Роман: «Мемуары советского мальчишки» или «Девять жизней Олежки Кошакова»
Жизнь первая: «Моя четвертинка Неба»
Часть вторая: «Ветер в голове»
Школу Олежка не любил. Ни старую, ни новую. Но не он решает, ходить приходилось. Тем не менее, и в школе случались приятные вещи. Так Олежка однажды обнаружил на двери кабинета по трудам объявление: «Всех желающих приглашаем в авиамодельный кружок каждый вторник и четверг». Сегодня четверг. Олег осторожно толкнул дверь. По доброй воле он в кабинете после уроков ещё не оставался.
Потому, потому, что мы пилоты,
Hебо наш, небо наш родимый дом,
Первым делом расхерачим самолёты,
Ну а девушек мы выеем потом.
В кабинете труда, седой дедуля напевал пошленькую версию популярной песенки, мелко тряс головой и пускал длинную слюну уголком рта. Он сидел с большим альбомом в руках и рассматривал его, или дремал. Олежка подкрался, заглянул в альбом, и увидел там красивое, цветное изображение немецкого самолёта.
— Это вы авиамодельный кружок? — спросил школьник.
— Ох, тыж партизан, бля, подкрался, — довольно комично подскочил дедушка, видимо он всё-таки дремал. — Я лётчик – истребитель, Николай Степанович, а кружок вот, — и дедушка указал на сиротливый шкафчик за спиной.
— А это Мессершмит? Вы такой на войне видали? — осторожно завязывал разговор Олежка, он ещё не понял, нравиться ему человек или нет.
— Видали?! — оживился ветеран.
Дед что-то сделал рукой с челюстью и посмотрел на Олежку, нижняя челюсть была вывернута наружу, обнажая редкие зубы. От этой картины Олежка аж отскочил. Николай Степанович снова что-то сделал руками с челюстью и принял человеческий вид.
— Полгода через жопу киселём кормили, — совершенно искренне засмеялся старик. А через паузу грустно добавил: — не приведи господь опять.
Николай Степанович был довольно стар и нездоров. Он предпочитал рассказывать истории об аэроклубе до войны, а иногда, в охотку, и про войну, а не заниматься с мальчишками, тем более что ходил один Олежка. А Олежка умудрялся и истории слушать и собирать модели.
Олежке нравилось ходить в кружок одному, так спокойнее, но когда запускали ракеты в школьном дворе, всегда собиралась толпа.
— Ключ на старт! — крикнул дрожащим голосом ветеран.
— Есть ключ на старт! — звонко ответил пионер.
— Обратный отсчёт!
— Три! Два! Один!
Мальчишки и девчонки в толпе нарочито посмеивались над нарочито деловыми и громкими переговорами моделистов.
— Старт!
Но когда ракета, шипящей стрелой пронизывала небо, оставляя сизый след, а потом вспыхивала разноцветным парашютом, все восхищённо открывали рты, провожая взглядами ракету. А потом толпа кидалась искать, куда она упадёт. Появлялось время спокойно подготовить следующий старт. Мальчишка, в первые же ракетные соревнования, проводимые среди школьников, занял первое место. И второе. Ну и третье, заодно. Просто больше ракет он не успел построить, а других участников не было.
Николай Степанович открыл коробку и пересчитал отработанные гильзы. Программу первого года Олежка прошёл за две недели, израсходовав годовой запас ракетных двигателей.
— Николай Степанович, а у меня есть кусок магния, банка марганцовки, а ещё вдоль насыпи много кусков серы, из вагонов падает, а на заводе есть склад торфа и угля.
— Это к чему ты клонишь? — довольно строго спросил руководитель.
— Можно старые гильзы от двигателей новым зарядом начинить!
— Отставить начинить! я те жопу солью начиню.
Николай Степанович строго настрого запретил заниматься самодеятельность и уверил, что к старту такую ракету не допустит. Ну а раз не допустит, то и не стоит зря тратить время. Ветеран уже понимал, что мальчишку будет занять непросто. Он достал из шкафа обыкновенный почтовый ящик, от которого пахло касторкой. В ящике лежали вперемешку с коробками и запчастями модельные двигатели разной степени изуродованности. Всего было девять моторов.
— Вот Олежка. Новых нет, но из этих можно починить парочку. Возьмёшься? А будет мотор рабочий, приступим к кордовой модели.
— Возьмусь!
Лето долгое, но повозиться пришлось. Сходу он свернул голову «Колибри 1,5», касторка схватывалась как олифа, собственно это и есть олифа, и не поддавалась растворителям и бензину. Но экспериментальным путём, на безнадёжном моторе Олежка отработал простейший приём. Он варил моторы в солёном кипятке. Это как ни странно помогло. Со свёрнутым шатуном тоже пришлось повозиться, учитывая, что из инструментов только коловорот и напильники. Из девяти моторов Олежка починил восемь, у девятого был погнут вал от удара об землю, и его негде было достать.
Однако запускать кордовые модели в школе было негде. К тому же Олежка не раз намекал, что хочет сам построить настоящий самолёт. А ведь и построит, если с нужными людьми познакомить, подумал Степанович и написал записку в дом пионеров, Наилю Хабибуловичу.
Олежка пришёл вовремя в Дом пионеров. Хабибулыч, преподаватель авиамоделизма, подвижный и некрасивый мужик неизвестной национальности, как раз затеял строить в своём кружке БРО-11 по журналу «Моделист-Конструктор». В его кружке были все необходимые станки и материалы: была бальса миллиметровая фанера, эмалит, эпоксидка, стеклоткань; были листы алюминия, и даже отдельные блоки управления с настоящих самолётов. Там были и качалки на подшипниках и обжатые тросы, и море болтов и прочих мелочей. Всё это требовалось школьнику на самолёт. А вот чего катастрофически не хватало, так это обычной строительной сосны. В авиамодельный поставляли лишь мелкопиленное сырьё, а для самолёта требовались длинные бруски.
Олежка сразу предложил Хабибулычу взаимовыгодное сотрудничество: Он станет помогать строить БРО в качестве бесплатной практики и добудет столько сосны, сколько нужно на самолёт, (на балконе уже была запасена партия брусков, мама работала в строительстве, а дома шёл ремонт). Взамен, Хабибулыч даст доступ к станкам, и будет учить его расчётам и технологиям, Олежка намеревался сконструировать самолёт сам. Хабибулыч был немного удивлён борзости школьника, но остро нуждался в древесине. Тем не менее, он решил, проверить мальчишку. Он попросил его починить огромный, старинный планер, собранный прежними детьми. Именно с этим планером и выступал Олег на областных, отчётных соревнованиях на Осыпном Бугре.
На лётном поле было столпотворение. Разноцветные флажки, люди с рупорами, и модели. Каких только нет. Первый планер метнулся в небо пугающе быстро, набрав высоты, пилот сбросил леер, а планер как-то неуверенно и шатко висел на месте, — ветрище. Вдруг он упал на крыло и перевернулся через спину, а потом вертикально нырнул носом и, разогнавшись до свиста, полетел в толпу, толпа разлетелась врассыпную. Разогнанный падением и попутным ветром планер врезался в автобус и прошиб стекло. В салон уже попали бесполезные обломки. Никто кроме планера не пострадал. Автобусы и машины велели отогнать подальше.
— Свободнолетающие, Кошаков, минутная готовность!
— Наиль Хабибулович, ветер сильный, а планер старый, он может не выдержать перегрузок.
— Минутная готовность. Это соревнования.
— Но планер!
— Кошаков, на старт!
— Я не полечу, Наиль Хабибулович.
— А кто полетит?!
— Пусть Лёшка летит, он тоже свободнолетающий а у него планер не готов. А я не полечу. Погода не позволяет.
— Ну Кошаков, твою мать. Лёшка, готов? У нас замена участника по состоянию! — объявил руководитель.
Старинный, полупрозрачный, красивый как вся авиация 19го века планер с гудением рванул в небо. Олежке показалось, что на его плечи усаживается слон. Щас что-то будет! В небе хрустнули тоненькие косточки, планер сложился по центроплану, замер, и начал падать вниз. А я говорил, — кричал Олежка Хабибулычу. Но не Хабибулыч же правила определяет. Места Олежка не занял. Замена участника за минуту до старта, и разрушение модели — это дисквал. Да и хрен с ним. А вот планер жалко.
Николай Степанович смеялся, будто колёса скрипели.
— А я вот, тоже случай припомню, там-же на Осыпном. Давно, правда, случилось, до войны ещё, почти сразу за тем, как клуб открыли. Клуб открыли, а имущества ещё нема. Так и учили курсантов на тетрадках да на табуретках. Скука. А тут, наконец, два планёра определили в наш клуб для первоначального обучения — старик демонстративно напирал на «Ё», показывая свою причастность к старой школе авиаторов. — Привезли два новеньких планёра на еродром. Две великолепные машины, на которых можно смело делать первые шаги в небо, чтобы, возможно, навсегда в нём остаться. До этого-то обходилось лишь скучной теорией и занятиями на имитаторе, довольно хреново сколоченном подобии кокпита планёра. Говорю ж, скука.
Совершить первый полёт выпало, разумеется, самому успевающему курсанту. Ох и завидовали ему все. А ничо не подлетать, теория у него отскакивала от зубов — физра — с превышением нормативов, так он ещё, зараза, в ячейке состоял. Выскочка и зубрила. Конечно, все педагоги и инструктора его боготворили, а курсантки недолюбливали. Но не о том.
Погода стояла шикардосная. Поздняя весна. Раннее утро. Штить, гладь, благодать. На солончаке, на котором ещё не потрескался такыр стояли толстые плёнки липкой, чёрной грязи, но лётное поле было уже сухим. Торжественно суетились и начлёты и комзвены. Забили шпигрь для замка стартёра, размотали резиновую ленту, завели и прогрели трактор. Все перемещались шементом и тихо, лишь повторяя короткие команды и никто ни кому не мешал.
— Всегда бы так порхали твои птенцы. — Заметил начальник аэроклуба, руководителю полётов.
— Так устали они учиться на табуретках. А планёры настоящие и интерес у пацанов настоящий. — Отбивался тот.
— Ну готово, — крикнул выпускающий.
Тракторист неспешно сплюнул цыгарку (аэродромным то, курить строго воспрещалось, а тот колхозник) и, понимая, что он сейчас главная сила полез в кабину. Без него вся эта гурьба сейчас тянула бы лямку как бурлаки, своего трактора у аэроклуба нет как нет. Всё тише становилось тарахтение трактора, и лишь резиновые ленты поскрипывали всё с большей силой.
— Стопэ! — крикнул выпускающий и метнул флажком.
Трактор остановился и заглох, стало совсем тихо, лишь звуки естественного происхождения, да посапывания пацанов, нарушали торжество момента. Наш голубчик, уселся в планёр, значит, а двое его пристёгивали, которые за ним лететь должны, тоже выскочки. Хлопнули его по плечам оба, и разбежались.
РП молча стоял в стороне, все экзамены курсант сдал на-отлично, парень не нуждается в поучениях в последний момент. Полёт по задаче один. Разгон, отрыв, прямолинейный полёт до приземления. Внимание на трактор, главное на него не сеть, если долетишь. Облёт по обстоятельствам, справа, слева, над ним, если высоты достаточно. Вся публика сгрудилась в кучку и пристально смотрела на пилота. Пилот пристально смотрел на трактор. «Облёт по обстоятельствам» повторял пилот задачу в уме.
— От винта. — Хладнокровно и негромко сообщил курсант выпускающему.
— От винта! — Взвыл выпускающий, как резаный.
Вся публика сделала глубокий вздох.
Снова мелькнул флажок, и послышалось короткое — «длык» и сразу за ним ффсьщщшуууу… тихо и степенно, пробежав лишь пяток метров, взмыл планёр, и круто пошёл вверх.
— Куда бля! — заорал РП.
— Ёп твоих кукушат! — заорал начальник аэроклуба.
— Оох, — вздохнула публика.
Планёр, набрав высоты, потерял скорости, а акселератор-то был самосбросный, для новичков, чтоб с перепугу трактор с собой не уволокли, вот кольцо и соскочило и планёр без ускорения остался. Хорошо парень успел палку от себя дать, и по инерции самолёт плашмя лёг, но дальше ему ни инерции, ни высоты не хватило, так и шмякнулся он плашмя. Курсант даже не поцарапался, а планёр негоден к эксплуатации.
Ой вою то было. Гвалту. Ну потрещали старшие, народ посетовал, но обучение летанью дело расходное, это все понимали. Просто никто не рассчитывал в первый полётный день планёра лишиться, но да ладно, на то второй и есть. Главное курсант цел, вот и слава красной армии.
— Тянуть сильнее надо, — пожаловался курсант.
— Уверен, что в силе дело? — спросил РП.
Все всё делали в первый раз, спросить было не у кого.
— Уверен, ему на отрыв не хватало я и дал ручку, а ручку дал, инерция сдохла а резина не тянет.
— Ладно, тянем сильнее, — скомандовал РП, садись.
— А чего он опять? — послушались недовольные голоса курсантов, — он уже одну машину разбил, пусть в очередь встаёт.
— Тихо народ, не бузим, он уже машину знает, день только начался, по вечерней смене опять полетим. В две смены будем летать. — Заверял всех РП.
Не особо это народ успокоило, но в клубе субординация, а герой наш на хорошем счету у начальства, куда деваться. Да и парню нужно реабилитироваться, а то застебают лучшего курсанта, авторитет второй раз не заработать.
Пристёгивал его сам выпускающий, и по плечу хлопать не стал. Пацаны неодобрительно смотрели на всё это.
— От винта. — Снова сухо приказал курсант.
— От винта! — Снова заорал РП и махнул флажком.
Снова засвистели травяным шипом несущие плоскости, и… стремительной свечой улетал в небеса планёр. Резина придала ему такой импульс, что в этот раз всё произошло вдвое быстрее, и взлетел планёр вдвое выше.
— Мертвец, летит, — выдохнул завхоз, заставший, как с неба выпадали лётчики с наганами, из фанерок первой мировой и не по-пролетарски перекрестился.
— Убьётся-таки! — заорал начальник.
— Ааа, — орал РП.
— Мама, — орали курсанты.
Планер как взлетел свечой, так свечой и осел на хвост, скомкав конструкцию до самого центроплана. Все кинулись к нему, разумеется.
— Живой, — ответил пилот, первому подоспевшему.
— Ссука ты, — ответил тот, кто подоспел первый.
И снова у курсанта ни перелома, ни ссадины, только поташнивает парня, и нет былой самоуверенности во взгляде. Теперь точно парню обидное погоняло дадут. Ну да главное жив остался.
— Да чо та ты привираешь, Николай Степанович, — огрызнулся Олежка, — два планера (он говорил по современному) за один раз на дрова, и никто ему в тыкву не настучал? И от полётов не отстранили? пустили бы его второй раз, раз он уже ущерб нанёс?!
— Морду ему быть не стали, не принято было, да и членом ячейки он был, сам мог настучать кому надо, и тогда тырком из клуба. Неуставные не допускались. Отстранять не пришлось, летать снова не на чем стало. А вот прозвище прилипло. Обидное. А когда война началась, курсанту тому характеристику давали. Хорошую дали, а в папочке записочку вложили, на тетрадном листочке, карандашиком. Начальник аэроклуба сам написал. «Рекомендую в истребители, курсант уже две единицы своей лётной техники уничтожил, и с вражеской справится». С такой характеристикой и пошёл он на войну. И там ещё четыре вражьих самолёта истребил, и один свой не сберёг. И в тыкву он уже на войне получил, от фрицев.
— Откуда ты знаешь? Ты там был? — Олежка требовал ответа.
— Знаю Олежка, знаю. Был. Я разбил эти два планёра. — Ехидно затрясся старик.
— А какое прозвище тебе дали?
— А вот это я тебе не скажу, мал ещё, — заскрипел и закашлялся ветеран.
«Очищение огнём»
Олежка даже для второй смены встал поздно, он решил прогулять. Погода не очень, настроение так себе. Олег налил кружку сладкого чая и включил телевизор, полистать. На всех каналах, на первом и пятом, показывали балет «Лебединое озеро». Олежка взял программу и сверил: нет балета в программе. Фигня какая.
Умер Леонид Ильич, его сменил Юрий Владимирович. В народе поползли слухи о борьбе с коррупцией. В пивные, парикмахерские и бильярдные стали среди бела дня регулярно заглядывать участковые, на предмет выявления праздно шляющихся в рабочее время. Напряжение чувствовалось во всем, поговаривали о смене эпохи, во как! но Олежка ещё не понимал ничего. Ну умер один генсек, он старый был, его сменил другой. В чём переполох. Не знал Олежка тогда, что был свидетелем начала событий, которое циничные историки назовут «гонки на лафетах». Никто тогда не знал. А каждое событие в истории тянет за собой длинную цепочку последствий, которые станут очевидны ой как не скоро. Олежка ещё столько не прожил, сколько времени ему понадобится на сведение всех фактов и дат. А в школе детям про это ничего не рассказывали, может учителя считали, что и не нужно школьникам понимать, что такое смена эпох в стране? смена вех и смена векторов.
У Олежки был свой чётко очерченный вектор, которому он следовал. Школу прогуливать можно, а кружок нельзя.
— Слыхал? ангар сгорел и все самолёты в нем! — Николай Степанович обычно не так начинал общение, да и Олежке откуда такое знать.
— Как сгорел? — раскрыл рот пионер, и от озадаченности почесал между бровей.
— Как сгорел?! две лисички взяли спички, к морю синему пошли, море синее…
— … подожгли?! А кто? — Слово «подожгли» Олег хорошо помнил с тех пор, как горел Аркаша, слово «подожгли» постоянно звучало и среди свидетелей, и на кухнях горожан.
— Да знать бы кто, сам бы задушил, а не смог бы, то клюшкой бы отхайдокал до полусмерти.
Не будет сегодня занятий Олежка, болею я, домой пойду. А ты к Хабибулычу сбегай, сообщи.
— Я поссорился с ним, он говорит, что нужно поступать по правилам, а я считаю, что хреновые эти правила, если из-за них люди терпят крушение, а их ещё и дисквалифицируют за это. Можно же просто перенести соревнования. Ну я так считаю.
— Хабибулыч тебе в чем виноват, не он правила на соревнованиях определяет.
— А в чём тогда смысл соревнований?
— Смысл в том, чтобы узнать кто лучший.
— Так два планера сломали, как понять какой лучше летал бы?
— Кто лучший из участников, Олежка, а планеры и прочее тут не причём.
— Только ради места?
— Всё в этом мире ради места. Вот и ищут люди своего места, и у каждого место своё есть, но не каждый про это понимает. И ещё Олежка, запомни, жизнь это тоже соревнование. Только тот, кто лучший на соревнованиях, в жизни может оказаться весьма наоборот. Подрастёшь, сам всё поймёшь.
Опять подрастёшь — поймёшь, да Олежка что, плохо старается? растёт, и так длине всех в классе, только тощ. Нарушил паузу старик:
— А самолёт как же? передумал строить уже?
— Нет. Сам построю, один. Я уже всё знаю.
— А тут не ври, не построишь. Не переоценивай себя Олежка. Не бахвалься попусту. И знаешь ты ещё далеко не всё. Сходи к Хабибулычу, может он и не прав с твоей стороны, но ты его тоже подвёл. Велика важность, твоя персона, а вот пожар, — новость важная, сообщи и гуляй, обижайся дальше. Он кстати, пожаловался, что должок на тебе висит, а разве у нас не первым делом самолёты?
Олежка быстро перебирал ногами и ещё быстрее мыслями. Ну тут старик прав, допустим, хоть и есть разногласия с педагогом, а дело-то общее, сообщить надо. Вот только непонятно зачем самолёты подожгли. Обидно как. Вдруг Олежка вспомнил про одинокий Як-50, что стоял не в ангаре: — может мой самолёт не сгорел?! может теперь его починят? было бы здорово. Но потом он вспомнил, что это не его самолёт и стало обидно вдвойне.
В кабинете Дома пионеров Хабибулыч теребил витой шнур.
— Алё, Алексей, уже слыхал? Вот ссуки да?! Но ничего, Лёш, нет худа без добра, тоже удалось поживиться на пепелище, я успел полный багажник металлолома накидать, пока там комиссии разбирались. Теперь есть блоки управления с ЯКов и приборы. Хоть что-то осталось. Приезжай как-нибудь, может, тебе пригодится. А? Да. Мальчишку я к тебе посылал, да, толковый, а вот он кстати, лёгок на помине. Ну пока.
Юный авиатор влетел в просторный кабинет кружка с открытым ртом, чтобы огласить весть.
— Слыхал, Олежка, ангар сгорел и все самолёты в нём. — Хабибулыч не дал слова и даже не вспомнил провальные соревнования. Олежка закрыл рот, и кивнул.
— Подожгли?
— Не иначе, бухгалтерию отмывали. С села пожарных вызывали, с аэродрома вызовов не было, дали выгореть. Но ничего, нет худа без добра, — мужчина указал на кучу авиационного металлолома в углу кабинета, там даже были прихваченные огнём оперения и элероны с самолётов. — Вот, кое-что успел прибрать. Пригодится.
— А что значит, бухгалтерию отмывали? — в области финансов у Олежки проблемы были с первого класса. Но педагог не был настроен объяснять.
— Подрастёшь, поймёшь. А ты-то, откуда узнал?
— Николай Степанович сказал.
— А, хороший старик, мне он тоже сразу позвонил.
И тут Олежка вспомнил, что и в школе и в Доме пионеров и дома у Степаныча есть телефоны. Не новость сообщить послал ветеран Олежку, а чтобы помирился дурак с педагогом.
— А пропал куда? чего давно не появляешься? Я тут один, как кощей торчу. Работа стоит.
— Я думал, вы обиделись.
— Не то слово. Я на тебя ставку делал на соревнованиях, а ты…, сам отстранился, а Лёшку подставил, коллектив подвёл. А ещё уговор у нас был: обещал настрогать сто косынок, где они? Я свои обязательства выполняю, — вон станки, вон книги — для тебя открыто каждый день, никто не прогонит. Эфир, касторка, эмалит, всё что надо, бери, только свою работу делай, как обещал. А то мы этот БРО никогда не доделаем.
— Разрешите приступить немедленно, — пробубнил обиженный пионер.
Хабибулыч молча кивнул, он был гражданским.
Олежка уже не раз хотел спросить да не понимал, подходящий ли момент:
— А можно вопрос?
— Валяй.
— Вот вы говорите, я коллектив подвёл, общее дело, там. Обиделись на меня пацаны.
— Ну?
— А на вас же они не обиделись?
— На меня-то им с чего обижаться?
— А почему кроме меня никто больше самолёт не строит? Где коллектив, где общее дело?
— Ах вот ты как выкрутился. А может им не так интересно как тебе?!
— Вот именно, Наиль Хабибулович, вот именно!
Некоторое время были слышны только шаркания наждачки по фанере. Хабыбулыч зафиксировал струбцинкой очередную косынку, сел напротив окна и посмотрел вдаль:
— А может ты и прав был Олежка, погода была нелётная, планер бы всё равно сломали. А значит, в таблице одни бублики бы стояли, места всё равно бы мы не заняли. Есть твоя правота, но есть и правила, и тебе нужно сразу решить следовать им или отстраниться. Но даже если ты сам сделаешь свой выбор, всё равно не от тебя всё зависит. Видал вот, были самолёты и не стало. Это наверное и есть судьба, а от судьбы ты не отстранишься.
— Можно я отстранюсь? Мне соревнования не интересны, там самолёты ломают, а я строить люблю, я лучше вам помогу достроить БРО, а то мы и вправду его никогда не доделаем.
«Затерянный мир»
Женя Гаврилов, по старой, доброй традиции зашёл к Деду Володе, принёс лекарства и свежих газет. Газета «Волга» пестрела заголовками про поимку очередного тунеядца в парикмахерской, в рабочее время, про новый вектор и прочую муть. Опарин, тем не менее, прочитал газету до корки и только в конце, увидел небольшое объявление о пожаре на Осыпном Бугре. Сообщалось, что ангар с самолётами полностью уничтожен огнём.
Опарин прочёл первый заголовок — «Пойман на хищении крупный чиновник». Перевернул газету и прочитал — «Ангар с самолётами полностью уничтожен огнём». Дед Вова оторвал краешек свежей газеты, когда-то она называлась «коммунист», он и сам когда-то был коммунистом, намял бычков из пепельницы и скрутил самокрутку. Дед сделал глубокую затяжку.
В паузах между учёбой в Варшавском политехническом, Володька любил почитать модную книжицу. Вот и теперь он частенько затягивался Герцеговиной, и нервно перебирал листки нового, только что купленного романа Конана Дойла. Опарин даже не думал что этот «Затерянный мир» — вымысел писателя. Он представлял себя профессором Челленджером, образ которого был весьма далёк от всем привычных профессоров. Володька тоже станет профессором, и тоже не будет ни на кого похож. Главное эффективность, а не сантименты.
Главное эффективность, а не сантименты, — так думал молодой коммунист Владимир Опарин, только что получивший именной наган. Он понимал, что мечты о профессуре придётся надолго отложить, возможно, весьма на долго. Революция! Но он искренне верил, что напуганная и безграмотная страна нуждается в таких как он, грамотных и дерзких. Он без стеснения махал наганом на митингах, убеждая голодную толпу, что главное — это мудрость решений и эффективность действий. Страна поставила перед ним задачу, чтобы самолёты в Астрахани летали, то они будут летать — вашу мать! а чего о нём кто подумает не главное. Кто он такой, что бы о нём думать?! Пусть потом потомки решают.
Дерзко Коммунист Опарин отвечал и когда судили его за разбитый самолёт. И ещё более дерзко, когда партбилет отбирали. Он готов был самолично понести финансовые расходы за разбитый под его командованием самолёт, но не в самолёте было дело. Ещё до этого приходили другие, с наганами, и весь дом перетрясли, искали контрреволюционную литературу. А Опарин как мог предвидеть, какая она станет контрреволюционной после революции? Отец книги всю жизнь собирал, книги, где лежали там и оставались, это эпоха сменилась. Вот за несоответствие эпохи и погнали его.
Виктор неожиданно рано для себя оказался на Кутуме, на Ямгурчевском мосту. Вчера друг с Афгана вернулся, инвалидом, но живым, бухали, теперь очень хотелось опохмелиться. Именно это обстоятельство привело Виктора на рынок Большие Исады. Но проходя по мосту, местный фрик-интеллектуал, алкоголик и неудачник увидел Женю Гаврилова. А Женя просто так не торчит на Ямгурчевском с местным алкобомондом.
— Здарова, чего нового?
Женя, понимая, что безработного книголюба дешёвой книжкой не удивить, сразу достал из чёрной сумки синюю книгу.
— Конан Дойль, «Затерянный мир», первое издание девятьсот двенадцатого, на английском. Из личной библиотеки Опарина. Смотри какое сохран.
Виктор, нахмурив брови смотрел на синий штампик на пожелтевшей странице.
— А кто такой, этот Опарин?
— Да кто его знает, раньше кем-то был. Кулак вроде. А теперь нет его, помер. А книжка хорошая, смотри какое состояние, она же пределов личной библиотеки и не покидала.
— И почём макулатура? — спросил Виктор, стараясь скрыть заинтересованность.
— А ты сколько дашь? — спросил торгаш.
Вот сука, тащат на рынок вещи, а цены и не знают, подумал Виктор,
— пятёрку!
— Не, ну пятёрку, ну не… Четвертак!
Виктор икнул, Женя понял что малость перегнул, что таких денег не только у Виктора нет, и спросил, — сколько есть?
Виктор вывернул карманы, даже пяти рублей не было. Было ровно на бутылку водки.
— А ещё?
Виктор, хипан - безбожник достал из-под бороды маленький нательный крестик, который блеснул золотом, смачно поцеловал его.
— Бабушкин. Всё что от неё осталось, а я-то всё равно неверующий. А крестик красивый, кому-нибудь сгодится.
Женя понимал, что это всё чем владеет Виктор на ближайшую перспективу, и понимал, что может загнать книгу подороже, но его возбуждала мысль о том, что человек расстаётся с ценным ради ценного. Виктор хоть и алкач, а крестик до сих пор не пропил!
Виктор остался без опохмела. Он шёл обратно в свою конуру, ругая яркое солнышко, памятуя добром бабушку, чьё наследство всё-таки сгодилось, матеря торгаша, и радуясь тому, что сможет почитать первое издание на английском, да ещё из личной библиотеки какого-то кулака. Да кому бы рассказать об этом, всё равно никто не поймёт. Дураком слывёт Виктор на Селениях.
«Очищение огнём»
В библиотеке Дома пионеров Олежка, провёл много часов за книжками с формулами и математическими расчётами, которые он ненавидел с того самого дня как получил первую пятёрку по математике. Олежка сочинил самолёт сам, со своими, особенными характеристиками. Это была авиетка. Полноценный самолётик с монококковым фюзеляжем и остеклённым кокпитом. Двигатель располагался строго в центроплане, а ось винта располагалась на полухорде крыла и направлена была строго на перекрестье киля и стабилизатора. Стойки основного шасси были почти под винтом, и самолёт мог вращаться вокруг оси, на стоянке, только за счёт потока воздуха от винта, и ещё это делало самолёт невероятно чутким к управлению, возможно и избыточно, но, не построив не узнаешь. Хвостовое оперение имело активный профиль и, обещало, по расчётам, снизить сопротивление и увеличить скорость на пару километров в час, но имело более сложную конструкцию. Монококковый фюзеляж, тоже был сложнее, чем у БРО, но снижение потерь на кручении и сопротивлении добавят остроты управления. А то, что это потребует значительно больше работы Олежку не напрягало.
Работа кипела. В кружке Олежка не пропускал ни один технологический процесс постройки, дотошно изучая все подробности. На станках напиливал рейки, вырезал алюминиевые качалки (настоящие с Яков Хабибулыч не дал), а дома собирал всё это на простеньком стапеле, которым ему служил стол-книжка, применяя новые навыки, отработанные на чужом самолёте. Олежка уже изготовил фюзеляжную балку, кресло пилота, киль и стабилизатор. Были изготовлены блоки управления и тросовые передачи. Всё лето и осень Олежка работал, не вылезая на улицу.
Мальчишки со двора и с кружка смеялись и говорили, что самолёт он в одиночку не построит. Юному инженеру было насрать, но, сложности-таки были. Не было двигателя. Самый доступный из пригодных «Привет-22» стоил полтинник на барахолке, и ещё столько же нужно заплатить слесарю за переделки. Олег уже ходил на завод, Хабибулыч, координаты парня дал, который когда-то сам построил самолёт, он по моторам специалист и работает на нужном заводе. Но, круглый стольник, где его взять?! А от двигателя зависело, какой профиль ставить. Хабибулыч советовал ЦАГИ 14%, но это толстый лобастый профиль с высоким сопротивлением, скорость с ним будет километров семьдесят, а что это за самолёт, если он машину не обгонит?! Олежка хотел NASA 11%, который сулил крейсерский стольник, но тогда мощности «Привета» могло не хватить. Дилемма.
Так как с деньгами на мотор, и с профилем крыла было ещё не ясно, проект пришлось приостановить до весны. Мама не разрешила хранить самолёт в квартире, оно и понятно и так места мало. Пришлось хранить на балконе. Олежка тщательно упаковал конструкции полиэтиленом и клеёнками, плотно перематывая шнурами, чтобы ни капли воды не попало. Уложив всё на балконе, и пристраховав шнурами, Олежка продолжал строить БРО в кружке. А тут взрослый друг в РВВАИУ поступил, удачно, с ним Олежка и отправил чертежи на проверку. Уж там точно скажут, какой профиль ставить.
Андропов помер так и не начав справляться с коррупцией. Его уложили на лафет и повезли замуровывать в стену. Что-то похожее Олежка уже видел пару лет назад. Из Риги пришло приятное письмо: конструкция авиетки нетипичная, но интересная и работоспособная. Вот только профиль инженеры рекомендуют ЦАГИ 14%. Ладно 14%, значит 14%, решил Олежка. К тому же, в кружке готовый шаблон на этот профиль есть, это облегчит работу.
4 марта 1984 года, страна выбирала. Ну как выбирала? — голосовала. Олежка был ещё юн, и ему не нужно было голосовать, он как обычно проснулся к обеду, и пошёл в кружок, строить самолёт. А кружки не работали, в «Доме пионеров» был избирательный участок. В холе стояли длинные столы, обитые алой холстиной. Алыми полотнами были завешаны и стены, толи ради торжественности, толи ради того, чтобы скрыть ветхость помещения. Было полно посторонних людей. Олежка уж было собрался обратно, домой, но тут его заметил Хабибулыч.
— Остаться нужно, подольше, одну операцию закончить, для достройки самолёта, — как-то весьма неоднозначно и таинственно сообщил он. А Олежка только рад.
Педагог предложил комплект ткани на обтяжку крыльев, в обмен на пару часов помощи, и молчание. Это была достойная сделка, ускоряющая оба проекта. Когда здание опустело, Хабибулыч запер его изнутри, он подрабатывал сторожем. Двое решительных мужчин, вошли в холл, вооружённые пассатижами и гвоздодёрами.
— У Грина были алые паруса, а у нас будут алые крылья, — хихикал Хабибулыч.
Вскоре вся холстина была демонтирована и аккуратно припрятана в помещении кружка, под слоем старых чертежей. Так Олежка впервые совершил хищение государственного имущества, используя коррупционные связи. Андропов, наверное, перевернулся в гробу, но удивительно, никто эту пропажу не обнаружил, будто её никогда и не было. Не обнаружили пропажу и тогда, когда, через месяц, в этом самом холле кружковцы произвели окончательную сборку самолёта с алыми крыльями.
Алый БРО, ревя на максимальных оборотах, неспешно разгонялся по рыхлому полю. Пару раз он подпрыгивал и, подпрыгнув третий раз, продолжил лететь! Он летел мимо восторженно молчащей толпы на высоте пары метров и, пролетев метров триста мягко сел. Братья Райт не ведали такого успеха. Все кинулись к самолёту, это был триумф. Это был абсолютный триумф. Очевидно, что доделки требовались, и мотор работал на грани разрушения, но самолёт полетел с первого раза. Самолёт, собранный мальчишками из фанеры и рояльной проволоки. И Олежка лично изготовил пару ключевых узлов управления. Опыт был невероятно сильным и вдохновляющим.
К сожалению, денег на свой мотор всё ещё не было, но было определено с профилем, работа над крыльями всё лето займёт. Ну а к осени, стольник как-нибудь да насобирается, кое-что в копилке уже позвякивает. Пора продолжать работу. Олежка затащил в квартиру фюзеляж, именно с центроплана надо начинать работу. Он размотал куски клеёнки и полиэтилена. Под ними плохо пахло. На светло-бежевой ошкуренной фанере, в местах потёков казеина образовалась чёрная плесень. Сердце Олежки похолодело. Бесконечные замерзания и оттаивания в течение всей неконкретной астраханской зимы привели к накоплению конденсата. Казеин загнил. Не ожидая ничего хорошего, Олежка упёр конец хвостовой балки под батарею отопления и нагрузил кокпит своим весом. Вся конструкция издала серию щелчков потрескиваний и вздохов. Он затащил в дом хвостовое оперение, размотал, и увидел там туже картину. Пятна чёрной плесени и запах амбара. Вся работа насмарку. Всё лето и сотни часов кропотливого труда, измерений, расчётов, взвешиваний, проверок на прочность, переделок и доделок, всё это теперь нужно просто снести на помойку.
Олежка сидел в квартире заваленной кусками сложновыпиленной древесины и плакал. Скоро придёт мама и станет ругать за беспорядок. Как ей объяснить? Он ненавидел себя, за то, что его возможности не обеспечивают его амбиции. Снова нужно ждать, взрослеть и откладывать свою мечту.
Олежка грустно глянул с четвёртого этажа. Обычно за подстанцию заходят только поссать, и сейчас там не было никого. Он уложил фюзеляж на поручень балкона и сильно толкнул. До мусорки короче тащить. Через пару секунд раздался треск фанеры, это был короткий полёт. Так, видимо, звучит крах амбиций. Вслед полетел киль и стабилизатор. Внизу на сером бетоне были видны следы крушения. Крушения надежд. Бля, вот бы ещё сейчас это поджечь, для полного драматизма, — подумал Олежка. По крайней мере, есть и положительная сторона этой беды, решил пионер-неудачник, как минимум отпал вопрос со стольником, и даже появилось несколько свободных рублей из копилки. Вот только во что инвестировать их Олежка не знал. А когда он не знал как поступить он ложился спать в надежде что ответ придёт сам собой. Иногда это получалось. Сон долго не приходил, впрочем, как обычно. Олежка ворочался в своей кровати, оплакивая потраченные впустую труды. Да не трудов ему было жалко.
Сквозь сон и обиду я снова услышал завывания пропеллера. Как быстро пролетела ночь. Или нет?! В окнах ещё темно. Я обратил внимание на то, что к знакомым звукам широких лопастей Як-50, примешивались, нарастая, звуки незнакомых пропеллеров.
Я прислушался. В незнакомых и нервных рёвах, где-то в ночном небе было много новых звуков. Много. Но один я узнал. Я слышал его много раз по телевизору и в кино. Он зарождался где-то высоко в ночном небе, и, нарастая и приближаясь, повышая голос на полторы октавы, превращался в оглушительный рёв сирены, сковывающий холодным льдом конечности. Пятисоткилограммовая бомба, она пятиэтажку до подвала прошибает. Я вскочил с кровати. На улице стояла глубокая ночь, но в окнах блистали сполохи, будто от далёкой грозы. Дома никого. Я выбежал в подъезд, и на крышу.
В ночном небе разворачивалась катастрофа. Там где вчера утром мирно висели белые купола, и кувыркался красный Як-50, теперь исполняли иммельманы и петли незнакомые чёрные самолёты. А небо, которое только начинало становиться прозрачным, было расшито непрозрачными полосами дымных трасс.
С аэродрома Осыпной Бугор взлетали спортивные ЯКи, наспех покрашенные тёмной краской, как в чёрно-белом фильме «В бой идут одни старики». Я всегда посмеивался на этом моменте, но кино-то хорошее. Но кино это кино, а что могут спортивные самолётики, против 20ти мм пушечки? Да ничего. Вот один из яков, с длинной кабиной, загорелся. Тот, кто сидел сзади изо всех сил изображал пулемётчика, но у него не было пулемёта. На спортивном самолёте нет пулемёта. И как ни палил боец, не помогло. Сбитый и горящий самолёт упал на крышу соседнего дома и с неё, с крыши, веером брызнули алые клинья пожара. Несколько человек, которые ловили зажигалки, снесло обломками с крыши, они с огнём и воплями полетели вниз.
На горизонте полыхало зарево. Ангар горит. Ангар. Самолёты не вывели. Хана самолётикам. А когда ночной налёт на аэродром, тут ведь главное не немца подбить, а свои самолёты сберечь, свои самолётики все в небо поднять, так потерь меньше. Когда самолёт в небе его ещё найти надо и подбить, а на земле он простая мишень.
Тревога. Поднимают всех по тревоге, да уже все на ушах. У кого самолёт горит, те по ляжкам хлопают, немца матерят, да ничо не поделать. А я к своему, мой не в ангаре стоял. Чо в небе деется, ишаки, иваны, юнкерсы и пёс его знает ещё чего, разве что ведьмы не летают на мётлах. А я же не зелень какая, я истребитель, давай немца искать, вроде нашёл, повёл, чуть ниже горизонта присел — и точно, силуэт — опрокинутая чайка, юнкерс, лапотник. А меж ног ничего. Видать бомбу скинул и текает. Я его тихонько веду, чтоб пулемётчик его не просёк, догоняю, чтоб снарядов зря не тратить, прицеливаюсь, и на гашетку. ШВАХи как швахнули по пять снарядов и отсечка. Боекомплект мне механики пополнить не успели с ночи. А немец меня увидал, и просек, видать, в разворот пошёл, теперь я текать. У меня скорость-то и потолок повыше, ну я и припустил, да видать, с перепугу, ещё кого не углядел. Первый снаряд в правое крыло попал, а второй в фонарь, как даст. Я-то думал, подобьют, как фонарь на такой скорости открою, а тут — на тебе, снесло его полностью, да мне по роже сыграло, аж в глазах посинело. Ладно, думаю, самолёт летит, текаю. Немец отстал, вроде, может и сам отстрелялся.
Ух, бля, страшно-то как, когда в тебя болванки стальные летят. Аж в горле пересохло. Я-то рот свой облизнуть, слюны глотнуть, а рта-то и нет. Язык на улице болтается. Я рукой хвать, а там только зубы россыпью да осколки плексигласа. Вот тут я на самом деле пересрался. И плакать, маму звать охота, и жить охота и пить охота… а вижу только фонарь забрызганный кровищей и пожары внизу. Не помню, как садился и куда, вроде и шасси не выпустил.
А очнулся уже на койке, на простынях. Языком рот щупаю, вроде цел, но пасть открыть не могу, и осмотреться не могу, голова привязана. Но что ещё гаже, я сам весь повязан, а в жопе трубка торчит, резиновая, я и не стразу понял, куда она ведёт. А сестрёнка увидала, подошла и говорит, вы пожалуйста не беспокойтесь, вы в госпитале. Ранены в челюсть, и по мелочи. Вас прооперировали. А я глазами моргаю, мычу кое-как. А она понимает всё, глазками зыркает и говорит, вам нельзя сейчас проявлять эмоции. А как их не проявлять когда у неё такие буфе…
Николай Степанович осёкся и бережно ощупал свою челюсть, видимо, решив, что рассказывать про буфера сестрички двенадцатилетнему пацану, рановато.
Николая Степановича уже несколько занятий не было в школе, и Олежка решил навестить его дома, тем более что это по пути домой. Очень старый и уставший человек, в стоптанных тапках и мятой пижаме угощал школьника чаем.
— Не торопись ты, Олежка, подрасти. И для жизни и для строительства самолёта ещё много чего нужно, не только знания аэродинамики. И не тебе одному достаётся. А я больше в школу не приду, тяжело мне, старый я, ты уж прости. — Николай Степанович вышел и вернулся с потрёпанной синей книжкой. — Подарочек хочу тебе сделать. На синем фоне размашистый силуэт четырёхмоторного АНТ-6. Олежке редко дарили подарки чужие люди, а тут, судя по всему, книга про самолёты. — Это не расчёты. Это рассказы. Написал советский лётчик Михаил Водопьянов. Он и у нас на Осыпном бывал не раз. Я его ищ молодым щеглом, лично на митинге в тридцать четвёртом, на семнадцатой встречал с делегацией от аэроклуба, и за руку здоровался запросто, вот этой пятернёй. — Не без гордости пояснил авиатор старой школы, тряся рукой скорее похожей сухую, жилистую ветку.