Я смотрю в окно. Это одно из главных моих занятий в последние недели. Я сижу, смотрю в окно – и никуда не спешу. Да и куда спешить, к чему суетиться? Обычная дневная программа выполнена: мы сходили в магазин, взяли немного замороженных овощей, сухарей, воды. В квартире тепло, сухо. Олечка накормлена. До вечера можно ничего не делать. Сиди себе, читай книжку. Но штука в том, что книжек нет. Совсем. И я не знаю, какой в этом смысл. (Да и есть ли смысл во всей этой истории?) Так или иначе, читать мне нечего. И вот я сижу и смотрю в окно.
В окне – знакомая картинка. Бесполезные машины. Тот самый продуктовый магазин, в который я теперь хожу каждый день. Пустая детская площадка. А между зданием магазина и моим домом – дерево. На нем только что распустились листочки. «Еще не запыленная зелёная листва» – как пелось в одной детской песенке. Зелень радует глаз. Но досадным диссонансом на одной из веток торчит грязноватый полиэтиленовый пакет. Утром этого пакета еще не было. Видать, принесло ветром. «Снять бы его», – лениво думаю я. Но я знаю, что лестницы у меня нет, лазать по деревьям я давно разучился, да и вообще как-то неохота напрягаться. Пусть висит, что поделаешь… Может быть, ветер будет посильнее, и тогда пакет отцепится и полетит себе куда-нибудь дальше.
– Что это тут висит? – раздается рядом со мной Олечкин голос. Я не заметил, как она появилась на кухне. Ей, наверное, года четыре, так что на самом деле она говорит примерно так: «Тито ето тють висить?» Но я прекрасно ее понимаю, да и сам разговариваю с ней без всякого сюсюканья.
– Это, – говорю я, – висит пакет. Наверное, кто-то его выбросил на улице, а потом ветер его поднял – и понес по воздуху. Ну и он зацепился за дерево. Теперь висит вот.
– Он что, злой был? – Это, стало быть, второй вопрос. Теперь я уже забросил это занятие, а в первые дни я всерьёз занимался подсчетами Олечкиных вопросов.
Я увидел ее в магазине. Она сидела в тележке, на такой специальной приступочке, чтобы возить детей. «Ты кто?» – спросила она спокойно и безо всякого испуга. Ну что бы вы ответили на такой вопрос? Наверное, что-то вроде homo sum. Но я решил не нырять в философские глубины, а вместо этого представился: «Гоша». – «Пойдем домой!» – сказала Олечка. И мы пошли домой.
Пока мы дошли до моей (моей? – да, смешно) квартиры, Оля сумела задать мне ровно сорок два вопроса. Про тележки в магазине, про луну, про солнце (в тот день на небе можно было видеть оба светила одновременно), про ворону, которая купалась в луже, про мои кроссовки… При этом та дурацкая ситуация, в которой мы оказались, ее, по всей видимости, совсем не удивляла и не интересовала. Она не спрашивала, где ее мама, где папа, как она тут оказалась… А вот я к тому времени уже по которому кругу задавал себе одни и те же вопросы: почему я здесь? что это за квартира, в которой я проснулся за пару дней до встречи с Олей? Да и вообще – что это за город? И куда делись все люди? А главное – это тот самый вопрос, который задала мне моя маленькая подруга: кто я?
Я помнил свое имя – Георгий, Гоша. Я откуда-то знал, что мне тридцать пять лет. И что меня есть высшее образование. И я даже знаю, в какой именно области: я историк. Но кто я по сути, что за жизнь у меня была до всего этого – тут я не помнил практически ничего. Так, какие-то отрывочные образы, всплывающие преимущественно в снах. Историк без истории. Ирония судьбы, так сказать.
– Он что, злой был? – повторяет свой вопрос Олечка.
– Кто злой? – спрашиваю я, совсем потеряв нить разговора.
– Человек пакета выбросил – он злой был? Он хотел обидеть пакета?
– Нет, – говорю я. – Человек, наверное, был не злой. Он просто не подумал. А может, он просто что-то достал из пакета, а тут налетел ветер и вырвал у него пакет из рук.
– И теперь он тут всегда будет висеть?
Всегда… Суровое слово. Олечка, я не знаю. Я вообще не понимаю, идет ли тут время. То есть второй закон термодинамики никто не отменял: мы оба с тобой, надо полагать, становимся старше; молочные продукты в нашем магазине начинают портиться; лето, похоже, постепенно приближается к своей середине… Но – всегда? Тут я отказываюсь что-либо предполагать.
– Не знаю, – отвечаю я вслух. – Может быть, ветер унесет его дальше. А может, его утащит какая-нибудь птица.
– А птица сможет в нем жить? А она сможет его съесть?
Оля начинает задавать вопросы один за другим, уже не дожидаясь ответа. Пакет, висящий на дереве, пробудил в ней фантазию, и она просто говорит вслух всё, что приходит ей в голову. А вопросы – это просто привычная ей форма для мыслей.
– А его с самолета видно?
Хороший вопрос. Кстати, за все эти дни не видел в небе ни одного самолета. А надо бы понаблюдать. Вдруг тут еще кто-то есть, кроме нас двоих, – ну пусть хотя бы на высоте десяти километров?
– А когда будет темная-темная ночь, он будет светиться?
Это вряд ли.
– А если снизу хорошенько подуть – он отцепится?
Попробуй, девочка, попробуй…
– А почему вон другой пакет летит высоко, а этот зацепился?
Да, почему все люди куда-то исчезли, а мы тут с тобой застряли?
– А если станет жарко-жарко, он растает, да? И будет капать – как будто слёзы?
А температура-то и в самом деле с каждым днем повышается. Как бы нам самим не растаять.
– А если ночью ангел полетит, он заденет за пакет?
Ну разве что это будет какой-то очень неуклюжий ангел.
– А ему там одному не грустно?
Ему – не знаю. А мне… Мне как-то странно. Нет, пожалуй, не грустно. Тем более рядом с этой егозой-стрекозой. Но странно, очень странно.
– А ему там не грустно?
Ага, понятно, тут от меня уже требуется активное участие. Видимо, этот вопрос важен для нее.
– Тебе как сказать – честно?
– Честно, – энергично кивает головой Олечка.
– Честно – я не знаю, – отвечаю я. – Но, может быть, ты права. Может быть, ему там и в самом деле грустно и одиноко. Он висит там без дела, совсем один. Мог бы приносить пользу – но вот зацепился за ветку и просто висит.
Я собираюсь развить эту мысль дальше, но замечаю, что уголки рта у девчонки опустились и она вот-вот заревет. Я лихорадочно собираюсь с мыслями – нужно как-то исправлять свою оплошность. Зачем мне понадобилась эта дурацкая честность? Навязываю свою меланхолию ребенку.
Но Оля не успевает заплакать.
– Смотри, – возбужденно кричит она, – смотри!
Пакета на дереве уже нет. Он свободно парит в воздухе. Вот он уже над магазином. Вот он уже взмыл выше соседнего дома. Вот он уже скрылся из виду.
– Видишь, – говорю я, – ему уже не грустно. Разве можно грустить, когда ты летишь высоко-высоко и оттуда видишь весь мир?
В некоторой растерянности и задумчивости мы смотрим на дерево, на котором минуту назад был пакет.
– Пакет улетит далеко-далеко, увидит там маленькую девочку и с ней подружится, – говорит Оля.
Да, дружок. Как знать: возможно, и в самом деле нашему приятелю повезет больше, и он где-то найдет людей.
Оли уже нет на кухне. Я тихо подхожу к двери ее комнаты.
– Давай, – обращается Олечка к своему медведю, – давай я была грустный пакет, а ты веселый пакет. И мы летели вместе по небу.
– А давайте я был вороной, – осторожно вступаю я в игру. – И мы летели все вместе.
Оля-пакет и медведь-пакет радостно соглашаются.
И вот мы втроем летим по небу. И нам совсем не одиноко и очень весело.
3 мая 2017. Москва, Ново-Переделкино