На лобовое стекло падали капли. Не большие (быстро растекающиеся по стеклу, мгновенно заслоняя обзор перед машиной), а мелкие, почти микроскопические, так характерные нашей российской осени, те самые капли, попадающие на стекло, но не сбегающие сразу вниз, чем делают обзор матовым. Казалось, что небо не хотело орошать землю влагой, но ветер, суровый, промозглый ветер, выбивал из небес воду, и она скудно, нехотя, всё-таки падала, превращая и без того унылый пейзаж в серую массу. Если бы не эта изморозь, то на улице было бы просто немного зябко, но эти непонятного свойства осадки превратили погоду в слякотную жижу. Весь этот как бы дождь исторгался из низкого неба, точнее, не неба, а белёсо-серых облаков. Тех самых низколетящих облаков, постоянно летящих над Россией. И хоть чаще всего они появляются на небосклоне весной и осенью, но мы так свыклись с ними, что кажется, небо обложено семьсот дней в году. И моросит, моросит, моросит… Как хорошо тем, кто в этот момент сидит дома, или, в крайнем случае, сидит в машине. В ней не дует, и только немного раздражают мельтешащие туда-сюда дворники, разгоняющие слякотную мелочь и грязные брызги из-под впереди идущих машин. Влаги было явно меньше грязи и потому приходилось всё время включить омыватель стекла, чтобы хоть что-то видеть впереди себя.
За рулём сидела Вера, молодая женщина двадцати восьми лет, возраста в котором женщина в самом рассвете привлекательности. Но в машине она была не одна.
Одиннадцать лет назад Вера Бруновна Пирс окончила школу, не с золотой медалью, но почти круглой отличницей. Когда её одноклассники активно осваивали мир, выпивая после уроков, и лишаясь иллюзий по подъездам, Вера держалась особняком, не участвуя в оргиях, не потому что была серой мышкой, а потому что учёбу ставила превыше всего. Но школьные годы пробегают быстро, быстрее, чем мы этого хотим. Вера успешно сдала экзамены в экономический ВУЗ, и решила, что больше сидеть на шее у родителей не будет, не по-взрослому это. В голове у неё сложился стереотип: коль вступаешь во взрослую жизнь, то и воспринимай такой, как она есть, и поэтому, Вера решила параллельно учёбе работать, конечно же, в каком-нибудь офисе.
Верин выбор пал на отдел статистики. Надев строгий костюм, долженствующий соответствовать серьёзной офисной атмосфере, Вера постучала в дверь заведующего статистического отдела, и была удивлена. В её представлении заведующий должен был быть либо пышной матроной, либо лысеющим обрюзгшим стариком. Но за столом сидел поджарый мужчина лет под сорок.
- Я Вас слушаю, - подбодрил Веру заведующий, не отрывая взгляда от бумаг.
- Мне хотелось бы у Вас работать.
- Работать все хотят, - ответил заведующий и посмотрел на посетительницу. Помедлив, он добавил: - Вы ведь понимаете, что сейчас с работой очень трудно…
- Я понимаю.
Заведующий поднялся со своего места, прошёлся по кабинету и задумчиво продолжил:
- Трудно, очень трудно. Надо подумать, что можно для Вас придумать.
- Вы уж постарайтесь, если можно.
- Даже если я что-нибудь придумаю, то это будет нарушением моих должностных обязанностей. Это ответственность. Я должен оценить ради чего я это сделаю, если получится.
- Я буду Вам очень благодарна.
- Вы в этом уверены?
- Конечно.
Заведующий закрыл дверь на ключ.
- Вы ведь понимаете, что нам не должны помешать, - и обнял Веру за плечи.
В тот момент Вера посчитала, что так должно быть во взрослой жизни, и приняла всё, что предложил ей заведующий. Произошедшее дальше промелькнуло как в дурном сне или дешёвом фильме. Все неприятные ощущения отступали перед страхом, что кто-нибудь попытается войти, и будет ломиться в закрытую дверь.
Расставшись с иллюзиями, Вера получила работу курьера. Заведующий выполнил обещанное… по крайней мере сначала. Через месяц прошло сокращение. Сокращали в первую очередь новичков, так что наша героиня оказалась без работы, а через неделю она поняла, что беременна.
Вере повезло, если можно в данной ситуации что-то считать везением. Её родители настояли на том, чтобы она не делала аборт. Они взяли на себя заботы о её ребёнке и о том, чтобы Вера смогла закончить ВУЗ. С работой после учёбы ей тоже повезло, она устроилась у себя в родном Джигородске, и жизнь вошла в стабильное русло. Так у Веры появился Ильюшка, радость ненаглядная для неё и её родителей. И всё было бы хорошо, но вот только с подрастающим Ильюшкой возникли проблемы. За ним стали замечать странности. Вроде безобидные, не страшные, но неприятные. Он рос не от мира сего, часто уходил в себя, не адекватно реагировал на казалось бы обычные вещи… В общем, нормальные его назвать было нельзя. Побегав по врачам, Вера смирилась с неизбежностью, и на вопросы: «Что с Вашим сыном?», неизменно отвечала: «Он у меня из детей индиго».
На заднем сиденье машины, за рулём которой сидела Вера, находился Ильюшка. Они направлялись домой после очередного посещения врачей в столице. Машина вывернула крутой поворот и вышла на прямой участок дороги. На обочине, ёжась от пренеприятного дождя, стоял мужчина с вытянутой рукой, большой палец которой показывал вверх, словно жест плебея в толпе на римском амфитеатре, дарующий жизнь поверженному гладиатору. Голосует. Вера никогда не подбирала автостопщиков на трассе, и намеревалась проехать мимо, не сбавляя скорости. Но вдруг Ильюшка, до этого молча созерцавший убегающий скучный пейзаж, запричитал:
- Возьми, это он.
- Что возьми, сынок?
- Его возьми, это он, Возьми.
- Ну, что ты, он же чужой, я его не знаю. Мало ли какой человек окажется.
- Возьми, это он.
Надо сказать, Вера так уверовала в то, что Ильюшка один из детей-индиго, что часто прислушивалась к его неожиданной блажи.
Если с Верой Бруновной всё было более-менее ясно – обаятельная молодая женщина, обжёгшаяся по-молодости, то Лёнгин Владиславович Зюбрицкий был личностью крайне противоречивой, не вписывающейся в образ добропорядочного члена общества. Нет, нет, он не был преступником, но жить не писаным законам нашего многострадального общества он не желал. Он любил передвигаться. Это передвижение могло происходить в черте одного города, но часто и по стране, и при этом он не был БОМЖом. У него была вполне реальная квартира, и прописка в паспорте.
В данный период времени он не работал, но не всегда было так. После школы Лёнгин, как и многие из нас, окончил институт, но работать по профилю образования ему не пришлось. Накрывшая мутной волной «перестройка», и последовавшая эра «счастливой» «пост-перестройки» перемолола планы миллионов людей, и Лёнгин не оказался исключением.
На фоне рушащейся экономики он, как и многие соотечественники, ринулся в торговый бизнес. В ту пору ещё Интернет не процветал, и потому можно было спокойно торговать музыкальными дисками, а так же дисками с художественными фильмами. Вот только спокойствие оказалось кажущимся. Если во времена бандитского контроля работать вполне можно было, то сменивший его ментовский беспредел стал медленно душить мелкий бизнес. Соблюдая правила предписанные властями, на полках небольшого бутика, которым владел Лёнгин, стояла только лицензионная продукция, и с этой стороны господин Зюбрицкий не опасался подвоха. Наивный! В одно не слишком приятное утро в бутик зашли четверо в штатском и, показав на полки, заявили:
- Контрафактом торгуете.
- У нас всё лицензионное, посмотрите, - ответил Лёнгин.
- Вот и проверим. Мы изымаем Вашу продукцию для экспертизы, - ответили ему.
- И долго будет проходить экспертиза?
- Три месяца, не меньше.
Что-либо доказывать не имело смысла. Три месяца простоя, это приговор всему бизнесу. Можно было закрывать лавочку.
Пришлось Лёнгину искать работу. Помыкавшись на бирже труда, пооббивав пороги ещё работающих предприятий, он с трудом пристроился дворником. Казалось бы, повезло, в принципе даже без «казалось бы», ведь в наши дни найти работу в российской глубинке это удача, но вот беда: природная привычка анализировать происходящее вокруг себя, и не умение держать язык за зубами, испортила отношения Лёнгина с вышестоящим начальством. Не смог он скрыть своего возмущения вопиющей несправедливостью. Как же так! Рабочие выполняют за копейки всю работу, а начальство, мало того, что получают зарплату на порядок выше, но при этом самодурствуют, не считаются с проблемами тружеников. Например: ради получения премии, мастер отчитается, что работа уже выполнена, а потом подгоняет рабочих: «Быстрее, быстрее, срочно надо сделать». А ведь рабочие за это премий не получают. Высказал все, что думает о начальстве, Лёнгин оказался без работы. Единственное что с теплотой вспоминал он о работе, так это обеды. Нет, не званые обеды, не пиршества, а обыкновенные перерывы на отдых, во время которых рабочие играли в карты, в «буру» по рублю. Разбогатеть при таких ставках не возможно, но азарт затягивал так, что оторваться от игры было не возможно. Никогда до этого Лёнгин не предполагал, что он так подвержен игромании.
Оставшись без работы в самом расцвете сил, Зюбрицкий стал путешествовать. Но что значить путешествовать не имея надёжного поступления денег? Это верный путь к бомжеванию. И стало бы так, если не, уже упоминаемая, страсть играть. Произошло это в Туле на вокзале. Тогда там стоял игровой автомат, так называемый «однорукий бандит». Разменяв последнюю заначку на игровые жетоны, Лёнгин с головой ушёл в игру. Иногда он что-то выигрывал, но, как и положено, чаще ему выпадал проигрыш. Наверняка он ушёл бы без денег, но тут произошло то, чего не может быть. Лёншину выпал джек-пот: после очередного нажатия на рычаг на экране замерли три «семёрки» и из автомата посыпались жетоны… миллион жетонов. Тут же к нему подбежали хозяева автоматов с предложением пройти с ними для получения выигрыша, но не на того попали. Лёнгин закричал: «Милиция!», и когда к нему подбежал служитель правопорядка, заявил: «будьте свидетелем. Я выиграл! Я с ними никуда не пойду. Они обязаны выплатить мне прямо здесь при свидетелях». Даже если сержант и был в доле с хозяевами аппаратов, ничего сделать он не посмел, потому что вокруг было сотни зевак, вокзал никогда не пустовал.
Получить деньги это только пол дела, надо было ещё и уехать из Тулы. Сложив выигрыш в рюкзак, Лёнгин попросил сопроводить милиционера до электрички. Краем глаза он видел, что за ним наблюдают. В электричке он сделал вид что сел на лавку с другой стороны от вокзала, а как только милиционер вышел, Лёнгин упал на пол и по-пластунски пополз в другой вагон. Уже там, он перешёл на гусиный шаг, так чтобы его не видели снаружи. И только через два вагона он, напрягая все силы, открыл противоположную входу дверь, и выскочил наружу. Сразу же он нырнул под товарный состав, потом под другой, и так далее. Путлять пришлось долго. Первой мыслью было уехать товарняком, но, подумав, что ради такой суммы обыщут все составы, Лёнгин пробрался в город, сел на автобус и выехал на трассу, резонно решив, что никто не станет искать человека на трассе, когда в его распоряжении целый вагонный парк. Ему повезло, ему очень повезло. В нашей многострадально России убивают и за меньшую сумму, а те времена убивали за десять долларов.
Вернувшись домой, Лёнгин вложил деньги в доходное дело (благо в мире бизнеса у него остались кой какие знакомство) и стал жить на проценты с доходов. Теперь он мог позволить себе путешествовать когда угодно и куда угодно… ну, не совсем, но жить на его дивиденды было можно.
На трассе под противным моросящим дождём стоял Лёнгин и голосовал, голосовал уже почти час, но никто не хотел брать мокрого попутчика. От долгого стояния под дождём руки занемели, и уже было сложно держать на вытянутой руке поднятый вверх большой палец. Это в хорошую погоду можно, стоя на трассе, любоваться природой (по крайней мере, первое время), слушать звуки леса, да и рёв пролетающих мимо машин первые минуты голосования тоже кажется музыкой (я называю это симфонией трассы), но в дождь раздражает всё. Вскоре начинаешь ругаться, чертыхаться и проклинать всё на свете. Внутренне останавливаешь себя: нельзя ругаться на трассе, да и в жизни тоже, но эмоции часто берут верх. Вот так стоишь, и тебя разрывает. Очень хорошая школа для развития терпения.
Когда легковушка остановилась, в Зюбрицком уже умерла последняя надежда уехать. Открыв дверцу машины, Лёнгин на мгновение остолбенел. За рулём сидела молодая женщина. Справившись со ступором, он произнёс «рабочую» фразу:
- Извините, путешествую по трассе. Не могли бы Вы меня подвести?
- Садитесь, что ж с Вами делать.
Усевшись на переднее сидение, Лёнгин захлопнул дверцу.
- Это он, - послышалось с заднего сиденья.
- О чём это он?
- Не обращайте внимания, - ответила Вера (как Вы уже догадались, это была она). – Вы куда едете.
- В Джигородск.
- Мы тоже туда едем. Вы явно не из Джигородска, иначе я бы Вас наглядно знала бы.
- Вы знаете всех джигородчан?
- Наш город маленький, все друг другу примелькались. Если не секрет что Вас заинтересовало в нашем городе?
- Да я хочу встретить приятеля. Дело к нему есть.
- Чем занимается Ваш приятель? – поинтересовалась Вера.
- Он регент хора бабушек сатанисток.
- Опаньки! Это как?
- Это я его так прозвал. Просто он действительно руководит хором. В хоре одни бабульки, и все, как на подбор, коммунистки. Вот я его так и называю. Всё логично.
- Вы с ним дружите?
- Нет, просто знакомы. Часто бывали в одной застольной компании, но дружить не дружим. Скорее, я его терплю. Обстоятельства заставляют навестить его.
- Что в нём не так.
- Он типичный, типично русский. Вся его жизнь проходит от приступов нигилизма до человеколюбивого алкоголизма.
- И он так безнадёжен?
- Когда он трезв, с ним разговаривать скучно, а с пьяным – неинтересно.
- Вы острый на язык. С Вами интересно. Да, меня Верой зовут.
- Лёнгин.
- Первый раз встречаю такое имя.
- Это папанька подсупонил. Имя австрийское. Скорее всего, восходит к Лёнгину, который копьём Христа пронзил.
- Ну, да, с такими знаниями и острым языком Вы не можете носить простое имя. Вам бы в КВН выступать.
- Вот уж нет. На мой взгляд, КВН, который когда-то был чем-то вроде вызова душному существованию в эпоху позднего упадочного социализма, превратился в могильщика российской культуры. Посмотрите, на всех каналах кэвээнщина, юмор ниже пояса, полное оглупление масс. И при этом всё это преподносится как вершина искусства.
- В общем-то, да, вот только другого на экранах нет, выжили других, не пускают. Что смотреть? Новости?
- Нас уже приучили: ничего не сгорело, никто не разбился, никого не застрелили – скукотища, день прошёл даром. Да и концентрируются новости вокруг МОК.
- Это что такое? – удивилась Вера.
- Аббревиатура. Московское Олигархическое Королевство.
- Понятно. На территории России существует два государства. МОК, как Вы его называете, и провинциальное государство нищих.
- Зато мы уверенно идём к нашему светлому капиталистическому завтра, и получается у нас тоталитаризм с человеческим лицом. Таким человеческим, что поташнивает.
- Ну, на строительство нашего капиталистического завтра слетелись все прохиндеи, как стервятники на падаль. И ведь не гнушаются ничем.
- Тут дело выбора. Многие считают, что мертвечину клевать не страшно, вот только они не понимают, что от клюющего будет вонять падалью.
- Да Вы философ.
- Я люблю задумываться над тем, что вижу… Правда легче от этого не становится, скорее наоборот. Чуден мир в сиянии его.
- Вы религиозны?
- Нет-нет, это не для меня. Я вообще считаю, что христианство – раковая опухоль на истории нашей цивилизации.
- Я тоже заметила, - сказала Вера, - что все служители различных церквей, в том числе и христианских, говорят так, как будто только они получили контрамарку на все проповеди Бога, с последующим правом эксклюзивной публикацией только в их журналах. На каждом шагу они вещают свою «истину» и при этом все плохие, кроме них самих.
- Увы, историю пишут победители, только от каждой буквы такой победы сочатся кровавые капли невинных жертв.
- А если Вы умрёте, и окажется, что Бог есть, что тогда Вы скажете?
- Я бы сказал: «Опаньки! Ну, тогда давай по рюмашке за встречу, за знакомство».
Вера засмеялась:
- Вы не лишены юмора. С религией более-менее всё ясно, но как же быть с наукой, там тоже бардак. До сих пор не могут разобраться с происхождением вселенной. Был взрыв – не был. Спорят, а понять не могут. Как это так, а что было до взрыва, а что было и есть вокруг взрыва? Непонятно, и никто объяснить не может.
- Часто думал об этом. Я всегда интересовался астрономией, много читал. Ещё в детстве мне казалось, что теория «Большого взрыва» не верна. Что материя существовала вечно и бесконечно. Вспомните, если читали, около звёзд наблюдается воронкообразное искривление пространства. Сравните, в наполненной ванной вода, когда уходит в сливную дырку, образует воронку. В моём представлении звёзды поглощают пространство, и за счёт этого образуется энергия высочайшей температуры, звёзды светят. Но звёзды остаются на своих местах, а не приближаются друг другу из-за поглощения пространства. При поглощении пространство не сокращается, а растягивается. А нам с Земли видится так называемое «красное смещение», но это не разбегание галактик, это растяжение пространства. Тогда, в детстве, мне не хватало знаний понять, что именно за пространство поглощают звёзды, но последние открытия только подтверждают мои догадки. Сначала это называлось «торсионные поля», а сейчас открыты «чёрная материя» и «чёрная энергия», при этом, они составляют основную массу вселенной. Так что, возможно, официальная версия происхождения Вселенной не верна.
- Первый раз слышу такую интерпретацию нашего происхождения.
- Это только моё видение, и я не претендую на истину.
- Ни что не стоит на месте, наука развивается. Кто его знает, быть может, окажется, что Вы близки к истине.
- Да, всё развивается и всё меняется. В древности мы мало знали о мире: Земля была плоской, небо – хрустальной сферой, а об атомах только догадывались, да и то единицы учёных. Но при этом мир нам казался огромным. Теперь мы знаем, что Земля круглая, космос бесконечен, мы расщепляем атом, и оцифровали ойкумену, да и зазеркалье в придачу. Но оказалось, что мир маленький.
- Мир ускорился, ускорилась наша жизнь. Познания лишают нас самого главного – времени. Нам некогда жить, некогда отдохнуть. Мы всё время бежим.
- Раньше отец садился за стол, наливал кипяток в стаканчик бритвенного прибора и брился. Сейчас я бреюсь в ванной комнате, намыливая рожу перед зеркалом над раковиной.
- Вы умный человек, но в наше время это скорее недостаток, что достоинство. Вы плохо кончите.
- Скажу по секрету: мы все плохо кончим. Впереди у всех нас один конец – могила. Так что надо брать от жизни всё хорошее… по возможности.
- Чтобы знать столько, сколько знаете Вы, надо иметь хорошую память.
- Память – это оружие, которое стреляет как пулемёт в руках слепца. Я просто люблю наш мир. Вот посмотрите за окно, какой красивый закат начинается.
- Да. Надо его сфотографировать.
- Фотография – это мгновение, украденное у вечности. Можно сколько угодно бежать за закатом, но никогда ты не вернёшь прошедший день.
- Есть в Вас дух свободы, что-то от хиппи.
- Хиппи – это прошлое, далёкое прошлое. В них было много недостатков, но они принесли в мир ощущение свежести. В шестидесятые мир снова был молодым. К сожалению, он быстро постарел, так и не поняв, что у него был шанс стать другим.
- Значит Вы романтик.
- Нет-нет, романтики, они все такие злые. Ну, а я… Я самый честный человек, я себе никогда не вру.
- А другим?
- Причём тут другие? Большинство и сами себе правду не позволяют сказать.
А за окном мелькали зарастающие кустами былые тучные поля, изредка попадались пустующие деревни. За разговорами время бежит быстрее. Дорога проскочила между двумя холмами, перед мчащейся машиной возник указатель «Джигородск 2,4». Если Вы едете в центр этого затерянного на просторах России городка, то вам здесь поворачивать не стоит, иначе вы попадёте в бесконечные джигородские пригороды, из которых можно выбраться только, в лучшем случае, потеряв подвеску. Большая часть водителей едут до развязки, расположенной перед деревней Торчилово, и там сворачивают в город.
- Где живёт Ваш приятель? – спросила Вера.
- Вам зачем это.
- Довезу Вас до его дома.
- Нет-нет. У него я останавливаться не буду. Мы не таком близком знакомстве.
- Тогда туда Вас подвести?
- Я ещё не решил где буду ночевать. Приеду, обзвоню знакомых, может быть что-то и найду.
Вера задумалась. Её грызли противоречия. Воспитание не позволяло делать первой предложения, но в голове как кол сидели слова её сына: «Это он, это он». И она решилась.
- Зачем же искать, Вы можете остановиться у нас.
- Прилично ли это, - больше удивился, чем из вежливости спросил Лёнгин.
- Мы живём вдвоём, комнат две, так что Вы нас не стесните.
- Что ж, я не против.
В самом центре Джигородска, в доме «сталинской» застройки, на третьем этаже ужинали трое. Посторонний наблюдатель решил бы, что это семья, но на самом деле это наши герои, уставшие после дороги, кушают перед тем, как лечь спать.
- Я постелила Вам в большой комнате на диване, - сказала Вера.
- Мне так неловко, - смутился Лёнгин.
- Так, на мой взгляд, должно быть. Не беспокойтесь.
Зюбрицкий лежал на диване и не мог уснуть. Спать в незнакомом месте, всегда плохо, а тут странные новые знакомые, вдруг пригласили домой – к чему это? Мысли одолевали Лёнгина, он ворочался, но глаза не закрывались.
Она вошла тихо и робко, и присела на край дивана.
- Ты уверена, что тебе это надо?
- Да чего уж, что я не человек. Будь, что будет, а там разберусь, надо ли.
Она была нежной, как бывают нежны изголодавшиеся гордые интеллигентки, из-за своей гордости обделённые главным жизненным стимулом. Она была нетерпелива, словно боялась упустить каждое мгновение неги. Рухнув изнеможённая подле Лёнгина, Вера прошептала:
- Ты завтра вернёшься, когда закончишь свои дела?
- Вернусь, спи.
На следующий день до позднего вечера Вера не отходила от окна, всё всматривалась в темень пустынного двора, и вздрагивала от каждого шороха в подъезде.
Он не пришёл.
02.01-29.12.16