Мама

 
  Как я уже упоминал, мама моя преподавала на музыкально-педагогическом факультете института имени Ленина. Она играла на пианино, учила студентов дирижировать. Очень часто занятия она проводила дома. Таким образом, музыка звучала в моей жизни с самого детства.  Когда приходили гости, мама, бывало, играла для них Чайковского, Шопена, в общем классику, и это, очевидно, приносило большое удовольствие отцу. Он гордился тем, что у него такая утонченная жена.  Хотя, как мне кажется, он мало что понимал в музыке. Во всем он искал смысл, а в музыке без слов, смысла он не видел.  Поэтому он любил Высоцкого, и Окуджаву, и совершенно не понимал, как кто-то может слушать песни, например, на французском языке.  А уж совсем без слов, то вообще непонятно, зачем такая музыка.   
     У нас дома в маленькой комнате еще стоял проигрыватель «Радиола». Под ним – запас пластинок, больше всего – детских со сказками: «Маугли», или как «Большая черепаха и львенок пели песню».   Когда мне исполнилось лет 12, я стал слушать взрослые пластинки. Вертинский, которого очень любили мои родители, казался человеком, явно из другого времени, из другой страны, человеком   другой культуры. Он представлялся мне воздушным, загадочным, не певцом, а скорее поэтом. Очень живо, как будто в кино, возникали в моем воображении его расплывчатые образы:
            
                «В синем и далеком океане,
                Где-то возле Огненной Земли,
                Плавают в сиреневом тумане
                Мертвые седые корабли.
                Их ведут слепые капитаны,
                Где-то затонувшие давно.
                Утром их немые караваны
                Тихо опускаются на дно.
                Ждет их океан в свои объятья,
                Волны их приветствуют, звеня.
                Страшны их бессильные проклятья
                Солнцу наступающего дня...»

     Мне очень нравился еще Марк Бернес, особенно «Шаланды полнее кефали», но я стеснялся слушать эту песню при родителях, и особенно я не любил, когда ее включали при гостях, потому что ведь песня про меня, про Костю. Конечно же, мне льстило, что «все биндюжники вставали, когда «в пивную я входил». Но я совершенно не испытывал романтических чувств «к рыбачке Соне.»  И в конце концов, даже если и испытывал, совершенно не обязательно об этом петь на всю ивановскую.         
     Мама приобщала меня к музыке с детства, она несколько раз пыталась отдать меня в музыкальную школу.  Но ничего не выходило. Я оставался невероятно упрям в своем убеждении, что это занятие «для девчонок». Единственное на что я согласился это походы по воскресеньям в Консерваторию. Специальные образовательные концерты для детей, где красиво одетая тетя сначала объясняла значение музыкальных произведений или рассказывала о жизни великих композиторов.  Потом оркестр исполнял их музыку. Для таких походов мне купили специальный пиджак, полосатый, с медными пуговицами, примерно, как у судьи Крикса в фильме «Здравствуйте я ваша тетя». Мне не нравился этот пиджак, точнее сказать, я его ненавидел, но сопротивляться я не мог, потому, что иначе бы заставили еще и в музыкальную школу ходить.  А в консерватории мне нравилась совсем даже не музыка, а буфет. В перерыве мы с мамой туда обязательно ходили, ели бутерброды с красной икрой и запивали напитком «Буратино».      


Lady Madonna.

 - Але. Ты дома?
Голос Маслина дорожал, сильнее обычного.
- Ясное дело, раз подхожу.
- Приходи, приходи   быстрей, мои родители уехали, брат тоже.
- Куда уехали?
- В «Поляны», это такой ЦКовский   дом отдыха. На 2 дня.  Да это и неважно куда. Главное приходи.    
- Яблонского позовем? 
- Позвал уже, он скоро придет.
    Маслин был явно чем-то возбужден, но я не понимал, чем именно. Через пять минут я звонил в его дверь. 
- Вот смотри. Моему брату купили магнитофон.
      На столе стояла черная коробка с кнопками, индикатором, и с регуляторами частоты и громкости звука. Почти как пианино в моем доме, она таила в себе какой-то секрет.   Маслин смотрел на нее влюбленными глазами.  Осторожно он нажал на кнопку. Сначала послышалось негромкое шипение, и потом вдруг рояль, резко, сразу очень бодро.  Звук нарастал, удары по клавишам нанизывались как бисер, вступивший голос казался молодым, звонким, и каким-то английским.  Именно английским, а не американским.  Акцент, может быть, я не понимал, почему я так подумал.   Я никогда раньше не слышал такой музыки, она заставляла биться сердце, все тело пульсировать, а ноги сами начинали прыгать.
-  Представь, -   сказал Маслин. -  Раздолбанное в конец пианино.
- Накуренная комната.
- Пепельница, прямо на пианино, на краю, за клавишами.
- И парни все в костюмах
- Черных.
- И галстуках.
- Узких?
- Скорее всего.
- Ударник с усами, опускающимися вниз.
- Да и абсолютно флегматичный, играющий, как бы между делом.
     Воображение у меня с Маслиным все обострялось, и главное, мы представляли все в унисон. Мы не спорили ни по единому пункту.
- Да и обязательно, вот тот, кто за пианино в очках…
- Круглых?
- Да в тонкой оправе.
     Откуда мы все это знали?  Ни я, ни Маслин тогда еще понятия не имели, как выглядят “Beatles”. Мы, конечно, слышали о них, но какую музыку они играют, мы не знали.  По кассете нельзя было определить, что за записи не ней. Наши образы возникали исключительно из музыки. Песня оборвалась как-то неожиданно на восходящей ноте. Нам захотелось послушать ее еще раз, потом еще, и еще и еще раз, пока не пришел Яблонский.  Сначала он не мог понять, чем мы так возбуждены. Но когда песня заиграла, точно так же, как и мы, он начал дергаться в ее ритме.
 «Давай играть», -  предложил Маслин.
     В большой комнате стояло черное пианино, Санек учился в музыкальной школе, и за этим пианино он разучивал гаммы.  Он отрыл крышку, Яблонский сел за воображаемые ударные, я же взял в руки резиновые прыгалки, висевшие у Маслиных в прихожей.  Кажется, его мама занималась физкультурой с этими прыгалками.   Ручка стала микрофоном, другой рукой я придерживал провод.  Магнитофон щелкнул, и мы запели. Маслин бил по клавишам, Яблонский, как и положено, казался почти безучастным, изображая игру ударника, «так между делом, пришел вот побарабанить, и сейчас уйду».  Я извивался с микрофоном.  И так раза 3 подряд.   Потом, мы решили узнать, что же там дальше. А дальше шла совсем непривычная для нашего слуха песня. Начиналась она, как колыбельная, спокойно, медленно, нежно, потом голос взрывался, рычал, и потом вдруг уходил в совершенно другую тональность, другую мелодию.  Маслин сразу сказал – «баварская.» Действительно, что-то в этом куске было явно немецкое, бравурное, пивное.  Русский текст складывался как-то сам собой: 
               
                «Бой, скорее пива налей
                Пива налей, 
                Скорей же.
                Бой, а ну-ка пива налей,
                Пива налей. Скорей.»   

     Мы восторгались этими рифмами. И тут мы уже представляли не тонкокостных англичан в пиджачках, а упитанных розоволицых немцев с пепельными волосами.  Они сидели на лавках за огромным длинным дубовым столом, с кружками пива в руках, и раскачиваясь, хором распевали разухабистую песню.  Но мелодия сменилась опять, она стала красивой, проникновенной, ее хотелось слушать вновь и вновь, но звучала она совсем не долго.  Неожиданно возвращались баварцы со своим «Бой, а ну как пива налей».      
    Потом мы, конечно же узнали, что играли их The Beatles «Lady Madonna» и «Golden Slumbers», песни с разных дисков.  Довольно скоро у Маслина появились записи других групп Uriah Heep, Kiss, Sweet, Smoky.   Они крутились, и днем, и ночью, докручивались   до того, что бывало магнитофон «Весна» «зажевывал» пленку.  Пленка осторожно извлекалась пинцетом, склеивалась «Скотчем», который мой отец привез из Англии в большом количестве, и который я у него воровал. Мы спорили «кто забойней», кто интересней, кто важней, но лично для меня именно Битлз оставили главное музыкальное впечатление. У меня возникло ощущение, что я когда-то все это слышал. Как будто бы, их музыку никто не сочинял, она была, есть, и всегда будет.  Она вечная. Потом я увидел их на фотографиях, и нисколько не удивился, что наши представления оказались реальностью. Но никогда, ни на секунду даже в самых безумных мечтах не мог предположить, что когда-нибудь увижу настоящих рок музыкантов   на сцене. Не обязательно Битлз. Хоть каких.  Это исключалось раз и навсегда. Тогда бы легче представил, что стану космонавтом и отправлюсь в полет на Марс.