«...Я также мог бы жить...»
Рассматриваю фотографию своего класса. Маленький темный снимок моего детства. В два ряда расположились 20 мальчиков и девочек. Все родились перед войной. В школу пришли выжившие в войну. В первом классе нас еще не фотографировали, а вот в 5 классе появился этот снимок.
Из мальчиков сейчас жив только Федя – Федор Антонович Постников (впоследствии военный подводник, нынче пенсионер). Среди девочек две Нины, две Анны и Валя (я среди них). Остальные умерли в разные годы. Война еще в детстве высосала из них здоровье, а послевоенные годы – «добили».
В нашем поморском селе Колежма Беломорского района не было оккупации, не стреляли, не бомбили. Даже многих мужчин не сразу взяли на фронт: рыбаки, а стране и фронту нужна рыба. Войной пахнуло, когда в 10 километрах от села построили военный аэродром, а в здании школы появился госпиталь. Везде повесели плакаты: « Все для фронта! Все для победы!»
Я расскажу о своей семье и о своем доме. Мой отец, Золотовский Алексей Григорьевич, вместе с его братом перед войной построили большой (пятистенный) дом. Такие дома у нас строили только до революции. Отец и его брат Андрей ушли на войну. А мы остались в новом доме. Мама, Золотовская Василиса Степановна, мои братья – Михаил (8 лет), Вася (3 года, умер во время войны), сестра Настя (6 лет).
Мне было 9 месяцев, когда началась война. Помнить о войне я, конечно, не могла. Но мой интерес и рассказы моих родных, особенно мамы, о моем младенчестве настолько врезались в мое сознание, что я все больше ощущаю как свою память. И чем больше мне лет, тем эта память становится зримее. Словно я смотрю фильм о себе.
Свой рассказ я назову «Дом». Часть 1. Утро. В наш дом входят военнык и предлагают нам быстро покинуть дом, так как по законам военного времени он переходит в собственность Красной Армии. Они помогают маме собрать вещи и относят их в карбас (большая лодка на Севере). Меня прямо в зыбке переносят в этот карбас. Дом живо раскатали, бревна пронумеровали и увезли на аэродром. Там он служил штабом 828 штурмового Свирского ордена Суворова авиаполка. А мы на лодке по многочисленным ручьям, соединяющим части села, переезжаем в другой дом, который нам дали...
Часть 2. Это был апрель 1942 года. «Новый» дом оказался далеко не новым. Его в 1921 году перестроили из двухэтажного. Он когда-то принадлежал «кулакам», но их выселили и увезли куда-то, потом была изба – читальня, потом еще что-то. И вот его дали нашей семье. Я уже подросла, мой братик Вася умер от какой-то болезни. Мама круглые сутки была на работе. Весь дом, хозяйство, заготовка дров, воды, припасов на зиму – все держалось на руках старших детей (Мише – 9 лет, Насте – 7). Здесь я должна пояснить о маминой работе. В нашем селе все наши отцы и деды были рыбаками на Белом и Баренцовом морях. А так как отцов забрали на фронт, то деды, женщины и подростки заменили их в жутко нелегком труде.
Мама была в бригаде пожилого рыбака Кононова Петра Михайловича (после войны его наградили орденом Ленина, а художник Г.Стронк увековечил его на портрете).
Таких героев в тылу было не мало, но тогда никто не видел этой героической стороны. Был только изнуряющий труд, безотцовщина да слезы детей и матерей. Но я должна продолжить повествование о доме.
И вот снова ранним утром в нашем доме (уже втором) появились чужие люди и сообщили маме, что наш дом временно отдается эвакуированному детскому дому (вроде, из Ленинграда). С нами уже не церемонились: дали минимум времени, чтобы мы со своими пожитками вытряхивались из дома. Другого жилья нам уже не предоставляли.
Наша плачущая мама с тремя малолетними детьми оказалсь на улице (Повезло, что было лето. Лето 1942). И вот начались наши скитания по чужим «углам». Вначале мы поселились в «келье» (Маленький домишко – развалюха, где умерла одинокая богомолка). К началу зимы выяснилось, что зимовать здесь семье невозможно. Нас пожалела наша родственница (Анна Васильевна Егорова – тетка отца). Но и здесь нам не повезло: в ее старом и ветхом доме сломалась «русская» печь, и наша родственница попросила нас «освободить избу». До конца войны было еще далеко. И я еще не все рассказала о наших мытарствах по чужим углам.
Мы живем уже в 4ом доме («на постое», временно, как говорили нашей маме). Нас приютил старик Павлов (имя и отчество я, к сожалению, забыла). Дом не ахти какой, но в нем мы прожили почти до конца войны. Мы с сестрой, помимо домашних забот, каждый день ходили к нашему (второму) дому: а не уехали ли эти чужие дети из нашего дома. И ждали, ждали... О детдомовцах заботились неплохо: сельсовет ежедневно выписывал продукты, их кормили 3 раза в день. А мы чаще голодные, глотая слезы обиды, молча ждали..
Больше всех обид и слез доставались мне, самой маленькой. Позаботиться о себе я еще не умела, а старшим часто было не до меня. Одну историю из моего военного детства я хочу рассказать подробнее, так как мама мне рассказывала тысячу раз.
Был август 1943 года. На севере в августе рано темнеет. Я то ли уже выспалась, то ли захотела «куда-то» (а «удобства» у Павлова были на сарае). Позвала старших – никого. Выбравшись из постели, босиком, в одной рубашонке вышла из избы. В сенях еще темнее, а обратно уже не вернуться – дверь не открыть.
И, поплакав, пошла дальше, выбралась за другую дверь. А там вверху – сарай, а внизу – двор, где обычно содержалась скотина, а вверху – сено. Но у старика не было ни того, ни другого. А был настил из гнилых досок и жердей. И я забралась на этот настил. Темно, холодно, под ногами шатко и больно. Уже реву громко. Сколько я там страдала – неизвестно. Однако был у меня ангел-хранитель – и не дал ребенку упасть и разбиться. Услышала мой плач соседка, бабушка Мурашиха (у нее фамилия была Мурашева). Она быстро поняла, в чем дело. Через огороды подошла к нашему сараю, окликнула меня и стала громко объяснять, как спуститься и подойти к туалету. Я, видно, была сообразительной и смелой девочкой и нашла путь к этой уборной. Бабушка оторвала гнилые доски, забралась в этот «нужник» и вытащила меня. А дальше, как в сказке,: унесла к себе домой, вымыла, накормила и спать уложила. Утром хватились меня мои страшие и побежали искать. Брат с сестрой пришли к бабушке в слезах. Бабушка решила «поломать комедею» (так она потом маме и сказала):
- Чего ревете?
- Нюрка потерялась...
- Как потерялась? А вы-то где были? Вот мать придет с моря и задаст вам. Какие вы такие няньки, если сестру потеряли!
Вопли-сопли еще громче. А тут я проснулась. Подобных историй было не мало – обо всех не расскажешь.
Мне еще раз хочется вспомнить нашу маму. Уставшая от непосильного мужского труда, она, придя после работы домой на короткое время, наплакавшись вместе со мной, топила баню, мыла нас всех в одном корыте, здесь же стирала щелоком (мыла не было) наше бельишко, здесь же сушила над каменкой, чтобы одеть на нас сразу, так как сменного белья не было.
Потом топила «русскую печь», что-то «нехитрое» готовила, и, наконец, накормив нас и уложив счастливых спать, занималсь до утра домашними делами. А дел – не переделать. И утром снова на работу. И так долгие военные годы. Отец больной после войны был комиссован из армии в 44 году. Он жил после войны недолго, но у нас в конце 45 года родилась сестра Александра. Мама одна нас «доращивала» (как она говорила). Никаких пенсий и пособий мы никогда не получали.
Наша мама, Золотовская Василиса Степановна, прожила долгую жизнь, умерла на 89 году. Она всегда стремилась прожить жизнь свою достойно и этому учила нас. Ни на кого никуда не жаловалась, всегда хвалила своих родителей, своих детей, любила внуков и правнуков. А мы ее дети – дети войны – остались живы только благодаря нашей маме.
Но я не закончила. Я должна еще рассказать о брате и сестре – моих старших – кто вольно или невольно уберегал меня от невзгод. Кроме домашних дел, они еще и работали. В нашем колхозе «Заря Севера», кроме рабодобычи круглый год, было огромное животноводческое хозяйство, а значит и полеводство. Одних лошадей было более 100 голов, чуть меньше-коров. Представляете, сколько нужно было всего заготовить и вырастить. Наш колхоз кормил детский дом, аэродром, Красную Армию и, казалось, всю страну. Только сами жили «впроголодь». Дети от недоедания и простуд были золотушные, в чирьях, с вечным насморком (под носом аж короста), вшивые. Всегда болели животы. От каши из овса, размолотого на жернове, в туалет ходили «с кровью». Рыбы немного давали только рыбакам. Съев ее, все косточки сушили, а пото пекли из них лепешки. Я снова отвлеклась. Хочу сказать, что при таком хозяйстве работали все, даже маленькие ходили на прополку летом или укладку селедки для засолки («нырнем» в большую бочку-и только попы торчат сверху). А уж подросткам доставалось: где только они и не работали. Однако, дети оставались детьми, им хотелось и поозорничать. Вспоминал мой брат Михаил. На конюшню они возили сено. Конюхом был там очень дотошный и придирчивый мужик. Яков Иванович Юдин (после войны его наградили за труд – он стал Героем Социалистического труда; кстати, это был первый герой в Карелии). Так вот за его «придирки» они сочинили стихи (точнее переделали известную песню):
Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится Юдин с метлой,
Крутится, вертится, хочет узнать,
Чья это лошадь успела насрать.
А вот еще другая история из школьной жизни. (Я должна сказать, что все годы войны работала школа, и дети учились). Вспоминал мой брат. Мишка Золотовский (при сем при том) был первый озорник в школе. Однажды его и его дружка Ваньку Мыхина за что-то наказали в школе – отлучили на месчц от библиотеки. Наказание, конечно, серьезное для таких книжников, как они.
- А делов-то! – сказали они.
И поздно вечером два шкафа книг (вся школьная библиотека) вынесли на чердак школы. Пока шло «расследование», они втроем (взяли еще одного, такого же любителя чтения Ваньку Кононова) почитывали книги. Директор школы потом резюмировал:
- «Дураки, а башковитые!»
Эту легенду долгие годы передавали «из уст в уста» в нашей школе. Мой брат, Золотовский Михаил Алексеевич, впоследствии стал судовым механиком и 40 лет отдал рыболовецкому флоту. Его друг Ванька Мыхин – Иван Лаврентьевич Мыхин – закончил два вуза, работал в Петрозаводске. А Иван Иванович Кононов остался жить в Колежме, после войны подростком «хватил лиха»: в 17 лет на лесосплаве тонул, ходил на судах на Мурман. (А потом женился на моей сестре Анастасии.) До конца своих дней друзья встречались, дружили и любили читать.
Моя старшая сестра Анастасия – это легенда нашей семьи, о ней можно написать книгу. Но я расскажу о ее жизни в годы войны, ей было 6-10 лет. В семье она была главной; все ее слушались, она нас наказывала, поощряла и заботилась. Рано научившись шить и вязать, она буквально нас одевала. Из ничего могла сшить что надо. Еще не умея «запускать» носки и варежки, она вытаскивала спицы и зашивала отверстие под прямым углом. Так мы носили Настины носки и варежки квадратными. А как-то к празднику решила нам всем сделать подарки. Достала из сундука шелковую шаль (мама берегла, это приданое ее матери) и разрезала ее на четыре куска: всем чтобы по «плату» было на голову. Первый «плат» она преподнесла маме: мама только ахнула «от счастья». Такая она у нас всю жизнь была – самостоятельная и решительная.
Анастасия Алексеевна Золотовская (Кононова) прожила всю жизнь в Колежме, получила педагогическое образование, ходила на судах в Баренцовом море, работала в детском садике, впоследствии 10 лет работала заместителем председателя колхоза «Заря Севера».
Моя младшая сестра, Золотовская Александра Алексеевна (Куприна), получила лесотехническое образование, до выхода на пенсию работала Главным лесничим Сумского лесхоза.
Все мы, три сестры, вдовы. В 2015 году (если доживем) вместе со страной отметим свои Юбилеи: Анастасии – 80 лет, Анне (мне) – 75 лет, Александре – 70 лет. Нам в этой жизни повезло: «мы – дети, пережившие войну», - живы. Но не приведи Господи, чтобы такое детство повторилось для других детей.
P.S. Дом, который построил наш отец, нам так и не вернули. Он исчез вместе с аэродромом. Наши родители умерли (с разницей в 40 лет) в чужом доме, а мы, дети, считали его своим.