный бой. По сторонам смотреть было некогда, только вперёд. И всё бы ничего, но, с подачи очередного Генерального секретаря вдруг выяснилось, что блаженное «завтра» откладывается до … до … скажем, на весьма продолжительное время, пока исправятся все ошибки, которые успели насовершать. По ходу дела пропала из магазинов колбаса, а вслед за ней масло, мыло, курево да много ещё всего прочего. Сами, верно, кое-что ещё помните, если годочков вам необходимое количество. А вскоре выяснилось, что начала протухать и империя, именуемая в народе Советским Союзом, конкретно затрещала по швам. Видимо от мощного грома митингов, резолюций, съездов и прочих мероприятий.
Вот в это сложное время, которое можно поименовать и «смутным», и посчастливилось студенту какого-то технаря Максиму Бовину унаследовать комнату в той самой Аркашиной квартире. Бабка Макса – Оля прожила в ней не более полугода. Шустрая для своих восьмидесяти лет, она вдруг быстро сникла и «представилась», не успев толком помучиться сама от старческих немощей, и помучить своих родственников. Сам Бовин вроде бы от кого-то слышал, что квартира эта «несчастливая», но этим особенностям её не придал значения.
Вчерашний школьник, голенастый и вихрастый, с облупленным от летнего загара носом и близко расположенными карими глазами, Максимка был страшно доволен, что вырвался из-под родительской опеки, которую он называл чуть по-другому – гнётом и тотальным контролем, а то, что он теперь может приходить к себе домой не когда скажут, а когда ему самому будет угодно, примиряло его со всеми прочими неудобствами проживания в коммунальной квартире, где он был хозяином своих четырнадцати квадратных метров.
Теперь скажем пару слов о соседях нашего младого комнатовладельца. Во-первых, это был Никола Гладков – плотненького сложения тридцатишестилетний мужчинка с намечающейся залысинкой и с «фиксой», которая была видна, когда Никола улыбался. Гладков осел в этой квартире примерно за полгода до того, как там появился наш студенческий герой. Большую часть времени Гладков проводил на работе и подходил к этому довольно основательно, умудряясь прилично зарабатывать. Он ещё и шабашил по вечерам, но вся его предприимчивость заканчивалась, когда он являлся домой, ибо деловитый вне дома Никола всё заработанное в будни успешно пропивал за субботу и воскресенье, в чём ему добросовестно помогал ещё один сосед, который у нас значится под номером «вторым». Это был Бориска Звягин. В отличие от коротконого и кругленького Гладкова, Звягин был высоким, здоровенным, «ядрёным», как сибирская кедровая шишка, и очень шумным. Был он моложе Николы лет на десять, хотя в жизни успел всего перепробовать соседа никак не меньше. Да и соседом-то он был символическим. В квартире в принципе он как бы и не жил, но появлялся там с пятницы на субботу, а если загул выходил особенно масштабным, то прихватывал в этом случае и воскресный день. Если, повторимся, оставалось на что пить. Борис поселился здесь тоже с полгода назад, но где-то через месяц завёл себе сожительницу и почти что перебрался к ней, но комнату свою не терял, и периодически, как мы уже поминали, здесь появлялся.
Для полноты сведений необходимо внести ясность относительно ещё пары смежных комнат, но уже год они пустовали. С ними была связана странная история, которую рассказывали случайные гости, бывавшие здесь ранее. И по их словам, в этих комнатах проживала бабка. Сначала это была вполне заурядная бабулька, а потом что-то у неё в голове переклинило, и пошла она по стопам небезызвестного семейства Борджиа, то есть взяла и, по своей личной инициативе, сократила до минимума число жильцов «Аркашиной квартиры», подсыпая отраву в кастрюли своим соседям. Но, к тому времени, как «органы» что-то заподозрили и начали «совершать телодвижения», сама бабка тоже «приказала долго жить» в абстрактном смысле этого слова, потому как рядом уже никто не проживал. Кстати сказать, у бабки тоже имелись наследники, но они то ли решили отказаться вообще от наследства, приобретённого столь необычным путём, то ли чего-то выжидали.
«Свято место – пусто не бывает». В нашей стране святым местом может быть самая заурядная коммунальная квартира, до того сложно у нас решается «квартирный вопрос». Постепенно вымороченная квартира наполнилась новыми жильцами, с которыми мы вас уже познакомили. Может, всё рассказанное было обычными страшилками, а может, ушлые людишки и сами хотели бы сюда заселиться, напугав слухами новых жильцов. Ко всем этим россказням Никола относился с полным безразличием, а Борис, бывавший здесь загульными набегами, и тем более.
Так что последние полгода распорядок квартирной жизни распределялся следующим образом: с понедельника по пятницу в квартире стояла гробовая тишина, а со второй половины пятницы и по субботу квартира – что называется – «стояла на ушах» по причине азартного кутежа соседей и их не совсем трезвых и совсем неспокойных гостей. В воскресенье начиналась «генеральная уборка» - устранение последствий тотального празднования, далее – снова перерыв и дремота до следующей пятницы. Такое вот постоянство из недели в неделю, из месяца в месяц.
К Максу отнеслись, по первости – насторожённо. Но, убедившись в том, что новый жилец «права качать» не пытается, и на мероприятия, что приходятся на выходные дни, ему и вовсе наплевать, что сидит он в своей комнатушке, и, хоть к контактам не стремится, так и сам никого не трогает. Соседи подумали- порешали и … смирились – пусть живёт себе, как хочет.
Что касается Максимки, так ему его новое жильё сразу же приглянулось, а, через это, и даже её другие обитатели, а то, что поговаривали – относительно того, что в квартире что-то нечистое водится, то за последующие после вселения пару месяцев Максим ничего такого так и не заметил: ни летающих самопроизвольно предметов, ни того, чтобы кукушка в часах в неозначенное время вдруг закукарекала. Даже, честно признаться, скучно делается – неужели не заслужил, чтобы уважили чем.
Но мы вам признаемся, что это пока …
Между тем по маю, для всех совершенно неожиданно, в тех двух смежных комнатах, что до сих пустовали, заселилась компания о четырёх студентов. Как объяснили хозяева комнат недовольно зыркающему по этому поводу Николаше – на пару- тройку месяцев, но того не более. Ребята оказались спокойными, можно сказать – смирными, сидели у себя тихо, без нужды особой по коридору не шастали, даже готовили не на кухне, как прочие жильцы, а прямо у себя, на плиточке электрической, которую с собой же и принесли. А на  выходные, так вообще уезжали, вестимо – к родителям, подкормиться там.
Между тем, на следующий же день после заселения вагантов, выйдя по какой-то нужде в коридор, узрел Максим стоявшую возле дверей тех самых комнат бабку. Казалось бы, чего такого особенного: стоит обычная бабулька и с недоумённым видам по сторонам озирается. Должно быть, кого из новых жильцов проведать заглянула – решил Макс и, мимо проходя, дружелюбно поздоровался. В ответ старая на него покосилась, но головой-таки кивнула, а через минуту её и не видно было вовсе, словно и не было никогда. Максим было про всё это позабыл, а потом, через пару дней вспомнил вдруг и Гладкову ту встречу пересказал. На его удивление, Николас тут же признался, что тоже встречал похожую по описанию старушенцию, но только на следующий день, а если точнее, так – ночь, и не в коридоре, а на кухне. Проходя в сортир поздоровался с ней машинально, а когда возвращаться надо было, решил поинтересоваться - к кому из студентов она отношение имеет и на какой срок сюда «на побывку» вселилась? Даже насупился для убедительности вопроса, но только - вот ведь незадача – бабки никакой на кухне не наблюдалось. Она растворилась в ночи, что твой ниндзя. Николай был мужик негоношистый, искаться специально не стал, а, поразмыслив, решил – ребята спокойные, проблем не создают, а потому … пусть живут как живут.
Но это Гладков, а вот его «компаньон» Борис отчего-то ребят невзлюбил и с каждым днём всё более серчал на нежданных соседей. Уже на неделе, что для него нехарактерно, он являлся в квартиру, и с грозным видом прохаживался по коридору, расставив локти в стороны, всякий раз останавливаясь и громко откашливаясь у ненавистной двери. И, чем лояльней относился к сложившейся ситуации  миролюбивый Гладков, тем всё более свирепел скабеженный Звягин.
– С удовольствием бы перерезал бы всю эту шваль, что оккупировала мой дом!
Такое вот серьёзное заявление преподнёс Бориска Звягин в одну из суббот. Вид он имел при этом самый что ни на есть серьёзный, а чтобы к его словам невольные свидетели не отнеслись как к пустопорожним, предъявил им настоящий охотничий нож с длинным и широким лезвием, по которому была сделана «канавка». Никола ножом восхитился и принялся его разглядывать, поворачивая то так, то этак, примеряя к своей небольшой, но ухватистой ладони. Максим тоже находился в тот момент на кухне и нож тот увидал, хотя в руки его брать и не стал, но мысля в его голове засвербела: «А что, если тип возьмёт, да по пьяни кого из бедолаг студентов пырнёт»? От такого предположения сделалось жутко и по коже пробежались «мурашки». Студенты были почти что коллегами, да и вреда от них никому не было, к тому же само ощущение предстоящего преступления … всё это было очень сложно предчувствовать, и он убеждал сам себя: «Не такой уж Борис и дурень. То есть может и дурень, но не дебил же. Если он замыслил серьёзное преступление, то молчал бы об этом, а говорить вот так, прилюдно, это не более, чем бравада, панты». Короче говоря, Бовин сам себя убедил и успокоился, хотя, где-то в глубине души, некий «узелок на память» всё же завязался.
Июньским вечером, как вы понимаете – в субботу, Борис в компании неунывающего Николаши вновь нагрузился по самые «не могу». Обычно собутыльники не просто употребляли «огненную воду» различного качества и ценового достоинства, а разбирали самые разные темы. В этот раз обсуждался вопрос о предоставлении независимости прибалтийским республикам. Звягин, перемежая слова ругательствами, начал нести какую-то полную ахинею, для убедительности, когда не подбирались нужной силы слова, размахивал кулаками. Он даже, в состоянии экзальтации соскочил с табурета и хотел обойти стол, чтобы приблизиться к собеседникам. Должно быть, он решил, что встав с ними рядом, он сделается убедительней. Но … движения его плохо координировались, да ещё под ноги подвернулось ведро с картошкой, так как дело происходило на кухне, и на плите жарилась картошка, распространяя вокруг дивные и возбуждающие аппетит ароматы. Короче говоря, Звягин с грохотом растянулся на полу. Пока он поднимался, досталось всем: и Горбачёву, и Молотову, и даже госпоже Тэтчер, которая «ни сном, ни духом», но больше всего Борис был недоволен конкретным ведром, которое, вполне вероятно, было поставлено здесь кем-то из ворогов- прибалтов. По крайней мере, это читалось по выражению искажённого лица Звягина. Мы не решаемся здесь переложить фразу, которую он выродил из себя, размахиваясь ногой, чтобы вдарить по ненавистному ведру со злосчастным картофелем. Больше того, мы призываем вас уменьшить горячность и постараться держать себя в рукам во время самых запальчивых споров, ибо с ноги Бориса, во время его «богатырского размаха», соскользнул шлёпанец, и дальше нога пошла уже голой. Пусть даже Звягин принял хорошую «анестезирующую» дозу, но ноге-то от этого не легче, когда она встречается со столь твёрдым препятствием, как наполненное картошкой помятое ведро.
Каким-то чудом Бориска не упал, удержавшись на ногах, и даже издал пронзительные звуки, отдалённо напоминающие вой голодного и раздражённого волка, жалующего воем на луну. Затем Борис всё же опустился на пол, и начал натирать ушибленное место. Наш герой, то есть Максим Бовин, который в этот самый момент был занят делом, то есть мыл посуду (сам-то он уже отобедал), и, глядя на поражённого соседа, заявил:
– А говорят … я сам не раз слышал … что квартира эта дюже несчастливая, то есть здесь … как его … короче, вполне возможно, что обитает злой дух.
– Пока что мы сами, вон с Борисом, здесь за злых духов подходим. Особенно по субботам. Скажи-ка, Борис, ведь так?
– Точно- точно, – закивал головой Звягин, нога которого начала отходить от удара, и заголосил в полный голос: – А я чудище лесное- городское у-у-у-бля!
– У-у-у, – тут же донеслось откуда-то из угла, словно кто решил передразнить Бориса. Оба шутника, с вытянутыми лицами, переглянулись друг с другом.
– Что это? Эхо такое? – задал идиотский вопрос Борис.
– Тогда где у него «бля»? – вполне логично возразил Николаша.
– У-у-у-бля, – вновь выдавил из себя Звягин, затеяв «следственный эксперимент», но был при этом не так громок и убедителен, как только что.
Вместо предполагаемого «эха» послышался короткий сдавленный звук, напоминающий ехидный смешок, и раздался он как будто из-под потолка.
– Максим, ты это слышал?!
Гладков, едва не со слезами в голосе обратился к молодому соседу. Тот, весьма испуганный, с выпученными глазами и широко открытым ртом, молча кивнул. Он был свидетелем необъяснимого явления.
– Мы, – резюмировал почти трезвым голосом Борис, – пьём всё, что горит, едим всё, что не приколочено. Так что с нами всё понятно. Но сосед-то трезвый – это факт – но тоже слышал, что и мы. Да-а, такого ещё здесь не было …
– Да как же не было-то! – буквально взорвался Гладков. – Ты же сам, Борь, по осени мне говорил, что у тебя в шкафу кто-то шепчется, гундосит. Помнишь?! Мы ещё решили больше водку у таксёров не брать. Помнишь?! А мы с Максом здесь на днях бабку «левую» видели. Откуда взялась? Куда подевалась? А ещё, я сам не раз слышал, что по коридору по ночам кто-то бродит, ногами шаркает …
От подобных откровений Максим застыл, словно громом поражённый. Рот его был по-прежнему разинут, а глаза едва не вылазили из своих «орбит». Он выдавил из себя:
– Не фига себе! Братцы! Мужики! Может, нам квартиру освятить?
– Слетай-ка ты сосед, – отмахнулся от него Николай, – на первый этаж. Там Маруся Вылегжанинова проживает. Знаешь такую? (Макс кивнул). Она здесь давно живёт. Порасспрашивай её, так она тебе много чего поведает про всякую хрень, что здесь водится. Не поленись, слетай к ней …
Он так и сделал парой дней позже. Сразу после учёбы Макс поспешил к соседке, прихватив с собой, в качестве презента пачку чая. Не цветы же ей тащить? Постояв у двери в квартиру Маруси и прикинув мысленно, что он скажет соседке при встрече, позвонил в дверь. На пороге появилась бабка лет семидесяти, а то и старше. Она вопросительно взглянула на визитёра.
– Я сосед ваш, сверху, – промямлил Бовин. – Хотел бы поговорить с вами …
– Про «Аркашину квартиру, что ли? – тут же догадалась соседка. – В таком случае – заходи.
Оказалось, что бабка Маруся в тот момент была не одна. У неё в комнате находился гость, мужик лет тридцати пяти, с выправкой военного, хотя и одетый в гражданский костюм.
– Это племянник мой, Артур, раньше участковым здесь был, – она представила гостя Максу. – пусть он здесь посидит, а мы пока в комнате с тобой пошепчемся.
Бовин оказался в комнате, наполненной старинной потемневшей мебелью. Окна занавешены были тяжёлыми портьерами, поддерживаемыми широкими бархатными петлями, а стены увешаны фотографиями, как отдельными, так и сгруппированными в одной рамке, как это было заведено в деревенских домах – аналог семейного альбома, да и вся родня находится перед глазами. На Бовина смотрели десятки глаз со всех сторон. Под их пристальным вниманием Максим взял прямо с места в карьер:
– Я слышал, что у нас в квартире странные вещи происходят.
– Не только в вашей квартире, – тут же отреагировала Вылегжанинова, – а весь дом бесовщиной пропах. Да и откуда здесь благодати взяться? Знаешь, милок, раньше на этом месте церковь стояла, ещё до войны. Потом разломали её, а из кирпича вот этот дом отстроили. А ты знаешь, милок, – бабка перешла на шёпот и наклонилась к нему, – что храмы-то ставились на особых местах, где земля расколотая?
– Это называется разломом, – отозвался гость, – тектонические плиты, на которых земля наша держится …
– Эти ваши учёные штучки, – отмахнулась бабка. – Они специально придуманы, чтобы людям головы задурить. Мол, внутри земли, в центре, магма кипит, а поверх её земля с городами и лесами. Пекло там внутри, ад то есть, а в тех местах, где грехов больше, земля раскалывается и оттуда прёт … это …
– Негативная энергия? – подсказал Максим.
– Ну, пусть будет негативная, – согласилась с гостем бабка, – хотя я бы сказала, что бесовская. Вот на этих местах и ставили в старину храмы, чтобы молитвами святыми энергию ту назад отразить.
– Экранировать?
– Ты давай слушай, – рассердилась бабка Маруся, – а не перебивай то и дело. Если сам всё знаешь, то чего заявился?
– Слушаю я, – извинился гость. – Не буду больше.
– Вот и слушай. Храм, значит, снесли, и теперь бесовская энергия так и бьёт через край. А дом этот построили немцы, военнопленные, но не простые солдаты, а из гвардии чёрной, как её там ?.. Подскажи, ну?
– СС?
– В этом их СС были ещё более тайные службы. Целые институты. Дай Бог памяти… «Аннанербе», кажется … Они разными тайными делами занимались у себя, а потом их к нам направили, на исправление трудом. Вот они и строили, а по ночам разными ритуалами бесовскими занимались. Я тогда совсем ещё девчонкой была, а наши мальчишки туда пробирались, да кое-чего видели. Потом нам пересказывали. Пока строили этот дом … и-и-и сколько здесь несчастных случаев произошло, даже со смертельным исходом. Такие страсти тут происходили, не знаю, чему из них можно верить …
– Хоть что-то вспомните, – попросил гость, заметив, что бабка замолчала и задумалась.
– Говорили, к примеру, что они, эти самые эсэсманы, одного из своих в стену замуровали. Искали его, искали, говорили, что, мол, убёг, а кое-кто шептал, что замурованный он, где-то здесь. Скажу только, что вскоре после этого, всех этих строителей, из немецкой гвардии, собрали да увезли прочь.
– А куда, бабушка Маруся?
– Про то не ведаю, потому и сказать не могу. Дом достраивали, крышу и внутренние помещения, уже другие. А первый, кто сюда въехал, Аркаша и был …
Дальше бабка начала рассказывать про Аркадия, и про то, что было после. Макс её слушал, периодически охая и выпучивая глаза. Хотя и кивал он головой с готовностью, демонстрируя внимание, но, если честно, бабка начала его утомлять. Уж слишком много явных небылиц она ему успела преподнести. Надо было встречу сворачивать, и он решил остановить словоохотливость Вылегжаниновой, прервав её на полслове.
– Простите меня, бабушка Маруся, но у меня тут ещё один вопрос остался. Говорят, что в нашей квартире бабка ещё какая-то жила, которая соседей потравила. Можете про неё что сказать?
– Как же- как же, – закивала головой хозяйка. – Было такое дело. Хорошо помню. В прошлом году случилось. Что же касается той женщины … Нормальная она была. Я её хорошо знала. Галиной Сергеевной её звали. Одинокая была, всю жизнь так без мужа и прожила. Только вот в самом конце вдруг спятила …
Далее соседка в подробностях начала излагать, что было подсыпано жертвам, и во что, как догадались соседи, что из квартиры больше никто не выходит, а потом и вовсе смердеть стало.
– … Они, соседи, и вызвали милицию. Та приехала, а в квартире уже и нет в живых никого. Правда, Галина Сергеевна ещё дышала. Её на носилках в машину загрузили, но пока до больницы добрались, померла и она. А после этого сосед мой, что жил под комнатами Галины Сергеевны, стал жаловаться, что будто там кто ходит по всей ночи, ходит и ходит, спать мешает. Он, бывало, среди ночи поднимется, а там дверь запломбированная и не слышно ничего. Вот мой племянник, которому Витя этот жаловался, пошёл проверить. Ему же надо как-то реагировать на жалобы. Вот он и отправился … Так не лучше ли у него самого тебе спросить?
Бабка откинулась на спинку стула, повернула голову в сторону соседней комнаты и громко крикнула:
– Артур! Зайди-ка к нам сюда.
Бывший участковый явился на зов своей тётушки. Он выслушал просьбу хозяйки и долго разглядывал гостя. Судя по виду мужчины, ему не слишком хотелось что-либо рассказывать какому-то пацану, но Вылегжанинова настояла, и участковый внял её просьбам.
– Ну, что тут сказать можно. Поступила от жильцов жалоба, я и отправился сюда. То есть, туда, в квартиру над нами. Гляжу – дверь опломбирована, то есть через неё войти никто не мог. Подумал, помню, что могли через окно как-то залезть. Вскрыли дверь, я осмотрел там, никого не обнаружил, и окна все на шпингалеты заперты. Присел я у стола, чтобы бумагу, как полагается, оформить. Гляжу, мимо меня баночка пролетает, такая, из-под майонеза, медленно так, словно волна её невидимая несёт …
¬ – А вы её поймали, банку ту? – от нереальности услышанного у Бовина почти что сам собой вырвался дурацкий вопрос.
– В полёте той баночки я никаких противоправных действий тогда не усмотрел, так что оставил её летать там, как ей нравится. К тому же я участковый, а не обдолбанный укротитель привидений …
Тема разговора мужчине явно не пришлась по вкусу, потому он поднялся и вышел из комнаты, вернувшись на кухню.
– Простите меня, бабушка Маруся, – снова повернулся к хозяйке Максим Бовин, – но я чего-то в этом деле не понимаю. Жила себе обычная женщина, знакомая ваша, Галина Сергеевна, жила, никому не мешала, а потом что-то в её голове переклинило в один несчастный момент. Но, насколько я в этом деле разбираюсь, так сразу этого не случается. Без всяких внешних обусловленных причин люди с ума не сходят. Ведь так?
– Знаешь, милок, – отозвалась хозяйка, – я вот сейчас вспоминаю, что где-то за день, два до тех несчастных событий рабочие в подвале нашем ковырялись. Кажись, брой… броль… бойлер там обвязывали, да столь неаккуратно шуровали там, что стенку повредили. А Галина Сергеевна тогда мимо проходила, да на шум в подвал тот заглянула, со строителями на повышенных тонах разговаривала. Мол, делом надо заниматься, а не матюгами разбрасываться. Всё это, сейчас вспоминаю, мне сразу и пересказала, так как мы на лестнице встретились, да к себе отправилась. А потом – через день или два, и началось у нас такое, что даже сейчас вспоминать страшно. Она ведь, Галина-то Сергеевна, всегда такая спокойная, рассудительная была. Откуда что и взялось, ума вот не приложу. Где-то у меня её фотография была.
Соседка поднялась со стула, начала ходить вдоль стены, разглядывая изображения, потом сняла одну рамочку с гвоздика и на стол перед гостем положила.
– Вот. Она самая и есть …
Скорей уж из уважения, чем любопытства, Максим взял фотографию, успевшую выцвести от солнечного света, что попадал через окна, вгляделся в черты лица пожилой женщины, что глядела со снимка прямо на него, и …едва не выронил фотографию из рук. На снимке была та самая бабка, с которой он едва не столкнулся в коридоре и с которой поздоровался. Но этого просто не могло быть! Это самый настоящий бред … Надо как-то проснуться …
Не подавая вида, что настолько ошарашен, Максим Бовин поднялся со стула и сердечно поблагодарил Марусю Вылегжанинову, которая честно ему всё рассказала. Не пенять же её за рассказ? Макс отправился к себе, в свою комнату, размышляя по пути – а не рассказать ли всё Николаю? Ведь Гладков её тоже, по его словам, видел. Нет, пожалуй, этого делать не стоило. Не поверит он. На шутку всё переведёт. Лучше пока переждать … Может, это у него «шарики с роликов» съезжать начали?
Вернувшись от Вылегжаниновой, Макс обессиленный свалился на диван и провалялся на нём до сумерек вечера, словно не разговаривал с соседкой, а выгружал вагон с подмоченным сахаром. Та самая бабка, Галина Сергеевна, не давала ему покоя. Скажите на милость, какого рожна приходила она сюда, с «того-то света», с какой такой целью? Чего хотела этим сказать?
Вечер перешёл в ночь, а Бовин по прежнему ворочался в своей постели. Сон никак к нему не шёл. Так и казалось, что вот сейчас послышатся из коридора шарканья бабкиных тапочек … Но всё было тихо, хотя спокойствия это не доставляло. Чувствительность Макса повысилось до такой степени, что ему казалось, что самой кожей он ощущает присутствие чего-то чужого, в коридоре ли, на кухне, где-то рядом, поблизости. Миновал час, за ним второй, обострённый слух уловил приглушённую мелодию гимна из соседской радиоточки. Стало быть стукнуло двенадцать часов. Полночь! Ну, что тут сделаешь, сна не было ни в одном глазу. Подобное состояние озадачил молодого человека. Обычно, когда Максим ложился, он засыпал почти сразу, особенно этим не заморачиваясь. Макс закрыл глаза и старательно начал считать до ста, заставляя мысленно перебегать перед диваном своих обнажённых одноклассниц. Прикольно ведь!
И тут ему показалось, что он в комнате и в самом деле не один. Открыв глаза и вглядевшись в сумрак ночи, наш герой ясно вдруг увидел перед собой отчётливый силуэт человека. Незнакомец сидел на стуле, рядом с застеленным диваном, на котором мучился от бессонницы Максим. Незнакомец походил на статую или манекен, так как был полностью неподвижен, и развёрнут немного в сторону. Если бы он глядел на него, то наш герой спрыгнул бы со своей постели и. с воплями, бросился наружу, из комнаты. Сердце в груди бухало, как участковый кулаком в дверь буянившего хулигана. Тем временем распахнутые глаза адаптировались к сумраку летней ночи. Теперь можно было разглядеть, что незнакомец одет в военную форму серого, «мышиного» цвета, и даже было видно, что знаки различия у него не наши, не советской армии ...
А теперь прикиньте сами – как может реагировать здравомыслящий человек на появление подобного «гостя»? Вскочить с места? Заорать благим матом? Воспользоваться каким-нибудь предметом, желательно потвёрже и потяжелее, чтобы запустить им в нежелательного визитёра? Вы так бы поступили?
Однако наш герой поступил иначе. Сам себе удивляясь, Максим негромко спросил у гостя:
– Эй, ты кто?
– Я? – переспросил человек- силуэт и тут же ответил. – Курт.
– Откуда ты здесь?
– Из стены, что находится у вас в подвале, где бойлерная.
Если вы думаете, что это был диалог, то вы ошибаетесь. Вслух, да и то шёпотом, была произнесена лишь первая фраза, всего остального не было слышно. Никому, кроме тех двоих, что находились в комнате. Они разговаривали, не произнося ничего. Это было мысленное общение, или, если так вам удобнее, телепатическое. При этом собеседник Макса так и оставался, развёрнутым лицом в угол.
– Зачем ты явился сюда? – Продолжал допытываться Бовин, весь испуг которого почти что прошёл.
– Мне нужна твоя помощь, – бесстрастно ответил Курт, – чтобы «разорвать цепь».
– Цепь? – Максиму показалось, что он ослышался, и он решил уточнить: – Какую цепь?
– Почти пятьдесят лет назад я был замурован в стену этого дома. Почему, это не должно тебя волновать. Но в прошлом году ваши рабочие, не независящим от них причинам, частично вскрыли место моего захоронения, освободив проклятье. Признаюсь, что я был захоронён согласно древним арийским ритуалам. Освободившаяся сила подчинила себе волю одной из жительниц этого дома. Итогом стала смерть шестерых человек, её соседей. Всё выглядело, как банальное бытовое отравление, но на самом деле она принесла их в жертву. Прошёл год и прежняя история должна повториться. Выбор уже сделан …
– Что же требуется от меня? – спросил Макс, которого снова начал пробивать ужас.
– Похоронить меня, – ответил бесстрастно Курт, – то, что от меня осталось.
– Ты сказал, что будущие жертвы уже определены. Это означает, что я должен поспешить?
– Должен, – ответил «визитёр». – До восхода солнца двадцать второго июня.
У Максима сразу появилась ассоциация с началом страшной войны. А вдруг … вдруг его действия откроют какой-то портал, и на нашу землю хлынут новые несчастья, вплоть до войны? Наверное, его опасения почувствовал Курт и тут же внёс ясность:
– Это день летнего солнцестояния. Именно тогда меня и замуровали в стену.
Бовину всё это уже перестало казаться плодом больного воображения. Вдруг он посмотрел на календарь, висевший на стене, и спохватился:
– Подожди! Так ведь это же сегодня! Да! Точно!! Сейчас уже ноль часов пятнадцать минут как двадцать второе июня началось! Рассвет начнётся часа через три. Как же это я успею?
«Гость», вместо ответа, указал пальцем на стол, где лежал … ключ от подвала, именно от той самой бойлерной. Макс заворожённо посмотрел на него, прикоснулся осторожно пальцем, словно ожидал получить удар молнией, или хотя бы током, а потом смело поднял и взвесил на руке. Потом решился задать новый вопрос Курту и повернулся в его сторону, но … немца больше в комнате не было. «Гость» его исчез, растворился в воздухе, словно всё это было всего лишь сном …
Но, словно в доказательство, что всё это было, оставался, вполне реальным, ключ от подвала, который был зажат в руке нашего героя. И сидеть дальше на диване, и таращиться дураком не было смысла. Бовин быстро выбрался из постели, скоренько оделся и выбрался в коридор, после чего принялся решительно дубасить в двери Гладкова, а следом и Звягина. К счастью, Борис в этот день оказался дома. Сначала Максим обрадовался, а потом у него потемнело перед глазами, ибо получалось ведь так, потому как именно Борису предстояло сделаться последователем свихнувшейся Галины Сергеевны. Подумайте сами – недовольство по поводу новых жильцов, переросшее в открытую ненависть, и приготовленный Звягиным нож: всё выстраивалось в зловещую магическую цепочку: именно Звягин прольёт новую кровь на жертвенник проклятого дома, то есть квартиры.
Тем временем из своей комнаты вышел и второй сосед, Гладков. Конечно, Бовин отдавал себе отчёт, что если он им сейчас начнёт плести рассказ о «призраке», проклятии и всём прочем, то его в ночную пору просто поднимут на смех, и это будет самым для него лучшим исходом, потому как надо не забывать, что один из соседей в данную минуту представляет собой ходячую «мину» с часовым механизмом, который тикает себе внутри, а на какое конкретное время установлен звонок, знает лишь один чёрт. Но, вместе с там самому, в одиночку, без компаньонов, ему с этой задачей не справиться, не успеть. А потому Максим не стал ничего объяснять, а сразу «взял быка за рога».
– Мужики! Есть большая необходимость спуститься в подвал, прямо сейчас. Там нам придётся проковырять в стене нишу, где запрятаны останки одного человека и срочно захоронить их. Дело жизни и смерти!
Мужики, не сговариваясь, переглянулись.
– Ты чего это, шкет, – начал хмуриться Борис, – шутки с нами решил разыгрывать в полпервого ночи? А ты знаешь, что я за это с тобой?..
– Мужики, – снова быстро заговорил Максим, стараясь не дать закипеть в Звягине ярости, – даю прямо сейчас талон на водку, плюс талон на курево. А ещё, сверху, восемьдесят пять рублей – больше у меня нету. Если мы к трём утра со всем делом управимся, гадом буду, но все талоны на алкоголь и курева до конца года вам отдавать буду. Подумайте – на червонец вам гулять или на двадцать пять. Есть разница? Там работы-то – с гулькин хрен, если дружно взяться …
Перспектива разжиться дефицитными талонами, да ещё восемьдесят пять рублей нежданной премии сделали своё дело.
– Ну, – примирительно улыбнулся Николаша, – с этого бы сразу и начинал.
Больше уже не задавая лишних вопросов, Борис с Николой отправились одеваться, а Максим уже вооружался необходимым для работы инструментом. Прихватили ещё и электрические фонари. В последний момент Бовин вспомнил, что понадобится одеяло, в которое придётся заворачивать останки замурованного Курта. Хорошо, что предприимчивый Звягин организовал при своей комнате что-то вроде кладовочки, куда прятал разного рода хозяйственные принадлежности, которые он заимствовал у всяких строителей, работавших в границах квартала и куда-то отлучающихся со своих рабочих мест. Все свои приобретения Борис гордо именовал «трофеями». Их и использовала «бригада», под руководством Макса Бовина.
Расчёт Максима оправдался полностью – возможность лёгкого заработка придало соседям решительности. Они даже не заметили, как их молодой товарищ снял у себя в комнате образ «Николая Угодника», что он совершил под влиянием какого-то внутреннего чувства, прихватив ещё и молитвенник, который оставался невостребованным от умершей бабушки Оли. Затем он кинулся догонять товарищей, которые уже добрались до запертой двери в подвал. Он суетливо выдвинулся вперёд и провернул ключ в замке.
– Ну, говори, шизоид, – повернулся к Максиму недовольный Борис, – где долбить будем?
Этим вопросом до сих пор суетливый молодой человек не задавался, и он поставил его в тупик. Руки Бовина начали дрожать, и он начал лихорадочно оглядываться по сторонам. Потом вспомнил, как соседка Вылегжанинова рассказывала, что началось всё после того, как строители стенку «нарушили» Да и немец то же самое говорил. Вот только площадь подвала была в триста квадратных метров, да ещё здесь царствовала кромешная тьма. Борис и Никола глядели на Максима, и тому приходилось соображать.
«А если немец был замурован под комнатами Галины Сергеевны или Звягина»? Макс решительно направился в нужную сторону и принялся светить фонарём на стену. Почти сразу он разглядел пролом и валявшиеся под ногами разломанные кирпичи. Теперь, когда он подобрался ближе, заметны стали полустёршиеся рунические знаки, выцарапанные чем-то острым.
– Здесь долбить будем, – указал пальцем на это место наш герой.
Все дружно взялись за работу. Звягин парой ловких ударов ломиком обрушил небольшой фрагмент стены. Гладков сунул Максу свой фонарь и тот стал светить сразу двумя, тогда как Николаша начал оттаскивать в сторону выпавшие кирпичи. Ещё несколько мощных ударов, и перед компанией открылась ниша, в которой фонарь высветил оскаленный череп.
– Здорово, чувак!
Повеселевший Звягин сунул в пролом руки и принялся доставать оттуда кости, которые Максим складывал в расстеленное прямо на земле одеяло. Вдруг в дальней стороне помещения послышался шорох песка. Все дружно замерли и повернули головы в сторону источника шума. Максим начал шарить там лучами доверенных ему фонарей. Под лучи света ничего не попадалось. Его товарищи снова приступили к работе, чтобы скорее всё закончить. Но шорох повторился, уже ближе. Бовин шагнул в ту сторону, и объединил лучи двух фонарей в один, более мощный. Ему казалось, что тьма, которая наполняла подвал, клубится, как туман пойменным лугом. Словно по всему здешнему пространству пролетали клубками тьмы тени. Но больше всего его ужаснула лопата, которую он сам воткнул в кучу земли, чтобы расстелить одеяло, в которое собирался завернуть останки Курта. Теперь лопата висела в воздухе, металлическим клинком вверх, и медленно раскачивалась, словно выбирала, куда ей направиться. Но колебалась она не более мгновения, а затем начала клониться, и именно в сторону нашего героя …
Представьте себе всю сложившуюся картину. В конце двадцатого века, когда наука объяснила всё, происходящее в Природе, в цивилизованном государстве, пусть даже в провинциальном городе, полном снующих автомобилей, где люди слушали радиопередачи, смотрели телевизор, наслаждались представлением в цирке или зрелищем в театре, в то же самое время в подвале одного из городских жилых домов к потрясённому молодому человеку, замершему от ужаса, стремительно неслась лопата, действовавшая сама по себе!  Вскрикнув, Максим отшатнулся назад, зацепился ногами за кучу наваленных ими же кирпичей, и растянулся на земле, прямо перед Николаем Гладковым, который так же стоял, выпучив глаза и разинув рот. Это значило, что Никола тоже видел феномен летающей лопаты. Значит, Макс с ума не слетел, и всё происходит на самом деле.
Бовин попытался подняться, и в это время лопата метнулась к нему, как брошенное невидимой рукой копьё. Макс в это время прижал руки к груди и нащупал спрятанную там иконку. Это словно придало ему и сил и он совершил прыжок, достойный Валерия Брумеля. Лопата пронеслась рядом с головой и вонзилась в кирпичную стену. Такого не могло быть! Однако такое случилось!!
– Максим, – закричал Николай, голос которого ощутимо дрожал, – ты же с собой молитвенник прихватил. Читай из него!!
Молитвенник Бовин с собой взял, но, чтобы освободить руки, сунул куда-то, и молитвенник лежал где-то рядом, на расстоянии нескольких шагов. Но попробуй найди его в такой темноте, которая наступала на проникших сюда людей со всех сторон!
– Давай, – требовал Гладков, – читай, скорее!!
– Отче наш … – начал усиленно вспоминать молитву, которой его когда-то учила бабушка Оля, – да святится имя твоё … это … да придёт царствие твоё … иже на небеси…
– Крестись, балда, – кричал где-то над головой сосед, – да какой ты … правой, давай, правой, балда!
Максим дрожащим голосом читал молитву, сбиваясь и начиная снова, крестясь правой рукой. А левую прижимал к груди, нащупывая спрятанную икону. Рядом суетился Гладков и кричал то что-то ободряющее, то злое. Похоже, у него начиналась истерика. А вот Звягин продолжал спокойно работать. Спокойно? Нет, скорее уж лихорадочно. Он не обращал внимания на то, что происходит за его спиной. А может и обратил, и понял, что именно ему ничего не грозит, или ему эту уверенность кто-то внушил, и он теперь крушил стену. Он ударил ломом, и целый пласт покрытых плесенью кирпичей посыпался на кучу земли. Послышался зловещий скрежет и лопата, которая угрожала Бовину, освободилась из своего «плена». Она снова поднялась в воздух и остановилась перед лицом нашего героя, нацеливаясь для рокового удара. Теперь она светилась, словно покрылась слоем фосфора, и рукоять, и стальная часть, - светилось всё. Бовин окончательно запутался в словах молитвы. Из глаз его потекли слёзы отчаяния, и он рухнул на колени, словно подставляя голову под клинок «копья», то есть, вы нас понимаете – всё той же лопаты. Невольно руки Максима поднялись, и он нащупал икону, которая продолжала мирно покоиться за пазухой. Дрожащими руками наш герой достал образ Николая Угодника и прикрылся им, словно щитом. Это было невероятно, но действенно. Лопата порывалась несколько раз ударить нашего героя, но её словно что-то удерживало в воздухе. Подёргавшись так, шанцевый инструмент просто упал на землю и больше не проявлял тяги ни к каким самостоятельным действиям.
Пока всё это происходило, Звягин успел, в одиночку, вытащить кости замурованного в стене человека, завернуть их в одеяло и потащить к выходу. Только теперь Максим как-то очухался.
– Борь, а Борь, – жалобно обратился он к соседу, со слезами в голосе, – ты видел это?    
– Не слепой, – огрызнулся Звягин. – Кончай нюни распускать. Лучше прикинь, как нам до кладбища быстрее добраться?
– До ближайшего километров пять будет, – отозвался из темноты Гладков, который начал было пробираться к выходу, но теперь вернулся обратно, к своим товарищам. – Если мы нашего упокойничка на коляску загрузим, то как раз за час до него и успеем.
– А копать? – сварливо напомнил Борис. – Ты забыл, что земли надо куба два перекидать? Да ещё место для всего этого дела найти. Не всё так просто …
– Тачку тормознём, – вскинулся Макс, – у меня есть на что.
– Ага, – осклабился Борис, – из тех денег, что ты нам обещал уже? К тому же – прикиньте – три измазанных в земле чувака, с лопатами, да ещё с грязным одеялом на плече, останавливают случайную машину в полвторого ночи и просят свезти их на кладбище? Что в таком случае сделает водила? (Остальные ошарашенно посмотрели друг на друга). Дурак откажется от такого предложения и укатит прочь, а умный согласится и подбросит нас, но до ближайшего поста ГАИ, где нас определят в КПЗ, либо переправят в дурдом, где нам тоже не обрадуются. Выбирайте тот вариант, который вам нравится больше.
– А сам-то ты что предлагаешь, Борис? – спросил плачущим голосом Гладков, который уже десять раз пожалел, что вообще ввязался в это поганенькое дело.
– А вон, на Мокрецове поедем, – указал Звягин пальцем на «копейку» цвета недозрелых огурцов, стоявшую поблизости во дворе.
– Это же угон получается, – неуверенным тоном высказался Максим.
Борис всем корпусом придвинулся к догадливому соседу, глянул ему в лицо, скорчив брезгливую гримасу, и заявил:
– А что, у вас, сэр, имеются другие варианты, более предпочтительные? К тому же мы не на продажу машину берём, в конце-то концов. Он на нас и не обидится … если не узнает ничего.
Не дожидаясь ответа от своих неуверенных «компаньонов», он решительно подошёл к машине, чуток поковырялся в ней, а потом распахнул дверцу и начал заводить мотор.
– Ну, вы едете, славяне? – высунул наружу голову Звягин. – Не ссыте, прорвёмся, не колготки везём.
Остальные словно сейчас очнулись, начали суетливо пихать в салон лопаты, потом одеяло с костями, а затем залезли и сами. Уже в пути Максим собрался с духом  и всё рассказал своим товарищам. Начал он с того, как проснулся ночью и увидал силуэт человека, что сидел на стуле у стола. Если бы подобную историю он поведал этим же людям, но пару часов назад, то покрутили бы они пальцем у виска да посоветовали закусывать тщательней. Но теперь, после того, что все они пережили в бойлерной, никто не сказал ему о недоверии и полслова. Они теперь ничему не удивлялись, тогда как Макс был удивлён, и предметом его интереса сделался … Борис Звягин. Обычно брутальный тугодум, немного тормозной – пока трезвый, а стоило ему «принять на грудь», делался буйным («был бы запах, а дури да куража и своих хватит»), сейчас, в данную минуту, являл собой полную противоположность. Что стало причиной такой перемены?
Несколько минут наш герой анализировал ситуацию, а потом пришёл к однозначному выводу – что Звягин поверил его словам, что сейчас решается его судьба, пусть вот таким экзотическим образом, хотя … Борис мог просто так прийти на помощь просящему. А что? Это в характере русского человека. Тут ведь как получается – главное, это втянуться в бой, а что будет потом, покажет будущее. Не так ли устроена вся наша жизнь? Сложно ответить вразумительно, особенно если думать приходится на ходу, когда на заднем сидении трясутся кости жертвы ритуального убийства, а за рулём машины сидит человек, за пазухой которого спрятан ножик, приготовленный для новых убийств и тоже, вполне возможно, ритуальных. Но это всего лишь предположения, а пока что Звягин, судя по всему, возглавляет их маленькую группу. По крайней мере, он действовал наиболее успешно и эффективно.
Звягин не ошибся в своих расчётах – до кладбища они добрались быстро и без помех. Но Борис не остановился у ворот центрального заезда. Он повернул на объездную дорогу и двинулся дальше, объяснив, что им совсем не нужно столкнуться со здешними сторожами, которые вряд ли обрадуются ночным посетителям. Звягин заявил, что на восточной стороне кладбища почва не в пример всем остальным мягче и выкопать там могилу будет делом быстрым и незатруднительным, что для них в эту ответственную минуту немаловажно.
Они все вылезли из приткнувшейся на обочину машины, и начали оглядываться. А скоро оказалось, что на троих у них в наличии всего-то одна лопата, потому как одна, «летучая», так и осталась в бойлерной – её никто не решился коснуться, а третья лопата подевалась неизвестно куда. Максим беспомощно посмотрел на товарищей, но Звягин опять оказался «на высоте» - он пошарил в багажнике и нашёл там «мокрецовскую» лопату, разборную, как у сапёров. Известно, что у каждого запасливого водителя припрятана такая лопата – на всякий, на «пожарный»  случай.
– Макс, – спросил приободрившийся Гладков, –ты когда-нибудь в своей жизни ямы или траншеи копал?
– Нет, пожалуй, – признался Бовин. – Разве только картошку.
– Тогда мы начнём, а, если потребуется, ты нас заменишь.
Оба соседа дружно кинулись терзать почву, делая это с каким-то остервенением. Они рыли и рыли землю, тяжело дыша и обливаясь потом. Когда силы оставили Николая и он бросил лопату, его место занял Максим, не думая о том, что черень лопаты покрыт пятнами крови от лопнувших мозолей незадачливого копателя. Бовин вносил лепту своей работы в общее дело, тем более, что он сам был его невольным «организатором». Наконец яма необходимых размеров была выкопана. Полностью обессиленный Бовин уселся на кучу свеженаваленной земли и отдыхал, свесив голову и стараясь унять бьющееся в груди сердце. Не дожидаясь его, Гладков и Звягин бережно взяли одеяло, где лежали кости «усопшего», и опустили на дно могилы, после чего каждый из троицы кинул на одеяло по три горсти земли.
– Мы курнём сейчас, пожалуй, – заявил Борис, – так как заслужили, получается, а ты, Макс, давай, скажи что-нибудь над прахом. Всё-таки это, как-никак, а кореш твой. Не зря ведь он именно к тебе явился.
Они, вместе с Николой, отошли в сторону и устроились на каком-то пригорке, откуда скоро потянуло табачным дымом, а Максим остался, один на один, с частично засыпанным телом.
– Я не знаю, что пожелать тебе, Курт … Наверное, не твоя вина, что ты оказался на моей земле, просто так сложились обстоятельства пятьдесят лет назад. Ты погиб от рук своих товарищах и обстоятельства твоей смерти для нас … короче, не знаем мы ничего про тебя, но, тем не менее, на помощь мы тебе пришли. Все мы европейцы, и германцы,  и славяне, и делить нам особо нечего. У каждого своя дорога. Ты свою прошёл до конца. Так что – покойся с миром.
Схватив лопату, Бовин начал закидывать яму землёй, делая это быстро и даже с отчаянием. Скоро к нему присоединились товарищи и, общими усилиями, могила была закопана. И сразу же, словно он дожидался этого момента, из-за горизонта выглянул первый утренний лучик светила. Скоро рассвет раскрасил багрянцем восточную часть горизонта. И все они увидели, как в стороне стоит незнакомый невысокий худощавый человек с узким лицом и в серой военной форме. Лицо его скрывал длинный козырёк необычной кепи. Он поклонился им, а вся троица переглянулась между собой, словно проверяя, видят ли остальные то, что видит каждый из них. Когда они снова взглянули в ту сторону, там уже никого не было, словно видение растаяло в клубах лёгкого утреннего тумана.         
Солнце поднималось всё выше, а по утреннему городу бодро неслась «копейка» салатного цвета. Машину поставили ровно на то место, где она и стояла. Соседи дружно отправились досыпать своё, не подумав о том, что все свои инструменты и вещи они оставили в багажнике машины, чтобы потом Мокрецов дивился нежданным появлением чьего-то барахла …
Поворочавшись с час, так и не уснувший, Бовин поднялся и отправился на кухню, чтобы поставить там чайник. Там он обнаружил товарищей по своему ночному приключению. Они сидели и дружно курили. Максима они встретили добродушным смехом.
– А мы уже было подумали, – заявил Николаша, – что ты и в самом деле дрыхнешь, после всего, что с нами произошло.
– Думаем, – подхватил его тон Борис, – силён бродяга. А он приполз-таки. Пришёл, ставь чайник. Не всё же нам работать на тебя и твои фантазии. Надо бы и тебе постараться.
Вместо ответа Бовин повернулся и вышел из кухни. Соседи переглянулись и пожали плечами, а Гладков отправился наливать в чайник воды. Когда он поставил чайник на плиту, снова появился Максим. В руках он держал деньги, в количестве восьмидесяти рублей, и талоны, на сигареты и алкогольные напитки.
– Вот, как и обещал. Это за июнь, а прочие талоны буду отдавать, как только они появятся в наличии.
– Ты чего это, Максимка, – деланно ласково спросил у Бовина Борис, – вчера родился? Где это видано, чтобы за культурные мероприятия, такие, как «субботник», кто-то деньги платил?
– Так не суббота, – буркнул Бовин, – а вторник всего лишь на дворе.
– И что? – Осклабился Гладков. – Это в корне что-то меняет? Ты давай, кончай свои штучки, да садись с нами чай пить.
– Тебе, дядя, – добавил Борис, – через четыре часа «гранит науки» грызть, а ты глупостями всякими занимаешься. Лучше бы соснул пока, чтобы внимательности не растерять.
Тем же вечером, в те самые пару смежных комнат, вернулась четвёрка постояльцев. Оба соседа заглянули к ним, познакомились. Парни оказались компанейским народом, так что ближе к ночи все друг друга уважали, распевая коллективно песни из репертуара «Сектора газа», «Крематория», а потом Владимира Высоцкого и просто дворовые песни. Закончили частушками, перенасыщенными таким количеством клубничных картинок, доносившихся из окон кухни, что проживавшая этажом ниже Маруся Вылегжанинова, игравшая в карты с подругой, пришла в сильное смущение и плотно закрыла форточку, что прекратить срамоте доступ в её владения.
Вернувшийся с «практики» Бовин, не дожидаясь ночи, свалился без задних ног на диван и провалился в самый глубокий сон, какой только можно представить. Такой сон, скажем вам, так просто не прерывается. И снилась Максу эта самая квартира, эта самая, но выглядела она чуть по другому, новее, что ли. И лежал он там тоже на диване. И тоже дремал. Но вдруг там, во сне, с грохотом распахнулась дверь, и в комнату вломился здоровенный плечистый мужик с кирпичного цвета лицом, которое нервно подёргивалось, в пиджаке, накинутом на плечи, с «фиксой» на переднем зубе. Мужик этот подошёл к дивану и склонился над Максимом, разглядывая его. И Бовин уже не спал, а разглядывал вошедшего, стараясь не показать, насколько ему сделалось страшно. Но мужик, похоже, как рентген, воспринимал его чувства. Он вцепился ему в руку своей «клешнёй» и зашипел, насыщая свою речь приблатнёнными одесскими интонациями:
– Ну, шо ты, фуфел, здесь у нас всё вынюхиваешь? И шо ты здесь всё копаешь? Да я же тебя, суку паскудную, на части же начну резать …
Максим завопил и дёрнулся что было силы. Он вырвался из трясины сна, свалившись с дивана и очумело вертел головой, оглядываясь. И приснится же такое!.. Потом взгляд его переместился на собственную руку, которую жгло, не очень сильно, но довольно ощутимо. На запястье отчётливо был виден след чьей-то пятерни самого внушительного размера. След этот походил на ожог и на отпечаток руки одновременно, переходящий в сборище синяков, словно не рука сжимала, а механический манипулятор- пресс.
Это как прикажите понимать? Наш-то герой решил, что прошлой ночью своими решительными действиями они, коллегиально, поставили точку в истории с «Аркашиной квартирой». А не получилась, выходит точка. У нас, значит, вышло многоточие …
26. 03. 2011


Эпизод 2. Ритуал, или Суета вокруг «портала»
После той самой истории с Куртом в «Аркашиной квартире» в последующие полгода ничего особенного не происходило, ни «мутных» бабок, появляющихся из ниоткуда, ни летающей посуды, ни даже самоходных лопат, ничего. Даже становилось скучно. Макс к тому времени, закончив преддипломную практику, уселся за написание самого диплома, то есть творил таинство. Всё, казалось бы, шло своим предначертанным ходом, вот только никак не забывался сон, в котором появился сам Аркаша. Об этом Бовин уже давно догадался, дошёл своим умом, весьма испуганный и озадаченный. После всех томивших его сомнений, решил наш герой поступить так, как делают герои книг и фильмов в его ситуации, то есть окропить помещения квартиры святой водой, и не когда-нибудь, а именно на Крещение, шестого января. Хуже от этого не будет, подумалось Бовину, а если что и будет, так одна только польза.
Надо отметить, что как раз в те времена практически все книгоиздательства, словно по приказу, вдруг начали выпускать огромное количество публикаций, от глянцевых пухлых томов и до серых невзрачных брошюрок, посвящённые магии, ворожбе, хиромантии, астрологии и прочим псевдонаукам, а тут ещё, словно в дополнение, вышли из подполья небытия самые разные экстрасенсы и знахари, и принялись, кто во что горазд, предлагать услуги по излечению, коррекции кармы, изгнанию бесов, снятию или – наоборот – наведению порчи.
То есть, получалось, что Максим был в тренде, то есть от общих тенденций не отстал. В течении осени он начал копить материал, собирая его по крупицам, всю интересующую его информацию по «данным вопросам». И вот, просветившись, Максим обзавёлся внушительной бутылью с заветной «святой» водой и, преисполненный решимостью довести дело до логического конца, назначил саму акцию на полдень двадцатого января. Оказалось, что от бабки ему осталось несколько старинных богослужебных книг, которые тоже очень могли ему пригодиться.
Девятнадцатого января, то есть примерно за день до намеченного события, Максим коротал время, лёжа привычно на диване, как это делал ещё, задолго до него, Илюшенька Обломов. Составленный на день план был выполнен, и оставалось только ждать. Разумный человек будет проводить этот излишек времени в неге отдыха, потому он и есть – разумный человек.
Между тем у Звягина, то есть за стенкой, несмотря на среду и позднее время, в самом разгаре имело место «мероприятие». Уже ближе к полуночи участники хлебосольного, а точнее – алкогольного «банкета», вместе с хозяином, начали сходить с дистанции, то есть отваливаться от опустевшего стола, устраиваясь, кто где мог, пуская слюни, а кто и «ветры».
Гладков домой явился слишком поздно и потому к началу застолья не поспел до такой степени, что начинать и не было смысла, потому как всё уже заканчивалось. По этой досадной причине он направился в свой «номер» и предался там размышлениям о превратностях и несправедливостях судьбы, а потом включил приёмник чёрно- белого телевизионного изображения марки «Рекорд», хотя ничего рекордного, и даже интересного там не наблюдалось. Попереключав телевизор с одного канала на другой, Гладков так и не соблазнился ничем, а наоборот, уязвлённый и окончательно разочарованный, с громким щелчком «Рекорд» вырубил и забрался на диван, чтобы просто на нём выкурить сигаретку. Всё-таки какой-то смысл его опоздания на звягинскую гулянку был – то, что он будет «в форме», когда завтра отправится на работу, и не будет страдать так, как это бы непременно было, предайся он сегодня радостям загула. С одной стороны пришлось бы тоже выставляться, чтобы соответствовать, а с другой … надо же когда-то и выспаться как следует. Это в молодые годы всю ночь куролесишь, а утром – как огурец и хвост – пистолетом. Это время уже прошло. Или почти прошло.
И вдруг Гладков ясно ощутил, что в помещении он больше не один, хотя помнил, что дверь за собой прикрывал плотно и даже запирал. Машинально Николай поднял голову и … едва не подскочил на месте. Да и было от чего: неподалёку от него стоял незнакомый мужчина с вытянутым лицом и седой причёской «ёжиком». Было незнакомцу чуть за пятьдесят и носил он костюм, давно вышедший из моды. В таких костюмах, с ватными подложными плечами и широкими лацканами, с выпуклыми пуговицами носили в период гладковской молодости, и даже того раньше. Мужчина заискивающе улыбнулся и склонил голову в интеллигентском поклоне.
– Не Андрея ли Николаевича сынок будете? – хитро прищурившись, поинтересовался нежданный гость.
– Сын, – откликнулся хозяин, не понимая, откуда взялся в комнате этот тип и как с ним себя вести.
– А папаня-то твой, – зачем-то поведал Николе визитёр, – меня с работы попёр за пьянку. А мне до пенсии-то оставалось полгода, всего ведь ничего. Вот ведь … это самое … но ничего – я вырулил. Ты ему, в непременности – привет передавай.
– Он умер уже, – отпарировал Николай, сдерживая появившееся раздражение, – четырнадцать лет как.
– Вот я и говорю, – не перестал улыбаться незнакомец, – приветик бы передать …
От нереальности происходящего даже у самого меланхоличного человека голова бы пошла кругом. Николаша закатил глаза вверх, формулируя в уме фразу, которая прекратила бы дальнейшую беседу, не имеющую никакого смысла, а когда снова глянул в сторону неожиданного гостя, то в груди его прекратилось дыхание, а заготовленная грозная тирада вмиг позабылась. Теперь, вместо пожилого мужчины в устаревшем костюме стоял остов – скелет, а костюм, тот же самый, но весьма и весьма истлевший, свисал с костей складками. «Гость» продолжал улыбаться остатками сползающей сгнившей плоти, скаля редкие жёлтые зубы, а на хозяина зловеще таращились пустые глазницы черепа, в которых клубилась тьма.
Тоненько взвизгнув, Гладков настолько резво выскочил из своей постели, сооружённой на диване, что едва не выскочил из трусов, запутавшись ногами в простыне, которая словно специально завернулась вкруг лодыжки, превратившись в подобие капкана. Николай раскрыл рот, чтобы исторгнуть пронзительный вопль, который поднимет не только соседей их квартиры, но и население всего дома. Он набрал полную грудь воздуха, но … так и не издал ни звука. Скелет, так его напугавший, медленно растворялся в воздухе, делаясь всё более прозрачным, и не пытаясь подступиться к напуганному донельзя Гладкову.
Призрак ещё не успел полностью раствориться, и очертания его можно было разглядеть, а Николай Андреевич уже торопливо одевался, застёгивая рубашку на те пуговицы, какие нащупывали пальцы, кое-как застегнул штаны и вылетел из комнаты, не решаясь оглянуться – а вдруг скелет снова появился обратно, чтобы завладеть опустевшей комнатой. Никола подкатил к двери комнаты Бовина и принялся в неё тарабанить.
– Эй, Макс! – закричал Гладков, услышав, как внутри зашевелились. – Выйди скорей на кухню. Дело есть. Очень срочное!
Недовольный неожиданной побудкой Максим прибыл на кухню и, сонно таращась, выслушал сбивчивый рассказ соседа.
– … Как думаешь, Макс, – плаксивым тоном спросил у студента Гладков, закончив рассказ, – с чего это у меня такое случиться могло?
Окончательно проснувшийся Бовин пожал плечами, а потом признался соседу, что он запланировал на завтрашний день. Получалось, что тёмные силы, которые до сих хозяйничали в квартире, тоже принимали какие-то свои меры. В этом можно было больше не сомневаться.
– Вот что, – твёрдо заявил Гладков, который как-то сразу успокоился. – Завтра, где-то в одиннадцать я сюда заеду. Со Звягиным сейчас всё равно бесполезно говорить, но утром, это уже завтра, мы его непременно застанем – у него же отпуск и спешить ему некуда. Ну а я, Максимка, я сейчас валю отсюда, вот что хочешь про меня думай …
И тут же Николай, накинув на плечи пальто, решительно направился к выходу.
«Дезертир, – сделал для себя заключение Бовин, глядя в спину соседа, – если не сказать чего хуже»…
Максиму было обидно, что тот, кому он больше остальных доверял, в ком был уверен, на кого надеялся, столь быстрым способом ретировался. И это в то время, когда Максиму так нужна поддержка. Было очень жалко, жалко себя …
– Дезертир, – вслух произнёс Бовин и едва не расплакался.
Он находился на кухне, рядом со шкафчиком, принадлежащим Гладкову. Там у Николая стояла банка с превосходным индийским кофеем, которую они прозывали «банка с бабой», по причине изображённой там баядерки. Хозяин кофея бросил его и тем давал ему моральное право получения сатисфакции в размере двойной порции этого напитка. «Имею право, – заявил сам себе Макс, поставив на плиту чайник, – если Николай с этим не согласен, то пусть возвращается. Прямо сейчас».
Попивая соседско- индийский кофе, Бовин принялся разглядывать окно. Наружу выглянуть было нельзя не только потому, что ночь и ничего не видно, а потому, что стекло заиндевело и покрылось белёсыми разводами, которые дети считают рисунками Деда Мороза. Снаружи стоял настоящий мороз, градусов не менее, чем в тридцать. Для европейца сии температуры считались арктическими, а россиянин, даже проживающий в средней полосе, не отличил бы здесь какой-то особенности. Зима и зима, скажет россиянин, и будет по-своему прав.
Из коробочки простенького радиоприёмника вдруг послышался государственный гимн. Это означало, что только что миновала полночь и, формально, начался завтрашний день, то есть, тьфу ты, уже сегодняшний, новый. Торчать на кухне далее не имело смысла, а лучше было вернуться к себе и приготовиться к задуманному делу. Так он и сделал.
Переступив порог своей комнаты, Максим замер на месте. Комната была полна народу, который занимал места, собравшись за большим столом, где они сидели плечом к плечу. Стол буквально ломился от разнообразных закусок и выпивки. Не менее десятка мужиков воззрились на хозяина, который разглядывал их. Мужики были обряжены в старомодные бостоновые костюмы с широкими лацканами. А во главе стола восседал самый здоровенный дядька, который явился Максу во сне после «похорон» Курта.
– Заходи, мил-человек, – миролюбиво обратился дядька к Бовину. – Чего там застыл. Садись с нами. В ногах-то, говорят – правды нет.
Тут же один из мужиков, что притулился ближе прочих к нему, подвинулся и поставил пустой стул рукой, на которой были наколоты перстни. Он гостеприимно улыбнулся щербатым ртом и поманил Макса. Тот было шагнул к столу, но остановился и даже попятился. На уровне инстинкта Макс понял, что садиться вместе с этими ну никак нельзя. Что же делать дальше?
– Ну, шо? – хищно улыбаясь, спросил у него Аркаша. – Не сядешь-таки?
– Не сяду! – решительно мотнул головой Максим.
– А шо так?
– А потому … – подчёркнуто громко произнёс Бовин, – что не дело живым и мёртвым сидеть вместе.
И тут, как только он это произнёс, всё у него перед глазами поплыло, а потом он глянул, а в комнате и нет никого, ни гостей жутких, ни накрытого стола. Бовин ещё с минуту постоял посереди комнаты, озираясь, словно ожидал, что вот опять призраки вернутся и окружат его. Потом вспомнил и про бабку- отравительницу, про летающую лопату, что пыталась отрубить ему голову, и про то, о чём его недавно пересказывал Николай, прежде чем ретироваться из дома. Теперь он к его рассказу относился по-другому, чем полчаса назад. У Максима у самого появилась столь же здравая мысль: бежать отсюда, спрятаться до утра у родителей. Плевать на то, что до родительской квартиры надо пробежать не менее восьми кварталов, что на улице за полночь и мороз зашкаливает за тридцать градусов. Главное – это прямо сейчас выбраться отсюда, и бежать, бежать прочь, отложить все проблемы хотя бы на время, хотя бы на несколько часов.
В считанные минуты Максим оделся, натянул тёплую шапку почти до глаз и … вспомнил про бутыль со святой водой и тексты молитв, приготовленные им для утреннего прочтения. Как с ними-то быть? С собой забрать? Но что он тогда будет говорить родителям, как они отнесутся к его появлению столь поздно, да ещё и с молитвенниками в руках? Не озаботятся ли они его душевному здоровью? Бросить всё здесь? Никак невозможно! После того, что он пережил в передрягах с «замурованным» Куртом … И тут нашего героя посетила спасательная мысль: надо оставить всё у соседей. Они его знают и объяснять что-либо им совсем необязательно. Ведь на этой лестничной площадке, кроме «Аркашиной», имелась ещё одна квартира. Туда и направился Бовин.
Кто ходит в гости по утрам, пел один мультяшный герой, тот поступает мудро. На то, мол, оно и утро. Конечно, для полноценного утра было ещё снисходительно рановато, но есть ведь такие люди, их ещё именуют «полуночниками», которые умеют настолько растянуть один день, что он вылезает за свои временные рамки. Такие люди не обижаются, когда к ним являешься в неурочную пору. Ведь для них всякая пора – урочная.
Наш герой вышел на лестничную площадку и прислушался у соседских дверей. Его расчёты полностью оправдались. Оттуда отчётливо доносилась громкая музыка. «Звуки му …» называл это дело известный музыкант Пётр Мамонов и к его авторитетным словам можно прислушаться.            
Бовин деликатно постучался в двери, но потом понял, что ему не сравниться по ударной силе с Биллом Уордом, неистовствовавшим с ударной установкой. Макс несильно толкнул дверь и она приоткрылась, незапертая. Нашим читателям это может показаться удивительным, но были периоды в истории нашего государства, когда граждане не запирали дверей своих квартир ночью – не было нужды или было бессмысленно.
Пройдя по коридору и ориентируясь на звуках музыки, Макс нашёл ту комнату, в которой не спали. Там находился племянник хозяина Борис, известный среди приятелей, знакомых и просто соседей под прозвищем «Сикатор». Он, в компании ещё двух осоловелых чувачков, наслаждался жизнью и пивом. Десятилитровая ёмкость этого пенного продукта была опорожнена на три четверти. Вся честная компания внимала року «Блэк Саббат» («Чёрный шабаш») и стучали кружками по столу, когда Терри Батлер или Билл Уорд начинали отбивать ритм очередной музыкальной композиции. Среди знатоков известно, как приятно внимать тяжёлому року ночной порой да под жбан пива. Большой жбан, надо отметить особо …
Случается порой так, что сразу несколько не связанных друг с другом событий происходят одновременно. В этом имеется какая-то особая система и смысл, разгадать которые ещё не научились. Как только в квартиру вошёл Макс Бовин, раскрылась дверь комнаты, и наружу выглянул ещё один персонаж, проживавших тут же, сосед Бориса, Анатолий, по прозвищу «Блестящий». Раз уж он вторгся в наш рассказ, придётся несколько слов поведать и про эту, в общем-то, пустячную личность.
Этот самый Толян гонял мяч за родной завод, то есть был участником заводской футбольной команды, и занимался он этим делом чуть не до сорока лет. Бывают люди, фанатично преданные делу Пеле и Марадоны, но в основном, признаемся вам, они находятся среди болельщиков этой игры. Сами футболисты выпинывают из себя всю романтику в течении первого же года. Попробуйте сами побегать по длинному травяному полю в погоне за мячиком в компании таких же отморозков, которые мешают друг другу забить гол в те или другие ворота. Попробуйте, и мы хотели бы увидеть ваши восторги перед этим занятием. Одно дело орать «Оле» или «Давай», и сжимать в руке бутылку с пивом, а другое – это бегать самому и изображать какой-то там азарт. Наверное, вы уже поняли, что Анатолий вовсе не горел энтузиазмом, когда выходил на игровое поле. Играл этот фрукт вяло и без огонька, и бывал освистан болельщиками гораздо чаще, чем его товарищи. Как-то комментатор игры заявил, что у этого игрока трусы явно без резинки, настолько игрок старается их не потерять. Как бы то ни было, но Анатолия выперли из команды, а потом и из цеха, где этого «работягу» держали только лишь за то, что он отстаивал честь родного завода. Хреновенько, надо сказать, отстаивал. Пришлось Анатолию дорабатывать до пенсии в скромной должности лифтёра. Свои досуги Анатолий привык проводить выпивая, как многие его товарищи. Должность лифтёра была не такая денежная, а пенсия, так та вообще оставляла желать лучшего, и Толя принялся экспериментировать с алкоголем, пытаясь найти то «зелье», которое бы валило с ног не хуже водки, а ценовое достоинство её соответствовало бы лимонаду. Сложная задача, скажем вам, и Толя при  решении её проявлял редкостную добросовестность. Кстати сказать, своё прозвище – «Блестящий», Анатолий заработал именно тогда, когда много экспериментировал со стеклоочистителями. Не раз и не два Толя «Блестящий» попадал с отравлениями в инфекционную клинику, не раз и не два он заглядывал в глаза «безносой», то есть Смерти, но продолжал находиться в поиске. При этом, мало того, что он все опыты проводил на себе лично, так ещё и предлагал радости находок всем друзьям- приятелям. Кто-то потреблял его «дьявольские коктейли» вместе с «Блестящим», а кто-то признавал, что останется в границах обыденности. Постепенно народ разработал свою методику – они наблюдали за Толей и его новыми «разработками» и, если было очевидно, что изобретатель пьян и весел, и с ним не происходит мутагенных изменений, то охотно присоединялись к «виновнику торжества» и веселье приобретало принципы коллективизма. Кстати сказать, самым большим почитателем талантов экспериментатора Толи «Блестящего» был его сосед, Евгений, из комнаты которого в данный момент исторгались звуки хард-рока. Не так давно, увлечённый примером Анатолия, сосед этот отведал стеклоочистителя в сочетании с газированной водой и таблетками димедрола. Анатолию хоть бы что – пьёт да нахваливает, а сосед вдруг узрел чертенят, маленьких да зелёных, которые принялись его обидно дразнить. Вооружился тогда Женя мухобойкой, а потом и вантузом, для борьбы с мелюзгой, чтобы показать им, кто в томе хозяин. Чертенята оказались неистребимыми, и Евгений отправился в хозяйственный магазин за дополнительным средством, «Машенькой», какой обычно борются с тараканами, но и на чертенят она действует тоже. По крайней мере, Женя рассказал это продавцам магазинчика, а уж те вызвали на помощь «охотнику» санитаров с «дурки». Евгения всё же излечили, но домой он вернулся, вооружённый доверием к траволечению и отныне сам начал чинить опыты с мятой, пустырником, зверобоем и прочими травами, щедро соединяя их с алкогольными настоями, уверяя всех, что сие «зелье» неимоверно преумножает его «мужскую силу». Может, Евгений и врал, но его прозвали, скорей всего из зависти – «Поебень- трава», или «травником». И вот этот самый «травник» в данный момент дома отсутствовал, отправившись в гости к очередной пассии, которой он все уши пропел о своих достижениях на почве увеличения потенций своими настоями. Но мы рассказываем совсем не об этом.  Дома оставался его племянник Борис, к которому и пришёл ночной порой наш герой.
– Сегодня в вашем клубе танцы и дискотека? – пошутил, ухмыльнувшись, Максим.
– Да ну их, – махнул рукой Блестящий. – Прикинь, Макс – время десять – у них музон орёт, одиннадцать минуло – обратно орёт. Я к ним … ну так, деликатно, заметь, заявляю, мол, так и так, товарищ Сикатор, а нельзя ли вашу радиолу потише отрегулировать, а то ваш Оззи Осборн мне спать слегка мешает. А этот … «дудку» свою оттянул и вопрошает меня: мол, как ты меня назвал?
Наверное, стоит вам сделать небольшое пояснение. Эта кличка, «Сикатор», племяшу Евгения- «травника» отнюдь не льстила, чего, похоже, совсем не знал Анатолий «Блестящий». Дело в том, что за пару- тройку лет до описываемых событий на призывной медкомиссии  Борис имел неосторожность , в присутствии пары десятков земляков- товарищей, что он-де «в штаны писать изволит», по научному выражаясь – «страдает энурезом». И, хотя товарищи военврачи этому обстоятельству не поверили, но в войска отправлять Бориса- призывника не стали … по причине плоскостопия. То есть всё кончилось благополучно, вот только с тех пор и прицепилась к Борису обидная кличка – «Сикатор».
Короче говоря, Максим передумал обращаться к любителю хард-рока, потому как тот был уже никакой. Но судьба вывела на него другого человека, да ещё и «блестящего». Его-то Бовин и попросил придержать до одиннадцати часов завтрашнего дня свои вещи. Толя покорно принял пакет от соседа, не требуя объяснений, тем более, что в дополнение Макс протянул ещё и пятирублёвую купюру, мол, за хлопоты и неудобства этого вечера, что называется – «за услуги».
Бовин, выйдя на улицу, поёжился и натянул на самые уши меховую шапку, а потом быстрым шагом двинулся к родительскому дому, Эх, Максим Михайлович, и не стыдно вам? Ведь каких-то полчаса назад ты называл соседа «дезертиром», а теперь и сам покинул «опасное место». Но как скажете его осуждать, если мы с вами там лично не оказались и не показали личное мужество? А Максим в эти минуты был занят тем, что обдумывал, что он скажет родителям, а они ведь непременно удивятся столь позднему визиту сына.               
А между тем, минут так через пять после ухода нашего героя, в квартире, что располагалась напротив «Аркашиной», успела поменяться диспозиция. К «Блестящему» подтянулось подкрепление в лице заспанной соседки, которая тут же затянула пронзительным голосом арию «раздражённого хозяина», в которой «ключевой нитью» проходили слова «милиция» и «участковый». Её речи показались Евгению убедительными и рёв, вперемежку с грохотом, означавшими очередную песню британского рок-коллектива, разом закончились победой здравого смысла. Из «побеждённой комнаты» вышла парочка недоделанных «рокеров» и гордо удалилась восвояси, напевая один из хитов любимой группы. Если бы их услышал Тонни Йомми, сочинивший эту самую песню, то он тут же бы и повесился от разочарования и обиды.
Соседка плюнула вслед «певунам» и удалилась к себе, досыпать, тогда как Толик ощутил, что сна у него не осталось «ни в одном глазу». Со вздохом он подобрал со стола номер «Советского экрана» за 1978-й год и углубился в изучение творчества Акиры Куросавы в целом и фильма «Дерсу Узала» в частности. Покончив со статьёй о японском кинорежиссёре, Толян выбрался из любимого давно продавленного им кресла и отправился на «ночной обход», который он практиковал, когда его донимала бессонница. Обход заключался в том, что он крался по коридору и замирал у дверей соседских комнат, прислушиваясь к тому, что там происходит. Заглядывал он и в замочные скважины, сгорая от любопытства. Несколько раз таким вот деликатным образом он добывал интересный «компромат» на соседей, которым, при необходимости, не раз пользовался.
Завершив своё увлекательное мероприятие, Анатолий отправился к себе. Переступив через порог, хозяин обнаружил там незнакомого человека, который весьма вальяжно развалился в его любимом кресле. «Кто сидел на моём стуле и сдвинул его, – грозно ревел медведь Михал Иванович в сказке Льва Толстого «Три медведя». Но «Блестящий» взрыкнуть даже и не догадался. Он озадаченно разглядывал гостя и размышлял о том, как тот попал сюда, при запертой-то двери.
– Отнюдь, – тут же отозвался гость, весьма вертлявый хлюст с длинными конечностями и прилизанными к узкому черепу волосами, с изменчивой физиономией актёра, подбородок которого «украшала» бородёнка «клинышком». – Ваша дверь совсем и не заперта была. А я-вот к вам нагрянул, но не в гости, а по делу. Соседушка ваш, Максим, пакетик у вас оставил, со своими вещами. Точнее, вещи-то мои, то есть для меня предназначенные. Я его только что на улице встретил. Торопился он до чрезвычайности, так он меня к вам направил. Могу я свои вещички забрать?
«Блестящий» с готовностью кивнул и даже направился к шкафу, куда он засунул пакет, в котором явно не содержалось ценных вещей, а уж тем более денег, но, сделав  несколько шагов, внезапно остановился, потому как гость, хихикнув, подтвердил:
– Действительно, денег там не содержится.
«Он что, – озадаченно подумал Анатолий, – мои мысли читает»?
– Да чего там, – продолжал хихикать «гость», – у вас все сомнения на лице написаны. Элементарно, Ватсон.
Инстинкт самосохранения убеждал, что от незнакомца стоит держаться подальше, и даже в глаза ему никак нельзя заглядывать.
– А вы знаете, – решительно объявил Анатолий, прижав задом дверь шкафа, – не отдам я вам ничего, и вообще, попрошу вас …
Но «визитёр» этим словам никак не огорчился, а продолжал в кресле восседать и по-прежнему снисходительно лыбиться, словно его сильно развлекали слова и действия «Блестящего». 
«Ну же, чёрт тебя побери, – подумал Анатолий, – уберёшься ты отсюда или нет»?
– А если и вправду перед тобой появился бы чёрт? – издевательски ухмыльнулся незнакомец. – Чёрту отдал бы всё?
– А ты покажи сперва свою личину, – неожиданно для самого себя расхрабрился Анатолий, – а я пока подумаю: отдавать пакет тебе, или всё же придержать для Максима.
«Гость», по прежнему улыбаясь, начал подниматься со стула, и, по мере движений, тело его начало трансформироваться, руки и ноги вытягивались, перекручивались, лицо сделалось ещё уже, а глаза …о-о, глаза наполнились дьявольским пламенем, а бородёнка распушилась «веником» и оттуда вытянулись самые настоящие изогнутые кабаньи клыки. Только что это был человек, и даже – импозантный, а теперь это было уже чудовище, которое древний эллин принял бы за сатира, обряженного в цивильный костюм. От чудовища пахнула каким-то смердяще- неприятным запашиной. Анатолий, что называется – остолбенел, но в голове его продолжали сновать мысли.
«Так, последний раз крепко пил четыре дня назад, стало быть: для «глюков» - не время, а раз так, то нужно поскорее спасаться»!
«Гостя» и хозяина разделяло пространство в несколько метров и круглый стол с лежавшим на нём журналом, пепельницей и разными никчемными безделушками, которые нельзя было использовать для защиты. Может ли задержать монстра стол? Весьма слабая надежда. Разве что носиться, как угорелый, вокруг него, пока чудовищу это не надоест, и оно не уберётся туда, откуда явилось. Весьма призрачная надежда, не правда ли? 
В очередной раз прочитав мысли «Блестящего», козлоногий монстр одним прыжком вскочил на стол и оскалился оттуда, изрыгнув волну ужасающего смрада. Анатолий жалобно ойкнул и отпрянул назад столь резко, что врезался в шкаф. На голову ему что-то упало, и это «что-то» Анатолий инстинктивно поймал руками. Анатолий принадлежал к социуму, победившему религиозное мракобесие, и потому соответствующей атрибутики у него не имелось, за исключением маленькой иконки Николая Чудотворца, что сто лет уже стояла на шкафу, и убрать её хозяину было просто лень, да он и позабыл про неё уже давно. И вот теперь эта самая иконка как бы сама скакнула ему в руки. А уж сжал иконку вспотевшими пальцами Анатолий сам, без всяких сторонних подсказок. Сжал и вытянул перед собой, а потом даже шагнул вперёд.
Мама дорогая! Козлоногого монстра словно сшибло с круглого столика, так он шмякнулся на пол и завыл. Но победе было радоваться ещё рано, ибо «гость» уже снова стоял на ногах и угрожающе разевал свою пасть. Признаться, при других бы обстоятельствах «Блестящий» струхнул бы по полной программе, а может даже обделался бы, но вот сейчас он ощущал, что в его руках то оружие, которое действует на страшного «визитёра». Анатолий шагнул к нему и вытянул руки, вооружённые ликом Николы Чудотворца.
– А ну вали отсюдова на хер, а не то перекрещу!!
Существо как-то странно съёжилось и начало отступать, уменьшаясь в размерах. Дойдя до двери, «гость» ударился в неё спиной, и тут произошло такое, отчего «Блестящий» едва снова не остолбенел. Дверь, вместо того, чтобы распахнуться, вдруг пошла «рябью», словно это и не дверь вовсе, а поверхность болотного «омута». И в неё, в эту поверхность, и погрузился спиной монстр. Пару мгновений дверь колебалась, по ней перемещались концентрические круги, какие бывают, когда бросишь в реку камень, а потом всё успокоилось, и дверь снова стала привычной дверью. Анатолий подошёл на дрожащих ногах, потолкал дверь иконкой, но ничего необычного больше не происходило, и он отступил, не глядя, наткнулся на что-то, и сел задом на пол, по прежнему держа иконку перед собой.
Так он и просидел до рассвета, а потом и до того упоительного  момента, когда из радиоприёмника, висевшего на стене, послышались звуки давно привычного государственного гимна. И вот тогда словно бы комната вырвалась из некоего магического пространства и заняла своё законное место в нашей реальности. Как по команде, Анатолий опустил руки с иконой, опустил голову и тут же заснул, привалившись к своему любимому продавленному креслу. Спи спокойно, дорогой товарищ!..
Пробудился Анатолий где-то около десяти часов, с удивлением обнаружив, что лежит на твёрдых половицах пола. Такое с ним бывало, но самым удивительным было то, что в его сведённых судорогой пальцах была зажата … небольших размеров иконка. Толя принялся тупо разглядывать её, и узнал лик Николая Чудотворца, который до сих пылился у него на шкафу.
– Чего это я? – спросил «Блестящий» у Николы.
Но святой ничего Анатолию не ответил, потому как был всего лишь изображением. О том, что произошло ночью, полностью стёрлось из памяти «Блестящего». С кряхтеньем он поднялся с пола, отправил иконку обратно на шкаф, на обжитое место, и принялся за свои обычные дела.
Тем временем подтягивались и жильцы «Аркашиной квартиры». Первым прибыл Николай, как и обещал. Ещё через десяток минут нарисовался Максим, и сразу направился к Гладкову, которому начал было рассказывать, что с ним случилось.
– Погодь, Макса, – прервал словоизлияния приятеля Николай. – Давай ты всё мне расскажешь, но в присутствии Звягина. Кстати, ты его видел?
Бориска находился дома. Соседи ввалились к нему и начали вперебой рассказывать всякие ужасы, закончив всё предложением поучаствовать в одном важном «мероприятии». Ошарашенный услышанным, Звягин согласился присоединиться к товарищам. Они сели с Николашей побаловаться чаем, пока Бовин ходил к «Блестящему» за пакетом с молитвенником, свечами и – самое главное – со «святой водой».
Получилось как-то так, что Бовину пришлось самому возглавить всё дело. Он раздал каждому их участников таинства по свече. Как не пытался Максим казаться спокойным, но его выдавали дрожавшие руки. Пока он зажигал свечи, товарищи видели его волнение, и начали тревожиться сами. Сгрудившись в узком коридоре, вся компания застыла в ожидании. Стрелки на часах показывали без двух минут двенадцать. Казалось, что время почти и не двигается, а замерло на одном месте, чего-то выжидая. Каждый из товарищей понимал, что сейчас начнётся нечто необычное. Если что пойдёт не так, то всё, что они пережили ночью, будет повторяться с удручающей регулярностью. Ведь Максим, своей авантюрой, по существу, разворошил «осиный рой», и теперь все потусторонние силы готовились нанести ему ответный удар мести, который может оказаться чрезмерно жестоким, а хуже всего то, что под удар тот могут попасть и остальные участники действа, затеянного Бовиным.
И вот – наступил полдень.
Первым делом троица обошла комнату Бовина. Побрызгали «святой водой» по углам. Макс, громко и внятно, прочёл заготовленный заранее текст. Все напряжённо вслушивались в тишину: ничего особенного не происходило. Перешли к Гладкову и повторили действия – та же картина. Мужики начали между собой переглядываться, мол, не глупостями ли занимаемся?
– Давайте на кухню перейдём, – предложил Максим, чтобы отвлечь товарищей от не ненужных сомнений.
Вся компания дружно отправилась туда. Как только Максим начал читать кафизму из Псалтири, по помещению, невесть откуда, пронёсся сильный порыв сквозняка, если не сказать – ветра, который задул свечи в руках троицы, а вслед за тем в стене, между окнами, открылся, сам собой, арочный проход, словно там находился скрытый ранее грот, а не внешняя стена, за которой тянулся заполненный метровыми сугробами двор. Арка была высотой не менее двух метров и шириной сантиметров в восемьдесят. Одновременно оттуда дунул столь сильный порыв ветра, что приятели едва устояли на ногах, а Макс, от неожиданности и потрясения, выронил весьма потрёпанный Псалтирь, который от удара едва не распался на части. Бовин кинулся поднимать молитвослов, а приятели его принялись усердно брызгать «святой водой» на открывшийся арочный проём. Оттуда вдруг заклубился пар, а потом, с чмокающим звуком, проход закрылся, и стена сделалась сплошной, как была раньше.
Теперь у всех троих вспыхнул энтузиазм, а зародившиеся сомнения были тут же забыты. Когда с кухней было покончено, перешли в ванную комнату, а потом отправились в туалет. Всё было в порядке. Оставалась та пара смежных комнат, где проживала бабка- отравительница, Галина Сергеевна. Только теперь приятели сообразили, что хозяев комнаты они о своих намерениях не предупредили, а проживавшие там студенты уехали домой на зимние каникулы. Дверь была заперта, а ключей не было. Как прикажете действовать? Звягин громко выругнулся, подёргал дверь, а потом начал озабоченно осматривать замок и дверной косяк.      
– Оставь, Борис, – обратился к соседу Максим. – Без хозяев лезть туда никак нельзя. Будем думать.
– Чего там думать! – злобно ответил Звягин, навалившись плечом на дверь и, без особых усилий, выдавил её. – Пожалуйста, заходите. А ты, Макс, читай свою бодягу.
Пришлось заново зажигать свечи, затушенные на кухне вихрем, примчавшимся сюда из неизвестности. Бовин осмотрел пришедшую в негодность Псалтирь и открыл Требник. Это был «постригальник», то есть богослужебная книга, которой пользовались в монастыре. Максим нашёл подходящее место в «Исправлении» Илии и только начал читать оттуда, как почувствовал сильный удар в грудь. Он попятился, стараясь удержаться на ногах, и одновременно попытался сообразить, что же с ним происходит. Но не только он один подвергся нападению. Откуда-то со шкафа сорвалась пустая майонезная баночка. В другое бы время Борис от неё с лёгкостью бы увернулся. Но только не после крутого ночного «загула». Пока Звягин соображал, как лучше двигаться, пресловутая баночка пребольно «смазала» ему по уху. Борис от боли даже опустился на одно колено, и открыл было рот, чтобы матюгнуться в «три этажа». Надо отдать ему должное: Борис вовремя вспомнил строгое наставление Бовина воздержаться от сквернословия, что есть, как известно, магическими заклятиями «тёмных сил».
– Да я … тебя … б… баночка! Е… ё… спасибо хоть, что не по носу!
Тут же его припечатало пластиковой бутылкой с остатками шампуня, да как раз по носу, да столь сильно, что искры из глаз посыпались! Надо отдать должное этому героическому человеку, ибо, несмотря на все эти удары рока, он так и не выпустил своей свечи из рук, стоически перенеся побои. А ведь именно этого устрашился Максим и даже выкрикнул, прекратив чтение очередной цитаты из «Исправления»:
– Борь! Свечу!.. Только свечу не выпускай!
– Да я и так …
Бовин же, устояв на ногах, снова погрузился в чтение канонических текстов, не переставая творить «крестные знамения», поворачиваясь направо и налево, пытаясь не думать, что было бы здесь с ними, попытайся сунуться сюда ночью.
Вдруг, с противным влажным чмоканьем разошлась ближайшая к нему стена, открывая новый арочный проход, выложенный камнями, покрытыми лишаями и багровым мхом, похожий на тот, что появлялся на кухне. Макс не растерялся и брызнул туда из банки остатками «святой воды», возвысив голос, читающий текст псалма. Проход с гулом закрылся, но через мгновение вскрылся, как дьявольский нарыв, новый, метром дальше. И снова Макс надрывно читал псалом, и брызгал последними каплями из почти пустой банки. С грохотом сомкнулись стенки провала. В это время на Гладкова и Звягина сыпались, со всех сторон, самые разные предметы домашней обстановки, словно пытались своротить их со своего места. Оба они проявили героическую стойкость, даже после того, как о плечо Николаши грохнула трёхлитровая банка, наполненная чем-то густым, вроде забродившего варенья. Постепенно весь этот бедлам прекратился и установилась такая тишина, что она показалась приятелям более оглушающей, чем тот грохот, что только что царил здесь.
Сначала Максим, а за ним и соседи, вышли из комнат Галины Сергеевны. Они вошли на кухню и рухнули, один за другим, опустившись без всяких сил на пол, словно вся эта служба выкачала из них последние силы. Они сидели и смотрели друг на друга осоловевшими глазами.
– Ко-о-оль, а Коль, сейчас отдохнём и починим ту клятую дверь, – предложил Звягин Гладкову.
Николай, как-то неуверенно улыбаясь, безмолвно кивнул в ответ. Каждый из них удивлялся приятелям, а в большей степени самому себе, что он выдержал весь это ужас, и не сбежал прочь. Великая сила – коллективизм и дружеская поддержка. Казалось, чего такого необычного – обойти сто двадцать квадратных метров квартиры и окропить её водой, но сколько сил и эмоций было затрачено? У каждого было ощущение, что он неустанно двигался в течении суток и совершал беспрерывно самую тяжёлую работу, такое они испытывали опустошение …
И в этот момент распахнулась вдруг входная дверь и в квартиру ввалился Толя- Блестящий. В руках Анатолий держал меховую шапку, которую Максим по забывчивости оставил у него, забирая свой пакет. Анатолий обнаружил всех троих соседей, сидящими на полу посереди кухни. Это зрелище настолько поразило его, что он сам … опустился с ними рядом.
– Вы чего это тут делаете? – испуганным голосом спросил у соседей Анатолий, боясь услышать от них невесть что. – А, мужики?
– Да, вот, – отозвался Гладков, и посмотрел на товарищей округлившимися глазами. – «Половую жизнь» тут ведём. А что, ты желаешь к нам присоединиться?
А дальше все долго и истерично хохотали. Такой вот конец этой страшной истории… Или это не конец вовсе?..
04. 05. 2012


Эпизод 3. Чмошина.
После окончания всей этой истории с Куртом, и ночных похорон его останков, Бовин, по настоятельному совету всё той же Маруси Вылегжаниновой, что жила этажом ниже их квартиры, нацарапал в указанных ею местах, на стенах подъезда и комнат кресты, которые пришлось обильно окропить водой, «освящённой» в Серафимовской церкви. Если честно признаться, Максим не очень-то верил во все эти процедуры, что от них будет какая-то польза. Но всё добросовестно сделал, когда во сне к нему явился Аркаша.
Далее, и вплоть до сентября, ни в самой квартире, ни в доме в целом ничего выдающегося не случилось. Всё протекало в привычном русле обыденности, но что Максиму показалось странным, его соседи и товарищи, и Гладков, и Звягин, вдруг начали забывать сначала некоторые детали произошедших с ними события, а потом и все эти перипетии. Макс им напоминал, чуть не с пеной у рта, расписывая, как всё было, а они смотрели на него и чесали в затылке, мол, да, что-то вспоминается, что-то и было, но уже почти и забылось. Признаться, несколько раз Бовин сам начинал подумывать, не у него ли с головой «не всё в порядке», может это он всё насочинял, но потом в памяти всплывали отдельные детали и тогда Максим понимал, что вся эта невероятная история происходила на самом деле. «Это не сон, – твердил он сам себе, – не сон это».
Так было, как мы уже сказали – до сентября, а потом вокруг дома начали раскручиваться новые события, в которых уже участвовали новые персонажи. Кстати сказать, надо вам их представить.
Мишка Гвоздиков, более известный в кругах местных «гопников» как «Шуруп», здоровяк двадцати двух лет, с огромными бицепсами, которые он постоянно накачивал посредством пары внушительных гантелей, что хранились у него дома, под кроватью. Его приятель и сверстник Костя Мурзин, он же – «Мурза», весьма немалых габаритов молодой человек, с бритой головой и небольшой косичкой на затылке, похожей на оселедец запорожских казаков или скальповую прядь дакота и пауни. Третьим в их компании был Костя «Шкаф», самый из них габаритный и старший по возрасту. Константину уже исполнилось двадцать шесть лет и у него имелись наколотые татуировки – тигр и скорпион, чем он чрезвычайно гордился. Вся эта троица сбилась в небольшую «бригаду» и являлась силовым прикрытием компании рыночных «напёрсточников», на тот случай, если облапошенный народец начнёт возмущаться не только на словах. Тогда и появлялись эти «качки». Как правило, одного их вида было достаточно, чтобы обманутые прекращали «кипеж» и убирались прочь, стараясь не показывать недовольно кривящихся лиц. Кроме такого оплачиваемого прикрытия они ещё и подрабатывали наездами на зарождающийся класс предпринимателей, первых кооператоров и рыночных спекулянтов- «фарцовщиков». Объединяло всех троих не только «общая работа» и учебное заведение, в котором они ранее учились, но и совместные тренировки. А уж в чём-в чём, а в этом ребятки преуспели, часами тягая «железо» в подвале, да «околачивая там груши», внося дополнительный смысл в это известное всем выражение. Изнурительные силовые тренировки сочетались с усиленным поглощением «анаболиков», которые в те благословенные времена были ещё в аптеках легкодоступны, и всё это давало свои результаты. В результате систематических занятий парни выглядели крайне внушительно. В дополнение к этому они ещё и оттачивали клыки в скоротечных уличных схватках, а также в спортивных спаррингах. Скажем так – они стали чувствовать себя успешными и состоявшимися людьми, «героями уличных войн», и начали прикидывать, каким образом свою силу и успехи на поприще «культуризма» (того, что на Западе) именуют «бодибилдингом» можно будет использовать … нет, лучше сказать – «конвертировать» в конкретные дензнаки. И началось: тут - «наехали», там – «поставили»; появился и первый «бакшиш»: тут – двести рублей, там – пятьсот. Жизнь начала пригревать оптимизмом.
А тут, в первых числах сентября «молодым волкам» и вовсе повезло, как они выражались – подфартило. Гена Скобцев, рыночный «комбинатор» слил бойцам информацию про некоего кооператора, затеявшего производство спортивных «портков». По Генкиным словам, этого «барыгу» можно было прессануть на некую немалую сумму. Днём позже, не откладывая дела «в долгий ящик», эти весьма боевитые ребята нанесли кооператору визит. Уже имеющие кое-какой опыт в этом непростом деле, «качки» сразу начали действовать напористо и решительно. «Клиент» оказался тщедушным испуганным мужичонкой, с суетливыми движениями и бегающими узко поставленными глазками, который очень не хотел, чтобы ему делали больно. Короче говоря, к нужному консенсусу пришли почти моментально. «Барыга» расщедрился аж на десять «кусков», чему приятели были несказанно рады, хотя - для дела – хмурились и скалили в брезгливой гримасе зубы. Утром следующего дня к «буржую» подкатил «посредник»- Боря «Утюг», с которым самоназначенные «рэкетиры» занимались в одном «подвале». «Утюга» осторожные «рэкетиры» решили привлечь для этого мероприятия на тот случай, если «буржуин» решил сдать их «органам» и на «точке» их ждала оперская засада. «Утюг» сначала просто потусовался, а когда понял, что никакие неожиданностей не ожидается, предъявил свои «полномочия» и получил ответно заветный свёрток с «наличностью». Вечером того же дня – по договорённости – «Утюг» должен был доставить денежки «на хату» к «Шкафу», так как тот был в их компании кем-то вроде атамана и заниматься денежными операциями было в его прерогативе.
Но прошёл вечер, за ним миновал другой … где-то ближе к полуночи у Константина, зазвонил телефон. «Утюг» на том конце провода принялся что-то объяснять «старшому», но что конкретно говорит собеседник «Шкаф» никак понять не мог, частью по причине того, что «Утюг» говорил быстро и сумбурно, а частью потому, что на линии присутствовали сильные помехи – где-то износилась изоляция кабеля. Поэтому утром к месту обитания Бориса послали в качестве «гонца» «Шурупа», для выяснения всех обстоятельств. «Шуруп» сначала проявил полную свою готовность отправиться за деньгами, а потом его посетили некие сомнения: а почему это их приятель «Утюг» где-то пропал и не таиться ли здесь какая каверза? А что, если «Утюга» прихватили под белы руки соколы из «органов» и всё это время его «кололи». А не ждёт ли «Шурупа» на квартире их приятеля нежданная встреча. Короче говоря, Мишка Гвоздиков решил тоже «подстраховаться». Он подозвал парнишку, которого не раз видел во дворе у «Утюга» и одарил его «трёшкой», то есть тремя рублями, но не от необычайной широты души, а наказав ему сию же минуту отправиться к Борису и передать тому привет. От кого привет? От «Шкафа» и «Шурупа». И что ждут они от «Утюга» деньги. Очень даже ждут. Чего проще? Умчался шкет, а через пять минут вернулся и подтвердил, что там находится молодой мужик со шрамом на верхней губе.
– Да, – нетерпеливо оборвал его «Шуруп». – Это и есть «Утюг». Ты ему сказал про деньги?
– Сначала я ему привет от вас передал, – ответил малец, – а уже потом про деньги добавил. Так он искривился весь и заявил, что никаких денег у него не было и нет, а «Шурупа» со «Шкафом» так он вообще …
– Чего – вообще? – возмутился Миша, который начал конкретно злиться.
– Да он матом там загнул, – отвёл глаза в сторону малец. – Не расслышал я. Лучше тебе … вам … самому туда сходить.
Миша хотел было рвануть к «Утюгу», но потом передумал и отправился в «штаб», где пересказал всё товарищам. Не прошло и часа, как вся троица, пылающая праведным гневом, стояла у двери, ведущей в логово «ренегада», как мрачно выразился сам «Шкаф».
В означенной квартире, а если уж быть до конца точным, то в двух комнатах её, и проживал Боря Утюг уже полгода, унаследовав сию жилплощадь от своего папашки, весьма интересного, но вместе с тем и никчемного субъекта, который ушёл из семьи, когда Бориске было четыре года. Папашка вёл шалопутный образ жизни и редко кто его видел трезвым более шести часов подряд. Собственно говоря, от этого папашка и загнулся, захлебнувшись в собственной рвоте, набравшись по самые уши какого-то алкогольсодержащего «продукта». Но к нашей истории это отношение имеет только теми комнатами, которые унаследовал от беспутного родителя «Утюг», а также то, что они находились в том же доме, где размещалась и «Аркашина квартира», только этажом ниже, то есть на первом этаже.
Пока мы вам всё это рассказывали, мрачно настроенные молодые бойцы заняли позиции у двери и начали дубасить в неё кулаками. Но, вопреки их ожиданиям дверь ту распахнул вовсе и не «Утюг», а совсем незнакомый мужик в широкой длинной блузе серого цвета из непонятной ткани, похожей на дерюгу, из распахнутого ворота которой выглядывала поношенная тельняшка. Мужик был внушительной комплекции, по габаритам не меньше тех, что рвался в квартиру, и даже выше ростом «Шкафа», явно обладающего немалой физической силой, не нуждающейся в занятиях с «железом». Мужик, глянув на лица троицы, криво усмехнулся, попутно продемонстрировав во рту фиксу из жёлтого металла.
Как мы уже сказали, «Шкаф» с «Мурзой» замерли от неожиданности, разглядывая незнакомца, а вот «Шуруп», которого в избытке переполняла злость и толкала к немедленным действиям, протиснулся между ними и врезал мужику в челюсть что есть силы. Незнакомец взмахнул руками и отступил, освободив проход. Больше он агрессивную троицу не интересовал, и они вошли в коридор, а затем вломились в апартаменты, которые занимал обнаглевший «Утюг».
Надо сказать, что до сих пор этот субъект не приглашал к себе в гости никого. Встречи проходили на «нейтральной территории», в «подвале» или пивнушке, а то и просто во дворе, на самодельной лавочке. Сейчас стало понятно – почему. В комнатах стоял самый настоящий срач. Похоже, прибирался у себя «Утюг» раз в квартал, и то – в лучшем случае. Одну комнату этот жилец определил под кладовку и – судя по зловонному смраду – под «санузел». Сам он обитал во второй комнате, посередине которой стоял большой круглый стол, у дальней стены размещался старый, если не сказать – древний, диван, вся поверхность которого бугрилась выпирающими изнутри пружинами, которые явно рвались на волю. У другой стены, напротив дивана высился сервант, набитый всякой всячиной, хотя предназначался для посуды. Рядом со шкафом, дверцы которого перекосило, и они не закрывались до конца, находилась тумбочка, на которой стоял старенький чёрно- белый «Рекорд». Остаётся добавить, что у дальней стены находился холодильник «ЗИЛ», когда-то белый, но эти времена давно прошли. Холодильник сердито гудел, «жалуясь на жизнь». Рядом с ним, почему-то на полу, стояла простенькая электроплитка с открытой спиралью. Всё пустое пространство было захламлено какими-то мягкими коробками, пустыми и заполненными разной дребеденью, повсюду валялись тряпки и предметы одежды, грязные и порванные. Из-под них виднелись пластиковые, жестяные и стеклянные банки и другие ёмкости и тоже измызганные до такой степени, что хотелось отсюда немедленно бежать. Это было не жильё, а лавка старьёвщика.
– Ну, «Утюг», – выразил общее мнение «Шкаф», – и даёт …
«Шуруп», которого, как мы уже говорили, переполняла злость, обнаружив, что здесь их злосчастном приятелем даже «не пахнет», то есть пахнет, но его всё равно нет; зарычал и вернулся в коридор, где всё ещё стоял открывший им дверь мужик.
– Ты чего это, гнида, – начал «вести переговоры» здоровяк, лицо которого дёргалось от переполнявших его эмоций, – этому … как там его … Борису, дядькой, наверное, приходишься? Да?
Мужик ничего не ответил, а принялся разглядывать молодого человека, что вёл себя столь нахраписто.
– Где племяш твой? – продолжал орать Гвоздиков, не дождавшись ответа. – Я тебя спрашиваю, гнида!
– А он ушёл давеча, – откликнулся дядечка, и даже вроде бы миролюбиво, – сказав, что утром явится.
Тем временем «Мурза» шуровал в комнате их приятеля, заглядывая в разные коробки и отшвыривая их прочь. Его метода быстро принесла результат: в одной из коробок мирно покоилась ещё не старая спортивная сумка, в которой и оказался искомый пакет с деньгами. Оказалось, что в сумке сокрыта была казна их приятеля. Кроме десяти тысяч, которыми расщедрился рыночный кооператор, там лежали ещё четыре тысячи, сбережённые «Утюгом» от его коммерческий предприятий. Получалось, что инцидент исчерпан, так как деньги были найдены, и можно было сваливать из этого «бардака».
– Давайте всё же дождём эту гниду, – предложил «Шуруп», который всегда «заводился» с полуоборота и ему требовалась разрядка, – и пусть обоснует все свои действия. Может, он нам проценты приготовил, полагающиеся нам за то, что он нашими деньгами несколько дней распоряжался, как ему хотелось?
Такая мысль приятелям настолько понравилась, что они и в самом деле решили здесь задержаться. Тут же «Шкаф» с «Мурзой» вполне по-хозяйски расположились за столом, поскидав с него какие-то старые газеты и блюдце с окурками. «Мурза» даже решил включить телевизор, но как не щёлкал тумблером, так ничего и не добился: по всем диапазонам показывали одни только помехи, похожие на мельтешение белых снежинок. Пока он возился с телевизором, «Шуруп» усадил на диван и продолжил там допрашивать незнакомца, которого решили из комнат не выпускать, чтобы он не смылся и не предупредил «Утюга», действия которого всё более казались «мутными», то есть подозрительными.
– Тебя, чмошина, как зовут?
– Так и зовут, – широко улыбнувшись и вновь показав жёлтую «фиксу», охотно отозвался предполагаемый «дядька» «Утюга», – Чмошина.
«Шуруп» с довольным видом осклабился. Его вполне устраивало скоморошество здешнего мужика. Раз со всем соглашается, то значит – боится. Это начало успокаивать Мишу Гвоздикова.
– Ну, и как твои дела, Чмошина?
– Хорошо были, – весело ответил «абориген», – пока вы не явились …
Гвоздиков тут же, с охотою, оскорбился, привстал с места и залепил «дерзкому» хорошенького «леща».
– Похоже, ты, гнида, и не рад нам вовсе?!
«Абориген» принял удар весело, продолжая улыбаться, словно получать «плюхи» для него было в порядке вещей. Тогда Мишка повторил урок.
– Оставь его, «Шуруп», – прикрикнул от стола «Шкаф», – не видишь что ли, что он дебил.
– Ты чё, – не желал успокаиваться Гвоздиков и наклонился к «аборигену». – Ты – дебил?!
– Ага, – снова согласился тот, не желая по-прежнему огорчаться.
– А отчего тогда не в «дурдоме»? Или таких, как ты, там уже не лечат?
– Нет, – улыбаясь, ответил Чмошина. – Не лечат.
Вся компания, которая снисходительно наблюдала за их диалогом, дружно загоготала. «Шурупу» надоела его затея с допросом, и он оставил «аборигена» в покое, присоединившись к товарищам, сидевшим за столом. Чмошина остался сидеть на диване с покорным и кротким видом, сложив немаленькие руки на коленях. Так прошёл час, за ним ещё один …
– Э-э, чудовище, – нарушил затянувшееся молчание «Мурза», – а у тебя пожрать есть ли чего?
– Конечно же - есть.
Чмошина с готовностью сорвался с места, скоренько подошёл к холодильнику и достал оттуда четырёхлитровую кастрюлю не то мясного рагу, не то гуляша в жирном соусе.
– Ну и хрена ли ты тут стоишь? – перехватил у Мурзина инициативу Гвоздиков. – Давай, разогревай всё скорее.
Чмошина поставил кастрюлю на плитку, которая стояла тут же, на полу, рядом с холодильником, а потом повернулся к гостям.
– Там ещё рамшель есть.
– Чего? Чего? – вразнобой спросили у него гости.
– Рамшель.
– Во, колхозник, – пробасил «Шкаф». – Глядите, рамшель у него есть. Так сам и жри эту свою рамшель.
«Шуруп» нашёл старенькую, но ещё приличную скатёрку и постелил её на стол. Сразу стало уютней, почти по-домашнему. «Мурза» следил за гуляшом, временами его помешивая, чтобы не подгорел. Скоро он снял кастрюлю с плитки и водрузил на стол, не озаботившись подстелить хотя бы газету под горячее дно кастрюли. «Шуруп» раскопал разномастные тарелки и наполнил их горячим варевом. Чмошина тоже вертелся рядом, принёс ложки. Он явно тоже собирался занять место рядом с троицей гостей. Озлившийся «Шуруп» рявкнул на него, не поворачивая головы:
– Ты видишь, урод, уважаемые люди за столом сидят. Куда ты лезешь?! Подождёшь, пока мы похаваем, а потом ты за стол сядешь. Усёк?!
«Урод», который был не меньше гостей по габаритам и – вероятно – по силам, а годами старше их лет на пятнадцать, покорно вернулся на диван и уселся там, сложив большие руки на коленях. Гости застучали ложками и быстро уговорили по порции, положили в тарелки ещё. Похоже, гуляш удался и им пришёлся по нраву.
– Ты, что ли, готовил? – спросил «Шуруп», не поворачивая головы к «аборигену». Тот коротко подтвердил, а Гвоздиков продолжал вопрошать басом. – Так чего же ты, придурок, соль с сахаром перепутал?
– А я и не пробовал ещё, – радостно улыбался Чмошина. – Для вас вот, берёг.
– Правильно, – хохотнул «Мурза». – Мясо должны воины жрать, а чмошины рамшелью пусть давятся. Гы-гы!!
Он поднялся со стула, подошёл к холодильнику, открыл дверцу и … замер. Там, на боковой полке притулилась бутылка водки, да не какой-то там «Русской», а самая настоящая «Столичная», да ещё и с винтовой крышкой.
Вообще-то, надо признаться, вся троица могла бы считаться непьющей. Спортивный режим, да и вообще … разные людские категории. Но искушение попробовать «качественный продукт» оказалось слишком велико. Бутылку распечатали и тут же уговорили, не сходя – что называется – с места. Несмотря на «преклонный возраст», мысли у бойцов были, как у Буратино – «коротенькие- коротенькие», и «маленькие- маленькие». И беседа их, «под рюмашку», оказалась лучшим тому подтверждением. Друзья принялись обсуждать достоинства своих кумиров.
– У Бертола Фокса бицепс в диаметре – шестьдесят пять сантиметров, – «шумел» Мурзин, – А у Арчи, то есть у Шварценеггера – шестьдесят.
– А отчего же тогда Шварц стал «мистером Олимпия», – оппонировал ему «Шуруп», – а не этот, Фокс?
– Вообще-то, – высказал своё мнение «Шкаф», – сейчас здоровые руки сделать не проблема. Современные методики допускают ещё и не то. У них задействован не метан какой-нибудь, а там … сустанол, а тот и сталазол. С них, с этих протеинов, мышечная масса так и прёт, как на дрожжах. Вам, пацаны, такое и не снилось. Сейчас западные культуристы на «попита» упор делают. Вон, сами смотрите – у Платца – «окорока» по метру. Мало не покажется …
Беседа разворачивалась в интересных для всех прогрессиях, но тут в их разговор вмешался … Чмошина. Он поднял вверх руку, словно прилежный ученик в школьном классе, который отменно знает предмет и хотел бы поразить своими знаниями не только училку, но и товарищей. Даже привстал от усердия с места. Не удержавшись, спросил:
– Я по молодости помню, хотя и давно это уже было – сядут хлопцы, и ну обсуждать девчат знакомых: у кого сиськи больше, у кого задница шире, а вы мужиков всё больше обсуждаете, да ещё и заграничных. Так я вот интересуюсь у вас: вы, должно быть, эти самые … как их?.. гомосеки? Или по-заграничному – «голубые», а по-нашенски – пидоры?..
Чтобы понять наступившую мёртвую паузу, расскажем вам армейский анекдот. Поставили дневальным чукчу, да ещё и молодого, то есть новобранца. Старшина роты ожидает прибытия генерала, для инспекционного визита. А тут, как назло, в каптёрке полный развал и надо всё успеть расставить по своим местам. Он чукчу- дневального инструктирует. Мол, если генерал придёт, вызвать старшину из каптёрки, а то работы – лом. Умчался к себе, полчаса проходит. Появляется и дневального вопрошает на предмет генерала. Чукча ответ держит, что никакого генерала за время несения службы не наблюдалось. Старшина снова про каптёрку заявляет и – туда – бегом. И пяти минут не проходит, как двери раскрываются и входит он, то есть генерал. И на чукчу смотрит, ожидая от него отдания чести и – далее по уставу. А чукча на генерала смотрит, всего в золочёных погонах и широких лампасах и понять ничего не может – кто таков. «Ты кто? – по природной наивности спрашивает». «Я? – гордо переспрашивает генерал. – Я генерал». «А, генерала! – вскипает от праведного возмущения дневальный- чукча, ещё и новобранец. – Где тебя хрены носят?! Тебя же старшина уже целый час дожидается»!
Если вы представили себе выражение лица у того генерала из нашего анекдота, так вам легко будет представить и выражение лиц «уличных бойцов», выслушавших тираду «аборигена». Это что такое?! Посталкогольные галлюцинации?!! Нет, всё это прозвучало, и прозвучало в их адрес, в адрес тех, кого боялись на этой улице все, а также на соседних улицах, и не решались не только «качать права», но даже заглядывать сюда без разрешения. Все их боятся, боятся и заискивают перед ними. Мало того, кичатся даже не дружбой, а хотя бы и «шапочным» знакомством с ними. С ними, кого в армии даже «деды» не решались прессовать – себе дороже выйдет. А тут?.. «А не пидоры ли вы, братцы»?
Какое-то время все трое сидели молча, окаменев, пораскрывав рты от изумления. Первым из «ступора» вышел «заводной» «Шуруп». Гвоздиков лёгким спортивным шагом подошёл к ждущему ответа «аборигену», молча поднял его с дивана, поставил его молча возле стенки и провёл парочку молниеносных «кроссов» ему в челюсть, затем последовал «хук» слева … ещё один «хук» слева … теперь тоже «хук», но уже справа, и снова справа … и ещё … и ещё …
Чмошина с неизменной улыбкой Джоконды те удары принимал, не делая малейших попыток прекратить побои, или хотя бы увернуться. Последовала целая дюжина ударов, от любого из которых самый здоровенный детина упал бы в нокаут, а «абориген» всё улыбался, но в конце всё же сполз по стенке и растянулся на полу, раскинув руки в стороны, но не теряя сознания. Лишь тогда он примирительно заявил:
– Всё, достаточно. Я сдаюсь …
Если видеть, как он при этом ухмылялся и лыбился на «Шурупа» и остальных, то можно решить, что они затеяли здесь со скуки какую-то игру. Вот теперь с места поднялся «Мурза» и отодвинул «Шурупа» в сторону, словно тот изображал из себя бойца, а бил не по-настоящему, а шутейно. Он даже не стал поднимать для экзекуции «аборигена» на ноги, а начал пинать его и делал это с азартом, по настоящему. Утомившись пинать, «Мурза» расстегнул штаны и помочился на Чмошина под гогот и аплодисменты товарищей. Вот сейчас неприятель получил по заслугам!
Далее бойцы продолжили вести прежнюю беседу, грозно поглядывая на своего «противника». Тот, повалявшись некоторое время, раскинулся более привольно, и даже опёр голову на руку, поставив локоть так, чтобы было удобно лежать. Словно его никто и не пытался обидеть, а самому «аборигену» здесь достаточно хорошо. Он словно бы с интересом прислушивается к речам своим гостей, которые продолжали рассуждать на тему сантиметров и килограммов и – каким образом можно сконструировать идеальную атлетическую фигуру. Прервав свою речь на полуслове, «Шкаф» поднялся с места, подошёл к «аборигену», склонился над ним, несколько мгновений пристально смотрел ему в глаза, а потом, столь же резко, направился к выходу.
– Эй, кореш, – всполошился Мишка «Шуруп». – Ты чего это? Куда?,,
– Надо мне, – буркнул Костя и вышел, прихватив валявшийся у дверей туристический топорик, словно специально оставленный здесь для него. Приятели не решились останавливать своего более старшего товарища. Раз человеку куда-то срочно понадобилось уйти, то это его дело. Надо будет – вернётся. А между тем «Шкаф», выйдя наружу, отправился в кафе «Спортивное», которое находилось в трёх кварталах от «берлоги» «Утюга». «Шкаф» в этом кафе бывал, и далеко не раз. Кстати сказать, вёл он там себя исключительно добропорядочно, так что к нему, имеющему репутацию крутого замеса «уличного бойца» относились там предельно доброжелательно, как со стороны служащих кафешки, так и постоянных её посетителей.
Для того, чтобы попасть в это кафе, следовало сначала приобрести «входной билет». Это ведь вам не заурядная «рюмочная», а благопристойное заведение. Но «Шкаф» приобретеньем билета не озаботился, а спокойно прошёл мимо охранника Стёпы внутрь кафе. Да, в то время не было понятия «охранник», это ведь буржуйский термин. Тогда практиковался ранг «администратора», а в простонародье должность Стёпы именовалась предельно просто – «вышибала», чтобы удалять из кафе безобразничавших или просто перепивших посетителей. Стёпа вытаращился на «Шкафа», который буркнул ему, не останавливаясь: «Я сейчас вернусь», и скрылся внутри.
В тот вечер там «коротал время» Генка Скобцев, в парочке каких то «мочалок», как именовали пацаны своих подруг, чаще всего – временных. Как вы помните, именно Скобцев направил троицу уже знакомых нам бойцов на рыночного кооператора. А сам Генка Скобцев как раз и дожидался «Шкафа» с обещанной ему «долей» в размере двух тысяч рублей, что было справедливо, с точки зрения самого «комбинатора», тем более, что он подготовил для «Шкафа» со товарищи ещё парочку кандидатур для аналогичных денежных операций. Увидав «Шкафа», Генка, конечно же, решил, что тот явился отблагодарить его и направил к здоровяку стопы. Но тут же, разглядев выражение лица «бойца», остановился. Инстинкт самосохранения настоятельно советовал вернуться на место, а ещё лучше – вообще удалиться отсюда. Вот с этим Генка был категорически не согласен. Он желал получить своё, «по понятиям», а то. Что в зале была тьма народу, было Скобцеву на пользу. Не станет ведь «Шкаф» буянить у всех на виду, тем более, что подобных выходок у него до сих пор не наблюдалось.
То, что к нему двинулся Генка, не оказалось вне зоны внимания «Шкафа». Здоровяк повернулся в его сторону. Именно тогда Генка и разглядел то зверское выражение, которое имело лицо здоровяка. Скобцев отступил назад, потом ещё немного, не решаясь просто бежать, и не заметил сам, как оказался в подсобке. А «Шкаф» вошёл следом.               
Только сейчас Скобцев разглядел, что находилось в руках у здоровяка. А «рэкетир», как вы помните, сжимал обычный туристический топорик. Тысячи людей ходят с такими топориками, правда, чаще всего – в лесу. И не с таким выражением лица. Вот теперь Скобцев струхнул по-настоящему. Хотя особой вины за собой он не ощущал, но жалобно взвыл и попытался проскользнуть мимо «Шкафа» и бежать … куда угодно, но только отсюда … и как можно дальше …
Скобцев сделал попытку, а то, что она не удалась … короче, не его то вина. «Шкаф» поднимал и опускал топор, и каждый раз на стены летели всё новые порции крови. Обильно залитый чужой кровью, «Шкаф» вышел из подсобки и направился по коридору в сторону служебного выхода. Его никто не решился остановить. Какая-то официантка налетела на него, сама вымазавшись кровью, ошалело посмотрела в лицо здоровяка, на себя, испачканную кровью, тихо ойкнула и, сомлев, опустилась на пол. «Шкаф» её почти и не заметил, переступив через тело.
По-прежнему сжимая топорик в правой руке, он вышел наружу. Отсюда можно было пройти на улицу, или в соседний дом. Со стороны улицы завывала сирена милицейской машины. Кто-то из администрации или посетителей успел вызвать патруль. «Шкаф» повернул в сторону соседнего дома. Позади его послышался резкий визг тормозов и громкие крики. Не слушая, здоровяк направился к подъезду. Позади слышны были крики и громкий топот. Судя по всему, его заметили и теперь преследовали. «Шкаф» вошёл в подъезд и забрался в кабинку лифта, предусмотрительно стоявшего на первом этаже. «Шкаф» вошёл внутрь и нажал кнопку верхнего этажа. Там он попытался выбраться на крышу, но дверь, которая вела туда, была заперта на громоздкий «гаражный» замок. Силач начал топориком рубить запор, попадая то по косяку, то по двери. Позади послышался топот. Одновременно распахнулись двери лифта, который уехал вниз. «Шкаф» развернулся. Позади стояли два милиционера. Один успел взбежать сюда по лестнице и никак не мог говорить. Задыхаясь и открывая рот. Второй, что приехал на лифте, держал одну руку на расстёгнутой кобуре, а вторую протягивал ладонью к здоровяку, словно хотел продемонстрировать ему свои вполне мирные намерения.
– Мужик, – просяще обратился к «Шкафу» мент, – ты … это … не дури. Лучше спускайся сюда, к нам.
И вдруг «Шкаф» заплакал, как если бы он не был плечистым амбаром, а всего лишь малым ребёнком, которого всякий может обидеть. Он рыдал и всхлипывал.
– Я не хочу … не хочу в тюрьму …
– Не сядешь, – успокаивающе качал рукой в воздухе передний милиционер. – Конечно же, не сядешь.
– А куда сяду? – капризно спросил «Шкаф».
– Сейчас в больничку поедем, – увещевал мент. – Там тебя посмотрят, мозги тебе починят. Никто ведь не говорит про тюрьму.
– Конечно, – присоединился к товарищу отдышавшийся напарник. – Тебе в тюрьму нельзя. Тебя туда и не возьмут. Тебе лечиться надо, парень.
Милиционеры начали приближаться к здоровяку, делая осторожные шаги, потихоньку, продолжая говорить успокоительные слова и фразы.
– А Таню ко мне пустят?
– Ну конечно пустят, – кивали милиционеры. – И Таню, и маму, и папу.
– А папы у меня не было, – сообщил «Шкаф» милиционерам. – Бросил нас с мамой папа …    
Большем всего «Шкаф» в ту минуту напоминал собой, своим выражением лица, Шурика из известной кинематографической прелестной комедии, когда ему «птичку жалко». А теперь представьте себе здоровенного забрызганного кровью «кабана», со славой уличного бойца, поднаторевшего в массовых драках, в руках которого зажат топор, обагрённый кровью только что убитого человека. И этот «боец», этот залитый кровью убийца размазывает по лицу обильно текущие слёзы, поминает маму и папу. Это зрелище не для тех, кто имеет слабые нервы. Вдруг «Шкаф» взревел, и его лицо исказилось.
– Это он! Это он меня заставил. Это Чмошина приказал мне убить …
Внезапно «Шкаф» выпучил глаза, до чего-то допендрив, догадавшись, и столь резко подался назад, что дверь, которую он нещадно рубил несколькими минутами ранее, подалась и, жалобно заскрипев всеми петлями, распахнулась. «Шкаф» почти вывалился на крышу. Милиционеры кинулись за ним, чтобы схватить убийцу, но тот уже мчался ко краю крыши. Но на краю он не остановился, наоборот, сделал колоссальное усилие и – прыгнул. В кино герои легко (или не очень) перескакивают с одной крыши на другую, под лихую мелодию. И зрители сопереживают им. Но в жизни … всё обстоит иначе.
 Размахивая руками и ногами, громко вопя, «Шкаф» полетел вниз согласно всем законам природы и физики. Потом послышался ужасный чмокающий хлопок, знаменующий окончание жизнеобитания ещё одной личности, довольно ничтожной, но, тем не менее … Один из ментов свесился с крыши, разглядывая, что там, внизу, происходит. А потом его вырвало – от того, что он увидал.
А между тем в комнате «Утюга» оставались поддатые «Шуруп» и «Мурза». Шёл уже четвёртый час, с той минуты, как их внезапно покинул «Шкаф». Теперь оба собеседника обсуждали аспекты современной музыки. Они уже пришли к общему, согласованному мнению, что «Круиз», это так себе группа, на одних «понтах», тогда как «Айрон Мэйден», «Моторхэд», а в особенности «Дип Пёрпл», это мощь и сила. Мурзин оказался ещё и поклонником «Чёрного кофе» и даже, под «пьяную лавочку» попытался напеть «Деревянные церкви Руси», правда, не так удачно, как это делает сам Варшавский. Его песнопения прервал Гвоздиков.
– Вот, посмотри на него, Мурза, – указал пальцем на «аборигена» Михаил. – Мы ему неслабо по репе настучали. Другой, нормальный бы чувак, давно сдох бы, или валялся бы, обливаясь кровью и слезами, а этот дебил спокойнёхонько сидит, да ещё и лыбится.
– Ну, – с готовностью предложил Константин, – давай ему ещё добавим. Эй, чудовище, а ну, к нам давай, на полусогнутых!
«Чудовище» с готовностью поднялось с пола и поковыляло к ним, то и дело приседая. «Шуруп» брезгливо оглядел «аборигена» и изморщился.
– Чего-то мне продолжать с ним в падлу. Посмотри сам – он же весь обоссанный, да и зачуханный до крайности. Ну его …
– Эй, придурок, – цыкнул на «аборигена» «Мурза». – Тебе есть во что переодеться? (Чмошина с готовностью кивнул). Вот иди и переоденься, и хавальник свой умыть не позабудь.
Это дело «аборигену» действительно давно пора было сделать, ибо лицо Чмошины в тот момент больше напоминало маску какого-нибудь языческого божка из-за толстого слоя грязи вперемежку с запёкшейся кровью в следствие, как минимум, с полудюжины рассечений – последствий толковищ с тройкой «уличных бойцов».
С «аборигеном» всё было ясно. Но вот чем руководствовалась эта парочка выродков? Что подвигло их на подобные подвиги? Скорее всего – безудержное желание властвовать над другими посредством грубой силы и издевательств, что было характерно раньше для варваров. Стремление «подмять под себя» любым доступным способом, воспользоваться неким «правом сильного», про которое говорил ещё Ницше. И – главное – продемонстрировать свою удаль перед своими же. «Глядите, какой я крутой»! И здесь, в этой комнате, подзуживая друг друга, они, незаметно для себя, перешли ту незримую грань, что отделяет здравый смысл от безумия.
«Абориген» удалился в смежную комнату и, поддерживаемый «Мурзой», умылся, а затем стащил себя серую рубаху и «тельник», что был под ней. А «Шуруп» тем временем очищал площадку, подготавливая её для предстоящего спарринга, которые они решили провести с этим странным субъектом. Гвоздиков сдвинул в сторону стол, отставил стулья.
– Эй, «Шуруп», – послышался из второй комнаты голос Мурзина, – зайди-ка сюда.
Внимание бойцов привлекло атлетическое телосложение Чмошины.
– Не фига себе! – почти хором воскликнули оба.
– Э-э, Чмошины, ты чего это, «качался» раньше? – поинтересовался Гвоздиков и, получив отрицательный ответ, обратился к напарнику: – Вот, гляди, Костян, пашем в нашем «подвале», пашем, «химию» разную жрём, печень через это гробим, а дебилам разным, вон как этому, всё на халяву, без всякого напряга достаётся, даже обидно через это делается.
«Дебил» между тем, не слушая их, натянул на торс покоцанный молью свитер, и замер в ожидании. Но в ту минуту и удивительно гармоничное телосложение Чмошины, и предстоящий спарринг, всё внезапно отодвинулось на «задний план», так как внимание напарников привлёк к себе оживший чёрно- белый «Рекорд». С телевизором баловался  «Шкаф», но тот никак не желал ничего показывать и от него отступились, и всё это время он показывал «белый шум», а теперь он начал работать, передавая городские новости. Сидящий за большим вычурным столом причёсанный ведущий энергичным «поставленным» голосом рассказывал о криминальном происшествии, случившемся только что.
– Новости «по горячим следам», – вещал ведущий, словно хотел обрадовать всех зрителей городского «канала». – По сообщениям из компетентных источников несколько часов назад, между восемнадцатью и девятнадцатью часами, в кафе «Спортивное» был убит топором безработный Геннадий Скобцев неким безработным Константином Сандаловым под влиянием серьёзного психического расстройства. В состоянии обсессии гражданин Сандалов сначала совершил зверское убийство, а потом совершил самоубийство, выбросившись с крыши соседнего с кафе здания …
«Шуруп» и «Мурза» в состоянии потрясения глядели друг на друга, словно ожидали, что товарищ сейчас скажет, что всё это бред, и что «Шкаф» сейчас вернётся и усядется за стол с ними рядом, и нальёт своим друзьям пива, за которым он и отправился в … в … в кафе «Спортивное», где встретил Генку Скобцева и … и … Всё это не умещалось в голове и казалось полным бредом. С минуту диктор в телевизоре ещё что-то вещал бодрым голосом, а потом всё разом прекратилось, и по экрану снова заплясали снежинки «белого шума».
– Это он про «Шкафа» говорил? – На всякий случай переспросил Гвоздиков у своего товарища.
– А про кого же ещё, – буркнул в ответ «Мурза». – Не про меня же …
– А чего это ящик сам собой говорить да показывать начал? – продолжал расспрашивать товарища Мишка. – А теперь снова замолчал. А, «Мурза»?
Его товарищ не ответил, но по лицу его было видно, что тот усиленно соображает. Потом «Мурза» как-то криво ухмыльнулся и повернулся к напарнику.
– Ладно, что произошло, то произошло, и ничего назад не воротишь. Но ты сюда подумай, дружище «Шуруп», что сейчас «Скобе» ничего отдавать не надо, то есть его доля остаётся у нас. К тому же и «Шкаф», похоже, из оборота вышел тоже. О чём это говорит?
– О чём? – послушно спросил Мишка.
– О том, дурья твоя башка, что у нас появились нехилые «бабки», которыми ни с кем делиться не надо. И всё это останется у нас с тобой.
– А как же мы теперь без «Шкафа» будем? – снова спросил товарища «Шуруп».
– А что – «Шкаф»? – набычился «Мурза». – На нём свет клином сошёлся? Считай, что его отодвинули. Я сейчас буду «бригадой» командовать. Ты у меня «правой рукой» будешь. Со временем свою команду соберёшь … когда опыта поднакопишь.
– Что – мы вдвоём останемся? – не успокаивался Гвоздиков, которому мысль о своей команде пришлась по нраву. – Не маловато ли для «дел»?
– «Утюга» к себе подтянем. Ещё пару парней. Я в «подвале» уже кое к кому приглядываюсь. Но это потом. А сейчас надо будет скататься в Москву, на все деньги закупить «видюшников», а здесь их выгодно сдать. Я думаю, что «косарей» шесть получить можно. Это – начало для легального бизнеса. Его я возьму на себя. Тебе понятно, «Шуруп», брателло?
– Да чего-то хреново у меня башка соображает, – пожаловался приятелю Мишка Гвоздиков. – «Шкаф», «Скоба», «Утюг», телевизор это долбаный … Вот скажи, «Мурза», чего это он то работает, то нет.
– Да леший с ним, с телевизором. «Утюга» чего-то долго нет. Да и с этим «мутным типом» что делать будем?
– С Чмошиной? – хохотнул Мурзин. – Да замочим его прямо здесь, якобы сам на себя руки наложил.
– Ты это на полном серьёзе? – привстал с места «Шуруп».
– Посмотрим там, – ухмыльнулся «Мурза». – Если собираешься крутыми деньгами владеть, да большими делами заниматься, то надо для этого смелостью да решимостью обладать. Пора бы уже. Кстати, глянь-ка, в холодильнике, может там ещё бутылка водки заныкана. Хлебнём и будем решать, что нам с Чмошиной делать. Может и «Утюг» к тому времени подтянется. А вдруг это его какой родственник?
Всё звучало логично и Мишка Гвоздиков начал успокаиваться. Выпить водочки, это была хорошая идея, как раз к месту. Да и «Шкафа» помянуть бы неплохо. Он заглянул в холодильник, но бутылки видно не было. Внизу лежало что-то круглое, вроде кочана капусты, завёрнутое в газету. А может, заветная бутылка спрятана за кочаном? «Шуруп» отодвинул «кочан», а тот возьми, да с полки скатись. Газета и развернулась, а там … «Шуруп» оцепенел, и жалобно посмотрел на приятеля.
– «Мурза» … Глянь-ка сюда.
– Чего тебе? – недовольно откликнулся приятель, который начал вживаться в роль «вожака стаи». – Нашёл чего?
– Нашёл … «Утюга» …
По голосу приятеля Мурзин понял, что действительно что-то опять случилось, и подошёл к холодильнику. На полу лежала голова «Утюга» и смотрела на них полузакрытыми глазами. Лицо убиенного было искажено гримасой ужаса и, если бы они не знали своего приятеля, то подумали бы, что это муляж, подделка. «Мурза» скривил губы, а потом взял голову за волосы и поднял с пола. Теперь «Утюг» как бы «смотрел» прямо ему в лицо, хотя взгляд этот был отсутствующим. «Утюг» больше ничего видеть не мог, а если что и видел, «Мурза» не хотел бы знать, что именно. А «Шуруп», который отвернулся и даже отошёл в сторону, чтобы не видеть отрезанной головы, теперь глядел на стол, на котором всё ещё стояла кастрюля с давно остывшим гуляшом. Внезапно он громко икнул и кинулся в угол, где его начало рвать. «Мурза» покосился на приятеля и осторожно опустил голову обратно на газету.
– Ты чего это, «Шурупище»? «Жмуров» никогда не видел?
– «Мурза» … – жалобно заныл Мишка Гвоздиков. – Ох, «Мурза … мы … похоже… «Утюга» схавали …
– Че-го? – Разинул рот Мурзин.
– Видишь гуляш, – указал «Шуруп» на кастрюлю. – Он ведь в холодильнике стоял рядом с … с головой. Я думаю … думаю … что он из «Утюга».
В «Спортивном» кафе была кровавая «каша» из топора «Шкафа», а здесь – «гуляш» из «Утюга». Какая-то безумная фантасмагория из третьеразрядного фильма ужасов, где по экрану струится кровь из вишнёвого варенья. Хотелось выключить телевизор, по которому им показывали всю эту белиберду. Но возможности выключить не было, ибо всё происходило наяву. Вспомнишь тут «Шкафа» и тоже помчишься на ближайшую крышу, чтобы сигануть оттуда вниз. Надо было что-то делать, чтобы не свихнуться, чтобы как-то остаться в этой реальности.
– Постой, «Шуруп», – попытался взять дело в свои руки Мурзин. – Когда мы пришли сюда, здесь был … Чмошина. Наверняка он что-то знает. Тащи его сюда.
– А я уже здесь …
«Абориген», которого они оставили в соседней комнате, чтобы он привёл там себя в порядок для будущей спарринг- схватки, теперь вошёл сюда сам. Это был уже не тот улыбчивый придурок, готовый на что угодно, который стерпит любое над собой издевательство. Подумать только, он изменил немного выражение своего лица и сделался совершенно другим человеком. Человеком? Человеком ли?
Оба приятеля, накачавших себе здоровенные бицепсы в «подвале», но не озабоченные «напрягать» свою голову, пытались понять звенья той «цепочки», «тенета» той незримой сети, которой их опутали. Голова Бориса, то есть «Утюга» в холодильнике, «гуляш» из него же, их собственные издевательства над неизвестным мужиком, найденным ими в этой квартире. Всё закончилось смертью их вожака, тогда на самом Чмошине не было и признака того, что его били и над ним издевались. Они думали, что забавляются с «аборигеном», тогда как на самом-то деле это он затеял с ними некую дьявольскую игру, в которой, по ходу дела, из каких-то внутренних источников извлекаются самые худшие чувства и действия. Этот человек … это существо сделало из них, вполне обычных дворовых парней убийц и маньяков, палачей и людоедов. И нет возможности как-то отыграть это назад. Друзья переглянулись между собой. «Мурза» сузил свои глаза, делаясь похожим на монгольского воина- батыра, за что и получил своё прозвище- погоняло.
– Мочи падлу!!
И они кинулись, набросились, и начали наносить удары, что есть силы, хрипя и завывая от ненависти, а Чмошина сидел на старой диване, и ухмылялся, глядя на них, этих забавных людишек, которые только пыжатся, что-то из себя изображая, тогда как на самом деле являются зверьми. На самом-то деле никакого Чмошина и не было, а был Аркадий, первый жилец этого дома, который и дал название всей этой жуткой истории. Он сделал так, что друзья дубасили друг друга, думая, что сражаются с ним, с Чмошиной, с Аркадием, с дьявольским наваждением. Развлекшись, натешившись зрелищем, Аркадий махнул рукой и только тогда «бойцы» остановились, и осознали, кого каждый из них сейчас метелил. Оба, без сил, повалились на пол, залитые кровью. Аркадий брезгливо посмотрел на них, сплюнул, а потом заявил им:
– Хватит валяться здесь. Вставайте. У меня для вас найдётся небольшая работёнка...
Аркадий поднялся и двинулся прочь, пройдя … сквозь стену, словно и не было никакого препятствия. Точно так же за ним прошли и «бойцы». Можно сказать, что на этом и закончилась вся видимая часть истории с Чмошиной. На следующий день Маруся Вылегжанинова сообщила Максу Бовину, что кто-то ночью счистил все ими нацарапанные кресты со стен в подъезде, раскрыв тем снова доступ «нечистым силам». Неизвестно, чем это всё закончится и не пора ли снова объединяться соседям для отпора дьявольских затей.
Остаётся добавить, что трупы Мурзина и Гвоздикова нашли только весной, когда отмёрзла земля возле канализационного колодца. Их смерть списали на криминальные разборки, связав со смертью их соседа Бориса и Константина Сандалова, известного в криминальных кругах под кличкой «Шкаф». Да и что вы хотите, на дворе наступил девяносто первый год, и страна переживала мучительные изменения в своей сути дальнейшего пути. 
То-то ещё будет …
18. 08. 2012


Эпизод 4. Проводник.
После того, как кто-то соскрёб в подъезде тщательно выцарапанные там охраняющие дом кресты, где-то на следующий вечер Максим Бовин высмотрел весьма необычную парочку, что слонялась возле дома. Конечно, народу парами гуляло в изобилие, но чтобы вот так – за руку – шли два накачанных молодца, да ещё изрядно вымазанных в извёстке, такое вряд ли можно где увидеть. Однако эти двое «мотались» туда- сюда, по периметру дома, и даже заглядывали в окна нижнего этажа, словно разыскивали кого-то. Но странным оказалось даже не это, а то, что сосед Бовина, Анатолий, по прозвищу «Блестящий», вышедший по какой-то надобности, практически ночью, и затеявший разговор с Максимом, тех странных парней не замечал вовсе. Он говорил и говорил, жестикулируя руками, а Максим в это время не сводил глаз со странной парочки, а когда указал Анатолию на них, тот в сильном недоумении начал оглядываться, а потом осерчал, что Максим его не желает выслушать, отвечает невпопад и вообще … Короче говоря, сосед махнул на него рукой и удалился домой, явно обидевшись. В состоянии сильного недоумения Бовин простоял во дворе не менее получаса, размышляя на тему, что же произошло. Что же это было? Что за парочка странных парней? И почему их видел только он? И почему, если уж на то пошло, события той памятной июньской ночи он помнит, до самых мельчайших подробностей, а прочие участники, его соседи всё успели позабыть. Если им начинаешь напоминать и пересказывать, факт за фактом, у них что-то там в голове начинает «брезжить» и они как бы и вспоминают, но в следующий раз снова смотрят на него в недоумении и грешат на качество выпитого в ту пору. Почему всё это свалилось на голову именно ему, Максиму Бовину, а не кому-то другому, который ломал бы сейчас голову в сомнениях …
На следующий вечер Максим решил себя проверить, и как только в небе появилась полная луна, вышел во двор. И – скоро – здрасьте- пожалуйста! – нарисовалась всё та же странная парочка, и снова начала «выписывать вензеля» по всему двору да вдоль дома. Всё с тем же потерянным видом молодые здоровяки озирались по сторонам и «зыркали» в окна. Подивился на них Макс да домой отправился.
Наступило утро следующего дня, со всеми его заморочками, проблемками и проблемищами. А впрочем, какие уж это проблемы, если существуют способы их разрешения? Что это, по сравнению с тем, что уже было пережито? На календаре было восьмое сентября, а у нашего Макса были каникулы до первого, то есть выходило, что свободного времени – вагон и маленькая тележка. Про те «ночные видения» Максим даже и не вспоминал.
Однако, уже ближе к ночи, его внезапно торкнуло, и он занял позицию у окна, чтобы проследить их очередное появление. Если они, само собой, всё же появятся … В этот раз «шатунов» оказалось не двое, как было в прошлые разы, а трое. Со здоровяками был ещё какой-то высокий мужик в странном балахоне мышино-серого цвета. Он и управлял движением, то и дело цепляя ближнего к нему здоровяка, а уж за тем следовал и приятель. Получалось даже смешно – словно они изображали «паровозик».
Максим наблюдал за ними из окна, схоронившись за шторкой, и видел, как они прошли вдоль здания, а потом направились вглубь двора, на северную сторону, где разрослись густые заросли кустарника белой акации. Кусты разрослись столь густо, что между шипастыми ветвями с трудом пролезала кошка. Но эти трое свободно вошли в самую середину и скрылись из глаз, словно растворились в этой зелени, которая была абсолютно тёмной, если помнить, что двор был погружён в ночную тьму.               
Максим сидел у окна и таращился в темноту, пытаясь понять - куда же эта троица подевалась, и надеясь, что они вот-вот появятся снова. Но время шло, а никто похожий так и не объявился, к тому же начали слипаться глаза. Макс ещё таращился, но мозги начали уже «отключаться». В конце концов Бовин махнул на всё рукой и отправился в кровать – спать.
Конечно, никто не мешал ему подняться и отправиться во двор самому, чтобы разобраться на месте, но было как-то стрёмно. Если вы собираетесь обвинить нашего героя в трусости, то, для начала, сами бы пережили то, через что ему пришлось пройти. То есть, если разбирает любопытство, то можно и пойти туда, но лучше всё же утром, при солнечном освещении. А там и поглядим …
Утром, так и не позавтракав, Максим Бовин направил свои стопы во двор, чтобы внимательно осмотреть то место, где он в последний раз видел эту странную троицу. С утра было зябко от утренней сырости. Должно быть ночью прошёл небольшой дождик.
 Надо отметить, что где-то в семидесятых годах кто-то из правительства посетил Западную Европу, чуть ли не Англию, и этому «кому-то» чрезвычайно понравились практиковавшиеся там живые заграждения. Зелёные заграждения, это такие кусты, которые выполняют роль забора. Выглядит всё красиво и эффективно. И ремонтировать не надо. Красота, экология и всё такое прочее. И всё это решили приспособить под нашу советско- коммунистическую реальность. И вот тогда-то и выяснилось, что ремонтировать нет необходимости, а вот ухаживать очень даже надо. И делать это должен не абы кто, а специально обученный человек, и не просто садовник, а садовник- дизайнер. То есть у нас эти «живые заборы» начали вести себя самым хулиганским образом и попытались сделаться настоящими джунглями, сквозь которые невозможно пробраться. Тогда эти заграждения обозвали происками Запада и постарались про них забыть. По большей части всё это выкорчевали и уничтожили, но кое-где эти бывшие «заборы» сохранились и продолжали своевольничать.
Как раз такой вот одичавший «забор» и находился во дворе интересующего нас дома, а к белым акациям, составляющим основу этого заграждения, присоединились ивы, клёны, и даже кусты шиповника, боярышника и чуть ли не барбариса. Начинающийся осенний «листопад» слегка эту массу кустарника проредил, но чисто визуально, так как всё равно пройти сквозь него было невозможно. Именно это и определил Максим, подступившись к нему вплотную. Это была самая настоящая стена из колючих ветвей, шипов и просто сучьев, высотой не менее двух метров, а местами и того больше. И тянулась эта стена на полсотни метров, от сарая, вдоль всего двора и почти до соседнего дома.
Походив вдоль этой плотной стены, ощетинившейся тысячью древесных «игл», Бовин нашёл место, где можно было протиснуться глубже, что-то вроде «расщелины», или «тропинки». То ли ребятня здесь устраивала тайники, то ли кто посерьёзней. Так или иначе, но Максим решился туда влезть. Шаг за шагом, шаг за шагом, проклиная свою глупость и тягу к авантюрам, Бовин продвигался вглубь заросли на пару десятков тех шагов, а потом вдруг … стена расступилась, и Максим оказался перед домом. Так себе дом: барак, сложенный из потемневших от времени брёвен, зияющих широкими продольными трещинами. Должно быть, там было холодно зимой. Хотя, это было неважно, ибо барак выглядел нежилым, равно как и следующий, край которого было видно.
Максим удивлённо разглядывал покинутые людьми жилища. Откуда они здесь взялись? Сколько раз он проходил здесь, но никогда не думал, что за сараями и кустарниковыми зарослями скрываются ещё бараки. С другой стороны, чего тут удивляться? Дома сгнили, а городские власти потихоньку расселяли граждан из аварийных домов. А кто-то предприимчивый, делал это сам. Если по кварталу пошарить, таких полуразвалившийся строений можно найти ещё с десяток, по минимуму.
«Избушка- избушка, повернись к лесу передом, а ко мне задом, и немного наклонись», - вещает Иван-дурак из панк-оперы «Сектора газа» «Царевна-лягушка». Там имеется в виду примерно такое же жильё. Разница лишь в том, что сказочная избушка рассчитана на проживание одной Бабы-Яги, а в реальном бараке ютятся с десяток жильцов, а то и того более. Много более.
А Максима снедало любопытство, и он подошёл к дому с покосившимися стенами. При близком изучении брёвна, из коих были выложены стены, оказались внушительного размера – свыше метра в диаметре, да и дом был длиной больше тридцати метров. Стёкла окон были грязны до такой степени, что видно в них ничего не было. Их не мыли лет десять, а то и все сто. Обычно в таких бараках был широкий коридор и множество жилых клетушек, где проживали «счастливцы», обладатели таких вот «хором». Максим влез на крыльцо, куда вели ступеньки, а дверь перекосило так, что она не могла закрыться. В этот проём Бовин и протиснулся.
Внутри всё было так, как он и думал, за исключением двух важных моментов. Во-первых, в широком и длинном коридоре стояли длинные лавки, а во-вторых, на этих лавках сидели люди. Много людей. Все сидели молча, плечом к плечу, и смотрели перед собой. Люди были самого разного возрастного контингента, но старых было всё же больше. Казалось, что они все дожидались очереди к врачу, и каждый обдумывал какую-то свою думу.
Приглядевшись, Максим заметил, что люди действительно дожидаются очереди. Временами двери комнат открываются и тогда тот, кто сидел рядом с входом, входил туда. Оттуда не выходил никто. Максим вошёл в коридор, и никто из находившихся здесь не обратил на него внимания. Медленно наш герой двинулся вперёд, оглядываясь по сторонам. Он шёл вперёд и шёл, шёл и шёл, пока не понял, что прошёл гораздо больше ста метров, гораздо больше, и добрался до поворота, а там было продолжение коридора и тоже сидели люди. Похоже было, что коридор там не заканчивался, а тянулся дальше, снова поворачивая. Но ведь барак снаружи выглядел не таким огромным, каким оказался внутри.
Рядом сидел какой-то старичок в потёртом костюме и галстуке. Из-под воротничка старенькой сорочки выглядывала длинная морщинистая шея. Старичок смотрел в пустоту и не мигал. Бовин поводил у него перед лицом ладонью. Не сразу, но старичок начал наблюдать за движущейся ладошкой, а потом посмотрел в лицо нашему герою. У Макса появилось ощущение, что старик смотрит на него из такого далека, что никогда не дотянуться. Бовин закрыл глаза и встряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения. Когда он снова посмотрел на старичка, тот уже опять глядел перед собой.
Уже другими глазами Максим осмотрелся. Здесь было жутко, холодно и сумрачно. Стояла та тишина, которую именуют «гробовой», ла ещё и над полом стелилась туманная дымка, что завивалась вкруг ног, когда двигаешься по коридору, и впечатление создаётся, что эта дымка тебя задерживает, словно высокая степная трава, когда бредёшь по ковыльному полю. Вывод был однозначен. Он каким-то удивительным образом попал в то место, куда перемещаются умершие люди, точнее – их души. Если бы такое с ним случилось раньше, то неизвестно, что бы с ним произошло, но теперь, когда он постоянно (или часто) пересекается со сверхъестественными процессами, это уже не казалось совсем уж небывалым. К тому же, если вы не поняли, Максим Бовин был в какой-то степени циником.
Верно, вы тут же приметесь осуждать нашего героя. Ах, Максим такой! Ах, Максим сякой! А между тем понятие цинизм пришло из древней Греции, как почти всё в европейской культуре. В своё время Сократ Афинский, один из родоначальников диалектики, имел множество учеников и последователей, которые, в свою очередь, организовали собственные школы – сократические. Это была платоновская Академия, магарская школа, элидо-эретрийская школа, киренская школа, а также киники (это и есть циники). В Афинах был холм Киносарг, где философ Антисфен занимался со своими учениками в гимнасии, преподавая им безграничную духовную свободу индивида. Киники отрицали всякие социальные институты, обычаи, а также культурные традиции. Они считали это признаками старого ветхого мира. Это было свыше двух тысячелетий назад, а молодёжь до сих пор подвержена признакам юношеского максимализма. Отчего так? Не потому ли, что где-то, глубоко внутри сидит во всех нас «вирус отрицания», введённый библейским Змием- искусителем Адаму с Евой посредством плодов с древа познания (добра и зла). А может это кто другой устроил так, что молодёжь должна научиться сама познать мир, чтобы не царствовал догматизм предков. Наша жизнь складывается переменами. А уж от того, к лучшему или худшему, зависит от качественного уровня тех, кто свои задумки и стремления воплощает.
Вернёмся же к нашему герою. Он догадался, что попал в другой мир, который с нашим миром пересекается, но где определяющую роль играют другие законы. Может случиться так, что он не найдёт дороги обратно. Если начнёт суетиться и совершать ошибки. Роковые ошибки. То, что он уже имел дело с проявлениями чужого мира, позволило нашему герою сохранить спокойствие. Он даже испытывал любопытство (что здесь и как устроено), и находил своё нынешнее положение забавным и интересным. Должно быть, его инстинкт самосохранения сработал таким вот вычурным образом.
 Какое-то время Максим двигался то назад, то вперёд, но коридоры этого гигантского «барака» были одинаковы, да и люди, что сидели вдоль стен, тоже были безлики. Некоторые были одеты в костюмы или платья, старые и обветшавшие, но большинство носили серые хламиды, словно вынырнули из прошлых эпох. Максим то всматривался вдаль, пытаясь определить нужное направление движения, то разглядывал лица сидящих в коридоре.
И вдруг … он увидел знакомое лицо. Он остановился, как вкопанный и вгляделся в лицо сидевшей женщины. Это была … бабушка Оля, после смерти которой он и унаследовал комнату в «Аркашиной квартире». Вот только он помнил бабушку со сморщенным лицом, закутанную в серую шаль, а здесь она была какая-то иная. Морщин не было и она не горбилась, сделалась более статной, что ли … А может, это и не она вовсе? Он несмело кашлянул в кулак, пристально глядя ей в лицо. Взгляд, уходящий куда-то внутрь себя, сконцентрировался на нём. С минуту женщина разглядывала его, а потом заулыбалась, обрадовавшись его появлению.
– Ой, Максимушка! Каким же ты стал!..
А потом бабушка Оля огляделась по сторонам и нахмурилась.
– Максимка, ты почему здесь? Зачем ты сюда пришёл? Не дело это, ох, не дело …
Максим собирался всё рассказать бабушке, о всех событиях, что с ним приключились в последнее время, чтобы потом расспросить подробности о квартире, которых он не знал, но которые могла знать бабушка, а также испросить у неё совета, как ему быть и как выбраться отсюда. Бовин увидал неподалёку свободный стул и ухватился за него, чтобы присесть рядом с бабушкой. Но та остановила его властным жестом.
– Не надо, Максимка! Не стоит тебе здесь задерживаться. Нельзя тебе этого делать. Не то это место не выпустит тебя отсюда. Иди своей дорогой.
Макс, удивлённый такими резкими словами, оставил стул стоять, где он был и снова повернулся к бабушке.
– Иди, – уже примирительно сказала бабка, – может, когда ещё и получится свидеться. Ты ведь у нас особенный. Я всегда это чувствовала. Иди, голубчик.
Макс неуверенно улыбнулся ей, мысленно пожал плечами и отправился дальше, сетуя на то, что не спросил, куда именно направить «свой путь». Размышляя об этой удивительной встрече, он повернул за очередной поворот коридора и … едва не налетел на того типа, что увёл сквозь кустарник парочку здоровяков.
– Здрасьте, – выпалил обрадовавшийся Бовин. – Я могу с вами поговорить?
– Для этого я и жду тебя здесь, – спокойно отозвался незнакомец.
– Ждёте меня? – удивился Максим. – А сами-то вы кто будете?
– Проводник я, – спокойно ответил мужик. – Помогаю вот заблудшим найти своё новое место.
– А что это за место? Куда я попал? Это рай? Или ад такой?
– Нет, – улыбнулся дядька. – Ни к раю, ни к аду всё это не имеет отношения. Но лучше нам поговорить совсем о другом. Тебя ведь мучают последнее время некоторые вопросы. Так? К примеру, почему ты можешь кого-то или чего-то видеть, а другие – нет; а те, кто оказывается участником тех или иных необычайных событий, потом быстро забывают о том, что с ними происходило, тогда как ты помнишь всё до мельчайших подробностей. Так?
Максим в задумчивости кивал головой в знак согласия словам Проводника, а тот продолжал:
– А всё это так происходит, потому что ты – другой, Максим, не как все. Ты обладаешь способностью видеть то, чего не могут видеть другие. Это твой дар. У каждого человека есть свой дар. Большинство так и не может его в себе выявить, а уж тем более реализовать. Оттого и мучаются всю жизнь, места себе не находят. А тебе вот – повезло.
– Ни хрена себе повезло! – возмутился Бовин. – Такое пережить! Врагу не пожелаешь. Аркадий этот, клятый …
– Аркадий, – прервал его Проводник, – это случай особый. С ним не всё так просто. Он первым вселился в этот дом, и на него отразилась «печать проклятия». Он считает себя хранителем и хозяином этого места, вроде главного жреца древнего культового храма. Любой жилец вашей квартиры, а потом и всего дома делается его «прихожанином» и он лично ведёт с ним работу, переделывая его душу под те лекала, какими снабдила его «печать». Те, кто изменениям противятся, изгоняются им из дома, но чаще всего он их убивает, руками тех, над кем начинает властвовать. Но ты обладаешь способностью противостоять ему. Можешь защититься сам и защитить своих друзей.
– Но – каким образом? – воскликнул Макс. – Я же ничего не знаю и не умею в этом отношении.
– Тебе это откроется, – Проводник коснулся лба, а потом положил ладонь на грудь, где у обычного человека находится сердце. – Но я хочу предупредить тебя, что это всё – настоящая миссия, она трудна. Подумай сам, выдержишь ли ты. Не лучше ли будет просто продать комнату и бежать куда подальше?
Проводник испытующе поглядел на Бовина. Только теперь Максим по-настоящему смог разглядеть его. Это был высокого роста мужчина с крупными чертами лица, затенённого длинными прядями свисающих на широкие плечи волос. Его конечности были длинны и крупны. Ботинки его были необычайно большого размера и напоминали собой рыбацкие «бродни». Глаза его, широко расставленные, блестели если не интеллектом, то яростной верой в себя и в то, что он должен выполнить до конца ему предначертанное. Больше всего Проводник походил на британского актёра Уильяма Генри Пратта, более известного под псевдонимом Борис Карлофф, но не героя фильма «Франкенштейн», который принёс ему мировую славу, а Имхотепа из фильма «Мумия». Попробуй такому скажи, что готов сдаться и бежать прочь. А Проводник продолжал:
– Ты спрашивал меня, что это за место. Это мир мёртвых. Здесь они дожидаются своей участи. Когда-то мир был поделён на части. Там вполне мирно уживались и боги, и люди, и духи Природы, да и много кто ещё. Всем хватало места. В том числе и мёртвым, которые тоже как-то существовали в этом мире. Потом боги затеяли между собой войну и мир от этого изменился. Мёртвых заставили принять сторону одной из воюющих сторон. Впрочем, живых людей тоже. До сих пор люди придерживаются той или иной религии. Это – последствия тех, прошлых войн. Они до сих пор готовы снова убивать друг друга …
– А этот мир? – напомнил Бовин Проводнику.
– Он тоже изменился. В далёком прошлом отдельные люди, герои, появлялись в мире мёртвых. О тех подвигах до сих сказывают легенды. Мифы об Орфее, Геракле, Одиссее. У вас есть свои мифы- былины. Герой Садко тоже побывал в мире мёртвых, только это изобразили чуть по-другому. Мир мёртвых вложен в мир живых, как вложено ядро внутрь скорлупы ореха. Ты можешь не опасаться – если ты решишь всё бросить, я выведу тебя отсюда, и сделаю так, что ты забудешь, что видел здесь, и что происходило с тобой в последнее время в этой проклятой квартире этого злосчастного дома. Правда, люди, которые продолжают жить там, будут по-прежнему болеть, умирать и убивать друг друга, дожидаясь того героя, который решится решить проблемы этого дома.
– Героя? – переспросил Бовин, думая, что ослышался.
– Да, – подтвердил Проводник, – подобный твоему дар суть тяжёлая ноша и не каждому по силам вынести её. Именно о таких деяниях потомки складывают баллады и легенды, если слава об этих трудах сделается достоянием масс. Я призываю тебя хорошенько подумать, Максим.
Максим Бовин посмотрел в лицо Проводника. Должно быть подобное лицо было и у Томаса Торквемады, когда он разговаривал с очередным еретиком, убеждая признать его своё отступничество. Признайся такому в собственной слабости и он … О том, что могло быть в таком случае, размышлять не хотелось. Так что выбора особого у него и не было.
– Я уже подумал, – твёрдо заявил Бовин, стараясь не показывать своих сомнений. – Пусть всё будет, как происходит. Я сумею пройти предназначенный мне путь до конца. Уже одно то, что я не спятил, что это происходит со мной на самом деле, уже одно это примиряет меня со всей этой чертовщиной. И со своей «ношей» я как-нибудь примирюсь. Кстати сказать, свой «Рубикон» я перешёл, когда бегал в том подвале от лопаты, которая пыталась отсечь мне голову.
Проводник пристально заглянул в глаза Бовина, на дне которых продолжала клубиться опаска. Наконец он медленно кивнул.
– Пусть будет так. Ты сам решил и сказал это.
– Вы меня обещали вывести отсюда, – напомнил Проводнику Бовин. – Сам я вряд ли выберусь отсюда, а вы … обещали мне.
Проводник продолжал разглядывать Максима, словно до сих пор сомневался. Потом он шагнул в сторону и открыл одну из дверей, которые выходили в этот бесконечный обшарпанный коридор.
– Сначала зайди сюда. Кое-кто хочет повидаться с тобой. А там уж будет видно …
Оглядываясь на Проводника, Максим шагнул за порог комнатушки. Этих комнат здесь было великое множество, и с само пространство здесь было не такое, как в его привычном мире. В небольшом по размерам, если судить снаружи, «бараке» помещалось столько комнат и столько безмолвного народа, что было удивительно и непривычно. Может и здесь он попадёт в большую залу? Но нет, комнатка была совсем небольшая, от силы три на четыре метра. Свет сюда проникал, по-видимому, из коридора, потому как никаких светильников Максим не видел. Из мебели там стоял в углу обычный стул и … всё. А ещё здесь находилась девушка. Или молодая женщина, весьма привлекательная и миловидная. Одета она была в белое платье, пошитое то ли из ткани, похожей на марлю, то ли это были такие кружева. В этом платье она была похожа на невесту, но без фаты и украшений, без букетика мелких белых цветов омелы, как это полагается при бракосочетании.
– Здравствуй, Максим, – произнесла девушка. – Ты меня узнаёшь?
Макс ответно поздоровался и принялся разглядывать её лицо, впрочем, не узнавая миловидных черт. Вроде бы что-то мелькало неуловимо знакомое, но тут же и ускользало. Он помотал головой, признаваясь в неведении.
– Я Оля, – вздохнула девушка, – Оля Шульц. Вспомни – мы учились с тобой с первого по третий класс …
Только теперь Бовин увидел в этом прелестном женственном создании с пленительными формами ту голенастую замухрышку с куцыми косичками, за которые он столь часто дёргал, доводя девчонку до слёз. Удивляло то, какие с той писклявой рёвой произошли метаморфозы, что она преобразилась в такую красавицу. Скажи ему тогда кто, ни за что бы не поверил. Да он в то время девочками и не интересовался, ведь столько было интересных мальчишеских занятий, чтобы разменивать их на общение с глупыми девчонками, которых интересовали одни только платья да куклы. Может ещё и выполнение домашних заданий. Скукота … Кстати, то, что её зовут Олей, он узнал только сейчас. Для него она всегда была Шульц, или «Шульциха», а то и просто «Чучундра», как звали крысу из сказки Киплинга о мангусте Рики-Тики-Тави. Сама эта девочка всегда оказывала ему, однокласснику Максимке, знаки внимания, с самого первого класса, пусть и по-своему, бросая в него то апельсиновыми корками, то пряча в другие парты его портфель.         
Не было в ней тогда ничего особенного, да и училась она на редкость плохо, а вдобавок ко всему, с завидной регулярностью, попадала в нелепые ситуации, в конечном итоге сделавшись посмешищем в классе и «притчей во язицах». В четвёртый класс Олю уже не взяли, переведя во вспомогательную школу, а через пару лет и вовсе про неё перестало что-либо быть слышно. Кажется, у неё к тому времени появились проблемы по медицинской части, что-то в плане онкологии, то ли доброкачественная опухоль, то ли злокачественная … Кажется, своего совершеннолетия Шульциха так и не справила …
Кое о чём в жизни бывшей одноклассницы рассказывала Максу мама, которая работала врачом- педиатром, и частенько посещала семью Шульцев. И каждый раз девочка передавала Максимке привет, проявляя порой признаки навязчивости, но Максим был к ней абсолютно равнодушен и не интересовался её судьбой. Потом мама перестала заговаривать о семье Шульцев, а потом и ходить туда. Скажите, какой интерес может вызвать у нормального дворового пацана какая-то ушастая голенастая пигалица, которая ничего не смыслит ни в футболе, ни в рыбалке, ни в чём, потому что тупая, как пробка?
Максим смотрел на Олю и думал, как могла из «гадкого утёнка» вырасти такая статная красавица и где были его глаза в те детские годы. Оля не помнила всех обид, которые пережила от его рук, и теперь улыбалась ему.
– Садись, Максим, – указала она на стул, глядя на него ласковыми сияющими глазами.
Бовин не стал спорить и уселся на краешек стула, разглядывая её. О чём спросить её?
– Ты давно … здесь?
Она, по-прежнему улыбаясь, пожала плечами.
– Здесь нет того определённого понятия времени, какое было там. Скажу тебе по секрету, Максимка, многие вещи, которые важны были там, у вас, здесь не имеют никакого значения. А потом …
Потом Бовин как-то пообвыкся и они начали болтать, обо всём: одноклассниках, семьях. И говорила всё больше она, Оля. Максим тоже пытался вести беседу, но и него это не всегда получалось столь гладко, как у его собеседницы. Вообще Оля представляла собой настоящее чудо – и своей внешностью, и голосом, и прочувственностью, и умением развить тему, и в построении фраз, короче – во всём. Максим ощущал в себе какую-то необычайную лёгкость, от которой кружилась голова, и он слегка дурел, словно выкурил «косячок», как это с ним случилось однажды. И виной всему была эта девчонка – Оля Шульц, которую он до той поры и не замечал, а если и замечал, то для очередной глупой шутки, грубой шутки.
Признаться, ранее Бовин подходил к любовной теме однозначно: закадрить очередную «чувиху», сводить её в кинозал, в кафешку, потом пригласить к себе, завалить, если получится. Встретиться раз, другой, третий, а потом начать примериваться к следующей. Молодость, гормональное созревание, чего вы хотите …
Но тут … всё было по-другому. Словно оба они парили в воздухе, и где-то далеко играла торжественная классическая музыка. Моцарт или Вивальди. Они сидели на одном стуле, и он обнимал её, а она прижималась к нему спиной и боком, а он держал её руку и легонько сжимал в своих пальцах, а она тоже сжимала его пальцы. Ему было хорошо, и она ему улыбалась. Казалось, что вот теперь она замурлычет, как кошка, и потерётся о его плечо. Она всем своим видом демонстрировала, что Максим Бовин для неё является тем «принцем на белом коне», о каком мечтает каждая девчонка, которого она ждала всю свою жизнь, и вот дождалась … теперь …
Максим старался не думать, но в памяти его всё равно всплывали те моменты, от которых он раньше испытывал такое удовольствие и даже пересказывал самые «удачные» розыгрыши своим приятелям, надсмехаясь над дурой Шульцихой. И от этого ему делалось сейчас горько и стыдно, но в памяти продолжали всплывать всё новые случаи. И, как он этому не противился, память работала против него. Лицо его сделалось пунцовым, а Оля просто обняла его и положила ему голову на грудь.
– Я всё знаю, Максимушка, и ничуть, ни капельки, не сержусь на тебя. Это всё было раньше, и уже давно, в прошлой жизни. Сейчас бы ты так не сделал? Ведь правда?
– Конечно, – вполне искренне отозвался Макс, а потом спохватился: – Но как?.. Откуда?..
– Просто здесь нам видно многое, – вздохнула Оля, – да и время здесь течёт по-другому, приходит понимание многого …
И тут Максим вспомнил, как не так уж давно, вспоминая с приятелями школьные годы, он вспомнил и Чучундру, и рассказал приятелям пару презабавных эпизодов из той, школьной поры, и как все они хохотали, хохотали над ней … Ему сделалось смертельно стыдно и больно перед неё, за неё …
– Оля … Олюшка … прости меня … за всё … прости …
Она вместо ответа улыбнулась ему ласково и взъерошила волосы на макушке и тут … тут заскрипела дверь и в проёме появилось лицо Проводника, который заглянул ему, казалось, в самую душу. Сделалось так жутко, что Максим задрожал, а Оля прижалась к нему всем своим мягким телом.
– Всё, Максим, пора …
– Как? – задрожала девушка. – Уже?..
А потом ещё раз сжала ему пальцы и погладила по щеке:
– Действительно, Максимушка, тебе пора.
 Почему-то Бовин решил было, что Оля Шульц будет просить Проводника за него, что тот оставил Максима с ней, и даже прикидывал заранее, что согласится. Он медленно поднялся со стула и с надеждой посмотрел ей в лицо. Она тепло улыбнулась ему и прошептала:
– Иди же, милый … Только не оглядывайся …
Тогда он решительно направился к выходу, к ждавшему там Проводнику, но в груди стоял столь тяжёлый ком, что он задержался у самого порога и всё же повернул голову и замер поражённым: вместо яркой ослепительной барышни на стуле сидела худющая почти лысая девочка лет пятнадцати, с опухшим лицом и мёртвыми глазами. Он опрометью выскочил вон и привалился спиной на захлопнувшуюся намертво дверь.
Что это было? А потом догадался. Обернувшись, он увидел Олю такой, какой она умерла, а для того, чтобы поговорить с ним, пообщаться, она приняла тот вид, какой мог быть у неё, если бы не было этой смерти, которая вырвала её из жизни. Такие вот дела, брат …
Теперь и люди в коридоре стали выглядеть немного иначе. Там, где сидел благообразный господин в приличном костюме, находился распухший труп утопленника в плавках, изрядно объеденный раками. А рядом с ним, дальше, сидела, вместо наманикюренной красотки обгорелый донельзя остов, и даже немного дымился, попавший сюда после пожара. И тишина сменилась каким-то ужасным шумом, в котором пищали снующие в стенах крысы, и что-то чавкало, и слышен был многоголосый шёпот, словно каждый из присутствующих здесь что-то кому-то рассказывал. Максим зажал руками уши и повернулся в сторону Проводника. А того уже не было рядом, он двигался далеко впереди. Максим кинулся догонять его, стараясь не вслушиваться в стоны, хрипы, мольбы о помощи …
В себя он пришёл только тогда, когда почувствовал, как тело и одежду его рвут многочисленные шипы и сучья кустарниковых зарослей. Только тогда он раскрыл глаза и оторвал руки от ушей. Весь исполосованный кровоточащими царапинами, он выбрался из живого заграждения и, шатаясь, направился обратно к дому, сквозь капли дождя, по залитому лужами серому и грязному, но такому привычному и почти родному асфальту. Было неожиданно прохладно, и Макс поёжился, обхватив себя руками. Прямо у подъезда стоял Гладков и благодушно улыбался, наблюдая, как к нему приближается Бовин, пошатываясь на ходу. Никола только что отобедал и потому мир ему виделся в самых благоприятных оттенках.
– Ну, ты чё, чудик, где бродишь-то? Тебя же все обыскались. Вон, отец к тебе приходил.
– Когда? – искренне удивился Макс.
– Вчера приходил. И на прошлой неделе забегал. Ты где был-то всё это время?
– Я … – разинул рот в изумлении Бовин, а потом решил слукавить, – в магазин ходил.
В ответ Гладков широко и насмешливо улыбнулся. Смешно, мол. Знаем, мол, что по девкам бегал. Сами такими когда-то были. Всё это читалось в выражении его подмигивающего лица.
– Давай, иди, ходок, да своим позвони, чай беспокоятся: потеряли.
– Я позвоню, позвоню, – отмахнулся Бовин, которого переполняли впечатления того, что он только что пережил. Это всё следовало как-то обмыслить, обмозговать.
– Не-е-ет, – на правах старшего товарища продолжал настаивать сосед, – ты вот прямо сейчас звони. Они же места себе не находят. Вон телефонная будка, на те двушку, звони давай.
Пришлось Максиму, под бдительным присмотром Гладкова, войти в тесную будочку (Николаша стоял в дверях, словно для того, чтобы Макс не сбёг, и чтобы слышать, чего он там своим плести будет), набрать номер отца, и, как услышал родителя, начал бодро в трубку частить:
– Аллё … привет … да я это, я … нормально всё у меня … да, дома уже … да, нормально, говорю … нет … это … на практике был … да срочная работа, пришлось с ночёвками там сидеть … не догадался, простите уж меня … потом расскажу … да нормально всё, в самом деле … хорошо, в следующий раз сразу предупрежу … ладно. Всё, пока!
Николай, выслушав всё до последнего слова, облегчённо вздохнул, легонько ткнул кулаком в плечо Макса, погрозил ему игриво пальцем и отправился по направлению к своей работе, озабоченно покосившись на ручные часы. Похоже было, что время обеденного перерыва неожиданно и стремительно заканчивалось.
Максим повесил телефонную трубку на рычаг аппарата и задумался в полном недоумении. Что же такое происходит? Сколько он мог отсутствовать? Было утро, когда он пошёл посмотреть, куда же девался Проводник с «заблудшими» здоровяками. В лучшем случае он провёл в том скрытом за кустарниками «бараке» часа три, много – четыре. Так чего же все так засуетились вокруг его отсутствия?
Вернувшись домой, чтобы попить чаю, а то и отобедать, Максим увидал, что на столе, да и на шкафах лежит слой пыли, словно их не протирали пару недель, как минимум. Отправился на кухню, чтобы поставить чайник, и наткнулся на программу телепередач. Вчера газета показывала первую неделю сентября, а теперь программа была на двадцатые числа. Всё это было крайне непонятно. Требовалась немедленная проверка. Пусть кто-нибудь честно ответит ему …
Дома никого не оказалось, и пришлось идти в соседнюю квартиру. После продолжительного звонка дверь распахнулась, и выглянул сосед Евгений.
– Жень, – обратился к нему наш герой, виновато улыбаясь, – дурацкий у меня к тебе вопрос.
– Ну, – нахмурился сосед, которому не хотелось отвечать на дурацкие вопросы.
– А какое сегодня число?
– Здрасьте- пожалста, – скоморошисто поклонился сосед Евгений, – а сегодня у нас тридцатое число сентября месяца одна тысяча девятьсот девяностого года. – и совсем другим тоном спросил: – Ещё вопросы имеются? Тогда покудова.
И захлопнул дверь перед носом Максима, недовольно ворча. Похоже, он спал после ночной смены на заводе. Максим поблагодарил, глядя на закрытую дверь, вернулся домой, нашёл что-то из продуктов и сообразил себе сложный бутерброд из найденного, после чего вернулся к себе в комнату и устроился на диване.
Больше всего было жалко каникул, на которые он имел свои планы. Всё было бездарно растрачено. Не умеем мы ценить своё время, а потом жалуемся, что оно столь быстро течёт. Текут собаки в брачный период, а никак не время. Это мы его позорно бездарно транжирим. Да, у Максима совсем другая история, но тем не менее …
В «технаре» уже занятия начались, а его нет. Неважно, там что-нибудь придумает, «отмазку» какую-нибудь, не в первый раз, знаете ли … Его беспокоило другое, какое-то внутреннее чувство, что глодало его изнутри. Тоска какая-то, безнадёга. Всё на него здесь давило. И эта комната с её убогой обстановкой, и этот потолок с запылившейся лепниной, заляпанные грязью окна … даже шум, который доносился до него с улицы … погода промозглая … Всё это давило на него, наполняя неизбывной тоской. Хотелось лечь в постель, зарыться лицом в подушку и … зарыдать?
Максим завалился на диван, закинул руки за голову и принялся разглядывать пустоту перед собой. Будет он так лежать – неподвижно – и час, и два, и сутки. А потом заснёт … и не проснётся. Максим чувствовал, что там осталась часть его, какая-то важная часть, без которой ему здесь столь неуютно и мучительно. Эту «часть» звали Олей, и она больше уже не принадлежала ему, и никогда не принадлежала. А самое-то дрянное в том, что она всё время показывала ему, вот, мол, она – я, а он каждый раз глумливо отталкивал её, и закончилось всё тем, что её не стало.
– Что имеем – не храним, потерявши – плачем …
Сказал ли он это вслух или про себя, не так уж и важно. На глаза набежали слёзы, и мир сделался горьким, невыносимым. От такой вот неизбывности люди и лезут в петлю. Чего проще – надеть на шею петлю и – вся недолга … Тут скрипнула незапертая дверь и послышался голос Звягина:
– Максимка, ты здесь? Никола сказал, что ты объявился. (Бовин скрипнул диваном, повернувшись). Ага, вон ты где. А чего без света лежишь? Слушай, если ты спать не собираешься, пойдём на кухне, посидим там все, побалакаем. У нас, специально для тебя, кофе найдётся, индийское, то самое, с «бабой». Колян вон сливок купил и батон колбасы где-то надыбал. Пойдём к нам, а?
Подобная манера приглашать к столу для Звягина была совсем несвойственна. А может соседи как-то смекнули, что Бовин пребывает в крайне тяжёлом настроении и решили его взбодрить, ибо ничто так не успокаивает, как обстоятельный разговор «по душам», в котором можно препарировать назревшую проблему и найти пути выхода для неё. Западный человек, он со своими бедами отправляется к психотерапевту- аналитику, а наш берёт бутылку водки и идёт к соседям на кухню. Итог-то равнозначный, но в «нашем» варианте – более бюджетный, «по карману». 
Это было редкостное зрелище – видеть, как Звягин топчется в дверях и, с виноватым видом, зазывает испить кофейку, да ещё дефицитного, индийского. Отказываться было – грех. Бовин уступил такому давлению и поднялся с дивана. Дальше валяться, угнетая себя, было уже бессмысленным.
В тот вечер Гладков и Звягин коротали время в компании соседа по лестничной площадке, Анатолия, а также двух трёхлитровых банок с пивом, а, если честно, то с «ершом», если судить по пустой бутылке из-под водки, что стояла рядом с банками. Анатолий в тот вечер грузил мозги соседей творчеством японского кинорежиссёра Акиры Куросавы, того самого, что снял фильмы «Расемон», «Гений дзю-до», «Семь самураев», «Ран», да и другие фильмы, в том числе «Идиот», «На дне» и «Дерсу Узала», что сблизило его с Россией. В этот раз Анатолий раскрывал перед своими приятелями тему жертвенности в творчестве японского кинематографиста, который сделал известной Японию для настоящих знатоков мирового кинематографа. Ранее подобные беседы Толя проводил с другим человеком, с Константином Каменевым, по дворовому прозванию – «Каменюка», и жил тот сосед в доме напротив. Но в последнее время дружба у них разом рассыпалась. А по какой причине – мы вам сейчас поведаем.
Повадился, значит, Анатолий приглашать к себе того Константина Каменева и вёл с ним долгие интеллектуальные содержательные беседы. Точнее сказать, говорил больше Толя, а «Каменюка» в нужных местах поддакивал и тут же опрокидывал очередной гранёный стаканчик. Ах да. Следует добавить, что соседа Толя приглашал не просто так поговорить, а «под водочку», то есть закупал пару поллитр и начинал разглагольствовать, то и дело подливая собеседнику или водочку, или наливку домашнего изготовления. Надо признаться, «Каменюке» все эти высокоучёные разглагольствования были «до лампочки», но возможность «хорошо посидеть», да ещё на халяву, очень ему даже были приятственны, и потому на приглашения Каменев откликался охотно и, добавим -  радостно. Он даже научился играть роль внимательного слушателя, и - практически собеседника: то соглашался со словами Анатолия, то что-то там «уточнял», то просил повторить, то просто закатывал глаза от якобы удивления, а в конце мероприятия благодарил хозяина за «прекрасно проведённый вечер». Надо сказать, что Анатолий был тронут подобной отзывчивостью гостя, и старался угодить его вкусам, то есть расщедриться в очередной раз на нечто вкусненькое, и приготовить тему «позаковыристей». Щедрость хозяина, повторимся, доходила до пределов разумности. Так долго продолжаться не могло, что и случилось …
Парой неделей раньше того дня, о котором идёт речь, Анатоль решил провести специально для своего «квалифицированного слушателя» «Камня» лекцию о средневековой литературе. Надо вам сказать, что не так давно Анатолий нашёл на помойке целую пачку иллюстрированных журналов, которые старательно проштудировал, а теперь хотел порадовать всех окружающих почерпнутыми там знаниями. Он начал с Никола Буало, затем перешёл к Лафонтену и Франсуа Виньону, упомянул Петрарку и Расина, а затем перешёл к Жану Шоплену, собираясь закончить анализом творчества Шекспира, подчеркнув особо переводы, сделанные Самуилом Маршаком и Борисом Пастернаком, как важно иметь хорошего переводчика, который сам превосходно оперирует словом. И Анатолий витийствовал:
– Что меня привлекает во всём этом, Константин, так это то, что вся средневековая литература, буквально вся, пропитана куртуазностью. Попомни мои слова – именно кур-ту-аз-ностью.
И в этот ответственный момент «Каменюка» поднял рюмку с коньяком, замахнул его, а потом встал и пожал Анатолию руку, после чего сам сказал, в свою очередь, хотя ранее от тирад воздерживался:
– Да, Толик, ты прав, как всегда прав. Куртка, это вам не пальто какое-нибудь. Куртку можно носить в любой сезон, на все случаи жизни. Гадом буду, бля …
Вот тогда-то Анатолию пришло озарение, что его сосед, который всегда его внимательно слушал и много раз поддакивал, ни бельмеса не понимает в том, что ему всё это время рассказывали. Что всё это время он «метал бисер» не перед тем, кому бы это было надо. Что Коське «Камню» было плевать на Виньона, Петрарку и прочих Беранже, лишь бы ему наливали почаще, и не какие-то там Шекспиры, а сосед, у которого можно напиться и наесться «от пуза», а потом ходить, ухмыляться и хвастать перед «корешами», что он всегда сыт, пьян и нос у него в табаке, слухи о чём уже доходили до его ушей, но он в те слухи не верил, не желал верить.
Уязвлённый в самое сердце подобным отношением к себе, сокрушаясь о бесталанно потраченных средствах, он твёрдо решил более Каменева к себе в гости не зазывать, разве что когда тот придёт «со своим», то есть не с пустыми руками. А для бесед можно вспомнить и других друзей, уже проверенных временем, про которых он вспомнил, протосковав неделю, а потом и вторую. Вот так он оказался на кухне «Аркашиной квартиры», куда Борис Звягин привёл Макса Бовина, прервав его самую чёрную меланхолию. Остаётся добавить, что и Звягину, и Гладкову, было не так уж много дел до какого-то там Акиры, пусть и Куросавы. Они и слушали Толю с интересом до тех пор, когда выяснилось, что Акира, это вовсе и не баба, а мужик, да ещё и японский к тому же. Правда, явился Толя с пивом, да ещё и поллитру принёс, которую тут же соединили в нужных пропорциях, известных среди интеллигентского сословия, как «ёрш». А тут Борис про Макса вспомнил и за ним отправился, потому как сосед «лектор» начал проявлять опасения, насколько внимательно его слушают и начал задавать вопросы. Никола и начал соседу объяснять:
– Ты прав, Толян, ты как всегда прав, – и обнял гостя за плечи, – но пойми, что в теме жертвенности заложена … эта … мудрость … народа, – и покосился, где это там застрял Борис, но того всё не было и Никола продолжил: – японского народа, а не южнокорейского или малайского … Понимать надо … а ты вот понимаешь … и мы понимаем … И Макс … тоже.
Максим Бовин сидел со своими соседями, с которыми он участвовал в таких делах, о которых большинство людей и не помышляет даже, да и не знает, что такое вообще возможно. И говорят они о всяких пустяках и житейских мелочах, спорят и что-то друг другу доказывают. К примеру, немного перепивший Гладков вдруг заявил, что желал бы, чтобы его перестало на баб тянуть.
– Вы только представьте, чего и сколько я бы в этой жизни совершил, если бы на них не отвлекался. А сколько денег на сторону ушло. Я бы машину купил, и путешествовать по стране отправился. Мы же живём в самой большой стране на свете. И не видим сотой части её. Редко когда на курорт съездим. Ну, в Гагры, ну, в Сочи, ещё куда? В деревню, может - к родственникам. Да и то все они рядом проживают. А я, может, всю жизнь мечтал на Алтае побывать, в Карелии, на Байкал съездить, и не с экскурсией, где тебе «лапши» на уши навешают, а «дикарём», самостийно, чтобы впечатлений собственных набраться. А я, вместо этого, на баб всё спустил, и на выпивку … Наливай, Борис, чего на меня смотришь?..
Бовин смотрел, как препираются его товарищи, то ли серьёзно говоря, то ли дурачась, но его это не задевало. Ещё совсем недавно он влез бы в общий разговор, и рассказал бы о своих победах на общероссийском ловеласном фронте. А что? У него уже было, к его двадцати двум годам, не менее десятка связей, а если хорошенько повспоминать, покопаться, так раза в два больше, но всё это дело случая. Встретились друг с другом пару раз, да и разбежались. Никто друг на друга не в обиде, а если и в обиде, то совсем не надолго. Тогда как у него …
Обычно с соседями Макс засиживался допоздна. Они даже вместе не раз пели дворовые, казацкие, а то и блатные песни, которые назывались французским словом «шансон» (в переводе с французского это и есть «песня»). Совместное распевание песен сближало даже сильнее совместной выпивки. Но только не сейчас. Хотелось посидеть, подумать, о том, что с ним произошло сегодня.
Максим допил порцию индийского кофе, и ушёл к себе, извинившись за своё «упадническое» настроение.
– Сплин и декаданс, – тут же начал развивать новую тему Анатолий, благожелательно кивнув Максу. – есть противостояние интеллекта к буржуазной мещанской морали. Культ красоты и одновременно культ греха и порока воспевали Шарль Бодлер, Артюр Рембо, Поль Верлен и другие литераторы, сотрудничавшие в журнале «Декаданс». Между прочим, Фридрих Ницше утверждал, что декаданс проистекает от увеличения роли интеллекта и связан с тем, что носитель разума Сверхчеловека пытается нащупать новые грани развития, прорвать тесные путы буржуазной цивилизации …
Соседи начали обсуждение новой темы, которую было принято «обмыть» новой порцией коктейля «ёрш», и слышно было, как азартно застучали стаканы. Лишь Борис крикнул вслед Максу хриплым голосом:
– Ты, если что – заходи …
До вчерашнего дня Максим думал, что не создан для семейной жизни. Он считал это признаком мещанства и бытовой обыденности. Женятся в основном для того, чтобы решить какие-то бытовые проблемы. Решить вопрос с жилплощадью, сделать карьеру, или, к примеру, если подружка залетела. То, что есть какая-то там «любовь», Макс не верил. Это для девчонок, да и то у них это на уровне природных инстинктов – захомутать кого-нибудь, чтобы деньги домой приносил, ремонты по дому делал, да и тяга к материнству, она тоже играла важную роль. Сам Макс всегда хотел жить для себя и собственного жизненного удовольствия. До тех пор, пока не заглянул в глаза Оли Шульц, той, которая его встретила там. Вот тогда он почувствовал, что словно провалился куда-то, и там, где-то, он как бы вывернулся наизнанку, так, что с него стряхнулась вся шелуха цинизма, и он понял, как это хорошо – жить для кого-то другого, любить его и чувствовать, что тебя тоже любят. Он помнил, что говорила и как на него глядела Оля Шульц, и вспоминать всё это было мучительно больно и мучительно сладко. Он вспоминал и анализировал каждую фразу и каждый жест её, а подспудно уже размышлял, что вот сейчас встанет и выйдет во двор, а там снова вломится в самую гущу живой стены кустарника, и пронижет насквозь её своим жаром и пылом. Пройдёт через все жала и шипы, чтобы снова найти тот удивительный «барак». А там он обязательно встретит Проводника. Он ведь ему сам говорил, что Максим обладает даром «видеть». Похоже, Проводник благоволит к Максиму. Бовин что угодно сделает, но убедит его, что ему, Максиму необходимо встречаться с Ольгой, хотя бы просто так, а там можно будет попросить придумать, чтобы им проводить вместе какое-то время, что от этого никому плохо не будет, а вот им, двоим, будет очень хорошо. В жизни Оле пришлось плохо, и в этом «плохо» лежит какая-то малая часть участия Бовина. И теперь он намерен искупить свою вину, невольную вину (ведь он же не сознательно, то есть без злобного умысла поступал с ней некрасиво) перед Олей. Почему бы Проводнику не пойти ему навстречу?..
Все эти размышления как-то сами собой перешли в сон. И Максим увидел Олю, в том же белом полупрозрачном платье, с букетиком крошечных цветов в руках. Она вся засветилась от счастья, увидав его, протянула ему руку, и он схватил её пальцы обеими руками; взял бережно и поцеловал, испытывая такую лёгкость в душе, что поднялся над землёй, воспарил, а рядом с ним взлетела Шульц, которую он никогда бы уже не назвал «Шульцихой». Они летели, взявшись за руки. Поднявшись над её «бараком», над его домом, и промчались над ночной улицей. Внизу светились фонари, освещая улицу, по которой проносились автомобили и проходили редкие пешеходы, которые не умеют и не хотят поднять голову и посмотреть на ночное небо, в котором летели те, кому улыбнулось  счастье. Они миновали город и вылетели к реке, на берегу которой расположился город Александров, и полетели к мосту, перекинувшемуся через реку. Они снизились и, под перезвон «хрустального» смеха Оли, пронеслись под пролётом моста, как в своё время Валерий Чкалов, чтобы продемонстрировать свою удаль и бесшабашие. Они снизились ещё сильнее, и уже ветер бросал в их счастливые разгорячённые лица капли воды с верхушек волн, которые тянулись к ним навстречу. И Макс уже собирался взмыть выше, когда ему в лицо попала целая пригоршня капель воды и он … проснулся.
Оказалось, что он забыл закрыть форточку, а ночью поднялся ветер и начался октябрьский дождь. Порыв ветра распахнул створки форточки и швырнул, самым хулиганским образом, каскад дождевых капель, который и окропил нашего героя. Максим открыл глаза. Вместо ночного неба, сияющего тысячью праздничных звёзд, над ним нависал потолок с опостылевшей запылившейся «лепниной», с которой свисали клочья паутины. Это был всего лишь сон … Или больше, чем сон. Проводник ведь говорил, что он необычный человек, который видит много больше обычных людей. Может и теперь он видел … будущее? Возможное будущее. Возможное потому, что он найдёт Проводнику и убедит его … К тому же у Макса имеется достойный повод. Он хочет попросить прощения у своей одноклассницы. Разве нельзя это устроить? Он ведь сам отвёл его в ту комнату. Пусть сделает это ещё раз. Кому от этого будет плохо. Разные миры? Но ведь Максим умеет видеть и чувствовать тот мир, и этот. Они найдут способ, возможность находиться между мирами. Наверняка ведь что-то такое есть …
С трудом дождавшись рассвета, Бовин помчался во двор и пошёл в атаку на кустарник. Он то лез в самую гущу, то искал пути обхода. Исцарапавшись с ног до головы, он наконец проник туда, но … никакого «барака» там не нашёл. Лишь остов жёлтого «Запорожца», каркас холодильника и старую газовую плиту, которую выбросили сюда жильцы, да и забыли.
В состоянии исступления и отчаяния Макс оглядывался по сторонам (а вдруг он просто не разглядел «барак» и тот за ближайшей зарослью), а потом сжал кулаки и закричал: «Оля», и завопил что есть сил: «О-о-ля!!». Но никто не отозвался, и Бовин повалился коленями на сырую после ночного дождя землю, закрыл глаза, не чувствуя, как по щекам его струятся слёзы отчаяния. Ну почему, почему с ним – так?! Перед глазами всё плыло сквозь пелену слёз.
Вдруг Максим почувствовал на себе чей-то взгляд. Он повернул голову и увидел … Проводника, который сделал рукой жест, словно погрозил ему пальцем, или … пригласил внутрь строения, а за его спиной были очертания того самого «барака». Макс улыбнулся и смахнул с лица слёзы. И тут же пропало всё. И Проводник, и очертания «барака». Ему всё это пригрезилось. Макс снова опустился на землю, вцепился рукам в остатки травы и вырвал целый клок её, заскулив от тоски. Из кустарника вылез облезлый рыжий кот в полоску и насторожённо посмотрел на Бовина.         
И теперь только Бовин понял. Всё это было устроено для того, чтобы он изменился, пережил некий катарсис, а через очищение помыслов изменился сам, приготовившись для некоей миссии. Это был довольно жестокий процесс, когда ему пришлось скинуть с себя «шкуру» юношеского максимализма, но сейчас он чувствовал, что стал гораздо старше и начал понимать вещи, на которые большинство стараются не заморачиваться. По крайней мере, он начал ощущать ответственность за свои помыслы, мысли, действия, мотивации, каким образом он ими будет распоряжаться. Ему был дан пример последствий неразумных действий: девочка Оля Шульц, предназначенная ему Судьбой в верные спутницы жизни, и которую он предал, которая не выдержала его предательства и зачахла.
Он поднялся с земли и направился обратно домой. Даже путь сквозь колючий кустарник не был уже таким сложным. Макс шёл и размышлял. Получалось, что где бы мы не портачили и не паскудили, и как бы не прикрывались своим неведением, отвечать всё равно придётся, перед людьми, перед собой, перед собственной совестью, которая есть прокурорское воплощение Всевышнего, отвечать как здесь, у себя дома, так и там, в «бараке». С каждого спросится по делам его, по крайней мере Макс уже ответил … частично ответил … за свой детский лепет, за свой «гнилой базар». Короче, весна покажет, кто, где и как нагадил.
Всё тот же самый, но вместе с тем совершенно иной Максим Бовин шёл домой, чтобы скинуть с себя изорванную шипами и испачканную глиной одежду. Впереди маячил  новый семестр, а дом с «Аркашиной» квартирой готовил новые каверзы.
Из динамика запаркованной во дворе машины доносились слова песни:
В странном месте, где тихо,
Снова ищут друг друга,
После дальней дороги,
Об одном попрошу я у доброго Бога
Чтобы бедная птица
Меня бы простила …

Надо же, практически – в тему …

25. 09. 2012
            
Эпизод 4-бис. Катарсис.
Уже давно пора было взять себя в руки. Учёба в политехникуме подходила к своему завершению. Другие товарищи Бовина уже вовсю начинали работу над дипломными проектами. Дали тему и нашему герою. Максим тоже было начал писать о заточном хозяйстве на ДОКе в Весняках, куда его должны были направить после окончания обучения. Всё, как у всех. Вот только …
Вот только не хотелось Максиму ничего делать, да и жить вообще не хотелось. Он через силу поднимался и шёл в политехникум, где невпопад отвечал на приветствия товарищей, как-то отсиживал положенное время и уныло плёлся обратно, являя собой пример самого упаднического настроения. Приятели- студенты его тормошили, мол, что с тобой, дружище, а потом махнули рукой, так как у самих проблем вагон и маленькая тележка. Бовин остался один на один со своими думами и переживаниями.
Что же происходило с нашим героем? Что стало причиной столь навязчивой хандры, которая сгибала его не хуже старческой подагры?
Объяснение лежало на виду. На виду для тех, кто был знаком с особенностями второй жизни Макса Бовина. Просто Максим никак не смог прийти  в себя, оттого, что оставил часть души в том «бараке», в той комнате, где скрывалась Оля Шульц. Телесные раны имеют обычное свойство заживляться, а что касается ран душевных, то всё здесь гораздо сложнее. Они могут оказаться гораздо болезненней. К тому же не надо забывать, что Максим Бовин обладал обострённой чувствительностью, которая и являлась его даром.
Ещё несколько раз Макс делал попытку войти в то пространство, где располагалось таинственное бревенчатое строение, но каждый раз попытка заканчивалась новой неудачей. Может, надо было, для того, чтобы войти туда, находиться в особом психологическом состоянии? А то чувство отчаяния, оно, быть может, мешало этому? Столько вопросов, на которые столь сложно подобрать ответ. А вы хотите, чтобы он занимался проблемами лесоперерабатывающего производства?
Всё кончилось тем, что Максим перестал ходить в техникум и остался сидеть дома. Сидеть? Нет, сейчас он больше лежал. Его последний поход на задний двор в самую чащу колючего кустарника, да ещё во время сильного дождя, закончилось тем, что он простыл. Бовин лежал в лихорадочном бреду и видел разные страшные картины. Он то попадал в подвал их дома и перед его лицом снова зависала в воздухе лопата. То он снова оказывался на кладбище и спешил закопать одеяло с костями Курта, а к нему приближался силуэт человека, из-под блузы которого виднелся ворот тельняшки. Или он стоял перед зевом «портала», куда его затягивало мощным ураганного ветра. Бовин держался, но в мозгу скользким ужом вертелась мысль- озарение, что не надо ничему противиться, что если он попадёт в «портал», то имеет шанс найти нужное ему пространство с «бараком». Нужно только не противиться тому, что его подталкивает к действиям.
А потом во сне к нему явился Проводник. Он открыл дверь в комнату Бовина и подошёл к нему, громоздкий и угловатый, в мешковатой одежде, похожей на мужицкий кафтан из крепостного времени и, одновременно, на хламиду греческого раба- илота. Проводник склонил над Максимом своё лицо, словно вырубленное Роденом или Микеланджело. (Посмотрите на лицо фигуры «Ночь», изображённой Буонарроти на гробнице Джулиано Медичи, и вы увидите лицо Проводника).
– Послушай меня, парень …
– Это ты, – хотел подняться Бовин, не смог и рухнул обратно на подушку, мокрую от его лихорадочного пота.
– Это я, – мрачно согласился гость, возвышаясь над Бовиным. – Ты ищешь встречи со мной. Напрасно ты это делаешь, ибо вторгаешься в те сферы, которые тебе не по силам.
– И – пусть …
Отчаяние настолько переполняли нашего героя, что он был сейчас готов на всё, что угодно.
– Тебе нельзя этого делать, – с упрёком произнёс Проводник. – Судьба одарила тебя большими возможностями, а ты … Возьми себя в руки.
– Я не могу, – горько пожаловался Макс, – пока снова не увижу её … Потом, может быть …
– Я и в первый раз не пустил бы тебя туда, – сурово отозвался гость, – если бы …
– Что? – вскинулся с дивана Бовин и даже сумел принять сидячее положение. – Что, если бы …
– Если бы не эта самая Оля, – глухо ответствовал гость. – Она просила меня, умоляла. Она и сейчас …
– Я тоже прошу тебя! – протянул руку Макс, чтобы схватиться за складки одеяния Проводника. – Я готов тебя умолять!
– Пустое это, – отодвинулся назад суровый страж потустороннего мира. – Она принадлежит моему миру, тогда как ты – нет.
– И – что?! Что из этого?! Я чувствую, что скоро и так перейду в ваш мир. Тогда я увижу её и без твоего изволения. Вот увидишь!
– Не надо так говорить, – ещё сильнее нахмурился Проводник, и начал отодвигаться к выходу.
Вот сейчас он уйдёт и всё закончится. Максим набрался жалких остатков сил и с воплем прыгнул на удаляющегося гостя. Он вцепился в него и закричал, чувствуя, что силы его истекают.
– Отведи меня! Отведи к ней!!
– Успокойся ты, Макс! – послышался знакомый участливый голос. – Куда я тебя поведу, в таком-то состоянии. Я лучше к тебе врача вызову.
– Нет, – покачал головой Максим. – Не надо врача. Здесь – другое.
– Какое – другое? – не желал его слушать Гладков. – Я зашёл к тебе о здоровье справиться, а ты здесь такую пургу нести начал. Мне показалось, что ты бредишь. Давай, я всё же врача вызову.
– Говорю тебе, – рассердился Бовин, – что во врачах не нуждаюсь. Я вам с Борисом не рассказывал, но я недавно побывал … в ином мире, что ли.
– О-о, – протянул Николаша, щупая у Бовина лоб, – да тебе, как я погляжу, крепко досталось. Лечить тебя надо.
– Тогда нас всех лечить надо, – озлился Максим. – Давай, вызывай наряд из «дурки», так я им такого порассказываю про наши общие похождения, что нас всех в общую палату поместят, до полного излечения. Оно это тебе надо?
– Белены, чтоль перебрал? – нахмурился Николай. – Или как?
– Или как, – столь же агрессивно отозвался Максим. – Я тебе на полном серьёзе рассказать всё хочу. И, кстати, видел я одного как бы человека, так сразу после него ты появляешься. И уже – во второй раз. Явно за этим что-то скрывается. Ты про такого Проводника не слышал?
Судя по тому, как у Николаши забегали глаза, он явно что-то знал про это. Бовин наседал на него, насколько ему позволяли силы. Но Гладков его скорей жалел, и, желая прекратить потуги, сказал решительно, укладывая товарища обратно в постель:
– Сейчас такие разговоры вести не время. Я понял, про кого ты у меня спрашивал. Про него я ничего не знаю, но зато знаю того, кто с ним уже встречался. Но дальше мы разговор продолжим не раньше, чем ты поправишь своё здоровье, в противном же случае ты с этим проводником- таки встретишься, но мы об этом знать не будем.
Следующие несколько дней Максим занимался выздоровлением. Роль сиделки при нём выполняла Маруся Вылегжанинова, а сам Гладков бегал несколько раз в аптеку и приносил требуемые лекарства. Сам Бовин от врачей решительно отказался. Не любил он эту братию в белых халатах, которые относились к людям, как к чему-то второсортному. «Оставь надежду, всяк сюда входящий», было начертано, по версии Данте Алигьери, на вратах Ада, со всеми его кругами. Но то же самое можно написать при входе в любую провинциальную клинику, пропахшую лекарствами и людскими несчастьями, персонал которой носится мимо вас с отрешёнными лицами. Пусть это вовсе и не «Ад», но там меньше всего хочется оказаться. Как Бовину, так и нам, признаемся честно.
Несколько раз в комнату нашего героя заходила мама Максима, и даже всплакнула над ним, но тут же успокоилась и хлопотала вокруг него часа два, не меньше. Замечали ли вы, что когда рядом с нами окажется мама, с её доброжелательным ворчанием о вашем несносном характере и отношению к жизни, так здоровье сразу начинает налаживаться. А всё потому, что когда-то вы с мамой составляли единое целое, телесно и душевно, и любая мама для своего чада является энергетическим «донором». Правда, после этого она, то есть мама, чувствует бессилие и опустошение. До тех пор, пока силы растраченной на ваши беды её души не восстановятся. Как-то так …
Неделя пролетела незаметно для Максима, а потом, поднявшись но ноги, он сразу устремился на поиски Гладкова. Звягин уехал куда-то, то ли в командировку, то ли по иным надобностям, а вот Гладков явился домой вечером, со службы.
– Давай, колись, – пристал Бовин к соседу, – с кем ты меня хотел познакомить.
– Ну, не то что бы я хотел, – пытался отвертеться Николай. – Это ты настаиваешь.
Да, Максим настаивал и в этом стремлении он преуспел. Пришлось Гладкову, вздыхая и отворачиваясь, всё же начать обещанный рассказ.
– Ты знаешь уже, – сообщил Гладков Максу, – о всех особенностях этой квартиры. Из коммунального жилья люди стараются выбраться всеми правдами и неправдами. Не все хотят жить в тесном содружестве, как это получается у нас. Многие не могут найти общий язык. А здесь ещё и свои особенности. Кое-кто поумирал, кое- у кого конкретно уехала «крыша», а все прочие тихо съезжали. Мы вот с Борисом как-то тут задержались, да ты вот ещё. Наверное, потому, что мы друг за дружку держимся и спуску всем этим потусторонним безобразиям не даём. Останься мы все врозь, неизвестно, что ещё было бы...
– Да знаю я про всё это, – недовольно прервал соседа Бовин. – Ты хотел про Проводника рассказать.
– Не про него, – поправил Николай, – а про того, кто про него мне говорил. Это Федя Серебрянников. Это мой … ну, мы с ним не успели подружиться. Он у нас появился. Теперь в той комнате Борис проживает. Так вот как-то встречаю я Федю, а он сам не свой… ну, как ты был. Увидел меня и давай рассказывать про всякие небылицы. Мол, прямо сейчас попал в необычное место и видел там удивительного человека, который назвался Проводником. Он мне ещё хотел что-то рассказать, но я отмахнулся от него и умчался по своим делам. Молодой я был тогда, всё время куда-то бежал, куда-то опоздать боялся. Потом уже понял, что не надо торопиться никуда. Если сильно спешишь, так всегда и опаздываешь, словно программируешь сам себя. Кто понял жизнь, тот никуда уже не торопиться. Ну … вот и всё.
– Как это всё?! – возмутился Макс. – Ничего себе! Ты мне обещал рассказать.
– Так я и рассказал, – развёл руками Гладков, – что знал, рассказал. Федя у нас недолго и прожил. Потом уехал.
– Так что мне толку с твоего рассказа, – обиделся Макс так, что лицом раскраснелся. – Я тебе тайну свою заветную раскрыл, можно сказать – доверился, как ближайшему другу, а ты …
Хотя толком Бовин так ничего о том своём походе так и не рассказал соседям, но всё равно чувствовал обиду. Самый краешек тайны он Николаю всё же поведал, и имел полное право на обиды. Он повернулся, чтобы гордо удалиться, но Гладков поймал его за локоть и развернул обратно.
– Ну, хватит тебе на меня дуться, – примирительно произнёс Николаша. – Ну, словно маленький. Уехал от нас Федя, уехал в город Сергиев Посад, где поступил учиться в Духовную семинарию. А не так давно я встретил его. Он теперь у нас живёт. Служит при Серафимовской церкви. Зовут его теперь отцом Георгием. Мы с ним пересекаемся время от времени, здоровкаемся и дальше бежим. Останавливаемся, бывает, и о всяких бытовых пустяках мнением обмениваемся. Он неплохой человек, отец Георгий. Поговори с ним. Хочешь, я тебя к нему отведу? Он неподалёку от Трифонова монастыря проживает.
Хотел Максим отказаться от встречи, но сам ведь кипиш поднял, приятеля в равнодушии обвинил. Пришлось согласиться на встречу.
«Батюшка», отец Георгий встретил Максима немного насторожённо, но, увидав за его спиной Гладкова, сразу взглядом потеплел. Пока они с Николаем здоровались и переговаривались, Максим изучал священника, стараясь делать это не пристально, а чуть искоса, ненавязчиво.
Был отец Георгий выше среднего роста, сложения не очень внушительного, но, по рукопожатию чувствовалось, что внутри его скрывается немалая сила. Скуластое лицо его заросло кучерявой бородёнкой, которую он подстригал, а длинные волосы были собраны позади в аккуратный «хвост», как это делают старшеклассницы, у которых такой вот «хвост» энергично мотался, туда-сюда, во время быстрой ходьбы на каблуках. У отца Георгия «хвост» был спрятан под чёрную бархатную шапочку- скуфью. Нос священника был чуть длиннее обычного и костистый, в отличии от широкого носа «картошкой», какой был у Бовина или Гладкова, а лицо в целом носила явную печать интеллигентности, общем ли выражением, а может потому, что порой отец Георгий доставал откуда-то из-под рясы очки в круглой проволочной оправе. Потом Максим углядел, что очки священник носит в чёрном мешочке- чехле, который болтался на груди на шнурке. Небольшие руки нового знакомого обычно прятались в широких рукавах рясы, но временами они обнажались, и тогда было видно, что они перевиты сухожилиями и обветрены, что значило, что «батюшка» не чурается физического труда.
Сначала отец Георгий говорил суховато и коротко, но потом они разговорились, и оказалось, что «батюшка» весьма широк душой и кругом своих интересов. С Максимом, несмотря на разницу в возрасте около полутора десятка лет, они испытали друг другу интерес и симпатию. А когда отец Георгий узнал, что Максим является соседом Гладкова по «нехорошей квартире», в глазах священника появилось какое-то ощущение нахмуренности. К тому времени Гладков, отговорившись какой-то надобностью, удалился. Бовин после этого сделался откровенней в словах и, неожиданно для самого себя, рассказал собеседнику про то приключение, которое свело его с Проводником. «Батюшка» слушал его, «окаменев» лицом.
– Я вам честно скажу, друг мой, – глядя чуть в сторону, произнёс «батюшка», – что темы подобных разговоров церковью не приветствуются. Но … поговорить всё же придётся, потому как … подожди меня, Максим, я сейчас переоденусь и мы сходим в одно место, где ты мне поможешь. Там и продолжим нашу беседу.
Когда-то, в далёком средневековом прошлом города появлялись на берегу реки, той или иной. Рек у нас случилось много, оттого и с городами проблем особой не было. Опять же и ремёсла развивались. Сначала города напоминали собой крепости, форты, как это называлось в заокеанском зарубежье, потому как Русь раздвигала свои сухопутные пределы и всё дальше углублялось во владения финно- угорских племён, а оттого хотелось больше уверенности в безопасности хотя бы боярского, а потом и дворянского сословия, и оттого они, то есть города, обносились стенами, а подлое, то есть крепостное простонародье, смерды и холопы, занимающиеся разными ремёслами, селились поодаль, в слободах и подолах, которые позже стали именовать посадами.
Вот таким подолом и была Ежиха, маленькая деревушка, которая находилась в черте города, но которая была столь неудобно расположена, что у властей города Александрова до этого неудобья так и не дошли руки. Скажите, мол, спасибо, что электричество сюда провели. Спасибо, а заодно и за то, что с крепостным строем как-то разобрались, если, конечно, не анализировать колхозный строй. Но речь у нас совсем не об этом, а речь у нас о том, что у отца Георгия в Ежихе имелся свой домик, при котором находился огородный участок. Церковная служба место не самое хлебосольное, а оттого отцу Георгию приходилось как-то выкручиваться. Вот он и обзавёлся огородиком, где произрастал картофель, морковка, помидоры, лучок, горох, и даже кабачки с баклажанами, что было для этих угодий диковиной. Но «батюшка» сюда аккуратно хаживал в свободное от службы время и земле «поклоны отбивал», самозабвенно за землёю ухаживая. Вообще сказать, подол Ежиха находилась на берегу старицы, там, где ранее проходило русло реки и где величаво когда-то проплывали пароходы, влекущие за собой баржи, набитые мешками с рожью и пшеницей. То есть земля здесь была плодородной, если уделять ей достаточно внимания. Что отец Георгий и делал.
Именно сюда «батюшка» и привёл героя нашего повествования. В стареньком домике священник переоделся в б. у. военную униформу, выгоревшую на солнце, и мигом преобразился в обычного деревенского обитателя. И даже голову украсил искусно сложенным из газеты головным убором. Но потом этот газетный убор, надетый машинально, тут же снял и заменил его каким-то вытертым малахаем.
– Теперь можно и поговорить, – удовлетворённо произнёс батюшка. – Жаль, что сезон давно закончился, не то я бы тебе нашёл занятие, а пока просто здесь посидим, а я тебя попотчую домашней наливочкой из ирги. Наливочку уважаешь?
– Да, как сказать, – пожал плечами Макс. – Скорей просто употребляю.
– Напрасно, – нравоучительно отозвался «батюшка», – то, что нам природой- кормилицей дадено, уважать надо, тогда и она к нам соответственно повернётся.
Отведали домашней наливки, какое-то время посидели молча, привыкая друг к дружке, а потом отец Георгий заговорил первым, потому как Бовин на него выжидающе поглядывал.
– Я ведь, Максим, к вере пошёл именно после того случая, с Проводником. Ты вот там девушку встретил, а у меня отец без вести пропал. Очень мы с ним в хороших отношениях были, настоящая семья. У меня ещё два брата и сестра есть, то есть были. Братьев уже не стало, а сестра … она в Новосибирске сейчас … Не об ней речь пойдёт. Мама, как отец пропал, плохо себя чувствовала, а я переживал очень. Старшие братья уже от нас отделились, и я в семье как бы за старшего стал … как отец пропал. Переживал очень. Сердце тогда у меня болеть стало. А потом так мне плохо сделалось, что я … в общем, увидел я тот «барак», о котором ты рассказывал, и Проводника того встретил. Он со мною поговорил, что, мол, не время мне здесь ещё появляться. А я ему про отца толкую. Постоял он возле меня, подумал, а потом за собой повёл. И привёл меня к отцу. Оказалось, что его лихие люди с поезда скинули, обобрав предварительно. Похоронили его как неизвестного, в пластиковом мешке. Подумали, что бродяга лежит на откосе железнодорожной насыпи и искаться не стали. Поговорил я, помню, с отцом. О чём, уже и не помню, да слова и не нужны были. Просто стояли да друг на дружку смотрели. Приказал он мне жить долго, да за мамой, сестрой и братьями присматривать. Сказал, что раз меня сюда допустили, то я для Господа человек преемственный, то есть нужностью отмеченный. Распрощались мы с ним, и я домой отправился. Мне сказали, что приступ у меня был, что во дворе меня нашли и в больницу повезли. По дороге я и очухался. Полежал в палате пару дней для порядка, а потом домой отправился. Маме сказал, что видение у меня было, что отец похоронен после несчастного случая на железной дороге. Про лихих людей маме говорить не стал, хватило с неё и того, что она уже пережила. Вот с тех пор она к Богу душой повернулась, а мы перебрались в Сергиев Посад, где я по духовной части учиться пошёл.      
– А что вы, отец Георгий, можете сказать о Проводнике?
– А что я могу о нём сказать? Что он существует? Или что его как бы и нет? Никто ведь его не видел, а если кто и видел, так тот помалкивает. Меня больше волнует Аркадий, который в нашей, то есть в вашей квартире обитает. Про него поспрашивать не хочешь?
– Отец Георгий, может, я у вас лишнее спрашиваю, или расстраиваю вас как-то, так я заранее прощения прошу, но только я не просто так вопросы о Проводнике задаю. Нужен мне он очень. Точнее, даже и не он, а одна девушка, которую я обидел в своё время. Она там находится, в «бараке» этом. И мне увидеть её надо.
– Зачем? – весьма холодно спросил «батюшка». – Она – там, а ты – здесь. Это даже не соседние планеты. Это совершенно разные частности.
– Надо, отец Георгий! Помните стих Константина Симонова «Жди меня и я вернусь»? Там ведь речь идёт о метафизике, когда ожидание, искреннее и сильное ожидание сворачивает что-то в мироздании. Вот и я пытаюсь организовать нечто подобное. А потом и за Аркадия говорить будем.
– Ну, – неуверенно ответил «батюшка», – предположим. А моя-то помощь в чём заключается?
– Я свою Олю из того «барака» вытащить должен. Вы мне в этом поможете.
– Ну, – пристально посмотрел на Макса «батюшка». – Ты, братец, по-моему загнул лишнее. Это подвиг сравнимый с теми, какие совершали Геракл, Тесей или Орфей. Но все они были суть героями. А это значит не кавалерами какого-то там ордена, а сыновьями богов и это их божественное происхождение дозволяло им совершать деяния, какие сделались мифами и о каких говорят на протяжении тысячелетий. А ты в родстве с богами? Если да, то с кем именно?
– Так ведь и мы, «батюшка», – улыбнулся Бовин и залихватски подмигнул собеседнику, – не пальцем деланы. Я ведь уже там побывал, и обратно вернулся. Равно как и вы. То есть уже одно это что-то да значит. Плюс к этому мне Проводник наш говорил, что у меня дар имеется, видеть и действовать, дар помогать людям. А кто есть Оля Шульц, как не человек? Да, она умерла, но она и страдает, а эти страдания её я прекратить обязан, с вашей помощью, либо без. Если вы мне поможете, отец Георгий, у меня шансов больше будет, что всё благополучно произойдёт.
– Я … – медлил с ответом «батюшка», – подумать должен. Я тебе ответ дам … завтра … или послезавтра.
– Я буду ждать.
Максим Бовин развернулся и отправился домой. На душе было тревожно. Но чувство безысходности улетучилось. Мы приходим в отчаянии от собственного бессилия, но никто ведь не запрещает нам быть сильными, а вы как считаете?
На подходе к дому Максим увидел микроавтобус «рафик», с надписью «Скорая медицинская помощь». У подъезда стоял Гладков и смотрел, как в «рафик» загружается команда медиков, одетая в мятые белые халаты. В руках одного был металлический чемоданчик с красным крестом.
– Заболел что ли кто? – спросил Бовин у соседа. То заулыбался, а потом ответил:
– Не поверил бы, если своими бы глазами всё не увидел. И смех, и грех. Пока ты по гостям расхаживаешь, Борис приехал, и давай рассказывать, где он был, да что видел. Говорит, что жил в чердачной комнате, мезонином называемой. И так ему там понравилось, что решил он такую же комнату у нас в доме организовать, на нашем чердаке.
– Там же бельё сушить вешают, – удивился Бовин.
– Не все вешают, – возразил ему Николай. – Ни ты, ни я ведь туда с тазиками не ползаем. Вот и нашёл там Борис свободное пространство, натащил с сарая досок и давай из них стену сколачивать, а Женя, который «травник», после ночной смены на шинном отсыпался. Его эти энергичные стуки и разбудили. Пошёл он разбираться, кто это там его будить осмелился. Слово за слово, начался у них конфликт. Ни тот, ни другой от своих прав отступаться не пожелали. Возьми Евгений, да в сердцах в Бориса валенком запусти, который под ногами валялся, а Звягин от валенка увернулся.
– Ну и что? – нахмурившись, переспросил Бовин, наблюдая, как корчится от смеха Николай.
– Валенок мимо него пролетел и точнёхонько угадал в осиное гнездо, которое на стрехе висело, никому не мешало. Должно быть, осы от ударов молотка уже в сильное раздражение пришли, а после того, как их ещё и валенком уважили, вылетели всем роем оттуда, да обоим ругальникам такого задали, что ни тому, ни другому мало не показалось. Хочешь посмотреть на них, загляни в машину, там они, оба, товарищи по несчастью. Они ведь одновременно с чердака ломанулись и умудрились в проёме чердачном застрять, так что осы их жалили, не торопясь.
Гладков весь трясся от смеха, рассказывая Бовину происшествие, а Максим покосился вслед отъезжающей от дома машины, подумал, что ему бы их проблемы, и отправился домой, дожидаться ответного слова отца Георгия.
Как и обещал, «батюшка» пришёл через два дня и явился в комнату к Бовину. Он явился, переодетый в обычный мирской костюм. Залихватски на спину свешивался волосяной «хвост». Бовину показалось, что отец Георгий сейчас расчехлит гитару и споёт песню Джона Леннона «Дайте миру шанс». Но это впечатление пропало уже через минуту. «Батюшка» присел за стол напротив Максима и заговорил.
– Я мог бы помочь тебе, молодой человек, но будем считать это разовой акцией.
– Почему? – удивился Максим.
– Не забывай, – пояснил священник, – что я не сам по себе, а часть Церкви, которая воплотилась в моей душе. Но Церковь против подобного рода экспериментов.
– Но вы, «батюшка», всё же решили мне помочь, – уточнил Бовин, стараясь, чтобы это выглядело не вопросов, а утверждением.
– Давай будем считать, что отец Георгий остался дома, а к тебе явился Фёдор Серебрянников, который вообще-то остался в прошлом. Просто я извлёк Фёдора из этого прошлого и направил его к тебе. К тому же у него осталась своя не до конца выполненная миссия.
– Какая же? – с любопытством вопросил Бовин.
– Своя, – уклончиво ответил «Серебрянников». – Она тебя не должна волновать, скорее уж другое.
– Что же? – продолжал недоумевать Бовин.
– Каким образом можно попасть туда, где находятся неуспокоившиеся души.
– В «барак» что ли?
– Пусть будет «барак». Наверняка ведь ты пытался повторно туда попасть. И у тебя ничего не получилось. Ведь так?
Бовин вынужден был согласиться. Он, весьма скупо, описал своему собеседнику те попытки, которые он безуспешно предпринимал, пока полностью не отчаялся. Воспрявший было при появлении того, кто назвал себя Серебрянниковым, Максим снова приуныл и тоскливо посматривал то на гостя, но на Николу Гладкова, который, по праву старого приятеля, посчитал своим долгом присутствовать здесь. Признаться, Николаше было очень интересно, хотя подобные игры весьма щекотали нервы. Западные геймеры непременно высказались бы про адреналин, а наш человек упоминает риск и добавляет, что он – благородное дело, а потом поминает шампанское. Чувствуете, куда следует логика нашего человека?
– Это всё – заповедная территория, – терпеливо пояснил Фёдор Серебрянников. – Православие отвергает понятие Чистилища, где не слишком грешившая душа проводит время, чтобы очиститься от мирских сует. Здесь нам пригодится понятие эманации, которая обратна эволюции прагматистов. Якоб Беве, немецкий философ- пантеист по призванию и сапожник по профессии дал свою интерпретацию мироустройства. Из его учёного трактата «Аврора» можно нарисовать такое понятие, как тень Господа, которая и может являться тем местом, где могут найти убежище неприкаянные души.
– Ну-у, Фёдор, – протянул Гладков, – ты и загнул нам теорию. Скажи лучше, как попасть туда можно, в «барак» максов. Где дверь, которая ведёт туда?
– Парадокс в том, что «дверь» здесь действительно есть, но нам ею воспользоваться нельзя. Надо пройти через ряд ритуалов, к примеру – «причаститься» человеческой плотью, испить человеческой крови и принять «помазания» от тёмных сил. Вот тогда та «дверь» и откроется, но у нас будут уже совершенно другие жизненные стремления, так что этот путь – не для нас. Попасть туда можно, если умереть, а других путей я не знаю. Парацельс, Вейгель и другие мистики знали туда путь, но изучать их труды и трактаты слишком долго и утомительно, но других вариантов я не знаю.
– То есть, – расстроился Максим, – вариантов у нас нет?
– А давайте я вас грохну, – весело предложил Николаша, – и вся недолга.
– Тебе бы всё шутки шутить, – нахмурился Бовин, – а мы серьёзные вещи обсуждаем.
– Постой, Максим, – заявил Серебрянников, задумавшись. – В словах Коли есть своё здравое зерно.
– В смысле, что он нас убьёт, и мы через эту его «помощь» там очутимся. Не знаю как вас, а меня такая перспектива не очень радует. Хотя …
– Окстись, Максим. Я совсем не об этом. Коля, у вас снотворное есть?
– Направление мысли понял. – оживился Гладков. – Пойду, пошукаю.
– Пока наш общий друг ходит, – повернулся к Максиму Серебрянников, после того, как за Гладковым закрылась дверь, – я хотел бы обсудить наши действия, партнёр. Мы примем снотворное, двойную порцию, сначала ты, а потом и я. Ты должен будешь определиться  с местом.
– Что значит – определиться? – тут же переспросил Максим.
– Я бывал там, – медленно говорил Серебрянников, глядя в глаза нашему герою, – но это было давно и я уже не помню подробностей. Они стёрлись у меня из памяти. А ты побывал там совсем недавно. Ты должен, Максим, представить себе это место в мельчайших подробностях. Чем лучше ты его представишь, тем легче туда попадёшь. Я постараюсь быть с тобою рядом. Как только мы там окажемся … я надеюсь. Что у нас это получится, и в первую очередь – у тебя, к нам выйдет тот, кого ты именуешь Проводником. Ты расскажешь о вашей с Олей проблеме. Постарайся быть убедительней. Скажи ему, что при встрече у вас случилось пересечение душ. Он должен понять тебя. В конце концов, это в его интересах, чтобы таких вещей не случалось …
– Постойте, «батюшка» … – начал было Максим, но собеседник его оборвал.
– Отец Георгий остался дома!
– Хорошо. Пусть будет Фёдор. Что же это такое – пересечение душ.
– Это, Максимушка, такое явление. Вы с Олей, похоже, созданы были друг для друга, то есть ваши души, словно бы две половинки единого целого. Другими словами, они имеют единую настройку, единый генетический код. При личной встрече произошло … как бы это тебе объяснить? У лётчиков есть такое понятие – «свой- чужой». Когда радар видит цель и делает запрос, идёт ответный сигнал, что объект «свой». Когда люди встречаются, обмен сигналами идёт автоматически. Люди ощущают симпатию, или антипатию. Это и есть «свой- чужой».
– Подождите, от… Фёдор. Но я не почувствовал к Оле никакой симпатии. Скорее – наоборот.
– Дружище, в нашей жизни довольно много всего перевёрнуто с ног на голову. Надо обладать большим опытом, чтобы уметь видеть истинную картину мира, а не искажённую. Потом мы на эту тему поговорим подробнее. Я приглашу тебя … к отцу Георгию. Он тебе попробует объяснить. Пока скажи Проводнику то, что от меня услышал. Ты понял меня?      
В комнате снова появился Гладков. Он улыбался и потрясал целым пакетом с упаковками лекарств.
– Собрал всё, что нашёл. Здесь и веронал, и эстимал, и нитразепам. Можно спать до скончания века. Я обошёл почти все квартиры и собрал всё снотворное, какое есть в доме. Вам этого хватит?
– Давай сюда, Коля. А ты, Максим, понял, что я тебе говорил?
Бовин принял двойную порцию снадобья и улёгся на диван. Он представил себе, как продирается сквозь заросли колючих кустарников. Боже, какие острые у них были шипы. Перед глазами всё плыло, но Бовин старался всеми силами двигаться на проглядывающий в прогалах «барак» …
– А что будешь делать ты, Фёдор? – спросил у приятеля давних лет Гладков.
– Я, Коля, – отозвался тот, – поступлю, как это сделал Саймон Морли, герой романа Джека Финнея «Меж двух времён». Этот американский писатель считался последователем и учеником Драйзера и Синклера и умел создать реальные картины самых фантастических событий. Я воспользуюсь его опытом. Ты же, Коля, будешь контролировать наше состояние здесь. В случае необходимости тебе придётся сделать кое-что, так что запоминай, Коля. Хорошенько запоминай …
Бовин уже почти добрался до бревенчатого строения, когда вдруг понял, что его держат за руку. Максим резко повернул голову и увидал спокойный взгляд отца Георгия, то есть – в данной ситуации – Фёдора Серебрянникова. Спутник держал его за руку, словно они участвовали в детсадовской прогулке. Максим посмотрел на руку спутника.
– Всё нормально, Максим, – заявил Фёдор. – Я просто следую за тобой «на прицепе». Иначе нас могло раскидать невость куда. Ищись потом. Теперь, когда мы уже почти прибыли, надо сосредоточиться на том, что мы будем говорить Проводнику. Давай, начну говорить я, а ты продолжишь, когда речь пойдёт о твоей Оле.
На том и порешили. Они вышли к «бараку», сложенному из столь толстых брёвен, что стоять ему здесь веками. Впрочем, похоже, что время здесь движется по своим собственным законам. Они добрались до крылечка из трёх широких ступеней, стоптанным ногами множества прошедших здесь людей. Остановились и принялись терпеливо ждать. Самим им сюда входить было нельзя. Надо было дождаться стража. Впрочем, тот не заставил себя долго ждать.
– Так я и думал, – послышался рокочущий голос. Рядом оказался Проводник, приближения которого ни один из двоих посетителей не заметил. – Всегда-то вы возвращаетесь. Предупреждай вас, не предупреждай. Всё едино.
– Здравствуй, сущий, – молвил в ответ Серебрянников. – Если бы к тому нужды не было, сюда не пошли бы.
– Не нужда вами управляет, но суета, – сурово объявил Проводник, – а между тем это ведь – запретная территория для смертных.
– Мы отдаёт себе в этом отчёт, – с достоинством ответил Серебрянников, – и постараемся здесь задерживаться не долее необходимого. Давай, Максим, выскажись.
– Уважаемый Проводник … – начал было Максим, и замолчал, не зная, что говорить дальше.
– Можешь называть меня Харвом, – более спокойно ответил Проводник. – Можешь не многословить. Я догадываюсь, для чего ты явился. Я тебя предупреждал, что это место не для смертных. Смертный теряет здесь часть себя, и это мучает его, не даёт успокоения.
– Это часть меня, что меня мучает, осталось с Олей Шульц, – признался Бовин. – Я хотел бы увидеть я снова и попросить прощения.
– Если ты её увидишь, то потеряешь ещё большую часть себя. Мёртвые души, они питаются душами живых, их воспоминаниями, эмоциями. Находясь здесь, они должны очистить свои помыслы, научиться жить, подготовиться к новому этапу существования.
– Что значит – научиться жить?
– Твою Олю привело сюда нежелание жить. Она дала себе команду умереть, не умея справиться со своими страстями. Вот она и учится управляться. Это тяжело – учиться, но надо пройти все этапы обучения, иначе всё и дальше будет оборачиваться подобным образом. К сожалению, люди плохо поддаются обучению.
– Быть может, я смогу ей помочь, – робко предположил Бовин.
– Я в этом сомневаюсь, – нахмурил очи Хавр, и показалось, что в глубине глазниц заклубилось пламя.
– Позволь, Хавр, один взгляд, два слова и я удалюсь, – снова попросил Бовин, стараясь не заглядывать в глубь глазниц Проводника.
– Ну, что ж, – неожиданно ответил согласием Хавр, – пеняй только на себя. А ты (Проводник указал Серебрянникову) останешься здесь.
Может быть Фёдор и хотел войти в «барак», а может и нет. Он знаками дал понять, что останется снаружи. Проводник поманил за собой Бовина. И снова Максим двинулся по коридорам, которые тянулись куда-то вдаль. И снова вдоль стен сидели люди, которые не обращали ни на что внимания. Временами открывались двери комнат и сидевшие в коридоре люди отправлялись внутрь комнат. Странно было наблюдать эту сюрреалистичную картину. Бовин понимал, что это видимая часть и старался не думать, что здесь происходит на самом деле. «Перекройка» личности всегда является делом сложным и болезненным. К тому же он не знал здешних особенностей.
– У тебя несколько минут, – сурово объявил Хавр, – если задержишься здесь, то – не взыщи.
Решительно Максим толкнул дверь, перед которой они остановились, и вошёл внутрь. Оля находилась внутри и сразу же встала, как только он вошёл. Она снова выглядела настоящей барышней с пышной причёской из белокурых волос.
– Я знала, что ты придёшь, – восторженно объявила Оля.
– Да, я пришёл, – кивнул Максим. – Я хочу сказать, Оля, что я многое понял и сделал для себя важные выводы. Мы с тобой ещё встретимся. Пусть это будет и другая жизнь, но не стоит себя терзать сомнениями. Лучше сосредоточиться на светлой стороне. Горести гнетут нас и могут раздавить собой. Не надо терзаться. Воспоминания о тебе мне дороги и осветят дальнейший путь. Я ухожу, но мысленно я остаюсь с тобой.
– Спасибо тебе, Максимушка …
Бовин решительно вышел из комнаты вон, не оглядываясь. Нельзя оглядываться. В мифах это особо подчёркивается, ибо через взгляд души могут пересечься, особенно через взгляд людей, предназначенных друг для друга. Максим вышел в коридор и остановился. Ему показалось, что сердце его перестало биться, что сердце его осталось там, за закрытой дверью. Он раскрыл рот, пытаясь вдохнуть воздух, и в этот миг руки его коснулся Проводник.
Только что Максим стоял в коридоре «барака», тянувшемся далеко вперёд, после чего коридор поворачивал в сторону. Он так и не дошёл до его конца (если он здесь есть – конец коридора). Сейчас же Бовин ощутил, что находится в каменной лощине, стены которой уходили высоко вверх. Максим оглянулся, и в этот момент снова увидел, что стоит в коридоре.
– Я же предупреждал, – осуждающе заметил Проводник, – что это не ваша территория. Одно неверное движение и ты можешь уже не вернуться обратно. Я не могу всё время держать вас под своим контролем. У меня есть ведь и мои обязанности.
– Я ничего не делал, – пожаловался Бовин, как это выразился «товарищ Саахов», – только вышел.
– Все вы так говорите, – сварливо отозвался Хавр, – а потом вас собирай … по частям.
Максим послушно следовал за Проводником, раздумывая о том, почему в первый раз его путешествие по «бараку» было не столь опасно. Может быть по той причине, что он не подозревал о таившихся здесь бедах и опасностях. Это как случайно попавший на минное поле человек спокойно пересекает его, не зная о таившейся под ногами смерти. А узнай о минах и начни метаться, то неминуемо подорвался бы. А может тогда он был менее привязан, зависим от этого места. Во всяком случае, больше здесь уже появляться не стоило. И Оля … пусть она остаётся здесь. Он будет помнить её, но уже без той боли, какую испытывал всё последнее время. Говорят, что лучшее средство от любви с первого взгляда, это внимательный второй взгляд. Нет, здесь не это. Просто Оля сейчас больше принадлежала этому месту, чем ему. Бовин это понял. Для чего-то она здесь находится. Это «что-то» она должна преодолеть, а попытка вырваться отсюда с помощью Бовина, это … запрещённый приём. Он пришёл на её зов, и они как-то решили, что будет лучше, чтобы всё прошло своим чередом. Хорошо это или плохо? Бывают сумасброды, которые идут до конца на поводу собственных страстей, не понимая и не желая понять, что своими мотивациями делают плохо всем, в том числе и самим себе. А также тем, кого они любят, или делают вид, что любят.
Вслед за Проводником Максим вышел из «барака» и спустился с широких ступеней покосившегося крыльца. Серебрянников по-прежнему стоял на месте, переминаясь с ноги на ногу.   
– Идите, смертные, – объявил Хавр и отвернулся, собираясь исчезнуть, отправиться по своим делам.
– Послушай, сущий, – несмело обратился к нему Серебрянников, который всеми силами демонстрировал покладистость.
– Ещё вопросы? – обернулся к ним Проводник, нахмурив чело. Из глаз его словно вылетел клок пламени.
– Это ещё с прошлого раза, – продолжал говорить Фёдор. – Я хотел узнать про отца. Ты поведал мне, что он погиб, сброшенный с поезда. Скажи, в каком месте находятся его останки. Мне важно знать это. Я хочу отслужить по нему заупокойную службу. Пожалуйста …
– Ладно уж, – продолжал хмуриться Хавр и коснулся лба Фёдора кончиками пальцев. – Но это может тебе дорого стоить.
– Спа … – начал было благодарить Проводника Серебрянников, но вдруг побледнел и отшатнулся. На лбу его проступил ожог от касания Хавра. – … сибо …
Голос Фёдора сразу осип, а самого Серебрянникова начал бить крупный озноб.
– Отец Гео… – заволновался Максим, – то есть, тьфу ты, чёрт, Фёдор, что с тобой?
Но спутник его ничего не отвечал, а глаза его начали закатываться. Вот-вот он рухнет на землю. Максим Бовин оглянулся, чтобы призвать на помощь Проводника, но того уже не было. Крайне занятой, Хавр явно отправился по своим делам, оставив излишне настырных людей на своё собственное попечение. Из леса, что щетинился тысячами шипов и сучьев, слышалось зловещее звериное рычание. Следовало поскорее убираться отсюда, но Максим понимал, что ему не утащить своего спутника одному, а тот явно не мог больше двигаться, начиная задыхаться. Бовин ещё раз с тоской оглянулся …
Николай Гладков наблюдал за состоянием своих товарищей – отца Георгия, точнее – Фёдора Серебрянникова, и Макса Бовина. То есть он дул пиво и временами поглядывал на спящих, насвистывая популярную песенку «Есть город золотой» из фильма «Асса». Всё было нормально, как вдруг на лбу Серебрянникова проступил ожог. Вместе с тем Макс начал стонать и ворочаться. Он явно пытался проснуться, но у него не получалось. Гладков сначала тряс его, потом легонько хлестал ладонью по щекам. Потом снова хлестал, но уже не легонько, а почти в полную силу. Затем вспомнил наставления Фёдора и начал искать флакончик нашатырного спирта, который имелся в аптечке. Внезапно оказалось, что пузырёк пустой, то есть он не пустой, но вместо спирта с тошнотворным запахом там оказалась простая вода, да ещё и вонявшая хлоркой. Она никак не способствовала пробуждению или поднятию из обморока. Что было делать?
Хлопнув дверью, Гладков выскочил из квартиры. Если вы решили, что Никола решил сбежать, словно его и не было здесь, то вы жестоко заблуждаетесь. Гладков совсем не из таких людей. Он отправился к Анатолию, которого недаром прозвали «алхимиком» и который полжизни экспериментировал с разного рода лекарствами и жидкостями, и пусть большинство опытов которого было, так или иначе, связано с алкогольсодержащими жидкостями, но кое-каким опытом он всё же обзавёлся, и страшно обрадовался, когда у него в комнате появился Николаша, и сказал, что нужна помощь квалифицированного человека.
– Ты зашёл, Коля, – торжественно провозгласил «Блестящий», – туда, куда надо. Здесь тебя всегда выслушают и правильно ответят. Давай, дружище, расскажи мне, что тебя столь сильно взволновало и я – гадом буду, если не смогу оказать тебе дружескую помощь …
– Кончай гундеть, – закричал Гладков, – здесь не языком молоть, а людей спасать надо.
– Скажи сперва, что с ними случилось, – попытался привлечь к себе внимание Анатолий.
– Что-что! – едва не кричал уже Гладков. – Не просыпаются они!
– А что ты им дал?
– Вот, – достал из карманов и вывалил на стол упаковки от снотворных препаратов Николай. – И это они сами … принимали.
– Понятно, – бормотал «алхимик», беря в руки то одну упаковку, то другу. – Ага … ага … однако …
– Пошли давай, – вцепился ему в рукав Гладков. – Время ведь идёт.
– Минуточку, – Толя достал из шкафчика бутыль тёмного стекла и взвесил её в руке. – Боюсь, что это нам пригодится.
– А отчего – боюсь? – переспросил было Гладков, но тут же про вопрос и забыл, потому как очень торопился.
– Та-ак … та-ак.
 Анатолий осмотрел спящих. Один из них, ему незнакомый, с ожогом на лбу, закатил глаза и мучительно мычал. В уголках его рта выступили клочья пены. А Максим ворочался и вполне мог бы скатиться с дивана, если бы не второй человек, который крепко держал Бовина за руку. Наконец «Блестящий» хмыкнул и вставил горлышко бутыли в рот незнакомца. Он приподнял бутыль, заставляя незнакомца глотнуть из бутыли. Затем он наклонился над Бовиным и быстро проделал ту же самую операцию. Какое-то время оба лежали, клокоча жидкостью, которая перемещалась по пищеводу, а затем, сначала один, а потом и второй, внезапно сели и открыли глаза.
– Что …
– Что … это …
– Это? – переспросил Анатолий. – Моё изобретение. Ускоренный приводитель в чувство и в сознание. Уже не раз опробованный на друзьях и коллегах и – каждый раз – успешно.
– Какая гадость …
– Извините, – с достоинством произнёс «Блестящий». – Мой препарат действует безотказно. Пусть у него такой отвратительный вкусовой оттенок, но зато стопроцентный положительный итог. Правда, имеется один побочный эффект, но он со временем восстанавливается. Чаще всего.
– Эффект? – переспросил Гладков. – Какой эффект?
– После его приёма отшибает память. Человек не помнит, что с ним было. Но это временное затруднение …
– Николай? – спросил Бовин, поглядывая на человека, который сидел рядом с ним на диване. – Кто это? И что он делает в моей комнате, и на моём диване?
– Николай? – слабо откликнулся Фёдор Серебрянников. – Что здесь происходит? И отчего у меня так болит голова? 

Эпизод 5. Дядя Вова.
Весна девяносто первого года выдалась вялой, в том смысле, что холодной и запоздалой. Максим Бовин к тому времени успел защитить диплом и готовился приступать к своим новым обязанностям на мебельной фабрике, как вдруг весеннее половодье «спутало все карты», и не у него одного. Два цеха, один из которых должен был стать для него, фигурально выражаясь – «вторым домом», подтопило. По этой причине у нашего героя появилась, незапланированно, пара недель отдыха – пока не спадёт вода и подсохнет оборудование.
На восьмой день «каникул», то есть четвёртого дня мая месяца, по самому утру Максим уже оббежал несколько магазинов в поисках подходящего провианта. Признаться, результат имелся, но не самый лучший: затариться удалось лишь пачкой творога, да банкой сайры, не считая буханки ржаного хлеба и пары булочек. По ходу движения домой он погрузился в раздумья на тему – когда же можно будет «отоварить» «колбасные» талоны и что на них удастся получить. Альтернативы особой не было – приходилось брать то, что имеется в наличии.
Макс уже почти что был дома и предвкушал, как поставит сейчас чайник, чтобы согреться чайком, как вдруг его окликнули. У подъезда стоял его хороший знакомый, отец Георгий, настоятель Серафимовской церкви, в компании весьма странного человека. Давайте и мы рассмотрим его повнимательней, ибо он и будет фигурантом данного эпизода нашей истории.
Мужичонка, если приглядеться к нему, был так себе мужичонкой, невысокого роста, сутулый человечек непонятного возраста, где-то от пятидесяти до шестидесяти, из той категории людей, которых жизнь «взяла в оборот», да всё как-то и не отпустит. И одет был этот субъект соответственно – в серое выцветшее демисезонное пальтишко, которое наверняка «помнило» первомайские демонстрации со здравицами в честь дорогого товарища Леонида Ильича, а если поглубже покопаться, то и Никиты Сергеевича. Полы пальто покрывали застарелые и свежие пятна грязи, некоторые зачищенные, а прочие оставленные на потом. Пуговицы были пришиты кое-как, и не было ни одной похожей на другую. Из-под замухраченных пол пальто торчали не менее «интересные» штаны, принадлежавшие не к уважаемой категории «брюк», а скорей к нижней половине фланелевой пижамы, причём не ту, какую носят дома отдельные личности, а «сиротскую» - такую, какую дают в больнице. Да и обут был незнакомец соответственно – старые стоптанные давно потерявшие изначальную форму ботинки, никогда не знакомые не только с гуталином или ваксой, но даже и с обувной щёткой, да к тому же расхристанные до такой степени, что в них не было даже шнурков, а заменяли их обрывки бумажного шпагата, испачканного донельзя. Обувь была гораздо большего размера, чем был размер ноги этого гражданина. По этой важной причине походка у него была семенящей и шаркающей, чтобы невзначай не потерять своих знаменательных башмаков, достойных героев Гиляровского или Горького, много писавших о босяках. Внешность мужичонки тоже была не ах: лицо его было кирпичного цвета, продублённого постоянным обитанием на свежем воздухе и покрыто сеточкой морщин, местами глубоких, как горные ущелья, кожа его шелушилась, а местами была покрыта слоем грязи, волосы были коротко подстрижены, и явно не в «салоне», а где-то в «домашних условиях», если можно считать «домом» подворотню или подвал, и торчали клочками, словно желали показать свою независимость. Его явно недавно побрили, и сделали это тоже наспех, а до того он ходил неделями не бреясь, потому как на лице алели пятна от «раздражения» опасной бритвой. Глаза незнакомца тоже были выцветшие, как весь его облик, не имели определённого цветового оттенки, да ещё всё время бегали – туда-сюда, туда-сюда – словно он никак не мог определиться, на чём бы задержать свой взгляд, и это говорило либо о нечистой совести, либо о нервенной болезни, которой страдал этот субъект. Короче, если вы хотели бы увидеть маленького, затюканного постоянными жизненными неурядицами человека, то лучшего примера, пожалуй, вам и не найти.
Отец Георгий, поздоровавшись с Максимом, тут же засобирался представить своего спутника:
– Это …
– Вова я.
«Человечек» взял инициативу в свои руки, но сделал это чуть более суетливо, чем это обычно бывает, и попытался улыбнуться Бовину, при этом почему-то ещё больше ссутулившись. Наверное, от этого улыбка его получилась подобострастной, словно он собирался потянуться к руке Макса и припасть к ней в угодническом поцелуе. Максим даже невольно спрятал руку за спину. Всем своим видом этот «Вова» словно бы давал понять, что выступает он здесь исключительно в роли просителя.
– Вот, Максим, – произнёс отец Георгий, машинально касаясь зажившего ожога на лбу, – пообщайся с Владимиром. Я думаю – тебе интересно будет, а я пойду, дела у меня, ты уж извини.
Максу ничего другого не оставалось, как пригласить этого «незапланированного» Вову к себе. Очутившись в комнате нашего героя, гость первым делом чинно перекрестился на лик Николы Угодника, возле которого появилось ещё несколько иконок, даренных отцом Георгием, потом, разувшись, (почему-то не в коридоре), стащил с себя видавшее виды пальто. Под ним действительно оказалась пижама из голубой «фланельки».
Признаться, Бовину немного польстило, что этот человек, старше его лет на тридцать, явно признавал в нём начальника. Приняв соответствующий моменту серьёзный вид и пригладив ладонью растрепавшиеся волосы, движением ладони пригласил гостя за стол, сказав:
– Итак, товарищ, я вас слушаю.
Не дожидаясь повторного приглашения, Вова устроился за столом и тут же начал свой рассказ:
– В шестьдесят пятом году я жил в этом доме, в соседней, правда, квартире. В тот год, увы, от меня ушла жена, потому что её, видите ли, не устраивало наше материальное семейное положение. Оно и понятно. Кто я? Простой сантехник, в дерьме копаться мастер, а она трудилась портнихой в ателье. На то наше общее жалованье, что мы имели в совокупности, особо-то не нашикуешь. Тогда она и начала «поглядывать на сторону». Мой «счастливый соперник» имел должность директора городского универмага и, хотя был старше моей супружницы лет на пятнадцать, зато … сами понимаете … дефициты … связи, положение в обществе … Всё такое … Короче, в один из вечеров я выпивал в компании соседа. Он жил как раз в этой квартире. Ну, и будучи под влиянием этой всей истории с женой, произнёс громко: «Вот если бы у меня была душа, то бездумственно променял бы её на тыщ двести- триста «новыми», и во бы как зажил, как король. Нинка обратно ко мне бы перекинулась, а я решал бы ещё, пускать её или нет». Что было после этого, я и не помнил. Только очнулся уже у себя в комнате, а рядом человек незнакомый находится, внушительных габаритов мужичина, с «фиксой» во рту, как сейчас помню. И представился он …
– Аркадием, – догадался Бовин.
– Во, – обрадовался гость. – Точно – Аркадием. Этот Аркадий напомнил мне о моём заявлении на вечеринке у соседа, и назвал место, куда я должен был подойти этой же ночью. Оказалось это перекрёстком четырёх дорог. Есть такой здесь, неподалёку, в Весняках. Я, было, решил, что всё это не более, чем шутка, а потом задумался – как этот незнакомый мне Аркаша попал в мою комнату, если дверь была изнутри заперта. Шутки шутками, но решил я со всем этим делом разобраться и как бы поучаствовать во всём «фарсе». То есть я оделся, дождался назначенного часа и отправился по указанному мне адресу, если пересечение дорог можно так назвать. Гляжу, а он уже там, меня, то есть – дожидается. Подаёт мне большой лись бумаги и требует его подписать. Я его и читать не стал, а спрашиваю, чем, мол, это я подписывать-то буду? Осклабился он и говорит, что если я ручку не захватил, то придётся действовать тем, что имеется. А сам чем-то острым в палец мне как кольнёт и приложил мой палец к своей бумаге. Я и вывел там свою подпись, как сумел, и жду, что дальше будет.
– Не боялся? – спросил гостя Максим, глядя в его бегающие глазки.
– Да я тогда словно очумелый был и помню всё эпи… пизодически. Помню, что оказались мы далее с ним на берегу реки, в районе порта. Если не поленишься сходить туда, так увидишь пару старых купеческих ещё строений. А в ту пору их ещё больше было. Этот самый Аркадий подвёл меня к одному из них, пошарил под ногами, а там лом лежит. Сказал он мне хватать лом, а сам пальцем место кажет, куда этим ломом приложиться следует. Я как во сне был. Сам-то он сразу в сторону отодвинулся, а я тем ломом в стену бить стал. Раз ударил, второй, третий. Смотрю, а там дыра в стене появилась, а за ней самый настоящий тайник. И в этой нише нашёл я четыре кирпича. Только не кирпичи то были, а слитки золота, четыре штуки, по шесть кило в каждом. Похоже - с дореволюционным времён золото здесь было спрятано. Аркадий мне фонарём подсветил, и я углядел на слитках клейма с орлами и цифрами пробы. Так-то вот.
– Поделили находку с Аркадием? – спросил Бовин, глядя на гостя, который молчал, погрузившись в воспоминания о прошедших временах.
– Что? А-а, нет, всё мне досталось. Аркадий сказал, что по договору всё мне причитается. Кстати сказать, он меня и надоумил, как эту мою находку к делу приспособить. Так-то золото иметь нельзя – государству сдать полагается, как клад. А мне Аркадий предложил спрятать всё и потихоньку золотишко плавить, да проволоку из него тянуть, а из проволоки той уже цепочки готовить. Это уже другое дело, с этим уже можно работать, то есть сбывать. Приходилось мне в Москву ездить. Там на рынках я с кавказцами да с торговцами с Азии сошёлся, им потихонечку товар свой сбывал. Я ведь, по наущениям Аркадия научился «бодяжить» и доводил свои изделия до «восемьдесят пятой пробы». Хотя торговцам приходилось отдавать по цене «пятьдесят восьмой», но я всё равно имел хорошую прибыль. Кое-чего себе в хозяйство приобрёл, из одежонки прикупил, но большей частью наличность в портфель складывал, который от всех прятал.
– Это как подпольный миллионер Корейко? – вспомнил всем известный фильм с Сергеем Юрским в роли Остапа Бендера.
– Да, – невпопад ответил Вова. – В подполье держал. А тигель, который мне принёс Аркадий, я в другое место поместил, в тайное. Там я целую мастерскую по изготовлению цепочек из золота организовал. Никто и не знал, чем я там на самом деле занимаюсь. Всё было хорошо. В год у меня около килограмма золота уходило, а как-то даже полтора. Золото начало заканчиваться, а тут у нас в жилуправлении случилось ЧП, кто-то задвижки у нас стащил. Шум, само собой поднялся, следствие учинили. Дотошный следователь нам попался. Глубоко он копать начал. А потом меня вызывает, и допрос мне устроил самый настоящий. С каких это, мол, доходов вы, Владимир Палыч, столь часто в первопрестольную столицу катаетесь? Мол, эти мои частые поездки больших средств подразумевают, а зарплата у меня такая, что по всем арифметическим выкладкам не получается. То есть всё подозрение на меня падать стало. А у меня и так нервы были издёрганные. Ведь, почитай девятнадцать лет подсудным делом занимался, боялся страшно, что мою «золотую мастерскую» раскроют, всю мою наличность отберут, а меня возьмут под белы руку и в кутузку определят надолго, а то и под расстрельную статью подвести могут. Хорошо, что я у своих партнёров валютой плату не брал, хотя они не раз предлагали. Короче, признался я следователю про найденный клад и заявил, что готов всё государству добровольно отдать, только пусть меня в тюрьму не садят. Провели у меня дома обыск. Ничего конечно же там не нашли. Я и говорю им, что все деньги у меня в портфеле сложены, а сам портфель я в подвале нашего дома закопал. И место им указал. Нашли его, вскрыли при понятых- свидетелях, а он битком набит, но ,.. фантиками от конфет самых разных. Вместо «десяток» были сложены фантики от конфет «Кара-Кумы», а где «четвертные» были, пачками лежали обёртки от «Мишки в лесу», и все эти «конфетные бумажки» упакованы пачками, по сто штук, и такого добра – целый портфель. Сначала следователь решил, что это шутка такая у меня глупая и грубая, и собирался меня отматюгать по полной программе и даже лицом побагровел, но, видя, как я сам спал с лица, чего-то там заподозрил и вызвал врачей, которые определили меня в соответствующее лечебное учреждение. У меня ведь, там же, в подвале, истерика настоящая началась. Я ведь, Максим, девятнадцать лет рисковал, боялся, вздрагивал от всякого шума, ведь я за это время не только семьи не создал, но даже подруги у меня постоянной не было, не говоря о том, чтобы свою бывшую, Нинку то есть, обратно зазвать. Я даже почти что и не воспользовался ими, которые раньше деньгами были. И за что мне всё это? За все мои мучения? «Фантики» от конфет?
– Тебе уж виднее, – осторожно ответил Макс, глядя, как дядя Вова вытирает глаза краем рукава пижамы.
– То, что меня тогда забрали, это правильно. Со мной настоящий нервный припадок случился. Я раскидывал по сторонам пачки конфетных обёрток, которые собирался сам отдать государству, требовал вернуть всё на место, а потом просто рычал и на стены кидался, не видя ничего вокруг. В итоге я и очутился в «психбольнице». Вот там-то я и понял, что натворил в действительности. Это я про душу свою говорю. До того алчность мне застилала глаза, не давала думать ни о чём, кроме моего золота. А в результате и получилось, что я обменял свою бессмертную душу на ворох «фантиков» от съеденных кем-то конфет.
– Вы что же … э-э … Владимир Палыч, – быстро произвёл в уме арифметические расчёты Максим, – последние семь лет в «дурдо…» э-э … там и прожили?
– Так точно, – горько улыбнулся Владимир. – Я ведь теперь получаюсь бездомным, так как мне комнату жилуправление дало, а как всё у меня случилось, оно же и забрало, родне я не нужен, какая ещё осталась, Нинка меня знать не хочет. Кому я теперь нужен? Куда мне идти прикажете»?
Бовин молчал, так как ответов на ти сложные житейские вопросы у него не было.
– Знаете, Максим. Отец Георгий посоветовал мне всё вам без утайки рассказать. Поэтому буду с вами предельно откровенен. Я … как бы это сказать … пациент-то весьма беспокойным был. За те семь лет я не менее десятка раз оттуда сбегал. Спросите меня – зачем?
– А чего тут спрашивать, – откликнулся Бовин. – Ясно – чтобы с тем Аркадием встретиться, с целью … ну, вроде как «разорвать контакт».
– Точно так, – с готовностью согласился гость. – А ещё, чтобы со знающими людьми встретиться … вроде вас … поговорить, посоветоваться, а то я в этих делах, вы, наверное, поняли – «абсолютный ноль». Признаться, меня во время тех побегов всякий раз неуклонно ловили, то милиция, то санитары, и возвращали туда, откуда я столь страстно бежал. Последние пару раз я всё же добирался до того перекрёстка, в Весняках. Знают в больнице, что я обязательно туда приду, и сразу меня там и караулят.
– А если не секрет, – спросил вдруг Макс, – какая же у вас успела скопиться сумма? Если, конечно, мой вопрос с вашей ситуации – уместен.
– Отчего же, – грустно вздохнул дядя Вова. – Точно сказать не берусь, но приблизительно – где-то около четырёхсот тысяч. Это на восемьдесят четвёртый год.
– Сколько- сколько?! – невольно вырвалось у Бовина. – Это же две тысячи вполне приличных зарплат будет. И вы их вот так … даже не потратили?
– А зачем? – пожал плечами гость. – Мне и зарплаты сантехника на жизнь вполне хватало, плюс «шабашки», семьи у меня больше не было, а пить я и вовсе перестал, чтобы по пьяни не сболтнуть чего лишнего. Вот и откладывал, а зачем, спроси меня, так я затруднюсь вразумительно ответить. Наверное … скорей всего, тратить опасался, а оно, может, и к лучшему, ибо дьявольские деньги блага не несут.
Максиму стало жалко гостя. Это надо же такому произойти – девятнадцать лет мастерить цепочки, рисковать, возить в Москву, торговаться там с разными лихими людьми, а потом – ап! – и ничего! И – главное – отдать за всё про всё свою собственную душу, ну прямо – ни за что. Для себя Максим твёрдо решил, что надо помочь бедолаге, обязательно помочь.
– А что, – осторожно предложил Максим, если я сам, вместо те… вас, пойду ночью на тот перекрёсток и переговорю с Аркашей от вашего имени. Чай меня-то ваши санитары не повяжут. Только вот проблема: просто так прийти явно недостаточно.
Гость как будто и сам ожидал такого предложения. Он как-то сразу воспрял духом, разогнул согнутую спину, с надеждой посмотрел в глаза Бовину, и буквально выдохнул из себя, сказав тихохонько:
– А вы и в самом деле … пойдёте?
– И пойду, – отозвался Макс, – вот только … – он замолчал и почесал рукой в затылке.
– Вот …– дядя Вова достал откуда-то из-за пазухи скрученный в трубочку листок бумаги. – Ровно в полночь, стоя там, нужно будет вслух прочитать это …
Максим развернул лист пергаментной бумаги. Рукой отца Георгия были начертаны пара четверостиший и подробная инструкция: где встать, в какой последовательности повернуться, даже насколько громко произнести ту или иную фразу. Макс пару раз пробежался глазами по листу. И твёрдо заявил дяде Вове:
– Я пойду туда!       
¬Пошарив по своим «закромам», Максим Бовин сообразил ужин, покормил дядю Вову и поел сам, потом он занялся подробным изучением инструкций, а его гость всё сильнее «клевал носом», каждый раз испуганно вздёргивая голову и осоловело таращась на Макса. Бовин отослал гостя помыться в ванной, а пока постелил ему на раскладушке, которую достал из кладовки, что находилась в коридоре. Он уложил гостя и отправился на «встречу» с Аркадием. Время всё ближе подбиралось к полуночи.
Нам кажется, что нет необходимости описывать посёлок Весняки. Такие посёлки имеются при каждом городе, областном или районном. Когда-то, когда город был гораздо меньше, это была просто деревушка, а потом, постепенно, город поглотил её, как и прочие деревушки. Постепенно город деревню переваривает, то есть домишки сносятся, жители расселяются планово или самостоятельно, а на этом месте появляются серые или многокрасочные многоэтажки. Но бывает и так, что место это «не ахти», и новостройки здесь не начинаются. Обычно здесь селится разного рода асоциальный элемент, и получается очередной «Хитров Рынок» или «Марьина Роща» из очерков Владимира Гиляровского, а то «Двор Чудес», столь талантливо описанный Виктором Гюго. Таким были и Весняки, и это делало поход не самой лучшей затеей, придуманной Бовиным.
Взялся за гуж, не говори, что не дюж. Максим вышел на единственную улицу, Ключевую, от которой отходили тупики и переулки, застроенные деревянными бараками ещё с послевоенных времён, когда население города прибавилось вернувшимися фронтовиками и прочим другим людом.
Бовин прошёлся вдоль дороги и определил, что пересечением четырёх дорог можно назвать место за клубом. Здесь нашёлся переулок, судя по табличке «Крайний». Плюс к нему имелась ещё железнодорожная узкоколейная «ветка», ведущая на деревообрабатывающий комбинат. Тот стоял прямо у реки. И что было поразительным, имелась ещё одна тропа, проторённая жителями посёлка к комбинатовской столовой, пользующейся, судя по всему, успехом. Пожалуй, это было единственное полностью кирпичное здание в посёлке. Максим понял, что это место и есть – нужное ему.
Пользуясь темнотой и почти отсутствием нормального уличного освещения, Максим занял позицию. Не верилось, что в каком-то получасе ходьбы кипит ночная городская жизнь и ярко светят фонари. Наш герой посмотрел на часы, с трудом разглядел, что стрелки приближаются к двенадцати. Инструкцию он предусмотрительно выучил наизусть, неуверенный, что можно будет заглядывать в текст, благо память у него была хорошая, недаром ведь диплом защищал. Он начал было проговаривать нужные слова, пусть и шёпотом, как вдруг из темноты появилась парочка патрульных милиционеров, которые сразу же направились к нему, поигрывая резиновыми «демократизаторами», как в шутку называли милицейские дубинки те, кто имел несчастье почувствовать их на себе. Максим начал было придумывать причину, с какой целью он здесь находится. Милиционеры подошли к нему вплотную, осветили фонарями, обошли со всех сторон, и молча двинулись дальше, ни разу не оглянувшись. Бовин с облегчением выпустил из себя воздух. Пока патрульные осматривали его, Максим не дышал. Наверное, милиционерам было скучно здесь ходить, но и разговаривать было тоже лень. Не походил молодой человек на преступный типаж, ну и шут с ним, идём дальше. Солдат походя спит, служба идёт.
«Похоже, – решил про себя Максим, – они на дядю Вову были заточены. А я им совсем и не нужен».
Как только патрульные растворились во тьме, Бовин начал действовать. По памяти он сотворил «вызов». Минуты не прошло, как явился Аркадий, словно вынырнул из-под земли. Был он всё в том же стареньком костюме и поблёскивал в темноте своей неизменной «фиксой», должно быть улыбаясь.
– Что, сявка, поговорить со мной пришёл? – процедил Аркаша сквозь зубы. – Тогда убери то, что за пазухой прячешь.
Действительно, Макс решил прихватить с собой, на всякий «пожарный случай», ту давешнюю иконку «Николая Угодника», которая там помогла ему в прошлый раз, когда на него напала летающая лопата. Иконка была маленькая, помещалась во внутренний карман куртки, раньше хранилась в монастыре и была, что называется – «намоленная». Максим осторожно достал лик.
– В газету её заверни, – отрывисто приказал Аркадий. – Поставь у столба. Никуда она у тебя не денется. Потом заберёшь.
Бовин скрипнул зубами, но вынужден был подчиниться. Эта встреча была нужна ему, он сам её искал.
– А теперь вот можно и побалакать, – хищно улыбнулся собеседник. – Ты шо это, фраер, чужие душонки спасать намылился? Тот дебил, за которого ты заступаешься – неудачник, дурак и балабол по жизни. А ты вот взялся мазу держать за его душу. Оно тебе это надо?
Бовин попытался было объяснить ему, что дядю Вову просто напросто обманули, и что надо … Но Аркаша только отмахнулся от него, не пожелав дослушать его словоизливаний.
– Да знаю я, шо ты мне сказать собираешься, но лучше послушай, шо я тебе предложить хочу. Ты за этого обормота вписался, а слабо тебе дальше пойти и свою душу предложить … взамен его?
Уж чего-чего, а такого поворота  Макс просто не ожидал, и замер в ступоре. А между тем его «оппонент» глумливо хохотнул и повернулся к нему спиной, словно собрался уходить, но тут же снова повернулся.
– Ты, фраер, подумай, хорошенько подумай, но имей в виду главное – у тебя одна ночь осталась на сомнения … подумай … прикинь …
Максим в панике глазами по сторонам забегал, а когда снова к Аркадию повернулся, чтобы спросить о чём-то, того уже и не было, словно он в воздухе растворился, как дымное «колечко», выпущенное после папиросной затяжки. Бовин так и стоял на этом месте, словно врос в землю. Но он не просто стоял, но размышлял по поводу сделанного ему предложения. Ничего ведь не скажешь – заманчивое предложение, рассчитанное на полного дурака. Или Аркадий приготовил ему какую-то каверзу. И что он хотел сказать, поминая, что в запасе у него всего одна ночь? Сколько вопросов, а ответов пока нет ни одного.
Наверное, он бы ещё долго так простоял, но растормошил его звук шагов. Похоже было, что возвращался тот самый милицейский парный патруль. Если в первый раз они прошли мимо, не задавая ему никаких вопросов, то случится ли то же в следующий раз, то есть сейчас? Умнее всего покинуть это место, что Бовин и сделал.
В раздумьях наш герой добирался до дома, в раздумьях он вошёл в квартиру. На его удивление, на кухне всё ещё продолжали «тусоваться» Николай Гладков с Борисом Звягиным. Судя по шуму, оба пребывали в приподнятом настроении. На их громкие крики и вышел наш герой, чтобы посмотреть, что там происходит. Первое, что бросилось ему в глаза, это то, что у Звягина разбита губа и подбит глаз. Невероятно, ведь оба соседа были закадычными приятелями.
– Мужики, – выкатил глаза от неожиданности Бовин, - чего это у вас тут происходит. С кем это Борис повздорить успел?
– Да … – развёл руками Звягин. – Тут, понимаешь, дело такое …
– Нет, – оборвал его почти на полуслове Гладков, – дай я буду рассказывать.
Звягин было – правда, довольно вяло – начал возражать, но Гладков, не слушая его, начал возбуждённо говорить:
– Сидим мы значит здесь, с Борисом и «Блестящим», а потом ещё «Каменюка» нарисовался, из блинной … ну, ты понимаешь … обсуждаем Майка Тайсона и Мохаммеда Али, и тут он, – Гладков указал пальцем на Борю, – выдаёт, что у него реакция ничуть не хуже, чем у Тайсона, а может даже и Али. Мы его, было, на смех подняли, а он вскочил, руками замахал, а потом заявляет, что готов, в качестве доказательства, поймать зубами кукушку, что из часов выскакивает, да время указывает. Мы ему, естественно, хором орём, что желаем. У кого часы с кукушкой? У «Поебень-травы», знамо дело. Вот к нему мы всей толпой и отправились. Прикинь, Макс – время без двух  минут семь. Этот трюкач ставит к часам табурет, встаёт на него, руками в стену упёрся, по обе стороны от часов, хавальник свой разинул, словно рыба. Ага, прицеливается, то есть. Прикинь – птицелов у нас объявился! И ровно в девятнадцать ноль-ноль кукушка оттуда вылетает и ему клювом – «ку-ку», «ку-ку», вначале попадает по передним зубам, а потом в глаз. Тут наш Боря – ха-ха-ха!! – кувырк с табурета на пол – в нокаут, значит!
– Злой ты человек, Гладков, – жалобно объявил Звягин, – чёрствый, бездушный. Я тут, понимаешь, мало того, что с расклёванной мордой оказался, да ещё и копчик себе зашиб, так он ещё соседу объявляет. Ты, говорит, Женя, далеко-то не уходи. Мы к тебе через час ещё придём. У нас матч- реванш намечается. А сам ржёт, как конь.
– Кукушка- кукушка, – не унимался развеселившийся Никола, – сколько у меня зубов осталось? Ку-ку, ку-ку. Да, Борис Михалыч?
Конечно, можно было похохотать вместе с друзьями над их злоключениями, то в эту минуту Бовину хотелось веселиться меньше всего. Мужики, глядя на его побледневшее лицо, тоже перестали подначивать друг друга, и принялись разглядывать своего более молодого соседа.
– Пойдём-ка, Максим, – предложил Гладков, который первым перестал смеяться и принял серьёзный вид, – выйдем во двор, погуторим там, а то у этих стен уши, бывает, прорастают.
Так и сделали, а во дворе Максим всё рассказал о событиях минувшего дня и ночи, изрядно озадачив своим рассказом соседей. Первым делом сходили посмотреть на гостя. Это было что-то вроде проверки, не «заливает» ли им Макс. Но дядя Вова был дома, дремал на раскладушке, а когда дверь заскрипела, сразу соскочил, словно того и дожидался. Скорей всего действительно – ждал Максима. Звягин гостя к себе забрать засобирался. Мол, у него запасной диван в наличии, чего же на старой развалюхе мучиться. Но дядя Вова от переезда отказался наотрез. Запинаясь, он поведал слушателям, что ему здесь трудно было, что казалось, будто за ним наблюдают.
– Вы бы мне лучше, братцы, – едва не взмолился гость, – на чердаке бы постелили, вот хоть на этой же раскладушке. Я к походным условиям привыкший.
Попробовали было отговорить мужика, но он на своём упёрся и – точка. Решили не спорить. Гладков взгромоздил раскладушку на спину, Максим взял пару одеял, подушку и простыни. У Бориса нашлась старая шахтёрская лампа и почти новый электрический фонарик. Как только гостю соорудили что-то похожее на «гнездо» в мансарде, сколоченной стараниями Звягина, соседи деликатно удалились, а Максима Владимир придержал за локоть. Он вопросительно заглянул ему в глаза и спросил шёпотом:
– Максим, как вы думаете – у нас что-то получится?
Этот жалобный вопрошающий взгляд пробрал Макса ознобом до самых костей. То был взгляд человека, который не хотел расставаться с последней надеждой, надеждой на него.
– Будь спокоен, дядя Вова, – деланно бодро отозвался Бовин, – обязательно прорвёмся, – а сам старался не встречаться с глазами гостя.
– Вы так думаете? – всё ещё шёпотом уточнил гость.
– Не думаю даже, а просто уверен в этом, – отозвался Макс. – Недаром ведь вас отец Георгий именно ко мне привёл.
Он спускался с чердака и думал, что в лепёшку расшибётся, а поможет этому человеку, который попал в трудное, нет, даже в безнадёжное положение, прошёл сквозь череду испытаний и доказал, что не опустил рук, а пытается что-то вернуть, что-то сделать, не сдаётся обстоятельствам, которые – все против него. И только он, Максим Бовин, может помочь ему исправить свою Большую Ошибку, он, и больше никто, и хрен его кто остановит.
Спустя несколько минут компания вновь собралась на кухне, но обсуждать пока было нечего. Все лишь переглядывались. Сделалось настолько тихо, что слышно было, как тикают «ходики» в комнате у Звягина.
– Вот что, – прервал тишину Гладков. – Предлагается пойти всем и поспать. Утро ведь вечера мудренее, как говорится. Завтра, на трезвую голову, решение найдём, что делать и как быть. Мы с Борисом на обеде вырвемся к половине первого, встретимся во дворе. Всё равно сейчас ничего дельного на ум не идёт.
Предложение было действительно разумным, и все с этим согласились. В течение нескольких минут кухня полностью опустела. Возможно, что остаток ночи Звягин или Гладков безмятежно проспали, но только Максу не спалось. Как быть и что делать, главные вопросы, которые мучили россиян всегда, а здесь ещё была и частность – как можно предложить свою душу, чтобы спасти душу дяди Вовы, с которым он познакомился буквально накануне? В наличии имелась целая куча вопросов, и на них не было ни одного вразумительного ответа.
Бовин был уверен, что так и не сможет заснуть, настолько был всем взволнован и даже измучен. Но молодость своё взяла, и Максим всё же уснул, пусть и незадолго до рассвета. Проспав пару- тройку часов, Бовин так же неожиданно проснулся, как незаметно для себя заснул ранее. Он сразу поднялся и отправился на чердак, проведать своего «постояльца». Тот его встретил приветливо, и они посидели рядом, разговаривая о всяких пустяках, а потом Максим спросил гостя, постится ли тот. Дядя ответил утвердительно. Максим отправился домой и полез я дальний ящик шкафа, где у него был устроен «сусек», пусть и пустоватый, пусть там хранился маленький мешочек с неполным килограммом гречневой крупы, результат двухчасового стояния в очереди в минувшую неделю. С минуту Макс стоял, взвешивая в руках мешочек со своим НЗ. Вздохнув, собрал свою волю в кулак и отправился с этим мешочком на кухню.
Когда, где-то через час, он снова вскарабкался по лестнице на чердак с полной миской исходящей паром гречневой каши в руках, дядя Вова сидел всё в той же позе, положив руки на колени и осунувшись. Только теперь Бовин разглядел, насколько он нездоров. Его гость посмотрел на миску, потом перевёл взгляд на хозяина и жалко улыбнулся.
– Как себя чувствуете, дядь Вов? – неуклюже спросил Бовин.
– Лучше и не спрашивай, Максимушка, – тоскливо отозвался гость. – Такое ощущение, что устал я от своей жизни. Совсем уже мочи нет. – Повздыхав, и покопавшись ложкой в каше, гость продолжил, понизив голос, и наклонившись к хозяину: – Я ведь, Максимушка, сюда умирать пришёл, если честно признаться. Сегодняшнюю ночь как-то пережил, пару раз чуть сердце не остановилось, а про завтра – не уверен, ох, не уверен. Я и знаки особые видел сегодняшней ночью, отчего и сердце барахлить начало.
– Ну, – деланно махнул рукой Бовин. – Здесь, у нас, знаки «Апокалипсиса» все видят, что по пьяни, что по трезвяку. Оно и понятно. Дом-то наш непростой, сами должны знать.
– Нет уж, Максим. Я про себя определённо могу сказать … что недолго мне осталось.
Медленно, через силу, дядя Вова съел одну ложку ещё тёплой гречневой каши, вторую, потянулся с третьей, но потом, со вздохом, опустил ложку обратно в миску.
– Нет. Не могу больше. Совсем аппетита нет. Ничего в горло не лезет.
Опускаясь с по-прежнему полной миской в руках, Максим вдруг понял, почему Аркаша ему про последнюю ночь сказал. Владимиру и в самом деле осталось совсем ничего. И в тот же монет у него как-то сам собой родился план. Оставив кашу на кухонном столе, он постучал к соседям и попросил их выйти. Когда оба соседа появились во дворе, Макс в нетерпении мерил периметр двора скорыми шагами. Тут же он открыл своим приятелям свою затею. Она была проста. Надо было, как можно скорей, пригласить к Владимиру Палычу «батюшку», который причастит его, как можно скорее, а потом попросить священника справить по грешнику Владимиру службу по всем правилам, о спасении его души. Звягин это предложение сразу отверг.
– Где ты, Макс, настоящего попа найдёшь? Да ещё такого, что согласится сюда прийти, да потом службу по бродяге справить? Кстати сказать, помнишь, Коль, мы с тобой в поезде ехали на «плац-карте», и рядом с нами парочка попов оказалось. Так они с нами портвейн употребили, а потом в карты дулись. Такого вы предлагаете пригласить?
– Да ладно тебе, Борь, – возразил Гладков, - брось утрировать. Поп, это всего лишь  посредник между Богом и такими, как мы, почти что «лоботрясами».
– Так и сами они, – хохотнул Звягин, – лбом поклоны отбивают, только держись.
– Хорош смеяться над тем, в чём не разбираешься, – одёрнул дружка Николай. – И среди них имеются непутёвые, однако это вовсе не значит, что вся вера плоха. Короче говоря, я считаю предложение Макса целесообразным, вариантов других у нас всё равно ведь нет. Мы с Борисом завтра поутру будем готовы попа встретить и помочь ему, если помощь наша понадобится.
– Я сам пойду поговорю с отцом Георгием. Тем более, что он сам ко мне дядю Вову привёл. Сам ли он службу отслужит, либо другой кто, не так уж и важно, главное, чтобы это произошло.
Они собирались обсудить ещё несколько пунктов их затеи, но им помешал другой сосед, Анатолий, по прозвищу «Блестящий», который тут же потребовал внимания, и, как не отнекивались все они, настаивал на том, чтобы его выслушали. Уж такая у него была планида – являться в самый неподходящий момент. Чтобы от него отделаться, решили его выслушать. Вот что он поведал:
Практически в тот же момент, как отец Георгий представил Максиму Бовину своего знакомого Владимира Палыча, соседка Анатолия – Лия Яковлевна, засобиралась к родственникам в город Горький, то есть, извиняемся – на тот момент уже снова Нижний Новгород. Никакой связи, видимой связи, между этими двумя событиями не наблюдалось, но только через пару часов приключился с Лией Яковлевной на вокзале инсульт. Разумеется, речи о том, чтобы вести её к родственникам, как она собиралась это сделать, речь уже не шла, а поместили старушку, точнее – пожилую пациентку в больничную палату интенсивной терапии, то есть – в реанимацию. И тут же появился в её комнате незнакомый мутный мужик, которого Анатолий раньше никогда не видал. Незнакомец прошёл по коридору, отпер соседскую дверь и закрылся там на несколько часов. Когда было уже полвторого ночи, Толя услыхал, как незнакомец вышел из соседской комнаты и поднялся этажом выше. Он направился к той лестнице, что вела на чердак. Анатолия взяло любопытство и он начал за этим мутным типом следить, видимо представляя себя майором Знаменским. То ли его незнакомец услышал, то ли по другим причинам, но вернулся обратно. Но Толю уже снедало любопытство. Он сам отправился к двери на чердак и выяснил, что замка на ней нет, хотя накануне замок был, и совершенно точно. Мало того – на чердаке явно слышалось движение. Там был человек, и не один. (Толя не знал, что именно в тот момент вся компания, которой он всё это рассказывал, обустраивали на чердаке дядю Вову, но они не стали говорить это «Блестящему», чтобы не втягивать того в свои дела). Короче говоря, Анатолий туда идти не решился, а направился обратно, в свою квартиру, на цыпочках подкрался к комнате Лии Яковлевны, и приник к замочной скважине, пытаясь там хоть что-то разглядеть. И тут же из-за двери заговорили, тоном грубым и неизящным, и наговорили в адрес Толи всяких гадостей, а в конце обещали выдавить глаз, а второй натянуть на … на … в общем – на задницу. И Анатолий, виновато улыбаясь, чуть не поклонившись, прснул к себе в комнату и затаился. Но вот теперь он просто задыхался от ярости и хотел своим раздражением поделиться с приятелями.
– Это меня-то, меня!.. Бывшего спортсмена!.. Ещё и футболиста заводского … почётного … лифтёра- ветерана … Да мне сам директор не раз руку жал … а мне какая-то «голь перекатная» глаз обещала натянуть на «туда»! Не-е-ет, я этого так не оставлю! Я завтра же … нет! – сегодня! пойду к участковому! Ах, ты, хамло какое, глаз он мне натянет!
И уже поутру Толик, кипя праведным гневом, направил свои стопы к участковому инспектору, Бармину Олегу Ивановичу, с просьбой, нет! с требованием навести порядок в данном помещении. Там же, в участке, Анатолий, во всех подробностях рассказал о появлении незнакомого, но очень подозрительного человека, который ночью обещал выдавить ему глаз, то есть - оба глаза. Ещё Анатолий рассказал и чьём-то присутствии на чердаке их дома. Не удовлетворившись устным изложением своих претензий, Анатолий потребовал, на основании им рассказанного составили протокол, который он обещал подписать. Если раньше Бармин отмахнулся бы от инсинуаций человека, который имел славу говорящего лишнее, то теперь был вынужден как-то реагировать. То есть участковый положил блокнот в планшетку, спрятал носовой платок внутрь форменной фуражки и направился по указанному в заявлении адресу. Первым делом старший лейтенант внутренней службы постучал в дверь пенсионерки Лии Яковлевны. За спиной его маячил бдительный товарищ «Блестящий».
К искреннему удивлению Анатолия, дверь открыла та самая Лия Михайловна, которая должна сейчас лежать в реанимационной палате. Покосившись на Анатолия, который тут же стушевался и, почти бегом, удалился в свою комнату, участковый кашлянул в кулак и попросил дозволения войти внутрь. С крайне недовольным видом пенсионерка посторонилась, пропуская милиционера внутрь.
– Доброго вам здравия, – пожелал Бармин, не решаясь спросить у хозяйки комнаты, почему она здесь, а не в реанимации. – Нет ли у вас каких претензий? Всё ли у вас в порядке?
Бармин понимал, что несёт полную околесицу, но он сам ожидал другого, и собирался допрашивать неизвестного человека, тогда как тут … Хозяйка смерила гостя взглядом, переполненным недовольства и даже презрения.
– Шо, вынюхивать сюда что-то явился? Всё здесь в порядке. Увидел? Убедился? Вот и валили отсюда, отколь пришёл … козлина …
У товарища участкового от такого отлупа даже глаза на лоб вылезли, и на лице выступила испарина.
– Это вы … – Бармин настолько смешался, что не находил слов, – почему … ко мне так?..
– Не нравится? – встала «в позу, уперев руки в бока, Лия Яковлевна. – Так тебя здесь никто не держит, легавый. Ишь, зенки вылупил, жандарм. Вали, говорю, отсель, пока жив.      
– Э-э, – Бармин снял с начавшей багроветь бритой головы фуражку, вынул оттуда носовой платок и начал вытирать обильную испарину. – Я ведь при исполнении, гражданочка. Могу и …
Но пенсионерка, вместо того, чтобы осознать собственные деяния, сама шагнула к нему, и завопила странно низким голосом:
– Шо?! Ты мне ещё угрожать будешь, козёл?! Вон отсюда, животное!
От такого бешеного напора участковый попятился, и тут в область его зрения попало висевшее на стене зеркало, в котором отразился сам старший лейтенант. Вернее … форма милицейская была точно его – один погон был пришит чуть криво. Он всё время собирался попросить супругу поправить изъян, но как только снимал форму, про эту «мелочь» тут же забывал. То есть форма была его, но в его форму было одето какое-то чудовища, с козлиной мордой, над которой возвышались длинные бугорчатые серые рога, и даже имелась кудлатая борода.
– А-а … мнэ-э …
В ужасе участковый вылетел из комнаты пенсионерки в коридор, увидал приоткрытую дверь, через которую выглядывал, с испуганным видом, «Блестящий», который и притащил его сюда. Бармин толкнул внутрь Анатолия, ворвался сам в комнату и захлопнул за собой дверь, привалившись к ней спиной.
– Что там? – шёпотом спросил «Блестящий». – Убийство?
Глаза участкового бегали пол сторонам, осматривая комнату. Увидав трюмо, он оттолкнул заявителя в сторону и подскочил к весьма пыльному зеркалу, тумбочка которого была заставлена всякой хозяйственной дребеденью. На участкового из пыльного «зазеркалья» смотрел он сам, правда, потный и багровый, но свою конопатую физиономию он хорошо знал, разглядывая каждое утро с электрической бритвенной машинкой «Харькiв». Всё было в порядке … в относительном порядке.
– Так что же там произошло? – спрашивал заявитель.
– Не твоего ума дело! – грубо оборвал его участковый, отчего «Блестящий» остолбенел.
– А вот ещё с чердаком бы разобраться, – попробовал он вразумить участкового инспектора, который сильно изменился после того, как на пару минут побывал в комнате Лии Яковлевны. – Они там комнату бесконтрольную для жилья соорудили …
– Я с тобой, похоже, скоро начну разбираться! – обещал, побагровев от злости старший лейтенант. – Ишь, развели здесь бардак. Козл…
Вдруг участковый зажал сам себе рот обеими руками и выскочил вон. Опрометью он скатился по ступеням лестницы под взглядом донельзя поражённого Анатолия и вывалился вон. Он бежал из этого проклятого дома и думал, что всё это ему привиделось. Нет, не привиделось, это был сон, и ничего более. Ему приснилось, что у него был некий пропойца и что-то там ему заявлял. Он забудет всё и никогда в дальнейшем не вспомнит. Это был самый разумный исход этого мутного дела. По дороге к себе, в участок, Бармин порвал заявление «Блестящего» и выбросил обрывки в урну. Только тогда он начал успокаиваться.
Если честно признаться, то Анатолий желал с помощью «органов» решить все вопросы, которые его мучили. Но участковый, своим странным поведением, ничего не объяснил, а кое-что даже и преумножил. Надо было действовать дальше самому, но как? «Блестящий» выглянул во двор и сквозь оконное стекло углядел там соседей, которые что-то оживлённо обсуждали. С ними и решил Толя поделиться всеми своими впечатлениями от пережитого.
Тут же, во дворе, он поведал всем троим о странном типе, пообещавшем ему выдавить оба глаза, и про странные движения на чердаке ночной порой. Конечно же, жильцы «Аркашиной квартиры» сразу же догадались, что за типус там появился и на чью душу он нацелился, ну а то, какие способы действий и передвижений у нечисти, просвещать соседа не было никакого резона. Пока они переглядывались между собой. Анатолий осмелел и заявил им, что так этого дела он оставлять не намерен, а пойдёт куда угодно, и даже в КГБ. Вот сегодня и пойдёт. Это его последнее заявление и вывело из себя всех троих.
– Толян, – первым высказался Макс, – если ты туда пойдёшь, так не удивляйся, если тебе именно там глаза-то и выдавят, дознаваясь до всяких там подробностей. Ты ведь не из той категории граждан, с которыми особо церемонятся. Это – раз. а, во-вторых, я сам тебе глаз подобью, если ты посторонних людей сюда приведёшь.
– А я, Толик, – моментально подключился к «воспитательной беседе» Николаша, – несколько лет боксом занимался и дошёл до юношеского разряда. Очень хочется вспомнить то, что ещё не совсем забылось. Это – три.
– Слышишь, ты, – последним взял слово Борис, – алхимик херов, я, конечно, никакими боксами не занимался, но я сам по себе, «по жизни» - здоровый, так тебе заеду, что не взыщи, если после этого обдрищешься. Понял меня, «Менделеев» недоделанный?
Анатолий никак не ожидал подобной реакции от своих товарищей, с которыми было столько выпито и столько обговорено всего. Если хотя бы один выполнит то, о чём он ему сейчас обещал, то уже это тревожило. Не лучше ли отступить на «подготовленные» позиции и там отсидеться, переждав всю эту «свистопляску»?
– Но что же мне тогда делать? – жалобно спросил он своих «обидчиков», которые на него столь жёстко надавили, вместо ожидаемого сочувствия.
– Просто жить, – ответил Звягин, – жить и не обращать ни на что внимания. В жизни ведь, Толя, столько разных радостей, а ты сосредоточился на гадостях. Стыдно, Толя. Попробуй жить проще.
– Хорошо, – откликнулся «Блестящий». – Попробую. Три дня. Если за это время прекратится весь этот «бардак», то хорошо, я про всё забуду. Но если нет, то - не взыщите…
Гордо подняв подбородок, Анатолий отправился домой. Но пройти он успел не более двух шагов, как перед ним стеной встал Борис.
– Эй, а ну стоять! – Судя по грозному виду, настроен был Звягин крайне серьёзно. – Я что-то не врубаюсь. Ты что же это, теперь за соседями шпионить намылился, иезуит коммунальный?
– Не шпионю я вовсе, – дерзко отозвался «Блестящий», попятившись назад, – а интересуюсь. А что, нельзя?
– А почему я не интересуюсь? – Прорычал Боря.
И тут же на его слова последовал достойный ответ, который назван был бы – «наш ответ Чемберлену». «Блестящий» ткнул в широкую грудь Звягина пальцем и нравоучительно изрёк:
– Потому что я, Борис – советский человек, а советского человека всё должно интересовать, тогда как ты не только не советский человек, так ещё и аполитичное, непутёвое существо, которому по большому счёту наплевать не только на положение своих братьев по классу – пролетариев, но даже и на жизнь собственных соседей. Стыдно должно быть тебе, Борис Михайлович.
Высказавшись подобным, заковыристым  образом, «Блестящий» повернулся к своему «оппоненту» спиной и двинулся быстрым шагом по направлению к подъезду. Посрамлённый Звягин ещё пару томительных минут стоял на месте, формулируя достойный ответ. А когда пришла на ум подходящая мысль, отвечать было уже некому. Пришлось ограничиться одной фразой.
– Ни хрена себе – доктор Геббельс …
Когда план был составлен так полно, как это только можно сделать «на ходу», Макс отправился к отцу Георгию. И был там приятно удивлён, узнав, что тот уже послал машину в село Ильинское, что располагалось в полусотне километров от города, за отцом Макарием – весьма благочестивым местным батюшкой, служившим на заре юности в авиаторах. Стало быть, Максим уже не один в этот сложном деле. У него появился союзник, что весьма неплохо, учитывая создавшуюся ситуацию. Поутру отец Макарий должен был совершить обряд елеосвящения, прямо там, на чердаке. А отец Георгий в это время, при поддержке и помощи пары учащихся местной семинарии, будет молиться за душу дяди Вовы в самой Серафимовской церкви. Бовину были не до конца ясны все эти ритуалы, но посчитал, что служителям веры всё жи виднее, что и как делать. Он решил полностью им довериться.
Весь вечер и всю последующую ночь соседи не отходили от умирающего (это было видно) Владимира Палыча, меняясь каждые пару часов. Утром, когда Макс, прежде чем уйти, заглянул к нему на чердак, дядя Вова с трудом уже ворочал языком, но взгляд его при этом оставался осмысленным и благодарным. В нём была растворена надежда.
– Всё нормально, дядь Вова, будет, – приободрил старика Максим. – Можете не сомневаться - прорвёмся …
Сам же себя Бовин поймал на мысли, что, скорей всего – видит живым этого человека в последний раз.
Отец Макарий прибыл сразу же после ухода Бовина. Это был старый, маленький сморщенный старикан, с большим пакетом в руках. Его совсем не удивило, что Гладков и Звягин (они должны были находиться при его особе и ассистировать батюшке) одеты весьма странно – в телогрейки и мотоциклетные шлемы. На Звягине ещё оказались – дополнительно – вратарские щитки.
Между тем Максим занял предназначенную ему позицию в церкви. Там отец Георгий, с парой семинаристов, уже принялся мерно отчитывать заготовленные заранее тексты. Максим вынужден был стоять там же, шёпотом повторяя то, что громко рёк отец Георгий, стараясь не думать о том, что надо бы на «колбасные» талоны в этот раз взять ветчину, а не ливерную колбасу, как это вышло в прошлом месяце. Суетные мысли, но они почему-то упорно лезли ему в голову.
Пятнадцать часов отец Георгий и семинаристы, сменяя друг друга, непрерывно читали молитвы и канонические тексты, для спасения души дяди Вовы. И всё это время Бовин был вынужден стоять подле них. Уже в сумерках, когда всё закончилось, он побрёл домой на негнущихся ногах, покачиваясь. Дорога казалась бесконечно долгой, не только потому, что ноги были словно свинцовые чушки, но скорей уж от нетерпения узнать, как всё прошло там.
Вот ведь, размышлял на ходу Максим, не могут придумать люди такую штуку, чтобы был телефон и одновременно рация, чтобы в кармане носить можно и не нужен телефонный провод. Была бы у меня такая штука, уже бы позвонил и узнал, как там дела. Не надо искать телефон- автомат и там зависать, а говорить можно было бы прямо на ходу. Вот ведь вещь бы была!
Так он размечтался и незаметно добрался до дома. Со двора, ему навстречу, пронеслась «скорая помощь», а следом, сразу же – другая. Ладно бы одна, но почему – две? Бовин прибавил было шагу, но тут же увидал обоих соседей, с распухшими лицами. Перебивая друг друга, они рассказали своему молодому товарищу, как неизвестно откуда на них набросился осиный рой, о том, как они прикрывали байковым одеялом отца Макария, как потом сами очутились в центре вражеского удара. С их восторженных слов «батюшка» оказался молодцом и всё довёл до конца, хотя и досталось ему больше всех, потому как руки у него были заняты каноническими книгами.
– Ничего, – закончил Николаша Гладков, – врачи сказали, что жить будет, хотя его и покусали преизрядно. А вот Вова … там и представился.
– Значит, это его увозили, когда я сюда шёл? – уточнил Бовин.
– Да, – кивнул Звягин, – а на другой машине «батюшку» увели, чтобы предупредить анафилактический шок после многочисленных укусов.
Но Максима продолжали терзать сомнения, как всё произошло, удалась их миссия, или – увы – нет? Неожиданно для самого себя он осознал, что поднимается по лесенке на чердак. Как только под ногами заскрипели доски чердачного перекрытия, он остановился и обвёл взглядом всё помещение, как вдруг ему на рукав сел мотылёк. Макс с минуту разглядывал его на расстоянии вытянутой руки, а потом мотылёк от рукава оторвался и полетел прочь, сделав ещё пару кругов над головой Бовина. Затем он исчез, уже навсегда, в сумерках, которые здесь почти постоянно царили.
Максим непроизвольно улыбнулся. Он ощущал какую-то лёгкость, даже – эйфорию. Он всё понял – догадался, что значил этот светящийся мотылёк. Из груди нашего героя вырвался вздох облегчения. Да, они победили.
Бовин снова вышел во двор, широко улыбнулся Гладкову со Звягиным и показал им пальцами знак «V», то есть, победа, братцы. Те тоже заулыбались и так же ответили, словно были членами тайного общества взаимопомощи. Их идиллию прервал старший лейтенант внутренней службы Бармин.
– Товарищ Бовин, что вы можете сказать относительно того гражданина, что умер сегодня днём на чердаке? Вы что, с ним знакомы как-то?
– Это же дядя Вова, – не поворачивая головы в сторону участкового, отозвался Макс.
– Дядя? – искренне удивился Бармин. – То есть он ваш родственник?
– Теперь – да …
Голос Максима предательски дрогнул, и стоявшие рядом Звягин с Гладковым положили ему руки на плечи, соединив этим жестом с собой …
12. 07. 2012


Эпизод 6. Терентьевна, или Наши укротители приведений.
Уже четвёртый месяц вкалывал на мебельной фабрике Бовин. Стоило ли грызть «гранит наук» более двух лет, чтобы сейчас вставать на обычное рабочее место. Видите ли, «молодых специалистов» у них оказалось более, чем достаточно, а вот простых рабочих катастрофически не хватало.
И, с того момента, как Максим встал к станку, время разделилось на две основные части: столько-то часов до начала смены и столько-то часов до его конца. И так было день за днём. К тому же такая вот несправедливость: если на рабочем месте часы и даже минуты тянулись бесконечно долго, то выходные пролетали с космической скоростью. Теория относительности, не иначе. А ещё вернее сказать – тоска зелёная.
В один из августовских дней, урвав момент для кратковременного отдыха, Макс улёгся возле станка, в буквальном смысле слова. В ту же минуту перед ним появился бригадир Саня с каской в руках, наполненной купюрами в один рубль, три и пять.
– Максим, обрати внимание: деньги тут собираем … для Шурика Симонова из соседней бригады …семье, значит, помочь.
Бовин и знать-то не знал, кто такой Шурик Симонов, да ещё из соседней бригады, но и прослыть жлобом тоже не планировал. Потому, вздыхая, раскрыл кошелёк.
– «Трёшницы» достаточно будет?
– Валяй, – кивнул в знак согласия «комбриг», протягивая к нему шлем для очередного пожертвования.
– Он хоть от чего помер-то? – поинтересовался вслед упавшей в каску купюре Бовин.
– А вот не поверишь – с моста навернулся в реку.
– Это что, – действительно не поверил Макс, – в Хлыбовку?
– Точно, – бригадир повернулся, чтобы идти дальше.       
– Так там же такое место, – изумился Макс. – Курица с трудом лапы вымоет.
– Так-то да, – пожал плечами Саня, – но он упал, подняться на ноги не смог, а потом и вовсе захлебнулся. Так, по крайней мере, евонная жена сказывала. Короче – сильно не повезло Шурику.
Бовин проводил глазами бригадира, уходящего дальше по проходу между станками, и закрыл глаза.
– Хм …
Кто-то явно хотел привлечь к себе его внимание. Ну, кого ещё там чёрт принёс? Пришлось открыть глаза. Теперь перед ним стоял некий Лёха Коренев, транспортировщик из соседней «смены», более известный в рабочей среде, как Шариков.
– Лёха, – протянул он руку Бовину, представляясь, несмотря на ощутимую разницу в возрасте. Пришлось руку пожимать. А «визитёр» сразу перешёл к делу.
– Я слышал от народа, что ты можешь … это …
Шариков замахал руками в стиле «джахалай- махалай», что весьма не понравилось Максиму, впрочем, как и сам Шариков. Основной причиной антипатии была весьма скользкая репутация Шарикова. Мужичок он был склочный, с «гнильцой», мог «подставить» любого, за что и был у начальства на хорошем счету, этакий карьерист- популяризатор. А Макс, в свою очередь, уже был наслышан о его художествах.
– Я вообще-то по специальности – прессовщик, – нехотя отозвался Бовин, – а не дирижёр, как ты думаешь.
– Ты … это … – тем не менее продолжал Алексей, – говорят … можешь по этому… ну, по магии помочь …
– И кто такое рассказывает? – развеселился Бовин.
– Ну … – замялся Шариков, – говорят …
– Ты толком давай говори, – настаивал на своём Бовин, – говорит-то про меня такое кто?
– Батюшка, – вынужден был сознаться Коренев, – отец Георгий. Он про тебя сказал. А я вот услышал, и к тебе … Короче, проблема у меня, большая …
– Вот что, – прервал его на полуслове Максим, – неуважаемый. Иди-ка ты сначала со своими проблемами к отцу Георгию, да расскажи о своих больших проблемах ему, а уж если он сочтёт нужным, то скажет тебе мой адрес, вот тогда и поговорим серьёзно.
Шариков вынужден был принять условия Бовина и послушно удалился. Максим проводил его скептическим взглядом. М-да, действительно – Шариков, каким его вывел Михаил Булгаков в «Собачьем сердце»: и рожей, и делами, да, скорей всего – и помыслами.   
Следующим утром, часиков так в восемь, что весьма рано – признайтесь – для субботы, Бовина разбудил деликатный, но настойчивый стук в дверь. На пороге стоял Коренев, но не один, а в сопровождении отца Георгия, причём последний был одет в «мирское» - шевиотовый костюм, дополненный галстуком в сиреневую полоску, а голову «батюшки» прикрывала шляпа, под которой не было видно следа от старого ожога. Стало быть – никуда не денешься – придётся принимать гостей. «Батюшка» отодвинулся вглубь комнаты и занял место у окна. Коренев придвинулся к нему ближе, словно желал показать, что они здесь – вместе.
Пока она в комнате обустраивались, Максим наскоро умылся, а потом вернулся обратно и в течение минуты обозревал Коренева, который, без рабочей спецовки выглядел чуть иначе, но всё равно оставался прежним «Шариковым». Парадно обрядившись в отглаженную сорочку и серые брюки, Коренев старался выглядеть гордо. Мол, не лыком шиты и не пальцем деланы.
Вдруг Макс приблизился к нему и довольно бесцеремонно оттянул ворот его рубашки. Там висела новенькая металлическая цепочка с крестиком.
– Вот, – подтвердил гость, – четыре дня назад обряд «крещения» прошёл.
«Ага, – соображал наш герой, – если отец Георгий этого субъекта окрестил, ла ещё и сам ко мне пожаловал для его сопровождения, то выслушать придётся. Ничего не поделаешь».
– Я весь во внимании, – обратился хозяин к гостям.
– У нас в Весняках, – начал свой рассказ Коренев, – жила одна бабка. Её Терентьевной звали. Как бы это выразиться … ведьмой она считалась …
– Да ну?! – искренне удивился Бовин. – А я-то думал, что вы только в партию, которая «наш рулевой», и верите.
– А вот и напрасно иронизируете, молодой человек. Вот в победу коммунизма и правительствам своим – верили. Что да, то да. Вот только одно другому не всегда мешает. То есть нет-нет, да кто-нибудь к иным силам и обращались, за помощью соответствующей.
– Это к Терентьевне то есть? – весьма ехидно поинтересовался Максим.
– Да хотя бы и к ней, – спокойно согласился гость. – Вот только больно уж странная она была. Помогала охотно тем, кто мужика приворожить просил, или там соседу, а то и начальнику негласно подгадить. «Такое» вот – всегда пожалуйста. Но вот что интересно было – если посетитель к ней с крестом заявится, так в избу не пускала, пока он (или она) крест свой снаружи не оставит. У неё столб имелся, рядом с крыльцом, а в него гвоздь вбит аршинный. Специально, чтобы крест там вешать, а чтобы внутрь, так – ни-ни. Лишь после этого разговор доверительный состояться мог ...
– Это всё слова и слухи, - прервал его Максим. – Ты конкретно говори, Алексей Палыч.
– Конкретно? – вздохнул гость и покосился на «батюшку», но тот в это время разглядывал что-то через окно снаружи. – Можно и конкретно. Был у нас директор на заводе в прошлые годы. Владилен Авдеевич Безгачёв. Слышал, может, про такого?
– Неважно, – нахмурился Бовин, которому было жаль, что суббота начиналась не так, как он её планировал провести. – Рассказывай дальше.
– Может быть, – вздохнул Коренев, – как руководитель или там хозяйственник он и был хорошим, но вот как человек … Другого слова, чем «дерьмо» на ум и не идёт. Не выражает сути, то есть. И главное – всё время орёт: на рабочих, на инженеров, ну на всех подряд. Спасу никакого нет, даже обзывается по-обидному. Мы его за это «Оратием» прозвали. Но наверху, у своего начальства он в почёте был. Его даже орденом наградили. Нет … двумя. Поговаривали, что он в Москву, «на повышение» вот-вот отправится. И тут он, на свою беду, в столовой на заведующую Алевтину наорал, да ещё кулаками размахивал, и это при полном помещении народу. Даже обозвал её … как это … «кадушкой старой» … Ага … Не выдержала она такого позора принародного, да к Терентьевне и отправилась. И прикинь – недели не прошло … это … инсульт то есть случился. Это в сорок-то лет. После этого он не только орать на кого, говорить уже толком не смог. Мычит всё, да глаза таращит, да мордой багровеет. Где-то около года помычал, да и вовсе окочурился. Такие вот дела …
– История твоя, Алексей Палыч, – прервал «Шарикова» Макс, – конечно небезынтересная, но только ты по делу давай … по делу …
Но «Шариков» уставился куда-то в пространство и словно не слышал Бовина. Губы его продолжали шевелиться, словно он что-то ещё рассказывал, но уже невидимым слушателям. А потом словно проснулся, и, как ни в чём не бывало, продолжил свой рассказ:
– А через месяц и вовсе оказия случилась. Стояла очередь, огромадная. Получилось так, что вместе там очутились и там и Алевтина, и Терентьевна, и масса другого разного народу. И все были злые, раздражённые чем-то, друг дружке спуску не давали. Все там перелаялись. А Алевтина той Терентьевне тоже сильно нагрубила, да на повышенных тонах, да с матюгами. В другой раз над этим посмеялись бы все, в том числе и взаимообидчики, но в это раз всё серьёзно получилось, и Терентьевна из очереди той ушла, плюнув напоследок на Алевтину. И с того времени на нас несчастья посыпались. Одно за другим. Сначала два «барака», то есть общежития, сгорели, а потом у Алевтины мужик повесился, и не только у неё, но и у тех баб, что в той очереди её сторону взяли. Ну что ты будешь делать – мереть начали, ровно мухи, от самых разных напастей. А я как раз тем летом из армии «дембельнулся». Было это … дай бог памяти … да шестьдесят первый год это был – надо же, тридцать ведь лет уже прошло! И у меня тоже «племяш», когда катался на велике, побился изрядно. Я тогда дюже горячий был, после армии-то, собрал друзей- приятелей, что побойчее – четырёх – да и отправились мы все к ней. Сейчас сказали бы – «на разборки». Короче говоря … избу мы её спалили. И после этого народ мереть перестал и несчастья наши Весняки оставили. А главное, что и бабка та, то есть ведьма, куда-то подевалась. Так её и не нашли. Да больно-то и не искали.
– Ну а я-то тут тебе какого хрена нужен, – совсем потерял терпением Максим, (даже отец Георгий перестал озирать окрестности дома сквозь стекло, обернулся и укоризненно покачал головой), – если изба сгорела, бабка слиняла, а все после этого были живы, здоровы и даже веселы?
– А вот теперь начнётся самая суть, – продолжал глаголеть гость, словно и не уразумел недовольства хозяина. – В этом году все те пацаны, что со мной к Терентьевне ходили – умирать вдруг стали. Прикинь! Лёха на мотоцикле разбился. Говорят, будто увидел что на дороге, испугался, мотоцикл в сторону повёл, так в столб врезался, что башку себе расколол. Это в июне случилось. Потом Толя был. За каким-то чёртом в трансформаторную будку запрыгнул. Ну и … сами понимаете – одни головёшки остались. А «Бурундук» в погреб навернулся, в овощную яму полетел, вниз головой. Шею себе там свернул одномоменственно. Это было уже в июле … в двадцатых числах ...
Максим перевёл взгляд на «батюшку», который сложил руки на груди, переплетя их, и тоже слушал. Бовину он кивнул головой, мол, всё так и было.
– Главное, что «Бурундук», перед смертью, за день или два, заходил ко мне и к Шурику Симонову – покойному – просил слёзно, чтобы мы покаялись, ну … по поводу Терентьевны. А тут на прошлой неделе мы с Шуриком по «железке» в посёлок идём; она там вдоль её участка, где изба была, тянется. Терентьевна за клубом жила. Сейчас-то там ничего нет, пустырь. Сгорело там всё, а потом сорняками заросло. Ну, так вот …
Если изъять из последующего пересказа все эти «ну», «это», «как его там» и все паузы, которые являлись причиной растущего недовольства слушателей, то вырисовывалась картина следующего содержания:
В двенадцатом часу вечера, то есть, считай – ночью, Алексей встретил Сашу Симонова, который возвращался из близлежащей забегаловки. Дорога домой у этой подгулявшей «сладкой парочки» пролегала по железнодорожной ветке, тянувшейся из города до посёлка, метров пятьсот, не больше. Путь этот пересекала речушка Хлыбовка, мелкая и донельзя загаженная. Она являлась как бы рубежом между городом Александровым и посёлком Весняки. Мужики уже вступили на мост, как вдруг вся линия погрузилась в кромешный мрак. По какой-то неизвестной причине вырубилось освещение пути. И в этот самый момент и Коренев, и Симонов, оба узрели, как к ним приближается нечто тёмное, как клубок ночи. Это было видение, помноженное на ощущение, учитывая, насколько сделалось темно. И привиделся им если не волк, то большущая собака. И этот зверь жутко светился в темноте каким-то голубоватым светом, словно собаку скрестили со светлячком, и светящийся пигмент выступал крошечной капелькой на конце каждой шерстинки. Это было потрясающее зрелище, не приведи Господь которое было увидеть. Собака заграничных Баскервилей бы обзавидовалась. Сам Коренев остолбенел от ужаса, и именно обстоятельство его спасло. Светящаяся «собака» налетела на него. От сильного толчка Шариков покатился по земле и остановился на самом берегу речушки. А вот Симонов пустился наутёк, решив перебежать Хлыбовку. Всё, что происходило, Коренев видел своими глазами и никогда не забудет, настолько всё врезалось память. Он бы и хотел забыть, всё отдать за это, но картинка каждый день «прокручивается» у него перед глазами. Как бежит и кричит Шурик. Как за ним летит, вытянувшись, то ли собака, то ли светящийся волк. Как «зверь» настигает Симонова. Как прыгает ему на спину. Как оба они летят вниз, в Хлыбовку. Как орёт и извивается Шурик. Как прижимает «волк» его лапами. Как вопли сменяются бульканьем. Как светящийся «зверь» уносится прочь, а Шурик неподвижно лежит, и его обтекают грязные воды, несущие течением всякий мусор. Стыдно признаться, но Алексей Палыч, как только поднялся, помчался прочь, не помня под собой ног.      
Каково же было удивление Коренева, что на следующий день все в Весняках обсуждали падение и смерть Шурика с моста, и не более того. Не было, оказалось, ни разорванного на куски тела, ни следов борьбы, словно ничего такого и не произошло. Можно было бы признаться, что они были тогда вместе, но подробности всего посчитали бы выдумками, а то и признаком безумия. Могли и дело уголовное оформить. Так что Коренев промолчал, что был там.
Только сейчас он всё проанализировал и пришёл к выводу, что все они, четверо, пусть и по отдельности, ходили на то пепелище: кто за пару дней, кто за три, и каждый нашёл свою смерть в непосредственной близости от того места. И – главное – наступала его очередь. И вот тогда-то Кореневу сделалось по-настоящему страшно. Что же делать?! Если пойти сейчас, да признаться о своём там участии, да хотя бы свидетельстве, то тебя могут отправить в соответствующее лечебное учреждение, а там тебе такое «auto de fe» устроят, что мало не покажется. Вот и остаётся единственное, что к специалистам обратиться. Именно, что – к специалистам.
Бовин всё внимательно выслушал, до самого конца, когда рассказчик окончательно умолк, а потом уточнил:
– Я только одно не понял – избу ведьмы вашей сожгли в шестьдесят первом, так? (Шариков начал энергично кивать). А участники тех событий умирать стали только теперь, по истечении тридцати лет. Почему так?
Шариков весьма тоскливо пожал плечами.
– А земляные работы, – подключился к разговору отец Георгий, потерев указательным пальцем шрамик от ожога на лбу, – на бывшем участке этой самой Терентьевны проводились какие-нибудь?
– Ну-у, – задумался Коренев. – В начале лета … начали там что-то прокладывать, но потом все работы быстро свернули. Сказали, что какой-то несчастный случай с бульдозеристом произошёл. И – всё после этого. Заглохло у них там. У неё ведь, Терентьевны, участок совсем маленький был, хибарка тоже маленькая, так себе домишко. Так за клубом пустырь и прозябает. Сейчас и вовсе пыреем всё заросло.
«Батюшка» и Бовин переглянулись. Отец Георгий кивнул головой, а Максим мысленно произвёл расчёты: десять кварталов от дома, ещё полкилометра до клуба и обратно – всё про всё два часа будет пешего хода. А что делать?
– Ладно, – решительно сказал Максим, поднимаясь со стула, – уговорил. Пошли, посмотрим на месте.
– А что? – не понял «Шариков».
– Как – что? «Железку» эту твою, мост, участок этой заросший. Одним словом – всё. Там и примем окончательное решение – что дальше делать. А ты давай, Алексей Палыч, дорогу показывай.
Не прошло и часа, как вся компания стояла на границе «Терентьевского пустыря».
«Это надо же, – подумалось Максу, – четвёртый месяц мимо этого места хожу … Никогда бы не подумал, что тут такое может происходить».
Все трое, включая и «батюшку» в костюме и шляпе, спустились с насыпи и принялись бродить по высокой траве, что-то там высматривая. Участок, ставший местом прогулки, представлял собой прямоугольник примерно двадцать на тридцать метров, не более, ограниченный с одной стороны тропинкой, протоптанной местными жителями, а с другой – насыпью, по которой проходила упомянутая железнодорожная узкоколейная «ветка». Угодье сие и в самом деле изрядно заросло крапивой, репейником, осотом и всякой прочей «сорной» растительностью, и заросло настолько, что с великим трудом угадывались остатки простенького фундамента избушки, оставшиеся после того знаменательного пожара. «Шариков», в компании обоих «экзорцистов», успел пересечь весь участок по диагонали раз десять, пока вдруг не остановился, склонившись и разглядывая свои ботинки.
– Мужики, гляньте-ка сюда, что это у меня на тапках-то?
И, действительно: обувь Алексея оказалась запачкана чем-то бурого цвета, и это «что-то» напоминало запёкшуюся кровь.
– Теперь вспоминаю, – почти закричал Коренев, – что «Бурундук»-то мне тоже рассказывал, что извазюкался здесь, а потом …
– Быстро отсюда, – скомандовал отец Георгий, и таким голосом, что ему невозможно было не подчиниться. Вся троица в один миг оказалась на насыпи. Коптев, брезгливо изморщившись, принялся очищать ботинки листьями лопуха.
– Это называется «ведьмины слёзы», – незаметно прошептал Бовину «батюшка», – но только почему они оказались здесь?
Оба они стояли и разглядывали издали этот жуткий участок, оказавшийся таким опасным. Теперь общая картина начала проясняться. Терентьевна и впрямь была ведьмой, а Алексею Палычу, судя по всему, предстояло продолжить тот список обречённых на смерть. Вроде бы мозаика собиралась, но не хватало нескольких ключевых пазлов. Но не потому, что их некуда было пристроить, а по причине отсутствия их, тогда как быть они должны.
– А мне кажется, – шёпотом продолжил отец Георгий, – что наш клиент, а вернее сказать – «подопечный», Алексей Павлович Коренев …
– По прозвищу – «Шариков», – подсказал Макс.
– Пусть и «Шариков», неважно, – отмахнулся «батюшка», – это всё равно ведь человек, пришедший к нам за помощью, но он явно что-то недоговаривает, и это «что-то» очень важное для нашего дела.
– Сейчас попытаемся это прояснить, – поддержал его Макс, ухмыляясь.
«Шариков», всё сильнее хмурясь, продолжал чистить обувь листьями лопуха, которых внизу, под насыпью, валялась уже целая куча. Макс, а за ним, помедлив, и «батюшка», приблизились к своему спутнику.
– Слушай-ка сюда, Падлыч, – нахмурившись и почти агрессивно, спросил Бовин, – а ты ведь нам не всё сказал.         
– Что значит – не всё? – отпрянул от него Коренев, делая «большие глаза». – Всё. Всё я вам рассказал. Ничего не скрывал.
– Точно, – настаивал на своём Бовин, и весь скривился, – что ты решил умолчать.
– Ах, да-да-да! – хлопнул себя по лбу «Шариков». – Если вы про деньги, за вашу работу заплатить, так я «пятисотку» вам собирался отдать … но не сразу … через недельку … вроде гарантийного срока …
– Так … понятно …
Оба, и Бовин, и отец Георгий, одновременно, не сговариваясь, повернулись и решительно зашагали прочь по насыпи, по направлению к городу. Ошарашенный их неожиданным уходом, «Шариков» растерянно смотрел им вслед.
– А мне-то что делать? – крикнул он им беспомощно вслед.
– «Собаку Баскервилей» на ночь почаще читай, – бросил ему в ответ Макс, подзадержавшись, – или в милицию обратись. Они тебя охотно выслушают и выдадут тебе, под расписку, бронетрусы и каску с перманентной вентиляцией.
Алексей Палыч понимал, что с этой парочкой от него уходит последний шанс как-то выжить в этой кутерьме. Он вдохнул полную грудь воздуха и крикнул им вслед:
– Мужики! Я вам всё расскажу. Только подождите меня.
Они остановились. «Шариков» подбежал к ним.
– Ну, мы тебя слушаем, – с видом победителя заявил Бовин.
Подбежав, Коренев остановился рядом с ними, бледнея лицом и не смея поднять глаз. Он разглядывал свои ботинки, покрытые багровой грязью, и жевал свои губы. Потом всё же начал говорить, но так тихо, что его было едва слышно:
– Мы её убили, тогда … утюгом. Я один раз тюкнул, а Шурик сказал пацанам, когда она упала на пол, что мы толкнули её, она опрокинулась, да голову себе о порог и расшибла.
– А потом, – отец Георгий сверлил его взглядом прищуренных глаз, – что было?
– Ну, – продолжил Коренев, по-прежнему старательно пряча глаза в сторону, – вытащили мы её из дома на крыльцо, а потом решили закопать тут же.
– Понимаешь, Алексей Павлович, – обратился «батюшка» к своему «подопечному», – как бы тебе объяснить?.. Так просто ведьму убить нельзя. После неё некая отрицательная энергия всё равно остаётся. И потом лежала бы она здесь, никого не трогала, если бы не те земляные работы этим летом. Похоже, они её потревожили. И она как бы воскресла, и теперь начала мстить. Пока что она мстит своим обидчикам … Ты пока погуляй здесь, а мы с Максимом подумаем, что сделать можно.
Прижимая руки к груди и даже кланяясь, Коренев отступил подальше и принялся там нервно прохаживаться, поглядывая на разговаривающих неподалёку спутников.
– Речь, Максим, – говорил отец Георгий, – идёт уже не об этом человеке. Понимаешь, я тут поспрашивал, трупы действительно находили без видимых повреждений, как будто каждый из них стал жертвой несчастного случая. Я думаю, что всё не так просто, и в этом разобрались бы, если тела изучали тщательней, если бы поставили для себя целью найти. Ладно, эту тему оставим пока и поговорим про Терентьевну. Похоже, она черпает силы от убитых ею, и, если даже она достанет всех, кто убил её, то вряд ли ограничится этой местью. На этой дороге будут происходить инсульты и разные несчастные случаи. Вспомни, сколько у нас в России «плохих» дорог, на которых происходят аварии с завидной последовательностью. В таких местах вешают плакаты «Участок аварийной опасности», вместо того, чтобы копнуть чуть глубже. Это касается не только дорог, но и других мест, в том числе и жилья. Для показательного примера можно вспомнить и вашу квартиру.
– Стало быть, – догадался, куда клонит «батюшка», Макс, – тот самый Аркаша был ведьмаком, как и Терентьевна? Никого не нашлось, кто мог бы остановить его в самом начале пути? Так?
– Я вот что думаю, – кивнул в знак согласия «батюшка». – Надо бы эту ведьму выманить из её логова.
– Точно, – обрадовался Макс. – И я знаю, кто нам в этом поможет. Пусть Коренев, чтобы загладить то, давешнее, преступление, сам послужит живцом. Главное для нас, чтобы эта Терентьевна убежище своё покинула. А как только она появится, мы ей обратную дорогу и перекроем.
– Глядишь, – согласился с ним отец Георгий, – с божьей помощью мы и справимся.
После короткого «совещания» он махнул рукой Кореневу, и тот тут же примчался мелкой рысью, с готовностью ко всему заглядывая в глаза то одному, то к другому.
– Вот что, Алексей Павлович, – обратился к нему «батюшка». – Вы когда её убили?
«Шариков» поёжился от столь прямого вопроса, но ответил честно:
– В шестьдесят первом году.
– Время суток меня интересует.
– Ну … это … – засуетился их подопечный, – шестьдесят первый год … лето … ага… я как раз дембельнулся … да …
– Вы не поняли меня, уважаемый, – похоже было, что и «батюшка» начинал терять терпение. – Что это было: день, утро, вечер, ночь?
– Это … август … конец августа … да, ночь!
Отец Георгий с облегчением вздохнул, а Макс хлопнул «Шарикова» по плечу и в голос захохотал, словно конь заржал:
– Что же это вы, братцы, ведьму пошли наказывать, да ещё ночью … совсем с дуба рухнули? Ну ладно, это нам будет даже на руку.
– Вот что, Алексей Павлович, – обратился к нему отец Георгий. – Лучше всего будет, если вы прямо сейчас домой отправитесь, а завтра вечером, часикам так к девяти, зайдёте к Максиму. Там мы вам всё и объясним: что и как нужно будет делать. Вы меня хорошо поняли?
– Завтра, у Максима, к деся… – начал было весьма бодро Коренев, но тут же сбился, а потом поправился, – ой, к девяти вечера. Всё понятно.
– Можете идти.
Он сорвался с места и бодро засеменил прочь. Отец Георгий проводил его внимательным взглядом и повернулся к Бовину.
– А мы с вами, Максим, пойдём и позавтракаем спокойно. Заодно всё и обсудим ...
День сложился весьма непросто и головоломно. Следовало хорошенько отдохнуть, чтобы набраться сил для завтрашнего дня, который обещал быть чрезвычайно сложным – они ещё никогда не противостояли ведьмам. Каково же было удивление Макса, когда тем же вечером, практически уже ночью, постучали в дверь их квартиры, и постучали настойчиво. Ни Звягина, ни Гладкова на тот момент дома не было, и поэтому Бовину, на правах единственного хозяина пришлось открывать двери самому. На пороге стоял … «Шариков».
– Ты чего припёрся-то? – нахмурился Максим, которому совсем не улыбалось снова общаться с этим довольно занудливым типом. – Завтра же договаривались встретиться.
– Да, – ответил плаксивым тоном этот уже довольно пожилой мужичок, – я помню, но … это самое … слушай-ка, Максимка, у меня дома такая чертовщина творится стала, что я … Можно, у лучше у тебя сегодня переночую?
– Это с какого перепугу-то? – ещё больше нахмурился Бовин.
– С моего, Максимка, с моего!
А дальше Коренев начал рассказывать, что же с ним сейчас случилось, и рассказывал сумбурно, перескакивая с одного на другое, экая и закатывая глаза, словно готовился опрокинуться в обморок. Поэтому мы уж сами вам перескажем то, чему он сделался свидетелем и участником.
Проживал Коренев пусть и в деревянном доме типа «барак» (кстати сказать, в Весняках все дома были такие), но в своей отдельной квартире, пусть и однокомнатной, но с собственной кухней, сортиром и даже водонагревателем, и тоже своим, индивидуальным. В том вечер, испытывая волнение по поводу предстоящих событий (а по правде сказать – сильное беспокойство), он решил перед сном заварить себе чайку, да покрепче. Не водки выпить, «для храбрости», а именно заварить чаю. Но только он включил в розетку электрический чайник, как во всём доме вырубился свет. Да он и раньше частенько отключался, потому как проводка электрическая была изношена до крайности, а новая электротехника вся повышенной мощности. Ругнулся Коренев и машинально в окно посмотрел, а за окном … В этом месте Алексей Павлович больше всего экал, так как испытал сильные волнительные чувства. Хотели бы мы посмотреть на вас, если бы вы глянули в окно, а оттуда на вас пристально смотрит ужасная животина, то ли волк, то ли громадная псина, пристально смотрит жёлтыми глазами и скалит длинные жёлтые клыки, какие были у пещерных тигров в плейстоцене. Неудивительно, что Коренев отшатнулся и даже упал на пол. Точно такой зверь грыз и рвал его приятеля Шурика Симонова менее недели назад. Ужасный фантом за стеклом, стоявший на задних лапах и упирающийся передними лапами в стену, вдруг выпрямился совсем и начал преображаться … страшное зрелище, способное свести с ума кого угодно … преображаться в человека, то есть в Терентьевну. Старуха улыбнулась ему беззубым ртом, а потом заговорила. И каждое её слово было прекрасно слышно Кореневу, словно она находилась рядом, в комнате.
– Что, Лексей, не забыл меня? Молодец ты какой, утюжком меня приласкал, а потом денежки все забрал из комода, не побрезговал, чай …
– Я верну всё, – плаксиво канючил Коренев, беспомощно суча ногами по полу, и бормотал: – Обязательно верну.
– Себе оставь!
Ведьма зарычала столь страшно, что Коренев тоненько взвизгнул и почувствовал, что с ним произошло то, за что ругают маленьких детей по утрам, прежде чем сменить им одежонку. А ведьма воспарила над землёй и повисла прямо напротив окна, в полный рост. Ударь она сейчас ногой по стеклу и ворвётся внутрь среди облака стекольных обломков. Но, должно быть, ей доставляло удовольствие наблюдать за жалкими ползаниями и всхлипываниями своего обидчика.
– Что же ты, Лексей Палыч, в гости нас к себе не приглашаешь?
Коренев невольно покосился на окно, а там, из-за ведьминой спины выглянуло лицо Шурика Симонова, изувеченное, с выпавшим глазом и разгрызенным горлом. Шурик улыбнулся ему и помахал рукой, половина пальцев на которой отсутствовало. А в окно уже пялились и Лёха, и Толян, и «Бурундук», грязные, обгорелые, покрытые язвами. Бывшие «подельники» желали зайти в дом к своему ещё живому сообщнику. От такого зрелища в штанах у Коренева снова зажурчало.
– Эй, «Шариков», выходи к нам, сюда, чего ты там застрял-то, – донеслись с улицы глумливые голоса его старых приятелей.
– А мы к нему, – хищно ухмыльнулась беззубыми дёснами Терентьевна, по-прежнему парившая в воздухе, – сами сейчас зайдём!
Завыл Коренев, слыша, как заскрипели половицы на крыльце, затем послышались тяжёлые шаги в коридоре. Вот что-то сильное навалилось на дверь. Сейчас она распахнётся … А за окном висела в воздухе ведьма и хихикала, наблюдая, как ползает и корчится тот человек, который и убил её утюгом. Коренев завопил и зажмурил глаза. Сердце в груди билось так, словно стремилось вырваться наружу. И тут …
И тут вспыхнул свет, освещая комнату. За окном сразу же сделалось темно, и ведьма как бы отступила прочь, растворилась в ночном мраке. В коридоре по-прежнему ходили, но, судя по озабоченным голосам, это были его соседи, которые громко обсуждали «непутёвое» домоуправление и кляли дрянную электропроводку. Коренев осторожно поднялся с пола и с опаской приблизился к окну. Снаружи не было никого: ни проклятой ведьмы, ни его истерзанных и мёртвых приятелей. Теперь Коренев почувствовал себя лучше, достаточно, чтобы поменять штаны и привести себя в относительный порядок. А потом он услышал, как кто-то из соседей собрался куда-то ехать. И тогда он подхватился, вылетел в коридор и умолил его взять с собой. Сосед очень удивился, но, глядя на состояние Коренева, согласился прихватить его с собой. Алексей сунул ему «десятку», потом – вторую, и назвал адрес Бовина, прибавив по причине нервенного возбуждения и про второй этаж, чем изрядно насмешил соседа.
Так вот он и оказался здесь, стоит перед Максимом в «нижайшем поклоне» и умоляет о пристанище. Куда такого денешь? Максим внимательно выслушал историю гостя и нисколько услышанному не удивился.
– Ну, а чего такого? Нечисть, она всегда реагирует подобным образом, пытается, так сказать, «сыграть на опережение». Короче, ничего особенного, с чем мы не сталкивались раньше.
– Это как же – ничего особенного?! – изумился «Шариков». – Я с перепугу обга… чуть не обгадился, нахрен, а ты мне говоришь тут – ничего особенного!
«Ладно, – думал, глядя на раскрасневшегося коллегу по фабричному цеху Бовин, – на улицу ведь его не выгонишь, да он и сам отсюда не выйдет. Стало быть, надо потерпеть этого «сожителя», ночлег как-то ему организовать, поделить, словом, кров пусть даже только на одну ночь со стукачом и карьеристом. Не хочется, конечно, но придётся потерпеть».
И тут нашего героя осенила замечательная мысль – отвести неурочного гостя в комнату «Блестящего» и сосватать его болтливому соседу.
– Слышь, Падлыч, у тебя «червонец» лишний есть? Если есть, то пошли со мной, и без всяких сомнений. Скучать ты не будешь, и про страхи свои вспоминать тоже. Не до того тебе будет …
Заинтригованный не совсем понятными словами молодого «заступника», Коренев двинулся следом за ним, сжимая в кулаке смявшуюся «десятку» так, чтобы её было видно. Путь Бовина и «Шарикова» лежал в соседнюю квартиру, а точнее – «на постой» к соседу Анатолию. И весьма своевременно, ибо в этот момент Анатолий, как никогда раньше, хотел облагодетельствовать любого, кто окажется у него на пути. Причиной такого его «шоколадного» настроения был кот Мишка, а если походить ко всему шире, то и вся история «возвращения блудного кота».
Мы уже видим ваши недоумённые лица и готовы поведать эту краткую, но весьма забавную историю. Дело в том, что у Анатолия проживал кот Мишка. Это было весьма примечательное домашнее животное. Кот был красивый и ухоженный, а от прочих котов его отличала оригинальная окраска – его морду делила пополам широкая белая полоса, придавая ему таким вот раскрасом вид привлекательный, благородный и даже интеллигентный. Всякий хотел такого замечательного кота взять на руки, приласкать, а мотом щедро и вкусно накормить. Да и сам Мишка был незлобив и на ласку моментально откликался мурлыканьем, то есть имел все условия, чтобы жить вольготно и сыто. От него требовалось одно, быть чистым, аккуратным и готовым принять все радости жизни. За исключением одного – он был кастрирован и противоположный пол его уже не интересовал. Но всего остального было у Мишани – в изобилии. Кот получал от своей замечательной внешности щедрые дивиденды сначала в границах коммунальной квартиры, а потом и всего дома. Его охотно зазывали в гости, замечательно потчевали всякими вкусностями, а потом определяли отдыхать на мягкое и тёплое место. Чем не жизнь? Но стоило его хозяину, то есть Анатолию, выйти во двор и заорать там: «Ми-ша-ня!!», как кот моментально срывался с места, позабыв про кормёжку и тёплое, уютное место, требовал его выпустить «на волю», а потом летел со всех лап на зов и прыгал к Толе прямо на руки, ещё на лету начиная мурлыкать и взмякивать, словно пытаясь рассказать хозяину, где он был и чем был занят. Такое вот содружество, в полном смысле этого определения.
И вот случилось неожиданное – Мишка пропал. Нет его, и всё тут! Загулять он не мог, нечем, сами понимаете. Напрасно Анатолий искал его повсюду, два дня подряд, напрасно расспрашивал соседей, даже надоел всем, хуже горькой редьки. Получалось, что совсем Мишаня пропал. С горя экс-хозяин столь замечательного кота устроил по нему «поминки», на которых, поминая «усопшего» друга, договорился до того, дрожащим, полным слёз и причитаний голосом, что Мишаня за последние шесть лет заменил ему не только друга, но почему-то даже «жену и подругу». Соседи слушали его сетования и всхлипывания и только переглядывались. Вскоре у него, кроме прозвищ «Блестящий» и «Алхимик», появилось ещё и новое – «Котофил». Правда, прозывали его так не все и недолго, потому как ничего такого и в помине не было, а был Анатолий просто человеком душевным и отзывчивым, а Мишаня был ему всегда предан.
И вот, спустя месяц, а по отношению к нашей истории – вчера, Мишаня объявился, и не только живой и здоровый, но и изрядно откормленный, с голубым атласным бантом на шее, с выкрашенными алым лаком коготками, да ещё и … пахнущий едва ли не французским парфюмом. (Наверное, от этого запаха котяра и сбёг, ибо неиспорченному благами цивилизации трудно вынести весь этот «джентльменский набор»). Анатолий, ни на мгновение не выпуская кота из рук, обошёл всех соседей, чтобы поделиться с ними своей «нечаянной» радостью, и каждому из них говорил: «Я его спрашиваю, мол, ты где был, Мишанечка? А он не отвечает». Соседи все, заранее не сговариваясь, пожелали вновь соединившейся паре – «совет да любовь». Анатолий до того расчувствовался, что собирался по такому случаю закатить «пир горой» для всего дома, но – оказалось – что все его заначки опустошили «поминки», продолжавшиеся более недели. И кота, получалось, угостить было нечем. А тут Максим ведёт гостя, да не с пустыми руками, а с «червонцем», на который коту можно будет купить вкусняшку.
На ходу Бовин инструктировал «Шарикова», как себя следует вести во время разговоров с Толей, то есть удивлённо закатывать глаза, соглашаться, но пару- тройку раз попросить рассказать подробнее, «ибо интересно», но в этом деле не переусердствовать. Коренев ничего не понял, но с готовностью согласился. Сейчас он был готов и на худшие условия.
Вплоть до двух часов ночи хозяин занимал внимание гостя, сначала расписывая положительные качества его домашнего любимца, а затем, как-то незаметно, перешёл на принципы порошковой металлургии, а затем, через открытия Николая Коперника - к творчеству сатирика Михаила Жванецкого и даже пересказал – наизусть – его знаменитый монолог «Одесский пароход», с неповторимым одесским акцентом в нужных местах.
Внимание и «давление» на неподготовленного слушателя были настолько велики, что Палыч дважды ловил себя на мысли плюнуть на всё и отправиться к себе домой – спать. Лишь воспоминания о парящей в воздухе Терентьевне и истерзанные тела его погибших приятелей сдержали его порывы. А потом они все уснули – и Анатолий, и Коренев, и счастливый накормленный Мишка.
Утром Бовин забрал «постояльца». Весь последующий день и вечер они коротали у телевизора, бессмысленно таращась в экран и не воспринимая то, что им показывали. Каждый был погружён в собственные проблемы. Пару раз Коренев сбегал от Максима и посетил «Блинную», что находилась кварталом дальше. А вечером явился отец Георгий, точно так же одетый в «мирское», да ещё и со спортивной сумкой «Адидас» через плечо.
Тут же состоялся «военный совет». Согласно выработанному плану, «Шарикову» следовало взойти на мост, что перекинулся через Хлыбовку, и остановиться на том месте, где принял мученическую смерть Шурик Симонов. Алексей Палыч вовсе дураком не был и тут же сообразил, что для него приготовили роль «живца», а оттого сразу же стал интересоваться, нет ли альтернативы данному плану, или хотя бы данному пункту плана. Отец Георгий попытался его успокоить, объясняя, что у Коренева будет реальный шанс спастись, если он будет громко и внятно читать заготовленный им текст «охранной молитвы». К тому же Палыча снабдили мощным карманным фонариком, к которому скотчем прилепили иконку из церковного алтаря.
«Ударные силы» в лице отца Георгия и Максима Бовина признали, что делом Коренева будет выманить то кошмарное существо, «не то волка, не то собаку», которое должно объявиться при появлении «Шарикова». Дальше они берут на себя все «боевые действия» с «нечистой силой», а «Шариков» может отступать, по насыпи железнодорожной «ветки», читая молитвы и отмахиваясь лучом «освящённого» фонарика. Он должен бежать прочь так быстро, как это у него получится, не останавливаясь и не оглядываясь. Лучше ему будет погулять по ярко освещённым улицам в многолюдных местах, а утром смело возвращаться домой, так как к этому времени всё для него должно было закончиться. По сути своей, самому ему делать ничего не надо – только выманить Терентьевну, тогда как его товарищи берут на себя всё самое сложное и опасное. Коренев со всех сторон это осмыслил и был вынужден согласиться с таким планом.
Одно дело, понять всё умом и одобрить в тихом, защищённом месте, а совсем другое – оказаться ночью на мосту, где несколькими днями ранее произошло кровавое происшествие. Эту разницу Алексей Павлович Коренев ощутил на самом себе, когда остановился на самой середине моста и почувствовал, что это такое – «трясутся поджилки». В таком состоянии не то что бежать, идти довольно сложно. Переполняясь тоской и недобрыми предчувствиями, он оглядывался по сторонам, пытаясь вспомнить тексты «охранных молитв», которым его обучил отец Георгий, и нашаривал рукой фонарик с иконкой, приготовленный на случай, если снова отключится освещение «ветки». Коренев понял, что настал его «смертный час». Тем не менее, он тяжело вздохнул и вцепился руками в перила. В голове, вместо молитвенных слов вертелись слова старинной песни: «Наверх вы, товарищи, все по местам»…
Между тем Бовин в компании отца Георгия находился от «живца» на расстоянии пары десятков метров, совсем рядом с пустырём, где ранее находилась хибарка Терентьевны. Уже переодевшийся «батюшка» запустил обе руки внутрь своей сумки. Место они выбрали самое удачное – отсюда просматривался и пустырь, и насыпь с железнодорожной «колеёй», и мост, на котором сиротливо стоял Коренев с видом жертвенного агнца. Губы его шевелились. Должно быть, он читал молитвы, которые заставил его заучить «батюшка».
– Отец Георгий, – зашептал Максим, обращаясь к «батюшке», – я вот всё думаю, как страшно это – видеть всякую нечисть и другие проявления «потустороннего мира». И ещё, скажите, как вы думаете, этот мой дар, может это в большей степени моя проблема, а то и вообще геморрой? И что, это всё мне дадено на какое-то время, или на всю жизнь?
– Понимаешь, Максим, – таким же шёпотом отозвался священник, – человек воспринимает окружающее визуально лишь на пять процентов, не более, остальные же девяносто пять процентов проходят мимо его внимания. Может это и к лучшему. Если видеть всё, то может не выдержать психика от того, что нас окружает. Потому наш организм так и устроен. Но всегда в общей толпе имеются те, кто всё видит, и видит полностью. Они видят душой, сердцем, умом, разумом, теми инструментами, какими нас снабдил Господь …
– А я этой весной сюда уже приходил, – признался, после паузы, Максим. – На перекрёсток четырёх дорог. Здесь был, то есть вон там, возле клуба. За дядю Вову с Аркадием договаривался.
– Вообще-то, – не отрывая взгляда от насыпи высказался «батюшка», – на таком перекрёстке не только Аркадия можно встретить, но и кое-что пострашнее, вопрос только в тексте, который прочтёшь, в особенностях ритуала, так сказать.
– А вот послушайте, – продолжал разглагольствовать Макс, – прихожу я на тот перекрёсток, тишина была, как сейчас, темень кромешная, и тут два патрульных, как из-под земли … ну, точно, думаю, дядю Вову ищут. Ну я и …
И в этот момент отец Георгий, что есть силы, толкнул Бовина в бок.
– Максим, гляди – свет … свет на «линии» погас.
– Вот оно, – захватило дыхание у Максима, – началось!
Оба, одновременно, не сговариваясь, бросились на участок – быстрее, быстрее, ведь там, на мосту, оставался Коренев. Насколько может хватить его удачи, его смелости. Бовин, помня инструкцию, на ходу зажёг свечу, потом вторую, третью, остановился, начал устанавливать их на землю, ещё одну взял в левую руку, в правую руку зажал фонарик, которым он собирался манипулировать, подсвечивая свои действия. Тут ведь что было главным? Отцу Георгию важно было не сбиться во время чтения текстов. Собьётся, остановится, тогда – что? Начинать по-новой? А в это время может произойти что угодно, в том числе и самое страшное.
И вот «батюшка» начал читать, проводя ритуал, громко, чётко, размеренно, а Бовин стоял рядом с ним наготове, с фонариком в одной руке и свечой – в другой, ожидая, как «нечто» вот сейчас перед ними появится.
И вдруг Макс увидал отблески, словно где-то появился костёр, и это «пламя» быстро к ним приближалось, всё быстрее и быстрее. И уже было видно, что это огромный светящийся вервольф, с оскаленной пастью и вздыбленной шерстью, от которой и исходит то самое голубоватое сияние, словно от газовой «горелки». Ещё мгновение, и «оборотень» влетел в заранее отмеченное место, и сразу остановился, а вместо собаки- волка там оказалась сгорбленная бабка ростом «метр с кепкой», то есть с платком, которым была повязана до самых глаз, из-под которого торчал крючковатый нос, заросший уродливыми бородавками, вся высохшая, но корчащаяся от злобы и ярости, со светящимися красным глазами. Она вдруг резво подпрыгнула и повисла в воздухе, в полуметре от поверхности насыпи. Отец Георгий заговорил громче, и ведьма опустилась на землю. Вытянув вперёд руки со скрюченными как когти пальцами, на которых торчали острые как пики ногти, она двинулась к «батюшке». Руки её начали удлиняться, почти дотянувшись до отца Георгия, который словно не замечал всех этих действий, а продолжал читать, правда – ещё громче. И вот, сила молитв, похоже, начала действовать – ведьма сгибалась всё сильнее, словно её чем-то прижимало к земле. Она шипела и изрыгала проклятия, брызгая слюной, похожей на пену. И вдруг она рухнула и вытянулась, словно опустилась на смертное ложе. Лицо её разгладилось, сбросив маску злобы и ненависти. Теперь её можно было принять за самую обычную старушку, усопшую старушку, каких – миллион …
И тут, за спинами отца Георгия и Бовина раздался торжествующий голос «Шарикова»:
– Ну что, мегера старая, как тебе такой поворот? Это я их к тебе привёл, у-у, образина ты такая!
Коренев, которому они наказали бежать как можно быстрее и дальше, не оглядываясь, оказался не таким большим трусом, какого из себя корчил. Всё это время он находился неподалёку и наблюдал, чем всё закончится. И теперь, когда он решил, что ведьма повержена, он поспешил насладиться зрелищем и ещё раз попенять за свои страхи Терентьевне, если она может его слышать.
– Ты чего это, придурок, – зашипел в его адрес Бовин, – вернулся сюда? Чего тут не видел?! Тебе же русским языком ясно сказали – драпать отсюда …
Надо отметить, что сначала Коренев так и сделал. Его и в самом деле начал преследовать призрачный пёс, рассыпая вокруг себя искры сияния. Коренев струхнул и понял, что ему не уйти. Тогда он остановился, достал из кармана лист, куда он записал тексты «охранных молитв», и принялся их читать, подсвечивая себе фонариком. Краем глаза он видел, как вокруг него ходит светящаяся собака, а может и волк, как с его клыков свешивается слюна, и капает на землю, слышно было рычание, но он продолжал читать, обмирая от страха. Но собака не нападала, а всё кружила вокруг него; потом вдруг поджала хвост, спрятав его между ног, сорвалась с места и кинулась назад, по насыпи. Только тогда Коренев перевёл дух. Можно было уходить, но вдруг в нём вскипел демон противоречия, и он, неожиданно для самого себя, повернул назад, где стал свидетелем, как его товарищи продолжили то, что начал он, на насыпи. Теперь «Шариков» чувствовал себя настоящим победителем и полноправным участником их команды. Кто, как не он, принял на себя главный удар и выдержал его? И, на правах «победителя», он и отправился назад, чтобы встать рядом с остальными, равный среди равных. И поэтому, когда Бовин ему зашипел, чтобы он поскорее драпал отсюда, Коренев с гонором отозвался, чтобы тот сам драпал.
И тогда Максим обернулся и удивлённо посмотрел на «Шарикова», который в столь «неудачный» момент снова начал показывать свой неуживчивый норов. Отец Георгий повернулся к нему, чтобы одёрнуть своего помощника, и в этот момент ведьма издала торжествующий вой, а глаза её зажглись адскими угольями. Одним стремительным движением, за каким невозможно уследить даже глазом, Терентьевна оказалась рядом с Кореневым, схватила его и поднялась вверх не менее, чем на десять метров, а потом швырнула его вниз. Единственное, что успел сделать Палыч, так это жалобно вскрикнуть, как ягнёнок, которого схватил за горло волк. Потрясённые этими порывами оба героя посмотрели на тело, которое рухнуло перед ними на рельсы, а когда снова посмотрели не небо, там уже не было никого. Отец Георгий склонился над телом бедолаги «Шарикова», который оказался верным своему тяжёлому характеру. Коренев был мёртв, и тело его зияло сломанными костями, словно он упал сюда не с высоты десятка метров, а с полутора сотен таких метров. Послышался звук автомобильного движка и по насыпи побежала полоса света от автомобильных фар. Наши герои отодвинулись назад, а потом двинулись прочь. Им было не с руки оказаться свидетелями ещё одной весьма подозрительной смерти, а ведь следователи могли предъявить им и обвинения, если сочтут нужным таким вот образом закрыть следствие. Не будешь ведь им рассказывать о ведьмах и оборотнях, о призраках и нечистой силе. Не поймут-с. А так, ещё один несчастный случай на железной дороге. Один из многочисленных несчастных случаев.
Отойдя подальше, вдруг остановились – вспомнили, что на пустыре осталась сумка с вещами для борьбы с «нечистой силой». Коротко посовещались и решили всё же вернуться и забрать сумку, чтобы не давать следствию (если случится такое) лишние улики против них. Вернулись другим путём, чтобы снова не проходить рядом с разбитым, изломанным телом и не оставлять там следов. «Крюк» вышел изрядный, и домой Максим попал где-то около четырёх часов утра.
Получилось, что провёл он «весёлые выходные», учитывая, что на работу надо было вставать к трём часам, чтобы к половине четвёртого быть в цехе, и старательно пахать там целую неделю. А сил никаких уже не оставалось. Все силы были потрачены там, на насыпи, когда они противостояли настоящей ведьме и сдерживали все её наскоки. А это, уверяем вас, обессиливает больше, чем часовые занятия на силовых тренажёрах. Максим, не раздеваясь, «на минутку» опустился на диван, чтобы перевести дух, и в тот же миг уснул и проспал до двух часов пополудни.
Проснувшись, Максим начал названивать своему начальнику цеха, а дозвонившись до него, попросил отгул по «донорской справке», отговариваясь плохим здоровьем. Видимо, по голосу его было видно, что это действительно так, потому как начальник ответил ему:
– Валяй, отдыхай, но чтобы завтра, во вторую, был как штык.
Следующим днём Бовин, проходя через проходную, увидал прикрепленный к стене лист «некролога» на Коренева А. П. Тут же он обратился к проходящему поблизости работяге:
– Чего с Палычем случилось-то?
– Да ночью по какой-то надобности отправился в город по «железке», да, похоже, попал под движущийся вагон, который его отбросил с «путей», переломав все кости. Такие вот дела …               
04. 11. 2012


Эпизод 7. Первомайка.
 Началась вся эта история тридцатого числа, месяца апреля, ближе к вечеру, если вспоминать всё в точности. Толя, по дворовому прозванию – «Алхимик», завис во дворе в компании ближайших соседей. Сидели на редкость душевно, чему способствовала новоизобретённая Анатолием алкогольная смесь, которую он любовно назвал «Мищаня». Соседи попробовали и пребывали в радостном возбуждении.
– Отчего – «Мишаня»- то? – Спросил Гладков. – Назвал бы как-нибудь романтичней. К примеру - «Слеза комсомолки». А тут – «Мишаня». В честь кота, что ли?
– А если и кота? – окрысился «Алхимик». – Вкус от этого как-то поменялся?
– Нет, – пожал плечами Николаша. – Вкус – отменный. Валерьянкой только слегка отдаёт.
– И ты заметил?! – обрадовался Толя. – Вот и Мишке понравилось …
И в этот замечательный момент во двор вошёл вразвалочку участковый Бармин, да не один, а в сопровождении незнакомого человека в форме капитана милиции. Все сразу замолчали и принялись пришедших рассматривать, в большей степени – капитана. Незнакомец сразу и решительно направился к компании. Сразу было понятно, что человек он служивый. В отличие от Бармина, который сразу скидывал с себя милицейское, как только входил к себе в квартиру, капитан явно никогда с себя формы не снимал, которая сделалась его второй кожей, как это выражаются – натурой. Форма сидела на нём ладно, была хорошо подогнана, и он ей соответствовал. У Антона Чехова рассказ «Человек в футляре» про учителя греческого языка Беликова. Но это не важно. Если хотите, так сами рассказ тот найдите и прочитайте его. А этого капитана можно было назвать «Человек в форме», и это полностью бы соответствовало его облику, аккуратному, чистой иллюстрации к воинскому уставу. Заранее делалось смешно. По крайней мере, у Анатолия азартно заблестели глаза. Недаром он слыл и как «Блестящий». Но это тоже другая история, о которой мы вам, помнится, уже рассказывали.
– С кем честь имеем?.. – поинтересовался Толя.
Вместо ответа капитан расстегнул кармашек и достал удостоверение в бардовой кожаной обложке.
– Капитан внутренней службы Ко- но- валь- цев, – по слогам прочитал Анатолий, а капитан разглядывал его, словно сличал его индивидуум с целой галереей «фотороботов», которые были, наверняка, развешаны по всему внутреннему пространству капитанской головы.
– Что вы можете сказать по поводу «бомжей»? Не видели ли случаем никого из этой братии, кто вёл себя подозрительно?
– А что случилось-то? – поинтересовался «Алхимик» в ответ.
По той важной причине, что капитан не любил отвечать на вопросы, а любил их только задавать, в разговор включился Бармин, и на правах «почти своего» внёс некоторого рода пояснения. Дело в том, что в соседнем квартале, через три дома от этого, в подвале нашли труп человека, по всем признакам – бродяжного происхождения. Обычное, можно сказать – бытовое, житейское дело, вот только у трупа не было ног.
– Отчекрыжили что ль? – уточнил Звягин.
– Ну, вроде того, – согласился Бармин. – Но есть сомнения на предмет их отсекновения. Не были ли они употреблены в пищу?
– Да, жуткая история, – почесал в затылке Гладков, – ничего тут не скажешь. По крайней мере, у нас такого ещё не было.
Под столь нехорошие известия Анатолий замахнул ещё порцию своего «коктейля», и пары его начали проситься наружу в виде вопросов. Он замахал руками, привлекая к себе внимание.
– Товарищ Но… ново… кальцев, – выдавил из себя Толя.
Все сидящие за столом, начали отворачиваться, чтобы скрыть ехидные ухмылки, думая, что их товарищ начинает хохмить и прикалываться, и ждали, что он ещё там отчебучит. Капитан начал каменеть лицом и суроветь взглядом, а Бармин во второй снял фуражку и начал протирать обширную почти голую голову большим носовым платком в крупную коричневую клетку. А Толя безмятежно продолжал свой вопрос:
– А следствием не рассматривался вариант, что этот самый «бомж» был уже без ног заранее, то есть инвалидом?
Именно такого вот абсурдного вопроса компания от «Алхимика» и ожидала, как тут же все хором начали гоготать. Коновальцев скрипнул зубами и коротко пояснил, что установлено: погибший прошёл в подвал на своих собственных ногах, а потом развернулся через левое плечо и двинулся к выходу со двора. Он понял, что серьёзного разговора здесь не будет. Бармин кинулся его догонять, погрозив пальцем «Алхимику» и – почему-то ещё и Звягину. Ясное дело, что до самой ночи во дворе обсуждали это чрезвычайное происшествие. Вот с этого всё и началось.
На следующее утро, то есть уже Первого мая из поцарапанного «Икаруса» на асфальт автовокзальной площадки славного города Александрова ступил Альберт Дуняшев, которому предстоит ещё сыграть свою роль в нашей истории. Надо бы его вам описать, но тут начинаются определённого образа затруднения, ибо описывать-то тут почти что и нечего. Судите сами: весьма неказистый мужчинка, достигший возраста в 22 года, но выглядевший старше, тщедушного «теловычитания», ниже среднего роста, такого же образования, то есть опять же – ниже среднего, да и умишка-то у него было … явно не палата, ибо если он и попадал в историю, то, как правило - скверную. Короче, с достоинствами у него был дефицит, да ещё он испытывал стойкую неприязнь к какому-либо физическому труду, который – на благо обществу. Обычно подобного типа принято называть «непутёвым», или «беспутным», то есть невидящим того общепринятого пути, по которому движется всё общество. Вот таким непутёвым и был Альбертик. А про то, что стало причиной его появления в Александрове, мы вам расскажем.
Альберт Дуняшев был уроженцем одного из районов, который размещался приблизительно в полусотне километров от областного центра. Последние полгода постоянным источником его доходов служила бывшая колхозная техника, которая работала, пока страна находилась в поступательном росте светлого коммунистического завтра, а как только этот рост прекратился, встала и техника. Вот к ней-то Альберт и присматривался, а потом, в компании таких же прощелыг, «расчленял» её, а потом тащил в приём металлического лома. Доход от подобных «операций» у него, как правило, не прирастал, а тут же обменивался на «огненную воду» и употреблялся внутрь.
А в конце апреля сложившаяся «команда» проявила инициативу, и они удачно сдали восемь тонн лука, который, как это называется – «плохо лежал», а точнее, за которым плохо смотрели на одном из сельхозпредприятий.
Добычу тут же пристроили какому-то «ловчиле» за наличку. Всё прошло настолько легко и даже изящно, что решили это дело отметить. И тут, в самый разгар веселья, один из участников «карнавала», некий Паша, по кличке «Рукопашник», хозяин машины, на которой и вывезли тот замечательный лук, вдруг сообразил, что вся эта затея носит явное криминальное содержание и тут же придумал, что ему полагается больше, чем досталось. О чём он тут же громогласно и заявил. На такие вот заявочки третий участник их триумвирата, Тимофей, сосед и приятель Дуняшева, отреагировал по-своему. Поманил он «Рукопашника» на задний двор, мол, там деньги заныканы, а когда наивный Паша начал поленницу разбирать, тюкнул ему по затылку подобранным здесь же поленом, а потом по пьяни вошёл в раж и ударил ещё раз десять, а скорей всего, и того более. Достаточно, чтобы Паша «приказал долго жить». А Тимофей отбросил окровавленное полено в сторону и пошёл добавиться.
Альберт как раз в то время вышел на задний двор покурить и сделался свидетелем этого происшествия. Сделанного было не воротить, и он залез «Рукопашнику» в карман, отделил от найденных там денег и взял себе, как наследнику бедного Паши, то, что посчитал нужным, а вторую половину честно отдал Тимофею, наказав тому что-то сделать с телом. «Что- «что-то»? – переспросил тогда перебравший Тимка. Пришлось ему объяснять, что тело лучше отвезти подальше и имитировать дорожную аварию на машине «Рукопашника». Вряд ли разбираться будут. Но разбираться стали, и схватили Тимофея «под белы» руки. Знать не стал дожидаться, чтобы на дороге никого не было.
Когда на следующий день к соседскому дому подъехал «Уазик» и оттуда выгрузились местные менты с автоматами, Дуняшев всё понял. Он начал прикидывать, что его участия в убиении «Рукопашника» нет, тем более в фехтовании поленом, но вот участие в умыкании партии лука есть, а одно могли связать с другим и приписать Альберту организацию преступного сообщества, одним из деяний которого вполне могли бы объявить убиение неудачливого Паши. Отсюда следовал вывод: лучше убраться, подобру-поздорову, и отсидеться где-то. Лучше, чем затаиться в Александрове, Дуняшев ничего придумать не смог.
Напомним вам, что на календаре значилось «красное» число – 1мая – день международной солидарности трудящихся. В этот день в 1886-м году в Чикаго началась всеобщая стачка, в ходе которой бомбой было убито шесть полицейских и более полусотни ранено, что стало причиной начала гонений на рабочих. Второй Интернационал предложил этот день считать днём рабочей солидарности, а с 1917-го года 1 мая стал праздничным днём, демонстрациями и страстными выступлениями разного рода трибунов. Так продолжалось семьдесят лет, а потом всё резко пошло на убыль, ибо энтузиазм рабочих масс начал иссякать. Коммунисты всё ещё пытались увлечь за собой и выстроить в колонны тех, кто желал двигаться в светлое коммунистическое «завтра». Но, вместо «нескончаемого людского потока», как это писалось ранее в советской прессе, по главной площади города «протёк» жидкий ручеёк, состоявший сплошь из «ровесников Октября». Тем не менее, демонстранты бодро прошлись по площади, задорно пропели, что Ленин такой молодой и Октябрь ещё ничего, и про то, что победы ещё будут и новые бойцы встанут. Но вот с чем-чем, а с бойцами радетелей былой власти как-то не получалось. Не эректировались они, то есть … пардон, не вставали …
Но праздник-то в стране оставался. Праздник-то в стране никто не отменял. Стало быть – хочешь- не хочешь – в отмечать надо. И каждый принялся за это «мероприятие». Кто-то дома праздновал, кто-то в город погулять вышел, а кто-то и на природу подался. Общее радужное праздничное настроение неведомым путём передалось и приехавшему Альберту Дуняшеву, а потому он первым делом заглянул в пивное заведение, что располагалось почти что на территории автовокзала.
Только присел с полной кружкой пива Альберт за столик, как появляется рядом мужик, явно из здешних, хотя одет очень уж своеобразно: серые бумазейные штаны заправлены в кирзовые сапоги, голенища которых подвёрнуты на подобие мини-ботфортов, серая длинная рубаха, какие раньше называли «толстовками» подпоясана узким ремешком, а из ворота рубахи торчала моряцкая «тельняшка». Мужик походил на портового грузчика, так как был плечист и мосластый, а лицо у него было с выступающими надбровными дугами и сильно развитой нижней челюстью, при разговоре мелькала «фикса» из жёлтого металла. Мужик сразу подсел к Альберту и заявил, что в честь пролетарского праздника хочет угостить такого замечательного человека. Конечно же, заманчивое предложение Дуняшев принял. Надо сказать, что он всегда был «не дурак выпить», насколько себя помнил, а когда ещё выпить предлагали, то … Короче говоря, между ними завязалась беседа. У мужика оказалась с собой поллитра водки, которую он был намерен выпить, и – желательно – в приятственной компании. В данном случае – с Альбертом. В ходе распития такого приятного напитка, как разбавленное водкой пиво, Альберт почувствовал к своему новому приятелю такое высокое доверие, что рассказал, что с ним приключилось накануне, и тут же пригорюнился. Мол, для всех сегодня – праздник, а он здесь … от горя лытает.
Новый «дружок» тут же Дуняшеву посочувствовал и заказал ещё по кружке пива, которое тоже было сдобрено доброй порцией водки, чем навсегда завоевал уважение приезжего. К тому же мужик заявил, что Альберт сразу ему приглянулся и как раз такой человек ему и нужен. То есть он готов трудоустроить своего нового друга. Альберт так расчувствовался, что заявил о своей полной готовности «на всё, что угодно». Выпили ещё по порции.
В доказательство своих слов и намерений мужик достал из кармана клочок бумаги и огрызок карандаша. Он начертал адрес и сунул его в руки Дуняшеву, а потом сказал, что тот может идти по этому адресу и там обустраиваться, а утром он, мол, к нему подъедет. Альберт не мог поверить такой своей нежданной удаче, а незнакомец заявляет, что доверяет своему новому приятелю комнату, где тот может чувствовать себя полным хозяином.
– А проголодаешься, – глаголил новый Альбертов друг, – загляни в холодильник. Там стоит кастрюля с гуляшом. Ешь – сколько захочешь, хоть весь слопай. А выпить захочешь – там же, холодильнике, бутылочка «Столичной» приготовлена. С устатку, и для успокоения. Тоже – по желанию.
Подхватился Дуняшев, и беспромедлительно по этому адресу направился, пока мужик не передумал. Вы уже, верно, догадались, куда ему предстояло прибыть. А для прочих объясним – шёл наш новый знакомый Дуняшев аккурат в тот дом, где злополучная «Аркашина квартира» располагалась. Комната, ему предназначенная, была этажом ниже, и раньше там жил бедовый парень Борис, уличный боец, известный в своих кругах под прозвищем «Утюг». Правда, Борис этот пропал ещё по лету, и комната на данный момент пустовала и ждала нового хозяина. Всех этих подробностей Дуняшев не знал, да они ему были не интересны. Сейчас, выпивши, ему было «море по колено», чего уж там говорить о пустующей комнате, будь за ней какая угодно худая слава. Идти-то ему, напомним, всё равно было некуда.
Открыв дверь ключом, которым снабдил его тот самый мужик, что дал заветный адресок, Альберт зашёл внутрь и начал озирать вверенную ему жилплощадь. В наличии была пара комнат, обе изрядно захламлённые, но разве это – самое главное? Одна из комнат, что поменьше, представляла собой кладовку и была забита всякой всячиной. Здесь же располагались «удобства», именуемые «санузлом». Вторая комната – побольше – была жилой. Посередине стоял большой круглый стол, застеленный газетами. У одной из стен находился старенький продавленный диван, а рядом с ним громоздился потемневший от времени сервант, сквозь пыльные застеклённые дверцы которого был виден скудный набор разнокалиберной посуды. У другой стены деловито урчал небольшой старенький холодильник. Поодаль от него на полу стояла электрическая плитка. Скажите кто Дуняшеву, что здесь жить нельзя, и он тут же плюнул бы недоброжелателю в глаза.
Все эти последние события пробудили в Дуняшеве прямо зверский аппетит, и он, вместо того, чтобы обживаться, сразу направился к холодильнику. Мужик и в самом деле его не обманул. Нашлась там и охлаждённая бутылка (0,7) и двухлитровая кастрюля с гуляшом. Кастрюлю Альберт поставил на плитку, а бутылку распечатал и налил себе в стакан, «за праздничный день» и «удачное стечение обстоятельств».
Хотя сам Альберт был росточком маленьким, но кушал он как «большой». Словом сразу осилил половину кастрюли, употребив второй стаканчик «Столичной». Получалось, что жизнь – удалась. В голове захорошело, и Альберт прилёг на диван, который жалобно скрипнул под ним всеми своими натруженными пружинами. Незаметно для самого себя он уснул.
Проснулся Дуняшев, когда стрелки часов показывали одиннадцать. Сразу направился проторённой дорогой к холодильнику и там остограммился, закусив пару ложками холодного гуляша. Он направился к дивану, чтобы продолжить отдых, как вдруг… кто-то его окликнул ли, позвал ли, а может просто ему пригрезилось. Пошатываясь от количества уже употреблённого, Дуняшев подошёл к окну и выглянул наружу. Какая-то барышня махнула ему рукой, приглашая выйти. Не вопрос! Альберт сразу направился к выходу. Двор больше напоминал собой сквер, чем это бывает обычно, когда либо там размещена детская площадка, либо устроена «самостийная» автостоянка. Здесь же всё заросло кустарниками, и воровато сновали коты. И вдруг что-то на Альберта налетело, и закружило, завертело его … На том и был он застигнут нашими старыми знакомыми, то есть Бовиным, Звягиным и, конечно же – Гладковым.
Нет, всё же надо отступить чуть раньше, и начать с того, что Звягин с Бовиным решили достойно отметить Первомайские праздники, с пивом, и всем прочим … как полагается … Разумеется, решили пригласить к себе в компанию и Максима. Пусть даже тот откажется, но всё равно пригласить надо. Хотя бы – для приличия.
– Не иначе как у тебя, Макс, – спросил вдруг Гладков, как только вошёл к нему в комнату, – «батюшка» недавно побывал? Я прямо нюхом это почуял.
– Так точно, – признался Максим, – был, и недавно, проинструктировал на всякий случай. Сами понимаете – квартира у нас такая. А тут и число соответствующее.
– И – что? – одновременно вопросили соседи.
– Он сказал, что на первое мая происходит «великий шабаш» «нечистой силы». Эту ночь ещё называют «Вальпургиевой ночью» …
Что же такое – «Вальпургиева ночь»? Это ночь, накануне 1 мая, когда колдуны и ведьмы, по народным поверьям, собирались на верху горы Броккен, что находилась в горах Гарца. Там они радовались и бесновались, справляя «Великий шабаш» и прославляя своего повелителя, то есть Сатану. К самой Вальпургии эти действия не относятся. Сестра святого Видибальда сама была канонизирована в 778-м году. А то, что «Великий шабаш» переходит в Международный день солидарности трудящихся, это всего лишь совпадение, в это надо верить, но помнить и о том, что символ ведьм и колдунов – «пентаграмма» так же является и одним из главных символов коммунистической идеологии. Так уж получилось.
– И что из этого истекает? – пробубнил Звягин.
– Подожди, Борис, – оживился Николаша. – Я тут кое-что вспоминаю. Мне тётка рассказывала одну историю. Давно это всё было. Есть в районе у нас … ну, не важно в каком … деревня «Чертосуй». Неподалёку от неё находится некий пустырь, считающийся «гиблым местом». В чём это выражалось, сказать не берусь, но, как минимум, место то – нехорошее. Так вот, как раз в Майские праздники местный зоотехник, а может – ветеринар … Честно сказать, не понимаю между ними принципиальной разницы. Так вот, двигался он поздно ночью через этот пустырь и – главное – трезвый … совсем трезвый. Так вот, добрался он до дома и говорит, что чудные дела на том пустыре творятся. Мол, вроде как гулянка с пьянкой самого крутого замеса. Подробностей каких он разглядеть не мог, потому как слишком темно, а ближе подойти он не решился. Но специалист посчитал своим долгом рассказать всё председателю. Тот ветеринару не поверил, и пошёл туда сам полюбопытствовать. Вернулся утром и … ничего не говорит, глаза совершенно пустые, а изо рта слюна капает. Короче говоря – совсем у председателя крышу снесло. Ни «бе», ни «ме», ни «кукареку». Но как-то в порядок его привели, чем-то отпоили, он соображать начал. Обступили его колхозники и спрашивают, мол, Олег Степанович, что с вами? А он пальцем в сторону пустыря тычет и бормочет, что, мол, Баба-Яга там. И – весь седой сделался. Тётка говорила, что председатель тоже непьющий был и на пустырь уходил «ни в одном глазу». И всё это было перед праздниками.
– Ну, что тут скажешь, – заухмылялся Звягин. – Я тоже слышал про такую ночь. Гоголь ещё писал о чём-то похожем. Даже могу поверить, что неслучайно коммунистический праздник приходится на колдовские и языческие торжества. Не важно по какой причине гуляют, лишь бы жизни радовались да власти прославляли, что им гулять позволяют. Но чтобы ветеринар, пусть даже и зоотехник, да ещё и председатель колхоза трезвенниками были … Брехня это полная. Так своей тётке и передай. Это, скорее уж … фантастика. Во!
Гладков отвернулся от него и подошёл к окну. И рот его сам собой начал раскрываться. От того, что он увидел там. А увидел он Дуняшева, который, раскинув руки, кружился по двору.
– Глянь-ка в окно, Боря, – не поворачивая головы язвительно произнёс Гладков, – не один ли это из тех, кто по твоему «дьявольскому» пустырю кружил. Похоже, так его там разобрало, что он до сих пор остановиться не может, как тот председатель.
Звягин, а потом и Бовин, тоже подошли к своему товарищу и принялись скептически наблюдать за кружениями незнакомого невзрачного парнишки. Казалось бы, чего такого. Ну, нажрался парнишка, с кем не бывает. И не такие причуды случаются. Но внутренний голос, а он его ещё не обманывал, что это не просто пьяная выходка.
– А ну, пойдём-ка, соседи, – предложил он своим товарищам, вытаскивая из кармана плоскую металлическую фляжку, наполненную «святой водой», которую ему вручил отец Георгий, – кто это на нашей земле так куражится … то есть крутится. Сходим туда … на всякий случай.
Сказал, и к выходу направился. В другой раз мужики бы и поспорили с ним, но тут послушно следом двинулись. Понимать многое стали, потому как повидали уже такого …
Выйдя во двор, Максим какое-то время наблюдал за кружениями худосочного неприглядного парня, который закатил глаза и непонятно как держался на ногах. Примерившись, Бовин плеснул на него из фляжки. Парень тут же остановил свои кружения и едва удержался на ногах. Его мотало то в одну сторону, то в другую. Покружитесь-ка сами столько. А парень начал озираться по сторонам, а потом обратился, ни к кому персонально, а сразу ко всем:
– Э-э, чуваки … а что, здесь где-то бабская общага есть, а?
– Нет таковской, – откликнулся Бовин.
– Да как же это нет? – удивился незнакомый парень. – Только что они здесь были, должно быть бухие, прикольные такие девахи, смеялись, щекотали меня, таскали туда- сюда. Куда это они все подевались?
– Что, дружок, – вмешался в разговор Борис. – Отпустило тебя? Ты сам-то кто таков? Откуда взялся?
– Как – откуда? – начал «валять дурака» незнакомый парень. – Я здесь живу.
Парень ткнул пальцем в окна той комнаты, где раньше обитал «Утюг». То, что «Утюг» пропал ещё по осени, знали все и потому удивились словам незнакомца. А тот продолжал молоть языком, хотя это у него получалось всё хуже, и стало ясно, что он в изрядной степени пьян:
– Он мне ключ дал … классный мужик … сказал … ик … вместе будем … как это… купе… купечество- вать … во как … будем … ик … во какой чувак!
– А ну-ка пойдём, – остановил словоизливания этого непонятного незнакомого парня Гладков, и подхватил его, так как тот собирался завалиться, так как уже не мог стоять на своих ногах, – разбираться будем, кто такой есть, и что в нашем доме делаешь.
Бовин и Звягин последовали за ними. Так все четверо и оказались в бывшем месте обитания «Утюга». Разумеется, так никого не было. Непонятного парня усадили на диван, а Бовин, усевшись на табурет прямо напротив него, устроил допрос незнакомца.
– Тот, кто тебе ключ от этой квартиры дал, его Боря звали?
– Да-а, – согласился с Максимом парень, поглядывая то на него, то на остальных, и явно – с опаской.
– Точно – Борис? – наклонился к парню Бовин, и тот беспокойно зашевелился.
– Ну-у, я … не помню … в голове всё мешается.
– Он был молодой, – начал уточнять Максим, – лет двадцати пяти, накачанный, со здоровенными бицепсами, на верхней губе – шрам. Так?
Незнакомый парень с бегающими глазами напрягся, отчего его лицо исказилось судорогой, потом, видимо, в памяти что-то с чем сцепилось, и он начал кивать:
– Да … точно … он был здоровый, плечистый такой … но только не двадцать пять ему было, а где-то под тридцать пять, а может и больше … шрама на губе у него не помню… вот зуб золотой во рту был, справа или слева … одет был ещё как-то непривычно … как колхозник …
– Это как?
– Ну, «кирзачи» на нём были с голенищами подогнутыми, а штаны в них заправлены, рубаха какая-то занюханная и ремешком - подпоясан. Да, он на моряка был похож, в этой … полосатой … майке или футболке.
Бовин соскочил с табурета, шагнул к нему и приблизил лицо – глаза в глаза – спросил грозно:
– Так может его не Борей, а Аркашей зовут?
– Да не знаю я! – отшатнулся от него парень и жалобно добавил: – Не помню я, мужики …
Звягин подошёл к нему и бесцеремонно залез во внутренний карман куртки, не слушая нытья парня, и достал оттуда паспорт.
– О, это дело. Сейчас мы с тобой познакомимся. Так, кто ты у нас? – и начал читать. – Дуняшев Альберт Рафаилович, шестьдесят восьмого года рождения. Так ты у нас татарин, похоже?
– Сам ты, – окрысился Альберт Рафаилович, – эфиоп.
Бовин, въезжая в ситуацию, уже понимал, что без отца Георгия здесь не обойтись.
– Вот что, Коль, – подозвал он Гладкова. – У меня на холодильнике бумажник лежит. Возьми оттуда на тачку и езжай к отцу Георгию … Короче говоря, расскажи ему всё, что мы здесь видели. Пусть бы он приехал, если сможет.
Гладков хмыкнул, но всё же подчинился. Звягин прохаживался и «сверлил» своими пронзительными глазами незнакомого им Дуняшева, а тот чувствовал себя, как грешник на сковородке, то есть ему на месте не сиделось. Бовин размышлял, прикидывая разные варианты. Не прошло и двадцати минут, как двери открылись, и вошёл «батюшка», со спортивной сумкой «Адидас» в руках.
– Быстро вы как, – удивился Максим, глядя на довольного Николая, вошедшего следом.
– А то, – улыбнулся тот. – Я только к дому подъезжаю, а меня там «батюшка» уже у крыльца поджидает. Сразу же и сюда направились.
Отец Георгий сразу же подсел к Альберту Дуняшеву и начал с ним миролюбиво тихонько разговаривать. Не сразу, но тот начал отвечать, помогая себе руками активной жестикуляцией. По ходу разговора «батюшка» перестал улыбаться, а начал мрачнеть, потом поднялся, подошёл к столу, приоткрыл крышку кастрюли, внимательно заглянул вниз, а потом закрыл её и перекрестился с таким брезгливым видом, словно увидал там невесть что.
– Плохо дело, парни, – заговорил отец Георгий почти шёпотом, – его причастили уже … Мало того, он и в «ведьмином хороводе» побывать успел.
– И что это значит? – насторожился Максим.
– А значит это, что за ним вернутся, обязательно вернутся. Он, по сути, уже их добыча.
– Мама дорогая … – Гладков вдруг вспомнил про обезноженный труп, найденный в соседнем подвале, и страшная догадка потрясла его. – Это получается, отец Георгий, что его человечиной «причастили»?
«Батюшка» кивнул головой в знак согласия и молча принялся выставлять из сумки принесённые с собой вещи: старенькую керосиновую лампу, видавшую виды, три свечи, зеркало, а, последней – банку с прозрачной жидкостью.
– Вы что-то намерены предпринять? – первым нарушил тревожное молчание Бовин.
– Попытаюсь сорвать их планы, – отозвался отец Георгий, перебирая выложенные на стол предметы. – Нельзя позволить им сделать это.
– Ну, тогда и я с вами, – решительно заявил Максим, – а вдруг моя помощь окажется не лишней.
– Ну, и мы, опять же, – внёс свою лепту Звягин, – тоже тут посидим. Ты как, Коль?
– Да без проблем, – отозвался Гладков.
Все были «за», а вот сам Дуняшев явно был настроен «против». Только сейчас до него допёрло, что имеет он дело вовсе не с милицией, и он решительно поднялся с дивана, чтобы покинуть это помещение, давно переставшее быть таким гостеприимным, каким показалось ранее. Однако не успел он сделать и двух шагов, как Борис ударом кулака отправил его на изначальные позиции. Проделано это было жёстко, но эффективно. Подождав, пока Альберт прокашляется, он поинтересовался у него с грозным видом:
– Службу тащил?
– Чего? – вытаращился Альберт, силившийся понять, чего ещё ему «шьют».
– Я спрашиваю, в армии – служил?
– А-а, ну, служил. И что?
– Стало быть, знаешь, что такое «фанера двухслойная бронебойная».
– Ага … вспомнил, – тяжело дыша, отозвался Альберт.
– Ну, так вот, – продолжал Борис, если ты, Дунька Кулакова, от меня … то есть от нас сбежать вздумаешь, или поборзеть засобираешься, так я «машину времени» изображу и в ту эпоху тебя мигом переправлю, где ты сразу поимеешь и «фанеру», и «лося», и «бобов» от «деда».
Альберт Рафаилович, и это при том, что находился в состоянии изрядного подпития, всё же нашёл в себе силы трезво оценить ситуацию и решил, что для него полезней будет проявить послушание. И это было разумно, потому как Звягин был на голову выше его и тянул почти на центнер, что было весомым аргументом, учитывая шестьдесят килограммов самого Дуняшева.
Скоро вся компания расселась вкруг стола, за исключением разве что Дуняшева, который вернулся на диван и терпеливо ждал там своей участи. Бовин покосился на часы. Они показывали, что до полуночи осталось всего- ничего – пятнадцать минут. Вроде бы и немного, но вместе с тем … Сами, наверное, уже понимаете, что в подобных ситуациях время движется относительно. Другой Альберт, Эйнштейн, это бы подтвердил.
Минуты стали казаться бесконечно длинными, и время, хоть и тикало, но почти что стояло на месте. Каждого озадачивали те перспективы, что их ожидают, за этот отрезок времени. Так что же будет?
Но, как бы то ни было, но время всё же двигалось. Наступила полночь. Потом минул час пополуночи, полтора часа, час сорок …
«А вдруг и не будет ничего такого, – потешил себя Бовин мыслью. – Ну, нажрался придурок, привиделось там ему что-то. С кем не бывает? Вон, Гладков со Звягиным наверняка то же самое думают, успокоились, задремали даже, а Дуняшев, так и вовсе храпеть начал».
Когда на часах стрелки показали без четырёх минут два, Борис, вконец потеряв терпение, высказался вслух:
– Мужики, я к себе слетаю, а? Пивка подгоню … ну, чтобы нам не скучать здесь. Может, вообще здесь зря сидим?
Гладков искательно заглянул в глаза отца Георгия, но тот промолчал, не откликнувшись на тираду Бориса, потирая старый ожог на лбу. Это вполне можно было растолковать, как знак согласия, и Николаша буркнул дружку:
– Валяй …
Борис, подскочив, с энтузиазмом устремился на выход. Но уже через пару минут влетел обратно, без пива в руках и с выпученными глазами, но то от ужаса, не то от удивления.
– Там, у нас, на кухне … баба на потолке, не поверите – зависла и поёт.
– А чего поёт-то? – вырвался у Макса вопрос.
– Не иначе как романс исполняет … этот … про хризантемы …
И тут Звягин застыл на полуслове, потому как в этот момент сидевший на диване Дуняшев не только пробудился, но и запел, причём начал выводить голосом довольно душевно:
– Отцвели уж давно хризантемы в саду,
А любовь всё живёт в моём сердце большом …
– Мужики, – догадался Звягин, хлопнув себя по лбу, – Он же как будто подпевает кому-то, не иначе как …
И в то же мгновение висевшие на стене «ходики» стали показывать такое, чего они никогда раньше не видели и подумать не могли, что увидят. Обе стрелки на стареньких часах не просто остановились, а начали отсчитывать время назад, пока не замерли на «полуночи».
«Батюшка» резким движением схватил со стола зеркало и «навёл» его на одну из стен – оно тут же запотело, словно на поверхность зеркала кто-то дыхнул. Потом направил его на входную дверь – произошло то же самое. Получалось, что началось. Прошла ещё минута и мужики явственно услыхали, как кто-то большой подошёл к двери и с силой рванул её, пытаясь открыть, и причём так, что дверной косяк лишь чудом не вылетел, устоял.
Дуняшев же, закончив с романсом, поднялся и снова попытался из комнаты удалиться. И снова удар звягинского кулака в область грудины отшвырнул его обратно.
Как только с часами произошла пертурбация, первым отреагировал «батюшка», начав читать гнусавым басом молитву, манипулируя зеркалом. После страшенного удара в дверь, не переставая читать, окропил дверь жидкостью из принесённой им банки. Это принесло результат – в дверь больше не бились.
Тем не менее, впечатление от происходящего было настолько велико, что все присутствовавшие в комнате повскакивали с мест и с ужасом принялись оглядываться по сторонам. Каждый из них понимал: это далеко не конец, и, похоже, всё только начинается. Не мудрено, что в такой напряжённый момент об Альберте все как-то позабыли. А этого делать было нельзя, потому как неведомая сила оторвала его от дивана, и он стал подниматься к потолку. При этом сам-то Дуняшев не осознавал, что с ним что-то происходит, а пребывал в абсолютном спокойствии, наблюдая за всеми с безмятежным видом, сверху.      
– Мужики! – решительно приказал отец Георгий. – Альберта этого держите. Да держите же его!
Борис с Николаем, встрепенувшись, кинулись к плывущему в сторону окна Дуняшеву. Звягин поймал его за ноги и тянул его к полу, а Гладков вцепился Альберту в плечи, присоединив свои усилия к порыву друга. Тут подоспел и Бовин. Втроём они усадили бедолагу на место. А тот оставался столь же безмятежным, словно это не его спасали мужики от происков «нечистой силы». На какое-то время всё прекратилось.
– Похоже, – вытер испарину со лба Борис, – атаку отбили ...
И, словно в опровержение этих слов в отца Георгия полетела та самая кастрюля, с тем самым дьявольским варевом, которым столь аппетитно потчевался Дуняшев. Казалось, кастрюлю ту запустил в «батюшку» кто-то невидимый, но очень сильный. Но отец Георгий бдительности не терял и умудрился отклониться с траектории броска, а кастрюля грянулась о обои, испачкав едва ли не всю стену жирной подливой. По стене потекло густое содержимое кастрюли. Пахло всё весьма аппетитно и сильно, но каждый из участников этих событий понимал, что это за гуляш и из кого он приготовлен. От этого ведения запах делался омерзительным, а на Гладкова он подействовал так, что Николай сорвался с места, схватился за живот и устремился со всех ног в соседнюю комнату, где был устроен «санузел», то есть стояло жестяное осклизлое ведро. Запах сделался ещё более отвратительным.
Бовин старался дышать исключительно ртом, и не смотреть на стену, по которой на пол продолжали стекать куски мяса. Повернувшись к товарищам, он поделился с ними своими соображениями.
– Мужики, может его к нам увести? У нас и комнаты «освящены» отцом Георгием, ещё в феврале, а то воняет здесь неимоверно.
– Поздно, паря, – ответил ему Борис. – Ты лучше в окно полюбуйся … вон, глянь-ка…
– Пришли девчонки,
Стоят в сторонке, платочки свои теребя …
– Здрасьте вам …
Бовин глянул туда и чуть не подпрыгнул. Там, где шторы были неплотно закрыты, с улицы на него смотрела пара «бабулей», внешне очень похожих на «бабок-ёжек» из мультфильма «Летучий корабль».
– Только в глаза им не смотри! – крикнул, предостерегая Максима, отец Георгий и брызнул водой из банки на окно. Заглядывающие снаружи гримасничавшие рожи отпрянули назад и пропали. Вдруг висевшая под потолком лампочка начала светиться очень ярко, но лишь на мгновение, а потом разом и погасла – перегорела. Только тогда все поняли, для чего отец Георгий прихватил с собой керосиновую лампу. Он её и запалил сразу, выкрутив до минимума, а сейчас, когда в комнате сделалось совсем темно, выкрутил её на максимум. Стало светлее, но этот свет был гораздо слабее прежнего, электрического. А ведь прежде - про те времена остались «предания старины суровой», сидели вообще при лучине. Когда появились для освещения керосиновые лампы, все радовались и дивились столь удобным приспособлениям. Времена, времена … всё течёт – всё изменяется …
Комната была освещена в той части, где находился стол, на котором располагалась керосиновая лампа. Были видны стены, а в углах концентрировались тени. И казалось, что там кто-то шевелится, кто-то таится. Точно так же, как в тени от серванта, или от холодильника. Неужели «нечисть» успела пробраться сюда и ждёт удобного момента, чтобы на них наброситься? Бовин, на что был закалён предыдущими испытаниями, а и то старался не вглядываться в шевеление теней, происходящих от вибрации пламени на плоском фитиле. Да и другие тоже больше поглядывали на поверхность стола, чем смотрели по сторонам. Они тоже опасались тех сил, которые сегодня властвовали. Но почему они не нападают?
И вдруг Максим понял природу этой передышки. Похоже, что дьявольские силы питались их страхами. Они специально старались напугать их, ибо страх порождает выплески тёмной энергии, которая является лакомством всех ведьм, колдунов и всяческих упырей. Они этот страх в себе аккумулируют и наливаются силой, «дьявольской силой». Отсюда следовал вывод, что он не должен бояться и надо как-то помешать бояться товарищам. Но как это сделать? Повинуясь интуиции, здравому смыслу, он начал читать про себя «Отче наш». Прочитал раз, второй уже читал едва слышным шёпотом, а потом увидел, что и товарищи его шевелят губами, то есть и они догадались, что делать надо. А может, и услышали его и решили использовать «проверенный способ». Стало заметно легче. Перестал давить на грудь, на сердце невидимый груз, и появилась уверенность, что они благополучно выкарабкаются из этой «патовой ситуации», а может даже, если будут держать «коллективную оборону», помешают и Дуняшеву снова попасть в «ведьмин хоровод», из которого его выдернули около четырёх часов назад.
И опять в комнате установилась тишина, в которой было слышно, как посапывает уснувший Дуняшев и тикают «ходики. Сколько так все присутствующие здесь просидели, сказать было трудно, потому как никто с собой часов не взял, а те «ходики», что висели на стене и бодро тикали, показывали всё ту же полночь. И вдруг в этой тишине послышался отчётливый стук в дверь, а потом женский голос с той стороны возвестил:
– Парнишки, мальчика нашего верните. Мы только за ним пришли. Сами ведь понимаете, что он – наш.
Вслед за этим в дверь дважды столь сильно ударили, что лишь чудом её не снесло с места. Всё это сопровождалось мерзким хихиканьем.
– Э-э, старушки- веселушки, – прокомментировал происходящее Звягин, – ёшкин кот. Всё никак не угомонитесь?
Макс слушал, как Звягин переговаривается с теми, кто стоял по ту сторону дверей, а потом внимание его привлёк едва слышный шорох. И звук этот шёл со стороны дивана. Неужели в диване прячутся мыши? Это было немудрено, учитывая захламлённость и антисанитарию, что царили в жилье пропавшего «Утюга». Но потом он разглядел такое, что едва не сверзился со стула. Там и в самом деле кто-то был, но не в диване, а в стене. Теперь стена напоминала собой вертикально повешенный ковёр, под которым кто-то пробирался, стараясь двигаться бесшумно. Когда они вошли в комнату, всё здесь было привычно и стены были оштукатуренными, но теперь, кода время шло, но при этом и не двигалось, здесь явно образовалась зона всяческих аномальностей. Почему бы кому-то и не ползать внутри стен?
Как только Бовин сосредоточил своё внимание на источнике потайного шороха, как всё прекратилось. Максим сделал вид, что ничего не заметил, и деланно равнодушно отвернулся, а потом изобразил, что и вовсе задремал. А сам вполглаза наблюдал за диваном, на котором безмятежно дрых Альберт Дуняшев, которому сейчас всё было «до лампочки», включая и то, что он стал приманкой для дьявольских сил. И вдруг у Бовина захватило дыхание. На его глазах, в царивших здесь сумерках, диван вдруг стал погружаться в стену, словно тонул в вертикально стоящем болоте. Совершенно беззвучно он проваливался туда вместе со спавшим Дуняшевым. Там, за стеной, находилась отдельная комната Маруси Вылегжаниновой.
Только сейчас Максим опомнился. Он вскочил и закричал, указывая на погрузившийся в стену почти целиком диван. Гладков стоял рядом, разинув от удивления рот. Отец Георгий продолжал проведение «очищающей» службы, а вот Звягин … Звягин прыгнул вперёд и уцепился обеими руками в бок и ножку дивана. Могучим рывком он начал было вытаскивать диван из стены, но потом его отшвырнуло, и столь силён был этот толчок, что Борис взлетел до самого потолка, а ведь это не менее трёх с половиной метров. А Борис ударился головой о потолок и грянулся оттуда на пол, где растянулся без видимых признаков жизни. Диван же окончательно исчез в стене, по которой прошла одна «волна», другая, а потом всё успокоилась и стена опять сделалась монолитной и незыблемой.
Бовин, на пару с Гладковым, одновременно кинулись к выходу, чтобы направиться в соседнюю комнату, где, предположительно, должен оказаться «взбесившийся» диван. Но их остановил окрик отца Георгия.
– Да стойте вы! Всё равно в той комнате его нет. Только соседей перепугаете.
И в этот момент стена снова заколыхалась, и диван полез обратно, и даже с наброшенной на него накидкой. Вот только Альберта Дуняшева на нём больше не было. Он исчез …
«Батюшка», не переставая читать молитвы, или что он там читал, подхватил керосиновую лампу и направился к дивану. Он наложил «крестное знамение» на то место в стене, куда проваливался диван. Максим изловчился и брызнул туда из банки. «Батюшка» поднёс лампу к самой стене, и вдруг стало видно, что там имеется проход, точно такой, какой он видел в феврале, когда «освящали» свою квартиру от происков «нечистой силы». Это был точно такой же «портал», вход на «ту сторону». Что там находится, они так и не узнали. А что, если?..
Рядом находился отец Георгий, а в спину дышали верные товарищи. Это придавало уверенности. Максим двинулся вперёд и вошёл в тот «неведомый мир». Конечно же, это была не комната Маруси. Ему показалось, что под ногами его стелилась густая трава. Но разглядеть остальное мешал клубы тумана. Он сделал ещё шаг вперёд. Теперь было видно, что это какая-то лужайка, окружённая со всех сторон стеною леса. Деревья здесь были с толстыми приземистыми стволами, как тропические баньяны. В этом мире тоже была ночь, и опушку освещал призрачный лунный свет. Где-то неподалёку были слышны голоса и пронзительные непривычные звуки музыкальных инструментов.
– Что это? – Рядом оказался Гладков и оглядывался по сторонам с огорошенным видом. – Где это мы? А это что? Вон … Вон …
Теперь и Максим увидел то же, что и Николай. Это был Дуняшев. Он находился в компании двух дев. Девы были полностью обнажены и действовали весьма бесцеремонно. Сначала они толкали и пихали Альберта, который был явно ошарашен и пытался схватить или обнять то одну, то другую девицу. Но они успевали каждый раз оттолкнуть его, а потом разом схватили за руки и подпрыгнули. Нет, это они взлетели и понеслись в ту сторону, где слышалась музыка, крики и пение. Альберт начал извиваться в воздухе, но девицы поднимались всё выше и выше. И тут Дуняшев увидал Максима и Николая. Он закричал, беспомощно размахивая ногами.
– Мужики! Эй, мужики! Помо…
– Максим! Николай! – послышался откуда-то из страшного далека голос отца Георгия. – Скорее возвращайтесь! Проход вот-вот закроется. Я не могу больше держать его открытым …
Оба тут же повернули назад, схватив друг друга за руки, и прыгнули в самый центр клубящегося тумана. Оба оказались в комнате, а уши им заложило от пронзительного шума, словно в узкой трубе сквозил сильный порыв ветра. Вдруг проход сузился до крошечного отверстия, которое в следующий миг тоже пропало. И сразу снова сделалось тихо, а те предметы и вещи, что носились по широкому кругу по всей комнате, попадали на пол. Максим покосился на «ходики», но стрелки их показывали не полночь, а без четырёх минут три. Неужели всё закончилось?
– Это сколько же мы здесь воевали? – заявил вслух Бовин, ни к кому конкретно не обращаясь. – Получается, что меньше часа. А у меня сложилось впечатление, что прошла целая вечность …
Послышался короткий стон и тут все вспомнили про Звягина, которого отбросило столь сильно, что он врезался головой в потолок, а потом рухнул на пол. Борис приподнялся и уселся, ощупывая руками голову. Потом с удивлением посмотрел на вымазанные кровью пальцы. И вдруг спросил, тупо глядя на своих друзей:
– А чего это? Где это я? В раю?
– Точно, – развеселился Гладков. – А где же ещё? Конечно – в раю.
– А чего же это ангелы такие корявые вокруг?
– Нет, ну это надо же, – продолжал веселиться Гладков, который уже понял, что приятель в себя пришёл и на радостях решил прикольнуться. – По башке потолком получить! Рассказать такое кому – ни за что не поверят.
– Он же мне, этот потолок ваш, чуть все мозги не стряс.
– Тебе, Бориска, – загадочно отозвался Николай, – чтобы мозги стрясти, не башкой биться надо, уж ты поверь мне – не башкой.
Звягин возражать не стал. Они всё время друг над дружкой подшучивали. Бориска отмахнулся от «доброго» соседа, утвердился, наконец, на ногах, а потом закрыл глаза и коснулся кончика носа сначала указательным пальцем одной руки, а потом аналогичную операция проделал пальцем другой руки, а потом сообщил присутствующим:
– Жить буду, – и добавил, – порядок в датском королевстве.
– Проиграли мы, Борис, – мрачно сообщил Звягину Максим. – Это я про Дуняшева говорю.
Но, похоже было, что сосед такому известию не удивился и даже не огорчился.
– Хочу я вам сказать, братцы мои, – заявил Звягин для всех, – что более никчемного человека я ещё не встречал. Потому он, стало быть, и сделался добычей тех сил, с какими мы всю дорогу сражаемся.
Бовин развернулся и молча вышел из квартиры, а потом вообще отправился во двор. За ним двигался Гладков. Через минуту к ним присоединился и Борис. Он подошёл к товарищам.
– Вот что обидно, Макс – понимаю, всякое ведь бывает, а вообще, скажу тебе честно, сосед – «поражение- мать победы». Так ещё выразился Мишка Кошевой в «Тихом Доне».
– Ничего, – замахал руками Гладков, и повторил: – ничего. Это мы ещё поглядим, чья сторона верх возьмёт. Пойдёмте лучше, други, ко мне, да печаль в пиве утопим. Я – угощаю.
Максим от его предложений отмахнулся. А во двор устало вышел отец Георгий, который собирал в той комнате свои причиндалы, включая и нагревшуюся керосиновую лампу. Повесив на плечо спортивную сумку, он лично попрощался с каждым за руку, в конце разведя руки в стороны и, как бы оправдываясь, произнёс:
– Спасибо всем за помощь … Мы сделали всё, что смогли …
– Скажите, отец Георгий, – полюбопытствовал у священника Максим, – у нас, то есть, у этого … Дуняшева, шансы на «спасение» были?
– Мы сделали всё, что могли, – эхом повторил «батюшка» свои же недавние слова и зашагал прочь, не оглядываясь.
Соседи дружной кучкой ещё какое-то время посидели во дворе, но утренняя свежесть начала действовать на них, заставляя ёжиться, а потом они все поднялись и направились к себе домой.
– Да-а-а, – заключил Борис, поднимаясь по лестнице на второй этаж. – Такой вот у нас мир, труд, май, июнь, июль, август получается, и ничего ведь не добавишь. Одно слово – «Первомайка».
– Не добавишь? – задумчиво переспросил Бовин, на мгновение задержавшись перед своей комнатой. – Не знаю. Посмотрим …
31. 05. 2013


Эпизод 8. Охота на живца.
Миновало полгода, как Максим Бовин устроился в одну из фирм на высокую должность командующего складом. Это как привычный всем завскладом, но только с очень широкими полномочиями. Приходилось принимать и отпускать товар, работая с «оптовиками», что, сами понимаете, чревато особыми подходами, то есть «клиент» может оказаться капризным, да ещё и к каждому приходилось приноравливаться. К примеру, они то и дело норовили явиться во второй половине дня, а то и не раньше восьми вечера, встречались даже такие, что не считали для себя зазорным появиться глухой ночью. Кому это понравится? Но вся поганенькая штука в том, что с некоторыми клиентами надо было считаться и под них «подстраиваться». Так что нередко случалось так, что Максим временами жил на своём рабочем месте. А что прикажите делать?
На складе у Максима имелся диван, где можно было прикорнуть, а ещё была электроплитка в крошечной подсобочке, где, на полке, стояла пара кастрюль, несколько тарелок и чугунная сковорода скромных размеров. Жить было можно. Кроме этого, в кабинете директора фирмы стоял холодильник, а также «микроволновка». Для досуга был даже телевизор с «видюшником», что обеспечивало даже кое-какой комфорт – «живи- не хочу». Вот Максим и жил здесь. Можете не верить, но Максу здесь даже нравилось. Всё-таки не в коммуналке находишься, да ещё и за неурочную работу дополнительная копеечка аккуратно начислялась. Время тогда, если помните, было такое – вроде и нет ничего, но люди ушлые, сноровистые, зарабатывали весьма неплохо, умудряясь ухватить там, приработать здесь. Пусть и немного, но регулярно.
Вот так – потихоньку – скопилась у Бовина некая сумма в тысячу американских долларов, а если внимательно пересчитать, так даже и полторы. Это сейчас данная сумма может показаться смехотворной, а тогда … чтобы понять было легче, скажем вам, что в те времена в Александрове на эту сумму можно было купить комнату в коммунальной квартире, и даже не самую маленькую или «зачуханную». А у Макса появилась идея-фикс – перебраться в квартиру, то есть в собственную отдельную квартиру. Чтобы понять его намерения, надо бы пожить самим в условиях коммунального проживания, а особенно, если обитаешь в «Аркашиной квартире». Но это разговор особый.
Сейчас речь пойдёт о другом.
По утру не то девятнадцатого, не то двадцать шестого августа явилась к нашему герою дама лет сорока, не меньше, с глазами, наполненными печалью, дрожащими губами на лице, которое можно даже назвать красивым, но ещё и потому, что дама сия умело применяла косметику и макияж. Женщина обратилась к Бовину с просьбой о помощи. Пожалуй, смысла нет их разговор полностью пересказывать, потому мы всё обрисуем вкратце.
С некоторых пор в славном граде Александрове, а, если точнее, то на территории центрального парка, начали происходить ужасные вещи. Началось всё с того, что в один злополучный вечер, пришедшийся на двадцатые числа декабря, заехал на дорогущей иностранной машине некий купчишка, на главную парковую аллею. Да как же так?! – возмутится иной читатель и будет совершенно прав, ибо нельзя на машине перемещаться по городскому парку. Сие действие запрещается городским законодательным указом. Но у нас много чего указами запрещается, но находятся отдельные хамские личности, которые не только чихать хотели на указы и постановления городских властей, но и наплевали на них, руководствуясь только своими желаниями и ощущениями. Учитывая то, что с набитыми наличностью карманами, они считали себя «хозяевами жизни», эти отдельные личности устанавливали собственные «правила игры» и действовали так, как подсказывали им собственные желания.
Вот и этот был из подобной когорты. В дорогущей машине, с орущими нечто музыкально- несуразное динамиками, как водится – с пьяненькой хихикающей девицей на прицепе. Посидели они в машине, пообщались там, а потом «купчишка» до ветру направился, то есть до ближайших кустов. Вот там его и встретил некто с «монтажкой», и отоварил его по полной программе, то есть ударил по голове своей железякой не раз, и не два, а где-то раз двенадцать- пятнадцать, как позже установила следственная экспертиза. Поздравили, стало быть, негоцианта с Новым годом. Мало не показалось! Странно в этом деле было то, что «злодей» покусился только на «наличку», а разные дополнительные опции – золотую цепочку и здоровенный перстень- «печатку» трогать не стал, не говоря о дорогой импортной магнитоле, что находилась в машине. Девица была бы не счёт, ибо она была до такой степени «выпившей», что ничего не соображала вразумительного.
Это был не разовый случай злодейства, потому как через пару- тройку недель пришла очередь следующего злоключения. И снова – аналогичная ситуация. Заехал на парковую аллею «герой нового времени», музыку погромче врубил и ну скакать по аллейке – вот я какой! То «лезгинку» изображает, то «гопака», то «камаринскую» наяривает. По сторонам не смотрит – не всех ему начхать, и – вдруг – удар по голове, и – всё! То есть ударов-то было поболе – свыше десяти, и остался «купец» лежащим посередине парковой аллеи, рядом со своей машиной, руки раскинув, в дорогущем кожаном пальто, часах японских, но с вывернутыми карманами. Его мужичок утром обнаружил, что по спортивной «малой нужде» по парку круги наворачивал. Ему, было, обвинение собрались предъявить, но он как-то отбрехался. Больше, правда, бегать в парк уже не приходил. «Органы» возбудились и всех местных «отморозков» перешерстили, но подходящего экземпляра не обнаружилось – либо все дома находились, при свидетелях, либо в компании пьянствовали, и не отлучались.
А между тем, через неделю – новый случай. Гулял поздним вечером по всё той же самой аллее некий товарищ, то есть, уже – господин. Идёт, значит, в дорогой «дублёнке» да ещё гаванскую сигару курит, то есть ведёт себя – вызывающе. И вдруг шаги позади себя слышит. В памяти у него сразу случаи нападения всплыли и весь его пьяный кураж испарился. Оглянулся этот «навороченный» господин, а позади его шкет какой-то стоит, весь из себя невзрачный и тощий. Но в руках у этого уродца пистолет. Пусть и не ТТ или «Макаров», но самоделка вполне убедительного калибра. И незнакомец этот, лицо своё злодейским образом искривив, попытался из самодельной «пушки» в свою жертву пальнуть. Потом господин тот говорил, что по глазам нападающего на него было видно, что тот намерен убить. Вот только промашка вышла, то есть – осечка. Другими словами самопальный пистолет не смог произвести выстрел. Сказалась какая-то внутренняя недоработка конструкции. И тогда нападавший сбежал с «поля боя», оставив на аллее так и не ограбленным, но всё же живым, пусть и слегка обгадившимся облюбованного прохожего.
Когда недострелянный гуляка в себя окончательно пришёл, он постарался описать своего обидчика. Надо отметить, что следственная бригада была опытной, и они мигом сообразили, что описанный гражданин несколько раз попадал в зону их внимания. Этот гражданин жил поблизости и имел привычку частенько здесь же прогуливаться вечерней, а то и ночной порой. Кинулись оперативные работники по адресу, но их объекта там не оказалось. Этот субъект вовсе не ушёл в бега, а скоропостижно скончался прямо на паперти местного храма. Шёл, остановился и вдруг упал, как рассказывал очевидец. А нападения после этого разом и прекратились.
Как оказалось, лишь на время, потому как по августу, за первые две недели случилось два нападения, и оба – со смертельным исходом. Почерк преступлений был полностью аналогичен тем, что наблюдались ранее, за исключением того, что наличные больше у жертв не изымались. Но для чего же тогда нападать - задумалось следствие. Преступления были странными. И на заказные убийства тоже явно по своим особенностям не дотягивали.
И ещё – одна странность. Во втором случае жертва нападения отлучилась по своим надобностям до кустов, как это обычно бывает. А дама, которая в машине скучать осталась, оказалась любопытной, да ещё прослышавшей про те предыдущие происшествия, что в этом парке случались. Она внимательно озиралась по сторонам и контролировала все действия своего приятеля. Аллея, хоть было и поздно, но отчётливо проглядывалась шагов на сто, да и приятель не стал слишком углубляться в кустарники. То есть рядом никого не наблюдалось. Но вдруг приятель закричал, начал размахивать руками, а потом и вовсе упал на землю. Дамочка визжала какое-то время и билась в истерике в салоне автомобиля, но, не видя кого-либо, набралась храбрости, вылезла наружу и сиганула прочь столь сноровчато, что за считанные мгновения покинула парковую территорию. Скоро она наткнулась на парный милицейский патруль, несколько минут при них заламывала руки и норовила грянуться в обморок, но стойкие милицейские товарищи «взяли её в разработку», то есть как-то, на ходу, вразумили и заставили её показать им место происшествия, где и было обнаружено бездыханное тело, без всяких следов кого-либо рядом. Точнее в парке было следов столько, что искать следы конкретного преступника было занятием бессмысленным и беспродуктивным. Свидетельница клялась, что никого поблизости так и не увидела. Словно убийца появился из ниоткуда, и там же пропал, после нападения. Чертовщина какая-то получалась …
В тот же вечер в кабинете полковника Коренева раздался телефонный звонок. С той стороны линии неприятный скрежещийся голос поинтересовался:
– Что, Недоделкин, меня что ли в парке ищешь? Так я тебя уверяю – не найдёшь ничего. Понял, хрен поросячий?
Да, надо добавить, что до двадцати двух лет Коренев носил фамилию Самоделкин. Позднее, когда у него начала удачно складываться карьера, он решил взять более благозвучную фамилию жены, для удобства и чтобы подчинённые не слишком словоохотничали. Они и не смеялись последовавшие двадцать шесть лет, скорее всего по той простой причине, что не знали такого интересного факта. А этот вот – знал. Коренев догадался не класть трубку, чтобы отследить потом источник сигнала. Специалисты провели исследование телефонного направления, и пришли к обескураживающему результату. Звонили полковнику … из парка. Там, когда-то, находилась кабинка телефона- автомата, рядом с детскими аттракционами. Но потом телефон вышел из стоя, и аппарат сняли, но, каким-то образом, сигнал с кабельной линии в кабинет полковника прошёл. Чудеса …
Понятно, что содержание этого весьма краткого диалога полковник никому пересказывать не стал. За исключением, разве что, супруги, от  которой он никогда никаких секретов не держал по причине самых доверительных домашних отношений. А жена его, стоит добавить, была женщиной набожной и обеспокоилась сверхъестественной сущностью происходящего. Она вполне серьёзно начала опасаться бесовщины, а тут ещё и карьера обожаемого супруга ... Так что неудивительно, что Коренева решила посоветоваться с «батюшкой», который, в свою очередь, направил её к Максиму Бовину. Вы уже, верно догадались, что жена полковника исповедовалась отцу Георгию, нашему старому знакомому.               
Бовин всё внимательно выслушал и сказал, что мог бы попытаться что-то сделать, что-то узнать, но вряд ли его отпустят с работы. Женщина улыбнулась и попрощалась, а уже на следующий день директор фирмы заявил, что готов предоставить Максиму оплаченный отпуск сроком на две недели. Бовин кротко поблагодарил столь предупредительного начальника и отправился к себе – думу думать.
Получалось так, что когда в этом намечалась насущная необходимость, и Звягин, и Гладков, оба оказывались дома и располагали свободным временем. Это всё было неудивительно, а удивительно было то, что оба пребывали в трезвом состоянии, аки стёклышко. В тот момент, как Бовин переступил порог этой квартиры, Звягин как раз внимательно изучал инструкцию от некоего медицинского препарата. Вдруг, матюгнувшись, он вскочил с места и устремился в соседнюю квартиру. Почти сразу же оттуда донёсся крайне раздражённый и громкий голос Бориса:
– Ты чего это, баклан недоделанный, нам принёс?! Ни разу не грамотный, али как?! Мало того, что траванул нас, химик хренов, так ещё и перед этим бахвалился своими необычайными познаниями в области медицины вообще и врачевания недугов в частности! Читай в следующий раз внимательнее инструкцию того, чего берёшь, трахаль котячий!!
– Чего это ты сказал?! – послышался в ответ гневный вопль.
– Читай внимательнее, говорю тебе … дятел …
Мы не станем пересказывать перепалки людей, которые успели показать в ранешних эпизодах нашего повествования себя с самой приглядной стороны, а просто объясним вам, что же случилось чуть ранее.
За неделю до этого дня, когда явился Максим Бовин, вся сплочённая компания была приглашена Анатолием на очередной банкет по случаю … это не важно, по какому именно случаю. Итогом продолжительной гулянки стало общее желудочно- кишечное расстройство. Причём … только у гостей. Озадаченные сим удручающим фактом обратились за подробными разъяснениями к организатору данного мероприятия, то есть к «Блестящему». А тот, не долго рассуждая, слетал в аптеку и доставил оттуда некий препарат, красочно и привлекательно оформленный. Вот только … не то Анатолий симптомы перепутал, не то фармацевт запуталась в многословии покупателя, но … по крайней мере, Толя ссылался на недалёкость и косноязычие аптекарши и уверял приятелей, что всё дело именно в этом, не в компетенции же его самого, в самом же деле…
Короче говоря, после приёма купленного Толей медсредства, недуг, мягко выражаясь – на этом не закончился. Анатолий принялся настаивать, что дозу необходимо увеличить, для начала – вдвое, но … не помогло опять. «Не помогло» - было сказано изящно, но сделалось намного хуже. Анатолий ещё увеличил дозировку для страждущих собратьев и – препарат наконец закончился. Анатолий заявил, что вот прямо сейчас отправится в фармацевтическую лавку и закупит дополнительную порцию панацеи, а, пока он собирался, Звягин, от нечего делать, взялся перечитать инструкцию для потребителя, которая обнаружилась в мусорном ведре. И вот сейчас до Бориса наконец дошло, что желудочное расстройство им всем Анатолий лечил сильнодействующим слабительным пролонгированного действия, дорогим, и – как там было обозначено – очень эффективным. Имеется специальная обоснованная медицинская тория о лечение подобного подобным, но она создавалась не для такой вот щекотливой ситуации.
– Ну не дебил ли этот тип?! – размахивал руками Звягин в состоянии крайнего раздражения. – Макс, прикинь – я уже было решил, что мне – кранты!
Гладков тоже взял в руки инструкцию и тоже её начал читать, а потом уронил её и начал хохотать так, что едва устоял на ногах. Заулыбался и Бовин, слушая хохот одного и проклятия второго. Кажется, он действительно оказался дома. Всё здесь было, как всегда.
Наскоро прибравшись в комнате, Максим поставил чайник, чтобы заварить себе кофе, а пока что замер, приняв позу мыслителя, увековеченного резцом Огюста Родена. Хотя поза была предназначена для стимуляции умственной деятельности, но – как Максим не пыжился, ничего не помогало – не ум не шла никакая идея. Надо было привлекать себе кого-то в помощь. Судя по тому, как много говорила супруга полковника Коренева о чертовщине, привлечь следовало, прежде всего, отца Георгия, который уже поднаторел в подобного рода экзорцизмах. 
«А может, мелькнула в голове мыслишка, что эта суетливая женщина не так всё для себя растолковала и вообще всё перепутала»?
Но уповать на это не стоило, ибо за спиной незримой тенью присутствовал сам полковник, судя по тому, как директор фирмы легко дал Бовину отпуск и преданно заглядывал в глаза, спрашивая, не будет ли Максиму ещё чего угодно. Котировка Максима в фирме сильно повысилась, и надо хорошо потрудиться, чтобы она столь же стремительно не упала. То есть идти за советом и помощью к отцу Георгию всё равно придётся. Это – решено.
Вечером того же дня Бовин направился к отцу Георгию домой. Он рассказал «батюшке» всё, что ему поведала та женщина. Отец Георгий внимательно его выслушал, потирая почти невидимый след от ожога на лбу, а потом сухо напомнил, что это он и послал женщину к Максиму, чтобы тот разобрался с присущей ему основательностью. Максим кивал головой и отводил глаза в сторону. Он совсем забыл об этом. Похоже, начал он не совсем правильно.
Вернулся домой наш герой в прескверном настроении. «Батюшка» хотел напоить его чаем и приглашал за стол, но Максим приглашение это отклонил, хотя проголодался к тому времени изрядно. За всеми этими заботами он так и не поел толком ни разу. Наскоро перекусив тем, что нашлось в холодильнике, Бовин завалился на диван и снова принялся оценивать ситуацию. Мыслей, полезных и всяких, как назло так и не появилось – хоть тресни головой о стену. И вдруг …
«А что, если мне, прямо сейчас, до этого самого парка дойти и прогуляться там, по этим аллеям? Так сказать – прогулка на сон грядущий».
Хоть какая-то мысль.
Спустя десять, много – пятнадцать минут, наш герой, чуть запыхавшись, вошёл в пределы этой заповедной территории. Помните, как это сказано у Пушкина? «Там, на неведомых дорожках – следы невиданных зверей» … Примерно с таким же чувством Максим двигался по аллеям и, с замиранием сердца, украдкой оглядывался по сторонам. Конечно же, он не думал, что вот сейчас на него бросится Терентьевна в образе огромной клыкастой собаки, или шагнёт откуда-нибудь из глубокой тени криво усмехающийся плечистый мужик с «фиксой» из жёлтого металла, мелькающей при разговоре. Совсем нет. К его удивлению, несмотря на поздний час, на дорожках парка встречались прогуливающиеся пары. Каждый раз, завидев двигающийся навстречу силуэт человека, Бовин замирал от возможности встретиться с чем-то ужасным и демоническим. Максим шагал по главной аллее, чувствуя, как ноги его тяжелеют с каждым последующим шагом. Он остановился и перевёл дух. Скорее всего – именно в этом месте и был убит один из тех, кто позволял себе быть в парке настолько бесцеремонным. Постоял, огляделся по сторонам и, когда его перестала давить к земле гнетущая тяжесть, снова двинулся вперёд. И опять с ним повторил то же самое. Стало быть, он нашёл место ещё одного убийства. По лбу скатывались крупные капли пота. Если судить по словам взволнованной донельзя супруги милицейского полковника, жертв было четверо.
Побродив по аллеям, Бовин таким вот образом нашёл места всех четырёх убийств. Он устал так, словно разгружал вагон с подмоченным сахаром. Ноги едва держали его, а пальцы рук дрожали мелкой дрожью. Добравшись до садовой скамеечки, Максим буквально рухнул на неё и откинулся на спинку, закрыв от усталости глаза. Сейчас он напряжённо думал. Он внимательно всё здесь оглядел. В двух случаях на жертвы можно было напасть, подкравшись под прикрытием кустарника, чтобы внезапно выскочить оттуда и нанести роковой удар. Но в остальных двух случаях у нападавшего такой возможности точно не было. Разве что … кто-то сторонний подошёл к будущей жертве и начал с ним разговор, в то время как убийца подкрался сзади и … Вариантов развития событий была масса. Требовалось догадаться, как всё происходило на самом деле.
Жена полковника рассказала Максиму, что в одном случае имелась свидетельница, которая уверяла, что нападавший появился совершенно неожиданно. Она выразилась – из ниоткуда. А потом точно так же пропал, улетучился. Лаврентий Берия говаривал, что нет человека, нет и проблем. Но в данном случае проблема просто переходила в иную плоскость. Неужели здесь и в самом деле задействована мистика? Бовин чувствовал сильнейшую усталость, сердце его сжималось, на грудь давило, настроение было самым что ни на есть упадническим. Лицо его сделалось мокрым. Неужели это были слёзы бессилия?
Кое-как Максим пришёл себя, вынырнув из пучины глубоких раздумий, перемешанных с сомнениями. Оказалось, что пока он сидел на скамеечке, начался моросящий дождик, который скорее разогнал всех прохожих, чем слухи о ужасных событиях, что происходят под сенью здешних зарослей. Действительно, если здесь кто и прогуливался, то они уже все убрались во свояси, а Бовин остался в парке в гордом одиночестве.
И тут у Максима появилось чувство, что кто-то его пристально разглядывает. Нет, надо выразиться чуть по-другому: тщательно его изучает. Незаметно Бовин огляделся по сторонам, прикрывая лицо руками, словно протирая от сырости. Вокруг точно никого не было, разве что наблюдатель был невидимкой, вроде того, что придумал Герберт Уэллс. Но, что было самым ужасным, этот «кто-то», невидимый, находился совсем рядом, как говорится – «дышал в спину». От этого пронизывающего чувства Максиму сделалось настолько «не по себе», что он поднялся со скамьи и побрёл к выходу, всеми силами стараясь не перейти на панический бег. Впрочем, он был настолько утомлён этим ментальным поиском, что еле волочил ноги. О бегстве речь идти не могла, даже если бы он этого и захотел. Чтобы прикрыть исказившееся от ужаса лицо, Максим приподнял воротник куртки и придерживал его руками, прикрываясь от «невидимки».
Только оказавшись за воротами парка, Максим притормозил свой шаг и перевёл дух. Гнетущая его тяжесть потихоньку начала отпускать его. Что же это такое с ним случилось? И тут пришла догадка. Тот, кто всё это творил здесь, приглядывался к нему, примеряя Максима на предмет пятой жертвы, а тот, обладая обострённой чувствительностью, всё-таки от этого невидимого убийцы сбежал. Но ничто ведь не мешало тому догнать его и … Об этом не стоило думать. Лучше попытаться понять: почему тот передумал убивать его, хотя сначала это сделать собирался?
А что, если этот невидимый маньяк убивает не того, кто попадается ему «под руку» в роковой момент, а выбирает свои жертвы целенаправленно, как делал это Юрий Деточкин, герой фильма Эльдара Рязанова «Берегись автомобиля», который угонял автомобили исключительно у прохиндеев? Может, этот (человек?) считает себя орудием рока, наказывая за прегрешения? Это всё следовало как-то обмыслить …
На часах уже миновала полуночь, когда Бовин вернулся к себе в комнату. Только здесь он ощутил, насколько сильно устал и проголодался. Хотелось спать, но он направился на кухню и соорудил там пару гигантских бутербродов из хлеба, солёных огурчиков, шпротов из банки и даже колечек репчатого лука. Всё это быстро умял и направился к себе в комнату, постанывая на ходу от блаженной мысли, как он теперь растянет свои натруженные конечности в уже разложенной постели. Все мысли – прочь, до следующего дня.
Бывает так, что человек настолько погружается в свои рассуждения, что, даже расслабившись, не может из них выйти. Говорят, что самый разносторонний (после Ломоносова) русский учёный Дмитрий Иванович Менделеев настолько погрузился в составление Периодической системы химических элементов, что увидел её во сне, какая она должна быть. Он тут же проснулся и записал то, что ему пригрезилось в сновидении. Эту легенду рассказывают снова и снова, как и про Архимеда, выскочившего из ванны голым и бегающим по улице Сиракуз с воплем «Нашёл!!», что по эллински звучит как «Эврика».
Максим спал и видел себя сидящим в парке на той же скамеечке, но в этот раз он был не один. Рядом находился весьма странный субъект. Это был молодой человек, но старше годами Бовина. Был незнакомец весь каким-то корявым, ссутуленным, с ушастым лицом и близко посаженными глазами. И держал тот тип в руке металлический шкворень. Это и был убийца. Он несколько раз поднимал свой прут, чтобы ударить Максима, но каждый раз опускал его. Потом он заметил, что Максим его разглядывает, и неуклюже попытался спрятать шкворень за спину, как-то смущённо улыбаясь при этом, как ребёнок, которого застукали за чем-то предосудительным. Потом он вытянул руку с металлическим прутом, словно хотел отдать его Бовину. Тот растерялся и спросил у незнакомого парня:
– Ты кто?
Незнакомец, всё ещё протягивая прут, попробовал ответить, но раздавалось какое-то мычание и междометия, словно парень забыл своё имя или не мог его произнести. Потом он развёл руками в сторону и улыбнулся, продемонстрировав щербатый рот. Прости, мол, братец …
И в этот момент Максим проснулся. Он помнил каждую деталь этого удивительного сновидения. Получалось, что он видел того, кто поселился там и убивает кого не попадя … Хотя … пожалуй, всё же нет. Он делает это выборочно, и, похоже, не намерен останавливаться, если его не остановить. Но как это сделать?
Пришлось снова идти к отцу Георгию и всё в подробностях ему рассказывать. На этот раз беседа была более продуктивной, нежели чем в прошлый раз. Безусловно, оба понимали, что требуется вмешательство с их стороны. Это обсуждению не подлежало. С тем они и расстались, договорившись встретиться и более подробно всё обсудить. Что было дальше? Наверное, вы уже догадываетесь. Ну конечно же, Бовин решил подключить к решению проблемы и своих соседей, с которыми они успели столько всего уже совершить. Как же без них-то дальше?
Снова всё обсудили, уже коллегиально. По общему мнению, получалось, что тот неизвестный парень, который предложил Максиму свой инструмент, он рассчитывал на Максима. А может он просил у него помощи? Кто же он? И что он хотел сказать Бовину?
– Похоже, он, – предложил свою версию событий Гладков, – который был в парке, недавно сам помер. Точно вам говорю. У последних двоих «жмуриков» деньги ведь не взяли, ведь так? Они же ему, получается, сейчас и не к чему вовсе – зачем деньги покойнику?
– Точно! – Махнул кулаком Звягин. – Надо как-то пробить время между первыми тремя покушениями, и последующими двумя. Вот, и надо отследить, кто из городской молодёжи в этот период «кони двинул».
– Ты представляешь, Борис, – заявил Максим, – сколько народу обнаружится?
– Я понимаю, – кивнул Звягин, – что люди мрут, как мухи. Но … сами понимаете, делать-то что-то надо …
– Ох, братцы, – жалобно продолжил Никола Гладков, – кто же нам такую неопределённую информацию предоставлять станет. Милиция? Да она и со своими делами, похоже – не справляется.
– А если, – поднял руку, как школьник, Звягин, – в какое-нибудь детективное агентство обратиться? Они и работать умеют, аналитически, и с милицией связи поддерживают. Но за просто так они вряд ли что делать станут. Платить им придётся.
– Сколько надо? – деловито спросил Максим.
– Ну-у, – задумался Гладков. – Я думаю, что речь пойдёт от двухсот, или даже от трёхсот. Это самый что ни на есть минимум.
– Двести … триста … – бубнил Максим, – это понятно … но вот – чего? Долларов? Рублей? Тугриков? Шекелей? Чего конкретно?
– Ясен пень – долларов, – расплылся в улыбке Гладков. – Кому нужны здесь твои шекели, или уж тем более – тугрики? Вот где их взять – вот вопрос.
Бовин вскочил со стула, пробежался по комнате под удивлёнными взглядами товарищей, почесал в затылке, а потом решительно развернулся.
– Я дам, – решительно заявил Макс приятелям. – Но тут ведь – вот оказия какая – как мы всё это будем детективам формулировать? Ну, чтобы они бригаду санитаров из «дурки» не вызвали?
– А уж это, Максимка, – отпарировал Гладков, – не твоя забота. Мы с Борисом тут покумекаем, что сказать им. А ты вот поведай нам лучше – откуда ты те обещанные баксы достанешь?
– Ну, это уже не ваша забота, – заулыбался Максим, но тут же снова помрачнел: – Ё-моё, похоже, накрылась моя новая квартирка … «медным тазом». Такие вот дела.
Какие доводы использовал Никола, когда разговаривал с Семёном Павловым, заправлявшим детективным агентством, мы не знаем. Может, сказалось то, что учились они когда-то в одном классе, но, скорей всего, главную роль сыграли всё же те триста долларов, которые сжимал в руке Гладков, когда разговаривал с Семёном.
Детективы и в самом деле оказались специалистами в розыске, ибо после нескольких дней напряжённой работы выдали результат. По словам Павлова, больше всех остальных под описание неизвестного подходит некий Мотовилов, погибший в результате несчастного случая в феврале этого года. Такой вот удел – упал болезный, да головёнкой о бордюр так неудачно ударился, что прекратил своё земное существование. И всё произошло при свидетелях, так что говорить, будто ему «помог» кто, не получится. Несчастный случай и есть. Удивительно то, что произошло всё у входа в храм, на виду у целой компании бичей нищих, что подаяний на паперти просили. Бичи эти, все наперебой уверяли, что на момент падения никого рядом с бедолагой не было, но, не забывая при этом размашисто креститься, потому как все они утверждали, что горемыка, прежде чем к бордюру приложиться, как-то непонятно в воздух то ли подпрыгнул сам, то ли его подбросило. Такого никто из них раньше не видел. Милиция своё следствие сразу же и прикрыло, а к россказням бичей о непонятной силе отнеслись очень даже скептически. Они ведь, эти самые бичи, бродяги, постоянно пьют всё, что горит, и жрут всё, что не приколочено, а при таком раскладе, сами ведь понимаете, привидеться может что угодно.
После такого доклада отец Георгий лично переговорил с некоторыми из тех нищих, что были в свидетелях, и подтвердил, что они готовы поклясться всем, чем можно, что не врут, и всё было именно так.
Дальше личностью Мотовилова занимался сам Павлов. Он установил, что этот молодой человек по жизни оказался неудачливым, дальше, чем грузчик в продовольственном магазине, так и не смог продвинуться, да и характером был не из лучших, ни семьи у него не появилось, ни друзей настоящих. Мало того, так этот раздолбай ещё и умудрился в психдиспансер угадать, после того, как погонял соседа, угрожая ему туристским топориком. Дела, правда, открывать на него не стали, просто решили, что дурак парень по жизни, да ещё и с нервами у него не всё в порядке. Почти год пролечили, а после этого он место жительства поменял, а через три месяца после выписки такой вот поворот событий. В довершение ко всему принёс Павлов фотографию погибшего. Свои деньги он отработал полностью. Максим как в руки фотографию взял, так почувствовал, что в него будто молния ударила. Это был тот самый парень, который ему ночью снился, и шкворень железный протягивал, словно предлагал забрать у него.
Всё вроде бы становилось на свои места. Сомнений больше не оставалось. Этот самый парень, то есть Мотовилов, как взял в руки топорик, так в голове у него что-то там переклинило, и он решил мстить всему миру за все свои неудачи по жизни. И мстить он принялся тем, у кого много дурных или «шальных» денег, которые они не могли заработать честным квалифицированным путём, а были вчерашними фарцовщиками, спекулянтами, а то и бандюганами, то есть зарабатывали нечестивым путём. Вот этот Мотовилов и решил восстанавливать справедливость в обществе таким образом, каким это было ему по силам. Но в какой-то момент он содеянному испугался, а может даже, и раскаиваться начал. Скорей всего, в какой-то степени были верны обе версии. Что тут прикажете делать? Он и решил отправиться в церковь и попробовать замолить там грехи. Собственно говоря, вся Русская православная церковь на это и заточена. Но и здесь не повезло бедолаге, и покаяться в грехах он не успел. Тот, кто вёл его по «стезе греха», решительно этому воспротивился, и теперь бедолага, вместо того, чтобы «почить в Бозе», вновь вышел на «тропу войны» и продолжает выполнять злую волю того, кто принял его облик.
Появился новый вопрос – кто же стоит и действует за раздолбаем Мотовиловым?
Поразмыслив, Максим Бовин пришёл к весьма интересному выводу. Призрак этого Мотовилова начал было примериваться к нему, чтобы присоединить к списку погибших. Но ведь Бовин никак не походил на тех «озорных гуляк», с кем расправлялся раньше этот парень. Значит, кто-то попытался заставить его покуситься на Макса. Но парень всё же сдержался. Мало того, он явился к нему во сне и как бы попросил помощи, попробовал отдать своё «оружие», пусть это и не эстафетная палочка. Получалось так, что и другие просили у Бовина помощи. Что же теперь делать?
Лучше всего будет, если Максим снова попробует «вступить в контакт» с призраком Мотовилова. Подумать только, тему «контакта» многократно описывали фантасты, а то, что можно попробовать договориться с призраком, это как-то писателями игнорировалось. А как было бы хорошо … в том смысле, что Бовин бы взял подобную книжку и действовал по схеме, предложенной каким-нибудь писакой. Хоть какой-то бы толк от подобного чтива получился. Но, увы-увы, приходилось разуметь и действовать самому.               
Надо было снова отправляться в парк, садиться на ту же скамейку и мысленно позвать Мотовилова, чтобы тот каким-то образом назвал им своего кукловода, того, кто направляет его или вовсе действует в его «образе и подобии». Чего-либо умнее Бовин не сообразил.
Задумка со скамейкой себя не оправдала. Последующие две недели Бовин почти что прожил в парке, прочёсывая его вдоль и поперёк. Он призывал к себе Мотовилова мысленно, а когда вокруг не было никого – то и вслух. Всё без толку. К тому времени закончился и отпуск, даденный ему директором фирмы. Теперь днём Максим снова отсиживался в своём складе, потом спал несколько часов и отправлялся в парк, как на дополнительную работу. У него там даже появились знакомые «полуночники», с которыми он раскланивался при встрече. Есть ведь среди обычных людей немало чудиков, которые поддавались своей блажи – к примеру – разгуливать ночью. А что, если у тебя за пазухой что-то, вроде металлического шкворня? Бовин двигался по аллеям парка, положив руки в карманы и напряжённо думал.
Почему «Мотовилов» не идёт к нему на встречу? В чём здесь причина?
Получалось так, что единственной объяснимой причиной было наличие в парке, поблизости, других людей, посторонних, которые почему-то мешали призраку проявиться? Плохо мы знаем физику паранормальных явлений. Но не станешь ведь силой разгонять желающих погулять в парковой зоне? Иные горожане испытывают тоску по природе, но вместе с тем ленятся выехать за город. Собственно говоря, именно для этой цели и устроены в городах парки и скверы. Что может помешать выйти на прогулку, пусть даже и ночью? Разве что дождь. Бовин повспоминал и понял, что дождя не было последние две недели, а то и того более. Все эти дни было сухо и даже душно.
То есть надо было дождаться дождливой погоды и тогда выходить «на контакт». Тогда шансы, что всё пройдёт удачно, существенно поднимутся. И ещё, нельзя забывать, что призрак от своей охоты вовсе не отказался и, вполне возможно, может встретить того, кто ему «придётся по нраву» … Ну, вы нас понимаете?
Максим со своим думами и сомнениями направился к соседям. Он и так действовал практически в одиночку, но работать головой лучше всем вместе. По-научному это называется – «мозговой штурм». Решили приглядеться к тем, кто оказался предыдущими жертвами маньяка. Гладков отправился к своему былому однокласснику, то есть к Сёме Павлову, посидели они с ним хорошо, и Николай на следующий день рассказал, что все убитые были довольно сложным контингентом, а один и вовсе оказался криминальным авторитетом. Трое прочих были из «состоявшихся». Один был риелтором, довольно преуспевающим, а оставшихся двоих можно было смело квалифицировать, как откровенных мошенников, хотя себя они причисляли к предпринимателям, как причислял и Остап Бендер, герой литературных произведений.
– Что общего может быть у этих совершенно разных людей? – удивился Звягин.
– Если не считать высоких доходов, – предложил свою версию Гладков, – так это – понты.
– Понты? – переспросил Максим.
– Конечно, – уверил его Николаша. – Все они пыжились из себя, чтобы показать свою успешливость всему миру. И, при этом, отличались нахальством и бесцеремонностью, то есть могли выехать на тротуар, или вот на аллею парка, врубить на полную мощность музыку, не считались никак с мнением окружающих. И – получили на свою голову результат, который был задействован самым бесцеремонным образом, то есть тенденция продолжилась до беспредела. Это такой своеобразный «рикошет» от собственных действий. Можно было бы сказать, что сами виноваты, но если всё это не остановить, то появятся новые трупы, и всё может зайти слишком далеко. То есть «мстителя- невидимку» надо было останавливать. И самое поганое здесь то, что за хапуг, прохиндеев и жуликов Бовин должен был рисковать собственной жизнью. Назвался груздей – полезай в кузов.
Каков был план на ближайшее будущее? Дождаться дождливой погоды, когда схлынут толпы гуляющей публики, напялить на себя «буржуйский прикид» и выйти в парк в качестве … получается, что в качестве живца. Если маньяк на него клюнет, то дальше придётся действовать «по обстановке». Те, которые жертвы, они ведь нападения не ожидали, тогда как Бовин к этому тщательно подготовился.
Днём позже Максим с горестными вздохами открыл «кубышку» с остатками валютных средств. Походив по магазинам, приглядел для себя малиновый костюм «с искрой» и переливами, безумно, неоправданного дорогой. У директора фирмы в гардеробе висела кожаная «представительская» куртка, Максим её у шефа выпросил «на вечерок». Шеф глянул на новый купленный костюм и позволил курткой попользоваться, решив, что его зам по складу кому-то решил «пыль в глаза пустить». Что ж, дело молодое, почему бы и не потрафить … Так же, на время, удалось позаимствовать толстую позолоченную цепочку, выглядевшую точь-в точь как настоящая. Ближе к вечеру заявился Гладков, в компании со Звягиным. Они принялись разглядывать приодевшегося Максима и подшучивать над ним.
– Пошли-ка, Макс, – вдруг предложил Николай, сразу переходя к делу, – до жилья того чувака, на которого мы нацелились.
– А это возможно? – засомневался Бовин.
– Да легко, – загорелся Борис. – У нас сорок минут в запасе, включая сюда и дорогу.
– Подождите-ка, мужики, – опешил Бовин. – Это что же получается? Мы сейчас собираемся проникнуть в чужое жильё? Это же … проникновение на чужую территорию.
– Мне Семён говорил, – быстро сообщил Гладков, – что там нет никого в данный момент.
– Во! – поднял указующий перст Звягин. – Нет никого! И вообще, прикинь – тебе, сыщику- экзорцисту, это надо гораздо больше, чем нам, простым гражданам. Так что кончай «ваньку валять» и пошли.
Дом, где жил Мотовилов, оказался всего в трёх кварталах от Бовинского. Квартира действительно была пустой, как это разузнал Павлов. Сосед Мотовилова ещё по зиме крепко траванулся самопальной водкой – еле откачали, и сейчас находился «на излечении» в одном из районов, у родственников.
В комнате погибшего так же никто ещё не поселился. Самоприглашённые «гости» огляделись – так себе интерьер – поцарапанная мебель разного калибра и расцветок, собранная если не на помойке, так в комиссионке за бесценок. Правда на стене висел гобелен, какие были в моде в тридцатые- сороковые годы, с пышнорогим оленем, который вопросительно глядел на всю компанию со стены. Вдоль стен были понаставлены и разбросаны всякие- разные коробки, успевшие обрасти толстым слоем пыли.
– Я вот что думаю, мужики, – развивал свою идею Гладков, – если взять отсюда какую-нибудь вещь, которая была дорога этому самому Мотовилову, то он … может за этой вещью явиться и потребовать её вернуть … раз он может как-то появляться в нашем мире.
– Предложение дельное, – одобрил Звягин, – только как нам разобраться, какая из валяющихся здесь вещей будет ему более остальных ценна?
Пока приятели препирались и выбирали что-то из валяющегося повсюду барахла, предлагая одно и отвергая другое, Бовин направился к серванту, за стеклом которого увидал фотографию. Это была фотка их клиента.
– Так вот ты какой, – прошептал Максим, разглядывая снимок, – Мотовилов Олег Михайлович.
Прежде всего бросилось в глаза, что у Мотовилова был скошенный подбородок, что означала, по законам физиономики, целой науки, придуманной ещё Пифагором, отсутствие упорства и силы воли. Уголки глаз были опущены, как у Пьеро, или актёра Сталлоне. Волосы торчали в разные стороны, как будто Мотовилов стригся не в парикмахерской, а самостоятельно, у зеркала, абы как. Если судить по внешности, то Мотовилов никак не тянул на роль лидера или там победителя, и даже просто бойца. Это был «никакой человек». Примерно такого придумал Николай Гоголь, изображая коллежского асессора Акакия Башмачкина. Разве что Башмачкин был в возрасте и при должности, пусть и самой ничтожной, но ведь и Мотовилов был не без дела, а прирабатывал дворником. Но попадись такой компании злых людей, да ещё под плохое настроение – вмиг втопчут в грязь, только за то, что ты такое чмо в их глазах. Похоже по всему, мучители этого Мотовилова в этих занятиях преуспели, раз такой ничтожный человечишка «пошёл в разнос» …
Бовин внимательно разглядывал фотографию и пытался по виду и выражению лица Мотовилова понять историю его жизни. Трудная задача, но в последнее время Максим кое в чём поднаторел. К тому же, не будем этого забывать, он обладал даром видеть чуть больше, чем обычные люди. Похоже, что человеком на снимке большую часть жизни нещадно помыкали, подминали под себя и при этом не ленились гнобить его всячески и прессовать до крайности. И вот итог – из человека сделали «ночного охотника». Сколько нужно схавать дерьма, сколько можно пережить горестей, получить от людей гадостей, чтобы настолько на всех окрыситься. К тому же, похоже, кто-то Мотовилову в его мести помогал, не без этого. Сам бы Олег в руки оружия, дубинки или самодельного пистолета, вряд ли бы взял, если бы на него не повлиял кто-то с убедительным авторитетом. И не просто вручил в руки оружие, но и подвёл под всё словесную базу, которой «неудачник по жизни» проникся и поверил, что альтернативы мести нет. А когда запятнал свои руки первой кровью, только тогда вдруг сообразил, что им опять управляют. А потом была всё новая и новая кровь. Мотовилов всему этому испугался, и побежал. Куда? В храм, потому как куда ещё ему бежать? Вот только добраться туда не успел. Похоже, их клиент, где-то в глубине души, раскаялся, понял, что не тем путём движется. А отсюда следует важный вывод, что за его душу стоит побороться, стоит. Получается ведь, что «игра» ещё не закончена, а продолжается, после остановки «тайм-аут».
Максим попытался достать фотографию из серванта, чтобы взять её с собой, но под ней оказался ещё одна. На фотопортрете какая-то девица довольно вульгарного вида картинно улыбалась, приподняв краешек рта. Фотография явно была сделано не любителем, а в фотосалоне, качественно, хотя сама барышня была заурядная, каких у нас в стране миллионы. Вот только для Мотовилова она была особенной, если он её столь старательно спрятал, да ещё прикрепив к собственному фото, словно совершив этим некий акт. К тому же, если приглядеться внимательней, к затёртым краям фотографии, то становится понятно, что снимок сей часто извлекали, чтобы его разглядывать, любоваться им. И делал он это не раз, и не два. И – похоже – не год, и не два, а достаточно часто, не забывая каждый раз снимок тщательно спрятать.
Повертел фотографию девушки Максим, посмотрел на неё, а потом поставил обратно – зачем она ему? Подумал только, что хоть и был Мотовилов по жизни разгильдяем, но ведь и ему кто-то был нужен, кто-то его знал. Вздохнув, Макс отправился прочь.
Уже на выходе Бовина догнал Звягин.
– Макс, давай пошепчемся, а Колян нас снаружи подождёт. Сейчас мы выйдем.
– Шепчи давай, – Бовин явно опешил от действий приятеля.
– Я тут за тобой понаблюдал, дружище, – вполголоса заявил Борис. – Ты явно действовал в правильном направлении, но в последний момент – оплошал.
– Ты это о чём?
– Да я про фотографию тот девахи, что ты поставил на место. Ты правильно её приметил, но я бы советовал фотографию прихватить с собой.
– Да на кой она нам? – всё ещё недоумевал Бовин.
– А смысл в этом деле такой, – перешёл на свистящий шёпот Борис, то и дело оглядываясь, словно их могли подслушать, – что эта чувиха ему дорога была, если он даже фотографию её так берёг. Тем более, что портрет, в отличие от оригинала не лается и не кусается. Он чёрт знает что  … с ней нафантазировал, но все мечты его, похоже, в этом портрете сконцентрировались. Не знаю уж, как там у них в действительности развивалось, но, похоже, он к ней присушился, то есть втюрился по самые уши, тяжело и, похоже, без успеха.
Бовин изумлённо поднял брови, слушая прерывистую речь приятеля.
– Вот ты с чувихами как отношения выстраиваешь? В контакт идёшь и всё такое прочее? Ведь так?
– Ну, – замялся Максим, – по разному складывается? А что?
– А то, – назидательно ткнул пальцем Звягин на снимок Мотовилова. – Ты посмотри на него ещё раз повнимательней. Это же ничтожество, редиска. Не мог он привлечь к себе бабского внимания, не говоря уж о желании. А ноги знаешь откуда растут по жизни? Если в детстве предки тебя «дебилом» посчитали да ещё прилюдно это высказали, то ты даже если дебилом и не был, то туда рано или поздно скатишься, если у тебя, честно сказать, стержня нутряного нет. «Обломила» его в юности чувиха, по которой он слюни распускал, жестоко «обломила», так это настоящая трагедия для него, на всю жизнь след останется, зарубка на сердце. Ты думаешь – вот я такой, «трахаль коммунальный» всегда таким был? Вот уж – нет! И я когда-то романтикой был переполнен, ага! За прекрасных дам мир был готов перевернуть. Вот … Просто … пока я в честь одной там стишки пописывал, да на букеты шикарные вагоны по ночам разгружал … прикинь … на самом деле ведь выгружал … на букет … миллион алых роз, как в песне … её другой в это время без всяких стихов и букетов дрючил. И такое со мной был три раза. С тремя, бля! бабами. Понимаешь, меня такой жизненный опыт до печёнок пробрал, напрочь всю эту сопливую романтику вытравил. Это же зарубка на всю жизнь в душе. Я вот думаю, что и у Мотовилова что-то подобное было … чувства эти … мать их в душу … Раз хранил он у себя этот портрет. Не хочешь брать сам, так я возьму.
Бовин вынужден был согласиться с мнением приятеля. Он посмотрел на спину идущего впереди Звягина. Вот тебе и охальник коммунальный. Это надо же было так от жизни по загривку получить, чтобы после всего сделаться таким «поручиком Ржевским». А ты вот сам, Максим Петрович, смог бы ты вот так, ночью пошабашить, чтобы утром купить и преподнести букет своей прекрасной подружке? Это, если честно, то навряд ли. И потом, что это за букет такой должен быть? Ну-у, Бориска, удивил ты товарища. Впрочем, речь сейчас не об этом.
К вечеру, как и сулили синоптики – заморосил дождь. Сама судьба толкала Максима выполнить зарок, и он начал собираться. Ну, прямо как на съём, весь «при полном параде». Расчувствовавшийся после своего столь страстного монолога Борис сбегал в магазин и купил там бутылку болгарского бренди «Солнечный берег». Мол, пусть приятель для форсу дозу примет, чтобы естественней выглядеть. Не поддельным же «Наполеоном» травиться? Свою лепту внёс и Гладков, смастерив на работе некое подобие наручей, как у средневековых воинов.
– Вот, Макс, – объяснял товарищу Никола, – наденешь и спрячешь под рукавами пиджака. В случае чего рукою голову свою прикроешь. Не в каске же тебе на дело идти?
И в самом деле подарок сей был что надо, прямо как у рыцаря. Снаружи – блестящая жестянка, а изнутри байкой обшито, чтобы руки не поранить.
Когда на часах пробило восемь вечера, Бовин уже подходил к воротам парка. Притормозив у ворот, он какое-то время постоял перед ними, прикидывая что и как, а потом глубоко вздохнул, полной грудью, вечерний сентябрьский воздух, выдохнул его из себя («Ну что, буржуи, за вас вступаюсь») и решительно направился в глубь парка.
Как и ожидалось, в парке никого не было, все разбежались кто куда. Бовин прошёлся по главной аллее, потом решил обойти весь парк, по периметру. Обошлось пока что без происшествий. Снова повторил весь маршрут. И опять – ни-че-го.
В самых расстроенных чувствах Максим присел на ближайшую скамью, облепленную мокрыми листьями. Он сам понимал, что это всё со стороны выглядит неестественно. Отвратная погода не располагала к неспешной прогулке, а уж тем более к таким вот посиделкам. Какой дурак станет тут под дождём рассиживать? Но присесть пришлось – от нервного напряжения начали дрожать ноги. Тут пригодилась и бутылка «Солнчего бряга», которая хорошо вписалась во внутренний карман боссова кожана. Бовин скрутил пробку и сделал два жадных глотка. На душе сразу потеплело и нервное напряжение, хоть чуточку, но снизилось. Появились мысли, что может сегодня и не случится ничего. Предательские, конечно, мыслишки, скажете вы, но сами бы не хотели попробовать там очутиться? Если встреча не состоится, то это означает, как минимум, что никто не отоварит неизвестно откуда по башке металлическим шкворнем. Мелочь, скажите вы? Ну да- ну да. И в самом деле, выполнять роль «живца», это только в кино захватывающе интересно, а в жизни это авантюра чистой воды. А может, Звягин прав, и надо выманивать маньяка на фотку? Ведь зачем-то хранил он её у себя?
С такими размышлениями Максим сделал ещё два добрых глотка крепкого болгарского алкоголя, потом хлебнул ещё. На душе ещё сильнее потеплело, и, кажется, даже погода сделалась не такой несносной. Со стороны это смотрелось весело – в парке, под дождём, в прекрасном новом костюме сидел на скамье чувак и тянул из горла пойло, словно пребывал не здесь, в унылой провинции, а где-нибудь в «Тьерра кальенте». А Максим думал, что если его бить сегодня не будут, то это даже, получается, забавно. В конце концов, он сделался обладателем шикарного костюма и напился болгарским бренди. Отметил, надо полагать, свой непереезд в новую квартиру.
Пока суд да дело, дождик накрапывал всё ленивей, а потом и вовсе прекратился. Бовин посмотрел на часы – было уже без двадцати минут десять вечера. Надо же – он здесь шатается почти два часа! Хотел было подняться, но сделалось лениво, и Максим решил – сидит здесь до десяти, а потом двигает домой. Значит – сегодня не судьба …
Не спеша, Бовин потянул из бутылки ещё один глоток и … почувствовал, что здесь он уже не один. Прошло какое-то мгновение, только что рядом не было никого – совершенно точно – а теперь перед ним возникла фигура низкорослого, субтильного мужичонки, который держал опушенным то ли металлический прут, то ли просто палку. И мужичок сделал решительный шаг по направлению к нашему герою, одновременно вздёргивая над головой своё оружие. Вот только Бовин уже понял всё и прикрыл голову руками. Вполне естественный жест? Да, но руки-то его были защищены поручами. Прут скрежетнул и соскользнул на сторону, распоров новенький рукав шикарного пиджака. Нападавший не ожидал этого, и было отскочил, но тут же снова прыгнул вперёд и снова вдарил что было сил. Какой молодец оказался прозорливый Николаша Гладков. Изготовленные им поручни оказались на диво крепкими и выдержали удар металлического стержня.
Какую-то минуту назад Бовин был уверен, что сумеет остановить противника, и даже без боя, словом. Но последовавшая сразу атака оказалась настолько стремительной, что в эту минуту Макс просто потерялся, то есть лишь парировал удары атакующего. Убедившись, что наскоком свалить его не получилось, противник Бовина изменил тактику, сделав обманный выпад прутом. Острая боль пронзила ногу Максима, так как удар пришёлся по бедру. Хоть Бовин и не упал, но опустился на колено, успев отразить следующий удар – уже в голову. И вдруг нападавший перекинул прут в другую руку, повернулся боком и ударил Максима с неожиданной стороны. Нет, особой боли Макс не испытал, как только что, от удара в бедро. Но перед глазами его всё поплыло и сделалось темно, словно разом вырубили все фонари в парке. И Бовин повалился навзничь, беспомощно раскинув руки.
Маньяк уже не торопился, а склонился над павшим, и примерился для завершающего удара, который должен был раскроить «барыге» череп. Нападавший поднял прут над головой и …
– Вовчик! – Послышался громкий крик от ворот. – Это твой хозяин – Вовчик! Он ведёт тебя, управляет твоими руками, твоим телом. Олег! Не трогай Макса. Он пришёл помочь тебе! Вовчик! Прочь отсюда!! Олег не твой!!!
Маньяк медленно опустил шкворень и повернул голову с искажённым ненавистью лицом. Это было лицо зверя. С зубов капала слюна, а глаза сверкали красным. От ворот к нему бежали два мужика. Это были наши старые знакомые, Звягин и Гладков. Но ведь ещё недавно их здесь не было. Почему же сейчас они появились?
После того, как Бовин направился в парк, выслушав ряд наставлений от своих товарищей, к Борису, который разглядывал фотографию девушки, прихваченную им из комнаты Мотовилова, явился … её хозяин. Он появился перед Борисом, выйдя из тёмного угла, и протянул руку. Борис, который за последние годы столько всего увидал, не испугался и положил фотографию на стол. Между тем фантом указал пальцем в сторону парка.
– Это не я, – послышался шелестящий шёпот.
– А кто тогда там? – начал врубаться в сложную ситуацию Звягин. – Кто твой хозяин?
– Вовчик, – последовал шелестящий ответ, как дуновение ветра.
Поражённый увиденный, Звягин наблюдал, как его «гость» снова отодвигается в тень и сливается с ней. Борис вскочил и зажёг полный свет в комнате, но никого уже не было. Пропала и фотография девушки, которую он положил на стол, разговаривая с призраком.
Вот в тот-то момент и осенила Звягина ужасная догадка. Получалось, что Бовина в парке никто слушать не станет. Его будут конкретно убивать, как и всех прочих, кто уже погиб на этих аллеях. Всё, что оставалось, так это попробовать предотвратить нападение. Но не поздно ли уже?!
В мгновение ока, то есть столь быстро, как это у него получилось, Звягин вылетел во двор, столкнувшись там с Николаем, который собирался выкурить сигаретку. Увидав, как Звягин вскрывает машину соседа, и забирается внутрь, Гладков подошёл ближе.
– Случилось что, Боря?
– Садись давай, по дороге расскажу!
Пролететь расстояние в пяток кварталов было делом нескольких минут, в течение которых Борис успел рассказать, что было и что может случиться, если они опоздают. Эти даже не минуты, а секунды, могли стоить Максиму его жизни. Они спешили так, словно на кон было поставлено всё, что было для них важным. И они спешили не зря. Когда они ворвались в парк, то маньяк как раз поднимал металлический прут, чтобы опустить его на голову лежавшего у его ног Макса. Вот тогда-то Звягин и начал кричать. Потом к нему присоединился и Николай.
И их крики подействовали! Маньяк нерешительно опустил прут, а потом начал пятиться от бегущих к нему людей. Лиходей то таращился на них, то начинал крутить головой, чтобы рассеять галлюцинацию. Пока он не делал попыток нового нападения, друзья склонились над своим неподвижно лежащим товарищем.
– Макс! Макс! – тряс его за плечо Гладков, краем глаза не забывая держать в поле зрения маньяка. – Читай! Надо читать охранную молитву. Давай, Макс!
Бовин, с пробитой головой и залитым кровью лицом, пришёл в себя и, не поднимаясь с асфальта, заплетающимся языком начал произносить текст, который успел заучить наизусть. Никола между тем куда-то исчез, но скоро снова появился, а в руках у него была автоаптечка.
Звягин достал из кармана широких штанов пузатенькую армейскую фляжку, затянутую в грязную ткань, свернул жестяной колпачок, но, вместо того, чтобы припасть к горлышку губами, вдруг прыгнул в сторону стоявшего маньяка и начал брызгать на него из фляги, истошно вопя: «Изыди! Изыди!!». Лицо убийцы исказилось, пошло волнами, за какой-то миг вся плоть с него облезла, и вот он уже растаял в воздухе, распался на клочья призрачного тумана. И в ту же минуту на другой стороне аллеи показалась знакомая фигура точно такого же человека. Друзья было решили, что это новые дьявольские проделки, и приготовились к нападению. Бовин поднялся сначала на колени, а потом выпрямился в полный рост, поддерживаемый с одной стороны Борисом, а с другой – Николаем. Но человек с аллеи вовсе не спешил бросаться к ним. Да и никакого оружия в руках его не было.
– Это же Мотовилов, – догадался Гладков. – Настоящий Мотовилов.
– Эй, Олег, – крикнул Борис и приветливо помахал призраку рукой.
Фантом Мотовилова как-то неуверенно улыбнулся им. Он светился призрачным светом и потому был виден, не как тот, прежний, который и был маньяком, Вовчиком. Тот не светился, а являлся сгустком теней, сосредоточием кошмаров и пороков. Фантом Мотовилова поднял руку и неуверенно помахал друзьям, а потом … потом поклонился, как это сделал Курт, три года назад.
– Ты это видел ?..
– Ты видел ?..
Друзья спрашивали друг друга, а когда снова взглянули на дальний конец аллеи, там уже никого не было, лишь несколько светящихся насекомых (светлячков?) разлетались в стороны. Фантом Мотовилова растворился в воздухе, чтобы больше не появляться здесь.
Друзья вознамерились исследовать аллею, но в этот момент ноги у Бовина начали подгибаться и он едва не растянулся на асфальтовой дорожке. Руки друзей успели подхватить его. Бедняга Макс, он столько пережил за эти четверть часа, и чудом остался в живых. Весьма бережно поддерживая его под руки, Звягин с Гладковым повели товарища к машине. Сам он едва мог переставлять ноги. Здесь было и влияние выпитого бренди и последствия страшного удара по голове, да и нервное напряжение тоже давало о себе знать.
– Может тебя в больницу отвести? – озабоченно спросил Звягин.
– Не надо, – помотал головой Максим. – Слишком много будет вопросов, на которые трудно ответить. Опять же внимание следственных органов … Оно нам это надо? Главное, что всё закончилось.
– Чего-то ты плохо выглядишь, – продолжал сомневаться Борис.
– А давайте я своего одноклассника подключу, – вдруг предложил Гладков. – Давеча мы с ним столь душевно посидели. Он ведь в разных деликатных ситуациях не раз бывал. Он мне такого порассказывал. Вот, кстати сказать …
– Мели Емеля – твоя неделя, – мрачно оборвал приятеля Звягин. – Я сейчас Макса домой повезу, а ты со своим легавым приятелям решай вопрос с медициной. Долго не затягивай – не советую.
И укатил прочь, оставив озадаченного Николашу возле парковых ворот. Но, верно, стоял он там не так уж и долго, потому как скоро появился в «Аркашиной квартире» в сопровождении суховатого неразговорчивого человека, который сразу занялся пациентом, как только ему указали на Бовина. Ловкими пальпирующими пальцами медик изучил рану на голове, обработал её дезинфицирующими средствами, а потом уселся писать список лечебных препаратов и составил подробную инструкцию, как проводить лечение в домашних условиях. Друзья в это время осматривали деформированные ударами шкворня наручи и дивились, как это Бовин смог устоять в борьбе с таким монстром. Знал бы он заранее, чем всё могло бы закончиться, вышел бы он в парк? Этого вопроса они Бовину не задавали, да и сами не хотели на него отвечать. Всё закончилось, и ладно.
Проснулся Максим только на следующий день, и то – ближе к вечеру. Голова, обмотанная бинтами, как чалмой, гудела так, словно превратилась в бубен, по которому с большим энтузиазмом колотил шаман, изгоняющий злых духов. Со стоном Максим прижал руки к вискам и какое-то время сидел так, но потом боль отступила. Ныло также и бедро, куда угодил металлическим прутом маньяк Вовчик. Но всё это было пустяками по сравнению с тем, что всё закончилось, и закончилось – благополучно.
Максим поднялся и начал одеваться, стараясь не делать резких движений, от которых болевыми спазмами отдавало в голову. Но всё равно половицы под ногами слегка поскрипывали. Должно быть, этот скрип и услышал Звягин, потому как он распахнул дверь и вошёл в комнату Бовина. Борис улыбался и с порога начал говорить
– Признайся, Максим, что я оказался правым.
– Это ты о чём, Боря? – слабым голосом вопросил Максим, принимая позу раненного героя.
– Это я про фотографию, – бодро продолжил сосед. – Она и сработала. Эх, Макса, попомни мои слова – все мужицкие беды от них – от баб. Специально или нет, но она его охмурила …
– Охмурила?
– Ну … очаровала. Ты к словам, давай, не придирайся. Он, то есть Мотовилов этот, и повёлся на неё. Все беды, тебе говорю, от баб проклятущих.
– Нет, – упрямо мотнул головой Бовин, и сразу там так пребольно стрельнуло, что он едва не зашипел от боли. – Не прав ты, Боря. Она ведь его не заставляла людей убивать. Просто взяла, и ушла. Каждый человек – хозяин своих поступков.
– А вот не скажи, – вздохнул Борис и уселся за стол. – Всё в нашей жизни связано. Любовь и ненависть, дружба и вражда, справедливость и несправедливость. Вот ты посмотри, Макс, того же Мотовилова взять. Да, он оказался слабаком и никчемным человечишкой, не смог в этой жизни устроится, как тысячи других, имеющих похожие данные. Но он же, когда вышел на «тропу войны», чтобы отомстить всеми миру за те несправедливости, которые на него громоздились, он же не всех подряд «мочить» принялся, а лишь тех, кто свои «понты» слишком усердно демонстрировал, тех, кто явно неправедным образом все свои «бабки» заработал. То есть он пытался творить справедливость так, как это ему представлялось возможным.
– Не знаю, не знаю, – бормотал Максим, стараясь не делать резких движений, чтобы не провоцировать боль.
– Нет, ты вот смотри, Макса, – продолжал с энтузиазмом Звягин, – живёшь ты, пашешь, стараешься, и всё у тебя на нуле, шиш с маслом имеешь, вот хоть разорвись, а эти … всё у них на мази, связи, деньги, бабы. Пальцы у них всегда «веером» и всё им с рук сходит, что бы они не натворили. И ровно так и должно быть. Вот Мотовилов и сорвался. Решил сам справедливость чинить. Не согласен?
– Согласен я, – вынужден был отозваться Бовин, хотя говорить ему и было больно, – или не согласен, это не так уж и важно. Важно – само построение общества. Как оно устроено. На справедливость или наоборот.
– А знаешь, Максим, – грустно вздохнул Звягин, – я ведь в молодости тоже много чем интересовался. История там … и вообще. Скажу вот, что в древней Спарте законы были отнивелированы таким образом, чтобы отдельные ловкачи не могли себе устроить «кучерявую» жизнь за счёт прочих своих сограждан. Спроси меня – почему?
– Ну и почему?
– Это для того чтобы баланс справедливости не был нарушен. Баланс нестабилен – появляются основания для социальных конфликтов и потрясений. Потому что если есть расслоение общества на бедных и богатых, и нет тенденций развития общества, то, рано или поздно, особенно если расслоение растёт, может грянуть социальный взрыв. Такую систему предложил Ликург, много времени проводивший в государстве Крита и перенявший достижения тамошней цивилизации ...
– Да ладно тебе, Борис, – попытался унять велеречивого соседа Бовин, – где этот твой Ликург, и где мы …
– И не говори, Максим, – вздохнул Звягин, – всё взаимосвязано. В каждом ведь из нас живёт «Шариков», придуманный Булгаковым. Помнишь его слова – «всё отнять и поделить». А без необходимых знаний и умений ничего ведь сохранить нельзя, сколько бы ты не получил. Один только разор. Так что этого «Шарикова» надо держать в узде, если не получается от него избавиться вовсе.
– Ну, ты, Борис, даёшь, – усмехнулся Максим, стараясь не обращать внимания на нарастающую головную боль. – То Ликург со Спартой, то Шариков с Булгаковым. Но как они связаны с Мотовиловым?
– Тебе кажется, что нет? А между тем Олег Мотовилов повёл себя как самый настоящий периэк. Он объявил свою собственную криптию, то есть войну против обнаглевших илотов, тех, что из грязи - в князи, но не имеющие не культуры, ни благородства, чтобы соответствовать доставшемуся им немалому состоянию. Мотовилов пытался дать им понять, что ни хрена они никакие не «хозяева жизни», а узурпировали себе это право. Вот в этом его можно сравнить с героем.
– Весьма спорно, – отозвался Бовин, щупая свою перевязанную голову.
– Хорошо, – грохнул кулаком по столу разухабившийся оппонент Звягин, – обосную свою точку зрения: он внёс таким образом ясность, что халявы абсолютной и вечной быть не должно, а также то, что за всё, за любую мелочь придётся заплатить, тем или иным образом, если не в этой жизни, так в следующей. Вот те четверо и заплатили. Они, как я это понял, редкостными уродами были, и это своё уродство распространяли всё шире, и Мотовилов-то их не просто прикончил. Постарайся это понять, Максимушка. Он, то есть Мотовилов, постарался встать на пути расширения уродства. Вот так!
– Ну, ты загнул, Борис! – устало откликнулся Бовин. – Я сейчас спорить особенно-то и не расположен, но думаю, что вновь зарождающийся буржуйский класс всё же что-то пытается в стране сделать, как-то её изменить, заставить начать функционировать, накормить, одеть людей, развлечь их как-то. И потом, сам же подумай, если шоколадно жить грешно, так нам что – опять в лохмотья советские всем переодеться?
Звягин громко хмыкнул, глянув на измятый и порванный малиновый пиджак, что был накинут на спинку стула, рассерженно махнул рукой и направился к двери. Но уже на самом пороге он повернулся и ткнул пальцем в сторону Бовину, внеся резолюцию:
– Дур-р-рак ты, Бовин, в квадрате!!
После этой громкой тирады сосед вышел и грохнул за собой дверь столь сильно, насколько это у него получилось.
– Ну почему сразу дурак-то? – озадачился Максим. – И отчего – в квадрате? Всё же просто: заработал – получи. И ведь этому же Борису – выдал бы кто тысяч десять долларов, взял бы и на жизнь начал совсем другими глазами смотреть.
Сидел Бовин на диване и вспомнился ему босс его фирмы, который с одним из работников как-то беседовал. Тогда директор высказался в том смысле, что пока у власти в стране богатых не будет, как был у нас бардак бардаком, так всё и останется. Директор подчинённому снисходительно доказывал, что насытившаяся власть начнёт заботиться о благе государства. Подчинённый подобострастно поддакивал, а уже потом, когда к Максиму на склад пришёл, своё настоящее мнение высказал, про власть богатых. И слова его были о том, что путь богатства окончания не имеет, равно как и глубина карманов их безгранична. А если ещё и закон их неумеренности защищать станет, то тогда подобному государству – точно криздец (от слова «кризис») настанет. А ещё вспомнились слова Емельяна Пугачёва, который на категорический вопрос графа Бурхарда Миниха, считавшего себя «столпом Российской империи»: «Как ты смел сотворить такое»? ответил по своему: «Стало быть, через окаянство моё Бог решил наказать Россию».
Да, уж … И этот, если разобраться, в чём-то прав. А, по большому счёту, и непонятно ничего. Разуметь надо, господа- товарищи, разуметь ...
Причитаем, да долю клянём,
Что нам делать, да кто виноват,
Да по пожару всё пляшем с огнём,
Поджигая вокруг всё подряд …




Эпизод 9. Разборки с квартирой.
Жизнь наша напоминает собой забор- штакетник. То есть перед тобой преграда- штакетина, то её нет, то есть вырисовывается свобода. А уж как ты с ней распорядишься, с этой самой свободой, это уже зависит полностью от тебя. Умные люди, они, когда впереди маячит «штакетиной» несвобода, живут себе потихоньку, да готовятся к тому моменту, когда несвобода свободою заменится, а до той поры обучаются жить при новых условиях. Вы, верно, подумали, что мы намекаем на тех умельцев, спекулянтов и фарцовщиков, которые при социализме всячески вертелись, что в период наступления капитализма вперёд вырваться, понастроить везде магазинчики- лавки и начать ковать Большой Капитал, основу своего счастья? Казалось бы так, да не совсем так. Слыхали ли вы когда, чтобы лавочники сделали народ и государство счастливым? Да никогда, и цели у них такой даже в задумке не бывало. Счастье они ведь лишь для себя самих, для себя одних видят и моделируют. Мы хотим сказать, что без образования и культуры ничего хорошего не построится. Вот именно так, да ещё плюс к этому - правильно отрегулированная законодательная база.
Но это всё лирика, потому как у нас - своя история. И она ещё не закончилась, а продолжается вовсю. Стоит себе дом, в котором размещается «Аркашина квартира», да и все её обитатели как-то мирно соседствуют. В том числе и наш герой, то есть Максим Бовин. Кстати сказать, новые времена на то и новые, что старые схемы построения и распределения благ начинают рушиться, и есть возможность продвинуть себя, коли есть образование, возможности и желание работать, работать на себя и на общество, потому как кто мы без общества. Да, ещё бы хорошо чуточку удачи. Как там пели участники одной замечательной команды?
– Мы в такие шагали дали, что не очень-то и дойдёшь,
Мы в засаде годами ждали, не взирая на снег и дождь.
Мы в воде ледяной не плачем, и в огне почти не горим,
Мы охотники за удачей, птицей цвета ультрамарин.
Вот и наш герой, Макс Бовин, попытался схватить свою  птицу удачи за пышно распушенный хвост, то есть решился на собственное дело, вспомнив свои навыки, полученные в техникуме. Когда он писал дипломную работу о заточке оборудования, он ещё и не думал, что на этом можно прекрасно зарабатывать. На те деньги, что он скапливал, работая на складе в одном из кооперативов, он закупил оборудование для затачивания пил, прямых, дисковых и всяких других- прочих. В Александровской губернии леспромхозов, а также предприятий, которые зарабатывают на переработке лесоматериала, столько, что хватит до конца жизни, и ещё останется. Сначала Максим работал один, а когда про его мастерскую пошли толки и начали поступать заказы, нанял себе работника, потом ещё одного, а потом – сразу нескольких. И дело пошло, и пошло хорошо.
Теперь в своей комнате старенького домика на набережной он появлялся не так уж и часто, хотя и не продавал вовсе. Он частенько теперь ночевал прямо у себя в компании, потому как построил при мастерской небольшой гостевой «номер», чтобы быть в курсе всех дел компании, и чтобы персонал не расхолаживался. Такой вот капиталист вырастал из нашего героя. Да и денежки у него сейчас водились. Можно было отдохнуть, и отдохнуть хорошо, по полной программе, с друзьями. А то и махнуть куда-нибудь за границу, в Болгарию, на Кубу, ак то и в мир капиталистических курортов. Но это, если честно, был ещё не его уровень, то есть отправиться туда можно, но это сказалось бы на компании.
В последнее время испытывал Бовин хандру. Это как сплин у Евгения Онегина, когда, несмотря на все удачи и перспективы, душу снедает тоска и тревожные ожидания. Дело в том, что Бовин вспомнил одну старую историю, с девушкой, точнее даже с девочкой, с которой он когда-то учился в одном классе. Это была Оля Шульц. Вот она-то буквально сохла по Максиму, а он её всерьёз воспринимать никак не желал. Девчонка училась неважно, списывать у неё было нечего, да и обладала она замухрышистой внешностью, так что ничем к себе привлечь не могла такого видного парня, как Максим. Потом она делась куда-то, переехала с родителями. Бовин про неё уже и забыл. А потом как-то узнал, что Оля умерла. И стала она к нему во сне являться, да такой красавицей, что он буквально шалел. Это словно совесть его начала мучить. И дошли его ночные видения до того, что он начал воображать невость что. Будто бы он отправился выручать её в особый мир, где обитают души усопших. И будто бы в этом ему помогал отец Георгий, с которым он в ту пору как раз познакомился. А познакомился он со священником по той причине, что проживал в очень нехорошем месте. Помните у Михаила Булгакова в «Мастере и Маргарите» «нехорошую квартиру»? Так вот, их квартира, которая была известна как «Аркашина», была ничуть не лучше, а может даже и хуже, потому как «балов Мессира» там не наблюдалось, а вот случаи людоедства – случались. А то и чего похуже. Нам ли вам рассказывать, если вы внимательно следите за всеми перипетиями нашей истории. Потом Максим про Олю Шульц как-то забыл, но в последнее время она снова всплыла в его памяти, и была столь обольстительно хороша, что Бовин снова потерял покой. Товарищи над Максом посмеивались и советовали жениться поскорее, тогда и блажь эта пройдёт по деве, являвшейся ему во снах. Да Максим и противоположного пола не чурался, хотя и обременять себя узами брака тоже не спешил. Всему своё время, а пока что он хотел заработать, вот хотя бы на новую квартиру, а уже там … Словом, видно будет.
Вспомнив, что не был у себя в доме месяца полтора, Бовин туда отправился. Хотя бы для того, чтобы там его не забывали. Когда-то они с соседями составили довольно дружескую компанию, спаянную общими интересами. Кого-то объединяет увлечение рыбалкой, кого-то футболом или боксом, есть и такие, которые страстно обсуждают проблемы вождения и ремонта автомобилей, а Макса Бовина, с соседями Звягиным Борисом и Гладковым Николаем объединяла … борьба с призраками и оборотнями. Скажи кому такое, в век не поверят. Это в наше-то прагматичное время атеизма и космонавтики? Потом, правда, с космонавтикой как-то не задалось, да и атеизм начал проигрывать позиции. Отец Георгий получил новый храм, где весьма успешно благочинствовал, зазывая к себе прихожан, и потому в «Аркашину квартиру», где когда-то тоже проживал, если и заглядывал, то весьма редко и ненадолго. Как и сам Бовин, кстати сказать.
Всё течёт и всё изменяется, в том числе и отношения между людьми. Те, кто были друзьями «не-разлей-вода», со временем разъезжаются и поздравляют друг дружку с днями рождения и другими датами событий, когда не забывают это делать. Что тут сделаешь? Такова наша жизнь. Даже любящие супруги могут стать друг для друга абсолютно чужими людьми, как бы они не клялись в вечной любви в день свадьбы.
Но временами нас всё же тянет к тем, кто был когда-то дорог, с кем нам было так хорошо, когда-то. Потому и встречаются былые одноклассники и однокашники. Или участники спортивной команды. Или старые соседи по дому.
У Бовина появилась своя машина – «Лада» белого цвета, и он гордо въехал на ней во двор. Там сидели Никола Гладков и Толя «Блестящий». Рядом стоял Борис Звягин, одетый не в поношенные «треники» и футболку, как это случалось раньше, а в цивильный костюм. Только вместо полуботинок на нём были большие белые кроссовки на толстой подошве. Кто-то ездит на белой машине, а кто-то бегает в белых кроссовках. Каждому – своё. 
– К нам приехал, – радостно заголосил Толя, подняв руки, – к нам приехал … Макса … дорогой. Макс, ты опоздал, так что с тебя – штрафной.
– По какому случаю праздник? – солидно поинтересовался наш герой, как это полагается коммерсанту, то есть предпринимателю, у которого в кармане кое-что шуршит.
– Ну, – скривился Анатолий, – у кого – как. Кто-то празднует, а кто-то и в печали.
– Давайте сначала хорошую весть, – Максим окончательно вылез из машины и бережно прикрыл дверцу за собой. У него не было раньше иного личного транспорта, чем двухколёсный велосипед и самокат, но ещё на заре юности.
– Скоро все мы станем жильцами отдельных квартир, – гордо сообщил Гладков, приготовившись подать Бовину руку, если тот протянет её для рукопожатия. Максим, конечно же, руку соседу подал. Равно как и остальным.
– А плохого – что? – осторожно поинтересовался Бовин. Всё-таки народ в доме проживал пожилой, то есть в годах.
– Мишка у меня помер, – сообщил Анатолий, и только теперь Максим понял, что «Блестящий» едва сдерживает слёзы, а оттого излишне бодрится и расправляет плечи.
– Прими от меня соболезнования, – обнял соседа Максим, зная, как тот трепетно относился к своему любимцу, – но в целом-то, относительно дома, вроде как и неплохо получается. Снесут нашу развалюху?
Это было бы лучшим итогом их затянувшейся войны с тёмными потусторонними силами, которых вроде бы и нет, но с борьба с которыми затянулась на … на … не будем уточнять на сколько времени.
– Оторвался ты от коллектива, брателло, – усмехнулся Гладков, – дом наш ещё крепкий, ему стоять и стоять.
– А почему тогда праздник? – спросил Максим, начиная хмуриться и подозревая подвох.
– Глаз на него кое-кто положил. Нас, жильцов то есть, по другим квартирам расселят, а здесь будет особняк, частный клуб спортивного общества «Беспредел» ассоциации «Братаны России».
– Ладно тебе, Коля, охальничать, – сурово оборвал друга Звягин. – «Панкрат» наш дом хочет выкупить.
Вы не слышали про «Панкрата»? А между тем это весьма и весьма интересная личность. Панкрат, это вовсе не имя, а прозвище, или даже можно сказать – псевдоним. Вообще-то Аркадий Моисеевич Хайкин был когда-то известным спортсменом и занимался греко-римской борьбой, а если говорить точнее, то панкратионом, борьбой, корни которой уходят ещё в Элладу. Когда-то герои античной Греции устраивали рукопашные поединки, в которых силачи оттачивали свою технику и вырабатывали навык школы боевых искусств. Аркадий Хайкин подавал большие надежды и претендовал на лавры будущего чемпиона. Потом в государстве начались проблемы и спортсмены принялись зарабатывать себе на жизнь сами, то есть силой своих рук и крепостью мускулов. Так Хайкин стал «Панкратом», и его «бригада» довольно успешно действовала в Подмосковье, установив там зону своего влияния. К себе на родину, в город Александров, Хайкин- «Панкрат» наведывался не часто, хотя знающие люди поговаривали, что позавчерашний спортсмен, а вчерашний бандит собирается открыть частно- охранное предприятие, а также спортивную школу и спортзал, где будут тренироваться как его персонал, так и простые граждане, у которых водятся деньжата. И вот этот самый «Панкрат» облюбовал для своей будущей резиденции это место.
– Такой вот расклад, – закончил свой короткий рассказ Николаша, показав в конце глазами на Звягина. – Борис, так тот вообще к ним на службу напрашивается.
– А что здесь такого? – нахмурился их товарищ. – Собираюсь. Мне «Панкрат» сказал, что возьмёт. У него в городе своих людей не осталось, а я могу при нашем доме ему за коменданта быть. Этим, как его, управляющим.
– Ну, – хохотнул «Блестящий», – он вам науправляет. Так науправляет, что мало не покажется.
– Вы не шутите? – на всякий случай спросил Максим, хотя видел, что друзья говорят ему правду. – А ваш «Панкрат» знает, что не всё с домом в порядке?
– Кажется, знает, – доверительно сообщил Гладков. – Он ведь почему его выбрал? Он здесь переночевал как-то. А потом решил, что этот дом ему необходим. Думаю, что и с Борисом по этой же причине столковался. Боря сказал «Панкрату», что знает все здешние тайны. Они с этим спортсменом вместе пили и толковали долго. О чём толковали, Боря говорить не хочет. Я думаю, – шепнул Николай Бовину, – что Боря боится за место помощника «Панкрата» по нашему дому. А ты что думаешь, Макс?
Что думал Бовин? С одной стороны, если вдуматься, так пусть «Панкрат» сам имеет все дела со здешней чертовщиной, хотя, с другой стороны … зачем эму всё это надо?
– Как думаешь, Николай, зачем это надо бандиту … то есть спортсмену … то есть предпринимателю … короче – «Панкрату» этому?
– Не могу знать, – развёл руками Гладков, – да и зачем это мне надо? Слушай, Макс, всем ведь от этого удобно, всем нам. Квартиры получим и уберёмся из этой скаженного места. Сколько здесь народа перемёрло, я даже боюсь считать. И тебе не советую. Дождёмся обещанных денег и – в разные стороны.
– Что-то мне всё это не нравится, – задумчиво отозвался Бовин. – Надо бы с отцом Георгием посоветоваться.
– Не получится посоветоваться, – усмехнулся Гладков.
– А что так? – удивился Бовин. – С ним тоже что-то случилось?
– Ну, как тебе сказать? И да, и нет. Заходил он тут недавно, о тебе спрашивал. А потом говорит, что уезжает. Про странные дела говорил. Мол, вспомнил, где отец у него покоится. Надо, сказал, похоронить его достойно. Странно это всё. Что значит – вспомнил? И почему до сих не хоронил, если раньше знал? Но, так или иначе, но «батюшка» уехал, а когда вернётся, не сказал.
Опять – двадцать пять. Действительно, странные дела творились вокруг. Максим слишком зациклился на своём предпринимательстве и давно уже не встречался со старыми приятелями, а тут такие дела, оказывается, творятся. Надо бы во всём разобраться. Не зря это всё происходит. Здесь явно что-то назревает. И вряд ли обошлось без Аркаши. Кстати сказать …
– Николай, а как, ты говоришь, зовут этого спортсмена, что в Подмосковье предпринимательствовал?
– Аркадием. Аркадий Моисеевич Хайкин. Вроде нашего Аркаши, получается.
– Вот и я это заметил. Пошепчемся?
Прошли потихоньку те времена, когда соседи угощали Макса индийским кофе или каким другим дефицитом, со «специфическим вкусом», как это подчёркивал сатирик Райкин. Теперь Бовин и сам мог угощать. И продуктов, и другие вещей у него имелось в достаточном количестве. Правда, не здесь, а в его комнате при мастерской. А здесь он уже появлялся, чтобы отвлечься от производственных дел, да показаться, что ещё живой. Так делал кот Мишка, которого все привечали и старались приютить.
– Кстати сказать, – спросил Макс у Гладкова, – что там с «Блестящим» котом приключилось?
– Ничего хорошего, – сразу перестал улыбаться Николаша. – Появился у нас этот самый «Панкрат». Его Боря Звягин привёл, дом наш показать. Детина этот Хайкин ещё тот. Сам его скоро увидишь. С ним ещё пара «уродов» приезжает. Но те больше на улице сидят, в машине, жвачку жуют и наблюдают за всеми. Вроде охраны панкратовской. Хотя я не понимаю, от кого ему у нас защищаться.
– Ты про кота говорить начал, – наполнил Максим.
– Ну, я туда и веду. Ходил этот борец по комнатам, слушал комментарии, которые ему Боря давал, про всех и про всё, а тут ему Мишка под ноги сунулся. Обычно Мишка животный приветливый, разве что хвостом как собака не виляет, через что усиленную пайку имеет. А тут, как увидел этого «Панкрата», хвост у него распушился, ровно труба. Я такое у него в первый раз увидел. Пригнулся весь, зашипел, а потом как скакнёт на ногу этому Хайкину да вцепится сразу всеми когтями в него, да ну завывать дурным голосом. Словно взбесился, ты не поверишь …
– Ну, – не выдержал затянувшейся паузы Бовин, – и что дальше?
– Всё, – сдавленным голосом отозвался Николай. – Схватил его Хайкин за шиворот, да как шваркнет кота об стену. Мишка лапами с минуту подёргал, да околел, котяра наш …
Действительно, жалко было такое славное животное, которое все любили, а в особенности его хозяин. Анатолий в своём коте души не чаял, а оттого переживал смерть своего любимца особенно тяжело и даже истерично.
– А что «Блестящий» сказал?
– К счастью, – вздыхал Гладков, – Анатолия в ту пору дома не оказалось. Для какой-то надобности на заводе ветеранов собирали; ну, Толя тоже туда отправился. Всю жизнь он при заводе числился, вот до сих пор там и появляется, при надобности. Говорун он ещё тот.          
– Понятно, – машинально произнёс Бовин, хотя внутри у него всё как-то перемешалось. – А сам-то ты что думаешь, Николай?
– А что мне тут думать? – резонно откликнулся сосед. – Себе ведь дороже, про всё это думать.
– Но – улавливаешь? Недаром ведь наш котяра на этого деятеля накинулся? А мы, что же, трусливей кота окажемся?
Гладков решил не отвечать, неопределённо пожав плечами. Одно дело, когда с призраками столкнуться надо, и совсем другое – вставать поперёк дороги настоящему бандюгану, которому человека порешить, как нам муху прихлопнуть прочитанной газеткой. Вон он как Мишаню приложил …
Бовин, не дождавшись от приятеля ответа, задумался. С этим «Панкратом» надо было как-то разобраться. Осторожно разобраться, без особой эскалации. Одно дело, если бандит и в самом деле клуб какой решил организовать, бывает такое, что у человека есть свободные деньги и он какую-то свою блажь, фантазию реализует. И совсем другое, если в это решил вмешаться тот самый Аркадий, который первым в квартиру въехал. Он творил здесь самые чёрные дела, пока на его дороге не встала их команда. Да, у них получалось не всё. Погиб в схватке с ведьмой Терентьевной Алексей Коренев, пропал в неизвестности Альберт Дуняшев, но в прочих-то случаях они давали Аркаше полный отлуп. Наверное, он и решил от них разом избавиться, разбить спаянную команду, отослать их подальше, а затем продолжить свои делишки. Ну, хорошо, разъедутся они, забудут про коммунальную квартиру и про все её особенности, что это будет значить. Что они умывают руки, как Понтий Пилат в своё время? Не правда ли, весьма сложный вопрос?
– Что делать-то будем, Максим? – спросил Гладков самых небрежным тоном, будто о мелочах каких интересовался.
– Надо бы встретиться с этим самым «Панкратом», – солидно ответил Бовин, выдержав паузу, – послушать его предложения, на него посмотреть, а там уже решать.
– Да что там решать, – вздохнул Никола й. – Всё уже за нас решено. Весь первый этаж уже съехал, а ещё раньше - третий. До нас скоро доберутся. Наверняка к тебе придут договариваться.
– Я подожду, а пока что подумаю обо всём. Ты-то сам, Никола, со мной, в случае чего?
– Поговорим, – уклончиво отозвался Гладков, – а там видно будет.
В самых расстроенных чувствах отправился наш герой в свою комнатушку. Сколько он здесь провёл часов и дней, хороших и плохих, всяких, и скоро всему этому придёт конец. Не так давно он сам к этому стремился, и даже скопил было толику денег, чтобы перебраться отсюда, но деньги пришлось потратить, когда они решили встать на пути «паркового маньяка». От того дела на голове у нашего героя появилась первая седая прядь на виске, а также – намерение со всем этим завязать. Казалось бы, вот сейчас всё закончить, комнату продать и убраться подальше, но что-то внутри противилось этому. Внутренние обязательства какие-то. Вот только перед кем? С этим и пытался разобраться Максим. А потом в дверь постучали. Бовин придал нейтральное выражение лицу и пошёл открывать двери. Но вместо ожидаемого «покупателя» там оказался Звягин. Борис был насуплен и поглядывал на Бовина почти что с вызовом. Максим решил сделать вид, что не замечает настроения былого товарища и весьма радушно ему улыбнулся.
– Как дела, Борис? – спросил Макс и тут же заметил: – Хорошо выглядишь. Гляжу, прибарахлился?
– Есть немного, – откликнулся Звягин. – Ты слышал про перемены, какие у нас происходят?
– Слышал, – кивнул Бовин. – Очень даже хорошо, что происходит. Давно пора со всем этим завязывать, а тут и повод, более, чем достойный. Сам-то ты уже решил, куда перебираться будешь?
– А чего мне решать? – независимо пожал плечами Звягин. – Пока что здесь и останусь. Мне Аркадий Моисеевич о своих планах поведал. Большое будущее у нашего дома вырисовывается. А я, как здешний сторожил, за ним приглядывать буду и вопросы хозяйства, а также прочие, опять же решать понадобится. Надеюсь, что всё будет так. Ты всему этому препятствовать не собираешься?
– Да упаси боже, – приложил руки к груди Бовин. – Если все наши проблемы таким кардинальным образом меняются, то кто же жаловаться этому будет? Только последний дурак. А ты скажи мне, Боря, похож ли я на того последнего дурака, про которого речь идёт?
– Понятно, – напряжённо улыбнулся Звягин. – Так я тогда звоню Аркадию Моисеевичу, что все вопросы улажены. То есть, почти все …
– А что, – с любопытством поинтересовался Бовин, – кто-то не соглашается?
Да … – замялся Звягин. – На Толю «Блестящего» что-то нашло. Артачится он. Ни в какую не хочет слушать. На свою голову упрямится.
Последнюю фразу Борис произнёс сквозь зубы, зловеще выпятив вперёд подбородок. От него сразу повеяло холодом. Максим это отчётливо почувствовал и внутренне поёжился, хотя внешне оставался улыбчивым.
– Это он о своём любимце переживает.
– Да чего там переживать, – процедил Борис сквозь зубы. – Сдох кот, и ладно. Не вечно же ему быть. Рано или поздно окочурился бы и так.
– Вот и я также думаю, – подхватил Макс. – Я с ним перетолкую на эту тему.
– Я так и думал, – помягчел Звягин, – что с тобой особых проблем не будет. А если ты и с «Алхимиком» нам поспособствуешь, то и вовсе хорошо станет. Я с Аркадием Моисеевичем пообщаюсь, на тему, что ты человек у нас примечательный. Может, от той нашей беседы тебе какая польза обернётся.
– А что – очень может быть, – продолжал улыбаться Бовин. – Насколько я понял, он – человек деловой, и с большими связями в столичном регионе. Я ведь, Боря, тоже в коммерческие предприятия ударился, то есть такой разговор может быть очень даже пользительным. Когда с ним переговоришь?
– Да хоть сейчас, – по-настоящему обрадовался сосед. – Чего нам кота за хвост тянуть?      
Звягин убежал договариваться с Хайкиным, а Бовин снова задумался. Максим видел, как сильно изменился его товарищ. Сейчас это был совсем другой человек. Вряд ли он бы стал сейчас прикрывать спину Бовину, случись снова выйти им против происков «нечистой силы». А ведь к этому явно дело шло. К тому же неизвестно куда пропал отец Георгий, который всегда был рядом, когда появлялась насущная необходимость. Да и Николаша Гладков, и тот демонстрировал задумчивость и неторопливость. Может быть Николаша для себя просчитал, что хватит с судьбой в «орлянку» играть и решился завязывать. Потому и предпочитает помалкивать. Ждёт, когда ему отступные заплатят и квартиркой обеспечат. А там – трава не расти. Кто же остаётся у Максима в качестве возможных союзников? Один только Толя «Блестящий». Компаньон, надо признаться, не из лучших, но и выбирать не приходится. Надо было его срочно навестить.
Посидев ещё немного и подумав. Бовин решительно поднялся и направился к Анатолию. Тот сидел в своей комнате и размышлял на тему судьбы- злодейки.
– Вот скажи-ка, Макса, – заявил сосед, как только увидел перед собой Бовина. – Отчего так всё в жизни подло устроено? Живёшь ведь, никому не мешаешь, а тебя, раз за разом, мордой в дерьмо тычут! Справедливо это, или как?
– А ты, Толя, на собственных бедах не замыкайся, – посоветовал Максим. – От этого они только горше становятся. Ты лучше думай, как дальше жить можно будет.
– И как, Максимушка? – жалостливым голосом спросил «Блестящий». – Какая тебе перспектива высматривается?
– Если по правде, – признался Бовин, – то весьма печальная.
– Гляжу я, – глаза у соседа повлажнели, – что ты меня понимаешь. Давай-ка мы сейчас, с тобой, по первой пропустим. Чтобы наш разговор по стезе душевности способствовался.
– Давай-ка лучше мы с тобой поговорим, Толя, на трезвую голову, да разные частности серьёзно обсудим.
И они поговорили. Бовин всеми силами пытался подвести соседа, что не надо уповать на несправедливости, а что надо попробовать что-то делать и самому. Сначала Анатолий такой логике противился, с сожалением поглядывая на высокую банку с чем-то алкогольным внутри, а потом начал проникаться идеями и мыслями Бовина, но после того лишь, как Максим завёл речь о Мишке.
– Твой кот был на редкость умным и сообразительным животным, – разливался соловьём Бовин, – за счёт чего в нашем доме и благоденствовал. И он, то есть Мишка твой, явно что-то в том «Панкрате» почувствовал, если, при своей-то доброте и доброжелательности, на столь внушительного и габаритного человека набросился. Правильно я рассуждаю?
С этим «Блестящий» согласился и начал расписывать собственные антипатии по адресу Хайкина, утверждая, что не согласиться с тем, что бы тот Анатолию не обещал. Должно быть, он ощущал в себе вселенскую обиду на погубителя Мишани.
– Я ведь тоже, Толя, – убеждал соседа Максим, – чувствую. Что здесь что-то не то, и намерен досконально разобраться. Поможешь ли ты мне в этом деле?
Затем Бовин, после того, как получил самые горячие уверения в союзнических обязательствах, поведал соседу о своих планах, пусть и не до конца продуманных. Толя снова со всем согласился, и тогда Макс направился к себе, чтобы додумать всё остальное. Но там его уже дожидался Борис, выказывая большое нетерпение.
– Где тебя носит? – ругнулся Звягин. – Я только с Аркадием Моисеевичем связался, назад вернулся, а тебя уже и нет. Он вот-вот обещал подъехать.
– Да я у Толи был, – указал пальцем на стену Максим. – Беседу с ним имел, как и договаривались, кстати сказать.
– Ну да- ну да, – закивал головою Борис, – а я уже и запамятовал. И что «Блестящий» ответил? Ни в какую, или на попятный готов пуститься?
– В сомнениях пока что, так что придётся с ним поработать.
– Да я с ним так поработаю, – сжав кулаки, заявил Звягин столь страшным и «убедительным» тоном, что Бовин уже не сомневался, что с Борисом что-то произошло, что-то нехорошее, – что больше уже никаких слов не надо будет.
– Давай, Боря, – примирительно заявил Максим, – я уж сам с ним договорюсь. Переживает он очень …
Неизвестно, как на эти слова откликнулся новый Звягин, но именно в этот момент в дверь решительно постучали, а потом она сразу же и распахнулась. Внутрь заглянул звероподобного вида человек. Он глянул на Бовина, потом на Звягина, пробежался взглядом по комнатной обстановке и … отступил в сторону. Бовин только двинулся, вперёд, чтобы пригласить гостя в комнату. Но позади гиганта обнаружился ещё один человек. Это и был Хайкин.
Видали вы чемпиона мира по классической борьбе, а также чемпиона Олимпийских игр Александра Карелина? Если да, то описывать Хайкина много не придётся. Для прочих же надо сказать про атлета, похожего на вырубленную из мрамора статую. Широкие плечи, мощные руки с широкими запястьями, короткая толстая шея, коротко стриженная голова с овальным лицом, глубоко сидящие карие глаза, которые внимательно разглядывали собеседника, прижатые к черепу уши, чуть приплюснутый нос. Чувствовалось, что этот человек прошёл череду схваток, спортивных и прочих, из которых вышел победителем, если судить по уверенному лицу и дорогому костюму.
– А ты и есть, судя по всему, тот Максим Бовин, которого невозможно застать дома? – словно бы в шутку спросил гость хозяина густым баритоном, но Максиму захотелось вскочить со стула и начать оправдываться. С трудом он сдержал свой первый порыв.
– Да, – постарался ответить в том же, шутейном тоне, Бовин. – Дела всё, невозможно со всем разобраться. Вы, Аркадий Моисеевич, как человек деловой, должны понимать всё это.
– Пусть так, – благодушно махнул рукой гость. – Сейчас у нас есть возможность спокойно побеседовать. А ты, Боря, – обратился Хайкин к Звягину, – слетай-ка пока за пивком, да организуй нам чего-нибудь для беседы.
Звягин тут же соскочил со своего места и устремился к выходу. Может он и хотел бы побыть здесь, послушать разговор, но только «хозяин» распорядился по-своему. Не перечить же ему, когда впереди столько интересных перспектив прорисовывается.
– Ну вот, сейчас нам никто мешать не станет, – удовлетворённо заметил гость и даже потёр руки, словно он был и в самом деле здесь полновластным хозяином. – Я думаю, что с твоей стороны никаких препятствий не возникнет. Наверное, Борис уже тебе прояснил ситуацию.
– Так, – кивнул Макс. – В двух словах.
– А всё просто, – улыбнулся Хайкин, хотя глаза его оставались холодными и пронзительными. – Я собираюсь утвердиться в этом городе. Стать здесь первым человеком. Возглавить весь спорт, и сопутствующие дисциплины. Связи у меня хорошие, так что ресурс достаточный. А ваш дом находится почти что в центре города, но при этом ещё и рядом с рекой. Все преимущества. Конечно, требуется провести ремонт, и ремонт немалый, но и за этим дело не станет. Как только всех жильцов расселим, сразу этим и займёмся. Борис вон ваш взялся за всем присматривать. Просит ему организовать жилой мезонин на чердаке. Почему бы и нет? Так что всё у нас, что называется – «на мази». Осталось уладить с тобой и с ещё одним товарищем, который проявляет странное упорство.
– Это вы про Анатолия? – уточнил Бовин.
– Наверное, – безразлично махнул рукой Хайкин. – Борис взялся уладить все дела с ним, так что давайте поговорим про тебя.
– Да тут особого разговора и не будет, – развёл руками Бовин, всеми силами пытаясь не улыбаться, потому как это у него могло получиться подобострастно, и выказывать хотя бы мало-мальскую уверенность. – Если честно, то я и сам хотел бы отсюда съехать. Даже какую-то сумму успел скопить для переезда. Правда, потом всё пришлось в дело своё вкладывать, уж такое оно, предпринимательство – требует инвестиций капитала.
Да какие уж тут инвестиции. Наш герой по случаю купил заточное оборудование с деревообрабатывающего комбината и, уже своими силами, частично модернизировал его, чтобы можно было не только затачивать полотна пил и режущих механизмов, но и проводить закалку их по своей собственной методике. После его обработки полотна работали дольше и продуктивней, чем это делалось в цеху своими мастерами. Заказчики это оценили и прибыль предприятия Бовина начала расти. Помаленьку, но тем не менее. И это всё дарило Бовину чувство уверенности в завтрашний день, в то, что он, день то есть, будет удачливым.      
Чтобы показать, что у него всё в порядке, Максим поднялся с места и прошёлся по комнате. Хайкин развернулся на стуле и глянул на хозяина, начав хмурить брови, под которыми маленькие глазки почти скрылись. Насупленный Хайкин разглядывал Бовина, а тот двигался к зеркалу, чтобы через него взглянуть на сидящего у стола гостя. Для чего это решил сделать Максим? Не только для того, чтобы посмотреть на выражение лица гостя в то время, как хозяин от него отвернулся. Дело в том, что зеркала имеют весьма удивительную особенность. Они имеют свойство отражать не только то, что мы видим. В основе производства зеркал лежит амальгама, то есть сплав ртути с каким-либо металлом. Одни из лучших зеркал производились в Венеции, которые давали необыкновенную чистоту отражения. Венецианские зеркала славились во всём мире. Это как примерно скрипки, производившиеся в Кремоне мастерами Амати, Гварнери, Страдивари, тщательно скрывавшие свои производственные секреты. Венецианские зеркала тоже имели свои тайны. В основе амальгамы лежало серебро, которое столь удачно взаимодействовало с ртутью. Говорят, что для производства своей зеркальной предсказательной машины провидец Мишель Нострадамус выписывал особых мастеров зеркального производства из Венеции. Нынешние зеркала отличаются от стародавних, но вот особенность – у Бовина в комнате находилось старинное зеркало как раз венецианского производства. Как-то уж бабка Оля в своё время расстаралась. Может она тоже пыталась, посредством этого зеркала и монастырских книг состязаться с тайнами этого дома? Так было или иначе, сейчас сказать уже нельзя. Сейчас внук её, Максим Бовин, тоже пытался приспособить это зеркало для дел, от мирской суеты отличных. Макс глянул на гостя Хайкина, за спиной которого отражалась входная дверь. И вдруг эта дверь, в отражении, начала открываться, совершенно при этом бесшумно, что было удивительно, потому как петли двери скрипели немилосердно. Каждый раз Бовин давал себе клятвенный зарок смазать те петли, и каждый раз обо всех своих обещаниях в следующий миг забывал. Донельзя удивлённый, Макс обернулся. Хайкин насторожился, глянув в исказившееся лицо хозяина. Но сам Бовин не обращал на гостя ни малейшего внимания. Дверь была заперта, то есть затворена. Но ведь в отражении … Макс снова глянул в зеркало, а там, в открытом проёме стоял … И глаза стоявшего там Аркаши притягивали его настолько ощутительно, что Макс качнулся назад, потерял равновесие и…
– Но шо, фуфел, опять вынюхиваешь? – вкрадчиво весьма поинтересовался Аркадий, подходя ближе.
Бовин поднялся с пола и встал перед своим противником, с которым ему столь часто приходилось противостоять друг другу. Но всё это было как бы между прочим, за происходящими событиями. А вот так – тет-а-тет – происходило впервые.
Обескураженно Максим оглянулся. Хайкина в его комнате не было. То есть гость тут же и обнаружился, но он был странным образом отражён в зеркале, хотя за столом не находился.
– Эк, я тебя, – осклабился Аркаша, продемонстрировав «фиксу». – Мы столько раз встречались, что я решил с тобой поговорить. Просто поговорить, сидя за столом. Как это называется? По-людски? Вот давай, и побалакаем. Ты, верно, у меня многое порасспросить хочешь? Мол, кто я и как таким сделался? Изволь, сегодня у меня настроение замечательное. Кое-чего могу и рассказать. Прежде чем мы с тобой расстанемся, и больше вы мне палок в колёса вставлять перестанете. Итак, давай познакомимся. Меня зовут Аркадий Гольц. И начинал я здесь же, в этом районе города. По малолетству голубей гонял, обувщиком был, то есть обувь прохожим чистил, да приглядывался, как карманы чистить удобней. Потом сделал «хватальщиком». Не знаешь – кто это? А это те, кто хватает приглянувшуюся вещь и кидается прочь столь быстро, что не догонишь. В основном «хватальщиками» становится пацанва, где нужна скорость и цепкость. Прозвали меня тогда «Пархатым». Потом я в скорости начал проигрывать другим, но зато цепкость преобразилась в силу. Я начал выбивать двери, жилых квартир или учреждений, магазинов, складов. Тогда и первый срок получил, а потом, почти сразу, и второй, уже за гоп-стоп. Одна «ходка», вторая. Некоторые так всю жизнь проводят. Называется – «блатная жизнь». Украл- выпил- в тюрьму. Всё по кругу. Тысячи так жили. А потом война началась. Прикинул я, что это возможность из того замкнутого круга вырваться. Не то, чтобы мне там не нравилось. Хотелось чего-то большего. А тут – война. Я из зоны и подался на фронт. Сначала в штрафниках походил, но опять же недолго. Взяли меня в разведывательный батальон. За силу, лихость и удаль. За то, что по окопам не отсиживался, а совершал то, что у других за подвиги считалось. А по мне так это – образ жизни. Много чего я повидал там. А потом попали мы, наш батальон, в Кёнигсберг. Это такой прусский город, ставший крепостью. Он всегда крепостью был. Это вроде рубежа между Европой и Азией, суть Русью, Скифией, как её в Пруссии величали. У них там, в этом крепостном городе чего-то не было понастроено. Всяких тайных убежищ, тайников, секретов. Всю жизнь можно там разбираться. Сколько мы этих фрицев оттуда повытаскивали, из разных щелей, где они прятались. А раз я нашёл одного еврейчика. Ты представляешь, у него был сооружён подземный бункер, и он там отсиживался. Потом оказалось, что не просто отсиживался, а какую-то свою тайную функцию выполнял. И за ним, этим самым равви (он был раввином), охотилась целая команда из СД. Они знали, что он прячется где-то здесь и методически всё здесь обшаривали. То есть они бы его вытащили, но тут появилась наша группа, и перестреляла этих эсэсовцев. Здоровенные были бугаи, едва с ними совладали. К концу нашего боя я один на ногах как-то и держался. Я и вытащил этого равви из его тайника. Он уже и на ногах стоять не мог, до того отощал. Продукты у него закончились к тому времени, а также поразбежались те, кто с ним как-то взаимодействовал. Был я тогда грязный, как чёрт, одни глаза блестели да зубы. Но он, этот равви, как-то во мне разглядел своего и спросил, как фамилия у меня. Чего мне скрывать? Я и сообщил, что Гольцем зовусь. Обрадовался равви и попросил меня в его общину отвезти. Отчего же нет, подумалось мне, и я его оттащил туда, прямо на руках, в прожжённой и простреленной телогрейке, в пилотке выгоревшей, а за спиной ППШ на ремне болтается. Притащил я его, куда он мне показал, а равви и говорит, что может моё заветное желание выполнить. Я у него и попросил «фарт», то есть удачу. Равви на радостях вроде как и сил прибавил. Там же в подвале, на пятачке расчищенном, нарисовал звезду Давида, а потом начал ритуал проводить какой-то особый из Сефер Иецира, книги, которую этот равви изучал. Сам обряд я почти что и не помнил, потому как аромат масляных светильников и свечей настолько затуманил мне голову, что я впал в забытьё, а в себя окончательно пришёл только в расположение батальона. Как я там очутился, как туда пришёл, не знаю ни я, ни мои товарищи. Те, кто был со мною тогда, попали в госпиталь, а потом их переправили домой, потому как война уже заканчивалась и в раненных героях Родина уже не так нуждалась. Демобилизовался и я. Что там сталось с тем прятавшимся по подземельям Кёнигсберга равви, я не знаю. Я даже имени его не успел спросить. Временами мне казалось, что и эта встреча мне привиделась, от сильной усталости и беспрерывных боёв. И никакой удачливости у меня так и не появилось. После войны устроился я в автомобильную мастерскую, где мне весьма пригодились те навыки, которые я получил на военной службе, где многое приходилось делать своими руками. Нас, в разведке, на многое натаскивали. Кое-кто из нашего батальона решился и дальше службу нести, так как и на Западной Украине, и в Прибалтике, да и на освобождённой от немцев земле Восточной Европы много ещё оставалось врагов недобитых. Мог бы и я остаться, но очень уж мне всё это надоело и потянуло на спокойную жизнь. Решил семью завезти, чтобы жить как все. Тот равви, из Кёнигсберга, мне вспомнилось, говорил, что удача мне придёт не сразу, а спустя какое-то время. Вот я и ждал того назначенного времени. Но всё как-то не получалось. И с женой было не так, как сначала виделось. А потом ещё и этот опер, который мою же жену охмурил, мне же ещё и дело уголовное шить начал. Вот, думаю, когда мне удача привалила «настоящая». С горя и наложил на себя руки, и вот тогда-то всё действительно началось. Квартирка-то в этом доме оказалось не простой. То есть сам дом расположился в очень интересном месте, и его приспособили для особых целей те, которые его построили …
Аркаша Гольц продолжал рассказывать свои коловращения по жизни и по завершении жизни, а Максим уже перестал его слушать. Теперь он напряжённо размышлял, что же ему сейчас делать, что предпринять, чтобы выбраться из того зазеркалья, где он очутился. Был бы здесь отец Георгий, брызнул бы он «святой водой» на зеркало, да на лицо Бовина и вынырнул бы наш герой из того замкнутого пространства, в которое его перетащил взгляд ведьмака. А тот продолжал делиться своими мнениями. Видимо, не с кем ему было поговорить по-людски, как это бывает обычно, под пивко или водочку.
– … Я, ведь, Максим не совсем дурак и кое-что в этой жизни понимаю. А облик «блатного» напялил, чтобы удобней было действовать. Так ведь всё просто, если разобраться. Но меня тянет на что-то гораздо большее. После того, как не получилось с семьёй, да получив новые возможности, примыслилось мне затеять некую комбинацию. Я ведь до сих пор действовал пристрелочно, то есть примерялся к настоящему делу. И теперь, чувствую, что время настало. У вас настало, у общества, и у меня. Спросишь, почему у общества?
– И почему же? – нехотя спросил Макс, чтобы дать понять, что он внимает словам собеседника, тогда как сам лихорадочно раздумывал, что делать дальше, а если и слушал, так в пол-уха.
– Раньше общество развивалось по идее, – охотно пояснил Аркаша, – а теперь на главное место выйдут деньги. Вкруг них всё скоро вращаться будет. В цене будут люди, умеющие деньги крутить, то есть умеющие зарабатывать и преумножать. А ещё будут люди, которые деньги те станут распределять. Плюс люди, умеющие деньги отнять и на свои цели использовать. Вот тогда начнётся настоящая драчка в стране. И надо к ней заранее приготовиться. Вот для чего мне и нужен товарищ Хайкин. У него есть своя организация. Раньше говорили – шайка, а теперь выражаются по-другому. Неважно как, лишь бы всё работало. А я Хайкину объясню, что деньги надо перераспределить от личных удовольствий на власть. Вот тогда они начинают давать полную отдачу. Я это только сейчас понимать начал.
– А если твой Хайкин не захочет тебя слушать?
– Как это не захочет? – лицо Аркаши расплылось в самом безобразном оскале, какой язык не поворачивался назвать улыбкой. – Я уже всё продумал. Сегодня ночью твой дружок, бывший дружок, Бориска, отправится в гости к «Блестящему» и разделает его на части. Потом он приготовит некое кушанье, кулеш. Вы его гуляшом называете. Этим кулешом он попотчует Хайкина, а потом поможет мне провести ритуал реинкарнации, то есть повторного возрождения. Это я возродюсь! Но не прямо, пока ещё не прямо. Ха-ха, я заменю своей личностью душу этого Хайкина. Процесс этот болезненный. В равной степени, как для меня, так и для этого человека. Тебе этого не понять, но душа к своему телу прирастает, и больно её оттуда выдирать. Придётся бедняге Хайкину потерпеть. Тем злее потом будет. Представляешь, как было больно Иосифу Джугашвили, когда меняли его душу на демона из окружения Вельзевула. Со мной-то всё будет проще.
– А как же Звягин? – дрожащим голосом спросил Макс.
– Да на что тебе сдался этот придурок? – безразлично махнул рукой Аркаша, как царь Иоанн Грозный из фильма Гайдая («пёс с ними»). – Ты ведь уже почти выбился из сословия простолюдинов. Должен начать понимать, что простые людишки для того и предназначены, чтобы ими манипулировать и решать свои собственные задачи. Запомни, Максим, люди – материал, из которого ты строишь своё собственное царство. Для своих собственных целей. Знающие люди говорили – «лес рубят – щепки летят». Они и не скрывали, что теми щепками они людишек и называли. Давай, привыкай к «новой жизни» нового общества. Привыкнешь, примешь «новые ценности» - всё у тебя будет. А не привыкнешь, не захочешь привыкнуть, так возвращайся обратно в грязь. Подлое сословие оттого и было прозвано подлым, что оно вечно подле своего господина вертится и всеми силами пытается вверх подняться, для чего использует самые свои подлые качества. Такова жизнь, Максим. Используй свой шанс. К тому же тебе делать-то ничего не надо. Просто отойди в сторону и не мешай мне.
Не мешать. Насколько это трудно сделать? Если не забывать о том, что он, Бовин, взял на  себя миссию противостоять демоническим силам этого места. Отказаться от одних принципов в угоду другим? Насколько это этично? И какое место занимает этика в делах мистики?   
Максим размышлял, но краем глаза посматривал за обстановкой в комнате, здесь и потузеркальной. И вдруг увидел, как дверь там открылась, и в комнату вошёл Анатолий. Заметил это и Аркаша, который, каким-то образом заставил обоих участников «встречи», то есть Хайкина и Бовина, застыть в неподвижности, чтобы переговорить с Максимом. Если когда и начинать действовать, то именно сейчас. В привычном для себя мире добраться до самого Аркаши было бы крайне трудно, если и вообще возможно, к тому же что-либо сделать призраку практически нельзя, тогда как здесь – вот он, рядом. Бовин быстро снял с шеи цепочку с нательным крестиком, освещённым отцом Георгием и, одним движением, намотал цепочку на руку, зажав сам крестик между указательным и большим пальцем в крепкий кулак. Аркаша, который, нахмурясь, наблюдал за Толей «Блестящим», понял, что рядом с ним что-то началось. Он повернул голову, а Максим уже нанёс первый удар кулаком, усиленном крестиком. При этом Бовин начал читать молитву «Отче наш». Наверное, никто доселе не произносил текст молитвы во время драки, да ещё намотав на кулак гайтан с нательным крестиком. От каждого удара Аркадий делал шаг назад и дёргался. Лицо его, куда попадал кулак, отпечатывалось ужасными ранами, края которых всё больше расходились, но крови так и не появилось, но начал выделяться полупрозрачный густой гной, который налипал на кулак и брызгами разлетался по комнате. Завершающий удар Максим совместил с воплем «Изыди!», после которого сам опрокинулся, до такой степени всё у него поплыло перед глазами. Успел он увидеть, как Аркаша выскакивает в «портал», появившийся в стене и напоминающий раззявленный окровавленный рот.
Очнулся наш герой, сидя за столом, и едва не упал при этом, так сильно его повело в сторону. Он ухватился руками за стол, чтобы не свалиться со стула, и вдруг заметил, что на кулак его намотана цепочка, на которой болтался крестик. Хайкин с удивлением повернул голову и разглядывал Толю, который решительно приближался к столу с собеседниками.
– Чего тебе? – недовольно спросил Хайкин, недовольно насупившись.
– Это – мой сосед Анатолий, – чётко произнёс Макс, – и пришёл он ко мне, что не раз проделывал и, очень на это надеюсь, будет проделывать и впредь.
До крайности изумившись, Хайкин повернул голову к Бовину, а в это время Анатолий подошёл прямо к столу.
– Убирайся прочь из нашего дома, – громко заявил Анатолий, – и забудь сюда дорогу, убийца котов!!
И после этой тирады Толя залепил Хайкину пощёчину. Удар получился хлёсткий и звучный. Конечно же, для гиганта- спортсмена это было то же самое, что и для слона дробина. И, наверное, столь ще оскорбительна, эта пощёчина. Во всяком случае, Хайкин взревел и вскочил на ноги, словно драгунский жеребец, поднявшийся во время боя на дыбы. Хайкин готов был разорвать оскорбителя на части, и прямо здесь, в этой комнате. Но тут дверь снова распахнулась, и в комнату влетел Звягин.
– Ах, вы, собаки! – взвыл Борис и скакнул к столу. В руке его, почти что сам собой, появился огромный тесак, чем-то похожий на тот «Боуи», каким был вооружён Джон Рэмбо из фильма «Первая кровь».
Звягин в эту минуту выглядел полным безумцем. Он размахивал своим тесаком, озираясь с самым осоловелым видом, словно его внезапно сразил приступ «белой горячки». Хайкин отступил на шаг назад, и тут на него петухом налетел Анатолий, который не обратил на Звягина ни малейшего внимания.
– Убийца!
Послышался звук новой хлёсткой пощёчины, и окончательно разозлившийся Хайкин ударил оскорбителя. Конечно же, это был удар настоящего богатыря, после которого на ногах устоять невозможно, даже человеку подготовленному. Анатолий же, в полузабытом прошлом футболист заурядной заводской команды, полетел назад, попутно сбив с ног размахивавшего ножом Бориса. Брызнули капли крови из разбитого лица и от порезов, полученных ножом Звягина во время этого незапланированного контакта.
Всего этого Максим Бовин вынести не мог. Его друзья и товарищи получали побои от действий постороннего человека. И пусть этот человек чемпион мира и Олимпийских игр. Он вошёл в чужой дом и должен блюсти некие нормы приличия, то есть довериться действиям хозяина дома, то есть квартиры, то есть комнаты. Не важно! Но он уже чувствовал себя здесь полновластным хозяином. Он чувствовал себя хозяином дома, города, страны. «Человек проходит как хозяин, – поётся в одной советской мироутверждающей песне, – необъятной Родины своей». Хозяином, творящим добро, добавили бы мы, ибо «из песни слова не выкинешь», но вставить-то всегда можно. А хозяин, творящий зло? Да к тому же вовсе и не хозяин? Многословно говорим? Но вы должны понять чувства нашего героя, который поднялся во весь рост и вдарил по мордасам Хайкину кулаком, с зажатым в нём крестиком. Край этого креста ободрал скулу олимпийскому чемпиону. И этого тот снести уже не мог. Взревев медведем гризли, Хайкин схватил нашего героя, встряхнул его и успел ударить его несколько раз, как двери распахнулись снова.
– Всем стоять!
В дверях стоял сурово насупленный капитан Коновальцев, из-за плеча которого испуганно выглядывал бледный участковый Бармин. Участковый громко икнул и зажал рот обеими руками. Коновальцев не обратил на его кашель внимания, а прошёл вперёд. Хайкин оскалился в бешенстве, но руку разжал и Бовин беспомощной куклой свалился на пол. Лицо его начали покрывать багровые пятна кровоподтёков, вследствие нанесённых только что побоев.
– Что здесь происходит, граждане? – спросил Коновальцев, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Это, – пискнул позади него участковый, – данный товарищ ведёт переговоры с жильцами этой квартиры на предмет покупки квартиры у них.
– Ни в жизнь я ему её не продам, – закричал лежавший на полу Анатолий, – пусть меня убивают, пусть режут, – и оттолкнул ногой зловещего вида нож, который вылетел к самым ногам Коновальцева.
– Понятно, – сказал капитан внутренней службы, глядя на нож. – Разберёмся …
+ + +
– И вы представляете, – возбуждённо закричал Анатолий, – они действительно во всём разобрались. Этого самого Хайкина задерживать не стали. Его отправили в столичный регион, где с ним будут разбираться другие товарищи, совсем по другим делам. Да нам до них нет уже никакого дела. У нас – своя жизнь.
Да, мы забыли вам сказать, что после обещания капитана Коновальцева прошла целая неделя. Отец Георгий вернулся домой после захоронения останков своего отца, пошёл навестить своих добрых знакомых и ему поведали там о тех событиях, какие он пропустил. Максим, Борис, Николай и Анатолий всё в мельчайших подробностях пересказали «батюшке», перебивая друг дружку.
– Судя по всему, – говорил Максим, – Аркаша воспользовался тем, что наша компания распалась …
– Временно распалась, – мрачно заявил Борис.
– Временно распалась по ряду объективных причин, – согласился с товарищем Бовин. – Этим и воспользовался Аркаша. Он прибрал к рукам Бориса, который вошёл в запой …
– С кем не бывает, – снова буркнул Звягин, – тот пусть первым бросит в меня камень.
– Обойдёмся без камней, ¬ – предложил «батюшка», – ну-ну, и что же было дальше?
– Как раз в это время к нам в город и пожаловал Хайкин. Аркаша как-то сумел на него воздействовать …
– Я думаю, уж вы меня извините, – заявил отец Георгий, – что здесь  вою роль сыграло их общее имя, которое как бы является ключиком к личности человека. Имя, и общая кровь. Я думаю, что если покопаться в родословных их обоих, то найдётся общая родственная линия. К тому же этот Аркадий Гольц сделался ведьмаком, то есть имел некие дополнительные возможности для действий. Но этот план, который придумал и разработал Гольц, он ведь вполне мог бы и сработать, если бы не вы, друзья, ваша дружба и взаимная помощь.
Борис Звягин вздохнул, покосился на «Блестящего» и виновато отвернулся в сторону. А тот его несильно тыкнул кулаком и завопил:
– Нет! А вы представьте себе, если бы меня не пустили в комнату к Максу охранники этого бандюгана? Они же там на страже оставались!
– А как же ты тогда вошёл? – спросил Гладков, который всё внимательно слушал.
– Мужики, вы же сами знаете, что я могу заговорить любого. Я им такое пойло преподнёс в красивой бутылочке, отметить продажу нашего дома, то они до сих пор ещё «прописаны» в сортире, должно быть …
Все принялись хохотать и даже «батюшка» весьма откровенно улыбался. Потом он заметил:
– Вам повезло, что столь вовремя к вам заглянули «защитники» из милиции.
– А это Никола Гладков постарался, – радостно заверещал Анатолий. – Он позвонил Бармину и сказал, что требуется его подпись, как свидетеля, для завершения сделки. Участковый тут же решил, что ему выгодно поторопиться, потому как тоже надеялся на этом «погреть» свои руки. Он даже настоял на присутствии там капитана Коновальцева, который столь удачно заглянул к нему для своих дел.
– Да, всё удачно завершилось, – заметил «батюшка», – вот только этот Аркаша. Откажется ли Гольц от своих планов относительно своих придумок в вашем доме?
– Я думаю, – медленно отозвался Макс, в то время как все прочие притихли, – что надо бы нам с Аркадием окончательно разобраться. И начать следует с тех «порталов», посредством которых он и перемещается с места на место. Мне кажется, в них всё дело …


Эпизод 10. Курт-2, или В конце было …
В 1928-м году молодой учёный Курт Нейманн поступил в Лейпцигский университет, где попал на кафедру экспериментальной физики к профессору Вернеру Гейзенбергу, которого его куратор, профессор Нильс Бор, не раз называл гением квантовой физики, учитывая математические таланты Гейзенберга. И эти слова имели под собой основание, ибо ещё в 1924-м году Гейзенберг разработал матричную механику, за что был удостоен Нобелевской премии по физике в 1932-м году. До того, как Вернер Гейзенберг объединил свои усилия с Полем Дираком, с которым они создавали математические основы квантовой физики и механики, он много занимался с Куртом Нейманном, который создавал свою собственную теорию перемещения в пространстве посредством электромагнитных полей, взаимодействовавших с общим физическим полем планеты. Гейзенбергу понравилась идея своего более молодого приятеля (Вернер в то время был старше его всего лишь на несколько лет) и он с энтузиазмом ударился в интегральные исчисления, используя опыт Леопольда Кронекера. Теоретическая фаза должна была перейти в практическую, насколько может быть практична вообще теоретическая физика. Но именно тогда молодой учёный Поль Дирак объявил о создании релятивистской теории электронов и увлёк Гейзенберга в физику атомного ядра. До завершения работы с теорией Нейманна у Вернера Гейзенберга уже не оставалось времени. Пришлось работать самому.
Практическая сторона работы Курта Нейманна была фантастична, но не более, чем прочие дисциплины теоретической физики. Нейманн утверждал, что порой Природа создаёт пространственные флюктуации, перемещающие предметы, в том числе и одушевлённые, на большие расстояния. В экспериментальной лаборатории профессора Гейзенберга было проведено ряд опытов, несколько из которых оказались удачными. Удачными, с точки зрения молодого учёного, ибо объекты эксперимента исчезли из лаборатории, под влиянием электромагнитного импульса. Бывали случаи, когда во время грозы образуются плазменные шары особого вида молний, когда электрический импульс становится статичным и сохраняется на какое-то время. В образующемся электромагнитном поле элементарные частицы вели себя самым удивительным образом. Конечно, всё это весьма было затруднительно для планомерных изучений, но тем и хороша прикладная математика, что позволяет создавать теорию под многие явления, которых как бы и не существует в Природе. Стоит их обосновать математически и уже можно объяснить некоторые удивительные явления, которые ранее называли чудом. До того, как серьёзная наука сделала решительный шаг вперёд.
Работа Нейманна, хорошо ли, плохо ли, но постепенно продвигалась вперёд, по мере того, как стопка толстых тетрадей, испещрённых мудрёными формулами, росла, заполняя собой сначала небольшой сейф, а потом и внушительный несгораемый шкаф. А затем положение в Германии начало стремительно меняться. Стараниями Грегора Штрассера и Адольфа Гитлера НСДАП сделалась серьёзной политической силой, а 31 января 1933-го года президент Германии с 1925-го года генерал-фельдмаршал Пауль фон Гинденбург назначил Гитлера премьер- министром (рейхсканцлером) Германии. С этого момента политика Германии начала стремительно милитаризироваться, и в первую очередь – в мозгах населения, под влиянием речей Гитлера и Геббельса. Большая часть населения Германии в ближайшие пять лет уже считала, что пора взять реванш за те унижения народа, которое они пережили после окончания мировой войны, Первой мировой войны, как это выяснилось чуть позднее, хотя специалисты- историки называли мировой войной походы Наполеона Бонапарта.
Всё это так, но всё это проходило мимо Курта Нейманна, который занимался своей областью науки. До того момента, как его квартиру посетил оберштурмбанфюрер СД Отто Лаберниц, который предложил Нейманну перейти на службу в другую научную структуру, работающую в системе «Аннанербе». Так как финансирование исследований Нейманна неуклонно снижалось, а Лаберниц гарантировал продолжение работы, то Курт Нейманн сделал свой выбор и перешёл в новую лабораторию, получив в своё подчинение небольшой, но компетентный коллектив, в котором оказалось даже несколько тибетских монахов- лам.
Первое время Нейманн чувствовал себя на новом месте весьма и весьма неуверенно. Если на прошлом месте он находился в мире науки, а по стенам кабинетов висели портреты Карла фон Вайцзеккера, Густава Герца, Вильгельма Оствальда и прочих учёных, преподававших или учившихся в стенах университета города Лейпцига, то здесь, в стенах старинного рыцарского замка Раушенбах, что затерялся среди ущелий Рудных гор, неподалёку от Дрездена, были совершенно другие портреты. Пожалуй, только портрет Фридриха Ницше, который тоже учился в Лейпцигском университете, встречался Нейманну раньше, и казался старым добрым знакомым. Белые халаты, в которые были облачены учёные университета, были в замке Раушенбах не в чести. Их заменяли чёрные ладно пригнанные мундиры, и даже шафрановые тоги тибетских лам можно было встретить чаще, чем привычное белое одеяние. Но, если разобраться, то это не более, чем мелочи, ибо главное – работа, продолжалось.
О том, что в мире началась новая масштабная война, Нейманн узнал совершенно случайно, от кого-то из коллег в разговоре, и скоро забыл об этом, как о факте, в работе совершенно лишнем. А потом эта тема всё чаще давала о себе знать, становилась всё более докучливой. Хотя сам Курт Нейманн в это всё старался не вникать. По-настоящему его волновал лишь его собственный проект, являвшийся частью грандиозного имперского проекта «Валгалла».
Прежде чем сказать о проекте, хотелось бы напомнить вам, что гитлеровская верхушка преклонялась перед арийскими традициями и античными временами. С самым серьёзным научным интересом изучалась мифология, а этнографические экспедиции путешествовали по странам Ближнего Востока, Китая. Индии, Скандинавии в поисках артефактов, сохранившихся до наших дней. Среди настоящих учёных величин в научных лабораториях находились шаманы, колдуны и буддистские бонзы, наблюдавшие за событиями с самым бесстрастным видом. Прошлое и настоящее смешались самым причудливым образом. Если бы Курт Нейманн не был столь сосредоточен на своих работах, то всё происходящее могло бы если не смутить его, то стать пищей для весьма продолжительных умозаключений. Когда неожиданно его работа по перемещению физических тел в пространстве застопорилось, его административный руководитель штандартенфюрер СД Георг Хаузе посоветовал, а скорее даже и приказал обратиться к помощи тибетцев. Курт начал было протестовать, что азиаты вряд ли что поймут в релятивистской теории, но только никто его слушать не стал, а появившаяся компания монахов начала какую-то свою ритуальную службу, то ли распевая, то ли монотонно читая свои рукописные книги, написанные столь странными письменами, что Нейманн даже не пытался понять суть начертанных там текстов. А потом … потом привели несколько истощённых людей в военной форме без знаков различия. И бесстрастные ламы убили их, закололи ритуальными кинжалами непривычных форм, а кровью начали чертить какие-то узоры прямо на полу лаборатории. Нейманн хотел было возмутиться такому средневековью, но только … опыты его начали получаться.
Что же такое было – проект «Валгалла», или «Вальхалла», как это говорили руководители «Аннанербе». Как из Тибета самые посвящённые могли перемещаться в особые священные места – долину Шангри Ла, или особую местность Шамбалу, так и адепты оккультных наук говорили, что имеется особый мистический мир Валгаллы, куда перемещаются души героев, а также прошедших особые процедуры людей. Вся верхушка гитлеровской партии верила в мистические учения и финансировала самые экзотические проекты. Удивительно, но некоторые теории подтверждались практически. В том числе и теория Нейманна о возможности пространственного перемещения физических тел. Вот только работа продвигалась не так успешно, как хотелось бы самому Курту Нейманну, а ещё больше, его начальникам, которые в последние дни проявляли совсем уже большое нетерпение. А потом, когда Курт хотел рапортовать о том, что у него есть положительные результаты, в замок Раушенбах вошли передовые части Красной армии. Учёных, обслуживающий персонал и охрану похватали и спешно вывезли куда-то на восток. По пути всех допрашивали суровые люди в обмундировании, знаков различия которого Нейманн так и не мог понять. Следователи, судя по всему, были в курсе проекта «Валгалла» и задавали вопросы, на которые требовали конкретных вопросов. А потом на эшелон обрушились бомбы с прорвавшегося «Юнкерса». Бомбардировщик успел сбросить несколько мощных бомб, а потом лётчики направили «Юнкерс» на поезд, успев выброситься с парашютами. Разрушенный взрывами эшелон вспыхнул и начал гореть. Мало кому удалось спастись. Курта Нейманна и нескольких его товарищей доставили в госпиталь Остравы, где их подлечили, а потом отправили на восток, чтобы, по слухам, перевезти в один из лагерей бескрайней Сибири.
+ + +
После того, как Аркадий Хайкин чуть не выкупил их дом, Максим Бовин впал в меланхолию. Вроде бы и дело его продолжалось и прибыли потихоньку капали, скапливаясь на банковском счету, но былой радости он уже не ощущал. Из памяти не улетучивались те слова, которые к нему обращал другой Аркадий – Гольц. И, по словам ведьмака, получалось, что он работает на благо не только себя, но и неких, весьма нехороших сил. Получалось, что все эти прибыли, скапливаясь, весьма негативно влияют на его бессмертную душу, «переформатируя» её в особую «дьявольскую матрицу», а носителя её зачисляя в новую касту потребителей, которая уже сформировалась в странах Запада, того «загнивающего Запада», которого столь рьяно ругают пропагандисты и которому поклоняются спекулянты, валютчики, фарцовщики и разного рода мошенники. Неужели это будущее его и его государства? Было от чего впасть в меланхолию.
Над затянувшимся кризисом  Максима незлобиво подсмеивались его друзья- приятели по «нехорошей квартире», в особенности Борис Звягин, который понял, что чудом выскользнул из той дьявольской ловушки, которую готовил ему Аркаша, и при этом – уже не в первый раз. И тогда, и недавно, Борис ощущал испепелявшую душу ярость и ненависть, а в пальцах так крепко сжимал рукоять ножа, что они белели от оттока крови. В таком состоянии, состоянии ненависти, Борис мог учинить что угодно, от чего позднее холодел, и руки его начинали дрожать мелкой дрожью. С ним много говорил отец Георгий, и лишь после этого Звягин как-то пришёл в себя.
– Ну что, Максимка, – преувеличенно бодро кричал Звягин, заглядывая в комнату к Бовину и убеждаясь, что тот снова остался дома, а не пошёл в свою мастерскую, – от работы кони дохнут? Думы пытаешь, аль от дела лытаешь?
– Ах, Бориска, – вздыхал Максим, пытаясь выглядеть не слишком озабоченным, – размышляю вот, какой ещё каверзы ждать от нашего ведьмака.
– Тю, – беззаботно махал рукой Звягин, – вряд ли мы ещё когда его увидим. Он, наверное, понял уже, что с нами ему не совладать и убрался прочь.
– Ты в этом уверен? – спрашивал, вздыхая, наш герой. – Лично я – так не очень. К тому же, где он может прятаться?
– Да где угодно, – уже хмурился Звягин, вся деланная весёлость которого моментально улетучивается. – Здесь столько у него скрытых от наших глаз «проходов», что можно ожидать его отовсюду.
– Вот эти ожидания нас и подточат, – снова вздыхал Бовин. – Чувствую я это, и ничего с собой поделать не могу.
– Знаешь, что надо делать? – заявил ему Звягин.
– Что?
– Зови всех наших, – посоветовал Борис. – И отца Георгию не забудь. Все будем думать. Не тебе же одному голову ломать. Глядишь, общими усилиями что-нибудь и придумаем.
– Точно, – обрадовался Максим. – И Толю «Блестящего» позовём. Иногда у него очень интересные идеи появляются. Как он охранников Хайкина с дороги нашей убрал?
Все разом собрались только в выходные. Последним явился отец Георгий, который был одет в мирской костюм. Эти его импровизации в епархии не приветствовались, и «батюшка» действовал на свой страх и риск.
– До сих пор, – начал Бовин, убедившись, что все остальные перестали улыбаться и подшучивать друг над другом, настроившись на серьёзный лад, – мы пытались противостоять нападкам Аркадия и его союзников из числа «нечистой силы», иногда успешно, иногда и нет. Пора положить этому конец.
– Каким же образом? – с сомнением в голосе поинтересовался Гладков. – Что мы можем им противопоставить? Они однозначно сильнее нас.
– Если бы они были сильнее, – с нажимом в голосе ответил Бовин, – то людей на Земле давно бы уже не было, а властвовала одна нечисть.
– С нами сила Божия, – добавил отец Георгий, – Бог нас спасёт и даст уверенность в борьбе с «нечистью». Иисус Христос спускался в Преисподнюю и вернулся оттуда.
– Пусть так, – вздохнул Гладков. – Все мы немощны, ибо – человеки.
– Об этом не стоит говорить, – убеждённо заявил Бовин, – а уж тем более – говорить. Пока мы все вместе, бороться имеет смысл. К тому же у нас имеется союзник.
– Это кто же? – подал голос «Блестящий», который в таких совещаниях участвовал впервые.
– Проводник, – пояснил отец Георгий. – Мы с ним уже имели дело. И не один раз.
– А помните Курта? – аж привстал с места Бовин. – Он просил у нас помощи, и мы её ему оказали.
– Так пусть сейчас он нам поможет, – внёс резолюцию Звягин и даже кулаком по столу жахнул, – и вся недолга!
Все радостно загудело, но потом быстро приуныли. Легко сказать, что поможет, но – каким образом? Мало того, что сам Курт умер, или погиб, в первые послевоенные годы, так его несколько лет назад они же и похоронили. Несколько часов прикидывали самые разные варианты, но всё было либо откровенным бредом, либо нереальным для исполнения.
– Надо бы посоветоваться с Проводником, – заявил в конце «батюшка», и с этим все согласились, но только Бовин промолчал. Максим решил попробовать одну свою идею, которая начала в его голове формироваться, когда все начали расходиться.
– Анатолий, – предложил он «Блестящему», который замешкался в дверях, – составишь мне компанию?
– Это ты про что? – остановился сосед.
– Да всё про то же самое. Поможешь? На днях?
– А что надо делать?
– Со мной скататься. А там … видно будет.
Что же придумал наш герой? Он решил сам поговорить с Куртом. Да, тот был мёртв, но скоро должен был начаться главный православный праздник – Пасха, в честь спасательных страданий и воскресенья Иисуса Христа. В пасхальную ночь считалось, что можно встретить умершего родственника, если отправиться к нему на могилу. Максим вспомнил об этом, но говорить не стал, потому как дело это было индивидуальное, а, если бы их собралось несколько человек, то Курт мог бы и не появиться. И Звягин, и Гладков во всех этих походах как-то пообвыклись уже, а Толя в их делах был человеком новым, и вперёд лезти не будет. К тому же, была у Максима мысль, чтобы в это же время отец Георгий попробовал выйти на связь с Проводником, чтобы получить от того совет.
В последующие дни, когда Макс поделился своими предположениями с отцом Георгием, тот согласился, что задумка у Бовина неплохая, но сразу предупредил, что сам в этом участвовать не сможет, потому как у него важная служба в храме, от которой его никто не освободит, да он и сам не захочет. С Проводником можно попробовать установить контакт либо до праздника, либо после. Максим обещал ещё поразмыслить, благо до Пасхи оставалось где-то около двух недель.
Что же мог придумать наш герой? Если честно, то не так уж и много. К примеру, он решил поститься, а в последние дни пил только воду, которую ему приносили из церкви кто-нибудь из соседей. Бовин вспомнил, что читал, как Христос постился сорок дней для общения с Богом, то есть, другими словами – для просветления сознания. Именно это Максим и проделывал. Тем более, что говорить он собирался не с Всевышним, а с умершим человеком, которому он оказал немалую помощь.
Когда она наступила, пасхальная ночь, Максим вышел из своей комнаты. Друзья вышли его проводить до машины, поддерживая его под локоть, когда Макс спускался по лестнице. Бовин и в самом деле выглядел сильно осунувшимся, а глаза так и вовсе провалились внутрь глазниц. Следом шествовал «Блестящий», который тащил за собой сумку, чем-то набитую. Имел Толя вид самый что ни на есть таинственный. Да и понятно, в таких мероприятиях ему ещё не доводилось участвовать, если не считать нападения на бандюгана «Панкрата», которого Анатолий был готов своими руками порешить за гибель кота Мишки. Но здесь-то было совершенно другое.
Максим кое-как правил машиной, собираясь добраться до того места, где они схоронили останки Курта, завёрнутые в старенькое одеяло. В городе улицы уже освободились от снега, а на окраинах встречались пористые серые грязные кучи, которые были раньше сугробами. Всеми силами Максим старался держать сознание под контролем, хотя головами временами кружилась и, казалось, что весь мир стремится накрениться, а то и вовсе перевернуться. А что было бы с ним, если он голодал ещё больше? Правильно, что он взял с собой «Блестящего», который что-то пендрил в вопросах фармакологии, пусть и на самом любительском уровне. Но «Алхимик» постоянно что-то смешивал, выпаривал, модерировал, пробуя получившийся результат сам, или угощая соседей. Он и в этот раз шепнул Бовину, что прихватил с собой «кое-что», что, возможно, понадобится.
– Опять память отшибёт? – нахмурился Максим.
– Да не должно, вроде, – наморщил лоб Анатолий, – там принципы немного другие.
– Вкратце расскажи, – попросил Макс, чтобы скоротать путь.
– Ну … это самое … – задумался «Блестящий», – я как-то читал книжку про жрецов майя и обратил внимание, что они перед своими ритуалами принимали некое снадобье, чтобы иметь возможность общаться со своими ужасными языческим божествами.
– Мухоморы, что ли, жрали? – нахмурился Бовин.
– Навряд ли мухоморы, – пожал плечами Толя, – у них что-то своё было. Но я направление их мыслей понял. Знаешь, Макса, был у меня период в жизни, когда я здорово алкоголем увлекался, и даже делал к нему специальные присадки, чтобы забирало основательней. И доэкспериментировался до «белой горячки». У нас в доме такие вещи случались, а тут я и сам с этим соприкоснулся. Страха натерпелся, конечно, не без этого, пока из того состояния меня медики не вытащили. Но для себя я уяснил, что мир наш не совсем такой, каким мы привыкли его видеть. Вот ты про Иисуса Христа вспоминал, что он сорок дней постился, а потом достиг просветления. Так вот, я пришёл к мнению, что здесь наблюдается похожая цепь событий.
– Нашёл с чем сравнивать, – возмутился Бовин. – Сравнил жопу с пальцем.
– Нет, ты послушай меня, – наклонился к нему Толя. – Это ведь похожее состояние, для организма очень дискомфортное. Просто человек к нему с разных сторон, так сказать, подходит. И тогда начинаются видения. То есть человек погружается в «пограничное состояние» и может видеть то, что в обычном состоянии его сознание не воспринимает. Был такой святой Антоний и жил он где-то в Египте. Питался он только хлебом да солью и достиг через это полного истощения. И видел Антоний разных бесов и чудищ, с которыми боролся посредством молитв и умертвения плоти, то есть опять же голодом. Как-то он научился через всё это проходить, и давал людям советы, как с демонами в себе бороться можно.
– Вот бы его к нам в команду …
– Зачем вам святой Антоний, – тут же отозвался «Блестящий», – когда у вас есть я? К тому же я составил тут одну настоечку …
– Что ещё за настоечка? – встревожился Максим.
– Очень полезная вещь, – туманно отозвался его ассистент, – но для общения с «тонким», или потусторонним миром вещь незаменимая. Примешь толику моей настоечки, и увидишь своего Курта, я это тебе почти что гарантирую.
– Что значит – почти? – уточнил Бовин после паузы. Думалось трудно.
– Я же всё-таки не Господь Бог, – с достоинством отозвался Анатолий, – и даже не Парацельс.
– Я не волшебник, – мрачно дополнил Макс, вспомнив одну старую киносказку, – я только учусь.   
– Это ты про что?
– Неважно, – устало отмахнулся Бовин. – Приедем, видно будет.
Когда они приехали, выяснилось, что Максим обессилел до такой степени, что едва мог подняться на ноги, не говоря уж о том, чтобы идти метров двести, чтобы добраться до того места, где они схоронили Курта. Хорошо, что Бовин запомнил то место. Пришлось Толе вести своего товарища, вернее – почти что нести на руках. Пусть с трудом, но они добрались до места.
– А сейчас возвращайся к машине, – решительно заявил Макс соседу, – и жди меня там.
– А как же … – начал было возражать «Блестящий» по своей давней традиции, но Бовин столь яростно рявкнул на него, что Толя в тот же миг развернулся и исчез в темноте.
Приходилось ли вам ночевать на кладбище в полном одиночестве, когда лишь одинокая полная луна то выглядывает из-за туч, что взглянуть на того безумца, что явился сюда, вместо того, чтобы предаваться любовной страсти или хотя безмятежному отдыху, то снова прячет свой светлый круглый лик, чтобы сделалось темно и жутко? Нет? Ну, и правильно. Макс и сам бы, по своей воле, тоже не явился бы сюда, если не чрезвычайные обстоятельства. Ему до смерти надоели все эти игры с потусторонними силами. Требовалось на всё поставить точку. Жирную и убедительную, как пуля из крупнокалиберного пулемёта ДШК.
Это только кажется, что ночью на кладбище царит тишина, иногда величественная и благостная, но чаще всё же зловещая. Нет, ночью здесь можно услышать самые разнообразные звуки. Это может быть писк ночных зверушек или шелест крыльев ночных птиц, сов или сычей. Скрипят от ветра ветви деревьев, шуршат стебли цветов под порывами ветра. Какой-то растяпа оставил консервную банку, и на её крышку звонко падали непонятно откуда взявшиеся капли, словно на мембрану ксилофона. Максим пытался сосредоточиться и вглядывался в темноту столь старательно, что у него начала болеть голова. Тогда он решил изменить тактику и постарался полностью расслабиться, а затем представил, что неподалёку сидит Курт и выжидательно глядит на него. Макс шире раскрыл глаза, но тёмный силуэт остался на месте.
– Это … вы? – осторожно спросил Бовин, который чувствовал неуверенность, потому что ему казалось, что он находится на той грани, где сознание перестаёт контролироваться и может случиться всё, что угодно.
– Да, это я, – послышался знакомый голос, и силуэт придвинулся ближе, оказавшись всё тем же Анатолием, который не рискнул отправиться к машине, как ему строго было указано. Ослушался он по той причине, что не хотел оставлять своего приятеля в состоянии нервного и физического истощения, а может и по той причине, что не мог найти дороги к машине, потому как было слишком темно, а здесь он оказался в первый раз.   
Максим хотел выругаться, но сил на это не оставалось. Он опустился на землю с чувством разочарования. Наверное, он всё рассчитал верно, но не учёл одного, что обессилив себя голодом, не смог действовать достаточно эффективно. Надо было признавать свой проигрыш, или …
– Далеко у тебя твоё снадобье?
– Нет, – с готовностью придвинулся почти вплотную «Блестящий», – с собой прихватил, чтобы два раза не бегать. Вот оно!
«Ты, наверное, не только с собой снадобье прихватил, чтобы два раза не бегать», – подумал Макс, но вслух сказал лишь: – Давай сюда.
Как это обычно бывало, пойло было отвратительного вкуса и ударило по мозгам так, словно он проглотил ядерную бомбу. Ощущение было, что его разорвало на миллион частей. Но Макс нашёл в себе силы пошутить:
– Ключница делала?..
«Блестящий» что-то недовольно буркнул и, разобидевшись (мол, он старается, чтоб как лучше было, но ни разу ещё ему никто спасибо не сказал) начал удаляться в темноту, которая странным образом переливалась, снова была не тьмой кромешной, а взвесью, вроде тумана. Но, почти скрывшись в переливающейся складками темноте, силуэт снова начал приближаться.
– Ну? – недовольно спросил Макс, весь изморщившись. – Чего ещё?
– Ты, верно, пожаловал ко мне в гости …
Это был по голосу кто угодно, но не Толя, насчёт которого ошибиться было невозможно. И тут Бовин понял, что у них-таки получилось, и это был …
– Курт?
– Да, это я. Я почувствовал, что ты желаешь говорить со мной, но не мог … мы не можем говорить … не со всеми …
– Не важно, – Бовин чувствовал, что надолго его не хватит, что он держится из последних сил. – Нам важно понять, что происходит с нашим домом. Что с ним не так?
– Знаете, Максим, во всём виноват я. Один я. Дело в том …
Дело в том, что Курт Нейманн участвовал в особо секретном проекте «Валгалла». А «Валгалла», это … Нет, сначала следует напомнить вам, насколько верхушка гитлеровской Германии была сосредоточена на арийской идее и на мистическом стремлении объединить прошлое с будущим. Профессор Хаусхоффер, который привёл в своё время Адольфа Гитлера в тайное оккультное общество «Туле», много говорил будущему фюреру германской нации о величии предков, об арийцах, и убедил Гитлера, что связь с предками не такое уж и безнадёжное дело. Тогда и зародился проект «Валгалла». Видные германский учёные, физики и антропософы, получили задание – найти путь к душам великих предков. Когда к проекту присоединился Курт Нейманн со своими идеями пространственных «коридоров», работа по «Валгалле» начала быстро продвигаться. В том числе и потому, что были задействованы ламы из одного затерянного в горах Тибета монастыря. Монахи преследовали какие-то свои цели и заявили, что могут помочь германским учёным из этнографической экспедиции. Они и в самом деле выполнили свои обещания, почти что выполнили, но помешали русские войска, которые заняли научный институт в тот ответственный момент, когда из особого места, которое посчитали «Валгаллой», вернулась первая научная группа. Но они не успели поделиться своими наблюдениями и составить подробный доклад. Сам Курт успел переговорить с участниками той группы в эшелоне, который разбомбили через несколько часов. Нейманну никак не хотелось расставаться со своим проектом «коридоров», и он рассказал тем своим коллегам, которые оказались с ним рядом, когда они оказались в одной строительной бригаде в провинциальном российском городе Александрове. Дело в том, что путешествовать в мир «Валгаллы» можно было далеко не в любом месте. Надо было соблюсти ряд важных условностей. И, по какому-то чуду, все эти условия сошлись в том месте, где их бригада строила очередной дом. Курт и предложил совершить побег в мир предков. Останавливало их только то, что надо было принести человеческую жертву. Это было обязательное условие, как это говорили бесстрастные тибетские бонзы. И тогда … Курт предложил друзьям принести в жертву его, автора проекта пространственных «коридоров». Это была не просто жертва каким-то языческим божествам. Это была жертва на алтарь науки будущего, которая подпитывалась тайными учениями и далёкого прошлого. Сама схема пространственного перехода была сложна и непостижима современными представлениями о научной работе. Тибетские ламы показали особые знаки, над которыми надо было провести специальные ритуальные действия. Тогда и открывался проход в другой мир. И этот проход можно было закрепить, если с другой стороны повторить всё в той же последовательности …
– Я взялся всё это сделать самому. Каким-то удивительным образом я помнил дословно всю последовательность действий. Мы с моими друзьями, с кем я работал в лабораториях замка Раушенбах, превращённого в научный институт, забрались в подвал того дома, строительством которого занимались, и я лично начертал все необходимые знаки, а потом … потом меня замуровали в стену, чтобы я мог произвести последнее действие и совершить переход в иной мир, где необходимо было изобразить те самые символы, чтобы сохранить связь между обоими мирами. По этому возникшему коридору мои друзья смогут попасть в другой мир. Что нас встретит там, мы толком не знали, но в любом случае это было бы лучше, чем прозябать в плену у славянских варваров, из которых Сталин составил неисчислимые орды, залившие всю Европу своей и чужой кровью … Простите, Максим, вам, верно, всё это чрезвычайно неприятно слышать?
– Да ладно, Курт, – усмехнулся Макс. – Мы принадлежим разным эпохам и разным государствам. И у вас, и у нас, имелись свои тараканы. Не станем мерить, кто на кого больше дерьма вывалил. Как там обозначено в Писании – не судите, да не судимы будете? Чем у вас там всё закончилось, и откуда взялся тот Аркаша, что в нашем доме обосновался? Почему-то мне кажется, что он вашими пространственными переходами пользуется.
– Да. Так уж получилось. Я много размышлял по этому поводу … Знаете, Максим, здесь мыслительные процессы протекают совсем по другому. Мотивации здесь иные. Даже физические законы, в нашем, привычном понимании, протекают совсем не так. Господи, какие мы были наивные, в тех наших лабораториях. Надо было …
Дальше Курт Нейманн начал столь густо сыпать научными терминами, что Бовин понял, что ещё мгновение, и он … что-то будет через мгновение.
– Постой, Курт. То, что ты говоришь, должно быть очень интересно и важно. Для специалиста равного тебе по научной подготовке. Но для меня, для моих друзей важно другое. А именно – как перекрыть эти ваши коридоры. Надо лишить Аркашу возможности исчезать и появляться из ниоткуда. Он ведь не только сам там шастает, но и всякую дрянь с собой тащит.
– Я вас понял, Максим. Для вас это должно быть проблемой. Как же помочь вам? Проще всего отправиться прямо сейчас в этот ваш подвал и провести одно не очень сложное действие, какое – я вам подробно расскажу.
– Прямо сейчас? – Максим растерялся, так как чувствовал, что силы его на пределе. Хорошо, если он просто доползёт до дома, и то по той причине, что рядом находится его товарищ. – А других вариантов нет?
– Всегда есть другие варианты, но они гораздо сложнее и меньше шансов, что у вас всё получится.
– Что надо делать? – Максим испытывал отчаяние.
Курт начал подробно объяснять. Действительно, было не так уж и сложно. Самым неприятным было вскрыть себе самому вену и оросить своей кровью особый символ. Потом надо было войти в открывшееся пространство, пройти пятнадцать шагов и найти такой же точно знак, который нарисовал в своё время Курт. Теперь этот символ надо было уничтожить, а потом в течение минуты- двух вернуться назад, и повторить действие с оставшимся в подвале знаком.
– … Тогда все паранормальные явления в вашем доме прекратятся. Может быть, кое-какие остаточные действия ещё будут случаться, но это всё пустяки. Даже ваш Аркадий может возникать временами. Никакой опасности он уже представлять не сможет. Так, фантом из старого замка, ничего больше. Что-то вы, Максим, плохо выглядите. Давайте, я всё же вам расскажу, как действовать, если у вас этой ночью что-то не получится. Максим, вы меня слышите? … Макса … Макса … Ты меня слышишь?
Слишком долго Бовин пребывал на пределе своих сил. Его сознание начало уплывать. Отдалился и пропал куда-то Курт, но – странное дело – он продолжал взывать к Максиму, а потом даже принялся трясти его за плечи.
– Постой, – попытался отодвинуть его Бовин, так как безвольная голова болталась на плечах, исторгая болевые вспышки, – Курт. Я сейчас … сейчас …
– Макса, – продолжал взывать к нему голос. – Это я, Анатолий. Мне показалось, что ты … умер. Жутко так сделалось. Ты и в самом деле живой?
– Сам не знаю, – отозвался Бовин. Ругать партнёра не было никакого желания, так как сил не осталось вовсе. Жаль, что он не успел выслушать последних слов немца. – Тащи меня к машине. Домой поедем.
– Вот это дело, – обрадовался «Блестящий. – Только … куда тащить-то? В какой стороне она, машина-то твоя?
Но Бовин уже не отвечал, и голова его завалилась на бок. Повздыхав, Толя кое-как взвалил тело соседа на плечо и потащил его вперёд, оступаясь и ругаясь шёпотом. Это надо было видеть – как один человек тащил тело другого человека. Учитывайте, что дело происходило ночью, да ещё и на самой отдалённой части кладбища. То есть можно дофантазироваться до чего угодно. Вот так и рождаются городские легенды, которые передаются из уст в уста, да ещё и с перечислением всяких подробностей, которые целиком зависят от качества воображения «свидетеля».
Кое-как, но «Блестящий» дорогу к машине нашёл, а там и Максим пришёл в себя. Он почувствовал себя достаточно бодрым, чтобы снова устроиться за «баранкой» автомобиля. Требовалось поспешить, ибо добрая часть ночи уже заканчивалась, а надо было ещё много чего совершить. Эх, не успел Максим узнать у Курта альтернативных способов закрытия пространственных «коридоров». Разрушать ведь всегда легче, чем создавать.
Постепенно добрались до дома. Пока не было товарищей, Звягин с Гладковым пропустили «по чарочке» - за здравие собственное и друг друга, потом – ещё по одной, за здравие отсутствующих товарищей, потом – за успешное завершение начатого дела, потом … короче, оба успели изрядно набраться, да и привести себя в приподнятое настроение.
– А-а, друзья, – обрадовался Гладков, напоминая собой Труса, персонажа комедийной новеллы Гайдая «Операция «Ы». – А мы вас заждались. Будете?..
Анатолий с готовностью отозвался на предложение и радостно устремился к столу. Но Бовин его сурово окликнул.
– У нас ещё дело не закончено. А вы … отправляйтесь к отцу Георгию, и приведите его сюда, как только это будет можно.
– Можно? – переспросил Борис, и тут же ответил самому себе. – Конечно можно, если осторожно.
Но Бовина уже рядом с ними не было. Он и Анатолия утащил с собой, хотя тот сделал попытку (весьма, правда, жалкую) воспротивиться. Максим, откуда только силы взялись, тащил «Блестящего» к подвалу. Впрочем, Толя и сам туда шёл, пусть и не совсем охотно. А Борис тем временем препирался с Николаем, кому идти к «батюшке», а кому следует отправиться на помощь их общему другу Максу. Оба видели себя героями, к тому же далеко идти не было надо, тогда как, чтобы привести сюда священника, надо было топать и топать. То есть причина для спора была.
Когда открыли дверь подвала, Максим снова почувствовал, что на него начинает действовать слабость, как результат двухнедельного «поста». Это привело к быстрой утомляемости, а ведь предстоял весьма серьёзный и ответственный этап.
– Толя, – повернулся к спутнику Максим, – у тебя найдётся что-нибудь, чтобы сил прибавилось? Еле на ногах держусь.
– Конечно, – засуетился «Блестящий». – Это у нас всегда в запасе имеется. Это мы мигом сообразим. Один момент …
Сосед выскочил из подвала и побежал к себе, загрохотав сапогами по истёртым доскам ступеней. Максим посмотрел ему вслед, а потом решительно вошёл внутрь подвального помещения, освещая путь фонариком. Вообще-то здесь было освещение, аж две лампочки, по пятнадцать ватт каждая. Считается, что каждый ватт равнозначен одной свече. То есть подвал освещали три десятка восковых свечек. Это только цифра выглядит внушительно, а на деле всё тонуло в темноте. Хорошо, что у него был с собой электрический фонарик.
С того знаменательного дня, когда они нашли кости Курта, замурованные в стене подвала и похоронили их на кладбище, прошли несколько лет и множество знаменательных событий. Помнилось всё, словно случилось вчера. Вот здесь стоял Максим, а с той стороны к нему летела лопата. Бовин провёл лучом фонарика широкую дугу. Появлялись и вновь исчезали в темноте трубы отопления, обвязанные светлой стеклотканью. Вдоль стены стояли строительные козлы, которые так и остались здесь после ремонта. Ах да, тот проём, где находились останки Курта, строители, присланные из ЖКХ, заложили кирпичами и замазали штукатуркой. То есть надо было снова долбить стену. Бовин почувствовал отчаяние. Кое-как добравшись до нужного места, он осмотрел заделанную стену и в отчаянии ударил по ней кулаком. Кирпичи, из которых сложена была стена, подались. Не мудрствуя лукаво, строители просто заложили проём обломками кирпичей, замазали кое-как штукатуркой, а оставшийся стройматериал вынесли, забрав их себе для личных нужд. Самое обычное дело, но как обрадовался Бовин этому проступку. К тому времени, как появился «Блестящий», с самым повеселевшим видом (он успел дома пропустить добрую стопку «с устатку и для храбрости») и был готов сразиться со всеми неприятностями этого несовершенного мира, Бовин успел разобрать проём почти полностью, обнаружив оставленную здесь же лопату.
– Я готов!
Судя по всему, Анатолий рвался в бой, демонстрируя рвение и порыв. Он протянул Максиму склянку с жидкостью тёмного цвета, глоток которой и в самом деле взбодрил Бовина. И в это время позади послышались шаги, и к обоим нашим героям присоединился Звягин.
– Аркаша! – громко заявил Борис (по подвалу прокатилось короткое эхо. – Я готов с тобой скрестить шпаг… то есть кулаки! Выходи, подлый трус!
Пока «Блестящий» шикал на Бориску, а тот отвечал чем-то ругательным, Бовин залез во вновь появившийся проём и начал изучать его при свете фонаря. Искомые знаки он нашёл не сразу, ибо они были не на одном месте, а составлены таким образом, чтобы человек находился внутри их. И всех их надо было окропить кровью. Своей кровью, как говорил Курт. Получалось, что её надо совсем немало. Но раздумывать не оставалось времени. Надо было спешить.
– Друзья, – выглянул Макс из пролома и остановил спор, который всё ещё продолжался, – вам придётся заложить кирпичами это место.
– А ты? – почти агрессивно спросил Звягин.
– А я останусь здесь, – показал руками Макс, – внутри.
– Зачем это?
– Надо, Боря, – ответил Бовин, – надо. Вы останетесь здесь. Должен появиться отец Георгий. Хорошо, если он придёт. Ждите здесь, мало ли что начнётся.
– А ты? – продолжал расспрашивать Звягин, но уже не столь напористо. Хмель постепенно сходила с него. Здесь, в подвале, было довольно зябко.
– Мне придётся действовать изнутри, – поёжился Бовин. – Я должен разрушить знаки перехода, чтобы всякая нечисть к нам пролезть больше не смогла. Я всё узнал у Курта. Он мне сказал, как и что делать. Давайте, закладывайте меня, и – действуйте по обстановке.
Дождавшись, пока пролом не заложат камнями, Бовин нерешительно достал складной нож, извлёк самое ничтожное из лезвий. Теперь надо было вскрыть себе вену, чтобы добыть необходимое количество крови. Рука никак не желала опускаться, и лезвие повисло в нескольких сантиметрах от кожи.
Вот ведь, подумает кто-то из вас, делов-то. В прошлом ведь, и не таком далёком, многие болезни лечили кровопусканием. Считалось, и вполне официальной медицинской наукой, что многие болезни, в особенности нервенные, от излишнего присутствия крови. Мол, снизил давление кровотока, и самочувствие сразу улучшилось. Помните, как доктор Ливси в «Острове сокровищ» Стивенсона лечил Билли Бонса от апоплексического удара кровопусканием, спросив юного Джима Хокинса, не боится ли тот вида крови? Да и самые привередливые и боязливые самоубийцы склоняются именно к этому виду ухода из жизни, как самому безболезненному, забираясь в ванну с тёплой водой и незаметно отворяя себе кровь. «Чик, – сказал лейтенанту Шарапову горбатый бандит Карп, – и тебя уже нету». То есть всё легко и просто. Справится и ребёнок. Тем более, что Бовин и не собирался идти столь далеко. Ему надо было получить толику крови, брызнуть ею на знаки, его окружавшие, и сказать ритуальные фразы, которые до сих пор звучали у него в голове. А дальше … что будет дальше, увидим.
Решительно надавив лезвием ножа на запястье, Бовин махнул рукой, чтобы капли крови попали на знак, махнул в другую сторону … ещё … ещё … Губы начали шептать условленный заговор. Фонарик Бовин выключил, глаза наполовину были закрыты, да и чего тут, в темноте разглядывать? Ноги ослабли, и Максим, прижавшись к стене, начал сползать по ней, пока не утвердился задом на куче кирпичных обломков. Когда-то, задолго до него, здесь сидел, скрючившись, скелетный остов. В голове шумело, а перед глазами плыли бледные цветные пятна.
«Нельзя отключаться, – шептал про себя Максим. – Никак нельзя». Всего-то и делов, что дождаться появления прохода, войти туда, найти знакомые знаки, стереть, соскоблить их тем же ножом и вернуться обратно. Всё. И ребёнок бы справился. Потом можно будет выбраться отсюда, чуть надавив руками на сложенные друг на друга кирпичи. Даже если сил не останется и на это, просто подать голос, что-либо жалостливо крикнуть, и сей же миг на помощь кинутся верные друзья. Они разберут камни, помогут выбраться из пролома и даже отнесут на руках к нему в комнату, уложат на диван, будут шутить и толкать его в бок, мол, герой ты, Максимка.
От этих мыслей Бовин даже немного воспрял духом и даже попробовал подняться на ноги. Тут он и обнаружил, что в этом закутке не так уж и темно. Да, сюда попадал свет. Он двинулся вперёд, вытянув руки. Сделал один шаг, второй, третий … а потом сообразил, что всё у него получилось, что это он вошёл в другой мир, куда бедняга Курт искал дорогу, в мир «Валгаллы», или ещё куда. Теперь надо было найти знаки «по эту сторону» и зачистить их, удалить, после чего сразу же вернуться обратно. Тогда у него в запасе будут считанные мгновения, когда придётся спешить.
Пошатываясь, Максим Бовин двигался вперёд. Пока не сообразил, что по запястью продолжает скатываться кровь, капая густыми каплями под ноги. Надо было сразу перевязать руку, а он забыл это сделать. Удивительно, что он до сих пор не потерял ещё сознания. Остановившись, наш герой пошарил по карманам и нашёл прихваченный специально бинт. Вскрыл упаковку и начал неумело перевязывать небольшую, но кровоточивую рану. Капать перестало, но теперь рука всё сильнее начала болеть.
«Ты же герой, – обратился сам к себе Макс, – и идёшь совершать подвиг. А они, эти подвиги, всегда завязаны на боли и опасностях. Так что терпи, казак, атаманом станешь».
Если честно признаться, атаманом ему быть не хотелось. А хотелось лечь прямо здесь, закрыть глаза и остаться лежать. Пусть будет то, что будет.
– И шо тут у нас происходит? – послышался знакомый крайне неприятный голос. – Опять вынюхивать явился?
Бовин открыл глаза. В голове сразу прояснилось. Теперь он видел, что находится в длинной узкой комнате, а может и широком коридоре, захламлённой всякой всячиной, а впереди стоял, широко расставив ноги, плечистый мужик в сапогах с подогнутыми голенищами, в длинной серой рубахе, в открытом вороте которой виделась тельняшка. Мужик глядел на него, ощерив в улыбке (или оскале) рот, в котором поблёскивала жёлтым металлом «фикса».
– Аркаша, – выдавил из себя Бовин. Он не ожидал увидеть их главного противника, который бежал от них в прошлый раз.
– Кому Аркаша, – осклабился в зловещей ухмылке ведьмак, – а кому и Аркадий Моисеевич. В гости пожаловал? Сациви тебе предложить? Так я тебе уже кое-что предлагал. Весь мир в кармане, а тебе это оказалось побоку. Так что не пеняй, сявка …
Аркаша был только что на другом конце комнаты, а потом сделал шаг и сразу оказался рядом, а потом ударил, и ударил так сильно, что Максима отбросило на стену. Такие удары показывают в кино, и выглядит всё очень зрелищно, но мы бы не посоветовали никому испытать всё на себе. В глазах Макса всё померкло.
+ + +
– Так что, ты говоришь, на кладбище было? – в который уже раз спрашивал приятеля Звягин.
– Да ничего особенного, Борис, я тебе ведь уже рассказывал, – откликнулся Анатолий.
– А ты ещё раз расскажи, – настаивал сосед. – В споре ведь рождается истина. Ты сам не заметишь, как вспомнишь нечто важное. Давай, рожай истину.
– Ну, – сдался «Блестящий», – приехали мы на кладбище. Ни черта там не видно, стемнело давно. Максим показал мне на дорожку и сказал, что надо туда двигаться. Ну, мы и пошли. Я с собой свою котомочку прихватил, на всякий, на «пожарный» случай. Ушли мы чуть не за километр, а потом Макс говорит, что, мол, пришли. Уселся он перед холмиком, а меня к машине отсылает. Мол, мешать мне будешь. Мол, потом приходи. А как я машину найду, если темно было приметы запоминать? И даже если к машине выйду, как потом обратно пробираться? И так мне лениво возвращаться сделалось, что отошёл на несколько шагов и в соседней аллейке весьма культурно устроился. Там чья-то могилка была, а при ней, как водится, скамеечка и столик имелись. Всё чин чинарём. Вот я там и остановился. Жахнул стопочку, за успех всего предприятия. Или я неправильно что-то делал?
– Пока всё как надо, – согласился Бовин. – Дальше-то что было?
– Дальше вроде ничего интересного. Наблюдал я за нашим Максой, да настоечку свою потягивал, чтобы не скучно сидеть было, да и для сугреву требовалось. А Макс сидел, весь нахохлившись. Временами луна из-за туч выползала, и я его отчётливо видел. Потом мне пригрезилось, что он на землю прилёг, а сперва и вовсе, что куда-то делся. Я совсем рядом подобрался, а он меня и спрашивает, мол, я ли это?
– Не признал что ли? – удивился Борис, а потом сам догадался. – Так темно же было, как у негра под исподним.
– Вот, – кивнул Толя, – к тому же он этого, немца вашего дожидался, как его …
– Курта, – подсказал Звягин.
– Точно, Курта, – обрадовался Толя. – Знать, меня за него принял. Ну, я ему про свою настоечку напомнил.
– Про какую ещё настоечку? – заинтересовался сосед.
– Есть у меня особая, – не удержался от хвастовства «блестящий», – для специальных случаев. Настоечка на хитрых грибках. Учёные ЛСД придумали, а у меня похожих свойств настоечка имеется. Чего хочешь увидеть можно. В том числе и Курта.
– Дашь потом попробовать?
– Вот как всё закончим, – пообещал добрый Анатолий, – так сразу подходи. Только ты мне напомни. И ещё – там уже мало осталось.
– Вечно у тебя так, – заворчал Борис. – Как что хорошее, так только трошки и для себя. Знаю я тебя. Ну, что дальше-то было?
– Отведал Макс моей настоечки и захорошело ему сразу же. Тут же и прилёг. А я его охраняю, значит. Лежал он так с полчаса, а потом я беспокоиться начал. Холодно ведь, не май месяц. Я его и расталкивать начал. Сколько можно на кладбище сидеть, и даже лежать? Логично?
– Логично, – согласился Борис. – Дальше что было?
– Ну, дальше, – пожал плечами Толя. – Что там дальше? Да всё … Он, видать, со своим немцем в трансе бесчувственном пообщался и потребовал, чтобы я его назад срочно вёз, домой то есть. Дело, говорит, очень срочное появилось. Потребовал, чтобы мы его в подвале в стене замуровали.
– А ты не думаешь, друг сердечный, – поинтересовался медленно Звягин, поглядывая на улыбавшегося соседа, – что это после твоей хвалёной настоечки у него «крышу снесло»? О таком моменте ты не думал?
– Думал я или не думал, – беспечно махнул рукой «Блестящий», – это дело десятое. Важно то, что мы за нашим товарищем приглядим и помощь ему окажем, когда она понадобится.
– А когда она понадобится? – насупившись, спросил Борис. – Ты не думаешь, «алхимик» хренов, что она уже надобится?
Анатолий испуганно посмотрел на стену, которую они только что заново соорудили, отгородив ею Бовина от жизни. Оттуда не доносилось ни одного звука. Толя подошёл ближе и приложил ухо к неровно выложенным кирпичам, целым и половинками. С минуту он прислушивался, а потом повернулся к Борису и улыбнулся, раскрывая рот. Но сказать что-либо не успел, так как стена в тот же миг развалилась, рассыпалась, разлетелась на части, а в проёме появилась человеческая фигура. И это был не Максим, потому как тот, кто вышел из проёма, был выше его и шире в плечах.
+ + +
Бовин со стоном приподнял голову. У него было ощущение, что его размозжили, раздавили в лепёшку. Это было сравнимо, если на него вдруг налетела танкетка и отшвырнула его тело назад. Должно быть, он весь представляет собой один сплошной синяк, или великое множество синяков составило одно целое. С причитаниями Макс сел на карачки, а потом, с большим трудом, поднялся на ноги. Тело ужасно болело, и ноги дрожали, но в целом он как-то устоял. Что с ним произошло? Кажется, он наткнулся на Аркашу, и тот бросился на него. Что же было дальше? И где теперь этот Аркадий? Может, он посчитал, что расправился с Максом и ушёл? Куда он мог уйти? Только в их мир, в их дом, чтобы наказать их за то, что они посмели вторгнуться в его Вселенную.
Ужасно болела голова, и надо было что-то делать. Вот только – что? Максим беспомощно повернул голову и посмотрел по сторонам. На ближайшей от него стене он увидал начертанные странные знаки. И тогда он вдруг сразу вспомнил всё. Курт. Проект «Валгалла». Немец не обманул его. Он и в самом деле совершил переход из одного мира в другой. И соединил их незримым мистическим мостом. А потом по этому «мосту» начал перемещаться Аркадий Гольц. И потащил, следом за собой, разных монстров и чудовищ. А что, если они начнут регулярно появляться в нашем мире и устраивать у нас сафари? Лучше об этом не думать.
Надо любым способом уничтожить эти знаки. Кажется, Курт говорил, что их – несколько. Бовин пригляделся и заметил на противоположной стене точно такие же символы. А где ещё? Повертел головой, а потом догадался опуститься на колени и раздвинуть мусор, валявшийся под ногами. Таки и есть – третья порция знаков. Может и на потолке они начертаны? Бовин поднял лицо и уставился вверх. Как он ни вглядывался, но на потолке так ничего и не увидел. Будем думать, что там их нет.
Подобрав под ногами какую-то железку, похожую на скрученный винтом совок, Макс принялся соскабливать странные клинописные иероглифы, похожие одновременно и на рунические литеры. Первую порцию символов со стены он стёр довольно быстро. Потом направился к другой стене. Надо бы отдохнуть, но, вероятно, времени уже не осталось. Будем надеяться, что ещё не поздно, и какой-то толикой минут он располагает.
По лицу скатывались крупные капли пота, колени всё время подгибались, но Бовин упрямо скоблил стену, счищая странные символы. Ещё немного, ещё … Потом не забыть соскоблить те, что были под ногами. Там работы – ещё меньше. Он должен справиться…
+ + +
«Блестящий» отлетел прочь и зарылся головой в земляную кучу. Аркаша повернулся к Звягину, и вытянул по направлению к нему руку.
– Ну что, Бориска, теперь очередь за тобой. От тебя зависит, как дальше всё повернётся. Ты уже два раза начинал со мной сотрудничать. Не противься, и всё у тебя будет «на мази». Я много чего смогу сделать. Но мне нужен верный человек. Им мог бы стать Хайкин. Я ему обещал, что у него всё будет. Но вмешался этот ваш Макс Бовин. Но больше путаться под ногами он не будет. Так что – давай, иди сюда, обнимем друг друга и вместе шагнём в новый мир. Давай твою руку.
– Нет уж, – отступил на шаг Звягин, – не дождёшься, тварь. Русские не сдаются. А «грабки» свои убери, пока их не вырвали у тебя.
– Что ты сумеешь сделать, – заулыбался Аркаша, и в свете пятнадцативаттной лампочки сверкнула жёлтая «фикса», – один-то?
– А он не один, – послышалось от выхода, и в подвал ворвался Никола Гладков, а следом за ним степенно вошёл «батюшка», в полном служебном облачении. На полу завозился и поднялся Толя «Блестящий». Все они подошли к Звягину и встали с ним рядом, плечом к плечу. Отец Георгий выпустил из руки кадило, и оно закачалось на цепочках, как богатырский кистень в руках у витязя.
– Начнём, други? – «батюшка» посмотрел на товарищей, которые наклонились вперёд, по направлению к нелюдю, готовясь прыгнуть к нему. – Изыди, окаянный!!
+ + +
Макс Бовин, закусив губу, сдирал последний символ, лёжа на полу. Потом надо было подняться на ноги, вскочить и нестись, прыгать, лететь обратно, потому как «проход» вот-вот закроется, и уже навсегда. Но Максим чувствовал, что не то, что бежать, или идти, даже подняться на ноги у него не хватит сил. Всё было растрачено на действия, которые и есть подвиг, ибо его на это подвинула великая нужда братства, братства людей, когда каждый человек берёт на себя ответственность за будущее всего человечества. А это ноша безмерна, она слишком тяжела для плеч Бовина, которому в последнее время довелось пережить слишком многое. Он успел сделать всё, но не успеет вернуться, что услышать благодарность из уст друзей, да и чьих либо.
Наконец, ценою неимоверных усилий, Бовин утвердился на ногах и даже сделал один шаг по направлению к выходу. Один крошечный шажок. А уже в следующий миг перед ним возник Аркаша. Теперь он мало походил на человеческое существо. Одежда на нём висела обрывками, а волосья поднялись дыбом. От Аркаши весьма скверно пахло сероводородом и ещё чем-то очень отвратным.
– Я! Тебя!! Сейчас!!!
С каждым следующим шагом Аркаша становился выше и мощнее, а от ставших дыбом волос исходил жар и летели искры. Из клыкастого рта вылетел серный клуб дыма, перемешанного с копотью. Аркаша вытянул вперёд руки с удлинённых кривыми когтями пальцами.
– Отойди от него!
Макс Бовин, сердце которого ухнула куда-то вниз («в пятки упало», – вспомнилось выражение) пошатываясь, стоял на месте и пытался узнать ещё одно существо, которое подошло к нему и остановилось рядом, стоя лицом к демону- Аркаше. Потом сообразил, что это же Проводник, как там его – да, Хавр. Как собаки поднимают шерсть на загривке, а коты распушают хвост, так и демоны этого мира делаются могутнее и выше.
– Отдай его мне!
– Нет, ты его не получишь, – твёрдо заявил Проводник. – Он – со мной. А ты … хватит тебе здесь бродить. Больше у тебя не будет возможности здесь шляться.
– Посмотрим … посмотрим …
Аркаша злобно отрыгнул клубком пламени и удалился прочь, оглядываясь на ходу и показывая длинные клыки, словно волкодлак. Проводник проводил его пристальным взглядом, глыбой перегораживая коридор, а потом повернулся к Бовину. Теперь он сразу сделался прежним, с длинными конечностями, нескладным человеком, с грубыми чертами лица.
– Мне … – сделал было движение прочь Бовин. ¬– Надо …
– Никуда тебе уже не надо, – глухой голос Проводника остановил его движение. – Поздно уже. Придётся тебе остаться здесь.
– Навсегда?
Проводник ничего не ответил, а двинулся прочь, потом остановился, и поманил за собой Максима.
– Я должен уйти, – глухо объявил Хавр. – Ты останешься здесь … пока что …
– Пока – что?
– Ты всё время задаёшь вопросы, – откликнулся Проводник, – не желая прислушиваться ни к себе, ни к окружающему тебя миру. А ведь там уже есть все ответы. Тебе остаётся их увидеть, разглядеть. Ты сам всём поймёшь и узнаешь, тогда и будешь знать, что и как – дальше, а пока …
– Можно я отлучусь … ненадолго?..
+ + +
– Это я, – сказал Максим, обращаясь к взгляду безумно дорогих глаз, что открылись при виде его. – Я буду здесь, рядом, я присмотрю за тобой …
– Максимушка …
+ + +
– А куда делся Макс? – растерянно спрашивал Толя «Блестящий», заглядывая в лицо каждому из приятелей и каждый от него отворачивался.
– Он пропал, – сердито ответил Звягин, насупившись.
– Должно быть, он сделал то, что собирался сделать, – добавил «батюшка», устало опустив руки. – В любом случае, мы об этом как-то узнаем. Если Аркаша больше не будет чинить здесь свои дьявольские делишки, то это значит, что Максим пропал не зря.
– Так он что, – снова запричитал Анатолий, – погиб?
– Видишь ведь, – сердито одёрнул его Гладков, – тела нет.
– Тела нет, – добавил Борис, – значит - и покойника нет. А там – разберёмся. Где наша не пропадала.
– Может, когда-нибудь он и вернётся, – согласился с ними отец Георгий. – Пока мы его помним и ждём, всё это вполне возможно. Может, он нам даст о себе знать, каким-нибудь образом ...