Роман: «Мемуары советского мальчишки» или «Девять жизней Олежки Кошакова»
Жизнь первая: «Моя четвертинка Неба»
Часть вторая: «Ветер в голове»
Черненко выступил с программным докладом «Актуальные вопросы идеологической и массово-политической работы партии», где подверг критике самодеятельные эстрадные группы с репертуаром «сомнительного свойства», которые «наносят идейный и эстетический ущерб». Выступление на «квартирниках» и подобных самодеятельных концертах было приравнено к незаконной предпринимательской деятельности, нарушающей монополию компании Госконцерт, и грозило тюремным заключением, перестали ловить по баням и кинотеатрам, политическая реабилитация Сталина не проканала, был официально введён День знаний 1 сентября. Но вскоре: Черненко укатил на лафете об стену, ещё быстрее чем Андропов. По телевизору долго и нудно перечисляли имена шедших за гробом, и в народе осталась неясность, кто, и как быстро отъедет следующий, и чего он успеет натворить?
«Мы пойдём путём другим»
В стране многое менялось, однако, цель самого юноши не менялась. Вот только что получается? полёт это свобода, но чтобы научиться летать нужно, расти и жить по правилам и ходить строем, а это уже не свобода. Странная получается дихотомия. Конфликт взаимоисключающих интересов. Как долго нужно ещё расти, чтобы понять такое? Тем не менее, слушаясь старших, Олежка решил поступать в аэроклуб по достижении восемнадцати лет.
С физухой у Олежки всё было неясно. Ещё в садике ему испортили спину дешёвой раскладушкой, там-же, ткнули в глаз веткой акации, и ещё, нет-нет, зайдётся сердце. А готовиться надо как к армии, объяснили пионеру. Николай Степанович показал мальчишке практики по развитию реакции и периферийного зрения, способ определения ведущего глаза, тренировки сердца и дыхания, он говорил, что всему этому его учили в истребителях. Попытки самоопределиться правша он или левша давали также противоречивые результаты. Олежка был явным технарём-интровертом, значит правшой. Однако стрелковый тест показывал, что ведущий глаз левый, а это для армии ой как неудобно, глаза видели неплохо, но немного по-разному, видимо травма хрусталика сказалась, но и прищур стал кривой. Но и это не всё. Тест на мелкую моторику всегда выигрывала правая рука, а вот общий тест всегда показывал левшу. Всё это ещё больше приводило пионера в замешательство. И, тем не менее, полагая, что в медкомиссии ему будут в зад с лупой заглядывать, Олежка начал прокачивать организм.
Пока одноклассники шарились по помойкам нюхали клей, Олежка читал книжки, в надежде хоть чуть-чуть поумнеть. Пока мальчишки крепли в уличных драках, Олежка подсел на йогу, и вытянул свою физуху из состояния дрыщ с потухшим взором, до состояния жилистый дрыщ с горящими глазами. Вот жаль только, что после пожара на аэродроме демонтировали парк тренажёров. К семнадцати годам Олег уже не воспринимал мир как прежде, он стал другим. Да и мир менялся.
Олежик встал поздно, он решил прогулять училище, ему недавно исполнилось семнадцать, и он не захотел отказывать себе в удовольствии, традиционно поглазеть на красный самолёт с балкона, попивая чай. Программа полётов была выполнена, Олег вернулся в комнату и включил телевизор, узнать на всякий случай, не умер ли очередной генсек. Шла новостная программа: на Красной площади столпотворение, Фигня какая. Но мельком Олег заметил, что толпа на красной площади окружила самолёт! На Красной площади! Прямо на брусчатке. И это Сессна. Олег припал к синему экрану.
28 мая 1987 года в центре Москвы приземлился самолёт «Сессна-172», который пилотировал восемнадцатилетний немец Матиас Руст. Нет возраста старше семнадцати лет, так вроде сказал классик?! Но есть возраст восемнадцать! А в восемнадцать можно уже будет на клубном самолёте сигануть в Гамбург, в ответку. Когда такие времена были, когда на Красной площади иностранные самолёты садились. Времена меняются. Так думал комсомолец Олег Кошаков.
До долгожданного восемнадцатилетия оставалась пара месяцев. Не пора ли навестить аэроклуб на предмет поступления?
— Юноша, вы под весенний призыв попадаете. Отслужите в армии и приходите, — сказал начклуба, глянув в паспорт.
Про армию Олег не забывал, как и все советские мальчишки, не давали, но он был так увлечён мечтою, что в его мозгу не сопоставились важные детали: восемнадцать бывает один раз и тут сразу два события аэроклуб и армия сложились, причём армию, почему-то, на пару лет отложить нельзя. Опять получается ждать. Получается, что училка с прыжками и тут обманула? Ещё два года? а взносы платил, ни года не пропустил, по совести платил ведь, не по комсомольской обязанности.
— Валерий Борисович, а можно хоть поступить, а там как получится, может, хоть разок с парашютом прыгнуть успею до призыва? Ныл Олег как Олежка. Он очень хотел летать.
— У вас же день рождения в мае, давайте так, дождитесь повестки и проходите войсковую комиссию, комиссия у нас одинаковая, и с результатами ко мне. Может получится успеть тебя к десантуре подготовить, тогда в армии попрыгаешь. Парень ты вроде крепкий. Карате-шмарате как щас модно?
— Это йога.
— Йо как?! Тоже что-то иностранное. Ну, ну. А вернёшься уже бывалым, сразу на пилотаж и поступишь. Как тебе такое?
А мужик-то вроде не мудак хоть и старый, мысль дельная, тем более что медкомиссия-то всё равно одна. Таких людей надо слушать, решил Олежик, так и поступлю.
Однако, восемнадцать лет возраст опасный, Олежик влюбился в Анну. Кроме того он носил патлы, цвета соломы и золотую серьгу, уже играл в настоящей рок-группе, выставлял фотографии на выставках. Жизнь, нормальная провинциальная жизнь захлестнула, некогда было скучать и думать. А повестка не шла, да забыл уже про неё Олег. Но к осеннему призыву явился сам, а вдруг что с документами не так и его забыли в армию позвать? Да и комиссию бы пройти, прыжковый сезон не закончился ещё.
Увидев волосатого хипана с серьгой, в драных джинсах, Капитан Сергуков с минуту вообще ничего не мог сказать, но, изучив бумаги начал орать:
— Ты какого *** весной не пришёл?
— Повестки не было, — не совсем понимая, что происходит, растерялся Олег.
— А какого *** ты пришёл в военкомат небритый, в рванье, да ещё с серьгой в ухе?
— Не было повестки — раз; если серьгу положить в карман, вы бы её не увидели; и я не видел приказа о моём зачислении в ряды вооружённых сил Советского Союза…
— Да ты как со мной разговариваешь, урод?!
— Как с уродом. Урод. — И своими голубыми, как небо Астрахани, глазами, прямо в его глаза, так внимательно смотрит и осознаёт потихоньку, что армия ему не понравится.
У Сергункова задрожали руки, видно, что если б ему так сын ответил, то в ухо бы он зарядил от души, а тут нельзя, да и пацан, похоже, ответить может, вообще перед взрослыми страха не чует. Сучонок. Олежек спокойный был, сам ни на кого не орал и на себя орать не давал. Это отцами битые мальчишки становятся трусами, а у парня отца не было, мужиком он не бытый, страха не знал, да и знать не собирался. Со шпаной на улице старался не пересекаться, мог струсить и сигануть, но это шпана, у пацанов на улице свои правила. А вот взрослым Олег не прощал ничего. Если он и взрослых бояться станет, то ему и не взрослеть что ли? А жить тогда зачем?!
— А ты, я гляжу, из шибко умных? не боишься, что я могу судьбу твою резко по… менять? — неожиданно спокойно протянул Сергуков. Он выписал повестку и «попросил» прийти стриженым и без серьги.
Конечно, всем этим Олег поделился со своей женщиной. Она плакала, говорила что боится, и не хочет чтобы он уходил в армию. Он и сам уже начинал нехотеть. С Афгана вернулся старый сосед с Чеховой. Вернулся инвалидом. Контуженным. Что он для этого сделал? А ничего. Спал. Просто спал в бараке, когда на соседней койке рванул фугас. Сосед принёс в барак фугас и решил посмотреть как он работает. Он сработал. Соседу-то ничего не стало, его просто не стало, а вот друга контузило, теперь он нихера не слышит и от громких звуков ссытся. Незавидная судьба. Все кто отслужил, как один, повторяли: «армия хорошая школа жизни, но, лучше пройти её заочно». Армия не выглядела привлекательной никак.
— Если ты действительно не хочешь чтобы я уходил, я не уйду. – Пообещал Олег.
— Но ни у меня, ни у тебя нет блата, гундела Анна.
— Зато, похоже, у меня теперь очень много мотивации, причём очнь отрицательной.
В назначенное время призывник явился в клуб ТРЗ, где собралась толпа довольно отвратительных переподростков-недомужиков. Они шарахались по рекреации и заплёвывали всё вокруг, рассовывая по всем щелям бычки. Понимая, что перед ним тот контингент, с которым предстоит провести ближайшие два года, Олег начал обдумывать возможные варианты. Наконец, капитан Сергуков объявил построение. На удивление, вся масса гопоты, будто репетировала. Олег один остался не в строю. Капитан Сергуков, поскрипывая стальными коронками, подошёл, он достал из кармана сорок копеек и протянул их хипану:
— Через дорогу, парикмахерская, через две минуты здесь, в строю. Понял?
— Нет, не понял: у меня есть сорок копеек, и мне не нужно стричься, а я когда стригусь, это занимает больше двух минут.
— Ты не выёбываешься тут, а исполняешь приказы, рядовой Кошаков!
— Разумеется, и первым я хочу исполнить приказ о зачислении гражданина Кошакова в ряды вооружённых сил СССР, в звании рядового Кошакова. Покажите мне его.
Сергуков уже некоторое время размышлял как на это ответить, но тут выручила уборщица, она стала орать, что подонки позасрали клуб. Капитан Сергуков, всё ещё имея намерение провести показательно-карательную воспитательную процедуру перед призывниками, взял ведро и тряпку у уборщицы и протянул Олегу.
— Рядовой Кошаков, взял ведро и убрал рекреацию!
Олег, демонстративно обернулся по сторонам и громко спросил: — есть рядовой Кошаков здесь?
Сергуков заскрипел зубами: — ты, рядовой Кошаков!
— Я гражданин Кошаков, штатское лицо, к приказам не обучено. Убирать ничего не буду, я на медкомиссию пришёл.
Гопота начала потихоньку гоготать.
— Ладно, гражданин, после комиссии, будьте любезны, зайдите в мой кабинет. — Подёргивая левым плечом, процедил капитан Сергуков.
Разумеется, с таким поведением, дружбы среди призывников Олег не снискал. А может все просто думали, что волосатый борзый — голубой?! В те времена все были уверены, что у гомиков должны быть длинные волосы и серьга. Хотя, Олег слышал, что их не призывали, и это был довольно надёжный способ откосить, никто всерьёз его не рассматривал. «Хоть гомиком, хоть гномиком, мне бы уже начать думать, как не влиться в этот тёплый коллектив», — размышлял призывник. Наконец остался последний врач — невропатолог. За два часа сидения среди постоянно сплёвывающей молодёжи, Олег окончательно решил не идти в армию. Тем более что женщина его, просила не ходить.
Симпатичная тётя, намётанным глазом прошлась по тушке подроста и задала стандартный вопрос:
— Жалобы есть?
— Особо нет, — Олег изобразил задумчивость.
— А не особо? — пока без любопытства спросила докторша.
— Я пару раз сознание терял.
— Тааак, эпилептик, что ли? — с некоторым подозрением спросила доктор.
— Нет, просто с велика упал, головой, об асфальт, и отключился. И с тех пор, ещё пару раз отключался, просто так, неожиданно.
— И кто об этом кроме тебя знает? — с нескрываемым подозрением спросила доктор.
— Пол училища. Даже училищная медсестра знает, она мена откачивала.
— И ты сейчас об этом первый раз говоришь? а раньше что молчал? — уже без нот сомнения.
— Так никто не спрашивал.
Невропатолог посмотрела на часы, вздохнула.
— Рассказывай.
Как-то Олег выгуливал велосипед после ТО. Переключение передач, — работает. Задний тормоз, — отлично. Передний тормоз, — бля, ну куда ты так разогнался?! Тушка красиво перелетела через руль и мягко самортизировала лицом об асфальт. Олегу показалось, что чёрт прижал его морду к сковородке. Вся правая половина была ободрана до мяса, текла кровища, будто полбашки снесло. Было реально страшно. Особенно девкам на остановке, напротив которой он разложился. Недели три Олег приходил в шарагу как терминатор, а уходил как зомби, на уроках он методично обкалупывал корочку, которая мешала улыбаться, есть и разговаривать. В училище не осталось никого, кто не увидел бы пугающего лица бедолаги. Свидетели были. Олег лишь приврал доктору, что отключился в момент удара, а он всё помнил как сейчас, а был бы рад забыть. А годом позднее, в училище, в очереди в столовку, Олег, перед толпой, на спор, показывал выключение пульса. Так вот, двое ему пульс щупают, он напрягся, и тут Коля, хохол, появляется и такой не включившись в тему, дружеский приветственный пинок по яйцам — на! (он всегда был дебилом). Олег и отключился. На этот раз реально настолько, что в рядах абитуры началась паника, привели сестру-медичку. Её-то буфера и увидел при выезде из туннеля глупый йог. И тут его сфинктеры расслабились, кровь двинулась, сердце разогналось, и у парня такой нефритовый стояк случился, хрен ширинку рвёт, яйца болят, что хоть опять отключайся. Кажется, он и кончил, но было так больно, что может и обоссался. Хорошо сестра с юмором. Третий случай, он приврал, что дома один был. Но после такого количества свидетелей, этот случай был принят на веру, но в училище, медсестре позвонили.
Невропатолог выслушала призывника и молча начала корябать какие-то каракули на бумажке.
— Вот, сынок, покажи капитану, и обязательно пройди обследование. Вероятно, тебе нужна отсрочка для проведения профилактики. — Довольно грустно и серьёзно сказала врач.
Вечерело. В прокуренном кабинете, заваленном коробками с личными делами, сидел за столом и курил довольно изнурённый человек. Был он пресловуто-толст и некрасив. Удивительно, но теперь он вовсе не казался злобным. Он казался пугающе безразличным. Сергуков, толкнул ботинком коробку с папками, человек тридцать рядовых перестроились в кабинете.
— Садись, гражданин, — и жестом указал на стул.
Он достал из столика бутылку дешёвого коньяка и два стопаря. Разлил. Поднял стопку и махнул ей, — угощайся.
— Я же не пью, — ответил Олег.
— Болеешь или тренируешься? твоё здоровье! — опрокинул капитан.
— Йогой занимаюсь, — ответил призывник, а капитан опрокинул вторую, которую налил ему.
— Так почему же ты в армию не хочешь? Родине долг отдать?
— Я не говорил что не хочу, я просто не хочу, чтобы капитан советской армии обращался со мной как с уголовником или быдлом, только и всего. А все долги родине, что я брал, я отдам непременно. И мысли не было уклоняться. Я в аэроклуб поступаю, мне начклуба обещал к десантуре подготовить. Просто прошу соблюдения прав и приличий.
— В десантуру такое гнилье не берут.
— Жаль, что в военкоматы берут в основном гнильё.
— А тебе никогда не говорили что у тебя…
— …мания величия. — Продолжил Олег.
— Ага.
— Много раз.
— А заграницей бывал, в Афганистане, например? Слыхал, советская армия там курорты содержит? — и смотрит так заговорщицки.
— Продолжайте, капитан.
— Что если я запру тебя в кабинете (а везде решётки и двери стальные), а утром под локотки и на поезд. К маме мы, конечно заедем, чемодан попросим собрать, успокоим, письма передадим. Но писать ты будешь уже из того места, где о твоих правах гражданина и не слыхали. А приличным делом у местных считается резать глотки русским мальчишкам.
— А вы не боитесь что я…
— Что ты вернёшься и отомстишь? боюсь, что ты не вернёшься. Такое уже бывало.
— Вы не боитесь, что я могу оказаться хитрее и наглее вас?
— Очень интересно, — капитан хряпнул ещё.
— Запереть-то вы меня можете, но у вас в кабинете тонны бумаги, окна хоть и в решётках, но выходят на оживлённую улицу. Я буду бить стёкла, кидать подожжённую бумагу в окна, орать. Приедут менты, пожарники, психушка, я заяву накатаю, в насилии вас обвиню, скажу, что к сексу склоняли, ну а чего меня в кабинете-то запирать?!
— Вижу не дурак, — капитан опрокинул ещё. — Хорошо, раз ты хочешь «войны», я гарантирую тебе самую горячую точку, в которой мы воюем.
— Как прикажет страна! — отрапортовал призывник. — Разрешите идти?
— Иди, дорогой, иди, — наливал капитан очередную.
— А, да, чуть не забыл. Невропатолог просила показать: — и Олег протянул записку от врача.
Капитан с минуту морщил лоб, по которому катились капли пота, мешая читать.
— Да ты, блять, издеваешься надо мной, — в жесте полного отчаяния вскинул руки Сергуков. — Ты парень не думай, что легко отделаешься, не в Афган, так в Сибиря, шпалы пересчитывать. Пару лет курорта я тебе обещаю.
— Как прикажет страна. Товарищ капитан, а зачем вам, вы же не злой? — спросил Олег скорее издеваясь, чем риторически.
— Это не мне, Системе нужны жертвы, и выбирают их из таких как ты, чтобы таким как они не повадно было. — И злобно пнул коробку с рядовыми.
В тёмном холле больницы ВТИ старый телевизор показывал что-то про любовь. Кина Олег не видел, но видел одинокую, дежурную сестрицу, сидящую в видавшем виды кресле, и пялящуюся в телек. С другого конца коридора видны были огромные жемчужины слёз, в мерцающем свете голубого экрана, которые ритмично скатывались на пол. Она была прекрасна в своей печали. Разве можно бросать таких девчонок, — подумал Олежик и отправился утешать. Один хер, заняться в больничке особо нечем.
— И как имя того идиота, что заставил тебя плакать?
— Не ваше дело, больной. У вас, по расписанию — сон. Идите спать.
— Уйти-то я могу, но спать всё равно не буду. Ты знаешь дату рождения его?
— Знаю, а вы гадать умеете?
— Давай, погадаю.
Пациент с минуту рисовал на бумажке схемы и цифры:
— Он обидчивый долбоёб без вкуса и перспектив. Это хорошо, что он тебя бросил, тебе не придётся вытирать его сопли…
В больнице ВТИ у Олега появилась хорошая знакомая из медперсонала. В то время гороскопы и прочая околонаучная муть были в тренде, а тут живой астролог, на ЭЭГ лежит. Кроме того, с сёстрами у парня случился уговор, что днём он тусит в больничке, а ночью на свободе (у него же роман), главное к обходам быть на месте. Ему даже разрешили хранить велосипед в тепловушке у корпуса, позволив снять дубликат с ключа. И сёстры же снабдили пациента исчерпывающими тактико-техническими данными аппаратов и технологиями обследования. Лекарств не давали, процедур не назначали, Олег просто лежал в больнице, как в санатории. Днём читал фотокопии редких книжек во дворике больнички, ночью гулял с Анной по парку рубвтуза.
Наконец, главврач назначил ЭЭГ. Было в этом что-то тревожное, особенно учитывая то, что врач сказал Олегу, что если ЭЭГ не покажет достаточных результатов, придётся брать пункцию спинного мозга, ибо случай интересный.
Помещение лаборатории было занятным, как из иллюстраций к опытам Павлова. Узкая аппаратная, из неё несколько дверей, и окно в одно из помещений, а в помещении койка в центре, крашеная белой краской. Призывника отвели в другую, глухую комнату, 2х2 метра, одна койка у стены, четыре разноцветных лампочки в разных местах на стенах, и два динамика, прямо над головой, и в дальнем, верхнем углу. Ещё над изголовьем коробка коммутаторная с проводами. Парня одели в балахон на голое тело, усадили на койку.
— Какие красивые волосики, обычно мы бритых проверяем, придётся их отмывать, — нежно говорила доктор, напяливая шапочку с дырками для проводов.
Она заливала толстым шприцем гель и втыкала электроды, а сестра в аппаратной тестировала контакт. Потом его уложили на койку и закрыли дверь, приказав расслабиться. Яркий свет приглушили, и он остался в полумраке, на койке, с проводами на башке, в окружении лампочек и динамиков. Ну Олег и сам такие эксперименты ставил, пока тренировал себя на лётчика, просто приборы были попроще.
Я быстро провентилировался, релакснул, закатил глазные яблоки под свод переносицы и вспомнил момент падения об асфальт.
— Ой, — услышал я сквозь нетолстую дверь. Дверь открыли и доктор, заглянув, спросила, — вы нормально себя чувствуете, ничего не случилось? Вы не засыпали?
— Нет, наоборот, очень комфортно, я так расслабился. Что-то не так? — изобразил я испуг.
— Не о чем беспокоиться, мы налаживаем, ещё пару минут.
Как и ожидалось, в комнате загорались разноцветные лампочки и издавались звуки. Я же был далеко, далеко. Я прокручивал в голове идеи ещё не сочинённых романов и периодически падал с велика. Длилось это довольно долго. Наконец свет включили и сестра, молча стала меня отключать.
— Какие новости? — бодрился я.
— Пока никаких, мы расшифруем, проконсультируемся и выпишем заключение, вы получите его на руки.
— А что говорят ленты? — указал я на кучу кардиограмм на полу, которые неспешно сматывала в рулон сестра.
— Ничего они не говорят, — нервничала доктор.
Главврач тревожно присел на койку, вокруг стояли сёстры и врачи. Олег сидел на койке, облокотившись спиной на спинку и прижав колени к груди.
— У меня, как обычно, две новости, — менторски заявил доктор, — хорошая, и не очень. Хорошая: нам не придётся делать пункцию спинного мозга, ЭЭГ оказалось достаточно; не очень хорошая: — вам навсегда придётся забыть о службе в армии, и, возможно, о водительских правах.
— Фух, но это я переживу, как-нибудь, больше нет новостей?
— Можете выматываться прямо сейчас, садовник жалуется на ваш велосипед, он мешает ему свои грабли хранить.
Сестрички переглянулись и хихикнули.
Центральный военкомат располагался во дворе девичьего монастыря. В тёмных кельях было накурено, но лучи заходящего солнца играли тонкими нитями табачного дыма вальс бостон, делая обстановку не такой угрюмой а, скорее сентиментальной. Олежик стоял в сиянии дымных лучей как исусик. Подпол читал поверх очков заключение медиков, иногда бросая косой взгляд на призывника. Сергуков сидел рядом и пялился в пол.
— Какого бойца страна потеряла, какого бойца, а, капитан?! — вопросил подпол у Сергукова, — а диагноз как красиво звучит?! Только, кому ты тут теперь такой нужен, — обратился подпол к парню.
— Не знаю, насколько и кому я нужен здесь, но вам, в армии, я точно не нужен.
— Аргумент! Уважаю, какие нынче негодники умные пошли.
— А может?… — протянул капитан Сергуков.
— Не может. Тебе мало с ним геморроя вышло, ты что ему слово офицера давал?
Олег сидел с Анной, на засранной каргами лавке, в любимом и тёмном аппендиксе парка.
— Негоден к строевой, годен к нестроевой в военное время, — прочитала Анна, — и что теперь с ним делать?
— Ничего. Да хоть сжечь?
— А разве можно?
— Нельзя, но если очень хочется, можно и сжечь. А сейчас очень хочется.
Красная книжечка покоробилась и почернела, но не развалилась.
— Чо вы тут жгёте, пожар учинить хотите? — Неожиданно нарисовались два пепса из мрака. Анка аж пискнула, да и Олег вздрогнул.
— Парни, ну хоть не пугали бы так, мы тут зачётку мою сожгли, я окончил институт жизни.
— Вы тока не спалите этот институт, студенты.
Это был знакомый наряд, они видели эту парочку здесь не раз, поэтому спокойно удалились в ночь. Олег растоптал кедом сгоревшие листки в прах. Где-то в горах занималась заря, а пара не выспавшихся моджахедов сказали спасибо аллаху за очередной день.
Утро как обычно началось с жужжания пропеллеров в небе. Олег налил кружку сладкого как мёд чая и вышел на балкон. В небе над Кулаковкой как обычно кувыркался красный самолётик. Никто. Никто в этот момент не знал, что Олег, только что сам осознанными и направленными действиями лишил себя своей детской мечты. С его волчьим билетом медкомиссию в ДОСААФ ему никак не пройти. Увы. Непростое было решение, но оно было принято. Ну ничего, вспомнил Олег слова известного поэта:
И тогда
сказал
Ильич семнадцатигодовый —
это слово
крепче клятв
солдатом поднятой руки:
— Брат,
мы здесь
тебя сменить готовы,
победим,
но мы пойдём путём другим.
Олег так увлечённо процитировал поэта, что выронил поллитровую кружку с чаем. Он успел увидеть, как сосуд последний раз блеснул янтарём и взорвался красивым фейерверком на светло-сером бетоне. Интересно — подумал Олег — это хороший знак или плохой.