28 июля 988 г. от РХ киевский князь Владимир (960-1015) крестил Русь. Легендарное событие выбора православия определило не столько принадлежность Руси-России к христианской цивилизации Европы, сколько особенность православного Востока по отношению к католическому Западу.
К этому времени традиция святоотеческого предания выносила аутентичное христианское вероучение в его православной версии. Увы, её незначительным ареалом стала населенная греками и славянами юго-восточная окраина Европы. А большая часть Европы уже исповедовала враждебный православию католицизм.
Крещение Руси в православие навсегда промыслило её в то, чтобы, будучи хранительницей исконного содержания Христова вероучения, стать форпостом православия, местом воплощения равновесия небесной Благодати и земного Закона. Теоретическим инициатором этого воплощения стал киевский митрополит Иларион († ок. 1055).
В своём «Слове о Законе и Благодати» (1030-1050) Иларион поляризует мир человеческой культуры разительным контрастом двух мировоззренческих полюсов – закона и Благодати. Культурно-символическим выражением этого контраста является библейское двуединство Ветхого и Нового Заветов, и соответственно двух связанных им монотеистических религий иудаизма и христианства.
В целом, ветхозаветная апология закона основывается на рациональном определении человека в свойстве очевидной смертности тела как части условно бессмертного земного рода. Напротив, новозаветная апология Благодати воодушевляется мистическим ощущением бессмертия личной души как части безусловно бессмертного небесного Бога.
Диалектика новозаветной Благодати и ветхого завета-закона объясняется одним капитальным неравенством, по которому, если Благодать предполагает нерушимость закона по способу включения последнего в первую, то закон предполагает небытия Благодати по способу необратимого исключения последней из первой.
Топологически такая необратимость выражается в том, что, если благодатная периферия наряду с множеством других точек включает и привилегированную точку закономерного центра, то закономерный центр исключает из себя всю периферию, кроме самого себя.
Логика этой закономерной необратимости, вполне совпадая с логическим законодательством Аристотеля, полагается в полярности центральной тождественности и периферийной противоречивости. И в ней определенность тождественного центра оказывается ценней неопределенности противоречивой периферии. Так, например, рациональная, знаемая определенность «злой» смертности человеческого тела предпочтительней мистической, требующей веры неопределенности «доброго» бессмертия души.
Онтологический генезис замещения Благодати законом описывается совокупной фигурой аристотелевского силлогизма, большая посылка которого полагает противоречие небесного предиката, малая посылка устанавливает тождественность земного субъекта, и из этого закономерно выводится доминирование земного субъекта над небесным предикатом, смертного тела над бессмертной душой. Так, например, по схеме аристотелевского силлогизма составлено Моисеево наименование иудейского божества Яхве как «Я есмь сущий».
Противопоставляя Благодать закону, Иларион входит в один ряд с отцами и святителями Православной церкви – Василием Великим, Григорием Богословом, Григорием Нисским, Иоанном Златоустом, Григорием Паламой и др. Вслед за ними он настаивает на том, что земная мощь триады логических законов Аристотеля преодолевается благодатной силой небесной Троицы.
Контраст между логической тройственностью земного закона и мистической троичностью небесной Благодати заряжает всё поле человеческого присутствия. И эта контрастность составляет диалектическое существо онтологического настроения человека. По этой диалектике два – благодатный и закономерный, небесный и земной – полюса неотделимы друг от друга. И задача не в том, чтобы заместить один «плохой» другим «хорошим», а дело в том, чтобы их уравновесить.
Но их равновесие достигается только со стороны небесного полюса Благодати, а не со стороны земного полюса закона, поскольку мера небесной Благодати ныне, присно и во веки веков положена Господом, а вот меры для земного закона не существует. Поскольку «нет меры на Земле», совершенствование земного законодательства продолжается в дурную бесконечность.
Через восемьсот лет к этому же выводу, но, правда, с другой стороны придет ключевой авторитет априорной нравственности Иммануил Кант. В частности, он заявит, что, да, мол, нравственный идеал недостижим, но значим сам вектор бесконечного стремления к нему. С христианской точки зрения это является чистейшей ложью, поскольку существо христианской веры и состоит в том, что идеал достигнут и реально явлен в образе Христа, победившего воскресением смерть.
Итак, равновесие Благодати, которая безусловно полагает бессмертие души, и закона, что только условно гарантирует отсрочку исполнения заранее вынесенного приговора для смертного тела, сбывается со стороны первого.
Земной закон требовательно вменяет человеку: «Если будешь хорошо вести себя, отрицательно ограничивая свой произвол соблюдением моральных запретов до узкого места голого наличия, то всего лишь умрёшь смертью на свой лад!». Иначе говоря, земной закон осуществляется как экономический обмен, где антецедент условного суждения – цена, а консеквент – товар, которым является, собственно, смерть.
Обратно, Благодать предлагает: «Живи так, как если твоя бессмертная душа уже спасалась и пребывает в вечности!». То есть, вместо меновой срочной смерти Благодать безвозмездно дарит саму Жизнь в онтологическом свойстве её вечности.
Для русской цивилизации однозначно описанный митрополитом Иларионом контраст земного закона и небесной Благодати имел не просто узкое значение какого-то этического императива, пригодного лишь для жития монаха-аскета, но стал путеводной звездой во всей широте её практики.
Так, этот контраст выразился в практике отношений между благодатным содержанием народной периферии и закономерной формой властного центра. Он имел значение и для внешнеполитической деятельности России, чьей целью стало достижение миролюбивых, добрососедских отношения с другими народами. И, прежде всего, эта цель исключала для себя возможность колониального паразитирования, которое своим внешнеполитическим принципом избрало человечество Запада, прикрыв её с подачи аристотелевского авторитета «благим мотивом» цивилизаторской миссии.
Гармоничный контраст Благодати и закона сказался на особенностях национального хозяйствования, для которого характерно превосходство благодатного мотива коллективной, социалистической справедливости над закономерным (и как бы свободным) мотивом частнособственнической, капиталистической выгоды.