23.
...Человек, стоящий у противоположной стены, смотрел на неё, не отрывая глаз.
- А ты откуда, Заинька? Я ведь тоже тебя сразу узнал. Ты так похожа на маму.
- Я знаю, знаю,- подбежав к нему и припав головой к его груди, зарыдала Зинаида.- Но ты? Где был ты?
- Я не мог сообщить,- сдерживаясь изо всех сил, чтобы самому не заплакать, прошептал узник. - Я все эти годы провел в Китае. Был военным советником у Чжу Дэ... А недавно вызвали в Союз и… сразу сюда. Ты, дескать, японско-гоминдановский шпион! Но я чист! Я ни в чём не виноват! Как не виноваты и тысячи других... И ты не верь! Не верь! Идет страшное предательство. Кому-то нужно развалить армию, убрать её цвет... В Китае это тоже происходит. Честных коммунистов уничтожают, стреляют, вешают... А во имя чего? Зачем? Мы там были беспомощны, как и здесь. Но ты-то, ты как тут оказалась?
- Об этом долго рассказывать. Я должна тебя спасти. У меня есть оружие. Семь пуль! Но отсюда не убежишь. Хотя можно попробовать. На! Возьми мой наган. Глядишь, и получится. Потому что иначе... я должна была тебя, убить. Ведь они не знают, что я твоя дочь!
- Ты-ы?! - Схватив трясущимися руками её светлую растрепанную головку, он покрыл поцелуями её лицо. - Ты-ы? Не может быть! Но почему? По-очему? Ты, кровинка моя, единственное, что у меня была на этой земле! Как ты сюда попала? Кго тебя сюда привёл?
- Папа! Папа! Да не это сейчас важно! - закричала Зинаида, не подозревая, что кормушка за её спиной все-таки открылась и изумлённая физиономия замначальника тюрьмы «нарисовалась» в ней. - Мы же оба обречены! И ты, и я...
- Но ты-то почему? Ты-ы? - не мог понять комкор, теряя силы и разум от этого невыносимого предсмертного потрясения.
- Переверзева! - тонко закричал замначтюр, ещё не понимая, что тут происходит. - Товарищ лейтенант, у чём дело?
- А-а… - Зинаида Сергеевна тряхнула головой, высвобождаясь из объятий отца и уже совершенно точно зная, что будет делать.
Её отец никогда, никогда не смог бы предать Родину. Она верила в это. Но его, тем не менее, приговорили к расстрелу за и з м е н у.
Значит, это какая-то ошибка. Тогда почему же никто не разобрался в ней? Или это сделали сознательно? И десятки людей, прошедших через эту камеру, уничтожены во имя чьих-то личных интересов? А она и другие - только пешки в этой страшной игре, нужные до какого-то определенного момента. Так не лучше ли самой расплатиться со всеми и за все?
- А-а, лейтенант Коробицын, - повернувшись к кормушке, медленно проговорила она. - Не соображаете, в чём дело? Не доходит до тебя, негодяй? Ну, так беги и объяви всем, что этот человек - мой отец! И он ни в чём не виноват! Ты слышишь? Слышишь, сволочь?
Кормушка с шумом захлопнулась. И в ту же секунду отворилась дверь и на пороге, теснясь, но, не вваливаясь в камеру, появились прокурор, Коробицын, лейтенант-похоронщик и старшина Василевский, очумело пялящие глаза и тоже ничего не понимающие.
- Она заявила, что этот приговоренный - её отец! - завизжал замначтюр. - Это ж надо, товарищи! Пусть немедленно сдаст оружие! Василевский, изыми у её наган!
- Товарищ Переверзева, - побледнев, как собственная рубаха, но ещё пытаясь держать фасон, заговорил прокурор. -Убедительно прошу вас выйти из камеры. Боже мой, не досмотрели, что теперь предстоит, у всех головы полетят, - повернувшись к Коробицыну, торопливо прошептал он. - Зинаида Сергеевна, я прошу вас. Я требую... именем Закона!
- Ах, вы требуете.... Но это мой отец! - закричала Зинаида, заслоняя отца своим телом. - Я выйду, а вы его...
- Нет, нет, нет, клянусь вам! - замахал руками Крулевский. - Его никто не тронет! Мы уже послали за комиссаром Гладышем... и, принимая во внимание вашу службу, беспорочный стаж... Его помилуют! Обещаю...
- Да что вы знаете про мою службу и стаж? И что за байки рассказываете... Ведь Гладыш сам обрёк его на гибель!
- Но ведь вы рискуете головой! - завопил Коробицын, заботясь главным образом о собственном благополучии. Чёрт побери, из-за этой поганки и ему может быть уготована дорога с ю д а. - Ежели себя не жалеете, то хоть нас пощадите, детей наших!
- Ва-ас? - зловеще усмехнулась Зинаида, отрезая себе всякую дорогу к отступлению. - Палачей! Людоедов! Могильных упырей! Да мне проще перестрелять вас всех... уничтожить как бешеных псов! Чтоб другим жилось легче...
- Кого это перестрелять? Ты что такое городишь? - неожиданно возникнув в дверях, закричал Гладыш.
Вид у него был растерянный и гневный, так как он не ожидал, что в его отсутствие здесь может что-то произойти. Однако теперь распекать людей за непослушание было поздно. Следовало как-то исправлять положение, тем более что Зинаида была вне себя и чуть ли не на грани помешательства.
- Зина! Зиночка! Да вы с ума сошли! Это ж только эксперимент... Ваш отец вернётся в камеру, а мы с вами поговорим о том, как ему помочь. Я же специально привёл вас сюда, чтоб вы встретились и узнали друг друга! Ну, будь умницей... оставь его... выходи! Опусти наган... ведь ты же просто шутишь, не так ли?
- Не-ет ,- схватившись свободной рукой за горло, сдавленное неожиданно душащим спазмом, просипела Зинаида. - Больше вы меня не обманете! Ты палач! И вы все палачи... самые заклятые... враги народа!
- Мы - враги народа? - фальшиво удивился Гладыш. - Вот те на! Хорошо же я тебя воспитал...
Он почмокал губами и сокрушённо опустил голову, словно растерявшись от её несправедливых, жестоких слов. А рука зло и медленно потянулась к карману, где лежал всегда готовый к употреблению именной никелированный браунинг. И кривились и прыгали тонкие губы, и лицо угрожающе и хищно вытягивалось, неожиданно напомнив далёкое и страшное.
«В капустняк их! В окрошку! В печень... в душу… в звезду!..»
- А-а, хорунжий! Хорунжий! - дико закричала Зинаида, на мгновение прижавшись к отцу. - Папа, это голутвинцы! Они! Они!
- Да какие голутвинцы? - закричал и Гладыш и, сунув руку в карман, выхватил пистолет.
Но она на мгновение опередила его и, почти не целясь, выстрелила в скученную орущую ораву.
Круглая кровавая дырочка провертелась у комиссара во лбу.
Без слова, без вздоха Гладыш опрокинулся навзничь, тесня своей тяжестью расступающихся подчинённых.
- Нет, нет, нет! - истошно заверещал Крулевский и бросился бежать, но вторая пуля Зинаиды настигла и его.
Замначтюр Коробицын попытался захлопнуть дверь камеры, но два упавших тела загораживали проём, и он, не говоря ни слова, растерянно пригнулся.
Но раздался третий выстрел, и лейтенант, взмахнув руками, растянулся чуть поодаль от первых двух убитых.
- Зая, Зайка, что ты делаешь, опомнись, - слабым голосом кричал комкор и бессильными руками хватался за плечи дочери, пытаясь остановить расправу.
Но она, уже не слыша и его, держала под прицелом Василевского, Сумченко и одного из охранников, сгоряча прибежавшего на выстрелы.
Мушка её нагана перебегала с одного на другого, словно выбирая жертву. И здоровые, откормленные, привыкшие ко всему мужики трепетали под этим прицелом, понимая, что любое их неосторожное движение может тут же закончиться смертью.
- Брось наган, Василевский, - приказала Зинаида. - Брось, кому говорю!
- Да-а... у м -меня его не-ет, - заикаясь, пробормотал старшина. - Не... не взял... кто ж его зна-ал, что всё та-ак получится... В-вот, смотрите, - он похлопал себя по кобуре и по карманам. – Пу-усто!
- Ну, так счастье твоё, - вздохнула Зинаида, поворачиваясь к отцу. - Папа, милый, так надо… У нас не было выбора…
В тот же миг безумная пуля просвистела возле её виска и, отскочив от стены, с визгом завертелась на бетонном полу.
- Су-ука! - хрипло крикнул Василевский. - У-у-убью-у!
Ловко крутанувшись на каблуках, Зинаида одну за другой послала три пули в противников.
- Шесть! - сказала она и, опустив наган, улыбнулась, натянуто и жутко. - Всё… Осталась одна для себя... А ведь я должна была скоро рожать...
Она нежно погладила себя по животу, словно успокаивая уже шевелящегося там младенца, и беззвучно заплакала.
- Доча, доча… -Ноги не держали старого солдата, и он сел на пол, совершенно бездумно вороша руками сырые, остро пахнущие креозотом опилки. - Что ты наделала... что ты наделала...
- Всё правильно, папа, всё правильно, - опустившись рядом с ним и опять обнимая его, сдавленно сипела Зинаида. Что-то стало с её голосом, словно в горле застрял комковатый душащий кляп. - Не жалей их! Они все заслужили... И я заслужила... И я верю тебе. Ты не враг. Ты не мог стать врагом! Это всё клевета.
- Клевета, клевета, - закивал комкор, безумными глазами вглядываясь в дорогое лицо дочери. - Боже, как ты похожа на маму... как похожа! Я чуть не закричал, когда увидел тебя.
- Я поняла... И я узнала! Но зачем о н и говорили, что ты умер? Почему обманывали меня?
- Видно, так было нужно. Я ведь был засекречен. И никто не знал, где я. Даже там, в Китае, меня звали совсем по-другому... Но ты-то, ты как здесь оказалась?
Они обнимались, задыхаясь от счастья и боли, и бессвязно шептали друг другу какие-то слова, хорошо понимая, что времени у них уже не остается.
- Дай… я сам… застрелюсь, - попросил отец, протягивая большую исхудавшую руку к нагану. - Это как-то поможет тебе. Потому что мне всё равно не выжить…
- Нет, нет, что ты говоришь, - закричала она, потрясенная его любовью и жертвенной решимостью. - Эта пуля моя... А тебя они пощадят. Начнётся следствие, им понадобится свидетель... Ну а я... я ведь женщина... Представляешь, что они сделают со мной?.. Прости меня, папа. Как бы я хотела оказаться сейчас с тобой далеко, далеко. Помнишь, как в двадцать пятом мы все вместе ездили в Крым? В Алушту? Ты помнишь?
- Да, да, - шептал он. - Да, да...