1
Рыжовка затерялась в лесах Подмосковья. Вдалеке от главных дорог, она, как и другие близлежащие деревеньки в сорок-пятьдесят дворов, считалась захолустьем. Многие старухи ещё ни разу в своей жизни на видели поезда, на присланный весной из МТС трактор смотрели, как на привидение, и крестились.
Оживала Рыжовка летом, когда сюда, не боясь глухомани, наезжали из городов отпускники-дачники. Все они родственники рыжовцев, жаловали с детьми, везли гостинцы и подарки, ходили в лес за грибами и ягодами, "пропадали" на речке. Иногда шли поработать на луг или в огород, чтобы помочь колхозу.
А вечер оглашался песнями, частушками и переливами гармошек. Братья Меркушовы, Николай и Григорий, с двумя гармошками выходили на "пятачок" — так называлась площадка для танцев на краю деревни. К ним присоединялись Серёнька со своей трёхрядкой и Андрей Тихонов с бубном, увешанным металлическими пластинками и серебряными колокольчиками. Когда они играли все вместе, складывалось впечатление, что звучит оркестр. На такие вечера выходили даже пожилые мужики и бабы и подолгу смотрели на танцующих, вспоминая свою молодость.
Привлекала к себе Рыжовка и молодёжь соседних деревень. Тогда от песен, хохота и музыки "пятачок" гудел. От носовых платков и платьев расплывался аромат духов. Вместе с вихревыми вальсами и кадрилью исполнялись танго и фокстрот, с уважением называемые "западными" танцами...
Так было вчера. Сегодня "пятачок" молчал. На брёвнах, заменяющих скамейки, прижавшись друг к дружке, молча сидели девчата. Даже мальчишки-подростки сегодня их не "донимали". Они лежали на примятой траве поодаль и тихонько разговаривали о чём-то своём.
Из чулана Меркушовых доносились приглушенные рыдания Иринки.
Григорию первому из Рыжовки принесли повестку. Явиться на призывной пункт надо было уже завтра. Комсомольские дела он передал Вале Звездиной.
Иринка, как только узнала, что Гриша идёт на войну, разрыдалась и никак не может успокоиться. Девушкам понятны её переживания. Ждать ребёнка и провожать, может быть, навсегда горячо любимого мужа — что-то несовместимое. Трудно было примириться с тем, что вставало между Ириной и Григорием.
Возможно, завтра горе коснётся других, а сегодня оно нагрянуло в дом Меркушовых. Лишь одна Лена Гвоздева в душе радовалась страданиям Иринки, которая, как считала Лена, сманила, увела от неё Григория и разрушила её счастье.
Правда, у Лены тоже щемило сердце при мысли о расставании с Григорием. Она не переставала его любить. Но её и радовало, что любимый уедет от соперницы. Поэтому в разговоре девчат Лена почти не участвовала, предпочитая отмалчиваться, чтобы не выдать своих чувств.
— Девчата, — нарушила молчание младшая сестра Лены Симочка, — давайте завтра, провожая Гришу, подарим ему по носовому платочку.
— Предложение дельное. Пусть помнит о нас.
— Только Лене нельзя этого делать.
— Почему?
— Потому... Иринка ещё больше разволнуется, а ей это вредно.
— Ничего, выдюжит, — вмешалась в разговор Клавдия, вторая сестра Лены, — другим ножку подставлять можно, а ей — нельзя?
— Обо мне прошу не заботиться, — одёрнув платье и обняв колени, вынужденно вступила в разговор Лена, — я простилась.
Она вспомнила, как вчера, зайдя в правление колхоза, встретила там Григория и узнала о том, что он уходит на фронт. А потом подкараулила его по пути домой, в лощине у Дикой малины, бросалась ему на шею и стала целовать. Он оторопел от неожиданности, но не оттолкнул её и, смутившись, сказал:
— Не надо, Лена. Семейный я...
— Теперь семья твоя распадётся.
— Нет, семья останется. А ты прости меня за всё, — он обнял её, поцеловал ответно и быстро зашагал по тропинке к своему дому.
Одна минута счастья! Лена ещё о ней расскажет подружкам, но после, сейчас нельзя...
Снова замолчали. После Валя Звездина задумчиво произнесла:
— А на границе идёт бой. Уже многие пролили свою кровь и многие погибли. Сколько было жертв при бомбёжке Минска, Киева и других городов!
Она говорила о коварстве фашистского правительства, нарушившего договор о ненападении, проклинала фашистов, отнявших у советских людей счастье мирной жизни.
Валя — комсомолка, студентка пединститута. Она лучше других разбиралась и в жизни, и в вопросах политики. И сейчас, говоря о войне, она здраво оценивала обстановку, понимала, что трудности придут в каждый дом, коснутся каждого человека, что трудно одержать победу над таким сильным врагом. Но она не могла не верить в победу Красной Армии, в победу советского народа и об этом говорила подругам.
— Ещё как обернётся дело, — перебила её Симочка.
Эти слова не понравились Валентине, но она не возмутилась, а твёрдо сказала:
— Надо быть оптимистами. Верить и верить. Назад история не может повернуться: социализм сменится коммунизмом, а не капитализмом. Вот посмотрите и вспомните мои слова.
Небо хмурилось. Вечер был тёплый, но не радовал. Девчата скучали, но они понимали, что если бы сейчас где-то на деревне заиграла гармошка и послышались песни, это было бы нелепо и никого бы не обрадовало.
2
К дому Меркушовых проводить Григория собралась вся деревня. Пришли и Анна Ивановна, Фома Петрович, Матвей Ильич.
Мать едва держалась на ногах, Иринку поддерживали под руки сёстры Григория.
Он надел свою старую матросскую форму, заломил набекрень бескозырку и держался бодро, приветствуя собравшихся улыбкой. У женщин сразу навернулись слёзы.
Фома Петрович произнёс короткую напутственную речь, пожелав быстрее разгромить врага. Потом крепко обнял Григория и трижды, по-русски поцеловал. Освободившись от объятий, Григорий дрожащим от волнения голосом заверил:
— Что касается службы — надейтесь: ваш земляк, матрос Григорий Меркушов не подведёт. Врага мы разобьём! А пока — до свидания, спасибо, что пришли меня проводить.
Прощаясь с женой, припавшей к его груди, он бережно приподнял её голову и долго смотрел в помутневшие, заплаканные глаза. Затем, произнеся: "Жди!" — стал целовать её солёные от слёз губы, щёки, глаза, потом осторожно отстранил её от себя и быстро отошёл. Иринка стала приседать. Её подхватили и повели к дому, но она упиралась и всё оборачивалась, не спуская глаз с Григория.
В это время на председательской тележке с рессорами, запряженной вороным жеребцом, подкатил Николай. Он круто подвернул передние колёса, натянул вожжи, а жеребец, переставляя на месте ноги и согнув полукольцом шею, медленно гонял во рту железные удила.
Матвей уложил в повозку чемодан. Николай, не слезая с тележки и сдерживая коня, крикнул:
— Поехали, братуха!
Григорий рванулся было к тележке, но тут к нему бросились девчата. Они почти все сразу стали целовать его в щёки, бороду, шею, и каждая совала ему в карман свой платочек.
Разноголосо завыли бабы, закашляли и засморкались мужики. Григорий прыгнул на зелёный клевер в задке тележки, Николай отпустил вожжи, и тележка понеслась вдоль деревни, тарахтя колёсами.
3
За неделю повестками вызвали почти всех мужчин Рыжовки. Ушёл на фронт Фома Петрович Ломтев.
Остались по причине близорукости Матвей и Наум, по старости Тихон и Осип. Хромой Кузьма Гвоздев тоже не пригодился для фронта.
Николая Меркушова и раньше не призывали в армию из-за плоскостопия. Нынешней весной его приняли в партию. Он очень гордился этим и стремился всей своей жизнью оправдать высокое звание коммуниста. Он уже побывал в военкомате, просил направить его на фронт добровольцем, но ему отказали. Болезненно переживая свою неполноценность, Николай считал себя мобилизованным. Он старался и в тылу делать всё для победы над врагом.
Старики, сидя на завалинках, проклинали свою старость. Некоторые из них, вроде Филиппыча, посильно помогали колхозу: делали грабли, отбивали косы, чинили сбрую, выполняли другие несложные мужские дела.
Главной мужской силой становились комсомольцы, ученики девятых-десятых классов. С учёбой они решили подождать: нельзя оставлять колхоз без рабочей силы. Кто же будет давать хлеб Красной Армии?
Председателем избрали Матвея Ильича Дятлова.
Война спутала все планы колхозников. Задерживались с сенокосом, машины к уборке хлеба не готовы, да и работать на них почти некому. Матвей решил на косьбу сена привлечь старших школьников. Но большинство из них косить не умеет. И председатель обратился к Николаю:
— Дела неважные, Николай, косить некому. Надо потолковать с ребятами. От моего имени пройди по всем дворам и накажи ребятам собраться завтра у правления. А сам будь готов выйти с ними на Терехову вершину: обучишь их косить. Они теперь наша основная сила.
— Добро, дядя Матвей. Комсомольцы у нас — народ смышлёный, всех обучу. Хуже Гвоздика косить не будут. Тем более, что они на комсомольском собрании приняли решение участвовать во всех колхозных работах вместе со старшими.
Заботы не отступали ни на минуту. Матвей мыслил привлечь к посильным работам и девчат-подростков, сына Федьку послать в звено молодых косарей, Анисью Реброву закрепить бригадиром. На птичник уговорить Александру Меркушову и бабку Арсёниху, не должны они отказаться, ведь понимают, как трудно сейчас колхозу.
Односельчане Матвея понимали и уважали его за деловитость и честное отношение к труду, за умение уважать и понимать других, за заботу о колхозных делах, и сами болели за общее дело. Но иногда случалось и такое:
Идёт торопливо новый председатель по деревне, а из ворот своего двора навстречу ему Кузьма Гвоздев:
— Матвей, дорогой ты мой, пойми Богом исковерканного калеку, помоги. Выдели небольшой куток в Черемошне — накосить сенца на корову. Озолочу. Всю жизнь помнить буду.
— В уме ты, Кузьма Петрович, чтобы такое говорить? Всем трудно. А ты — только о себе. Рано говорить сейчас об этом, заготовку кормов для личных хозяйств будем вести плановым путём. Тебе бы, Петрович, следовало оказать помощь в накоплении кормов для общественного поголовья. Я имею в виду косьбу. Наумка твой косит плохо, а больше из вашей семьи никто не косит. Может, встанешь на отдельный участок и по возможности будешь помогать всем нам?
— Какой из меня косец, Матвей? И года не те, и болезня, язви её, заела. А Наум косить могёт, зря на него поклёп возводишь. Не скупись, выдели куток. Всё одно без мужиков с покосом не управишься. Тебя же за нескошенные луга районное начальство к ответу стребует, и будешь ты битым.
— Не пекись за мою ответственность. А мошенничать меня не заставляй, — горячился Матвей и уходил своей дорогой.
Гвоздев, переступая с ноги на ногу у своей калитки, жевал беззубым ртом потрескавшиеся губы и ругал себя: «Поспешил ты, старина. Пригласить бы дьявола, язви его, к столу, угостить, и всё пошло бы своим чередом».
Не мог понять Кузьма, что Матвей Дятлов, обеспокоенный военной обстановкой, думал только о помощи фронту, тем более, что сам он не может воевать с врагом с винтовкой в руках. Он был убеждён, что успешным решением неотложных дел в колхозе поможет родной стране в эти тяжёлые для неё дни. Старый подкулачник своей просьбой обидел и возмутил его.
Матвей решительно свернул к дому Арсентьевны. Разговор со старухой был коротким. Она, к удивлению Матвея, сразу согласилась работать на птичнике. Получается, что эта неграмотная старая женщина куда сознательнее Кузьмы Гвоздева и понимает трудности времени. Довольный решением вопроса с бабкой Арсёнихой, Матвей направился к Анисье Григорьевне Ребровой.
С ней разговор затянулся. Анисья готова была выполнить любую "мужичью" работу, как она говорила, но не управлять целой бригадой. Пока она возражала, Матвей, плохо слушая её, вспомнил один прошлогодний случай.
Молотили рожь. Анисья погоняла лошадей на конном приводе. К ночи надо было обязательно закончить начатую скирду. Работы оставалось на час, а у всех свои вечерние дела, пора домой. Придёт с пастбища стадо, соберутся по домам ребятишки. Матвей, показывая на темнеющий горизонт, убеждал баб поработать ещё немного. Все понимали, что заходит туча и развороченная скирда ржи промокнет до земли, но настаивали на прекращении работы.
— К чёрту!.. Мы не лошади. Умылись. Хватит, — рубила Зиночка по прозвищу "Юдла".
— Поработали — хватит. Надо и меру знать. Правда, что не лошади, — басовито гудела её старшая сестра Клавдия, — и лошади выдохлись, а люди тем паче.
— Что ты, Клавдия, разве не понимаешь, что вымокнет до колоска оставшаяся рожь? Что тогда? А нажмём полчасика — и делу конец. А лошади выдюжат. С Анисьей я договорюсь.
Матвей подошёл к погонщице:
— Я знаю, у тебя корову загнать некому, пусть поблудит по колхозным полям, но сделай милость, Анисья, погоняй полчаса. Иначе — загубим рожь.
— Меня просить не надо, я и час поработаю, не гноить же хлеб. Ты вон Юдлих уговаривай... А между прочим, не уговаривай их, Матвей, — заторопилась Анисья, вскочила на деревянный круг привода и ремённым кнутом слегка прошлась по спинам лошадей. — Но-о-о, пошли, миленькие! Но-о-о!
Лошади, натянув лямки, медленно переставляя жилистые ноги по утоптанной земле, зашагали по кругу. Завертелся чугунный маховик, заревел барабан, требуя в свою железную пасть пищи — необмолоченных снопов.
Машинист-барабанщик Кузьма Гвоздев, злобно сплюнув, смачно выругался вслух, сверкнув глазами из-под нависших выгоревших бровей в сторону Анисьи.
— Погнала, подлиза... Вечно на подхвате, язви её в душу, — бормотал он. Но тут же, машинально выхватывая из-под снопа разрезанное подавальщиком перевясло, он вместе с расправленными стеблями бросал его под стальные зубцы барабана. С противоположной его стороны вылетала изжёванная металлом солома и клубами вихрилась пыль.
Женщины снова замахали граблями, отгребая душистую тёплую солому. Работа закипела. Только Зиночка, не поддержанная никем, не взглянув ни на кого, выбежала из-под навеса и опустилась на пыльную мякину. На неё никто не обратил внимания, и через минуту она поднялась и незаметно включилась в работу...
Матвей, вспоминая прошлое, смотрел на стройную фигуру Анисьи, одиноко коротавшей свою вдовью судьбу. Оторвавшись от неуместных мыслей, он продолжал, надеясь на её отзывчивость:
— Ничего, Анисья Григорьевна, ты справишься. Верю в тебя и твою сознательность. — Он подал ей свою шершавую мозолистую руку и лёгким пожатием как бы утвердил договорённость.
Назначение Анисьи в бригаде приняли доброжелательно. Недовольны были только сёстры Юдловы, особенно Зиночка, которая ненавидела её за прямоту и справедливость, и теперь была готова любым манером помешать ей в работе. Анисья знала это, но не придавала значения.
4
Николай Меркушов вывел свою бригаду чуть свет. Молодые косцы позёвывали, но в назначенный час явились все. Опытный косарь, он "дал немного теории", показал, как держать косу, размахнулся несколько раз и, остановившись, продолжал:
— Главное — точно, как циркулем, на полный размах рук описать полукруг. При этом нельзя косу притягивать к себе или отпускать, потому что останутся огривки на прокосе. Занося косу, всё время надо нажимать на "пятку". Вот смотрите.
Весь процесс косьбы Николай демонстрировал сам, потом заставлял каждого делать то же самое. Лучше, чем у других, получалось у Сани, Серёньки и Антона. Они понемногу косили дома, и теперь, как заправские косари, уверенно взмахивая косами, сразу пошли и пошли вперёд, оставляя ровные пышные рядки влажной травы.
Николай похваливал:
— Молодцы! Любо смотреть.
А когда ребята уходили далеко вперёд и требовалось поточить косы, Николай подзывал их в общий круг и, тоже
объясняя, натачивал косы новым бруском. Чтобы косы не затупили или, как говорят косари, "не заточили", Николай в начале работы правил их сам, а потом разрешил пользоваться бруском каждому.
На его лбу выступил пот, но энергия парня не угасала ни на минуту. Хотя возни с неумеющими было много, но дело шло на лад, его усилия не пропадали даром.
Солнце ползло вверх медленно, и косьба продолжалась. К обеду, когда высохла роса, "Николкина бригада" почти смахнула всю Терехову вершину. Это был нежданный результат. Матвей даже обнял "учителя", выражая благодарность.
Вслед за косарями ходили, разбивая ряды сваленной травы, школьницы во главе с Дуняшкой Дятловой.
5
Постепенно налаживались дела, пошатнувшиеся было после ухода на фронт мужчин.
Тем временем, когда ребята одолевали Терехову лощину, группа женщин, а с ними Наум Гвоздик косили Черемошню.
Филиппыч был тоже на лугу, но не косил, а точил косы тем, кто не умел этого делать. Пройдётся старик по лезвию — и снова коса, словно бритва: подрезанная трава послушно ложится в пышный рядок.
Наумка точил свою косу чаще других, чувствовалось, что этого делать он не умеет, но просить Филиппыча наладить косу не позволяло самолюбие. Он еле-еле поспевал за Юдловой Зиночкой, отставшей от других.
Сделав последний взмах, Зиночка обернулась и прокричала:
— К чёрту! Дураков работа любит. Пора и отдохнуть. — Она скрутила жгут влажной травы и метнула его в Наума. Он, усмехнувшись, погрозил ей пальцем и с отчаянным усилием завершил ряд.
Сёстры Юдловы всегда держались самоуверенно и нагловато. На работе они не "расшибались", могли спровоцировать на обидную злую шутку. Война их мало беспокоила: мужей или братьев на фронт они не провожали. Их мужья, захаянные и обруганные ими, давно их оставили, уехав от них подальше. Детей у сестёр не было. Поэтому старшая, Клавдюха, часто, словно козыряя этим, подчёркивала:
— Что, у нас детей куча, что ли? Работайте! Вам положено кормить свою голь перекатную, вы и вкалывайте.
Никто им не перечил, не желая связываться: ты же будешь виноватым и оскорблённым. Изредка Лукерья Дятлова "по зубам даст", как выражались бабы, да Анисья Реброва "брила" их всегда метко, уничтожающе. Когда речь заходила о работе и детях, Анисья говорила:
— Что вы хвастаете своей бездетностью? Подождите, не всё время молодыми будете, а под старость — кружки воды подать некому будет. Быть бездетным — счастье невеликое.
— А ты бы мужьёв нам раздобыла, — ехидничала Клавдия.
— Надо было своих беречь, по-человечески к ним относиться и самим людьми быть, тогда бы они не ушли от вас, — отрубит им Анисья.
На этот раз Зиночка первой уселась на рядок и стала звать остальных. Наумка Зиночкин удар травяным жгутом принял за вызов и решил ответить. Он набрал в охапку травы и, подкравшись, накрыл ею Зиночку, а сам водрузился сверху. Он с наслаждением катался по траве, прикрывавшей женщину. Она, отплёвываясь, старалась уцепиться за его рубаху или волосы и ругала Гвоздика такими отборными словами, что у остальных "уши вяли".
Клавдия бросилась на выручку. Она цепко ухватилась за наумкины плечи и повалила его на бок. Зиночка теперь сама села верхом на своего противника и заломила ему руку за спину. Клавдия, увидев подкошенную крапиву, схватила её вместе с травой и стала совать Науму под рубаху. Обожжённый крапивой побеждённый на чём свет стоит поносил разошедшихся победительниц, хохотавших от радости, что справились с ним.
Изловчившись, Наум ухватил Зиночку за ногу выше колена и, почувствовав тёплую потную мякоть, крепко сжал её в огрубевших пальцах. Зиночка вскрикнула, повалилась на бок и каблуком другой ноги толкнула Наума, попав ему в лицо. Из рассечённой губы его по бороде поползла тёмная струйка. Парень застонал, закрыл лицо руками и уткнулся в траву.
— Будешь знать, как лапаться, — подымаясь, сказала Зиночка и, слегка прихрамывая, отошла в сторону.
— А ещё парень!.. Поиграть с девкой не умеет путём. А так только лошадей ловят, — бубнила Клавдия.
— Ничего. Умылся кровью — другой раз неповадно будет, вторила сестре Зиночка, растирая ногу.
Неприятно было всё это видеть и слышать, и бабы поспешили к новому заходу.
6
Николкина бригада докашивала Терехову лощину.
Вдруг Николай увидел бегущего к ним подпаска. Подбежав к Николаю, запыхавшийся Кирюшка торопливо выпалил:
— Мы парашют нашли в орешнике, а потом и парашютиста в остатках прошлогоднего стога. В штатском. Выбритый. Видать, птица та ещё, здоровенный верзила! Нам с дедом Тихоном с таким не сладить. Вот я и побежал сюда к вам.
— А что он делает? — спросил Николай.
— Спит. Дед Тихон говорит, что его надо брать осторожно и в один миг, не то он всех перестреляет.
— Оружие есть, говоришь?
— Не знаю, но ясно — есть. Не будет же он безоружным.
— Конечно, — согласился Николай и, глядя на Серёньку Баринова, сказал:
— Беги что есть духу в деревню, зайди в наш чулан, где я сплю, сними со стены двустволку, захвати с подоконника все патроны и — на опушку леса. Двадцать минут тебе сроку.
— Я мигом! — Серёнька рванулся с места. Он бежал к Рыжовке напрямик, по кустам.
— Всем остальным, — продолжал Николай, — на Казанский брод: набрать камешков и набить ими карманы. Мигом!
Ребята побежали к Переливице, к тому её месту, где образовался маленький каменный брод. Не разуваясь, они бросились в воду. Мешало быстрое течение, но ребята находили подходящие камни и торопливо совали их в карманы. А когда они "вооружились", Николай сказал:
— Прибежим на место — окружаем стог и обрушиваем на парашютиста камни. В голову целимся мы с Саней, все остальные — по туловищу. Нам убивать его нельзя: он может дать ценные показания. А когда оглушим — сразу вязать руки. Если промашка выйдет и он начнёт отстреливаться, всем залечь, и только тем, к кому он повернётся спиной, метить в голову. Помните: дело опасное.
Дождавшись Серёньку с ружьём, все устремились к стогу. Николай на бегу наказывал:
— К месту подбираться как можно тише.
Кирюшка отстал, но продолжал бежать следом за ребятами. Тихон, направив стадо в лес, притаился на опушке за ореховыми кустами, наблюдая за стогом. Увидев бегущих ребят, он отчаянно замахал рукой, указывая на стог.
Растянувшись цепочкой, пригибаясь, ребята окружили стог: Николай — с одной стороны, Саня — с другой. Прислушались. Тихо. Первым метнул свой камень Николай. Это послужило сигналом для остальных. Град камней обрушился на неизвестного. Вероятно, удары достигли цели, потому что он лежал неподвижно, вытянувшись на соломе. Николай и Саня бросились к нему, схватили за руки и, заломив их назад, связали. Парашютист не сопротивлялся. Это был мужчина лет сорока, в штатской одежде. Он лежал с закрытыми глазами, но дышал. Николай нащупал пульс и произнёс:
— Бьётся... Живой. Принесите воды.
— Нет посуды.
Кирюшка на ходу выплеснул молоко из своей фляжки, удаляясь к видневшемуся вдали болотцу. Николай вывернул карманы задержанного: высыпались записная книжка, треугольнички писем, несколько червонцев. «Новенькие, не были в ходу, — подумал он. — А где же оружие? Неужели нет?» Николай прощупал бока, бёдра, живот лежащего — ничего не было, и лишь из-за пазухи его был извлечён пистолет. За голенищами сапог оказалось по кинжалу. В маленьком чемоданчике, лежавшем в соломе, обнаружены две буханки хлеба, коляска копчёной колбасы, две пачки печенья и пакетик конфет. Чемоданчик был неглубокий, но тяжёлый. Это насторожило Николая: «мина? рация?»... На пачках печенья — русские слова, на треугольничках — калужский обратный адрес. Красноармейская книжка на имя Фёдорова Сергея Савельевича.
Николай ещё раз проверил пульс парашютиста и ощутил редкие, но сильные толчки. Из фляжки, принесённой подпаском, он полил ему на лицо, на грудь, а остатки с трудом влил в рот. Незнакомец открыл глаза, и на лице его появилось выражение испуга. Он попытался было сесть, но не смог и лёжа проговорил:
— Что вы, братцы, делаете? Я — солдат, ваш земляк. Медынский я, отпущен на побывку. Заблудился. А гражданскую одежду надел, чтобы меньше проверяли документы и не подозревали во мне дезертира.
— Как же так можно заблудиться? Тебе надо в Медынь, а ты оказался в нашей глухомани. Непонятно. А парашют куда дел?
— Какой парашют?
— Самый настоящий. Пусть тащит его сюда дядя Тихон, покажем господину немецкому разведчику.
— Никакой я не разведчик, ребята, зря вы... это...
— Ничего, поднимайся, господин хороший, пойдём в сельсовет — там разберутся, кто ты есть. — Николай вместе с Антоном Чадовым поддержали его, и парашютист встал на ноги. Спустя какое-то мгновение он, откинувшись назад, с силой ударил ногой Николаю в живот, рванулся из рук Антона и побежал к опушке леса.
Ребята бросились за ним. Лишь Николай, согнувшись от боли, присел на землю, не имея сил бежать. Наперерез парашютисту с увесистой палкой семенил Тихон. Враг метнулся в сторону, минуя старика. Расстояние между парашютистом и бегущими за ним ребятами не сокращалось. Тогда Серёнька, на бегу выстрелив вверх, крикнул:
— Стой, гад! Застрелю!
Парашютист, не замедляя бега, приближался к кустарнику. Но тут забегавший сбоку Кирюшка, изловчившись, хлестнул своим длинным кнутом по его ногам. Конец кнута несколько раз опоясал его ногу, и он, споткнувшись, упал. Ребята дружно навалились на него, прижав его к земле.
Жадно глотая воздух открытым ртом, напрягаясь всем телом, незнакомец пытался стряхнуть с себя своих врагов и освободиться.
В это время, несколько оправившись от боли, к ребятам присоединился Николай. Оценив положение, он распорядился:
— Подайте сюда кнут, — одной рукой придерживая голову лежащего, он обвёл кнут вокруг его шеи и продолжал:
— Вяжите узел так, чтобы он был посередине.
Петля обвила шею незнакомца. Николай скомандовал ребятам:
— За концы кнута взяться двоим, разомкнуться на их длину и вести гада в сельсовет. А ну — встать! — крикнул Николай парашютисту.
Тот продолжал лежать.
— Встать! — повторил Николай ещё громче.
Незнакомец, икая, плакал, по грязным щекам текли слёзы. Ему, видимо, было обидно, что он попался в руки безоружных мальчишек.
— Милые мои ребятушки, отпустите, я дам вам много денег. А если вы сдадите меня властям, деньгами не попользуетесь, — умолял он.
Серёнька, направив на него ружьё, толкнул его стволом. Парашютист медленно встал на колени. Концы кнута натянулись по сторонам, слегка затягивая петлю на шее.
— Вставай и следуй без всякого сопротивления, иначе петлю затянем — и поминай, как звали, — предупредил Санька.
Пленённый встал и, нехотя переставляя ноги, зашагал вместе с ребятами к деревне.
Когда конвоиры проследовали с пойманным к сельсовету, на улицу высыпала вся Рыжовка — и стар и млад. До Кистенёвки дошли быстро.
Анна Ивановна позвонила в город, и через час подошла машина. Вместе с неизвестным погрузили всё его имущество и парашют. Начальник милиции поблагодарил ребят, попросил Анну Ивановну назвать их фамилии. Машина тронулась, а молодые рыжовцы вернулись домой.
Несколько дней в Рыжовке только и говорили об этом необычном происшествии и о смелости и находчивости ребят и старика Тихона.
А спустя несколько дней в районной газете начальник милиции поместил статью о рыжовских комсомольцах, которые под руководством коммуниста Николая Меркушова задержали опасного шпиона, засланного врагом для разведки и диверсий. Статья призывала к бдительности всё население района.