Воспет

Александр Васильевич Матвеичев родился 9 января 1933 года в Татарстане. С 1959 года живет в Красноярске. В прошлом офицер, инженер, директор предприятия. Пишет с детства. Прозаик, поэт, публицист.  По два года служил офицером в Китае и  работал инженером на Кубе. Профессионально владеет английским и испанским языками: долгое время работал переводчиком со специалистами США и Испании на предприятьях Сибири. Автор более двух десятков книг; постоянно публикуется в журналах, альманахах, сборниках. Почётный председатель Кадетского собрания Красноярья. Президент Английского литературного клуба при Красноярской краевой библиотеке. Член Союза российских писателей (СРП). Первый заместитель председателя Красноярского представительства СРП. Заместитель председателя  постоянно действующей Комиссии военной литературы СРП.
E-mail: matveichev_ab@mail.ru                Site: matveichevav.narod.ru



ВОСПЕТ

1
Предки Николая Кузнецова по материнской линии, – вроде так запомнилось ему из обрывков сбивчивого матушкиного устного предания, – пришли на дикий берег Иртыша еще в XVI веке. Похоже, вскоре после покорения царства Сибирского казачьей дружиной атамана Ермака Тимофеича. А в следующем веке  боярский сын, воевода Андрей Дубенский,  произведенный позднее в поместные дворяне, со своей ватагой отвоевал у восточносибирских аборигенов не меньшее пространство. И на радостях в Кремль московскому царю Михаилу Федоровичу отправил с нарочными грамоту, что, мол, поставил он, Дубенский, со своими людишками государев  острог «на яру, месте угожем, высоком и красном».
Тогда же на ристалище  порушенного капища то ли татар-качинцев, то ли  енисейских кыргызов, на вершине Кум-тэгей, – переименованной на русский манер в Караульную гору, – казаки воздвигли деревянную сторожевую вышку. И с нее предупреждали красноярцев о приближении неприятеля и готовности к отражению лютого ворога. В начале девятнадцатого века дозорную вышку сменила деревянная часовня как благодарение православному Богу за спасение от басурманов. А в 1855 году на ее месте, – на средства купца Петра  Кузнецова, – утвердилась поныне здравствующая православная кирпичная часовня Праскевы Пятницы. Она-то и стала, пережив все потрясения и великие перемены, самым известным символом Красноярска и в нашем XXI веке.  С огневой позиции рядом с часовней теперь каждый полдень гремит холостой выхлоп из орудия, напоминая миллиону красноярцев о славной истории предков – в назидание ныне живущим.
А в те баснословно далекие времена потомки из рода других Кузнецовых, предков Николая, – согласно упомянутому выше преданию, – перебрались из Прииртышья в угожие Приенисейские места.
О родове с материнской стороны Николай кое-что запомнил. Однако так и не услышал от своей суровой нравом родительницы, какого роду-племени был его настоящий папа. Поскольку, как мрачновато шутили злоязычники, тятя вроде и был, да сплыл.  Мама умерла, и не только фамилии, но и имени своего производителя Коля уже не у кого не выпытать. Может, это был женатый сосед, и она не хотела травмировать и рушить жизнь его семьи. А может, из вербованных откуда-то с Запада: вскружил девке голову, испортил – и, как узнал, что приплод наметился, смылся в неизвестном направлении...
Бывало, прибежит малец с улицы, – в слезах, из носа кровь с соплями в рот разинутый бежит, –  и кричит, задыхаясь:
– Мам, а мам! А за што меня пацаны подкрапивником обзывают? И про тебя матерными словами мелют... Где мой папка, кто он?
Положит мама свою горячую ладонь на стриженую голову сына, ответит с украшенной улыбкой грустью:
– Хороший человек был твой отец. Ты еще на свет не появился, как он погиб...  Крепь, сказывали, в шахте треснула, сломалась. А порода с боков и сверху обрушилась и камнями его раздавило...
В метрику мама записала сына сначала на свою фамилию – Кузнецов, оставив пустой  строчку с реквизитами отца. А прежде чем отрок – случайный или желанный? – созрел для получения школьного образования, она вышла замуж за Владимира Анатольевича Валовича, шахтера-белоруса, и Коле в результате усыновления выправили другое свидетельство о рождении. А национальность сохранили прежнюю – русский. Так что в школе и потом в Томском политехническом институте, а там и на всю оставшуюся жизнь его Ф.И.О. известны как  Николай Владимирович Валович.
Однако внешний облик Николая, судя по его дядьям, был казачьих породистых кузнецовских кровей: рост за сто восемьдесят, в плечах – косая сажень. На них посажена крупная голова, покрытая прямыми русыми волосами. А прочие детали русского мачо, – карие, с татарским разрезом и зеленоватым отблеском глаза, горбатый нос умеренной величины, чувственные уста и густая щетина под казацкие усы и бороду, – предположительно достались от отца. Нрав же парнишка унаследовал материнский – крутой, неуступчивый, не признающий авторитетов, самодостаточный: жить своим умом и творить многое своими руками. А, что касается музыки, – лирический, сентиментальный. И во взаимоотношениях с людьми подход без злобной закваски,  справедливый: что заслужил – то и получи...
Отчим в трезвом состоянии проявлял любовь и почти монашеское смирение в подчинении воле жены. Да и к Кольке вроде бы относился по-отечески. А вот после неумеренного приема медоваухи, самогона или монопольки из опилок превращался в неукротимого зверя. Словно сутулый костистый бес с кудлатой головой и стальными зубами возносился из вентиляционного штрека его угольной шахты №13 в наземное пространство, чтобы погоняться по подворью с топором или лопатой за женой и мальчишкой.
В предвидении опасного развития событий мать и сын научились надежно прятать хозинвентарь в труднодоступные места: в дровянике, в хлеву, на сеновале, в подполье, на чердаке, в бане. А сами не редко проводили ночи у соседей или дальних родственников в тревоге, что их дом вместе с хозяином сгорит от непотушенного окурка.
– Простите вы меня! Виноват, виноват, пьяный дурень! – каялся, бывало, протрезвевший буян. – Рад бы не пить, да работа такая: сегодня жив, а завтра или сгоришь, или задохнешься, или раздавит тебя в лаве как вошь. Спускаешься в шахту каждый раз, будто в могилу. Уж и не помню, сколь мужиков только в прошлом году на кладбище закопали и поминки справили...
Хотя истинной подоплекой аморального поведения беспартийного члена бригады коммунистического труда была примитивная ревность. Коля не раз невольно подслушивал допросы с пристрастием, устраиваемые одурманенным алкоголем правдолюбцем своей жене с применением матерщины и физических следственных действий: кто, мол, являлся Колькиным биологическим отцом?
Ну а Коле, естественно, не хотелось откинуть самому или его маме ласты на-гора – в доме или на дворе – от топора, лома, мотыги, полена мятежно тоскующего ревнивца. Сама фортуна подсказала пацану душеспасительное решение. После трех месяцев тренинга в боксерской секции в шахтерском доме культуры пятнадцатилетний гладиатор при очередной попытке  остервенелого бухарика травмировать его банным ковшом увернулся боксерским финтом.  И мастерски, хуком в челюсть, отправил обнаглевшего агрессора в нокдаун. Чем привел названного папаню к серьезному переосмыслению своего дальнейшего некорректного поведения в семье. 
Николай же не позволил возобладать гордыне. На следующий день он решительно остановил протрезвевшего главу семьи на кухне. И, глядя ему прямо в глаза, повинился:
– Прости, папа, сам не знаю, как это получилось. Больше не буду!..
Но занятий боксом не бросил и вскоре стал чемпионом района в среднем весе, о чем раструбили местные СМИ – радио и многотиражка «Шахтерская трибуна». И этим как бы официально подтвердился особый домашний статус восьмиклассника: не вооружен, но весьма опасен!..

2
Став взрослым и хорошо зарабатывающим инженером, Николай помогал родителям посылками и деньгами, навещал не реже двух раз в год, сознавая, что без шахтерских рублей отца он бы высшего образования не получил. Своего отношения к отцу не изменил и после смерти матери от инфаркта. Даже тогда, когда вдовец-папа  официально женился на соседке-молодухе, по летам годной ему в дочери, большой любительнице крепких напитков с шумными посиделками. Вдобавок, как нашептывали Николаю доброжелательницы его мачехи при его редких наездах в Анжерку,  она и с мужиками своими прежними шуры-муры не завязала. А после тяжкой кончины шахтера-ветерана от рака желудка все наследство – дом с подворьем и пятнадцатью сотками земли по дарственной, оформленной после свадьбы на супругу, –  достались ей. Только не в коня корм: в том же году, в многоснежную зиму все постройки исчезли вместе с козой, овцой, хозяйкой и ее собутыльником в предрассветном огнище. Шахтерская пожарка подолгу буксовала,  пробиваясь сквозь сугробы, и застала лишь золу да угли и баб с пустыми ведрами, плачущими над клубящимся прахом.
Однако Николаю Валовичу, не по годам развитому интеллектуально и физически подростку, наибольшую известность принесли не кулаки, а организованный им же школьный ансамбль «Шахтерские ребята» – на манер «Песняров». В этом коллективе, состоявшем из саксофониста, пианиста и ударника, Коля безоговорочно исполнял три должности – руководителя, солиста и гитариста. И при всей занятости высоким искусством сохранял за собой, без особого напряга, звание лучшего математика и физика школы, подтверждённое первыми местами на районных и краевых олимпиадах.
Сосредоточье таких дарований в одном вундеркинде не всегда делает их носителя счастливым. Успех сформировал моего героя личностью суверенной, зачастую глухой к мнению окружающих. А первый психологический удар он получил оттуда, откуда менее всего ожидал: от своей одноклассницы – красавицы Люды. С нею он начал целоваться ещё в шестом классе, и она продолжала, как казалось Коле, расцветать подобно аленькому цветочку благодаря именно его негасимой любви.
От других девчонок у него, боксера и местного короля тогдашнего рока и шансона, отбоя не было. А он любил только ее, свою Людку. Пышноволосую, с ясными, словно росой омытыми, голубыми окнами глаз, излучавшими ласковую доброту, с слегка вздернутым носиком и яркими, сладкими, как малина, губами. И рост, и легкая фигура ее,  стройные, с икрами, похожими на греческие амфоры, ноги, звенящий  веселой искренностью голос, – словом, все в ней почти четыре года радовало влюбленного звездной россыпью совершенства.
Их отношения на природе – на берегу Чулыма, на полянах в тайге – и у нее, и у него дома, когда они оставались одни, – в объятиях и поцелуях не раз воспламенялись до крайней черты. Но он умел остановить себя, не воспользоваться ее беспомощностью и страстной готовностью поддаться взаимному блаженству. Пел ей в лунные ночи, глядя в речную даль, под перебор семиструнки есенинские строки:
– Я б навеки забыл кабаки
И стихи бы писать забросил,
Только б тонкой касаться руки
И волос твоих цветом в осень.
И обеспечивал неприкосновенность любимой от посягательств конкурентов крепкими кулаками. 
А в десятом классе, – в последние новогодние каникулы, – его Люда уехала в Красноярск – в гости к тетке, вернулась в поселок с опозданием в школу на два дня словно подмененной, замкнутой и безразличной ко всему. На предложение Коли пойти вместе после уроков резко отвернулась, схватила за руку подвернувшуюся одноклассницу и убежала, навсегда убив в нем веру в женскую верность. Поняв сердцем причину ее оскорбительного равнодушия к нему, недавнему самому-самому, он вгорячах с крыльца школы пальнул в спину изменщицы:
– Ну и катись, сучка, колбаской по Малой Спасской! Нужна ты мне как собаке пятая нога!..
 И вечером, в нарушение спортивного режима, впервые в одиночку напился, и ночь метался в горячечном кошмаре, пережив, как он в душе и до сих пор уверяет себя, судьбоносные этапы своего многострадального будущего и наяву, и во сне. 
В том вещем сне присутствовал Некто невидимый, зловещий, укрытый от зрительного восприятия то ли облаком, то ли туманом. И себя Николай угадывал, словно на черно-белом экране, почти неразличимым контуром, продирающимся сквозь толпу одетых и голых женщин, уголовников и мусоров, музыкантов с трубами, скрипками, гитарами. Он в полном безмолвье что-то судорожно выискивал, сам не зная что. В какое-то мгновенье вырвался из-под стола или из-за кулис сначала в цех, похожий на адский вертеп. И очень удивился, что в тот же миг оказался в детсаду или в детском доме, где стал искать своих детей.  Их, он точно помнил, у него уже родилось трое. Только он забыл  своих ребятишек: их имена и лица, и в чем они были одеты. Охваченный паническим страхом, что никогда их не найдет и не защитит, не обнимет и не научит петь и играть на гитаре, он просыпался в испарине, чтобы тут же раствориться в прежнем дурмане безысходности... 

4
Утром, в субботу, он сказал матери, что заболел и не пойдет в школу. А в понедельник явился в класс не бледным пьеро, а свободным от прежних любовных пут победителем. И если раньше на танцевальных вечерах в местном и сельских клубах, куда приглашали их ансамбль, Николай оставался верным и неприступным кавалером, то теперь он, навсегда вычеркнув из сердца первую любовь, – она стала для него несуществующей тенью, – легко сходился и расходился с мало-мальски отвечающими его вкусу чувихами. Включая и тех, кто охотно позволял сотворять с ними развратные действия сексуального характера. 
Медаль за окончание школы он не получил только из-за невзлюбившей его мстительной старой девы математички, хотя и признавался лучшим в выпуске физиком и математиком по результатам конкурсов на разных уровнях – школьных, районных, краевых. Заслуженной награды лишился из-за того, что не прогибался подобно многим под взглядом и окриками учительницы, и на устном выпускном экзамене формулу объема шара вывел  не по учебнику, а им самим выдуманным рациональным путем, за что и получил четверку. Хотя всеми уважаемый преподаватель-ассистент слушал его ответ и настаивал на пятерке, но директор школы разрешил конфликт в пользу формалистки.
А через двадцать лет, – на встрече одноклассников в родной школе, – Николай был единственным, кто преподнес роскошный букет своей обидчице и расцеловал растроганную его чуткостью и незлобивостью училку-старушку, лишившую его награды.
В тот же юбилейный день изображала себя веселой и счастливой Людмила, его первая любовь. От ее былой красоты остался слабый намек, и он про себя усомнился, была ли она, ныне располневшая и краснолицая тридцативосьмилетняя бабенка с мешками под глазами, двадцать лет назад самой красивой и привлекательной.  А когда они, уже изрядно выпившими, уединились от толпы и оказались в пустом классе, она легко отдалась ему на учительском столе. И потом, судорожно натягивая на увядшие прелести дамские одежки, плакала в запоздалом раскаянии в своем давнем легкомыслии.  И сквозь всхлипывания жаловалась на погубленную жизнь:
– Если бы ты, Коля знал, как я жалею до сих пор, что тебя потеряла!.. После школы поехала в Красноярск, в мединститут по баллам не прошла, но в медучилище с ними приняли. От женатика, из-за которого я с тобой рассталась, тогда же забеременела. Запаниковала, конечно, сделала аборт у знахарки, чуть не умерла и навсегда осталась бесплодной. На следующий год, на каникулах, вышла замуж за здешнего, из Анжерки, шахтера. Жили неважно. Больше, правда, из-за меня: не любила его!.. Семь лет назад он погиб. Глупо и страшно! Пустую вагонетку закатывал в клеть на верхнем дворе. А клеть вдруг пошла вниз. Блокировка не сработала, и вагонетка утянула за собой моего мужика в шахтный ствол. Хоронили мешок с костями в закрытом гробу... В мединститут поступать больше не пыталась. Так вот и работаю  патронажной сестрой, бегаю по домам с неходячими стариками. А живем вдвоем с мамой, поэтому и к себе пригласить тебя на ночь не могу...

5
Еще в девятом классе, после победы на олимпиаде по физике в новосибирском Академгородке, Колю завлекали к поступлению на физмат в престижный университет без экзаменов и искушали будущей карьерой ученого в академии наук. Только до Новосибирска от Анжерки было далеко. Денег у семьи не хватило бы на проезд и помощь студенту огородными продуктами на время пятилетней учебы. На одну стипендию не разбежишься: и одежду, и питание и многое другое «стипой» не покроешь.
На престижную в то время специальность инженера – электропривод и автоматизация производства – все предметы, кроме английского, Николай сдал на отлично в Красноярском политехе, и все пять курсов учился легко, без единого завала. Да еще и ухитрялся хорошо подрабатывать ремонтом домашних телевизоров, транзисторов, магнитофонов. И уже в первом семестре сколотив из подобных ему фанов джаз-банду по образцу прежней школьной, он продолжал совершенствоваться в пенье шлягеров семидесятых годов из репертуара Магомаева, Гуляева,  Галича, Высоцкого. И даже парочку хитов Джона Леннона и Поля Маккарти разучил с пластинок  недавно распавшегося Битлза. 
На последнем курсе он женился на красивой и умной девушке с экономического факультета – не по большой любви, а по наитию: пришел, увидел, охмурил. Думал, что после того первого разочарования пустоту в сердце никогда не заполнить, не залечить. Комсомольская свадьба прошла весело, шумно, без потасовок. И с подарком молодоженам от райкома ВЛКСМ – комнаты-восьмиметровки в институтском общежитии. С застывшей в ее окне живой картине: Енисей и его правый берег с горбатым Токмаком и скрытыми за горами, покрытыми тайгой, знаменитыми Столбами.
Через пару месяцев – еще до получения дипломов – их сосватал обещаниями урючного рая веселый узбек-вербовщик распределиться в его республику, в Фергану, на стекольный завод. Там требовались специалисты для автоматизации цехов и технологических переделов. Подкупило главное искушение: красноярскую парочку с вокзала доставят в меблированную двухкомнатную квартиру в новом доме, недавно построенном заводом.
Так оно и случилось, как в сказке, ставшей былью: квартира на пятом этаже, фруктов и овощей на базарах хоть завались, а воздух напитан неведомыми красноярцам ароматами шашлыка и люля-кебаба из смеси фарша курятины и баранины.  Хотя на всех хватало с избытком и менее приятных парфюмов города –  смеси газов от нефтепереработки и химических предприятий, производивших  азотные удобрения, химволокно, пластмассу, нефтепродукты.
На заводе Николай Владимирович оказался первым и единственным инженером-автоматчиком. И посему его сразу посадили в кресло начальника учрежденного под него цеха КИП и А – контрольно-измерительных приборов и автоматики – с предоставлением карт-бланша: «Автоматизируй что и как хошь!» Конечно, по составленным им самим плану и сметам, утвержденным директором. Автоматики до его появления на предприятии отродясь не бывало, но в тот год ЦК КПСС как раз провозгласил НТР – научно-техническую революцию, и Колин план прозвучал в унисон с современностью, словно глас божий. Для узбеков – директора и главного инженера завода – Николай автоматически стал кем-то вроде посланника аллаха. По его просьбе в его распоряжение из электроремонтного цеха перевели трех лучших электрослесарей и двух слаботочников-связистов с повышением разрядов и прибавкой зарплаты. В результате авторитет начальника априори, до получения конкретных результатов его прогрессивного начинания, утвердился, а вскоре и подтвердился его мудрым руководством. 
Жену Николая тоже не обидели: в штатном расписании заводоуправления для нее придумали строчку инженера-экономиста по сбору данных в цехах для ежемесячного подведения итогов социалистического соревнования между подразделениями. Впрочем, она уже была беременна, родила дочку, но во времена развитого социализма декретные отпуска были краткими, – по два месяца до родов и после них, – зато завод имел свои ясли и детсад, так что существенных материальных потерь семья не претерпела. А за успешное перевыполнение плана внедрения автоматики и электронных приборов в цехах и получение грамоты от министерства и приложенной к ней денежной премии счастливый директор завода, по согласованию с завкомом, отвалил Николаю два месячных оклада и вручил талон на внеочередную покупку мотоцикла «Иж-Юпитер» с коляской цвета «рубин».   

6
Этому инопланетарному чуду техники было суждено сыграть в судьбе Николая Валовича роковую роль.
Его закадычный друг Дима Романов, – тоже красноярец, киповец и саксофонист, – приехал в Фергану на год позднее Николая, после окончания того же факультета политеха. С Димой производственные дела в цехе пошли еще успешней, а музыкальная группа под руководством солиста-гитариста Николая Валовича в заводском доме культуры заработала на полную катушку.
И тут в первомайские праздники друзьям взбрело поздно вечером поехать к родичам их узбекского приятеля в кишлак – поесть бараньих шашлыков, попить кумыса и лежа на коврах за дастарханом послушать, как Карим играет на узбекском бубне –  дойре. Дима уселся за спиной Николая, а Карим – втиснулся в коляску. На загородной узкой дороге, в десятке километров от Ферганы, их ослепил фарами встречный грузовик. Ведомый, как потом оказалось, старым шофером-киргизом. Если бы этот ветеран вел проклятую лайбу по своей полосе дороги, то никакого ДТП не случилось. А он невозмутимо шпарил на всех парах посредине пути, и Николаю ничего не оставалось, как резко отвернуть свой рубиновый байк  вправо. Который, шайтан его побери! – передним колесом наткнулся на оставленную ремонтниками на обочине груду песка с гравием.  И его резко отбросило на поцелуй с бампером и радиатором пятитонного ЗИЛа-130.
В этой трагедии русских седоков, Николая и Диму, Бог помиловал, выбросив в кювет слева – прочь от колес грузовика. А безгрешного узбека Карима Аллах позвал к себе: зажатый смятой жестью на сидении в коляске, он умер до приезда гаишников и скорой.
Советские суд и защита были скорыми и не самыми справедливыми. Процесс проходил на узбекском языке. Из корявого письменного перевода решения суда на русский Николай понял только то, что незлонамеренного преступника –  шофера-киргиза, фронтовика-орденоносца – оправдали и отпустили пить кумыс и жевать шашлыки стальными зубами. А вот для Николая Валовича игра плохая вышла... Законы святы, да только судьи вот лихие супостаты. Для них весы Фемиды – смешное изобретение мифологии в их пользу. Гораздо удобней дружба закона с дышлом... Даже мать и отец погибшего Карима верили в невиновность Николая и просили суд простить его. Только их голос приравнялся к впустую вопиющим в пустыне, прозвучав не громче писка. И Николая Валовича, двадцатичетырехлетнего отца полуторагодовалой дочки, на пять лет отправили по этапу в Туркмению, в Джанкой.

7
Туркменский Джанкой был неким советским южным Магаданом для водителей, – профи и владельцев личных легковушек и мотоциклов, – всех пятнадцати союзных республик СССР, приговоренных к отбыванию сроков за нарушение правил дорожного движения с тяжелыми последствиями. Некоторым из этих зэков, имевших высшее  образование и опыт работы с людьми, присваивали звание воспитателей для превращения малолетних преступников в благонадежных строителей коммунизма, томящихся в джанкойской колонии за бродяжничество, воровство, грабеж, убийство, изнасилование, проституцию. За такими воспитателями-зэками утвердилась и соответствующая кликуха: воспет. При хорошей работе на производстве и добровольном выполнении общественной нагрузки воспета сидельцу шли зачеты, и он мог выйти на свободу вдвое быстрее.
За три месяца отсидки в пересыльной тюрьме после приговора суда Николаю, не знавшему кодекса строителя коммунизма, повезло усвоить кодекс зэка от общительного, озорного сокамерника-армянина, своего сверстника. Похожий на кудрявого грача непоседливый паренек тянул второй срок за мошенничество. В паре с таким же ловкачом-кудесником они обирали лохов-курортников игрой в карты, нарды, шашки и шахматы на черноморских пляжах Кавказа и Крыма.
Поэтому, когда Николай, желая получить сокращение срока, впервые появился в звании воспета в камере девяти малолеток, от которых его предшественник, несмотря на обещанные льготы, отказался, он устроенный ими приемный экзамен на знание тюремной конституции прошел без единой ошибки. После чего авторитет его в глазах подростков, карманников, домушников и угонщиков автотранспорта, утвердился безоговорочно. А прежде чем решиться на карьеру воспета, он на спор с заместителем начальника колонии по производству, гонористым  туркменом, в пятнадцатидневный срок автоматизировал загрузку семи вагонов из бункеров цементного завода.  В качестве компенсации выигрыша он получил от недоверчивого оппонента по ящику вина и коньяка с местного винзавода. После распития этого дара судьбы в компании с администрацией тюрьмы отношения с ее первыми лицами у Николая установились куда с добром!.. 
Артистический талант Николаю тоже пригодился. С товарищем по несчастью, московским музыкантом-композитором, сбившим бампером своей «Волги» девушку на «зебре»  улицы Герцена московского  Садового кольца, они, – конечно, с позволения начальства, – собрали и наполнили патриотическим и лирическим репертуаром такой музыкальный ансамбль, что слава о нем прогремела по всем местам заключения Средней Азии.  А в один из Дней милиции они выступили со сцены драмтеатра перед областной элитой мусоров, и за кулисами им накрыли стол со спиртным и закусками.
Растроганный начальник колонии, полковник, на следующий день после этого концерта приказал привести Николая в свой кабинет, предложил сесть. Произнес с пафосом:
– Много наслышан о тебе хорошего, Валович!.. Во всем ты первый: в работе, в воспитании малолеток, в самодеятельности тоже. Сейчас же бы, будь моя власть, отпустил тебя на волю! Подавай заявление на досрочку – поддержу. А с женой хочешь повидаться? Вызывай ее и отдохни с ней неделю хоть на курорте. В Мургабском оазисе, например: там у меня директор курорта Байрамали – близкий друг. Не пожалеешь!..
– Спасибо, гражданин полковник! Не сможет она надолго: дочка маленькая, недавно от куриных яиц сальмонеллез перенесла... Если бы вот с ней дня два-три в городской гостинице отдохнуть?
– Да ради Бога! Вызывай...
И зачеты за вдохновенный труд во имя скорейшего построения коммунизма посыпались зачетную копилку, как из рога изобилия. Так что в зэках Николай пробыл на две недели короче половины определенного судом пятилетнего срока.
Вернулся Валович в Фергану и, может, работал бы там до выхода на пенсию, если бы не перестройка  и не ферганская резня, разразившаяся 29 мая восемьдесят девятого года, – в эпоху горбачевской перестройки,   – в Ферганской области. Эта бойня охватила весь Узбекистан, включая даже столичный Ташкент. Тогда в качестве первых жертв узбеки избрали турок-месхетинцев. Их сотнями, а потом и тысячами пьяные от спиртного и пролитой крови толпы аборигенов избивали, кололи, изгоняли из домов и мест поселения, насиловали, рубили, сжигали. Вскоре очередь дошла и до русских, украинцев, евреев, – словом, всех не узбеков.  Лозунги потомков басмачей,  вооруженных ножами, топорами, металлическими прутьями и трубами звучали красноречиво: «Зарежем русских!», «Русские, уезжайте в свою Россию, а крымские татары – в Крым!» Чем тебе не сегодняшние Сирия, Ирак, Игил или Турция, истребляющая курдов и финансирующая  радикальных исламистов?..
Николай упираться реалиям, взорвавшим иллюзию блаженного восточного возлежания на коврах с пиалой зеленого чая, не стал и срочно отправил семью в Красноярск, к родственникам жены. Сам какое-то время, пока не приутихли страсти, перекантовался в доме друга-узбека, недавно разведенного со второй женой начальника химлаборатории, –  за глинобитным дувалом его пригородного дома. Пили вино и водку, набивая животы пловом по-фергански, лагманом с зирой, бараньими шашлыками и люля-кебабами. Подолгу сидели или лежали на коврах за сервированным мясными, овощными и фруктовыми блюдами  достарханом, расстеленном на сваях помосте над арыком. Студеная вода с мелькавшими в ней мальками струилась в бетонном желобе посреди владения спасителя. Иногда гадали о причинах ферганской заварухи.
Мнение автохтона на сей счет для Николая звучало наиболее убедительно:
– Тебе, Коля, в наших делах не разобраться. Помнишь, как в кино: Восток – дело тонкое?.. Ты же не знаешь, что в Коканде прошло собрание делегатов-мусульман всего Узбекистана. Мне об этом по секрету один из участников прошептал: националисты там предлагали учредить у нас Исламскую республику. А турки-месхетинцы от этой авантюры отказались и их начали уничтожать... Ты, конечно, листовки на стенах видел? 
– Видел!.. Так они все на узбекском, кто их поймет?
– Кому надо – поняли! Какой-то «Союз узбеков» их сочинил и расклеил. Вот одну писульку сохранил и  тебе переведу: «Убивайте турок, иначе будете наказаны! Оказывайте помощь поджигателям! Юноши, собирайтесь в ударные отряды. Если хоть один из вас останется дома и не будет действовать, забейте труса камнями. Сегодня, по благословению Аллаха,  загорятся дома турок!» А подпись: «Союз узбеков». Тебе, Коля, повезло, что я туда не записался ...
– И мне глотку не перерезал?
– И даже обрезания не сделал! Давай за это и накатим...
Выпили – и друга потянуло на политику и философские обобщения:
– Всякие социальные заварухи возникают на бытовом уровне... Вот вы, русские, понаехали к нам – и пошло: всеобщее образование, для карьеры нужно хорошее владение  русским языком, индустриализация  и прочая хрень. А узбеки – в основном дехкане с мотыгой и торгаши с весами.  Им не до высоких материй. Им бы на калым заработать и гаремом обзавестись.  Советская власть мечту о гареме украла, запретила, а взамен предложила горбатиться на государство на колхозных хлопковых плантациях за гроши... Вы нас называете чуреками, чурками, урюками, обезьянами, черножопыми. Приучили водку пить. материться, в аллаха не верить.  Какая уж тут дружба народов?.. А местные секретари партии, председатели разные – исполкомов, колхозов, – директора совхозов, заводов – хуже всяких баев: процветают на воровстве и взятках.   Чуть кто залупился – в свою подземную тюрягу, зиндан, гнить кинут. Или продажные суды засудят и в Россию по этапу на нары отправят... Ладно, мне повезло: отца в Верховный Совет Союза избрали, он в Москве оказался, я МИФИ окончил. В Москве не прижился, вернулся на родину, в этот дедовский дом. Теперь узбекский заново осваиваю: забыл и чуть лучше тебя знаю...
Только потом, после бесед у арыка, после усмирения милицией и военными толпы и арестов зачинщиков, друзья, выйдя на работу,  слушали рассказы знакомых заводчан об убитых, избитых и ограбленных знакомых и незнакомых людях. А милиция и кагэбэшники и у них на заводе арестовали несколько молодых узбеков за изготовление в ремонтном цехе пик из арматуры, самодельных бомб и бутылок с зажигательной смесью для вооружения исламистов.
Квартиру Валовичей в заводском доме, обжитом в основном лояльно настроенными к ним узбеками, путчисты не тронули. Да в ней, кроме бросовой мебели, ничего и не осталось: жена все ценное успела багажом отправить в Красноярск. После усмирения погромов вернуться в Фергану она наотрез отказалась. Через знакомых нашла мужу работу в Красноярске: старшим мастером на шиферном комбинате. Оттуда пришло официальное приглашение о согласованном переводе, и Николай, сдав по акту жилье в ЖКО завода, улетел в Сибирь.

8
Поначалу жизнь на родине Николаю пошла не в жилу: начались раздоры с женой. А на заводе он сразу себя показал. Вник в технологию изготовления шифера и предложил автоматизировать получение исходного раствора с точным соотношением пропорций цемента и асбеста и равномерным распределением асбестовых волокон в цементном растворе. Температурный режим получения листового шифера тоже автоматизировал. А потом взялся за внедрение производства волнообразного шифера на купленном в Швеции оборудовании.  Продукция завода уходила влет, и директор не знал, куда прятать сверхприбыли, а главное – свою личную зарплату.
Когда в девяностых началась приватизация госпредприятий, он ухитрился заполучить контрольный пакет акций, и дело дошло до забастовки из-за резкого падения зарплат рабочих и служащих. Николай встал на сторону бастующих и его избрали председателем комитета бунтарей. Забастовщики выиграли, а директор предложил Валовичу уволиться по собственному желанию с должности главного технолога.
К тому же он попался на сексуальной связи с начальницей заводской лаборатории, подвергся нападению ее ревнивого мужа. И в результате рогоносец пострадал не только морально, но и физически: от апперкота угодил в неотложку с трещиной в челюсти. Благо нашлись двое свидетелей схватки, подтвердившие, что ревнивец кинулся на Николая с ножом, и дело кончилось по согласию сторон миром. А то следствие уже уцепилось за криминальное прошлое Николая и взяло с него подписку о невыезде.
А вот из своей квартиры ему пришлось выехать по собственному желанию из-за постоянных скандалов с женой. В газетном объявлении ему попалось то, что нужно: строящемуся кирпичному заводу нужны специалисты. В беседе с директором-кирпичником выяснилось, что он давний недруг прежнего шефа- шиферника Николая, и сразу же предложил ему стать главным инженером.
С пониманием отнесся новый директор, – а в недавнем прошлом – партаппаратчик районного масштаба, – и к личным заботам просителя: временно занять комнату в заводской гостинице на первом этаже жилого дома.  Гостиница имела всего три номера, кухню и столовую на шесть персон и предназначалась для командированных на завод специалистов испанской фирмы «Ажемак». Она закупала и поставляла на завод оборудование и спецов для его наладки и пуска в эксплуатацию.
В строительстве и в производстве новый хозяин, окончивший когда-то ВПШ, конечно, ни хрена не петрил, и потому Николай автоматом получил карт-бланш на все действия по части распоряжения персоналом, управления материальными ресурсами и ходом работ. И даже право подписи на банковских документах.  Он и кадрами распоряжался по своему хотению. Путем аналитических умозаключений уличил переводчицу в производственном шпионаже в пользу «Ажемака». Призвал её к ответу в свой кабинет и высказал в не очень корректной форме дамочке, неразборчиво вступавшей с приезжими испанцами в интимные связи, все, что о ней думал. Да так, что она в изумлении и возразить ничем не смогла проницательному воспету. В тот же день он распорядился шпионку рассчитать и отправил гулять за ворота фабрики. А на ее место принял с испытательным сроком пенсионера, овладевшего испанским за два года работы инженером на никелевом комбинате. Испанцам этот переводила понравился, а для самого Николая он незаметно превратился, несмотря на разницу возрастов, в друга и советника по работе и житейским делам.

9
Один известный мэн с легендарным бандитским прошлым, накопивший капитал для ухода в легальный бизнес, сделал Николаю Владимировичу лестное предложение: возглавить строительство завода кафельной плитки по испанской технологии в умирающем малом городе Кедроборске. А по окончании строительства навсегда утвердиться директором-совладельцем этого перла сибирской индустрии. И зарплату для начала разочаровавшийся в бандитизме олигарх положил Николаю для конца девяностых не плохую: два куска баксов в месяц. Экономия фонда зарплаты априори обеспечивалась тем, что директор отказался от введения в штат должности главного инженера и других заместителей, взвалив всю ответственность и обязанности на себя как всевластного единоначальника.
Николай ознакомился с проектом завода, предложил его авторам внести коррективы, и работа закипела с не меньшим энтузиазмом, чем на стройках коммунизма. Весной экскаваторы и бульдозеры вырыли чудовищный котлован, в него уложили железобетонные блоки, а к зиме на этом фундаменте выросло  сверкающее дюралевыми утепленными сандвичами, навешенными и закрепленными на стальные колонны и фермы, здание.               
В городке царила повальная безработица и как следствие безысходности –  беспробудное пьянство с потреблением убойного алкоголя: палёнки, стеклоочистителя, сивушного самогона. Очередь в отдел кадров на прием образовалась огромная, а вскоре последовала на оформление такая же в обратном направлении – на увольнение за прогулы, пьянку на работе, воровство. От двух секретарш он тоже избавился: после нескольких ночей неформального общения с ними они потребовали повышения зарплаты и повели себя с персоналом как фаворитки-пампадурши.
А на третью, недавнюю студентку Анну, вернувшуюся из Англии после полугодового совершенствования языка в каком-то университете, он с первого взгляда безнадежно запал сам. После кастинга принял на учрежденную им самим должность референта-переводчика – и для него воскресли вновь и божество, и вдохновение, и т.д., и т.п. К работе ее не придерешься, словно она родилась секретаршей высшего ранга. А президент испанской подрядной фирмы владел английским и после первого телефонного делового разговора Николая с ним, перебиваемого секретаршей для двухстороннего перевода, стал звонить чуть ли не каждый день, чтобы спросить что-то у Николая и потом полчаса болтать с девушкой на непонятные ему темы. Но выгонять ее за промшпионаж, если бы таковой и обнаружился, он бы не смог. Стоило ей пошутить, что он бы выглядел моложе, если бы сбрил усы, и Николай на следующее утро явился гладко побритым и коротко постриженным.
Атаки директора на неприступную референтшу захлебывались около полугода. Анна спокойно, как должное, принимала разнообразные формы ухаживания босса. Как-то  цветы, приглашения в кафе и рестораны, участие в пирушках и корпоративах по случаю дней рождения сослуживцев, приемов и проводов испанских специалистов из Игуалады.  Русские поначалу ожидали, что все испанцы бацают на гитарах, бряцают кастаньетами, завывают серенады и сливаются в экстазе, отплясывая фламенко, муньэйру или пасадобль. А в реальности они оказались такими же негодными гармонистами и исполнителями «Вдоль по Питерской» или «Калинки-малинки» и плясунами барыни, цыганочки, яблочка, как и мы, русские.
Однако, что касается песни, сеньор  Николас, как называли его испанские гости, Сибирь не посрамил. Под шестиструнку, купленную им в двухнедельной командировке в Испанию, он выдавал подпившей публике – наряду со старыми и новыми шлягерами – и любимую всем  цивилизованным миром «Bessame mucho». Он разучил её на испанском языке с помощью старого переводчика в девяносто пятом году на прежней работе главным инженером завода по производству кирпича и керамической плитки.
И зря бард так напрягался: при первом же объяснении Анна призналась, что  полюбила его чуть ли не с первого взгляда. А когда отдала ему самое дорогое, он пришел в искреннее изумление: оказывается, сексуальная революция в России окончательной победы не одержала, и есть еще девушки в русских селениях! Поэтому как честный плейбой предложил мисс Анне стать его миссис.
Оформление женитьбы через загс затянул бракоразводный процесс с его первой женой: она потребовала раздела имущества. Хотя он ни на что не претендовал, кроме своей десятилетней праворульной «Тойоты» и однокомнатной квартиры, полученной и приватизированной им уже в состоянии соломенного вдовца. По суду он с этим нажитым  добром и скарбом остался. А через месяц устроил свадьбу в приличном кафе, где дозволялось обойтись своим, купленным вдвое дешевле  в магазине, спиртным. 

10
И вся жизнь молодожёнов потекла, как в песне Долматовского и Милютина, – по весенним законам, когда от любви не уйти никуда-никуда. Николай работал то директором, то главным инженером на разных производствах на нуворишей капиталистической контрреволюции и в Красноярске, и вдалеке от него. Зато Анна после мытарств по чиновничьим лабиринтам получила свидетельство и стала директрисой частного образовательного центра иностранных языков. Остатки сбережений потратила на аренду трёх смежных комнат в доходном доме, набрала штат из знакомых и незнакомых знатоков инородной речи, а по объявлениям в интернете – учеников разных полов и возрастов. Интенсивно использовала свои административные способности как директрисы, на знание иностранного для преподавания и работы толмачом при сопровождении ненадолго спорадически появляющихся в городе иностранцев с Запада, как правило, из Штатов, Англии, Германии. В летние каникулы возила детей толстосумов в Англию для обучения их натуральному English'у и пополнения домашнего бюджета.
Пока верх не взял материнский инстинкт: репродуктивный возраст Анны подходил к опасному лимиту, и гамлетовский вопрос «to be or not to be» ей мамой мог обернуться для женщины пожизненным сожалением. И поэтому, когда она – вопреки предсказанному медиками  бесплодию – наконец-то «залетела», то необычайно возрадовалась не меньше, чем библейская Елисавета, забеременевшая Иоанном Крестителем от священника Захария, когда им было по восемьдесят лет.  Захарий, правда, от такой прихоти судьбы, не поверив милости Божьей, как известно, аж онемел!..   
Да и Николай от неожиданности надолго перестал петь под гитару! Поскольку этот момент их семейной саги совпал с уходом творца зародыша новожителя планеты на заслуженный отдых и отсутствием директорского кресла под его пятой точкой. Будущее способного на размножение, но безработного пенсионера-папаши без банковского капитала его чрезвычайно опечалило. Однако тридцатипятилетняя потенциальная роженица после стоически перенесённого токсикоза нежно поглаживала свой арбузик. А гинеколога посетила только для определения пола существа, идущего в неопределенное будущее своего земного существования одного из семи миллиардов представителей Homo sapiens.
Первая врач, узнав о возрасте потенциальной роженицы и разнице в четверть века с ее мужем, изобразила всем своим существом панику:
– Да зачем вам, дорогая моя рожать?! Да еще и с мужем у вас такая разница в возрасте... Вы же здоровьем рискуете – и своим, и ребенка. Вам обязательно в живот укол надо сделать! Пусть и дорогой, но он стопроцентно гарантирует...
От гарантий стпроцентного убийства Анна отказалась: в платных поликлиниках какие угодно процедуры ради хрустящих бабулек норовят впарить!
Однако другая врач никаких подвохов в намерении пациентки идти по пути естественного размножения не прогнозировала и посоветовала смело рожать. 
Ультразвуковое исследование предсказало: под сердцем Анны набирался сил и веса мальчик!.. Это известие Анну поначалу сильно огорчило: она так мечтала родить девочку! – ангельское существо, повторяющее её во всем. Наглядное продолжение – физическое и духовное – от зарождения до самой смерти.
Известие о предопределённом свыше появлении на свет очередного наследника Николая поначалу ввергло в пессимистическое настроение, весьма естественное для неработающего пенсионера. Его дочь и сын сработали почти  синхронно с отцом и тоже ждали прибавления своих семейств. Что означало, что скоро он превратится в отца троих детей и пятерых внуков. А если у них родятся двойни? – радости полные штаны!.. Даже путинский материнский капитал казался некой насмешкой над его, Н.В. Валовича, горемычным будущим проживания в однокомнатной квартире и унизительного существования пусть и на заслуженную, но смешную в рублёвом выражении пенсию за сорокалетний вольный и подневольный труд на благо советских партсовбоссов и нынешних нуворишей и олигархов.
Однако судьбы свершился приговор! Обыкновенный для кого-то и необычайный для описываемой пары и их производного существа. Человек родился, и Николай на пару лет стал воспетом для своего Алёшки. Роль няньки он выполнял так же добросовестно, как и всё, что делал раньше и как семьянин, и как инженер, директор или зэк в узбекской тюрьме и туркменском трудовом лагере.

***
...Вчера они втроём посетили нас на даче:  Николай, Анна и трёхлетний Лёшка. Всё устаканилось: Валович вновь на коне с высокой должностью зама гендиректора энергокомпании и соответствующей зарплатой. С сыном водится добрая приходящая няня с почасовой оплатой. Россия, как всегда, переживает временные трудности: кризис, санкции западных стран, повышение потребительских цен и взлёт боевого патриотизма и производства вооружений. А мы пьём на лужайке в саду пока разрешённый не для продажи и потому легальный самогон, закусывая, чем Бог послал.  И радостно смотреть, как Леша барахтается и повизгивает на траве в унисон с чёрным спаниелем Джеком. А Николай берёт гитару и чудным голосом поёт шлягеры прошлых и текущих лет с верой в светлое будущее России, а может, и своей семьи как её ячейки на берегу Енисея.
Июль 2015 г.
Пос. Памяти 13 Борцов, Красноярский край