Обводный канал.
1.
У него, можно сказать, ограниченное понимание жизни.
Костя – простой, скромный оркестрант. Тихий, совсем не выдающийся, исполнительный, надежный в своей работе, но незаметный. Почти не реагирующий на внешние раздражители. Молчаливый, односложный, покладистый, сторонящийся, неопределенный... Всегда в тени, всегда уклончивый, когда его пытаются во что-то втянуть, к чему-то привлечь.
У него есть виолончель. И это некое средоточие, сердцевина его жизни. Что само по себе, конечно, неудивительно для музыканта. Можно даже сказать, что теперь это почти вся его семья... В узком смысле, конечно. Он живет совсем один. Есть еще тетя Соня в Петроградском районе. Но здесь, на Обводном, он один. Так получилось. Тетя Соня приходит иногда, опекает «непрактичного», как она считает, Костика. Глядя на него, она вздыхает, слезы наворачиваются на глаза. Костя старается этого не замечать. Он внешне спокоен, уравновешен, даже меланхоличен. Тетя Соня ждала, конечно, худшего, когда Костя остался совсем один, он ведь никогда не знал никаких бытовых забот – одна только музыка. Но вот же – не пропал!
И вовлечение в прозу жизни даже пошло ему на пользу.
Тетя Соня как-то обнаружила, что к Косте кто-то приходит. Следы пребывания. Это ее почему-то не просто удивило, а поразило.
- Константин! – больше слов у нее не нашлось. Она вышла из ванны, неся на вытянутой руке и держа двумя пальцами предмет одежды явно из женского гардероба – что-то яркое и кружевное.
- Ее Вера зовут, - равнодушно объяснил Костя и зачем-то добавил. - Как маму.
- Откуда она? – не сразу нашлась тетя Соня.
- Она покупала капусту в магазине на углу Свечного и Лиговки.
Костя не шутил. Он вообще редко шутил. У него это как-то не особенно получалось.
Эта девушка из «Дикси» продержалась довольно долго, но, в конце концов, как-то сошла на нет. Кости вечерами не было дома, а в его выходные Верочке было некогда. Ну, и виолончель, конечно... Сначала это было для нее «прикольно», потом сделалось «стрёмно». Костя понял, что как угодно звучащая виолончель, для Верочки всегда будет звучать заупокойно.
Костя в общем-то давно свыкся с мыслью, что, кроме музыки, у него ничего в жизни не предвидится. При этом он не чувствовал себя каким-то ущербным. Костя даже не вступает в дискуссию по этому поводу с коллегами. То ли не понимает их, то ли не совсем понимает, то ли как-то закрывается от понимания.
Только музыка! Она, как какая-то своевременно сделанная прививка, защищает его от вредного воздействия внешнего мира, не пропускает внутрь него сомнения, страхи или что-то похожее на комплекс неполноценности. Почти на всё Костя способен находить музыкальные ответы.
Впрочем, по-всякому бывает.
И при всем таком упрощении жизни, ограниченной только музыкой, а может быть, не в последнюю очередь, из-за этой странности, Костя – в каком-то смысле «напряженный» человек. Он трудно сходится с людьми. Да и что это за «схождение»! На полпути, на пороге. Его «напряжение» мало кому подходит. И даже отпугивает. Он знает это за собой, но по-другому не умеет.
Как-то все же, при всем своем своеобразии, Костя пытается учиться жить среди чужих ему людей, подстраиваться под их жизнь.
Фобии и странности никуда не пропадают, но Костя что-то прячет, что-то смягчает в своем отношении с окружающим миром, к чему-то в себе приучает окружающих. Постепенно.
Он живет в облупленном доме окнами на Обводный в двухкомнатной квартире, где раньше жил с родителями, простыми инженерами из научного института, а теперь один.
Так, кажется, пройдет вся жизнь.
Костя как пассажир межгалактического космического корабля. Летящего в бесконечность и вечность.
Летит себе и летит. Торопиться бессмысленно. Никуда вечность и бесконечность не денутся.
А если это еще и музыкальный корабль!
Костя случайно нащупал такое ценное, душелечебное понимание и теперь иногда заходил в него, когда хотел, и оставался там, сколько потребуется, поглядывая из своего окна как из иллюминатора на внешний мир.
И его не обмануть тем, что всякий раз там за окном одно и то же – вид на набережную Обводного канала, тихо несущего мимо свои мутные воды.
Костю недавно взяли из молодежного оркестра в большой солидный оркестр.
Костя отпустил бородку и стал похож на какого-нибудь князя Мышкина – в общем, на только недавно излеченного.
Его простодушное лицо среди бурь и страстей Бетховена-Брамса-Малера... Но здесь он на своем месте, невозмутимо участвует каждый вечер в приготовлении разных интересных музыкальных блюд. То оркестр сам что-то сотворит, то какая-нибудь заезжая знаменитость – дирижер, пианист или скрипач - состряпает нечто особенное на удивление публике. И Костя имеет к этому непосредственное отношение. Хотя он только рядовой в этой большой оркестровой команде и производит на свет что-то обыкновенное, простенькое, скромное, положенное ему по его нотной партии.
Музыка, убаюкивающая человечество... Костя даже не думает об этом – настолько это для него само собой разумеющиеся вещи. Ему нет необходимости задумываться над этим, пытаться сказать об этом словами. Во-первых, зачем зря болтать, во-вторых, кому об этом скажешь!
Не поверят все равно. Не поверят про то необыкновенное, даже для Баха, место в его мессе. Одно! Мир такой вот! И ничего с этим миром не поделать. И ничего с этим делать не надо! Мир погружен в эту музыкальную колыбель. Музыка – схоластическая вещь. И есть время нашей жизни. И музыка нас баюкает. И уже никуда в этой жизни не дотянуться. А музыка рядом. И ты понимаешь, что в этом мире больше ничего не будет.
В то же самое время Костя сознает, что он очень многих вещей не понимает. Очень многих! У него ограниченное понимание. И всего непонятного он не то чтобы боится или там прячется от него, а как-то старается избегать. Потому, что не понимает. Можно это посчитать за психический или даже психиатрический дефект? Костя и об этом не сильно задумывается. У него на этот случай есть одна не надоедающая мелодия. Из Равеля. Такая холодноватая, но душеукрепляющая мелодия. А в ней одна фраза, мелодическо-гармонический поворот...
2.
Костя утром до репетиции успевает позаниматься. После занятий, завтракая, он смотрит в окно. На погоду. И просто потому, что у него нет на кухне телевизора.
С начала лета несколько раз он замечал девушку, которая гуляла с собакой перед домом.
Раньше собаку выводила старушка со второго этажа – Татьяна Вячеславовна. Она жила в доме - сколько Костя себя помнил. А вот девушку Костя никогда раньше не видел.
Девушка отпускала черного лохматого пса с поводка, он бежал на газон. Сделав свои дела, пес еще какое-то время не торопясь ходил на воле по небольшому скверу с кустами сирени и несколькими обкорнанными тополями, росшими уже совсем у дороги вдоль набережной, обнюхивая все, что попадалось, и отмечаясь на местности.
- Джексон! – иногда долетало до Кости, когда девушка звала далеко отходившую от нее собаку.
«Джексон и Джейн», - зачем-то сразу придумал Костя. Просто так. По созвучию. Был бы Джульбарс, наверное девушку Костя назвал бы Джульеттой. А так...
Обратив внимание один раз, Костя теперь замечал «девушку с собачкой» чуть ли ни каждый день. Примерно в одно и то же время Костя подходил к окну, держа в руках чашку с чаем и бутерброд, смотрел, жуя и отпивая, на прогуливающихся Джексона и Джейн.
Иногда их прогулка совпадала с временем занятий Кости. Услышав лай, он выглядывал в окно, немного наблюдал за собакой и ее запасной хозяйкой, потом плотно закрывал окно и продолжал занятия.
Однажды Косте пришло в голову, что Джейн похожа на одну скрипачку из оркестра еще студенческих времен. То ли прической - темными до плеч непослушными волосами, падавшими на лицо с яркими губами и черными бровями, то ли что-то в ее движениях было будто знакомым.
«А ведь и в самом деле!» - Костя задумался о том, что им было сейчас подумано.
Скрипачки в его жизни были всегда. В музыкалке их было даже не одна, а сразу две. При этом Костя и не думал ни о каком выборе одной из двух. Они были для него как из другого измерения. И Костя даже не пытался войти в их другую, какую-то «высшую» реальность.
Просто смотрел. Хотелось смотреть на них и смотрел. На их улыбчивые лица, на их трогательные в своей узнаваемости первоначальные женские повадки, с которыми они поправляли волосы, надевали свои береты и шарфы.
И вот уже в консерватории он увидел одну из тех школьных скрипачек. Куда пропала ее подружка, Костю интересовало, но не очень: в «другом измерении», с его непостижимостью, могло ведь быть все что угодно.
«Поэтическое происшествие» - так Костя для себя называл всякие, пустяковые, конечно, случаи с участием этой консерваторской скрипачки. У Кости так в этом вопросе было устроено: жизнь размечена от одного «поэтического происшествия» до другого.
Как с последней парты! Игры в гляделки. Посмотрит, отвернется, опять бросит взгляд.
Костя мог видеть свою скрипачку на репетициях или на концертах, когда оркестр где-нибудь выступал.
Костя ходил среди оркестрантов, слушал обрывки разговоров и с щекочущим ужасом представлял ироничные взгляды, которыми все будут обмениваться, когда что-то откроется. Почему-то он боялся этого, сознавая всю дикость своих страхов, но это было непреодолимо.
Она улыбается, беседует с приятельницей... Или даже с приятелем! А тут невдалеке – Костя. Думает про ощущение чуда, про волшебство, которое может пройти зря... Быть с ней почти рядом, в одном воздухе, видеть ее, проходить мимо, слышать голос!
И быть совершенно незаметным!
Ее было то видно, то не видно из-за сидящего перед ней толстого скрипача. Конечно, Косте на нее особенно некогда было смотреть. Только мельком – в паузах. И когда толстяк опускал руку.
Близко, в десятке шагов, и непреодолимо для Кости далеко! Никаким способом нельзя было в этом что-то изменить. Недоступность, таинственность, даже непостижимость! Этих неземных существ! И всё же – какой чудесной казалась жизнь!
Примерно так.
Музыка и вглядывание в ее лицо, созерцание, вдумывание, вчувствывание. Попытки заглянуть в другую, конечно же, чудесную жизнь.
Волосы до плеч. Заколоты на одну сторону для удобства во время игры. Тонкая трогательная шея над воротником черного платья. Блеск кольца с мелким камушком - на пальце, тоненький браслет... Сосредоточенность, невозмутимость на лице… Впрочем здесь все такие - невозмутимые.
В мае на каком-то дневном, для детей, последнем перед каникулами концерте, играли Гайдна - «Прощальную» симфонию. Церковные оранжевые свечи... И она! При свечах. Округлость лица. В недавно виденном «Списке Шиндлера» встречались такие лица. Может быть, ее смуглость, какая-то восточность – оттуда. Об этом Костя думал с дополнительно нежностью.
«Двадцать три! И такая тупоумная невинность!» - теперь Костя вспоминал то, как это с ним было, примерно такими словами.
То, что для него было чем-то «поэтическим», для его скрипачки было, конечно, вообще ничем. Ну, или даже чем-то не очень приятным. В Косте ее всё раздражало - его худое унылое лицо, робость, бессловесность, а особенно то, что она постоянно находилась под прицелом его небольших глубоко спрятанных глаз. Особенно ее бесило, когда и подружки замечали все это в Косте, и начинали подсмеиваться над ней. И она сама – нечего делать - привыкла весело-зло, а иногда и слегка брезгливо перекидываться с подружками смешками по поводу этих гляделок. «Кости Гляделкина».
Теперь с ним давно ничего такого не происходило, а от его студенческого увлечения осталось только легкое недоумение. Хотя Костя сознавал, что все закономерно, и быть с ним по-другому не могло.
Он упростил жизнь до предела. У него есть его удобный, спокойный, подстроенный под него мир. Находиться в нем - это возможность для Кости сохранять достоинство, не делать отчаянных поступков. Если бы еще туда – в этот мир - можно было уйти совсем, без остатка!
«Чтобы никто больше не смел!» - дальше Костя не развивал мысль, ему и так было понятно. А кому ж еще!
Костя как раз с тех самых пор с настороженностью стал относиться к скрипачкам. Ко все остальным – к флейтисткам, виолончелисткам, арфисткам – у него было более спокойное отношение... Ну, еще альтисток он старается избегать. На всякий случай.
У Кости в прежнем оркестре была «скрипачка», которую он боялся больше всех. А в новом - она еще только намечалась, но еще не успела осознанно образоваться.
3.
Как-то, выходя из дома, Костя встретил Джейн и Джексона, возвращавшихся с прогулки. Костя был уже внизу. Дверь распахнулась, и вбежал Джексон. Костя отступил на несколько шагов от двери, заслонившись виолончелью в блестящем пластиковом футляре. Собака только на ходу нюхнула футляр и побежала вверх по лестнице.
Девушка задержала на Косте и на его виолончели любопытный, немного насмешливый взгляд.
«Ах, вот кто мешает мне заниматься!» - подумал Костя.
«Ах, вот кто там мучает виолончель на четвертом этаже!» - одновременно с Костей подумала девушка.
Костя почти угадал ее имя. Да и не почти, а угадал: девушку звали Женя.
Татьяну Вячеславовну она называла бабушкой. Но это было не совсем так. Женя, когда заходил об этом разговор, говорила, что Татьяна Вячеславовна ее «дальняя бабушка», имея в виду, что она «дальняя родственница» из поколения бабушек. Обычно это было понятно, хоть и вызывало улыбку.
Не имевшей никогда детей и, естественно, внуков Татьяне Вячеславовне самой было интересно побыть в роли бабушки взрослой, умной и красивой внучки.
Придя домой, Женя сразу завела с Татьяной Вячеславовной разговор про Костю. Старушка рассказала ей все, что знала про его семью.
- Значит, у него такая смешная фамилия!
- Почему смешная?
- Ретардов! Что это за фамилия!
- Ну и что?
- Куда-то его предки опоздали, не иначе!
- Возможно. А ты почему интересуешься? Он старый для тебя.
- При чем здесь это!
- И странный.
- Мы все странные! Каждый по-своему.
- Вот это верно!
Через некоторое время Женя опять вспомнила о Косте.
- Можно его к нам позвать?
- Позвать? Ну, позови! Попробуй!
- Нет, вы, бабуля, позовите! Я хочу посмотреть на него поближе.
- Как же я его позову? Зачем?
- А давайте что-нибудь сломаем! Какой-нибудь кран в ванной.
- Он у нас уже и так сломан.
- Тем более.
- И ты думаешь, виолончелист нам его починит?
- Да ладно! Неважно! О! У меня идея! Попросите у него контрамарку. Типа вы такая бедная, нет денег...
- Какие глупости!
Татьяна Вячеславовна все же через знакомую старушку в филармоническом обществе достала недорогие билеты и повела Женю на концерт.
В программе были Вивальди, Брух, И.Х.Бах.
После концерта Женя уговорила Татьяну Вячеславовну подождать Костю у служебного входа.
Он вышел почти последним и сначала не понял, кто перед ним и чего хотят. Деваться было некуда, Костя пошел домой в сопровождении своих соседок по парадной.
Костю поразило то, что его новую знакомую звали Женей.
Долго ждали автобус. Женя молчала и разглядывала смущавшегося Костю.
- Комментаторы с удивительным постоянством, - решила завести разговор Татьяна Вячеславовна, - напоминают всякий раз уважаемым слушателям, что Брух – композитор второго ряда. Записали во второй ряд! От него не отмыться бедному Бруху. Вздох о 19 веке. Так показалось. Вы не находите?
Костя не знал, что сказать. Он подумал, что, пожалуй, старушка права. Но он-то здесь при чем!
Костя сосредоточенно молчал и, только уже у самого дома неожиданно спросил:
- А Джексон... Он какой породы?
- Что?
Женя поняла первой.
- Джексон! У него нет породы, - будто обрадовалась Женя. – Беспородный он какой-то!
Костя не знал, что еще спросить.
- Он иногда проявляет пугающую разумность, - стала рассказывать Женя. – В самом деле пугающую! Потому что кажется, что ты попала в сказку с разумными животными, вроде «Волшебника Изумрудного города», и Джексон вот-вот заговорит человеческим языком. Хотите познакомиться с ним?
- Я!
- Мы придем к вам. Он добрый. Вы же по утрам дома? Во сколько вы просыпаетесь?
- Женя, нельзя же так!
- Ну, ладно-ладно! Спокойной ночи, Константин! Увидимся.
За вечерним чаем Женя заговорила о соседе.
- Что ты в нем нашла? – перебила ее Татьяна Вячеславовна.
- Он такой... Как потерянный. И у него что-то в глазах... Такое там выражение...
- Какое?
- Будто знакомое.
- Хочешь задурить ему голову! Вот уедешь и расстроишь товарища!
- Куда это я уеду? Вы меня прогоняете?
- Куда-куда! Далеко!
- На Дальний Восток?
Татьяна Вячеславовна не ответила. А Женя как будто и не ждала ответа.
- Это распространенное явление, - опять заговорила Татьяна Вячеславовна, – любовь к этому занятию и средние способности. Таких большинство.
- Откуда вы знаете, какие у него способности!
- А что ты его защищаешь!
- Но!
- Что?
- Вы что, злая?
- А ты что, глупенькая?
Воцарилась тишина взаимной обиды. Но через какое-то время Татьяна Вячеславовна заговорила будто бы совсем о другом.
- Почувствовать жесткость этого города... Жесткость отношений между людьми в этом городе. Холодная отстраненность – в местном характере. Природа этих мест, история, материальная среда... Такими делаются люди. Сообразными среде обитания. Иногда это вдруг делается очевидней. Вдруг почувствуешь! Во всем.
- А вы начните быть не такой!
- Какой?
- Ну, не такой. Исправьте этот город!
- Да ну тебя! – окончательно рассердилась Татьяна Вячеславовна.
Женя с улыбкой посмотрела на нее, пытаясь представить, каким образом ход старческой мысли привел от музыки и Костика к этим унылым питерским наблюдениям.
«Мяу!» - произнесла Женя, наконец, примирительно, подошла к своей названной бабушке и обняла ее.
Это ее «Мяу!» - означавшее, что у Жени все было более-менее хорошо, действовало на Татьяну Вячеславовну умиляюще.
4.
«Может быть, надо жить еще незаметней?» – уныло думал Костя, когда на другой день Женя, погуляв с Джексоном, не пришла к нему в гости. Костя сначала облегченно вздохнул, а потом почувствовал какое-то беспокойство.
До сих пор Костя был совсем неразговорчивым. И не только в обычном, обиходном, смысле. Он и внутри себя больше молчал. Не возникало необходимости что-то обсуждать с самим собой, что-то формулировать, комментировать и так далее. Короче, он почти не отслеживал внутренними разговорами внешний мир. А тут что-то случилось, и он будто впервые услышал внутри себя откашлявшийся, чуть хриплый с непривычки, собственный внутренний голос. И Костя начал что-то косноязычно, неловко выдавать на темы, которые раньше были не его ума дело.
Может быть, он таким образом подсознательно готовился к разговорам с новой знакомой. Которая обещала прийти.
«Красоту не измерить, не формализовать с помощью каких-то критериев, параметров. Хоть и пытаются. Слава Богу – безуспешно».
И непонятно, о ком он больше думал – о скрипачках из оркестров или о соседке со второго этажа.
«Красоту чувствуешь. Возникает неопределенное чувство. И потом само по себе всплывает понимание, что это и есть красота, о которой столько разговоров».
Костя почему-то именно сейчас решил повнимательней присмотреться к предварительно отмеченной им скрипачке. Корейского происхождения. Не грозит ли она ему? Костя старался теперь так садиться, чтобы в просвете между пультами было видно ее лицо. Старательное, строгое, детски простодушное...
«Что-то провидческое о 20-м веке...» - искусствовед, как обычно, много чего наболтал. Обещал публике разных симфонических ужасов. Оркестрантам всегда смешно все это который раз выслушивать.
«Но всё, конечно, не так ужасно, - как-то вдруг сказалось в Косте нечто оптимистическое. Для публики. – Не бойтесь!»
«Ужасный» - «гротесковый» - вальс в третьей части. И это одновременно с приглядыванием за его скрипачкой!
«К музыке привыкают. Можно ведь привыкнуть к чему угодно. Может быть, все мы здесь тоже привыкли! А все ужасы были только в восприятии первых слушателей. Их пугал музыкальный язык, сиюминутные живые страсти еще живого композитора. А теперь все немного припылено, как экспонаты в музее».
«И в пятой части ничего из обещанного!»
Костя будто искал подтверждения для своей неожиданно наметившейся потребности в оптимизме и благодушии, которым противоречили нагромождения пугающих домыслов музыковеда.
Дирижер опять взмахнул палочкой. Скрипачи, как жесткокрылые насекомые, задвигались, зашелестели.
«Нет, нельзя сказать, что видишь ее красоту, - переключился опять на скрипачку Костя. - Что значит видеть красоту? Видишь ее саму – такую как есть, с глазами, губами, шеей, прической... Видишь, какая она, какой создала ее генная природа. Но понимать начинаешь, что это именно красота после того, как возникает неясное, неопределенное чувство».
Костя «внутри» много чего мог еще говорить, а вслух – по-прежнему только что-то односложное. Он терялся, путался... Раздражающе для его собеседников.
Костю не покидало ощущение, что у него какие-то неприятности. Что-то было не так.
Он знал, как это с ним бывает, если его стронуть с ровнотекучей, привычной обыкновенности, знал, какой он бывает, при всей своей меланхоличности, психологически малоустойчивый, как моментально может закипеть в нем отчаяние!
Ничего еще нет! Только какая-то полузнакомая барышня пообещала навестить, и Костя ждет - не ждет, а делает все то, что и обычно, только с какими-то отвлекающими, беспокоящими мыслями.
Женя пришла только через несколько дней. Неожиданно. Пришла одна – без Джексона.
Она сразу обошла всю квартиру и на кухне поглядела в окно.
- Здесь хорошо всё видно. Не то что со второго этажа. Просторно!
Костя почему-то не смог сразу ответить, сколько ему лет. Сказал только, что он с такого-то года.
«Что за бесцеремонность!» - начал раздражаться Костя.
А Женя сама, без расспросов упорно молчавшего Кости, стала зачем-то объяснять, что она делает в городе.
- А-а... – попытался уточнить Костя.
- Куда я поступала?
- Да.
- В артистки, конечно! Куда ж еще! Смешно?
- Почему?
- Смешно! Я красивая?
- Ну...
- Вот именно. А там это очень требуется. Красота сама по себе убедительна, поэтому гораздо легче в кино и театр берут хорошеньких. Им для того, чтобы им верили, нужно меньше усилий. Публике так и хочется им верить. Тем более в кино это безопасней, чем в жизни. Ты одновременно с ними веришь еще и в совершенство этого мира, в котором рождаются такие существа. А вера в совершенство мира – это уже что-то религиозное, душеспасительное, близкое к божественному.
Костя молчал, озадаченный. Он даже не сообразил сказать Жене, что она тоже может считаться красивой.
«Точно ли в артистки она собралась!»
«И вообще, откуда она такая? Непохожая на провинциальную скромницу».
Будто угадав его мысли, Женя сказала, что приехала с Дальнего Востока, где на флоте служит ее отец. И это «дальневосточное» происхождение на какое-то время будто что-то Косте прояснило.
«Провинция. Но особого качества».
«И дочь офицера», - где-то Костя это уже слышал.
Самого «офицера» Костя не помнил. То есть, приезжал иногда кто-то к Татьяне Вячеславовне. Но Костя не присматривался и не интересовался. Теперь ему стало казаться, что это он и был. Но вот военной формы на нем никогда не было.
- Можно я сыграю? – вдруг спросила Женя и, не дожидаясь разрешения, взялась за виолончель. Я училась в музыкальной школе. Правда, правда! В другом измерении.
- Где?
- Ну, там!
Она сыграла кусочек сюиты Баха по нотам, раскрытым на пюпитре.
- Хорошо, что вы не скрипачка! – произнес удивленный Костя, когда она прервала игру.
- Почему?
Женя стала перебирать ноты на пюпитре.
- Ищу, что полегче, - объяснила она и добавила. - Усталая музыка Баха. Усталое понимание... Сейчас не то настроение. Когда-нибудь потом.
Костя взял с полки с нотами какой-то сборник и открыл его перед ней.
- Ну да, это попроще. Как раз для таких, как я. Недоучек.
Женя сыграла еще чуть-чуть, сбилась и отложила инструмент.
- Виолончель... Благородные запахи! – сказала Женя, - Как благородна сама классическая музыка.
- Запах канифоли, что ли? – пробормотал Костя.
- Что! – улыбнулась Женя этому подобию вдруг проклюнувшегося в Косте остроумия.
Костя смущенно отвел глаза.
- Наверное вы чувствуете себя особой кастой в мире других людей? – стала говорить Женя, взмахивая длинными худыми руками. - Вы из тех, кто почти постоянно находятся в высокодуховных областях, делающих там усилия...
Костя настороженно ждал продолжения, пытаясь понять, уж не смеется ли она над ним!
- Во всяком случае, это хорошо. Жизнь в своем мире. Пусть и скучном для кого-то еще. Минимум связей с внешним миром... Правда? Хотя наверное дикая в этом смысле ограниченность.
- А вы сами...
- Почему? Для меня достаточно. Мне это никогда не подходило. Слишком узкая специализация.
Женя со смешками рассказала о том, что бабушка через свою знакомую устроила ее на временную работу в магазин «элитной» посуды на Разъезжей, и что Жене сначала было любопытно, а потом стало скучно.
- Спрятаться в такое! Как в коробочку. И не видно, что происходит снаружи! Это очень неуютное ощущение. Не все на это годятся. Вам не кажется?
Костю раздражали «сложные» разговоры его гостьи. И сравнение занятий музыкой с работой в посудном магазине ему тоже не понравилось.
- Конечно, хотелось бы жить в более простом и понятном мире, но где его взять! – сказала Женя, словно отвечая на его раздражение и успокаивая.
Костя еле дотерпел до конца ее визита и даже ускорил его окончание, сославшись на то, что ему надо уходить из дому.
Женя будто не замечала его неудовольствия.
«Что ты будешь делать!», - ругнулся Костя, когда девушка на прощание бросила свое легкое «Увидимся!»
Костя уже почти закрыл за ней дверь, когда до него донеслось: «Завтра!»
5.
На этот раз Женя сдержала слово. Пришла на следующий день и уговорила Костю пойти на прогулку с Джексоном.
Когда у Кости начался отпуск, эти прогулки стали происходить чуть ли ни каждый день. Они ходили к ТЮЗу, в Багратионовский сквер. Но чаще всего - до Сангальского. Потом возвращались по Черняховской, Павлоградскому переулку...
В общем, Джексон был доволен. Только вот с ним в Предтеченский садик заходить было нельзя.
Женя командовала маршрутом и говорила покорно слушавшему ее Косте обо всем подряд.
- Никаких облаков! Небо непроницаемо плотно затянуто сплошной свинцовостью... Не поворачивается язык назвать все это облаками. Облака, они какие? Они – пушистые, курчавые, перистые, растрепанные, белые или дымчатые... На фоне голубизны неба. А тут!
«Типичные питерские облака! Что она придирается!» - думал Костя, но вслух не возражал.
Женя нашла себе кусочек провинции: Предтеченский садик, две церкви, колокольня, детский сад, желтый двухэтажный дом на Лиговке перед мостом через Обводный... И эти облупленные кирпичные колонны ограды вокруг всего квартала. Их всё никак не могли основательно отреставрировать. Больше чем на несколько месяцев качества работ не хватало, валилась штукатурка, а там, где она еще держалась, графитисты расписывали столбы своими каракулями.
Женя говорила, что вся эта запущенность будто бы ей что-то напоминает, но ничего конкретного не рассказывала и вообще темнила. Косте это было очевидно, но он относился к этому рассеянно-снисходительно, как к чему-то невинно детскому.
На концерты Женя не просилась, говорила, что не хочет сейчас такого рода переживаний. Но иногда она встречала Костю после концерта, и они шли домой пешком.
- Город дает собой попользоваться: своими каналами, реками, парками, площадями, набережными... – объясняла Женя.
Это ее давление, напористость! Костя не знал, что с этим делать. Он не мог понять, зачем ей это нужно. Эти встречи со скучным, малоразговорчивым, нелюбезным персонажем, эти прогулки по городу. С разговорами о музыке или о городе.
- Горбатые мосты через канал Грибоедова. Как театральные декорации. К «Пиковой даме». Правда?
Костя тащил после концерта свой достаточно тяжелый для долгого пути инструмент в футляре и что-то односложно отвечал на ее вопросы, а больше слушал в пол-уха ее рассуждения, к которым был совсем не готов.
- Русская музыка. Россия приручили эту европейскую даму – симфонию. Все вроде то же, что и у Бетховена с Моцартом, а не то же! Будто переродилась!
- Ну... – начинал Костя из вежливости, но Женя уже переключалась на что-то другое.
Ей было любопытно, как Костя решился стать музыкантом.
- Это должно быть в характере. Способность закрываться от всего на свете, и ничего другого не желать.
- Может быть.
- Но все-таки?
- Не знаю... Сиди себе за инструментом... Никто не пристает... Я и в самом деле ничего другого не желал.
- Вот и я о том же! А есть люди, у которых ничего, кроме повседневности, в жизни не имеется! Их большинство. Даже с учетом сумасшедших.
Костя ничего не понял.
Женя говорила, говорила ровным голосом, но так настойчиво, будто у нее была задача в чем-то убедить Костю. Прохожие оглядывались на них, слыша ее громкие рассуждения на «высокие» темы посреди будничной улицы.
Несколько раз в Костины выходные они ходили «далеко». Знакомиться с достопримечательностями культурной столицы. Без Джексона, естественно. Жене приходилось почти насильно вытаскивать Костю из дома.
Однажды она повела Костю в Русский музей, в котором он не был еще со студенческих времен.
«Провинция!» – насмешливо отметила этот факт Женя.
Музеи всегда утомляли Костю. Вот и в этот раз от бессистемного шатания по залам у Кости осталось чувство беспокойства. Все виделось с каким-то тусклым неживым налетом. Его раздражало все подряд. Елки на переднем плане» «Осмеянного поцелуя» Сомова казались «приблизительными», малявинская Верка выглядела состарившейся, усталой...
Смотрительницы в залах некоего продолжателя бессмертного дела Казимира Малевича охраняли прямоугольные во всю стену полотна разных оттенков красного цвета. Если бы не старушки-смотрительницы, этого нюанса впечатления не получилось бы. В пустом «неохраняемом» зале не было бы того ощущения, что из зрителей делают дураков.
Будь Костя поразговорчивей, он мог бы рассказать обо всех этих «фи!» своей новой подружке и, скорее всего, нашел бы в ней сочувствие, но Косте было скучно говорить об этом. Тем не менее он и так сумел заразил Женю своим унынием.
- Да вы правы! Столько пошлых усилий! - сказала Женя, хотя Костя и не думал ничего говорить.
Он улыбнулся сам себе, оценил способность своей подружки понимать без слов.
- Всюду невиноватые в своих жизнях люди, - сказала Женя, будто оправдывая вдруг выявленное отсутствие несомненности в окружающей действительности.
- Разве такое бывает! – откликнулся Костя.
- Все равно, их больше жалеешь, чем ищешь подтверждения их вины.
В общем, расставались на грустной ноте. Поднимаясь по лестнице, Женя прошлась ключом от квартиры по железным прутьям стоек перил.
- Питерский звук. Характерный перезвон. Глухой, колокольный, жесткий... Из времен Федора Михайловича. И эта лестница из путиловского камня. Шаги в гулкой тишине...
Костя теперь стал чаще поглядывал на Женю с иронической улыбкой, удивляясь ее неутомимым выдумкам.
Иногда Женя приходила в гости. Тенью ненадолго проскальзывала в квартиру мимо Кости. Вызывая больше недоумение, чем заинтересованность.
Это было похоже на то, как в песочных часах или в черной дыре происходит перетекание одного мира в другой. Они связаны в этой точке. И Костя чувствовал, как его втягивает в совершенно ему неизвестные и непонятные отношения, он чувствовал, что проваливается в них и что у него нет сил этому сопротивляться.
«Наверное так надо», - со вздохом говорил себе Костя.
Вообще он всегда ждал чего-то подобного. В нем сидела эта очень тайная мысль. Он воображал, как «подберет» никому не нужную девушку. Пусть даже с небольшими дефектами внешности и... Что было бы дальше, Костя ни разу не пытался представить.
«Ну, вот, подобрал! Хотя, кто кого тут подобрал!»
- Макаронический ужин? – приподняв крышку со сковородки и пробуя еду прямо руками, интересовалась Женя на кухне. Иногда она принимала приглашение к столу. Косте воспринимал это с какой-то тихой радостью и волнением. Потом Женя мыла посуду и наводила порядок на кухне.
Костя всегда ждал хорошего к себе отношения и каких-то, в этом смысле, чудесных событий. Когда что-то подобное иногда случалось, Костя мог и прослезиться. От умиления. Это водилось за ним. Но вот что-то похожее начало происходить, и почему-то это вызывало совсем не те ощущения, которые Костя мог предполагать.
Он не мог никак преодолеть недоверие к происходящему.
«Может быть, эта игра воображения! Как вообразишь что-нибудь!» – думал Костя.
«И если бы еще это не походило на какой-то лирический сериал!»
Косте хотелось разрешить хоть чем-то этот накат новой, беспокоящей реальности. Реальность утягивала в свои реальные, непредсказуемые обстоятельства, и Костя хотелось побыстрее увидеть, чем это должно закончиться. Он каждый день с тревогой ждал следующую серию.
«Как-то же до сих пор все обходилось! Без этого...» - Костя начинал и не договаривал до конца, не смея придумать названия для того беспокоящего, нервного состояния, которое ощущалось рядом с Женей. И еще в голове крутились обрывки недодуманных мыслей про что-то «женское», «дразнящее», что постоянно ощущал Костя в ней за всеми ее отвлеченными и высококультурными разговорами.
«Замечаешь свои мысли. Застаешь их в голове. И распугиваешь, - уныло замечал Костя и тут же стыдил себя, вспомнив Женю с ее обычными ироническими интонациями. - Что ж они такие у тебя пугливые!»
6.
В общем, на Костином межпланетно-межгалактическом корабле всё пошло как-то не так, как прежде. Это и пугало Костю, и всё больше захватывало. Он жил с постоянным, не утихающим беспокойством, вернее в смеси беспокойства и ожидания чего-то необычайно хорошего. В каждой следующей серии.
И тут оркестр поехал на гастроли.
Женя пошла провожать Костю до автобуса в аэропорт. Было не очень тепло, но на ней было какое-то старорежимное ситцевое платье, будто взятое из реквизита киностудии. Ну, или из гардероба Татьяны Вячеславовны.
«Может быть, не соврала про то, что собиралась в артистки?» - подумал еще Костя.
- Да, у вас тут холодно. Я это понимаю, - сказала Женя.
Костя так неотрывно разглядывал ее, что она улыбнулась и спросила: «Что?»
Он не ответил. И когда уже подъехал автобус, Женя в последний момент, уже в закрывающиеся двери, с улыбкой сказала:
- Я буду скучать.
«Зачем это она? Что это значит?» - так с этим Костя и уехал.
В самолете он почувствовал какое-то даже облегчение освобожденности, но по небольшому уральскому городу, куда добрался оркестр, Костя ходил как побитая собака. Всем заглядывал в глаза и осторожно помахивал хвостиком.
Вечера в гостинице – полные будто бы беспричинной тоски. И Костя уныло понимал, что уже не может отыскать самого себя в этой выворачивающем душу, неуправляемом чувстве.
Вернувшись в город, в первое же утро он увидел, что Джексона вывела не Женя, а Татьяна Вячеславовна.
Костя уловил момент ее возвращения домой, спустился на второй этаж. Остановился на ступенях перед площадкой.
Татьяна Вячеславовна увидела его, когда уже открыла дверь в квартиру.
- Напугал! – сказала она.
А Костя молча стоял на ступенях чуть выше лестничной площадки.
- Уехала она, - наконец произнесла Татьяна Вячеславовна.
Костя не уходил, ждал еще каких-то слов. Джексон напрашивался на ласковое потрепывание по загривку, Костя наклонился к нему.
- Джексон, домой! - позвала Татьяна Вячеславовна.
- Но... – что-то попытался сказать Костя.
- Вот даже как! - старушка с любопытством смотрела на Костю.
- Женя вернется? – наконец произнес он что-то внятное.
Татьяна Вячеславовна долго подыскивала нужные слова.
- Что ей здесь делать! У нее свой дом есть!
- Что-то случилось?
- Ничего не случилось. Пожила и уехала, - сказала Татьяна Вячеславовна и скрылась за дверью.
Костя медленно пошел назад к себе на четвертый этаж.
«Жаба!» - тихо ругнулся он.
«Уехала!» - надо было привыкать к этому тоскливому факту. Костя и пытался на разные лады убедить себя, что этак даже лучше, правильней, что это надо пережить, перетерпеть, и слов потратить... И потом все забудется, как забывалось и раньше. Как вообще всё на свете забывается.
«Смиряешься же как-то. На этом смирении жизнь построена».
«Как бы она такая выживала в этом городе! Ходила на службу, варила обед, что-то еще делала по хозяйству...»
«Или на диване бы лежала, совсем как Ахматова на какой-то фотографии».
Костя мучил себя воображением, без конца представляя, что она вдруг вернулась, и ее можно будет встретить на Лиговке или еще где.
«Мы могли бы грустно погулять... В Сангальском. Или по набережной...»
Пока погода позволяла, Костя ходил к Предтеченскому садику, делал полный круг вокруг квартала. Заглядывал в тусклые окна дома на Лиговке перед мостом через Обводный. «Вдруг это и есть ее Дальний Восток! - приходило Косте в голову нечто дикое.
«Почему же дикое! Совсем не такое уж дикое!»
Костя представлял обитателей этого скромного, тихого двухэтажного дома. Он казался ему местом, где «усталые люди» обретают на какое-то время необходимый покой. Часы, дни, месяцы забвения. Чтобы обрести какую-то отрешенность почти музыкального свойства от утомительной непрерывной душевной работы.
«...усталые люди светлую жизнь себе обрели» - само собой всплыла строчка, сохранившаяся от просветительских разговоров Жени о поэзии.
«Ноябрь. Ну, или февраль. Снег. Слякоть... – говорила Женя. - И необходимость присутствия поэзии. Наизусть. В голове, а не где-то там - в тепле, в книгах».
- «Ночь, ледяная рябь канала…» - Костя попытался поддержать разговор о стихах.
- Только вот другого канала, не Обводного! - заметила Женя.
- Это почему? – не понял Костя.
- Как тебе сказать... Есть еще каналы в вашем городе.
На улице Женя иногда брала Костю, как ребенка, за руку и командовала им. Этого Косте сейчас будто и не хватало. По улицам города ходили обыкновенные люди. И ее нигде не было!
И некому было пожаловаться на преследующие его приступы тоски. Говорить об этом Костя ни с кем бы не мог.
На пюпитре у него теперь постоянно были сюиты Баха.
«Усталая музыка Баха. Усталое понимание...»
7.
Женя появилась только в апреле. Костя случайно увидел ее утром на прогулке с собакой.
Он уже перестал и ждать, и в окно по утрам не смотрел. Его межгалактический корабль упрямо преодолевал однообразную, скучную, едва переносимую жизненную пустыню.
А тут на тебе! Просто гуляет! Не торопясь, спокойно! И ей ничего не нужно!
«Может быть даже, она уже давно в городе! И не приходит!»
Первым желанием было выбежать сейчас же во двор, схватить ее, вытрясти из нее душу...
Но Костя никуда не побежал, хоть его и ломало от непереносимой смеси обиды, отчаяния и нежных чувств, от которых подгибались ноги в коленях.
Костя дождался, когда Женя вернется к себе, и ушел на репетицию. А вечером пришел после концерта поздно. Света в их окнах не было.
Костя зашел в квартиру, сел на диван и почему-то стал ждать.
Она не приходила. Так, сидя на диване, не раздеваясь, Костя заснул. А проснувшись через какое-то время, сам себе удивился - чего это он! И уже собрался лечь спать, как раздался звонок в дверь.
Костя долго не решался пустить ее к себе. Стоял тихо под дверью и не открывал. Она была с Джексоном, он чувствовал, что Костя здесь рядом – за дверью - и поскуливал.
- Ну ладно, открывайте! Не бойтесь. Джексон сегодня не кусается.
Костя впустил ее.
- Я увидела у вас свет, когда вывела Джексона.
Увидев недоверие на лице Кости, Женя объяснила, что она была с Татьяной Вячеславовной на дне рождения ее подруги. Татьяна Вячеславовна осталась там ночевать, а Женя вернулась из-за Джексона домой.
- Это хорошо, - Костя внимательно разглядывал ее.
- Что хорошего!
Костя подошел к ней, чтобы помочь снять с нее куртку. Женя отпустила поводок, Джексона пошлепал в комнату и там улегся на ковер.
Действительно, от Жени слегка пахло днем рождения.
Они оказались так близко, что физически почувствовали друг друга. Оба только на мгновение были смущены этим неожиданным микрособытием. Ни Костя, ни Женя не ожидали от себя ничего подобного.
- Вот, - сказала Женя.
Это уже произошло, и произошедшее сразу сняло все, теперь уже лишние, вопросы.
В его объятиях она показалась ему маленькой, детски тоненькой – почти необнимаемой.
- Костя, что вы делаете! – говорила Женя теперь уже ничего не значащие слова.
- Ничего.
-Тебе ничево, а мне чиво, - она неожиданно перешла на «ты»!
Голос ее шелестел, будто теряя силы.
Костя прижимал ее к себе за мягкую податливую спину и чувствовал, что она хочет этого. Этого ощущения было достаточно – что бы она ни говорила.
- А ты знаешь, как это надо делать?
- Что!
- Шучу, шучу! – засмеялась она, увидев ужас на лице Кости. - Не бойся! Я тоже знаю.
Потом он смотрел, как она поправляла волосы, падавшие на лицо, как она прятала улыбку, то вскидывая глаза, то опуская. Бледная открытость ее лица светилась матовой белизной.
- Отвык, – шептал он, прижимаясь к ней опять и опять, - от мягкости губ...
- Что ты там бормочешь! Бабушка меня убьет!
- Фраза тянется к фразе...
- Что! У тебя еще и слова какие-то в запасе есть! Ну, еще скажи что-нибудь! Ласковое.
Женя чуть отстранилась, чтобы глянуть ему в лицо.
- Нам было тогда по шестнадцать лет, - говорил ей Костя, будто что-то хотел объяснить. - И я ее целовал.
- Да, это радикальная вещь! И даже экстремальная.
Костя не стал продолжать, увидев ее ироничную улыбку. И теперь у него появилось легкое опасение: не шутка ли вообще все это?
«А может, это все только день рождения!»
Ночью Костя несколько раз просыпался от цоканья когтей Джексона по паркету и от его почесываний. А под утро Джексон еще и взвизгивать стал. Природа требовала положенного.
- Просыпайтесь немедленно! Ну, что мне через вас перелезать? – Женя опять обращалась к нему на «вы».
Она-таки перелезла через Костю, не дожидаясь, пока он окончательно проснется и сообразит, что от него требуется.
Тусклый свет раннего дождливого утра еле освещал комнату. Костя с удивлением смотрел, как Женя торопливо натягивает на себя платье.
- Который час? Что случилось?
- Вдруг она решит вернуться пораньше! Боже! Она меня убьет! Джексон пошли!
Костя догнал ее у выходной двери и обнял. Безответно.
Это чуть огорчило Костю, но вернувшись на диван и сладко вытянувшись на еще теплой после нее постели, он все же решил: «Нас любят!»
Почему-то он так решил.
В этом «нас» был совершенно определенный смысл: Костя имел в виду себя и виолончель, то есть себя со всем, что и как у него есть. В совокупности.
«А как же еще!»
На спинке стула остался висеть забытый ею серый свитер из тонкой шерсти. Это тоже что-то такое говорило Косте. О том же.
От нее оставался еще звук захлопывающейся двери, этот звук какое-то время звучал в ушах, а ее уже безвозвратно не было! Но Костя об этом пока не знал.
Днем Костя вдруг вспомнил непонятный ночной разговор. Настолько странный, что Костя сомневался, был ли он на самом деле или приснился.
Ночь. Приглушенный свет. Костя лежал на спине глазами в потолок, а она - на боку, подперев голову рукой, и смотрела на него с лукавой улыбкой.
Он думал о том, что Женя только что сказала.
- Мы виделись в том городе. На улице... – она помедлила, - как же ее? Ну, неважно. Я вышла из дома и увидела тебя.
В тот город, о котором она говорила, Костя ездил в детстве к бабушке с дедом.
Костя лежал и пытался понять, как такое возможно. В том городе последний раз он был лет пятнадцать назад, значит...
А ее лукавая улыбка…
- Что ты там делала? – только и спросил Костя, не способный что-то понимать в эту минуту.
«Наснится же всякого!» - окончательно вспомнил днем Костя ночной разговор.
8.
«Что же теперь будет?» - весь день думал Костя, пряча улыбку от товарищей по оркестру.
Душные и легкие, как ее вчерашние духи, волны нежности… Ощущение проваливания в счастливую необъяснимость... В общем, полный романтизм, который Костя совсем за собой еще не знал.
Когда Женя не пришла вечером, радость Кости потускнела. Он специально несколько раз ходил на улицу, смотреть на ее окна. Там было темно.
А случайно заглянув в почтовый ящик, он обнаружил там незапечатанный конверт с запиской, в которой было три слова:
«Ничего не было».
«Неужели уехала! – это казалось невероятным. – Неужели опять!»
«Да что же это такое! Как так можно! С человеком! Что за дрянь такая!»
«А ты бы как хотел! Ничего же не было!»
Только через несколько дней Костя увидел, горящие окна.
Костя два раза спускался на второй этаж, прежде чем решился позвонить. Прислушивался к тишине за дверью. И только когда к двери подходил Джексон и начинал подгавкивать в полголоса, Костя поспешно уходил. И все же, в конце концов, как-то пересилив себя, Костя нажал кнопку звонка.
- Ну, зайдите! - Татьяна Вячеславовна посторонилась, пропуская Костю в квартиру.
Костя, помявшись немного на пороге, вошел.
Старая, 50-х, 40-х годов мебель... Старушечий запах. Лекарств, чего-то холодного и невкусного - с кухни...
«Как здесь могла жить Женя!»
«И где она здесь?» - присматривался Костя. Ему хотелось увидеть что-то, доказывающее реальность существования Джейн в этом мире, но он ничего не смог обнаружить.
Татьяна Вячеславовна усадила его за стол на кухне, села напротив и закурила.
- Я думала, что вы перетянете ее оттуда.
- Откуда?
Татьяна Вячеславовна так долго смотрела на Костю и ничего не говорила, что Косте стало немного не по себе.
- А вас еще самих надо цепью привязывать к этому миру! - наконец произнесла она.
Костя с беспокойством ждал, что она еще скажет.
- Женя... С ее попытками здравого смысла. Не смотря ни на что. Это в ней постоянно присутствует. Настороженный поиск здравого смысла. Поиск его во всем. И во всех.
- Что в этом плохого!
- Ничего. Только это доставляет много хлопот. И ей, и окружающим.
Костя не стал уточнять, что старушка имела в виду. Все равно навыдумывает всякого – считал Костя. И не напрасно. Татьяна Вячеславовна вдруг спросила, не говорила ли Женя чего-то необычного.
- Например, о другом измерении, - осторожно произнесла Татьяна Вячеславовна, внимательно следя за реакцией Кости.
- Что вы хотите сказать, что она оттуда? – недоверчиво переспросил Костя.
- Откуда? Из другого измерения? – хмыкнула Татьяна Вячеславовна.
- Нет. Оттуда, - Костя махнул рукой куда-то в сторону окна.
- Ну что вы! – правильно поняла его старушка, - она даже излишне разумная! Уж в этом я разбираюсь.
Татьяна Вячеславовна помолчала, задумавшись, а потом продолжила.
- Впрочем, к таким вещам бывают разные подходы. Бывает и со стороны разумности.
- Как это? – спросил Костя, но старушка, будто не слышала его, занятая своей мыслью.
- Значит, ничего не было. Это хорошо! Может, это она меня, дуру старую, решила попугать!
- О чем вы?
- Это даже хорошо, что ничего такого! А только совсем невинно, по сегодняшним временам, она a ;cart; les jambes! Пустяки!
- Как?
- Ну, вы это можете и не знать. Вам необязательно.
- Что?
- Это по женской части. Хорошо, коли так! Побаловались друг другом? Говорите!
Татьяна Вячеславовна, не дождавшись ответа от растерянного Кости, продолжила:
- Если еще ее увижу когда-нибудь, задам ей трепку! Так издеваться над старухой! Что я ей сделала!
- Так вы, считаете, что можете не увидеть ее! – ухватился Костя за ее слова, способные что-то ему объяснить.
Он пытался систематизировать то, что следовало из слов Татьяны Вячеславовны и что сам знал о Жене. Вспомнил, между прочим, ее ночные слова, но не стал ничего рассказывать старушке.
- И что дальше? – вдруг спросила Татьяна Вячеславовна.
- Так она уехала? – Костя опять попытался что-то узнать о Жене.
- Нет, переместилась в другую реальность!
- Вы ее отправили домой?
- Ну, честно говоря, да. Развернула ее на сто восемьдесят. Что же делать! Я, как видите, съезжаю. Не может же она нянчится со мной до гробовой доски.
- Как же так!
- Вы будете смеяться, но у меня нет даже ее адреса. Она приезжает, уезжает. У нее, оказывается, есть родственники по маме в Псковской губернии. Я верю ей на слово. Она - внучка моего двоюродного брата. Он уехал сто лет назад на Сахалин, и за все время была одна открытка. С праздником. Великого Октября! Потом приезжает наша красавица. Показала какую-то старую фотографию, где мы Лешкой у Медного Всадника. На нем морская форма, я в платье с такими вот плечами... Прослезилась, сказала живи! Было даже неплохо. И если бы не это ее другое измерение... Не в Псковской ли оно, случаем, губернии!
«Может быть, это она сама сумасшедшая!» - подумал о Татьяне Вячеславовне Костя, и ему захотелось уйти. Он поднялся.
- Вы уже уходите, - как-то неожиданно жалко и испуганно спросила Татьяна Вячеславовна.
Она попросила Костю снять с платяного шкафа чемодан с вещами. Сказала, что весь день ломала голову, как до него добраться.
В огромном старом чемодане сверху на вещах лежала опись хранящихся предметов: шали, воротники, платья, еще что-то, Костя не успел дочитать до конца длинного списка. Все это было завернуто в желтые от времени газеты «Правда» и «Известия» и пахло нафталином.
«Точно больная!»
На удивленный взгляд Кости Татьяна Вячеславовна повторила, что уезжает.
- Переезжаю. Буду жить в социальном доме. Врач, питание, все такое...
- И Джексон?
- И Джексона берут. Как без него!
«Чему здесь можно верить? И главное кому! Бабушке, которая не совсем и даже совсем не бабушка. И куда сбежала Женя, не узнать у этой сумасшедшей графини! На Дальний Восток? Хорошо, что не на Аляску! Или на Ближний Восток! В другое измерение? К папе офицеру? В Псковскую губернию?»
«То ли из другого измерения... То ли тут недалече... Думай, что хочешь!»
Костя, уже почти выйдя на лестничную площадку, обернулся и посмотрел на Татьяну Вячеславовну. Она показалась ему сильно постаревшей, маленькой, несчастной. Костя будто ждал от нее еще чего-то. Последнего слова, которое бы заставило его окончательно поверить в реальность происшедшего.
- Вот так мы и живем, что плакать хочется, - сказала Татьяна Вячеславовна.
Костя не ожидал от нее ничего прочувствованного, а тут...
«Слезы? Для облегчения. Для чего же еще! – хотел сказать ей Костя, вспомнив слова Жени, - это еще Иоланта объяснила».
«Чего только не успела она наговорить!»
Старушка опять сделалась строгой и колючей.
- У вас зашло слишком далеко. Костя и Женя! Хороша была бы парочка!
- А что?
- У этого сочетания есть один грустно-смешной неявный, но, уверяю вас, психиатрический, смысл.
- Какой еще смысл!
- Неявный.
Косте захотелось сказать на прощание что-то трогательное этой психиатрической старушке с не железными нервами.
- Все это как-то несправедливо!
Было не очень понятно, к чему относятся Костины слова. Это «вздоховое». Больше для самого себя. Так не говорят, а вздыхают. И у любого найдется, о чем подумать в этот момент.
- Справедливость – это чистая идея, и к реальности не имеет прямого отношения.
- Это вы ее научили!
- Скорее это она меня научила. Мы оба будем по ней скучать. Во всяком случае, я вам оставлю будущий мой адрес. Сообщите его этой загадочной авантюристке. Из другого измерения.
«И одно только слово твердит: "Лимпопо, Лимпопо, Лимпопо!"»
Костя примерил на себя элементы того самого эксцентрического поведения, о котором говорила Татьяна Вячеславовна, рассказывая о Жене.
«Совсем как у нее: “Апрель. Снег. Слякоть. И необходимость присутствия поэзии...” Хотя бы такого качества!»
Татьяна Вячеславовна через неделю выехала, и ее квартира несколько недель стояла пустой. Но однажды, возвращаясь после концерта, Костя увидел свет в окнах.
«Может быть, они вернулись? Может, всё пойдет как раньше, – уныло фантазировал Костя, поднимаясь по лестнице и приближаясь к дверям квартиры Татьяны Вячеславовны. – Ведь это такие пустяки! Ничего особенного! Что такого! Джейн и Джексон будут по утрам гулять под окнами. Потом мы пойдем на набережную... Почему бы этому не быть! Проснешься и...»
Но Костя не пошел проверять свои утешительные фантазии. Ему не хотелось пугать чужих людей ночным визитом, да и ожидание чуда было в нем каким-то уж тоскливым и неживым!
И все же утром, услышав собачий лай, спросонья показавшийся ему знакомым, Костя вскочил с постели и подбежал к окну. Внизу лаяла какая-то совершенно посторонняя собака.
На втором этаже в квартире Татьяны Вячеславовны теперь жила девочка, которая тоже любила звенеть прутьями перил, проходясь по ним ключом. Однажды Костя застал ее за этим занятием. Девочка поспешно спрятала ключ и, опустив голову, прошла мимо.
«Может быть, это она? Спряталась в другое измерение!» - улыбнулся Костя своей нервности и сразу вспомнил один фантастический, как оказалось, рассказ какого-то случайного автора, который злоупотреблял в своем фабульном повествовании подобными беспомощными выдумками. У него одна необычность объяснялась другой необычностью.
«Но хорошо, когда есть, куда прятаться!»
«А мне что делать? А мне прописано смирение. Музыкально-космическое».
Костю, наконец, заметил дирижер. Костя теперь сидел ближе к его корейской скрипачке. Ему уже никто не мешал ее разглядывать.
И она вдруг заметила Костю. Что-то в нем ее заинтересовало! Неожиданно.
Ее лицо еще казалось слегка насмешливым, каким оно бывало у всех остальных скрипачек при встрече с Костей, но в ее глазах появилось и еще что-то.
Какая-то робкая тоскливая нота. Будто она просилась к Косте на его межгалактический корабль.
Что такое могло произойти! С ним! Наверное что-то все же произошло.
Костя как-то не очень удивился переменам. Неясно в чем. Он будто и скрипачек перестал бояться. Может быть, в этом и была причина?
А еще через какое-то время вернулась Женя. С животом. С животиком! Пока еще только слегка заметным.
Она появилась на Костином пороге в том самом старорежимном платье, которое было на ней, когда она провожала Костю в аэропорт. На ее плече висела дамская сумочка на тонком ремешке. Больше с ней ничего не было.
«Прилетела! Из другого измерения!»
- Ты же говорила, что ничего не было! – рот до ушей, не находил слов Костя.
- Нет, все же что-то было, - тоже с улыбкой, но более сдержанной, ответила Женя.
- Тебя не выгнали из дома? – на всякий случай поинтересовался Костя.
- Ты-то не выгонишь?
- Сериал! Мелодрама! Дурдом!
- Костюжены.
- Что-что?
- Это у Татьяны Вячеславовны спросишь! При случае.
Женя зашла в комнату, оглядываясь по сторонам, будто была здесь впервые, подошла к окну, глянула вниз, потом пошла на кухню, на ходу ущипнув виолончель за струну ля.
- Расстроена.
Костя следовал за ней на некотором расстоянии, не смея приблизиться.
- Ты вернулась! – он не пытался скрыть своего восхищения.
- Я привыкла жить в этом доме.
2017.