Провожают по уму, встречают по одежде, вообще-то говорят обычно в обратном порядке, но это обычно смолоду, когда берегут честь и платье. Я нахожусь в таком возрасте, когда уже можно говорить о проводах со своим, детством и бурной молодостью, так быстро пролетевшей зрелостью. Наступила мудрая старость, почему-то только к самому концу жизненного пути, значит скоро проводы, провожать будут обязательно по уму, это уж как водится. Жаль я не увижу.
Как нас встречали, как нас одевали, как мы одевались сами, как мы хотели выглядеть??? Начну с печального, моя сестра старше меня на три года с небольшим, ей дали со мной (тогда ещё грудным ребёнком) поиграть. Она утащила меня куда-то, ближе к помойке, и оставила одного. Я как и все груднички всё тащил в рот, короче наелся мух и заболел дизентерией в тяжёлой форме. Врачи отказались от меня сразу, мой животик раздулся как пузырь, глядя на него можно было изучать анатомию. Все внутренности было видно, без рентгеновской установки. Моя мать плакала, и слёзы её капали на саван, который она мне вышивала, я его потом лет до четырёх носил. Мой дедушка, большой умелец по столярной части, выстругал мне гробик, мы потом из него свиней кормили. Одна моя бабушка, не сдалась, пошла к знахарке, та посоветовала напоить меня «пимной кислотой». Для людей, не разбирающихся в химии, поясняю, это протравленная серная кислота в которой вымачивают шерсть, из которой катают валенки, по-сибирски, - пимы. В результате все дизентерийные палочки погибли, а я остался живой, на радость всем в нашем доме, особенно маленьким поросятам.
Когда мне доводилось бывать у своей сестры на днях её рождения, в своей поздравительной речи, я всегда говорил: «Это она накормила меня мухами и подорвала моё здоровье в самом начале моей жизни. Вот теперь я стою перед вами маленького роста, с не очень крепким здоровьем и говорю тебе моя родная сестрёнка, - спасибо за то, что, не умея считать, ты не позволила лишним палочкам проникнуть в мой организм». Моя сестра Татьяна Иннокентьевна, всегда прерывала мою речь криками: «Это не правда! У нас всегда было, что поесть, кроме мух»!?! Первой моей одеждой был мой собственный саван, правда он одевался не по назначению и довольно часто и долго.
Потом меня одевали родители, по своему усмотрению и своим возможностям. Усмотрения были великими, а возможности как всегда ограниченными. Например, отец мой был военный взял, да и заказал мне форменную шинель с золотыми погонами, или как говорила наша очень древняя родственница: « С эполетами». Я по малолетству, не запомнил эту старушку, и свою шинель. Шить из чего было, отцу выдавали отрез сукна на шинели, их для офицеров шили по заказу, чтобы не выглядеть так срамно, как нынешний украинский президент.
Была и другая ткань, подарок английской королевы, сейчас об этом не принято говорить, но королева каждому офицеру советской армии подарила отрез чистой шерсти цвета хаки, в связи с окончанием войны. Когда мне исполнилось 16 лет, родная сестра моей матери, сшила из этой английской ткани, расклешённые брюки с широким поясом и застёжками на боку, тогда, это был «писк моды».
Конечно, родители старались меня одеть, как могли. Например, купили мне школьную форму из тонкого сукна, тогда это была гимнастёрка светло-серого цвета с прямыми брюками навыпуск. Такая по качеству форма была у меня и ещё у одного мальчика в школе. Его родители были очень интеллигентными людьми и работали на нашем заводе, какими-то ведущими специалистами. Этот мальчик ни с кем из нас не общался, хотя мы жили с ним рядом, он поражал нас на уроках глубиной и простотой своих знаний. Больше всего мне запомнился его ответ на вопрос учительницы о результате вычисления 2 + 2 = , все отвечали 4 , но никто не мог ответить правильно, почему? Некоторые отвечали: «Козе понятно». Ни кто, кроме Бори Жокина, не дал правильного ответа, - «Мы подсчитали»! Ответил Борис и был прав. Много лет спустя я увидел его в одной из лабораторий МСФ ТПИ, он проворачивал научную работу на токарном станке, среди других учёных, такого же ранга, он не блистал своими успехами, так как в школе. В машиностроении сделать научную работу очень тяжело, для этого надо быть, или семи пядей во лбу, или представителем самой умной национальности, в нашем многонациональном государстве, но у него, по-моему, получилось.
Моя мама часто удивляла своими способностями, например, заказала связать мне белую водолазку из чистой шерсти. Все носили, пластмассовые, а я шерстяную водолазку, в сочетании с белоснежными брюками из ткани репс, это был «супер писк моды», на меня оборачивались девчонки. Не всегда у неё получалось удачно, жёлтую рубашку, она покрасила пищевой краской, но главное было желание одеть своего сына не хуже всех, а иногда и лучше. Однажды мне купили импортное чехословацкое полупальто бежевого цвета, и уж не знаю как, но моим двум друзьям, родители приобрели точно такие же. Вся школа смотрела на нас как на братьев близнецов.
Три девчонки зажали меня в тамбуре школы, для того, чтобы узнать истинную правду о нас. Меня допрашивала смуглая девчонка, она потом стала женой моего друга, которого тогда я ещё не знал. Она была какая-то костлявая, а смуглость её казалась мне желтизной, но с годами она стала выглядеть лучше. На этот факт я обратил внимание моего друга, он, продолжая эту мысль, сказал: «В гроб, мы положим её абсолютной красавицей»! Его положили раньше, а я уехал из родного города. Так что не быть нам свидетелями возложения «во гроб», его красавицы, она жива и дай ей бог здоровья.
А вот с тем пальто мне не повезло, его порезала бритвой одна девчонка, которой я нравился, а я не обращал на неё внимания, от обиды, наверное. Я узнал об этом только много лет спустя. Я не виноват, она не могла мне понравиться. Потому, что была крупней меня, занималась спортом, не знаю каким, но лучше всего ей подошли бы силовые виды. Метать, что-нибудь: копья, ядра, молотки, могла и меня, куда-нибудь забросить или согнуть в коральку. Жила она в большой ограде Дрожжевого завода, а мы с ними постоянно дрались, так что она была из стана врагов. Моя мама, большая умелица в области вышивания, так сделала вышивку на пальто, почти не было заметно повреждений, но после этого, своё я не путал с друзьями.
Моя мама, была вышивальщицей, работала в артели «Художественный труд». Я рос болезненным мальчиком, со мной часто приходилось сидеть дома. Так она стала трудиться надомницей, брала работу в артели, а вышивала дома. Да ещё как вышивала, работала много, от работы у неё болели пальцы и глаза, денег она получала больше моего отца и откладывала на дом. С моей бабушкой у неё не складывались отношения, из-за младшего брата моего отца и его жены. Они были на особом положении в нашей большой семье, если сказать проще не хотели материально участвовать в общих заботах и не признавали большого участия моего отца. Хотя это было видно всем.
С обычным шитьём у моей мамы получалось гораздо хуже, чем с вышиванием. Она, конечно, могла сшить чёрные трусы или подрубить постельное бельё, но самой снять мерку, сделать выкройку у неё не получалось. Поэтому поводу она могла даже рассказать стишок, - частушку.
Шила милому кисет,
Вышла рукавица,
Меня милый похвалил:
«Какая мастерица»!
Чаще всего, наверное, её приходилось шить мне сатиновые шаровары, в которых тогда ходили все мальчишки не только нашей улицы. В сатиновых шароварах, сандалиях из свиной кожи и голые по пояс, бегали мы по придорожной пыли, и она оседала на наших потных телах. Пот, стекая и высыхая на загорелых спинах и животах, оставлял затейливые узоры. Которые, потом наши матери долго смывали с нас рогожными мочалками, над эмалированными тазами. Потом в этих же тазах стирались и наши шаровары. При этом на дне тазов скрипел песок.
В первые, я одел настоящий мужской пиджак и брюки в пятом классе, сказать по правде, не у каждого школьника был такой костюм. Носил я его долго, потому, что рос плохо, моя сестра, хоть и старше меня, но тоже не была крупной девчонкой. Иногда она носила мою одежду, особенно на каток, однажды одев свой лыжный фланелевый костюм с начёсом, я обнаружил не проглаженную замятую складку на боку, оставленную сестрой. Поскольку я был уже в коньках, не раздеваться, а взял горячий утюг и приложил к своему боку, долго потом у меня заживал, ожёг, а коричневое пятно на правом боку видно до сих пор.
Я рано пошёл работать, но никогда не носил рабочей одежды, рубашку в клетку, так называемую, - «ковбойку» и обязательно чёрные брюки. Однажды вырвавшиеся из патрона станка, заготовка немного разорвала мне ухо, я долго не мог остановить кровь. Липкая кровь залила мне половину рубашки так, что на ней не стало видно клетчатого рисунка, хорошо, что работал я в ночь, и никто не заметил в темноте мою травму. Одеваться по моде можно было, только если заказывать одежду в ателье, но шили там отвратительно, можно сказать портили хорошую по качеству ткань.
Перед армией я сам стал перекраивать купленные мне брюки, начитавшись Уэллса и подражая А. П. Чехову. Знаете, у меня получалось, но вот самые там карманы и гульфики, совсем отбили у меня охоту быть портным. Мне интересней всего, было самому создавать выкройку на пустом месте, да ещё так, чтобы ткань определённым образом лежала на человеческой фигуре, скрывая её недостатки. Однажды, в гостях у сестры, сам выкроил и сшил, правда, без подкладки настоящую будёновку своему племяннику. Он очень просил, а моя сестра ему без выкройки не хотела шить. Племянник тут же одел её и побежал в ограду распугивать народ большими болтающимися ушами моего творения. Племянник утверждает, что я ему ещё и настоящую пилотку шил не «испанку», а такую как я носил в армии, но я уже этого факта я не помню, склероз, или как говорила моя внучка «скрилоз».
В армии я конечно одевался как все, гимнастёрка и брюки галифе, но и тут цвет моей одежды отличался от общего полинялого, почти белого. Дело в том что стирались все в полуавтоматическом режиме. Большая фляга из-под краски, в которую крошилось мыло, туда же опускался толстый рукав из которого, бурля, выходил пар из отопительного котла кочегарки с растворённой каустической содой. Для того чтобы постирать таким способом надо было в качестве расчёта нагрузить и привести две тачки угля к топке котла. Тачки были огромные с широко раздвинутыми ручками и одним колесом, я в ту пору весил 53 кг. и это мне было не под силу.
Кроме того постиранную одежду сушили прямо на котле, иногда она «усыхала» полностью, то есть её воровали. Для того чтобы её караулить время не отпускалось. Найденный мной выход, был не простым и трудоёмким, я стирал холодной водой руками с помощью маленькой жёсткой щетки, вычищая грязь вдоль волокон ткани. В результате моя одежда не линяла, а поскольку я стирал её в выходной день то одновременно её сушил и караулил, летом на улице, зимой в сушилке для сапог и портянок. Одежда не только высыхала долго, но и приобретала специфический аромат солдатской обуви. Делал я это не зря потому что «белоштанных» любителей чужой чистой одежды было предостаточно. Не знаю, как в других воинских частях обстояло дело с воровством, у нас оно достигало невиданных размахов. Самым большим вором был, конечно, старшина, который так и не выдал мне шинель, но забрал бушлат. Я прослужил два года в летней одежде, нас просто вынуждали воровать чужое и носить старые обноски.
Всё это зависело, конечно, от начальства, однажды в бане мы встретились с пограничниками, и нашли с другом своего земляка. Он был не весел, его должны были наказать, за то, что у него оторвалась и потерялась пуговица на гимнастёрке. Мой друг просто оторвал свою и отдал её молодому земляку, хоть с пуговицами у нас было проще, чем на границе. Я страшное дело не любил ушитые брюки галифе с натянутыми «тормозами», ряд значков на груди, вшитые проволоки в подворотнички, и твёрдые погоны. Из всего этого, солдатского «шика», мне нравились только старинные эмблемы, - колёса с рулём и крыльями, большого размера. Они были сделаны не из алюминия с покрытием, а из латуни, крепкие и красивые. Из армии я ехал без «дембельского» чемодана и бушлата на ватине, в чужой шинели и шапке времён второй мировой и не чувствовал себя ущемлённым ни на грамм.
Родители выделили мне денег, а сестра, помогла выбрать мне одежду. Особенно понравились мне немецкие серые брюки, я носил их до тех пор, пока через них не стало видно небо, настолько тонкой стала ткань. Потом когда я стал работать и получать достойную зарплату, у меня было даже не один костюм «тройка», с жилетом значит, под который я любил одевать разные галстуки, то одного цвета, а то другого. Второй мой зять научил их завязывать, он не любил когда костюмы носили без галстуков, называл таких людей сектантами. Привычка носить галстуки, ещё больше укоренилась во мне на уборке колхозной картошки.
Один очень хороший инженер, даже на картошку одевал галстук. Галстук вываливался из телогрейки и елозил по мокрой суглинистой земле. Когда мы сели обедать, то на конце его галстука, висел засохший глиняный шар. Смеялись все, спрашивали, зачем он одел галстук, на такие работы? Он отвечал: «Инженер всегда должен ходить в галстуке». Я не смеялся, я поверил ему, именно так и ходил когда работал конструктором, в этом что-то есть, от прежних инженеров. Мне просто хотелось, чтобы эта традиция продолжалась и не пропадала никогда. Когда обратно вернулся к работе на станке, галстуков не носил, но порекомендовал, молодому мальчишке технологу, явившемуся на работу в новом костюме, научится носить галстук.
В фильме «Любовь и голуби» главный герой сильно переживал, что его галстук развязали, а он не умел завязывать, поскольку инженером не был. После того как его дочери удалось справиться с галстуком, по этому поводу высказался дядя Митя (артист Юрский): «Не, я другой узел вяжу». Возможно, он не умел «вязать» галстуков вообще, ни какими узлами, но высказался. Мне понравилось его высказывание, оно стало для меня стандартным выражением. Я теперь часто его применяю, когда не согласен с какими-то действиями других людей. Потому, что имею на этот счёт своё мнение или даже положительный опыт решения подобного вопроса в такой же ситуации.
В конце, концов, у меня сформировалось своё отношение к одежде. Одежда бывает любимая и не любимая. Это ни как не связано с какими-то воспоминаниями о событиях и людях. Если тебе комфортно в том, в чём ты ходишь, она рано или поздно станет любимой. Комфорт одежде придаёт лёгкость в передвижении, способность сохранять или отдавать тепло, непромокаемость в определённых условиях, наличие необходимых карманов, опрятный вид. Ещё короче можно сказать, одежда должна обеспечивать выполнение запланированных функций наилучшим образом, учитывая возможные изменения условий. Внешний вид одежды не должен раздражать окружающих ни своей, оригинальностью и богатством, а также антисанитарией и нищенской бедностью.
Со мной произошёл однажды смешной случай, ко мне приехал второй мой зять и позвал меня на бетонные работы, я не успел даже побриться. Так со щетиной и поехал, работа была с арматурой, и грязными досками, оторванными от опалубки, которые уже успели вываляться на земле. Дело было весной, водопровод не работал, снег растаял, воды взяли только для питья, я вывозился в грязи весь, так и возвращался на троллейбусе. Люди от меня шарахались, только одна милая молодая женщина, моя бывшая одноклассница, подошла ко мне, удостоверится, что это я, а никто то другой. Таким она меня ни разу не видела и даже не могла себе представить. Я не стал ей рассказывать истинных причин моего затрапезного вида, а решил её разыграть.
Выражение лица, сделал, простым как три рубля, специально открытый рот, вытирал грязным смятым платком, в котором зять, заворачивал ржавые гвозди. Начал рассказывать про трудную, не сложившуюся жизнь алкоголика, вслух успокаивая себя, что дома, в пустом холодильнике стоит прохладное пиво, которое непременно согреет мою душу. Она пыталась заглянуть мне в глаза, а я, поворачиваясь, отдирал грязными ногтями засохшие капли цементного раствора с небритого подбородка. Чуть было не проехал свою остановку, быстро спрыгнул, повернулся, и широко улыбаясь махать ей смятым платочком, надо же было его как-то использовать последний раз на этой остановке, в моей «постановке», перед тем как его выбросить в урну.
Мне также приходилось облачаться в Деда Мороза на детских утренниках и даже развозить по домам подарки, по велению профсоюза, сначала стеснялся, а потом вошёл в роль, и мне это нравилось, да и детям тоже. Проверено, при виде другого Деда Мороза в том же костюме, дети за лазили на шифоньеры, начинали кричать и плакать, забивались под кровати. Казалось бы, какая разница, лица то моего не различить, оно всё равно незнакомое, наверное, чувствовали через любые одежды и бороду, мою доброту? Откровенно скажу, что сам себя я не считаю большим добряком, но детям виднее, их не обманишь.